Эрик обнимал меня расслабленно, по-хозяйски. Читал. Он часто читает, пока я сплю. Или работает. А иногда смотрит как-то по-особенному и тут же вычисляет, что подглядываю. Улыбается, целует в нос и шепчет:

— Хитренькая.

В окне серым просыпался рассвет. Веяло морозом, пахло палеными листьями и назревающим дождем. Сыростью. Зимой. Под плотным, широким одеялом было уютно.

— Поедем к скади? — лениво спросила я, плотнее прижимаясь к Эрику и пряча ладони под подушку. — Никто ведь не знает еще.

— Знает Роберт, — заметил он. — И Тамара.

— И больше никто, — кивнула я. — Мы так торопились, что никому не сказали.

— Чтобы сказать, не нужно много времени, малыш. Но есть люди, и есть их мысли. Не всегда хорошие.

Я нехотя выбралась из-под его руки. Плечо тут же окатило холодом — волглым, пронизывающим. Тут же захотелось залезть обратно, но я подавила это желание.

— То есть ты не сказал… намеренно?

Он кивнул.

— Почему?

— Дарья, — коротко пояснил он. — Извечный шпион атли. Она бы и об источнике разболтала, думаю. Слабое звено скади, и разговоры на нее не действуют. А наказать рука не поднимается — родная кровь.

— Это ведь наше решение…

Прозвучало неуверенно. Вообще после слова «атли» проснулось уснувшее вчера волнение и разворошило страхи. Теперь они кружили в воздухе, словно рой рассерженных ос. Нехорошо.

— Наше, — спокойно согласился Эрик. — Но кому-то оно могло показаться неправильным. Так сказать, поспешным. А нам сейчас нужны союзники гораздо больше, чем враги.

— Боюсь, постфактум ничего не решит, — мрачно сказала я и снова влезла под одеяло — туда, где тепло и уютно и где нелепыми кажутся угрозы будущих скандалов.

— Решит. Постфактум ничего не изменить.

Не изменить, верно. Разве что… Нет, Влад не станет вызывать Эрика — это глупо. Тем более, из-за женщины. Он слишком умен и расчетлив, чтобы так поступать. У Влада племя. Сын. Это ответственность. Этим словом он всегда умел упрекнуть.

— Мы скажем скади сегодня. — Эрик медленно поднялся, одеяло сползло, дразняще обнажая спину. Тут же захотелось вернуть его обратно. Я нимфоманка, определенно. Если все после венчания становятся такими, то как мужчин хватает на нескольких жен?

Чтобы отвлечься, я начала изучать брачный рисунок. Ржавые линии, одна из которых основная — та, что наполненная жила, от нее витки — лоза и розы, тонкие, острозубые листья. Рисунок преодолевал локоть и наползал на плечо.

Станет ли наш с Эриком брак причиной ссоры атли и скади?

С кухни доносился чарующий аромат кофе — единственное, что Эрик готовил замечательно. Я встала и прикрыла окно. За стеклом растеклась осень. Впиталась в асфальт, кору деревьев, стены домов, выступила серостью на крышах и меланхолией на лицах людей.

Ближе к обеду пошел дождь. Мелкий, моросящий и затяжной. Низкие тучи — сизые, сбитые на западе в темные комья — медленно наползали на небо. Росли лужи, и на них мелкими точками плясала морось. Прохожие под зонтами, улицы запружены машинами. Дворники методично счищали последствия непогоды с лобового стекла.

Должна признать, голова все еще кружилась. И вообще вылезать из кровати сегодня — плохая идея. Но у Эрика дела, я соскучилась по Алану, да и вообще лучше сейчас быть среди семьи. Смутные времена. Предчувствия перемен.

Ранняя осень…

Дома было тепло. Растопили камин, включили светильники. Пахло имбирем и корицей, а еще шоколадом и паленым деревом. Где-то наверху играла приятная музыка, из кухни доносился веселый гомон.

Отпустило. Тревоги ушли, вернулось предвкушение праздника. Хотя праздника мы не планировали, но скади будут рады. Соберутся вечером. Будут бросать на нас взгляды из-под ресниц, полузавистливые, полувосторженные. Будет ужин, вкусная еда, вино, воспоминания о прошлом. Улыбки. Посиделки на шкуре у камина. Смех. Беготня. Детские визги. А потом меня, разомлевшую и полусонную отнесут наверх, в кровать.

— Найду Антона, — сказал мне Эрик в гостиной. — Мы кое-что обсудим, а затем соберем всех. Идет?

Я кивнула.

— Идет. Я пока наверх, к Алану.

К Алану я так и не дошла — меня перехватили на лестнице. Коварно так. Вырулив из-за угла — еще несколько минут, и я бы скрылась в безопасном пространстве детской, прикрытая стенами и дверью от любопытных глаз. Но закон подлости работает всегда и везде — даже там, где остальных законы не действуют.

Даша сияла. Не знаю, что Влад ей рассказывал, но она цеплялась за его руку и заливисто смеялась, а он улыбался ей в ответ. Прекрасная пара из них могла бы получиться. Но увы, лишь френдзона. Жизнь несправедлива.

