— Это самоубийство, — безапелляционно заявила Лив и отвернулась. В маленькой комнате, которую выделили им с Гарди, в атмосфере готичной роскоши Первая выглядела несуразно. Миниатюрная, одетая в рваные джинсы и растянутый свитер, она никак не ассоциировалась у меня с той девушкой из видений, вызвавшей Хаука.

Лив стояла у окна и обнимала себя за плечи. По стеклу медленно ползли капли, стекали на отлив, а за ними поспевали новые — и так до бесконечности. Гроза немного успокоилась, но дождь зарядил надолго. Небо хмурилось и заглядывало в дом, будто не одобряло, что тот приютил преступников.

— У тебя есть нож, — тихо сказала я и почувствовала беспомощность.

Если она сейчас откажется, что нам останется? Умереть?

— Нож — всего лишь кусок металла! — яростно возразила она. — В нем есть магия Арендрейта, но ее недостаточно, пока Хаук способен убивать.

— Говорю же, я поставлю печать. Только хищный с древней кровью…

— Это я уже слышала! — перебила она. — Ты не сумеешь. Ты не представляешь, насколько он силен. Он рвал жилы лучшим воинам Херсира, и ни один из них не смог ничего сделать. Почему ты думаешь, у тебя получится?

— У меня было видение…

— Пророчества врут!

— Не мои.

Я не умею убеждать. Возможно, если бы с ней говорили Влад или Эрик, у них вышло бы лучше. Дипломатия — одно из искусств, которым они учатся с детства. Только вот Владу и Эрику нельзя знать, это первое, о чем я предупредила Лив перед разговором.

— Ты умрешь, — сказала она спокойно, будто это была обыденность. Безусловность. Неизбежная правда, которую я могла не понимать.

Я понимала.

— Зато ты выживешь. Ты и Херсир.

У меня были аргументы на любое ее возражение. Я готовилась к этому разговору слишком долго, чтобы позволить себе оступиться. Потому про себя считала секунды, когда Лив сама дойдет до нужной мысли.

Аргументы были расписаны по времени. Сейчас пришло время очередного.

— Тебе необязательно выходить, пока я не поставлю печать.

Отчаяние в ее глазах постепенно сменялось надеждой, а это уже что-то. Иногда надежда — половина победы.

— Ты не сможешь в одиночку! Твой вождь…

Она замолчала и снова отвернулась. За плечи себя обняла, будто имитировала другие, давно забытые объятия. Я еще помнила: мягкий, влажный мох, низкое небо, глубокая зелень скандинавского леса. Горячие руки на бедрах. Клубника и древесная смола.

Чужие воспоминания разбавлялись собственными, изнутри давили сожалением. Упущенными минутами, где «если бы» превращается в «определенно». В параллельной реальности, в которой я не допускала ошибок.

— Не узнает, — глухо закончила я фразу. Лив взяла с подоконника нож и крепко сжала рукоять, будто примеряясь…

…В коридоре я встретила Алису. Не знаю, может, судьба так потешалась надо мной. Я была слаба. Расстроена и на грани слез. Скорее всего, от усталости — мышцы ломило, в висках стучали отголоски сегодняшних событий, а жила ныла от напряжения. Хотелось лечь, свернуться калачиком, обнять подушку и ни о чем не думать. И уж точно не испытывать себя на прочность злыми, ядовитыми взглядами.

Странно, мы с ней никогда толком не разговаривали, но я почему-то точно знала, о чем она думает. Эмоции читались на ее лице мгновенно. Злость. Зависть. Недоумение. Отчего именно я, что во мне такого, что позволяет мне входить в ту самую комнату, куда ее так и не пустили.

Сейчас мы были в коридоре одни. Она замерла перед комнатой, которую делила с Дарлой и еще двумя защитницами, и ждала. Смотрела на меня, не отрываясь, а когда я поравнялась с ней, выплюнула:

— Надеюсь, он тебя убьет!

Имя Хаука редко произносилось в доме, будто бы все хищные, охотники и ясновидцы вдруг стали жутко суеверными и боялись, что, назвав Первого по имени, они призовут его. Глупые. Ему не нужно приглашение. Он придет сам — в назначенное время — и принесет с собой ад.

