Отчаяние. Тупое. Муторное. Вязкое. Накатывает тягучей волной, увлекает на самое дно. Уничтожает, душит, давит так сильно, что практически кости дробит. Угнетает.

Я немею изнутри. Разрушаюсь. Самостоятельно. Без посторонней помощи. Обращаюсь в руины себя прежней. Растворяюсь, превращаясь в бесплотную и бесполезную тень. Теряю последний контакт с окружающей реальностью.

Смерть — вопрос времени. Ближайшего. Обратный отсчет запущен. Теперь уже официально. Бой часов оглушает, а исход предрешен.

Как бы вы провели свой единственный оставшийся на земле день? Час? Минуту? Миг? На что бы потратили драгоценные секунды?

Я не могу увидеть собственную мать. Не могу покинуть периметр тюрьмы. Здесь и погибну. Взаперти. А может, меня порадуют напоследок, вывезут на волю, позволят совершить глоток воздуха, прежде чем окончательно перережут горло.

Во рту горечь. В голове пустота. Внутри ничего. Совсем. Вообще. Никак. Вырвано с мясом.

Чего ждет Марат? Зачем тянет? Пусть сразу убьет. Пусть уже покончит с этим. Все равно нам больше ничего не выиграть.

Нам. Ха. Что за бред я сейчас несу? Нет никаких «нас». Нет и не было никогда. Ему лишь моя плоть интересна. До сих пор. Как в первый раз. Завалить и драть. Жестко, цинично. Вот и не спешит казнить. Будет иметь свою вещь до последнего.

Меня тошнит. Воротит от него, от этих чудовищных решений. На физическом уровне. Я ощущаю спазмы в желудке. Перед глазами расплываются и без того смутные контуры окружающего мира, тело прошибает липкий ледяной пот.

— Тебе нужно поесть, — настойчиво говорит Замира, заходит в комнату с подносом, на котором щедро разложены разные вкусности.

Я смеюсь. Истерически, дьявольски. Заставляю женщину вздрогнуть и отпрянуть в сторону, сделать шаг назад.

— Убирайтесь! — бросаю резко.

Она молчит. Вероятно, прекрасно понимает причину моего гнева, догадывается о грядущем. Возможно, знает гораздо больше меня самой.

Интересно, а место расправы ей уже известно? Точные координаты? Время? Дата? Способ приведения вердикта в действие?

Боль вгрызается в грудь каленым железом.

Я думала, я справлюсь. Встречу свою смерть достойно. Ложь. От первого до последнего слова. Не думала я ни о чем таком, не осознавала. Уперто надеялась на чудо.

Дура. Идиотка.

Но нельзя показывать слабость. Нельзя.

Я выдержу. Я справлюсь. Я…

— Уходите, — повторяю мрачно, с особым нажимом. — Прочь. Проваливайте отсюда. Я не хочу никого видеть. Никого, ясно?

Что-то в моем голосе заставляет ее подчиниться. Без лишних вопросов. Удалиться. Однако поднос Замира оставляет, просто ставит на стол, поворачивается и покидает спальню. Видно, надеется, что я все же уступлю голоду.

Черта с два.

Я не притронусь к этой еде. Я даже воду пить не стану. Какой смысл поддерживать жизнь в том, что и так обречено на верную гибель? Я больше не буду играть по их правилам. Я не вещь, не рабыня, не животное. Я никому не принадлежу. Пусть глупый и бесполезный, но протест. Мне нужно понимать, что я еще способна сопротивляться. Даже так. И тут. На самом краю. Нет. Далеко за краем.

Беру поднос, толкаю дверь ногой и выбрасываю все за порог. Не глядя. Выпускаю ярость, злобу. Звон битой посуды. Грохот столовых приборов. Все это только раззадоривает. И вот уже мучительно тянет разнести целую комнату: разломать мебель, разбить зеркала, стекла раскрошить в порошок.

Закрываюсь. Сползаю на пол, стекаю вниз. Медленно. Безвольно. Жаль, не выйдет запереться на замок.

Хотя разве это остановит Марата?

Никакая дверь не спасет. Ничто не станет преградой. Он придет за мной и убьет. И плевать ему на чувства. Плевать на…

Стоп. Что я опять несу? Какие чувства?

Опять смеюсь. А из глаз слезы льют градом, кожу солью выжигают. Роняю до предела разгоряченную голову на заледеневшие ладони.

Никто не заставлял меня раздвигать ноги на ширину души. Никто не просил. Не принуждал. Нож к горлу не подставлял. Я сама виновна, что влипла в это.

Влюбилась в палача.

Это «стокгольмский синдром». Защитная реакция психики на стресс. На плен. На гребаное заточение. Если бы я вернулась на волю, то через пару месяцев реабилитации и походов к хорошему психологу даже не вспомнила бы про свою одержимость этим ублюдком.