— Привет. — Защитница, казалось, смутилась, что я застала ее такую — раскрепощенную и открытую. Настоящую Дашу, которую она обычно прикрывала масками серьезности и мудрости, приправляя все это толикой недовольства. — Роберт сказал, вы сегодня в городе.

— Решили приехать, — уклончиво ответила я. Отчего-то пересохло во рту, а грудная клетка сжала легкие. И я вдруг поняла: не хочу, чтобы Влад знал. Продлить бы неведение, прикинуться, слиться со стеной — неважно. Только бы не говорить. И вообще, мы с Эриком планировали вдвоем, а не вот так, внезапно… в одиночку. Под внимательным прицелом зеленых глаз. В присутствии его союзницы. Один на один с…

— Мы чай пить, — радостно сообщила Даша и зачем-то взяла меня за руку. Дыхание сбилось окончательно, отчего сердце застучало аритмично. — Идем с нами!

Это был не вопрос. Меня буквально потащили вниз, во внезапно переставшую казаться уютной гостиную. Усадили за столик и, пока я не передумала, вручили вазочку с конфетами.

— Изумительные просто! — поделилась восхищением Даша. — Подруга прислала из Лондона.

Я кивнула и, кажется, буркнула недовольное «спасибо». Да, с вежливостью у меня сегодня не сложилось. А еще и Влад смотрит как-то странно. И молчит. Будто подозревает. Будто понял и ждет, что я озвучу. Что? Что я вчера… сегодня… всегда…

— Ты попробуй, а я принесу чай, — добила меня Даша и упорхнула на кухню. Все. Мы остались вдвоем. Влад, непринужденно сидящий в кресле, и я — растерянная и злая. Зачем только согласилась на это чаепитие?

— Боишься? — подозрительно тихо поинтересовался он после нескольких мучительных минут тишины, разбавляемой лишь треском поленьев в камине.

— Я? — вскинулась. — Чего? То есть… Разве я должна бояться?

По бесстрастному лицу всегда непонятно, что за мысли родятся в голове. А вдруг Даша как-то прознала о венчании? Роб сказал, например, или подслушала? За бесстрастным лицом частенько скрывается ярость…

— Убийца пока никак не проявил себя. Да и Альрик бдит. Не бойся.

— А, это… — облегченно выдохнула. Поставила конфеты на столик и взяла одну. Фантик противно зашелестел, когда я машинально ее развернула. — Как поживает Игорь?

— Хорошо. Передавал тебе благодарность и все такое.

— Атли мне не чужие, — пожала я плечами и завернула конфету обратно.

— Ты какая-то странная сегодня. Жмешься. Случилось чего?

Случилось. Я замуж вышла вчера. Только вот сказать об этом, выдавить из себя жестокие слова не получалось. Нужные никак не хотели подбираться, другие казались неуместными и пошлыми.

Меня спасла Даша. Грациозно вплыла в комнату с большим подносом, на котором дымился чай и удивленно заявила:

— Эрик сегодня странно-тихий. Даже на Антона не кричит, хотя он налажал. — Она аккуратно поставила поднос на столик, рядом с вазочкой, и начала разливать чай по чашкам, изящно придерживая крышечку заварника пальцем. — Он не заболел?

— Эрик умеет себя контролировать, — уклончиво ответила я, облегченно выдохнув. Все же она появилась вовремя. Думаю, лучше нам сообщить сначала скади, а потом уже… возможно, завтра или через неделю…

— Не скажи. Антону частенько достается. Эрик умеет поставить на место. — Она лучезарно мне улыбнулась и протянула чашку. — Правда, не всех.

Я машинально улыбнулась в ответ. Все же хорошо, что она вернулась и разбавила обстановку болтовней. Ей, наверное, и самой неловко из-за напряжения, что вечно царит там, где находимся мы с Владом. Да и вообще, ей не позавидуешь: все же Влад ее друг, а Эрик — родной брат. Обоих она, должно быть, любит. А они собачиться вздумали.

Чашка была приятно-теплой, и чай пах вкусно — лимонной цедрой и полевыми травами. Такой Эля часто готовит мне по утрам. Замечательно поднимает настроение. Я расслабилась и откинулась на спинку кресла.

Вообще, расслабляться иногда вредно, а то и вовсе нельзя.

Нужно было отказаться сразу, пойти к Алану и закрыться в детской изнутри. Там Тамара, игрушки, там пахнет детским маслом и присыпкой. Там все проще и нет подводных камней.

Но я не пошла. Это было ошибкой.

— Симпатичный рисунок, — как бы между прочим обронил Влад и кивнул на мою руку. Сам как ни в чем не бывало потянулся за конфетой и тоже зашелестел фантиком. Противный звук — мне он сразу не понравился. Думаю, эти конфеты я пробовать не стану. — Что он означает?

Я облажалась. Не надела перчатки, не засунула руки в рукава. Позволила себе беспечность просто быть счастливой. За такое не прощают. Особенно такие, как Влад.

