— Чо говоришь, ты сделала?! — Глеб окончательно проснулся и смотрел на меня так, будто бы я совершила самую огромную глупость из всех возможных глупостей. Это правда. Совершила. А теперь расплачиваться придется. — Совсем, что ли, мозги отключила?

— Отключила, — согласилась я и, едва касаясь, провела указательным пальцем по струнам его гитары. Расстроенная. За годы дружбы с Глебом я научилась различать. — Тогда я мало думала вообще. Разве что о том, что умру.

— Если Эрик узнает…

Он замолчал. То ли испугался, то ли сожалеет о том несбывшемся, что непременно произойдет, если Эрик узнает.

— Он знает. И о том, что на Тибете было, и о том, что вчера.

— Еще и вчера?!

Не выдержал — встал. Прошелся по комнате, взъерошил волосы, отчего они забавно топорщились в разные стороны. И футболка помялась — моя любимая, с красной надписью. Вернее, уже бледно-розовой от частых стирок. Лет этой футболке больше, чем мы с Глебом знакомы. Впрочем, как и шортам с потрепанными краями. Босые ноги шлепают по паркету, когда он ходит весь такой домашний и глубоко несчастный. Отшельник в раковине.

— Влад умеет убеждать, — пожала я плечами. Снова провела по струнам. Они жалостливо откликнулись отнюдь не гармоничным звуком. — Я это… наверное, замуж выхожу.

— За Влада? — ошеломленно спросил Глеб, даже не пытаясь скрыть обреченность в голосе.

— За Эрика.

Молчание. Тишина. Только часы на комоде тикают и занавески колышутся от ветра. И зачем только Глеб окно открыл? Холодно же. В такую ночь хорошо перед камином, когда поленья трещат и мягкий плед на полу. Вино. Сыр. Тихие разговоры ни о чем.

— Что-то я запутался. — Он внимательно на меня посмотрел. Пытать не будет, но я ведь и сама пришла рассказать. Нужно произнести вслух, чтобы поверить. Осознать.

Я. Выхожу. Замуж.

Нет, одного раза недостаточно. Наверное, нужно раз десять сказать, и лучше перед зеркалом.

— Ты уверена?

— На все сто.

— А с Владом зачем целовалась? Подразнить?

— Не хотела я никого дразнить! Я растерялась. Испугалась. Не знала, что делать. А Влад… он всегда знает.

А ведь и правда, всегда. Куда идти, кому звонить, с чего начать. У него нет неразрешимых проблем — только трудности. Он выживает всегда, а в тот момент мне именно это и нужно было — выжить. Выбор невелик: сдохнуть, сломаться или что-то делать. Не останавливаться, потому что если остановишься — начнешь сомневаться. Влад не сомневается никогда. Его решения порой бесчеловечны, но если понадобится выкарабкаться из дерьма, я пойду к нему. И неважно, что будет потом. Когда ты мертв, принципы не имеют значения — этому он меня научил. Он меня многому научил, и, если разобраться, не только плохому.

— У вас прошлое, Полевая. Это нельзя отбросить. — Глеб покачал головой, выражая неодобрение. Несколько раз запустил пальцы в волосы, стараясь разгладить. Тщетно. Такие же непокорные, как он сам. — Влад не скрывает, что хочет тебя вернуть — неважно как, главное — результат. И ты даешь ему надежду. Зачем?

— Я ему ничего не обещала, — пытаюсь оправдаться и стереть осуждение, с которым он смотрит на меня.

— А ты не думала, что Эрика это тоже нехило напрягает? Твои эти… метания? Только вот тебе он не выскажет — необъективен, а Владу прилетит ответочка!

— Влада никто не просил меня возвращать! И знаешь, если уж мы начали друг другу претензии высказывать и соринки в глазах искать, то в твоих глазах тоже немало бревен.

— Например?

Он все еще не понимает, к чему я веду. И когда я озвучиваю, хмурится. Глаза отводит, будто если я увижу их в тот момент, пойму то, чего не стоит понимать. То, что он хочет оставить себе. Такой себе маринад для души. Концентрация страданий и жалости к себе. Даже такие, как Глеб, себя жалеют. Редко. В одиночку. Пока никто не видит. Но я-то знаю, налет тоски не скроешь. Она сочится изнутри, покрывая тебя всего. Оседает серым на коже, делает глаза тусклыми, а движения вялыми. Она множит лень и бессилие, и раковина, в которой ты прячешься, становится плотнее, жестче. Так тебя не найдут, не достанут, не заставят вывалить содержимое души на смотровой стол, чтобы там могли его перебрать и вычленить гниль. Гниль пахнет сладко, но ничего хорошего не несет. Только разложение. И смерть.