И мне вдруг стало до боли обидно, что мечта Алисы исполнится. Когда меня не станет, Эрику нужно будет утешиться, и, возможно…

Я тряхнула головой, будто стараясь избавиться от сомнений, которыми меня заразила защитница.

Потом будет потом. Без меня. Так какой толк переживать?

Я прошла мимо, не удостоив Алису ответом. Сегодня столько всего случилось, навалилось столько, что, казалось, любая незначительная мелочь может меня сломать. Нельзя поддаваться! Осталось продержаться совсем чуть-чуть. Все фигуры расставлены, план партии готов, осталось ждать, пока белые начнут нападать.

Алан мирно спал в детской, где уже нельзя было развернуться от обилия кроваток. Когда я вошла, в углу, на брошенном прямо на пол матрасе, шевельнулась девочка-альва. Я не помнила ее имени, но невольно залюбовалась: округлой пухлостью щек, аккуратным носиком, русой прядью, которая прилипла к высокому лбу. Рядом сопел мальчик лет семи — застывший между детством и отрочеством, не перешагнув эту хрупкую грань. Малыши скади, хегни, альва. Дима и Майя, прикорнувшие в одежде на разложенном диванчике. Алан… Пухлые пальчики, светлый пушок на голове, ямочка на подбородке. Такой родной, близкий запах — я его ни с чем не спутаю! И в груди щемит, когда пальцы касаются бархатистой кожи его щеки.

Эти дети не заслужили смерти. А значит, я все делаю правильно.

Движение за спиной заставило вздрогнуть. Я знала, что дом защищен — Эрик с Гектором постарались, и даже Гарди похвалил защиту — однако, все равно боялась. Дергалась. Оборачивалась на звук. А потом долго ругала себя за трусливость. Ведь если сейчас я трушу от каждого резкого движения и звука, то что будет, когда мне придется…

— Я не позволю ему погибнуть.

Голос низкий, хриплый. Обещание, которое не воспринимается всерьез. Мы все друг другу что-то обещаем, но не потому, что действительно думаем то, что говорим, а чтобы не сойти с ума окончательно. Продержаться очередной день.

Потому я отвечаю кивком:

— Не позволишь.

И улыбка — ненастоящая, а лишь тень ее, призрак настоящей улыбки.

Объятия тоже не кажутся реальными. Чувствую себя актером на сцене. Свет софитов в глаза, я не вижу зрителя, но знаю, что он там, в зале, смотрит… Судорожно вспоминаю текст доверенной мне роли, четко отрепетированным движением поправляю волосы и… обнимаю в ответ.

— Извини, я был… козлом.

Признание сбивает с толку. И следующая реплика из написанного невесть кем сценария вылетает из головы. Потому я просто стою и слушаю. Сбитое свое дыхание. Отголоски пульса в ушах. Тихое сопение Алана. И шорох одежды Эрика, которая сминается, когда он поднимает руку, чтобы погладить меня по лицу.

— Где мы? — спрашиваю скорее у себя, чем у него.

— Если бы я знал, — тихо отвечает Эрик, и некоторое время мы молчим. Тени зловеще ползут по стенам, нависают у нас над головами предвестниками беды. Из провала окна скалится круглый бок почти полной луны. Изредка ее закрывают бегущие на запад тучи.

Дом кажется безопасным пристанищем. Пока. Но мне и этого достаточно. Прозрачная оболочка защиты не пропустит охотника. Сегодня. А завтра мы обновим ее, усилим и будем продолжать привычный ритуал, пока хватит сил, а потом…

— Когда она ушла, я не понимал, почему, — глухо сказал Эрик, утыкаясь подбородком мне в затылок. — Теперь понимаю.

— Твоя… — Горло сжало спазмом, и фраза вышла незавершенной, оборванной. На глазах выступили слезы — от усталости, от напряжения, которое буквально стало моей второй кожей. Можно было расслабиться, но у меня не получилось, будто если отпустить себя, выстроенная стена рухнет, и все, что копилось во мне все эти месяцы, выплеснется обжигающей лавой, разрушительным потоком, уничтожающим все на своем пути. Потому я стояла, задержав дыхание, слушала, как стучит сердце Эрика — размеренно, спокойно. И отголоски собственного — трепещущего в груди органа, который вот-вот даст сбой.