Даша побледнела. Закусила губу. Ее руки нервно сжимали дымящуюся чашку. Она смотрела на рисунок и, казалось, хотела мысленно его стереть. Выжечь, как лазером выжигают татуировку. Отмотать назад время и сломать кисточку Томы. Сломать меня, чтобы не…

А потом она медленно подняла на меня глаза. Испуг. Злость. Обида. Что-то по-детски трогательное было в ее взгляде. А губы почти беззвучно прошептали:

— Когда?

— Вчера вечером, — выдохнула я сухое, пустынное. И замолчала. Бывают ситуации, которые объяснения опошляют.

Полено в камине треснуло и взорвалось тысячами ярких искр — мне хорошо их видно с кресла. Я смотрела туда, потому что нужно было куда-то смотреть. Застыла в межвременье, между «остаться» и «убежать». Между сказанным и утаенным.

— Что — вчера вечером? — поинтересовался Влад. Он пытался, наверное, оставить достаточное количество невозмутимости в своем голосе. Процентов семьдесят, не меньше. Уверена, даже лицо его сейчас одето в одну из популярных масок — интерес в зародыше, который проявляешь чисто из вежливости, услышав совершенно не касающуюся тебя новость.

В этот раз не вышло. Голос дрогнул, последний слог треснул, и фраза осыпалась осколками на пол.

Разоблачен.

Мне нужно на воздух, и я малодушно встаю. Ставлю чашку на стол — механическое движение. Шагаю к двери, оставляя вопросы без ответа — ответ на поверхности, настолько очевиден, что слепит. Сверкает гранями на песке — мое счастье. Это плохо. Кое-кому никогда не выбраться из тьмы.

На улице дышится. Дождь ластится к коже, оседает бисером на куртке. Кривые лужи я обхожу, трава между камней на мощеной дорожке елозит по светлым джинсам, бессовестно их пачкая. Мне все равно. Я так боялась высказать вслух, признаться, что просто забыла, как дышать. Вспомнила уже тут, в саду. С веток, покрытых редкими листьями, безжалостно капало за шиворот.

Не может быть, чтобы Влад не знал. Столько лет атли и скади вместе, наверняка он видел такие рисунки на руках их женщин. На руке Божены был и вообще…

Зачем он тогда спросил? Сам боялся поверить или…

Впрочем, гадать не имеет смысла. И я надеюсь, что он не найдет меня здесь, в зарослях, во влажном, холодном саду, за сомкнувшимися у меня за спиной ветвями.

Убежище оказалось ловушкой. Это я понимаю слишком поздно.

— Как же глупо… Почему ты всегда поступаешь так глупо? — Он появляется, как всегда, из ниоткуда. И слова его ледяные, острые, от них озноб и паника… должна быть, но нет. Лишь усталость.

— Я знала, что ты это скажешь.

— Я не о венчании. О том, что не сказала мне. — Его лицо портит эта саркастичная ухмылка. Трещина рта. — Чего ты боялась, Полина?

— Ничего. Ничего я…

— Врешь! — слова хлестают плетью наотмашь. Не дают опомниться, собраться, быть. Новая «я» замирает, выпихивая вперед другую меня — старую, ветхую, в шрамах от былых порезов. Она сильнее и привыкла к таким поворотам. В ней мудрость боли. Я думала, она умерла… — Ты боялась. Ты думала, я буду действовать, противиться. Помешаю.

— Боялась! — почти кричу. Ветер вторит мне возмущением, качает ветви, и с них сыпется горох ледяных капель. Волосы намокли и липнут к щекам. Вчерашнее счастье — неразбавленное, приторно-сладкое, воздушно-карамельное — горчит. — Ведь так и было бы. Ты… ты всегда…

— Неважно уже, — перебивает он. Выдыхает и опускает взгляд. Перебирает внутри варианты, просчитывает вероятности. — Неважно. Совсем. Такие, как Эрик, не погибают в битвах. Всегда выходят героями. Рыцари в сияющих доспехах. Таких печатают на обложках журналов и приводят в пример детям.

Он говорит, и горечь растворяется в воздухе. Вода, льющаяся с неба, отравлена. Отравлены мысли, слова, движения. Отрава сладкая и липнет к губам.

— Я не хочу, чтобы он погиб, — выдыхаю неуместное. Лучше бы молчала, право.

— Не хочешь. — Он кивает. На меня не смотрит больше, но я и рада.

Взгляды иногда тоже ранят. Я ранила его, он меня — разве не это зовется справедливостью?

— Я хочу, — признается он неожиданно спокойно. — А еще лучше, чтобы вообще не рождался.

— Не надо…

— Не буду, — соглашается он. — Это ничего не изменит. Ничего уже не способно это изменить. На твоей жиле его отпечаток, и ничто его не затрет.

— Прости, что не сказала.

Эти слова — шелуха. Ненужная, сухая. От них першит в горле, как от песка, который случайно вдохнул.

Влад выстрелил в упор коротким, ненавидящим взглядом.

Контрольный.

— Послать бы тебя к черту…

Небо прячет мои слезы в дожде. Мы еще долго в саду там втроем — я, он и небо. Извечный наш безмолвный свидетель.