У меня есть козырь — я поборола собственную гордость. Надеюсь, это поможет вразумить Глеба.

— Предательства не обсуждаются, — резко ответил он, отвернулся и шагнул к окну. Занавески качались и ласкали его напряженные плечи.

— А ты не предавал? Ее народ и ее, в частности, когда питался? Превращая ее собратьев в растения? Думаешь, ей было легко видеть Лидию каждый день? Других ясновидцев, которых теоретически ты мог выпить? Понимать, что ты, в принципе, не виноват, тебе жить надо, но все же… Ты мог выбирать! Они — не могут.

— Не надо…

— Нет, надо! — напираю я. — Ты говоришь о моих косяках, но сам косячишь. Нужно уметь принимать человека не только, как дополнение себя. Ника — личность, и у нее свои принципы. И да, они отличаются от твоих. Потому что вы разные, ты — хищный, она — ясновидица. Я говорила тебе, еще когда у вас все началось. Помнишь, что ты ответил? Преодолеем. Сможем. И что, смогли? При первом столкновении характеров ты прячешь голову в песок. Обидели тебя, понимаешь. А ее? Кто ее пожалеет?

— Я поверил ей! — Обернулся. Глаза лихорадочно блестят, а губы горечь кривит. Скулы четко выделяются, щеки впали. Трехдневная щетина. Волосы топорщатся. — Как тебе тогда, когда…

Замолчал и снова глаза опустил. То ли понял, что глупость сказал, то ли просто не хотел ссориться. Развивать тему. Тема стара, как мир. Плавали, знаем. Ничего нового он мне не скажет. И я ему.

— Так ты наказываешь Нику за меня? За Юлиану, до которой тебе якобы дела нет? Женщины лгут, значит, не заслуживают прощения, так?

— Я не то имел в виду…

— А что? Все лгут, Глеб. И ты, когда придется выбирать между ложью и жизнью, тоже солжешь. Ложь — не смертельный грех. А женщина эта… — Я вздохнула. Говорить было тяжело, ведь говорила я вовсе не своими словами. Повзрослела? Возможно. Мир таков, какой есть, и его не изменить. — Потеряешь ее, будешь жалеть. Но это твоя жизнь, решать тебе.

Глеб молчал, и мне говорить больше не хотелось. Хотелось домой. Туда, где камин в комнате, где в кроватке тихо посапывает Алан. Где Эрик неизменно бодрствует — ему ведь почти не нужно спать, чтобы восстановиться. Он увидит меня и улыбнется. Отложит планшет в сторону и похлопает ладонью по кровати…

— Лара пакуется, знаешь? — прервал мои размышления Глеб. Тему, видимо, решил сменить, но хоть успокоился. Не хотелось ссориться. Все же я приехала поддержать, а не ругать.

Кивнула. Разгладила покрывало и отодвинула подальше гитару.

— Не целуйся больше с Владом.

— Не буду, — пообещала я.

В окно серым заглянуло утро.

Мы немного постояли на балконе. Глеб курил, а я всматривалась в плотный, молочный туман, оседающий на траву. Дождь кончился, и плитка блестела в тусклом свете ночных фонарей. На ветвях застыли липучие капли. А на расстоянии пяти метров, все тонуло в белой беспросветной дымке.

У крыльца припарковалось такси. На красном его, блестящем корпусе лоснилась влага.

— За Ларисой, — подал голос Глеб и затушил сигарету. — Поезжай, нечего тут ошиваться и Влада дразнить.

— Уверен? Не хотелось бы прощаться с тобой на такой ноте…

— Все ок, не парься. Да и спать охота, ты же меня разбудила.

Закрылся. И разговаривать больше не настроен. Впрочем, я тоже устала и с удовольствием прилегла бы на пару часиков. Слишком насыщенная неделя выдалась, слишком много впечатлений и эмоций.

В гостиной царил полумрак. Огонь в камине догорел, торшер был выключен, и свет проникал только через окна.

Входная дверь скрипнула, выпуская меня на свежий воздух. Пахло почему-то дымом и прелыми листьями. Уже почти совсем расцвело, свет фонарей терялся в тумане, окрашивая воздух сиреневым. Небо — низкое, пасмурное, нависло и дремало.

На широком крыльце, если немного зайти за угол дома, есть небольшой уголок, где можно спрятаться от всех и просто подумать. Подышать, расслабиться.

