Бывают моменты, когда не знаешь, что сказать. Мыслей в голове — тьма, а слов нет. Совсем. И каждая минута молчания подтверждает признание вины.

Я была виновата.

Не в том, что ушла и пыталась действовать самостоятельно. И даже не в том, в чем обвинил меня Влад — ведь Барт знал, к каким последствиям приведет его самопожертвование. Мало того, он готовился к этому.

Нет. Я была виновата перед Эриком за ложь. Вина смешалась с тьмой и осела на плечи. А взгляд Эрика — растерянный и пропитанный отчаянием — пылал инквизиторским огнем, угрожая сжечь. Меня, голые ветви уснувших деревьев, слипшуюся на тропинке листву, небо — темно-синее, низкое, с повисшими в ожидании облаками.

Выдох вырвался резко, и я тут же поморщилась — с каждой секундой грудная клетка болела сильнее — наверное, я все же сломала ребро. Висок отдавал глухой болью… Чувствовалось, как на нем толстой коркой запеклась кровь.

Эрик приблизился быстро. Пальцы — горячие, дрожащие — бабочками запорхали по коже моего лица. Словно он боялся прикоснуться — то ли оттого, что опасался причинить боль, то ли оттого, что от прикосновения я могла исчезнуть, раствориться миражом.

Я не исчезла. Всхлипнула только и закрыла глаза, наслаждаясь тишиной перед бурей.

— Где болит? — хрипло спросил он, хотя в вопросе не было необходимости. Болело все — от кончиков пальцев ног до макушки. Но я указала на голову, а потом на грудь. Лучше, если он будет ругать меня, когда вылечит. Иначе рискую не выдержать и упасть прямо тут.

Упасть мне не дали — подхватили на руки и понесли в дом. Я зажмурилась, вдыхая запах — сладкий, родной. И руками за шею обняла, несмотря на боль. Не верилось, что все закончилось. Крег мертв, я жива, а завтрашние трудности еще далеко, и дожить до них дадут. Дадут ведь?

Эрик молчал.

И хищные в гостиной провожали нас пристальными взглядами. Они ядом сочились под кожу, усиливая чувство вины и сожаления. Неправильные эмоции — проявление слабости. Я всегда знала, что мои поступки вызывают неодобрение, и была готова к последствиям. Но не сегодня — сегодня хотелось каяться и плакать.

Наверху, в спальне я не выдержала. Беззвучно ревела на руках у Эрика, пока он лечил меня. Боль постепенно уходила, сменяясь усталостью, и тяжесть знания, которым наградил Барт, давила на плечи с каждой секундой все больше. Знанием хотелось поделиться. Переложить часть на Эрика и на минуту забыть. Расслабиться. Обнимать.

Но Эрик обнимать был не настроен. Как только закончил, ссадил меня на кровать и подошел к окну. Руки сложил на груди и смотрел в ночь, за занавеску.

— Прости, — тихо выдохнула я, и он вздрогнул. — Я не могла иначе. Ты…

— Что случилось у источника атли?

Он перебил резко, так и не взглянув в мою сторону. Холодным, осуждающим тоном вождя, готового казнить в любую минуту.

Я вздохнула. Эрик и был вождем — сначала позаботился и излечил, а потом привел на суд. Впрочем, лучше уж так, когда я могу пошевелить головой без новой вспышки боли.

Слова полились потоком — непрерывным и безэмоциональным. Картинки-воспоминания в мозгу всплывали обрывками и тут же сгорали, заменяясь новыми. Крег у стены, потом он же в углу — раненный и злой. Я на полу, справа — ритуальный камень. Черная, горбатая глыба, сколько же крови на тебе? Запах смерти — сладкий, дурманящий. Боль. Барт в кусочке пространства, которое я еще вижу. Белый, ослепляющий мир, запах лотоса в воздухе.

А потом кровь и ярость — такая же белая, холодная, как и кен Барта.

Влажная, мертвая трава, свист ветра в ушах и уходящий в небо столп света из старого домика, скрывающего очаг атли.

— Портал для Первых, — сказала я, еще до конца не веря в то, что видела. И выдохнула, радуясь, что не приходится держать это в себе.

Эрик молчал. Обдумывал услышанное или злился — сложно было понять. Захотелось встать, подойти и обнять, но я сдержалась. Чувствовала кожей — не время, внезапная нежность обратится непониманием и обидой, и мы по-настоящему поссоримся.

Поэтому я просто спросила:

— Ты ничего не скажешь?

