— Ты должна быть сильной, — говорит мой отец. — Кто ноет и скулит, ничего не получает в этой жизни. Удача улыбается только дерзким и смелым.

Он смотрит в глаза, будто в самую душу взирает. Его голос звучит ровно и уверенно.

Даже перестаю плакать. Возникает впечатление, точно это безграничное спокойствие передается через воздух.

— Больно? — спрашивает отец.

Киваю. Минуту назад я карабкалась по дереву и случайно счесала огромный лоскут кожи на внутренней стороне бедра. На образовавшуюся рану страшно смотреть. Мне недавно исполнилось семь лет, и хоть я считаю себя взрослой и самостоятельной, в данный миг легче удариться в слезы, жалеть себя и требовать жалости от других. Однако теперь становится стыдно рыдать.

— Давай поглядим, — отец осторожно изучает мою травму. — Выглядит не очень, зато заживет быстро, вот увидишь.

— Правда? — шмыгаю носом, вытираю слезы.

— Да, — заключает без тени сомнения. — Это просто большая царапина.

Я еще не раз упаду, собью колени и локти, однажды доиграюсь до перелома руки. Но боль никогда не будет такой уж серьезной и значительной. Каждая новая трудность поможет закалить характер.

Отец всегда общался со мной на равных. Все его фразы врезались в память, всплывали в сознании автоматически, играли новыми гранями. Чем старше я становилась, тем лучше начинала понимать настоящий смысл этих слов.

Я впитывала его уроки. Я считала себя успешной и сильной. Я была бойцом, сражалась до последнего. Всегда. Я разучилась сдаваться.

Любую преграду можно преодолеть. Главное — двигаться вперед. Хоть по шагу, хоть по миллиметру. Ползти. Плестись на последнем издыхании. Не важно. Только не отступать, не бросать начатое. В это я верила. Это казалось моей религией.

А потом появился Марат.

* * *

Марат двигается внутри меня как отбойный молоток. Будто гвозди забивает. Прямо в задницу. Рвано, отрывисто, с оттяжкой. Долбит нутро, не ведая усталости.

Рычит. Яростно насаживает на раскаленный вертел. Выжигает внутренности. Раздирает громадным членом. Жестко. Бешено. Без жалости.

Волосатые яйца вбиваются в лоно. Мощно. Ритмично. Шлепают звучно и смачно. Точно помечают собственность.

Я понимаю, что ничего не знала о настоящей боли. Никогда. Не представляла, как легко и быстро можно погрузиться прямо в пекло.

Впадаю в ступор. Не удается закричать. Расплакаться тоже не выходит. Рефлексы перестают работать. Шок настолько силен, что тело цепенеет.

Я ничего не могу. Вообще. Ни дернуться, ни шевельнуться. Даже задрожать. Просто содрогнуться.

Это похоже на наркоз. С обратным эффектом. Чувства не притупляются. Обостряются до предела. Мое тело обращается в оголенный провод.

Марат говорит что-то, но я не слышу. Точнее — не понимаю. Не воспринимаю должным образом. Слова звучат достаточно громко и отчетливо, а смысл ускользает. Реальность растворяется в багрово-красном тумане, который густо застилает измученный разум.

Пытка длится целую вечность. Грань времени размывается. Контуры мира теряются. Железный крюк вгрызается вглубь, раздирает, выворачивает наизнанку. Окунаюсь в тягучую агонию, в дико пульсирующую бесконечность.

Неужели он никогда не закончит? Не насытится? Не изольет похоть?

Единственное, о чем мечтаю. Единственное, за что держусь.

Пожалуйста. Прошу. Прекрати.

Марат вдруг замирает. Врезается внутрь особенно грубо. Наваливается, вжимаясь мускулистым животом в мою напряженно изогнутую спину, сминает грудь.

Он кончает. Долго и бурно, обильно заливает истерзанную плоть спермой. Ощущение, точно в меня льется кислота. Расплавленный металл. Его семя буквально прожигает насквозь.

Вопль разрывает горло. Истошный. Протяжный. Пронзительный. Вырывается на волю, выламывая гортань.

Я все-таки могу кричать.

Но это едва ли спасает.

— Хочешь добавки? — Марат сдавливает ягодицы.

Лихорадочно мотаю головой.

