В камине трещали недавно подкинутые поленья. Сырые. Вода шипела, испаряясь, поддаваясь огню.

В этом году ноябрь в Венгене выдался невероятно снежным. Снега навалило по колено, он был пушистый, мокрый и липкий. Мы делали снеговиков, играли в снежки, неизменно закидывая Дэна и закапывая его в сугроб.

Он поддавался. Всегда. А мы хохотали и сыпали ему снег за воротник. Люсия танцевала, кружилась и падала, ее щеки окрашивал красным румянец, а Дэн неподдельно восторженно смотрел на нее.

Красивая, чертовка! И такая же неприступная. Впрочем, Дэн особо и не настаивал — наблюдал издалека, словно за яркой бабочкой, которую боишься взять в руки, чтобы не повредить крылья.

Вечерами мы сидели на полу, пили горячее какао и болтали. Люсия всегда засыпала рано — привыкла еще в селении Барта. А Дэн рассказывал о своем детстве, брате, которого он, несмотря на зависть, все же любил и старался во всем походить на него.

Но они были разными. Матерью Дэна была неизвестная никому женщина. Она умерла при родах, и тогда отец принес мальчика в дом. Кажется, даже скандал был. И первая жена хлопнула дверью, оставив наследника. Но потом вернулась. Женщины всегда возвращаются. А мужчины умеют ждать. Особенно, когда в запасе еще пять жен.

Но несмотря на это, мачеха Дэна сумела настроить против него брата. Уже после ее смерти у них вышла ссора. Детские комплексы, любимая женщина — так все знакомо. А затем был поединок. И изгнание.

Имен Дэн не называл, и я его понимала. Назвать — означало оживить память, а воспоминания иногда ранят сильнее всякого оружия.

Иногда я не могла удержать собственные в специально построенной сознанием клетке. Они вырывались на волю и рисовали. Прошлое возвращалось с этими картинами, будоражило и тревожило.

Призраки поселились в доме. Его хозяин, которому я так ничего и не сказала, приходил и недовольно качал головой. Я не доверилась, но разве могла? Мирослав — друг Влада. А Влад тесно общается с Дашей…

Мир был не единственным, кто приходил бесплотным духом мучить меня в маленьком горном домике. Ева готовила на кухне, и восхитительные запахи еды плыли по воздуху. Веснушчатая девочка, которая уже, бесспорно, повзрослела и вытянулась, заливисто смеялась. Бен — он приходил чаще всех, как и Влад.

Венген рождал определенные ассоциации, но к концу осени воспоминания перестали преследовать меня.

Я осваивала внезапно проявившийся дар сына. Сначала училась перемещаться на небольшие расстояния: склон горы, залитая солнцем полянка, берег горного ручейка, где Люсия часто плескалась летом. Со временем удалось полностью побороть тошноту и настроить внутренний навигатор.

Барт приходил часто, и мы говорили. О том, какими качествами должен обладать мудрый правитель. О том, как решать споры собственных соплеменников и как вести себя с охотниками в рамках нынешней системы. Как реагировать на опасности. Как собраться в нужный момент. Не трусить. Подавать пример остальным.

Дэн в такие моменты особенно внимательно слушал и, казалось, ловил каждое слово вождя сольвейгов. А я все больше заряжалась уверенностью, что смогу править скади. В обществе сольвейгов всегда спокойно и легко, а тревоги растворялись в воздухе.

Но иногда, как в такие вот моменты, когда настигало одиночество и накрывало прозрачным куполом, я тосковала по Эрику. Его призрак не преследовал, словно затаил на меня обиду за тот наш последний разговор. А может, из кана даже призракам пути нет…

И я старалась, как могла, воссоздать его образ самостоятельно. Лукавый взгляд. Ямочка на подбородке. Теплые ладони. Но время слизывало воспоминания, словно волна с песка, делало их размытыми и едва различимыми. И я рисовала по новой. Чтобы не забыть. А под сердцем у меня шевелился его ребенок.

— Тоскуешь? — Дэн сгрузил еще одну связку дров у камина и присел рядом. От него пахло морозом. Ветром. Мокрым снегом и сосной.

Я не ответила, лишь слабо улыбнулась и посмотрела на огонь.

— По особенным всегда тоскуешь долго, — произнес он, не обращая внимание на мое смущение. — Я долго тосковал. А перед этим злился. Бесновался и хотел всех убить.

— Она выбрала другого? — Любопытство все же победило робость. Да и Дэн сам заговорил. — Твоего брата?

— Выбрала, — горько улыбнулся он. — Вышла за него, глупая. А он… словно жен ему было мало, нужно было мою женщину забрать!

— Классика жанра, — иронично заметила я. — Словно он у тебе ее забирал! Не насильно же заставил замуж идти.

— Не насильно, — вздохнул Дэн.

— Ты все еще злишься, так ведь? — посмотрела на него с любопытством.

Он покачал головой.

— Не злюсь. Я был плохим человеком, Полина. Совершал глупости. Поступал подло. На моем фоне брат выглядел рыцарем в золотых доспехах. Я понимаю ее и в то же время виню. Подсознательно. Она — единственная, с кем я был собой. Настоящим. И она меня отвергла. Он же никогда настоящим не был. Золотая обертка, а что внутри — неизвестно.

— Ты не боролся? Оставил все, как есть? Впрочем, брак хищных все равно разорвать нельзя…

Браки хищных разрушить может только отречение и смерть.

— Нет, не боролся. Ушел. Потом познакомился с Бартом, и он изменил меня. Буквально. И научил тому, что прошлое нужно оставлять в прошлом. Как сейчас учит тебя.

— А если встретишь ее? Случайно, на улице? Пройдешь мимо?

