Она тянет на особо тяжкое преступление. Тянет на пожизненный срок. Жалею только об одном: почему раньше в свое логово не уволок.
Жертва. Которая стоит любых жертв. Крови. Мяса. Костей. Груды трупов стоит. И если понадобится, я перед ней выстелю дорогу из мертвых тел.
Невозможная. Непостижимая. Бесами созданная.
У меня не было проблем с бабами. Никогда. Потому что бабы не было. Постоянной. Такой, чтоб хотелось снова и снова на хер насаживать. Вдавливать в себя. Сжимать. Сминать. Трогать. По-всякому. Везде. Вбивать. Вгонять. Брать раз за разом.
Такого голода не чувствовал. Не замечал. Чтоб стояк на одну держался. Не спадал. Чтоб ко всем другим как отрезало. Не влекло. Никак. Вообще. Ровно.
И в мозгах это дерьмо. По кругу. Тошнотворное. Сопливое. Сладкое. И день, и ночь. Без перерыва. Не отпускает. Нарастает.
Как она там? Ей больно? Плохо? Страшно? Грустно?
Да наплевать. Поебать. На ее чувства. На здоровье. На страдания.
Кто она мне? Никто. Пустое место. Блядь. Шлюха. Я таких пачками трахал. Даже имена их были не интересны.
А тут вдруг залип. Влип по полной. Приклеился в ней. Вцепился в нее. Намертво.
Я думал, отпустит. Правда. Я не придавал этому значения. Пусть все и затягивалось. Я верил, пройдет. До последнего ждал. Болезнь уйдет.
Дебил. Почему сразу не понял? Не оценил?
Я перестал вникать в дела. Ничем не занимался. Все, что узнал на Мальте, отбросил подальше. Слушал доклады Монаха, но не слышал. Ни слова. Башка была этой девкой от и до забита. Запах ее повсюду чудился.
Какая на хрен работа? В голове только ее груди и бедра. Ее глаза. Гребаные омуты. Губы, обхватывающие мой хуй, заглатывающие под корень.
Я даже драть ее перестал. Взял паузу. Как алкоголик отверг бутылку. Как наркоман отказался от дозы.
Но толку?
Она как заноза. Ноет и ноет. Дурманит. Пьянит. Травма. Открытая рана. Сквозная.
Я не трахал ее в реале. Зато в мыслях натягивал до одури жестко. Ебал. Долго. Грязно. Развязно. Отрывался без тормозов. И остатки моего мозга до капли в яйца стекли.
— Пришел черед поделиться, — сказал отец. — Ты старший, однако твои братья тоже имеют право взыскать долг.
Я даже не сразу понял, о чем речь идет. Не отстрелил суть.
Делиться? Чем?
— Ближайший совет решит судьбу жертвы, — продолжил он. — Мы определим, как с ней поступить.
Дьявол. Я делился достаточно. Отступал. Жался в углу. Как щенок. Я упустил настоящего убийцу. Я не казнил того, кто этого заслуживал.
И теперь…
Она моя. Только я решаю ее судьбу. Какой на хрен совет? Нечего тут определять. Я свое никому не отдам.
— Первая жертва была разделена честным путем, — заявил отец. — Я вкусил ее всеми доступными способами и отдал родне. Каждый желающий мог забрать часть долга. Опробовать.
Кулаки сжались. Зубы заскрипели. Рефлекс.
Я не управлял собой. Не контролировал тело.
— Марат, — улыбнулся отец. — Надеюсь, ты понимаешь, жертва принадлежит всему нашему роду. Старший получает ее первым, но дальше следует момент торжества для всех.
— Я сам, — прорычал. — Решаю, когда будет этот момент.
— Разумнее отдать подобное решение совету.
— С чего вдруг?
— Ты проявляешь слишком много чувств.
Холодный тон отрезвил. Быстро. Резко.
Я не мог спорить. Выступать против. Я должен был принять то, что сказал отец.
Ха. Черта с два. Такой приказ не по мне и не для меня.
Но открыто бунтовать нельзя. Есть порядок. Есть закон.
Я запустил ложную информацию. Мол, пытаюсь провернуть подмену жертвы. Мелкая девчонка Стрелецких постоянно под ногами путалась, свои дурацкие предложения выдвигала, рвалась под нож. Грех было не воспользоваться. Хватило ее визита в дом да пары фраз, которые могли трактовать двояко. Я запутал их. Я не желал никого посвящать в свои планы. Я тянул время, грозя выдвинуть на рассмотрение совета вопрос по замене.