Нет. Нет. Нет. Никогда. Не надо.

— Я накачаю тебя до отказа, — шепчет на ухо. — Я только начал.

Он покидает мое тело. Стягивает со своего огромного члена. И это ощущается как самая жесточайшая на свете экзекуция.

Глохну от собственных воплей. Захлебываюсь слезами. Задыхаюсь.

Такое чувство, будто кожу живьем сдирают. Выворачивают наизнанку. Рвут мясо кусками.

Я практически отключаюсь. Практически. Черт. Почему я не падаю в обморок? Почему не лишаюсь сознания?

Ухмыляющиеся губы прижимаются к моему затылку.

Шумный вдох. Утробное рычание.

А после выразительный шлепок ниже поясницы. Резкий. Четкий. Клеймящий. И тело сводит неудержимая дрожь, судорожный спазм выкручивает мышцы.

— Привыкай, — бросает хрипло. — Буду ебать только в зад.

Крупные ладони накрывают ягодицы, тискают и мнут, разводят в стороны. Боль не отпускает не на миг. Дикие вспышки ослепляют, вынуждают кричать.

Он не трахает меня. Сейчас. Пока что. Но каждое движение, даже малейшее, почти незначительное, низвергает в жерло вулкана, в кипучую бездну. Кошмар наяву.

Я пытаюсь проснуться. Очнуться. Все напрасно.

— Надо разработать тебя, — холодно продолжает Марат. — Чтоб дырка сразу под мой хуй раскрывалась. Нечего зажиматься.

Он плюет туда, где до сих пор до жути больно, где внутренности разодраны до крови, безжалостно вспороты громадным органом. Выражает абсолютное пренебрежение. К шлюхам относятся нежнее.

Отпускает, отталкивает. Позволяет безвольно сползти на пол, завалиться на бок, застыть в позе поверженной добычи. Поднимается и уходит.

Щелчок замка. Дверь открывается и закрывается.

Звук удаляющихся шагов.

Я не в силах сдвинуться с места. Наверное, нужно взять себя в руки, выкарабкаться, выползти. Но воли нет. Совсем. Не могу шевельнуться.

Я просто продолжаю вздрагивать. И слезы струятся по щекам безостановочным потоком, жгут кожу. Внутри печет. Везде. Мучительно.

Странное состояние. Морок застилает рассудок, опутывает липкой паутиной. Думать трудно. Невыносимо. Мысли обрываются, путаются в бесформенный ком.

Я вспоминаю похороны своего отца.

Аномально жаркий день. Куча чужих людей вокруг. Его коллеги по работе, приятели, друзья.

А я еле держусь на ногах. Потому что выпила как минимум пять рюмок водки. И намереваюсь выпить еще гораздо больше.

Так хочется ничего не чувствовать. Ни-че-го. Вообще. Никогда. Так хочется забыться, сбежать подальше от реальности.

Отец долго болел. Уходил страшно. Рак. Неоперабельный. Уже ничем нельзя было помочь. От него осталась тень, отблеск, не более. Но он улыбался до последнего.

— Я так рад, — сказал мне на прощание.

— Господи, папа… чему? — очень старалась не разрыдаться.

— Ты моя дочь, — сжал мою ладонь. — Ты сильная.

Если бы он увидел меня теперь. Здесь. Раздавленную. Растоптанную. Униженную. В слезах и в крови. Израненную. Поверженную.

Что бы он сказал?

Это просто царапина. Заживет. Удача благоволит смелым и дерзким. Хватит ныть и скулить. Выбирайся. Сражайся. Ищи выход.

Я не имею права сдаться.

Я поднимаюсь. На колени. Выше не выходит. Озираюсь по сторонам. Сталь мерцает в багровом пламени свечей.

Боже. Откуда тут столько крови?

Тошнота подкатывает к горлу. Рвотный позыв. Сглатываю. Очень стараюсь не обращать внимания на пол под собой. Не изучать, не рассматривать. Подползаю к ближайшей стене. Передвигаюсь с огромным трудом.

Застываю, превозмогаю себя, стараюсь принять боль как неотъемлемую часть организма. Еще рывок. Осталось совсем немного.

Ну, давай. Всего один шаг.