Я так мечтала, что он однажды заговорит, выползет из собственной раковины, плотной, как бетон. Раскроет самые страшные секреты. Поделится со мной. А потом перестала мечтать — с предателями не делятся. И вот мы здесь. Говорим. Вернее, Эрик говорит — о том случае, который сделал его таким, как сейчас. Изменил. Перекроил, будто вышедший из моды плащ, в нечто-то новое, совершенное. Мое.

Он говорит, а я, как идиотка, не могу подобрать ответных слов, чтобы выразить, как я ждала этого момента — важного для нас настолько, что теперь я даже не знаю, кто мы друг другу. Супруги? Друзья? Части одного?

— Я бы хотела… знать ее, — выдохнула я, наконец.

— У меня есть домик в Испании, — прошептал Эрик мне на ухо, и я зажмурилась от приятного ощущения его руки на моей талии, уединения, словно мы спрятались тут от всех, скрывали тайну, известную только нам. — На самом берегу моря, и из окна видно, как плещутся волны, а окрашенная рассветом вода лижет песок.

— Красиво там, наверное, — ответила, уткнувшись лбом ему в грудь, вдыхая сладкий, густой запах его тела.

— Красиво, — согласился он. Большой палец его руки приподнял волосы у основания моей шеи, легко погладил кожу. Будто впервые мы вот так стояли, и Эрик боялся спугнуть меня неосторожным движением. — И все чаще хочется тебя там спрятать.

— От Хаука не спрячешься.

— Не от него.

Я отстранилась. В комнате властвовала тьма, и лицо Эрика почти полностью отдалось во власть теней, но глаза горели, а губы были недовольно поджаты. И на миг — всего на миг, ведь на самом деле это иллюзия — он привиделся мне маленьким обиженным мальчиком, так похожим на Алана, когда тот не получает желаемого десерта или игрушку.

— Эрик…

— Помолчи, — велел он. — Ты всегда много болтаешь.

Ночь заглушила судорожный выдох, и желание оправдаться не казалось больше необходимостью. Да и смысл оправдываться? Вот она я — как на ладони: со своими слабостями, пороками, ошибками прошлого, которые не исправить. И он здесь, а если так, то, наверное, надежда еще есть.

— Я бы спрятал тебя там, — признался Эрик и потерся щекой о мою макушку. Восхитительно! — Если бы ты захотела.

«Я хочу», — ответила я мысленно, впервые желая, чтобы мы забыли о данном когда-то обещании. Ведь если бы Эрик мог знать, о чем я думаю, насколько все было бы проще для нас.

— Впрочем, если бы не хотела, тоже, — добавил он жестче. — Ты — моя жена…

Мир вокруг — меняющаяся картинка. Смазанные образы: кроватки, стоящие почти вплотную друг к другу, матрасы на полу, разложенный диван, груды покрывал. Окно с отдернутой шторой, из которого сквозь стекло в комнату льется весенняя ночь. Тьма крадется по полу — боязливая, осторожная. Лижет щиколотки, стараясь впитаться в кожу. И вот уже нет ни кроваток, ни матрасов на полу. Просторная комната, плотные шторы, сквозь которые не просочится враг, треск поленьев в камине, расстеленная кровать. Свечи…

— Это несправедливо, — жалуется Эрик, не сводя с меня полубезумного взгляда. Его шепот, отчаянный и резкий, щиплет кожу. Руки бесцеремонно расстегивают молнию на моей кофте, скользят по плечам, и вот кофта уже на полу. — Ты — моя! Разве я должен терпеть этот запах?

Горячие губы касаются виска, и с моих губ срывается стон. Я подаюсь вперед, чтобы обнять, прижаться, восхититься его ласками. Поверить, наконец, что он настоящий, а не очередной сон, от которых на утро остается тяжелый осадок в груди. Пустота. Слезы на подушке, которые не сдержать.

Эрик отступает, качает головой.

— Ненавижу этот запах, — говорит он спокойно, и дергает завязку на моих штанах. — Придется его стереть.