А почему и нет? Это могло сработать. В теории. Девчонка согласна, прямо молит о смерти. Все по справедливости.
Но я знал. Понимал, никто не такое не отважиться. Отец не согласится. Остальные тявкнуть побоятся. Процесс запущен. Жертва заключена в плен. Отдает долг. Это уже не поменять. Не отменить.
Как бы я не хотел. Она не моя. Общая.
От такой истины саднило десна.
Но я сумел найти выход.
Выбор. Без выбора. Либо разделить добычу, либо заявить права по древнему обычаю.
Я сделал ее рабыней. Трахнул перед всеми. Заклеймил.
Я ревновал ее. Тогда. Там. Дико. Бешено.
Я приказал ей накраситься ярче. Рот разукрасить. Глаза. Чтоб не было видно лица. Чтоб как будто не настоящая она. Чтоб хоть как-то прикрыть. Оградить. Скрыть.
Я думал, после ритуала охладею. Протрезвею. Одержимость отпустит, разожмет когти, выпустит горло.
Нет.
Стало хуже.
Я как увидел ее на коленях перед собой. В той комнате. При всех. Так хуй и обмяк. Прошло желание ебать. Наступил настоящий ад. Потянуло ее обнять. От пола оторвать, на руки подхватить, прочь унести, от всего мира сбежать. Стать изгоем. Как брат.
Да только кто бы меня отсюда выпустил? Назад не уйти. Поздно.
Я не представлял, как стану ее раскладывать, как отымею при всей родне. Я не хотел. Впервые. Не хотел так. Я вдруг осознал, насколько слаб.
Я не мог защитить свою женщину. По-нормальному — не мог.
И если бы ее губы не коснулись меня, если бы дикую жажду не пробудили, зверюгу внутри опять не раздразнили. Нас бы там и порешили обоих. Без долгих разборов.
Младший братец первым бы в глотку вгрызся. А я бы его и не осудил. Правильно. Слабаков забивают. Сжирают. Туда им и дорога. Пусть подыхают.
Я не помню, как совет выдержал. После этого обряда. Все мысли о ней. Снова. Проклятье.
Отвез ее домой, но остаться не вышло. Уехал. Пришел на собрание, а перед глазами она. Опять. Одуревшая. И разуму никакого покоя. Еле дождался конца. Гнал обратно на скорости за двести. Путь перед собой не различал.
Как я обалдел, когда она мне в пах зарядила. Сил не пожалела. Вмазала по полной. А я даже боли не чувствовал. Дикая радость все отрубила.
Держится. Не сломал.
Моя баба. Царица. Женщина. Девочка. Моя, моя, моя.
Ну, не шлюха она. Хоть и гулящая. Укладывалась под других мужиков. Отдавала им тело. И все равно не шлюха. Чистая. Не могу объяснить. Чувствую.
Как она краснеет. Как мятется. Мается. Как бунтует. Рыдает. Вся такая… Настоящая?
* * *
Я пьян. Ее кровью. Собираю губами. Жадно. Никак насытиться не могу. Жажду еще. Вечно бы пил. И не напился. Горячая. Жаркая. Жгучая.
Клеймо так и манит. Распаляет. Дурь в голову бьет.
Я сразу хотел всю кровь с нее слизать. Еще когда резал на обряде. Аж челюсти сжимались. Еле удержался. Так бы и впился в нее. Зубами. Так бы и задрал. Заживо сожрал.
Рычу. Плоть ее мну. Мягкую, податливую.
И рот от этой нежной кожи оторвать не удается. Веду языком по линиям шрама. Зализываю раны.
Интересно, она везде такая вкусная?
Обхватываю за бедра, переворачиваю на спину, раздвигаю ноги.
Охает. Пораженно. Дергается. Слегка. Едва ощутимо.
Накрываю губами живот.
Вздрагивает. Уже четче. Будто трепещет. Мелко-мелко. Как затравленный зверек.
Я склоняюсь ниже и целую ее. Там. Где никогда никого не целовал. Провожу языком по влажным складкам. Вдыхаю пряный аромат.