Дэн улыбнулся. Горько. И горечь эта растеклась по комнате, сливаясь с моей собственной, а воздух сделался тяжелым.

Нельзя тосковать вдвоем. Тоска множится, соединяясь. И убивает медленно, но неизбежно, превращая душу в ржавый сосуд.

— Не встречу, — ответил Дэн тихо. — Она погибла.

Он поднялся и вышел на улицу, а я еще долго сидела и думала о том, что для некоторых поступков и важных слов иногда может наступить то самое «поздно», о котором люди редко задумываются. Дэн потерял нечто важное для себя и нашел смысл жить, идти дальше. Значит, и я найду — ведь у меня для этого гораздо больше поводов.

Сын. Племя, которое скоро станет родным. Друзья. Память об Эрике. И желание отыскать загадочного убийцу.

Зима длилась долго. Похожие друг на друга дни, наполненные раздумьями, и я буквально ощущала, как перестраиваюсь внутренне. Создаю фундамент для новой личности, по кирпичику возвожу стены, которые в последствии защитят от нападок и косых взглядов. Отращиваю броню, что позволить отражать удары.

Готовилась к трудностям. Еженощно убеждала себя, что выдержу. Твердила себе, как мантру, что сильная.

А зима постепенно сдавала права… Воздух наполнялся еще далеким, но таким желанным теплом, природа готова была возродиться. Из-под слежавшегося снега проступал изумруд новой травы, а небо сияло голубизной.

В марте мы вернулись. Нет, не в Липецк — в Москву. Сняли квартиру недалеко от центра. Тамара приехала и Роб. А еще Эльвира. Она причитала надо мной, словно я была больна, а потом громко рыдала в коридоре. Ей не сказали, куда везут. И она ничего не знала о ребенке Эрика.

Мне безумно, почти ежесекундно хотелось позвонить Ире. Она все еще в Москве — иногда я переписывалась с Глебом и знала. Но звонить было нельзя. Еще не время. Вот родится ребенок, тогда…

Сын появился на свет в середине марта. Крупный, здоровенький, с белым пушком на голове. Маленький такой одуванчик, только хмурился много и сжимал кулачки. И я плакала в кровати, прижимая его к себе. Беззвучно, но с надрывом. Он смотрел на меня прозрачными глазами отца и поджимал подбородок с его же ямочкой.

А я шептала:

— Все будет хорошо, маленький Алан. Все у нас будет хорошо…

Люсия гладила меня по голове, и слезы катились по ее фарфоровым гладким щекам. Потому что у нас с целительницей одна душа на двоих. Одно горе. Одна радость. Одна печаль.

И одна вера.

Барт подарил Алану защитный амулет, а целительница сольвейгов долго шептала и целовала в лобик.

— Не болеть, расти крепким, — пояснила Люсия.

Роб улыбался и постоянно повторял:

— Как он похож на Эрика!

А Тамара молчала. Смотрела пристально и думала о чем-то своем.

В Липецк мы возвратились в апреле. Пели птицы и распускались листья на остриженных в прошлом году кустах. В лужах отражалось блистательное солнце и пушистые облака. Пахло гнилой листвой и влажным асфальтом.

Дэн и Люсией попрощались с нами в городе, к скади не поехали. В принципе, я ждала, что главный удар приму одна, но без их поддержки стало не по себе. И, хотя Роб постоянно подбадривал, рядом с воительницей я чувствовала себя неловко.

Мы заехали на Достоевского, чтобы собрать вещи. Воспоминания встретили на пороге. Почему-то не те, где на меня напал призрачный убийца, а другие, ранее спящие, но такие острые теперь.

Мой переезд сюда. Новоселье. Черный цветок.

Мысли. Разные. О любви и потерях. Планы убийства. Прощание на балконе, теплый ветер за воротник. Украденное прикосновение. Слезы. Рассвет.

Решимость.

Хватит ли мне ее сейчас?

Затертый диван, пыль на мебели. Знакомый до слез запах, воздух, которым не можешь надышаться. И в груди щемит, а сердце колотится, как сумасшедшее.

Тамара осталась внизу с ребенком, а Роб поднялся со мной. То ли боялся оставить одну, то ли хотел оказать поддержку. Я почти забыла, как он выглядит за долгие месяцы изгнания. Все они… И если вдали от дома будущее казалось довольно определенным и безопасным, то здесь и сейчас навалилось новыми сомнениями.

Рука сама потянулась к телефону. Долгие гудки как пытка. И короткое «привет» словно искупление.

— Я вернулась…

Молчание. Секунда, две. Громкое дыхание в трубку.

— Глеб?

— Я здесь…

И мир врывается тысячами искр. Хоровод мыслей, среди которых ни одной цельной. Обрывки. Грудь плавится, а пальцы, наоборот, леденеют.

— Скажи что-нибудь.

— Давно?

Голос такой знакомый и давно забытый. Как же я соскучилась!

— Сегодня. Приезжай.

— Куда?

Люблю его за отсутствие лишних вопросов. Все — по существу.

— К скади.

Вещей оказалось немного — одна дорожная сумка. Половину я сознательно не стала брать — словно не моими были. Прошлое осело на них. Прошлое, к которому возвращаться не хотелось.

— Все у тебя будет, — приободрил Роберт, выдвигая ручку сумки и направляясь к двери. — Готова к переменам?

Я не ответила. Лишь обвела в последний раз взглядом квартиру, давно опустевшую и лишившуюся уюта.

Возможно, эти стены вновь станут пристанищем для беглянки. Возможно, когда-нибудь я вернусь сюда. А может, обрету семью у скади…

Ведь даже пророчицы иногда не знают, что ждет их впереди.