Или нет? Хотя какая разница. Теперь ничто не имеет значения.

Жестокая ирония. Жуткая.

Зверь спас свою добычу от других зверей, однако все равно обрек на неминуемую гибель. Выиграл несколько жалких дней. И проиграл целую жизнь.

А если бы поделился с ними…

Если бы поделился, я бы сразу умерла. Прямо там. Я бы вены себе перегрызла. Жилы перекусила. Лучше сдохнуть, чем позволить другим мужчинам коснуться.

А ему, выходит, можно?

Вздыхаю. Тяжело. Рвано. Судорожно. Ему можно все. Абсолютно. Ограничений не существует.

Так. Хватит себя жалеть. Пора завязывать с истерикой. Мои страдания никак не помогут и не спасут. А что тогда спасет? Где искать выход? Как выбраться из горящего капкана?

Оглядываюсь по сторонам. Лихорадочно. Глотаю отчаяние. Пытаюсь принять утробный ужас как неотъемлемую часть себя. Пытаюсь привыкнуть к леденящему душу шоку.

Главное — дышать. Думать трезво. Искать верную дорогу.

Я справлюсь. Я смогу. Хотя бы попробую. Я не имею права сдаваться. Только не сейчас. Нужно сражаться. Если не ради себя, то ради мамы. Увидеть ее раз. Обнять. Поцеловать. Сказать то, что раньше не успела.

Вытираю слезы тыльной стороной ладони.

Марат не собирался жениться. Сам говорил. Не лгал. Явно. С чего вдруг такая резкая перемена? Сомневаюсь, будто невеста сумела столь неожиданно пронять, побудить к поспешному браку. Закоренелый холостяк всегда ценит свою свободу.

Готова поспорить, это сюрприз. Подарок. Для нас обоих. От Ахметова-старшего. Он вряд ли простит сыну смелость иметь собственное мнение.

Я его преступление. Я же стану наказанием.

Если только не вырвусь на волю.

Улыбаюсь. Очень слабо. Едва. С огромным трудом двигаю губами. Но надежда оживает внутри, расправляет крылья, бьется о стальные прутья.

Еще не создали клетку, которая меня удержит.

* * *

Марат возвращается ночью. Врывается в спальню как ураган. Хлопает дверью, вероятно, желает сразу меня разбудить.

Но я не сплю. Даже не пытаюсь забыться. Не хочу тратить ценное время на отдых. Просто лежу на кровати. Одетая. Поджимаю колени к груди. Борюсь с цепенящим ознобом.

Мужчина раздевается. На ходу. Срывает одежду, отбрасывает подальше. Приближается вплотную, останавливается напротив. Протягивает руку вперед, жаждет дотронуться.

Обманываю его. Поднимаюсь сама. Резко. Почти задыхаюсь от рваных тяжелых ударов моего одуревшего сердца. Захлебываюсь стрекочущим в горле пульсом.

Он голый. Абсолютно. Возбужденный. Заведенный. Весь мокрый от пота. Пришел ко мне сразу после убойной тренировки. В темноте его мощное тело кажется бронзовым, точно мускулы выкованы из стали. Гладкая кожа скрывает настоящий металл.

Огромная ладонь обрушивается на мою макушку.

А я ускользаю. Чудом. Отползаю в сторону и назад. Мотаю головой. Для верности твердо заявляю:

— Нет.

— Нет? — ухмыляется.

Чувствую по тону. Чую эту хищную насмешку. Зверь забавляется внезапной переменой. Игрушка вдруг начинает сопротивляться, не спешит пасть ниц. Это вносит некую долю разнообразия в привычный расклад.

— Ты больше не прикоснешься ко мне, — выдаю тихо, но четко.

Марат подается вперед. Резко, рваным рывком. Заваливает добычу без особых усилий, подминает под себя, сразу приводя в требуемое положение: раздвигает мои ноги грубым толчком своих бедер, обхватывает мои запястья одной ладонью, жестко прижимает к матрасу, буквально пригвоздив над головой. Нависает сверху грозной каменной скалой. Подавляет волю к сопротивлению.

Его запах заполняет легкие, пропитывает тело и дурманит разум, подчиняет, обращая в послушное животное, порабощает в момент. Ощущение, будто у меня вырывают хребет. Больше нет никакого желания сражаться.

Единственное прикосновение превращает в оголенный провод.

Однако теперь все немного не так. Не чувствую ни страсти, ни похоти. Только дикий утробный страх.

Он сдирает с меня одежду, рвет на куски, отбрасывает подальше. Ловко действует одной рукой, обнажает свою игрушку полностью. Привычным движением сминает грудь, ведет пальцами по враз напрягшимся соскам, а после выкручивает, намеренно причиняя боль.