Я такого не делал. Раньше. Никто не предлагал. Не рисковал. Бабы сами мне ртом приятное делали. Обслуживали аж причмокивали.
А тут…
Я умом помутился. И кайф поймал. Ошалел от чертовой девки. И даже думать забыл, кто ее в прошлом ебал, сколько чужих хуев она в себя успела принять до меня. Потом вроде опомнился, отстранился.
Но ненадолго.
Плевать, как раньше было. Кто драл. Куда. Когда. Главное — с этим покончено. Теперь каждая дырка только моя. Навсегда.
Я пробую ее. Как хочу. Губами. Языком. Нереальная. Идеальная. Жидкий огонь.
Она кричит. Будто хер одним ударом всаживаю. Рвется на волю. Безумно. Бешено.
Приходится сжать ее бедра, придержать в нужном положении, рявкнуть:
— Лежать.
Ты моя сука.
И я буду тебя пытать.
— Марат! — она всхлипывает.
Бьется подо мной. Под моим языком. Дико. Яростно. Будто на болт насаживаю. Натягиваю рывком. Вгоняю по яйца.
А я же ее не тронул. По-настоящему — не тронул. Не взял. Не подмял под себя. Не обработал свой трофей по достоинству. Как заслужила. Как напросилась.
Вот это новость. Никогда не думал, что баба так задергается от поцелуя. Задрожит. Разобьется. В судорогах утонет.
Но откуда я мог узнать? Разве стал бы пизду выцеловывать?
Кто бы мне такое предрек. Кто бы посмел намекнуть. Тот бы костей не собрал.
Я у девки между ног. Как пес. Покорный. Голодный. Бешеный. Раздвигаю языком складки, добираюсь до самой сочной части. Вылизываю. Облизываю. Зверею. От ее желания. Завожусь. Сильнее и сильнее. Свирепею.
Она пахнет как грех. Чистый. Порочный. Кипучий. И этот запах забивает собою абсолютно все. Разум дурманит. Туманит. Кровь бурлит. Бьет в затылок. В грудь ударяется. По телу растекается. Прошивает свинцом.
Я хочу трогать ее. Везде. Алчно. В запретных местах. Каждую точку хочу пометить. Зубами отметить. Заклеймить. Печать выгрызть. Насквозь пронзить.
— Марат! — вскрикивает и хнычет: — Марат, Марат, Марат…
Как от нее отлипнуть? Как оторваться? Выдрать бы с мясом. Вырезать. По живому.
Сука. Прочь. Из головы. Блядь. Проваливай.
Точно. Выдрать бы. Ее. Вырезать. Хером. Раз за разом. Чтоб вопила. Чтоб орала. Чтоб спину опять царапала. Гребаная кошка.
Как она течет.
Шлюха. Потаскуха. Гулящая баба. Грязная. Пропащая.
А я рта от нее не отрываю. Исследую. Изучаю. Гладкая. Бархатная. Точно шелком изнутри отороченная. Если усилить напор — порвется.
Даже зло берет. Столько долбился в эту плоть. Будто молотом обхаживал. Жестко. Одержимо. Взбесившийся зверь. Прежде. И я продолжу. Так. И хуже. Жестче. Как пожелаю. По-всякому. По-разному. Слишком дико ее хочу.
Будь она девочкой. Непорочной. Как бы я начал? Будь она моей невестой. Наивной. Невинной. Единственной женой. Будь это и правда наша первая ночь.
Глупая мысль. Опасная. Преступная.
Что эта гадина со мной творит?
Ведьма.
Веревки вьет. Волю ломает. На колени ставит. И не замечает. Не видит, что рядом с ней в щенка превращаюсь. Лаю по команде. Ласкаюсь.
Какая же она. Каждым своим движением. Как железом в печень. А глаза. Глазищи чего стоят. Свежуют на раз. Никаким ножом меня так не резали.
— Марат, — будто умоляет о чем-то, стонет: — Марат…
Я сжимаю ее бедра. Упругие. Молочно-белые. Не даю сдвинуть. Не разрешаю вместе свести. Накрываю языком бугор. Тугой. Пульсирующий. Мелкий. Как бусина.
Она дергается. Будто разряд тока пропускаю. Взвивается вся. Взмокает. Напрягается. И тут же обмякает. Подрагивает.
