По лесу я шла долго — всю ночь, а может, больше. Небо было таким темным, а листва такой густой, что это не оставляло даже надежды на свет.

Тропа, правда, вела. Извивалась змеей, уводила то в одну сторону, то в другую. Мне казалось, ей нет конца, и лес этот бесконечен. Чем дальше я шла, тем мрачнее он становился.

Иногда я позволяла себе отдохнуть. Садилась прямо на землю, опиралась спиной о шершавую кору девевьев, гладила пушистый мох и пыталась вспомнить, куда иду. Откуда. Зачем…

Память коварно отмалчивалась, образы ускользали, прятались в листве и кустах полупрозрачные тени. Тихо было. Неестественно тихо. Ни птичьих трелей, ни хруста веток, ни жужжания насекомых — вокруг лишь молчаливый лес и низкое небо, затянутое полотнищами серых туч.

Потому, когда я, наконец, вышла на пустынный пляж, и ноги утонули в прохладном песке, не верилось, что лес кончился, и я вижу озеро. Вода накрыла темной гладью землю, разлилась на много километров, замыкаясь горизонтом. Плечи обдало холодом, но ветра не было — буря притаилась на дне темного озера, запуталась в ветвях деревьев, сомкнувшихся позади меня, залегла на песке.

Буря ждала.

Я ступала осторожно, боясь потревожить ее — мстительную и злую.

Я шла к хижине неподалеку, что почти по окна погрузла в песке. Вокруг нее разрослась осока, старые ставни были распахнуты, и из хижины на меня смотрела чистая мгла.

Когда я была примерно в двадцати шагах от цели, громыхнуло. Сорвался ветер, взметая в воздух белый песок. По гладкой поверхности воды пошла крупная рябь. Небо вспороли острые копья молний, и из небесных ран хлынула ледяная вода.

Я побежала. Упругая осока хлестала по коленям, струились по шее холодные струи. Одежда противно облепила тело, мешала двигаться.

Шаг. Еще один. Рука хватается за хлипкую ручку двери, дергает. Несколько ступеней вниз, крутой поворот. Внутри темно. Влажно. Воняяет прелостью и гнилью, из-под ног бросаются врассыпную серые спины крыс.

Я достигла цели, но зачем шла к ней?

— Не нужно было приходить.

Голос из темноты глух и безэмоционален. От него несет бесысходностью, тоской и сыростью, и мне кажется, именно из-за него — из-за обладателя этого тусклого голоса — тут так неуютно.

— Тебе здесь не рады.

Опасно трещат над головой ненадежные балки перекрытий, и по телу ползет дрожь зарождающегося страха. Подстегивая его, неистово стучат распахнутые ставни, ветер врывается внутрь, вымораживает тело.

Вспомни, зачем ты здесь!

Обладатель жуткого голоса приближается. Я слышу, как хрустит стекло под подошвами его ботинок, как скрипят старые доски пола. И вот он подходит ко мне — высокий, страшный. Длинные волосы спутались, облепили плечи светлой сетью. Сумасшедшие глаза сверкают безумием.

Вспомни, зачем ты здесь, сейчас же!

— Я промокла и замерзла. За дверью непогода. Гроза. Я пережду здесь и уйду. Пожалуйста…

— Нет.

— Но…

— Нет. Уходи.

«Уходи… Я не готов тебя слушать».

Память выбрасывает на берег гальку образов прошлого и отступает волной. Но мне большего и не нужно. Достаточно и этого.

— Эрик?

Протягиваю руку, чтобы коснуться, чтобы проверить, действительно ли это он. Он шарахается от меня, как от чумной.

— Эрик, это я…

И резко жарко, тяжело в груди, перед глазами плывет от выступивших слез. Я смотрю на него и не верю.

Где он был все это время? Где я была?

— Тебе не надоело меня мучить? — зло интересуется он и тут же качает головой. — Вижу, не надоело. Хорошо. Тогда уйду я.

Он обходит меня, даже не коснувшись рукавом, и ко мне возвращается холод. А через секунду я понимаю, что Эрик ушел, а я в доме не одна.