— Давай, — рычит на ухо. — Запрети мне еще раз.

Судорожно глотаю воздух, очень стараюсь не задохнуться, не захлебнуться эмоциями, не пойти ко дну окончательно.

— Я буду касаться тебя, как захочу, — мрачно заключает Марат. — Где хочу и когда хочу. И никто не помешает. Никогда.

И точно в доказательство своих слов скользит пальцами вниз по животу, накрывает лоно, поглаживает складки, никак не реагируя на мои лихорадочные рывки, тщетные попытки освободиться, избежать порочных касаний.

Он и правда берет свое. Всегда. Кто рискнет помешать?

Но кажется кукла сломалась. Больше не работает так, как нужно. Не отзывается. Не приносит прежнего наслаждения. Пора избавляться.

Я сухая. Там. Абсолютно. И даже его одержимый напор не пробуждает внутри ничего похожего на возбуждение. Впервые тело действует заодно с моим разумом. Не предает, лишает врага вкуса очередной победы. Бунтует.

Марат поглаживает меня. Нежнее. Пробует нажимать на уже знакомые точки, однако не достигает результата, которого жаждет.

— Конечно, — выдаю с горечью. — Будешь касаться, а потом убьешь. Сколько ты нам оставил? День? Ночь?

Глаза щиплет. Противное и мерзкое чувство, унизительное. Опять слезы стекают по щекам, разъедая кожу.

А хуже всего мое дурацкое «нам». Поняла же, что нас нет и не могло быть, не в этой реальности так точно. За какие еще надежды продолжаю цепляться? Зачем? В пепел нужно сжечь и растереть, вычеркнуть из мыслей, позабыть глупые и наивные мечты, оставить иллюзии в прошлом.

— Просто скажи мне, когда… — запинаюсь, давлюсь беззвучными рыданиями, едва возвращаю контроль. — Когда ты покончишь с этим?

Марат смотрит на меня. В упор. Долго. Во тьме его черные глаза выглядят гораздо опаснее, чем при свете дня. Горят бешено и дико.

Что он сделает сейчас? Изнасилует меня? До крови порвет, раз смазки нет? Каким окажется его следующий шаг? Какого наказания мне ожидать?

Зверь вдруг отпускает жертву. Порывисто разрывает всякий контакт, перекатывается на бок.

Мое тело обдает холод. Жидкий лед струится по жилам, пронизывает вены, заполняет каждую клетку.

Без него… хуже?

Злая ирония.

Я нервно усмехаюсь, но осознать ничего толком не успеваю, разобраться в собственных ощущениях не представляется возможным, поскольку в следующую секунду Марат опять захватывает мое личное пространство. Утыкается лбом между ключицами, царапает мою кожу жесткой щетиной, вызывая волну мелкой дрожи. Больше нигде не прикасается, не душит своей мощью и тяжестью, не порабощает мрачной аурой.

Между бедер разливается влага. От одного этого жеста, переполненного щемящей нежностью.

Сдвигаю ноги плотнее, очень надеюсь скрыть свое преступление. Не хочу, чтобы он понял, чтобы узнал, будто как прежде обладает безграничной властью.

Я не дам ему никаких преимуществ. Я не сдамся. Я буду бороться до самого конца, и даже если мой мучитель разгадает постыдный секрет, никаких добровольных утех все равно не получит. Решил убить меня? Пускай убивает.

Я уже не рабыня. Я смертница, отданная в уплату чужого долга. Вот и настал черед вершить жуткое и кровавое правосудие.

— Была бы ты девочкой, — глухо шепчет Марат, опаляет жарким дыханием горло, губами по шее проводит, пульс в капкан ловит.

— Ч-что? — голос срывается. — Ты о чем?

Молчит. Отстраняется, укладывается рядом, опираясь на согнутую в локте руку, пряди моих волос перебирает.

— Марат, — выдаю неожиданно хрипло. — Я не… не понимаю. Объясни, пожалуйста, о чем ты говоришь.

— Кто станет сражаться за порченный плод? — спрашивает холодно.

Но это не вопрос. Это утверждение. Вердикт, который не подлежит обжалованию. Твердое намерение. Грядущий приговор.

Все кончено.

Я досталась ему порченной. Порочной. Испорченной. Запятнанной другими мужчинами. Пусть даже весь мой сексуальный опыт был получен именно в серьезных отношениях с моими парнями, это ничего не меняет. Я не девственница. Я не «чистая» девушка. В его представлении, по его безумным меркам. Я грязная шлюха. Падшая и пропащая. Я смела сосать член другим мужчинам. Я ложилась под других. Вот в чем моя вина.

А будь я… «чистой»? Я бы жила? Он бы боролся тогда? Послал отца к черту? Послал бы своих братьев и чокнутую родню? Бросил бы им вызов? Рисковал?