Ладони упираются в перила, лицо обращается к небу, и то отвечает мелкой моросью. Спокойно. Тревоги постепенно покидают тело, мышцы расслабляются. Стою. Улыбаюсь, как идиотка, строю планы. Несколько минут всего, и домой. Полчаса напряженного молчания в машине, потому как с Ларой мы никогда не ладили. Надеюсь, Эрик дома, и не придется ждать до вечера, чтобы его увидеть.

Наконец, входная дверь щелкнула замком, и я вынырнула в реальность. Отлипла от перил, шагнула назад, к повороту…

— …и то, что ты будешь скади, ничего не меняет, — донесся до меня отрывок насмешливой фразы. — Все меняется, но не главное.

— Главное тоже, — раздраженно ответила Лара и, спустя секунду, добавила: — Я его люблю.

— Вот как? Тогда что мы делали наверху?

В тот момент я буквально увидела, как иронично изогнулась бровь Влада, как саркастично скривился рот. И я застыла все там же, невидимая для них, но будто пойманная с поличным. Не знаю, почему. Наверное, нужно было выйти, но то ли любопытство, то ли неловкость, то ли все это вместе не дали ступить и шагу.

— Это было… прощание, — сдавленно ответила Лара. Я не могла ее видеть, но показалось, в тот момент она опустила глаза.

— Ты уже говорила мне это однажды. Помнишь?

— Не нужно… Сам же сказал: все кончено. — В ее голосе нет обычной уверенности. С Владом она другая. Всегда была. Не надменная, ослепительная красавица, у которой всегда есть что ответить. Не холодная принцесса из сказки. Просто Лара. Женщина, которая зависит от мужчины.

— Я передумал, — безразличный ответ, и после него у меня кровь буквально закипает в венах. Сжимаю кулаки, с силой, чтобы не сорваться. Держусь на грани.

— Поздно… — звучит фальшиво.

Меня передергивает от абсурда и нелепости ситуации, меня там и нет вовсе, но я будто часть этого. Словно судьба насмехается надо мной, заставляя это слушать и наблюдать. Не хочу. Это не мое дело вообще, но обида все равно не отпускает. И да, ни капельки Влад не изменился! Впрочем, он-то ладно, но Лара… Сознание рисует лицо Роба — участливое, доброе. В ушах звучат его слова о Ларисе. И хочется ударить уже ее — пару раз, хлестко, по лицу, чтобы очнулась, чтобы поняла, что она может потерять в результате таких вот… прощаний.

— Да ну, никогда не бывает поздно. — Голос Влада вкрадчивый, гипнотизирующий, пьянящий. И я буквально слышу, как рушатся стены ее сопротивления.

Шагаю вперед, сворачиваю за угол, подгоняемая растущей яростью, и теперь они уже могут меня видеть. Прокашливаюсь громко. Лара вздрагивает и смотрит на меня затравленно. Бледнеет и сливается с белесым, пропитанным туманом воздухом. Выражение же лица Влада не меняется ни капли — такое же самодовольное и дерзкое.

— Некоторые просто не понимают слова «нет», — сказала я и сложила руки на груди.

— Тебе не говорили, что подслушивать нехорошо? — Влад недобро улыбнулся и придвинулся к Ларисе, но она попятилась, не сводя с меня испуганного взгляда.

— Когда не хочешь быть услышанным, говоришь за закрытой дверью.

— Не будь ханжой, Полина.

— Прекращу сразу же, как только ты перестанешь быть придурком!

Если его и задели мои слова, то вида он не подал. Повернулся к Ларе и покачал головой.

— Смотри, напугала Лару. Она небось думает, что ты побежишь к жрецу скади. Но ведь ты не можешь жаловаться, верно? Сама не без греха.

— Что?.. — наконец, выдавила Лара и перевела на него взгляд.

— Интересно, что скажет Эрик, когда узнает о нашем… хм… ужине? Или о том, что случилось на Тибете? — Он ядовито усмехнулся и добавил: — Уверен, Полина не станет ябедничать.

Я с шумом выдохнула и досчитала до пяти. Надо было до ста, но тогда пауза получилась бы слишком затянутой. Затем улыбнулась и с огромным удовольствием, граничащим со злорадством, ответила:

— Дай подумать… Возможно, он придет сюда, в этот дом, и вызовет тебя на поединок? Или, если тебе повезет, предупредит, что вторая попытка соблазнить его женщину станет для тебя фатальной? Ах да, забыла… Он уже это сказал. Вчера вечером.

Немыслимое наслаждение — наблюдать, как с его лица сползает эта самодовольная ухмылка. Как он щурится, пытаясь понять, блефуешь ты или нет. Особенно, когда ты не блефуешь.