Выходит, и так можно бабу брать. От хера моего меньше содрогалась. А тут прямо искрами рассыпается. Пылает. Жарче некуда.
Надавливаю. Слегка. После сильнее. Еще и еще. Меняю ритм. Напор. Пробую и учусь на ходу. Все как впервые. Ново. Странно. Свежо. Девственник, бля.
Царицу колотит. Трясет. Лихорадит.
Сжимаю бугор зубами. Чуть. Дразню.
А ее выкручивает судорога. Спазм за спазмом. Круче того, что на яхте было. Мощнее. Даже у меня мышцы сводит.
Вопль. Стон. Протяжный.
Кончает. Под моим ртом.
Обрушивается. И затихает. Замолкает. Резко. Растекается по постели. Мягкая. Податливая. Такую ебать особенно сладко.
Отпускаю. Наконец-то. Отлипаю от пизды. Устраиваюсь между бедрами. Жажду ворваться внутрь. Хуй вогнать одним ударом. Яйца опорожнить.
Дьявол.
В обморок бахнулась. Лежит и не шелохнется. Отъехала от реальности. Бывало и раньше затрахивал. Но теперь от чего бы ей отключаться? Лизнул. Куснул. Баловство.
Взвываю. Рядом укладываюсь. Мальчишка. Сопляк. Сглатываю облом, когда надо просто сучке по щекам надавать. Отходить стоячим хером. А как только глаза распахнет, сразу присунуть в рот. Пусть отрабатывает свой кайф. Пусть до звона в ушах отсосет.
Жалко ее тормошить. Пробуждать. И я жалкий. Смехота. Поплыл, будто только сейчас до настоящей бабы дорвался.
А может, и правда? Только сейчас. Ха. Да, пожалуй. Остальными дрочил. Забавлялся. Сперму сливал и не заморачивался.
Вот же она. Моя настоящая.
Берегу. Охраняю. Загрызу любого врага.
Усмехаюсь. На ее сомкнутые веки смотрю. На распахнутые губы. На грудь, до которой пальцы так и тянутся. На разведенные в стороны бедра.
Здесь все мое. Все. И что-то горячее мои ребра заливает. Обволакивает. До горла добирается и новый рык вырывает.
— Вика, — шепчу ей на ухо, зная, что не услышит. — Виктория.
Вот умудряется она в доверие входить. Каждого к себе располагает. Люди и не замечают, когда их одурачит.
Видно, потому что не дурачит. Искренняя. Нет в ней лжи. Притворства нет. Если чего провернуть пытается, сразу чую. Паршивая актриса. Театр мимо нее идет.
Девчонку Стрелецких очаровала. Журналюгу влюбила. Брата моего покойного, изгоя, обаяла. И вертихвостку его до кучи. Еще и Замиру проняла.
Как та меня отчитывала за встречу в торговом центре. Почему не предупредил, где с невестой встречаюсь. Зачем на глазах рабыни с будущей женой маячу.
Да я слова на брак не давал. Свадьба еще не назначена. Годы уйдут, чтобы по правилам договор заключить. Уж я постараюсь. Потяну.
О чем тут переживать? Встретился и забыл.
Девушка хорошая. Из уважаемого рода. Семья известная. Достойная. Дочь по нашим законам воспитали. Строго. Справедливо.
Я уверен, жена из нее получится отличная. Для другого мужчины. А я жениться не собираюсь. Ни сейчас. Ни потом. Никогда. На отца блажь нашла. Не на меня.
Еще разберусь с этим делом. Либо сам откажусь, либо обставлю все так, что родня невесты от помолвки откажется. Пока есть вопросы поважнее.
Куда спешить? Пускай отец верит, план удался.
Забавно. Царица заревновала. А зря. Мой хер ей верность хранит. Уперто. Как клятву выдал. На других баб даже не дергается.
Кто бы подумал, что мне переломят хребет. Не в драке. Не в бойне. Не молотом. Не кулаком. В постели. Легко. Этим роскошным телом. Гибким. Горячим. Жгучим.
Я покрываю ее грудь ладонью. Поглаживаю. Выкручиваю соски. Играю. Я бы ее всю покрыл. Но рано. Жду. Давлюсь похотью. Аж прямо пар из ушей валит.
— М-марат, — воздух втягивает, глаза открывает. — Марат.