— Зачем? — резко повернулся он. — Разве слова что-то изменят?

— У каждого из нас своя точка зрения…

— Нет никакой точки зрения, — перебил он. — Ты ослушалась меня. Ты — моя жена и пророчица скади. Хищный не может не понимать, что значит — жить в племени.

— Возможно, ты прав, — вздохнула я, стараясь стереть запекшуюся кровь с виска. Безумно хотелось в ванную. Смыть с себя воспоминания о минувшем дне, расслабиться и просто полежать. — Меня не воспитывали хищные, и я не умею слепо подчиняться. Я сделала то, что считала правильным, чтобы люди, которых я люблю, жили. Барт говорил: у каждого сольвейга свое предназначение. Он верил в это и потому погиб. И память о нем я предать не могу.

Эрик закрыл глаза и, показалось, мысленно сосчитал до десяти. Впрочем, чтобы не прибить меня после такого, и сотни будет мало…

— Ты — единственный, кто в этом доме действительно верит в Первых, — сказала я. — Давай так: когда захочешь увидеть в моем поступке нечто большее, чем желание ослушаться, мы обсудим все еще раз. Сейчас я не могу… Барт погиб. Каждый сольвейг чувствует потерю.

— Не уверен, что увижу в твоем поступке что-то еще, — глухо ответил он и шагнул прочь от окна. Просторная комната сузилась до опасных размеров, грозясь раздавить меня, и я поморщилась. Злость Эрика — мощное оружие, нельзя об этом забывать.

Но моя собственная теперь еще опаснее. Особенно если учесть, что я не знаю, какую силу вложил в меня Барт.

— Я отмечаю странную тенденцию, — вырвалось у меня с сарказмом. — Мужчины, которых я выбираю, хотят владеть мной больше, чем любить. Когда ты просил меня стать скади, ты знал, какая я. Понимал, на что идешь, а теперь… теперь я вижу лишь несвободу и тиранию. Возможно, ты хочешь защитить, но не думаешь ли, что убьешь во мне все то, что полюбил?

Эрик вздохнул. Уже не зло, но устало. Отвернулся, будто видеть меня сейчас было мукой.

— Прими душ и отдохни, пророчица, — сказал после секундной паузы, никак не реагируя на мой последний монолог. — Мне нужно подумать.

Когда он ушел, дышать стало легче. Только в груди, слева, поселилась странная тоска, смутно напоминающая чувство потери. Но тоска — это мелочи. Я жива, здорова и под завязку полна кеном. Завтра будет новая война? Что ж, я к ней готова.

А сегодня душ и сон. Желательно без мыслей — иногда мысли причиняют более существенный дискомфорт, чем синяки. Синяки проходят, а мысли…

Куда он пошел? Придет ли снова? Поймет ли? Сможем ли мы, как раньше…

Впрочем, как раньше больше не будет. А теплый душ, и правда, помогает. Обреченность пробудила вредные привычки — мучительно хотелось курить. Я сказала себе, что сегодня можно. Хуже все равно не будет — куда уж хуже-то?

Гостиная была на удивление пуста. Молчалива. Дрова лениво потрескивали в камине, и тени от огня, удлиняясь и приседая, выгибались на стене. Полумрак, уют и тепло. Кажется, я уже забыла, что такое — ощущать себя дома. Понимала, что от Первых не укроет даже самая сильная защита хищных, но Первые где-то далеко, не здесь, и можно сделать вид, что опасности нет.

Глеба я нашла на крыльце. Даже не знаю, почему, но чувствовала, что он там. Он сидел на корточках, облокотившись о стену, курил и смотрел вдаль. На меня не отреагировал даже взглядом, но присутствие отметил. Не удивился и ругать не спешил.

— Сигарету дашь? — как можно дружелюбнее попросила я и присела рядом. Он протянул пачку.

Дым горчил и царапал горло. Я закашлялась, и помахала рукой перед лицом. Глеб усмехнулся.

— Сильно досталось от Эрика?

Я пожала плечами.

— Думаю, еще достанется.

Странно, но раздражение рассеялось, а усталость как рукой сняло. Не знаю, что это было: то ли адреналин, то ли волшебный кен Эрика — но чувствовала я себя превосходно. Голова слегка кружилась от нескольких глубоких тяг, ветер шевелил влажные после душа волосы. Так и простудиться недолго. Впрочем, это не самая большая беда.