— Эрик в курсе, — добила я и повернулась к Ларе. — Интересно, что скажет Роб, когда узнает.

— Прошу, не говори… — Лара замолчала. Понимала, что мольбы не помогут или не хотела просить именно меня. Гордая. Снова. Не то, что с Владом.

— Поехали домой, — резко сказала я и пошла к машине. У самых ступеней правый кроссовок смачно хлюпнул, погружаясь в лужу. Нога тут же промокла. Ну и черт с ней! Я смертельно устала сегодня…

Чемоданы послушно легли в багажник, мы уселись в такси, и водитель тронулся. Влад провожал нас безучастным взглядом, и по лицу его — спокойному и снова уверенному, нельзя было понять, о чем он думает.

В тот момент мне не было дела. Изнутри съедали сомнения, рыли червоточинами душу. Рассказать Робу? Смолчать? А Эрик? Вдруг узнает, он ведь мысли умеет читать. Попробуй тут не думать, когда встречаешь Лару каждый день в доме, здороваешься и стараешься делать вид, что ничего не произошло. Фу, противно!

Сказать… И тогда Роб изменится — если не навсегда, так надолго. Разочарование всегда уродливо, даже если видишь его на чужом лице. И Лару не примут в скади. Если я скажу, посвящения не будет. Что тогда случится с ней? Уверена, Влад будет только рад. Так и представляю его снисходительное лицо, когда она вернется проситься обратно. Лара не из тех, кто выживает вне племени.

Защитница молчала. Поджала губы и отвернулась к окну. Всю дорогу мы так и ехали молча, не замечая друг друга, желая поскорее добраться, выйти из замкнутого, ограниченного пространства салона и не видеться некоторое время. Уверена, Лара тоже не горела желанием со мной общаться.

Уже когда впереди мелькнули очертания вековых дубов и влажные каменные стены трехэтажного дома, она повернулась ко мне.

— Мне нужно знать… если ты скажешь.

— Не скажу, — не раздумывая, ответила я, но на нее смотреть не стала. Боялась, что не сдержусь, выскажу все, о чем думала. — Но не ради тебя. Роб не заслуживает разочарования. А ты… если еще хоть раз… если это повторится…

— Не повторится, — мрачно заверила она.

Я кивнула.

— Но если повторится, я лично тебя прибью, и это не преувеличение.

Лара не ответила и до самого дома делала вид, что меня нет.

На крыльце нас ждал Роб. Заспанный, кутал плечи в светлый клетчатый плед и счастливо улыбался. Я отвернулась. Не хотелось видеть его. Их. Объятия, насквозь пропитанные фальшью. Ложь, звенящую в воздухе, словно надоедливый комар. И как только он не слышит?

Он не слышал. Помог Ларе выбраться из машины, обнял, заворачивая ее в тот самый плед, и поцеловал в висок. Выглядел при этом по-детски счастливым, и мне все больше захотелось ее придушить.

Я сухо поздоровалась и поинтересовалась, дома ли Эрик. Дома. У этого факта две стороны, как у медали. С одной — мне станет легче, если переключусь на что-то хорошее, а с другой… с другой я могу выдать себя. Ее. Их. Или правильнее сказать «нас»? Нас было трое в этой лжи, и от осознания стало еще хуже.

Я миновала гостиную, бросив испуганный взгляд в сторону коридора, ведущего в кабинет. Решила дать себе несколько минут, и это правильно. В комнате наверху меня ждало бледное отражение в старинном, почти на весь рост зеркале. Впалые щеки. Лихорадочно блестящие глаза. Сутулые плечи. Эрик и без чтения мыслей поймет, что что-то не так.

Бесшумно я скользнула в детскую. Алан спал, подложив кулачок под пухлую щеку, отчего губы выпятились и открылись уточкой. Милота просто! Я поправила одеялко, подвинула ближе плюшевого тигренка, с которым сын не расставался на минуту. Вдох-выдох. Умиротворение накатывало волнами, смывая с души, как с песка, рыхлые следы смятения.

В конце концов, кто я такая, чтобы вершить судьбы? Меня на том крыльце не должно было быть. Так почему бы не сделать вид, что не было? Что я не слышала того ужасного разговора, не влезла в ту грязь, которая мне не предназначена?

Усталость медленно стекала по плечам на пол. Туман за окном рассеивался, являя чистое лазурное небо без единого облачка. Осень отступила, словно давая нам шанс попрощаться с летом.