— Правильно, милый, — ласково соглашается женский голос, и тьма обступает меня, лижет колени. — Оставь ее нам.

Тут же вдыхаемый воздух ворвался в легкие огнем, живот резануло, и подогнулись колени. Я рухнула на пол, открывая и закрывая рот, как выброшенная из воды рыба. Пыталась кричать, звать Эрика, но из глотки вырывались лишь хрипы и тихие стоны.

Тени шептались, подползая поближе. За ними шла та, которой тут быть не могло. Она ненастоящая, сказала я себе, запихивая поглубже неконтролируемый страх. Это всего лишь воображение Эрика.

— Бедный маленький сольвейг. — Герда присела на корточки и погладила меня по щеке. Такая же красивая и здоровая, какой была, когда притворяясь Кирой. Она взяла меня за руку, провела ногтем по запястью. — Сейчас мы с тобой поиграем.

Внутренности разрывает от боли, слезы катятся из глаз, и сквозь их пелену я вижу, как тает крыша. Надо мною снова небо. Тучи, наполненные влагой. Угловатые царапины молний режут небеса по живому. Тени кружат вокруг, не смея приблизиться, взять. Тут все принадлежит ей — демону и моих кошмаров тоже.

Кен течет из моих ладоней, впитывается в ее сухую, истрескавшуюся кожу…

— Какая жадная девочка!

Надо мной нависает другая фигура. Худощавый мужчина в темном плаще. Лицо его прикрыто капюшоном, и я могу разглядеть лишь впалые щеки и тонкие губы, искривленные в усмешке. Он вырывает мою руку из цепкого захвата драугра и полосует запястья ножом. Больно. Боги, как больно.

— Эрик! — вырывается полустон-полукрик.

— Да-да, пусть он придет, — усмехается колдун — его ауру я различаю по темным, маслянистым периливам, по сладкой патоке кена, которым он кормит меня через кровь. — Он ведь придет? Да, хорошая моя?

— Оставь ее, Ирвин, — раздается откуда-то голос Эрика. Я не вижу его, хотя и верчу головой. Ища поддержки, помощи. Спасения?

К черту! Я — сольвейг. И пришла сюда сама.

— Убирайся! — выкрикиваю, отталкивая очередной фантом. — И ты тоже. — Бью Герду прямо в грудь кеном из ладоней, и, вопреки логике, ее образ тает, шипят, отползая, тени. Хохочет колдун, а Эрик говорит грустно:

— Оставь, она ненастоящая.

Это я-то?

С трудом встаю, пытаясь перебороть головокружение. Теплое и липкое стекает по ладони вниз, капает на песок и тут же затирается дождем. Моя кровь, а с кровью уходит кен…

Какой, к чертовой матери, кен?! Я же отдала его — весь, до последней капли. Отдала, чтобы попасть сюда. Чтобы помочь Эрику.

Значит, нет ничего? Иллюзия? И кровь тоже? А если так, то…

— Убирайся! — повторяю настойчиво и шагаю к колдуну. С удовольствием наблюдаю, как улыбка сползает с его лица, сменяясь… страхом?

Один Чернокнижник сказал однажды, что только сольвейг может влиять на миры искупления.

— Ты здесь нежеланный гость.

От моего взгляда колдун съежился, отступил. Его облепили тени — окружили, наползли на стопы, вихрями взметнулись к коленям. Сковали по рукам и ногам, обхватили шею, не давая возможности шевелиться, дышать…

— Ты давно сдох! — выплюнула я. — И здесь больше не появишься. Ясно?

Ирвин мотнул головой, будто пытаясь отвязаться от теней, но они облепили его полностью, и в итоге он сам стал дымкой — темным, полупрозрачным маревом, рассеивающимся в воздухе… Пустотой.

— Хватит уже! — Я повернулась к озеру, где утопая стопами в песке, стоял мой муж.

— Тогда ты тоже уходи, — ответил он, не поворачиваясь.

— Мне некуда идти…

Ветер рванул притаившуюся осоку, хлопнул покосившейся дверью и прошуршал по крыше опадающей листвой. Заволновалось озеро, выплескивая пухлые пенные волны на берег.