— Как Ника? — спросила я потому, что нужно было что-то спросить. Молчание угнетало, а голос Глеба — наоборот, успокаивал и восстанавливал ощущение стабильности. Говорить — неважно, о чем. Снова почувствовать себя частью команды, а не сольвейгом, под завязку наполненным чужим кеном невесть ради какой миссии.

Странно, но кен Барта словно спал. Жила спала тоже, ладони не горели и не чесались от переизбытка силы, а ведь я помню: и белую ярость, и мощь, и поток этой мощи, способный сбить с ног даже такого, как Крег.

Убить? Наверное. Только вот что эта мощь против Первых? Всего лишь кен. У Эрика, бьюсь об заклад, намного больше — и сил, и умений. А я всего лишь девочка, которая вечно идет против системы, призванной ее защищать.

— Теперь, когда Альрика нет, гораздо лучше, — ответил Глеб и затушил окурок прямо о пол крыльца. — Чем ты думала вообще? Хотя кого я спрашиваю…

— Я думала о вас. О том, что ты остался наверху с Аланом, а мог бы погибнуть вместо Томы. О самой Томе. О Наташе. О том воине альва, с которым я толком и знакома-то не была. Мы ведь вместе прошли войну, а я даже не запомнила его имя. Я думала о том, кто умрет этой ночью.

— Из-за тебя?

Я повернулась к нему и наткнулась на улыбку — ироничную и совсем не злую. Только в глубине синих глаз притаилась грусть.

— Нет, — помотала головой. — Но если бы я ничего не сделала, то они погибли бы из-за меня.

Глеб кивнул и отвернулся. Чиркнул зажигалкой, и я только заметила, что моя сигарета истлела и осыпалась пеплом до самого фильтра. Наверное, оно и к лучшему — старые привычки нужно оставлять в прошлом.

— Ника говорит, Лидия о тебе спрашивала, — будничным тоном произнес Глеб.

— О… — вздохнула я. Не знала, что ответить, да и стоит ли? Воспоминания, связанные с домом Гектора — не самые радужные. Нужно ли поднимать их на свет? Пусть лучше остаются там, где они сейчас — в глубинах памяти. Мне и без Лидии хватает забот.

— Ясновидица считает тебя супергероем, но мы-то знаем, кто ты на самом деле. И что могло произойти.

— Я в курсе, что могла умереть, — проворчала я и встала. Тишина, окутавшая дом, казалась гробовой. Затишье перед бурей? Пахло снегом и прелой листвой, а еще табачным дымом. Такие привычные запахи.

— Ты слишком независимая, чтобы жить в племени, — совершенно серьезно сказал Глеб и тоже поднялся.

— Думаю, Эрик уже не рад, что принял меня в скади.

— Позволь Эрику решать самому.

Иногда он подходит так тихо, что я не слышу. И вздрагиваю каждый раз, когда теплые пальцы касаются ладони. А пальцы и правда теплые. Или я просто продрогла на ветру?

На лице Эрика не было и тени злости. И обида ушла, уступив место усталости. Невольно захотелось его пожалеть. Обнять, погладить по волосам, сказать, что все закончилось.

Но я не рискнула. Стояла, оторопело переминаясь с ноги на ногу, под насмешливым взглядом Глеба.

— Идем, — решительно сказал Эрик и потянул меня вниз, с крыльца.

Защита пропустила без проблем. Да и не было в ней больше нужды, но, переступая заветную черту, я, признаться, вздрогнула. В ответ Эрик лишь крепче сжал мою ладонь и потянул к машине. Открыл дверцу, я влезла внутрь и подышала на озябшие ладони.

Спрашивать, куда он собрался, не решилась — боялась спугнуть внезапную близость, о которой сегодня даже мечтать не могла. Безумно захотелось плакать, и я закусила нижнюю губу, стараясь унять всхлипы, рвущиеся из горла. Тщетно. На выезде из ворот слезы все же покатились по щекам, и я старалась незаметно смахивать их рукавом джемпера.

Мы ехали в город. Дорога, подсвеченная фарами, казалась мне путем в другой мир — неизведанный и страшный. Деревья нависали над этим путем и тянули к нам ветвистые лапы. Тщетно пытались схватить — мы слишком быстро двигались. Эрик во всем любил скорость…

Только на въезде в Липецк, после ярко освещенного фонарями поста ГАИ, среди многочисленных, сливающихся в общий поток машин, я выдохнула с облегчением и позволила себе мельком взглянуть на мужа.

Эрик следил за дорогой, а его руки расслабленно поглаживали руль. Накликать на себя его гнев не хотелось, поэтому я молчала.