Хватаю первый попавшийся кинжал. Или нож? Плевать. Сжимаю и опять сползаю вниз, сворачиваюсь в клубок. Пытаюсь угомонить жуткие ощущения внутри.

Так. Придется встать. По-нормальному.

Не сразу. Потом. Чуть позже. Через пару секунд. Через минуту. После небольшой передышки. Надо восстановиться.

А может, проще порезать вены?

Смеюсь. Хохочу истерически.

Стоп. Соберись. Действуй.

Я устремляюсь в сторону двери, едва движусь, после приваливаюсь к стене. Перевожу дыхание. Поднимаюсь, будто впервые учусь ходить. Тело протестует, отказывается. Однако я не оставляю другого шанса.

Вжимаюсь в прохладную поверхность. Считаю секунды. Пробую успокоить одуревший пульс.

Я не анализирую ситуацию.

Это не поможет.

Ничто не поможет.

Марат вернется. Рано или поздно. И тогда…

Господи, я и правда брошусь на него с оружием?

Дверь распахивается настежь.

У меня больше нет времени думать.

Мой палач заходит в комнату.

Огромный. Голый. Темный.

Я стискиваю рукоять так, что не чувствую собственные пальцы. Даже вдохнуть не решаюсь. Любой звук может выдать безумный план.

Дерзай.

Я подаюсь вперед. Совершаю единственный шаг. Вонзаю нож в спину. До упора. Бью изо всех сил.

Звериный рык сотрясает реальность.

— Блядь, — выдает Марат.

Разворачивается и хватает меня за горло. Сдавливает. Отрывает от земли, вынуждая захрипеть. Напрочь перекрывает кислород. Лишает опоры.

Выпускаю рукоять. Цепляюсь за его пальцы. За широкое запястье. Царапаюсь. Пробую извернуться.

Проклятье.

Я пропала.

Уже и боли не чувствую. Только ярость. Отчаяние. Ужас. Пьянящий. Срывающий крышу. Вламывающийся внутрь ураганом.

— А ты любишь, когда жестко, да? — кривая ухмылка обнажает зубы. — Ну, валяй.

Марат выдергивает кинжал, точно зубочистку, вгоняет в дверь по самую рукоятку. Не похоже, чтобы он испытывал болевые ощущения. Странно, что вообще удар заметил.

Я вонзила оружие слишком низко. Чуть выше поясницы. В правую часть. Надо было бить выше. Надо было выбрать лезвие подлиннее. Хотя с его громадными мышцами до важных органов не добраться. Такую здоровенную спину невозможно ранить.

Черт. Что?! Идиотка. Теперь он тебя прибьет. Размажет прямо по этому полу.

Чем я думала? Я не думала. А зря.

Улыбаюсь. Как чокнутая.

— Кайфуешь, — хмыкает Марат.

Разжимает пальцы.

Падаю вниз. Больно ударяюсь коленями.

— Ты-ты, — закашливаюсь. — Не дал выбора.

Рефлекторно дрожу. Сжимаюсь.

— Мы могли неплохо провести время, — бросает мрачно.

— Мы?

Марат наматывает мои волосы на кулак, принуждает запрокинуть голову назад, ловит взгляд в пылающий капкан.

— Я бы убил тебя, — говорит ровно. — Без боли. Быстро. Ты бы даже не поняла.

— Как ты… как…

— Я думал, ты умная, — криво усмехается. — Приняла правила игры. Но нет. В башке совсем пусто, раз решила такое вытворять.

— Думал, буду твоей покорной шлюхой? — восклицаю запальчиво. — Буду все вылизывать и высасывать? Буду раздвигать ноги по первому требованию? Добровольно давать в зад? Да ты гребаный псих! Все равно хотел меня прикончить!

— Смерть бывает разной, — от его спокойного тона веет могильным холодом. — И брать тело можно по-разному.

Он нагибает меня, ставит в нужную позу, прижимается сзади. Оголяет шею, медленно трется щетиной о нежную кожу.

— Шальная, — шепчет на ухо. — Это заводит.

Укладывает член между ягодицами. Выкручивает соски.

— Я тебя ненавижу, — роняю судорожно, сдавленно повторяю: — Ненавижу. Чтоб ты сдох. Чтоб ты…

— Отлично, — сжимает мои бедра до хруста. — Тем слаще будет ебать тебя до утра.