Я сделала неуверенный шаг вперед. Еще один.

Мне бы только коснуться, обнять, а там я уже смогу убедить его. Расскажу, что это на самом деле я — настоящая, не фантом. А потом, когда он поверит…

— Ты умрешь в муках.

Он встал между мной и Эриком — высокий, по пояс обнаженный, и грудь его бугрилась белесыми шрамами. Лицо разделил багровый — от брови до подбородка. А из жилы вились светящиеся щупальца.

Еще один призрак. Последнее испытание. И мне бы ждать его, да только слишком рано я расслабилась.

Полыхнуло небо очередной молнией, а перед самым моим лицом пронеслась гибкая смертоносная лоза. Я инстинктивно попятилась, упала на песок, и меня пригвоздило к земле оружием охотника.

— Прочь, — прохрипела я, стараясь вывернуться, уйти от боли, ползущей от живота вверх, к груди, к шее. Боль туманила мысли, клубилась едким дымом. И рвала, резала изнутри. Ввинчивалась в тело острым шурупом.

Боли нельзя было противиться, лишь принять.

Принимать я была не готова.

А потом она кончилась. Резко, как и накатила.

Охотник упал на песок, впечатываясь в линию берега правым боком. А в руках Эрика был зажат конец толстой, бугристой палки. А с другого конца капала в песок кровь — теперь уже кровь Первого охотника. Она обагрила его лоб и стекала по лицу, огибая уродливый шрам.

Эрика полностью подчинило безумие. Завертелись сизой воронкой тучи у него над головой. Ветер трепал спутанные пряди, созвездиями капель красовалась на щеках кровь Хаука. Его силуэт охватило голубое сияние, а взгляд… прозрачный лед, узкие зрачки, прищуренности век. Эрик смотрел в одну точку — чуть левее, чем лежала я. Мне показалось, он не хочет потерять меня из поля зрения. И в то же время не смеет смотреть в глаза.

Боится?

Хаук усмехнулся — злорадно и почти так же дико. Сплелись в воздухе две стихии, взвились в воздухе яркие плети щупалец, вспыхнул ореол силы Эрика…

Ну уж нет. Не снова. Я больше не буду смотреть, как ты умираешь, слышишь?!

Вспышка молнии. Фантомный кен из ладоней — так, что даже венам больно, и ноет жила или то, что когда-то было ею… Ослепило. И вышла в мир, выплеснулась так долго скрытая во мне белая ярость Барта.

…Когда я открыла глаза, было темно. Я лежала на чем-то твердом, влажная одежда противно облепила тело. Было холодно. И горло жгло отчего-то. Прогнувшимися балками нависал потолок, и с него мохнатыми гирляндами спускалась паутина.

— В последний раз, — сказал Эрик, глядя прямо на меня. Он стоял у окна, полуприсев на подоконник, и больше не выглядел сумасшедшим. Немного усталым, грязным и отчаявшимся, но все же это был мой Эрик. Определенно. — В последний раз я тебя спасаю.

— Пить хочу, — только и смогла выдавить я.

Он вздрогнул. Несколько секунд постоял в раздумьях, будто пытаясь найти подвох в просьбе, а потом так же, не отводя взгляда, отошел в затемненный угол, а когда вынырнул из тьмы, в его руках был стакан. И вода оказалась невероятно вкусной, сладкой даже.

Эрик сидел и смотрел, как я пью. До самой последней капли не отрывал от меня взгляда. А когда я вернула ему стакан, улыбнулся. Горячо стало в груди. Тесно, будто кто-то отчаянно пытался оттуда вырваться и прожигал себе путь раскаленным железом.

— Ты ведь снова уйдешь… — Эрик ласково провел тыльной стороной ладони по моей щеке, стирая слезы и грязь. — Если бы ты могла остаться… Хоть раз. Ненадолго.

— Я останусь! — выдохнула я. — Здесь, навсегда. Ты больше не один.

— Да, ты говорила уже, — горько усмехнулся он. — Не раз говорила. А потом уходила — раз за разом.