И лишь когда мы припарковались у дома, в котором находилась квартира с синей спальней, тихо спросила:

— Зачем мы здесь?

— Увидишь, — бросил он и вышел из машины.

В городе было теплее. И воздух пах иначе — бензином и грязью, а еще в нем не было той остроты и свежести, которой я наслаждалась на крыльце скади.

Зато было светло. Фонари щедро поливали светом наши плечи, к нему примешивался другой — из окон. Все это великолепие плясало на влажном асфальте яркими осколками.

Нас впустила в просторную парадную знакомая дверь. Лакированные перила приятно холодили пальцы, шаги отдавались гулким эхом, словно это пещера. Впрочем, Эрик щелкнул выключателем, и пещера превратилась в чистый подъезд. И лифт открыл гостеприимную пасть, впуская.

Пока мы поднимались, я облокотилась о стенку и смотрела на Эрика. А он — на меня. Пронзительно, жадно. Так, что хотелось одновременно и спрятаться от этого взгляда, и не отрываться.

А потом лифт приехал, и связь порвалась.

В квартире было тихо. Темно. По стенам ползли тени от проникающей в окна ночи. И спальня, куда я пришла на автомате, была темно-синей и словно наполненной дымкой. Комната, ставшая мечтой.

Давно я тут не была. Кажется, целую вечность.

— Я всегда хотел владеть тобой.

Голос Эрика тихий и хриплый, и руки ложатся на плечи. От прикосновения вниз до ладоней струится тепло, и тело реагирует дрожью. — Даже тогда, когда ты впервые спала со мной в этой кровати. Знаешь, как заводят маленькие девушки в мужских футболках?

Я сглатываю и прикрываю глаза. Слова проникают под кожу, впитываются в кровь и греют изнутри.

— Тогда я не мог, — продолжает Эрик, и пальцы его сжимаются на моих ключицах. Восхитительно! Он, эта комната, уединение. — А сейчас могу. Можешь назвать это читерством, но ты моя, Полина.

— Эрик… — выдыхаю, но его указательный палец ложится на губы, призывая помолчать.

— Что за ужасная привычка — перебивать вождя? — бормочет Эрик недовольно. Прижимает меня к груди, и подбородок кладет мне на макушку. Такой близкий, родной. Мне хочется плакать и смеяться одновременно. — Ты моя. Я хотел этого и получил. Но еще больше я хотел, чтобы ты была счастлива. Возможно, я поступал жестко, но думал лишь о тебе и твоей безопасности. Не было ни минуты, чтобы я не думал о тебе. Ты же обо мне — ни капли.

— Ты сильный. — Поворачиваюсь, чтобы видеть его глаза. Почему-то забылось, что он такой высокий, а мне приходится задирать голову, чтобы на него смотреть. — Но остальные — нет. Ты — единственный, кого боялся Крег.

— Дело в том, Полина, что после венчания ты — часть меня. Навсегда.

— Именно потому и пошла, — киваю, хотя и лукавлю. Я пошла по другой причине, но только теперь понимаю: я — жена вождя. Со всеми вытекающими. Можно сколько угодно считать себя маленькой девочкой, но моей роли это не изменит. И роли этой нужно соответствовать. — Ты бы на моем месте поступил так же, чтобы спасти скади, разве нет? Разве я, как твоя жена и часть тебя, не должна делать все ради племени?

Его глаза светятся непонятным мне огнем, и продолжать этот разговор мне не хочется. Хочется обнять, почувствовать прикосновение к коже.

Эрик молчит. Нечего сказать, или тоже не желает спорить?

— Я люблю тебя, — шепчу, и рука сама тянется к щеке. Щетина колется, когда Эрик откликается на ласку. — Я так тебя люблю…

Еще один трудный день закончился. Сколько их еще будет таких — пропитанных страхом и отчаянием? Хищные нашего мира ходят по лезвию ножа. Теперь, когда пришли Первые, я вообще ничего не знала о будущем. Не строила планов.

Было лишь здесь и сейчас. Ночь. Полумрак комнаты, пахнущей карамелью. Прикосновения, от которых плавится кожа. Кен, застывший на кончиках пальцев. Прохлада простыней. Сорвавшийся с губ стон.

Я чуть не погибла сегодня и заслужила немного жизни. Чистой, не омраченной опасностями. Наверное, Влад был в чем-то прав, когда спасал меня любой ценой: я безумно любила жизнь.

В любом случае, теперь я так просто с ней не расстанусь. Ни за что.