Сука. Как умудряется? Выговаривает мое имя так, что хочется его с этих самых губ сцеловать.
— Что т-ты, — кашляет. — Что ты со мной сделал?
И взгляд этот гребаный. Бездна. Омут. Зыбкий. Тягучий. Как в упор стреляет. Сразу. Резко. На поражение.
— Пизду вылизал.
Ресницами хлопает. Натуральные веники. Без косметики. Не нужно ей макияжей. Нечего красоту портить.
— Почему ты, — запинается, губу нижнюю кусает, выдыхает: — Всегда очень грубо выражаешься.
— А как надо? — хмыкаю и опускаю ладонь на мокрые складки, поглаживаю пальцами, очерчиваю свою территорию: — Как тебя здесь называть?
Краснеет. Охренеть. Заливается красным. Даже в темноте эти пылающие щеки вижу. Сказка какая-то.
— Я не знаю, — шепчет. — Без грубостей.
— Киска? — ухмыляюсь. — Кисуля?
Охает. Улыбается. Даже вроде смеется. И тут же зажимается. Отстраниться пытается, бедра свести.
— Куда, — рычу.
Замирает. Стынет под моей рукой. Боится шевельнуться.
— А можно спросить? — сглатывает.
— Спрашивай.
Так и будем до утра разговоры разговаривать. Яйца взорвутся. Хер от натуги треснет. По ходу, я ее сегодня не трахну. Совсем одурел.
— Правда, бывало такое, что мужчина брал для себя рабыню и никогда не женился? — на одном дыхании выпаливает.
— Да, — отвечаю.
Ведь если мужчина женится, он должен рабыню убить. До свадьбы. В знак верности будущей жене. Ибо такая связь считается слишком сильной и порочной. По причине клейма.
Проще рабыню иметь, чем браком себя вязать. Так ты свободен. Гуляй. Развлекайся. Некому права качать. У жены родня есть. Отец. Братья. Чуть что — вызов бросят. А рабыня сама судьбу выбрала. Все молча стерпит. Удобно.
Но моей царице подробности не нужны. Зачем? Ей этот расклад не грозит. Я убью ее, когда буду готов отпустить. И уж точно не ради несуществующей жены.
— Еще ты сказал, сын рабыни мог стать главным в роду, — продолжает и замолкает, будто слова подобрать старается. — Если честно, мне не верится. Пусть плохо понимаю ваши обычаи. Но все же подобное звучит необычно.
— Я знаю такой случай, — бросаю в ответ.
Один. Лет двести назад. Тогда сын рабыни вырезал всех своих соперников и даже родного отца до смерти забил. Мстил за мать. Смывал ее позор кровью врагов.
Для чего спрашивает? Рожать мне собралась?
Беру презерватив. Разрываю обертку. Раскатываю резину по стволу.
— Я бы хотела разобраться, — бормочет. — Лучше понять.
— Что?
— Все, что тебя окружает.
Нависаю над ней. Ладонями мне в грудь упирается. И жжет. Мясо прожигает. Вот этими своими гребаными ладошками.
Перехватываю запястья одной рукой. Отдираю от себя. За ее голову завожу. К постели прижимаю. Вдавливаю, вырывая всхлип.
И вбиваюсь в нее. Рывком. Растягиваю влажные створки. Вхожу до упора. Всем весом наваливаюсь и долблю.
Кричит. Стонет. Воплями распаляет.
Бьется. Как одержимая. Об меня. Подо мной. Дьяволица. Она свое получила. Теперь я хочу.
— Марат, — молит. — Прошу. Марат!
— Чего? — скалюсь. — Грубость не любишь?
— Люблю, — выдает как под дых бьет. — Если… если это ты. Пожалуйста, очень прошу, отпусти мои руки.
— Зачем?
— Разреши тебя обнять.
Пальцы сами разжимаются. Выпускают запястья. И снова сходятся. Складываются в кулаки. По обе стороны от ее головы.
Она обнимает меня. Бедрами двигает. Льнет. Телом к телу. Робко. Слабо. Сама на хер насаживается. Отвал башки.
Зарываюсь лицом в темные волосы. Вдыхаю запах. Рычание не сдерживаю. Позволяю зверю вырваться на волю. И отрываюсь по полной.
Я трахаю ее. Я голодный. Как никогда.
А буду ли готов? Отпустить. Убить?