— Не сегодня.

Сегодня все будет иначе.

Тело ломило, но я заставила себя подняться.

— Смотри, — сказала я, взяла его за руку и подвела к окну. На улице бушевала гроза. Тяжелые капли стучали по стеклу, небо озарялось десятками кроваво-алых молний. Грохот заглушал слова и, чтобы Эрик хоть что-то услышал, приходилось кричать. — Просто посмотри, что я могу!

Я закрыла глаза и сосредоточилась.

Небо. Синее, с легкими перистыми облаками. Солнечный свет озаряет зеленую, ровную долину. А за ней гладким стеклом светится озеро. То самое, из моих снов. И я вдруг поняла: не хельза снилась мне все это время. Его мир. Моего мужчины, который запутался во тьме.

Из мира раскаяния масса выходов, сказал он мне однажды. Но ты не найдешь их в одиночку.

Теперь ты не один. Ты больше никогда не будешь один — ни в боли, ни в радости. Я буду рядом. Всегда. Возьму тебя за руку, и мы пойдем, куда скажешь. Буду следовать за тобой, как и подобает жене хищного. А ты — ты укажешь нам путь и выведешь на свет. А если нет, я дам тебе свет. Ибо без тебя меня нет. Никогда не было.

Я открыла глаза и улыбнулась. Тучи развеялись, а на персикового цвета небе огромным полукругом на горизонте сверкала радуга. Ее края опускались в озеро и проникали, казалось, на самое дно. Зеленый луг оканчивался песчаным пляжем, где медленно прогуливались чайки, выискивая себе еду.

Я повернула голову и посмотрела на Эрика.

— Как?! — только и смог спросить он. На удивленном лице скользило недоверие.

— Так могут сольвейги, — ответила я, сжимая безвольную ладонь. — Настоящие.

Слова кажутся ненужными сейчас, но он смотрит, ждет — объяснений, ответов, на которые у меня нет сил. Но он ждет… он так долго ждал, один, запертый здесь, и я невольно начинаю подбирать слова, чтобы рассказ вышел не путанным. Вспоминаю Божену и ритуал, запах Алана, когда целовала его перед сном. Дом атли, последний закат…

И совсем забываю про дар Эрика.

Вспоминаю лишь, когда он округляет глаза и недоверчиво качает головой.

— Что ты наделала?! Зачем… ты вообще…

— Я пришла к тебе. Ты мой муж, забыл?

— Ты была свободна… Глупая маленькая пророчица… Что же ты натворила?!

— Свободна?! — Я оттолкнула его, ударила кулаком в грудь. Само вышло. От слов его проснулась злость. — Ты действительно думаешь, что после того, как ты… я освободилась? Мне было больно! Я потерялась. Искала — себя, тебя, способы вернуть погибшего от щупалец охотника скади, ведь у вас с кеном все не слава богу! Я видела тебя — каждую чертову ночь! Мне снился пляж, и небо, и дождь. И комната эта темная, мрачная. Твоя спина, и ты ни разу, ни единожды ко мне не повернулся. Закрылся тут, будто если бы я пришла…

— Ты приходила. Каждый день. И каждый день один из этих… убивал тебя. Если я не вмешивался. Сначала я тебя спасал. Раз за разом. Ты улыбалась и уходила молча. А потом я перестал спасать.

— До сегодня?

— До сегодня, — улыбнулся он. — Ты могла быть счастлива там.

— Но я решила быть здесь, с тобой.

— И это, безусловно, уже не исправишь…

У него теплое дыхание. И руки тоже теплые, что весьма кстати, так как моя кожа от холода покрылась противными пупырышками. И мне подумалось, что лучше уж так, ведь у нас целый мир на двоих, и только мы здесь демиурги. До поры.

А дальше… никто не знает, что нас ждет дальше. И это правильно — не знать. Это то, чему меня научил мой дар.

— И что мы будем делать теперь? — тихо спросил Эрик, не размыкая объятий, пока над озером разгорался первый мой здешний закат.

И я с удивлением поняла, что улыбки бывают сладкими. У улыбок здесь карамельный вкус.