Я задремала. Съежившись на стуле, у кроватки, закрыла глаза и…

У очага атли темно. Одинокая свеча стоит у алтаря, пляшет пламя на конце фитиля, словно хочет оторваться и улететь, как юркий мотылек. Я стою у самого камня, стараясь превозмочь страх, отрезать его, как ненужную часть, вбросить. Не выходит. Страх, словно раковая опухоль, цепляется за меня длинными щупальцами, пускает в душу новые побеги. Мне не скрыться. Не убежать. Не будет никакого выбора в конце — первый сольвейг ошибся. Только смерть. Я и она, в конце пути.

Впрочем, есть еще кое-кто.

Его лица не видно, но голос мне знаком. У него в руке нож — древний, с изрезанной вязью рун рукоятью. Лезвие блестит, и на нем танцует отражение огня. Он шепчет заклинание, а я стою. Жду. Чего? Бежать бы, но ноги стали ватными. Болит под ребром и в виске пульсирует. На запястьях порезы — неглубокие, потому что глубоких не нужно, кровь несущественна, не в этот раз. Это лишь часть ритуала, дань давно погибшим богам. Погибли ли они?

Страх ползет по комнате, нависает с потолка липкими каплями. Он воняет, и я вдыхаю этот запах вместе с серым дымком благовоний.

Жертвенный камень зловеще отблескивает, словно говорит: никуда тебе от меня не деться. Здесь ты и умрешь. Но я не хочу умирать! Не хочу думать, что это конец, что завтра для меня не наступит, я не увижу тех, кого люблю, а они не увидят меня.

Страху плевать на мои мысли, как и тому, кто бубнит себе под нос заклинание на древнем, давно забытом языке. Он поднимает голову, но тьма все еще держит в заложниках его лицо. Шаг ко мне, и я замираю. Внутри холодеет от его выверенных, бесстрастных движений. Он сильный, и мне его не одолеть. Я пыталась… Не помню, кажется, кто-то пострадал… Или нет? Неважно. Он идет ко мне плавно, я пячусь к камню, и ощущаю его холод. Ладони — липкие от крови — скользят по его гладкому боку.

Скоро он получит еще крови — много, наверное, всю. И кен, выплеснутый наружу, впитается в многовековой монолит…

Еще один шаг — и я уже вижу, что конец у ножа изогнут вверх. Перевожу взгляд на убийцу и, несмотря на то, что все так же не вижу лица, понимаю: он улыбается.

Дергаюсь, хватаю губами воздух, но он держит крепко, за плечо. Не вырваться. Не убежать. Не…

— Полина! — Кто-то тряс меня, но почему-то шептал. — Очнись.

Я открыла глаза. Светло. Солнце заглядывает в окно сквозь полузадернутые шторы, и стелет свет по мягкому ковру. Я выдыхаю шумно, со свистом, рука инстинктивно прикрывает живот.

Эрик напротив — хмурится, тревожится, не понимает. И я не понимаю. Что это? Пророчество? Будущее, которым меня пугал Барт? Могу ли я его предотвратить?

Алан беспокойно заворочался в кроватке и хныкнул, но Эрик даже внимания не обратил. Повернул мое лицо к своему и настойчиво спросил:

— Что?

Я замотала головой, подавляя непрошеные слезы. Тщетно. Они брызнули из глаз, потекли по щекам горячими потоками. Эрик крепко сжал мои плечи и, не обращая внимания на начинающуюся истерику, повторил вопрос:

— Что, Полина?

Я глубоко вздохнула. Раз. Еще раз. Постаралась взять себя в руки, ведь все хорошо пока. Я дома. Эрик рядом. Он не даст меня в обиду.

— Я видела… видела его, — шепнула и покосилась на кроватку, но Алан снова сладко спал, перевернувшись на живот.

— Кого? — спросил Эрик, все еще не понимая.

— Того, кто убил ясновидца из клана Гектора. Он придет… придет за мной…

Эрик отпрянул, губы сжались в тонкую линию, а в глазах мелькнуло то, что я впервые увидела в его квартире, когда мы ссорились. Ярость — темную, тягучую, неконтролируемую. Она мелькнула там и потухла, а он крепко прижал меня к себе и шепнул:

— Пусть попробует. — Поцеловал мои волосы, висок, положил голову себе на грудь. — Пусть только попробует…

Я знала — убийца попробует. Возможно, скоро. Перед этим он убьет охотника, затем Альрика, если хватит сил и хитрости, а потом придет за мной. Но пока у нас есть время его найти. Пока еще есть время…

В комнате потемнело — невесть откуда взявшаяся туча закрыла солнце, и холод из моего сна, из святилища атли, проник в комнату. Но лишь на миг — затем свет прогнал его, снова путаясь в высоком ворсе ковра.

Еще не время. Пока еще нет.