— Выходит, я не достойна, — закусываю губу до крови, сама того не замечаю, просто вкус крови ощущаю и еще сильнее завожусь. — Не достойна твоей борьбы?

Олег ранил меня куда меньше. Те идиотские обвинения в том, как мало я сопротивлялась и как легко и быстро сдалась мужику, который раза в три больше и скрутит кого угодно без лишних вопросов, звучали чересчур абсурдно. Шокировали, унижали, оскорбляли, но не рвали душу как куски, не раздирали в клочья.

А тут… я не девственница. Могла бы выжить, будь невинной и непорочной. Могла бы получить шанс, сохранив тело для единственного достойного мужчины. Могла бы. Но теперь ничего не поменять.

Проклятье. Как он смеет? После всего, что сделал со мной.

Марат отобрал у меня все. Сам. Лично. Отнял все остатки моей невинности. Обратил в настоящую шлюху. Заклеймил как животное. Как свою собственность.

И жалеет, что я не девственница? Что не дождалась его?!

— А ты где был? — бросаю яростно. — Почему раньше меня не нашел? Почему же не забрал свое? Кого ты трахал? Все это время. До меня. Более достойных? Невинных? Или никого не испортил?

Я отвешиваю ему звонкую пощечину. И еще. И еще. Я совершенно не задумываюсь о последствиях, полностью отдаюсь инстинктам, выпускаю гнев на волю. Усугубляю и без того тяжелое положение.

Марат ловит обе мои ладони. По очереди. Сперва одну к своей горящей щеке прижимает, потом другую. Освободиться не позволяет. Жаром опаляет. Держит крепко, не разрешает даже шевельнуться. А после на спину толкает. Мягко. И сверху опять нависает.

— Ревнуешь? — хмыкает.

— Чтоб ты сдох! — выплевываю ему в лицо.

— Ну, чего блажишь? — скалится. — Ты и сама жалеешь, что я не твой первый мужик. Только задницу как надо выебал. Остальное другим раздала.

— Ублюдок, — бормочу я. — Какой же ты больной ублюдок. Ты…

— Тихо, — обрывает. — Скажи то, чего я не знаю.

— Да лучше бы…

Рот мой ладонью накрывает, речь силой прерывает. Взглядом прожигает и пронизывает, душу вырывает напрочь.

— Шлюха. Заносчивая. Выебистая. Раздражающая, — произносит хрипло. — Но ты пришла и всех других баб для меня убила. И прошлых, и будущих. Вырезала на хер.

Это признание как удар грома. Грязное. Похабное. Вызывающее. Однозначно находится далеко за гранью приличия.

Но Марат бы иначе не признался. Каждое слово четко в его стиле. Заводит и будоражит, злит, доводит до точки кипения и в то же время обезоруживает, почву выбивает из-под ног, толкает в пучину токсического наваждения.

Я молчу. Просто не представляю, как тут можно ответить. Все слова резко заканчиваются, даже обвинять его больше не тянет, смысла нет. Ведь заявил сейчас как на духу — проняла, зацепила, пошатнула привычный мир. Не стал отрицать истину.

И что теперь говорить? Благодарить? Умолять? Все равно ход снова за ним. Ему делать выбор. Пусть сам решает, какую сторону принять в итоге. Чувства против долга. Чья возьмет?

Я смотрю на него. Без слов. Он тоже смотрит. Потом укладывается на кровати, крепко прижимая меня к своему разгоряченному телу. Окутывает теплом, изгоняет холод.

В моем глупом сердце опять загорается надежда. Идиотская. Наивная. Практически беспочвенная. Противоречащая всякой логике.

Если бы Марат решил меня спасти, так бы и сказал. Прямо. Если бы выбрал именно этот путь, ничего бы скрывать не стал.

Возможно, он сомневается? Гадает как поступить? Но разве это уже не является полным предательством… чувств? Его. Моих. Наших. Черт.

Затылок мучительно ноет. Голова раскалывается от боли.

Господи. Мне тошно думать. Муторно. Не хочу. Отказываюсь. Еще одну ночь желаю провести без тягостных рассуждений. Предпочитаю не рисовать в мыслях жуткие картины грядущей неизбежности.

Мы не занимаемся сексом. Даже не целуемся. Лежим и слушаем наш сливающийся воедино пульс. Никогда прежде молчание не казалось настолько уютным. И чужие объятья не дарили подобный покой.

Марат не торопится отправляться в ванную комнату, хотя с его почти маниакальным стремлением к чистоте, он регулярно посещает душ. После тренировок. После секса. Привычный ритуал, рутинный. Запах пота недопустим.

Но этой ночью все иначе.

Марат так и жаждет пропитать меня собой насквозь. Пронизать и прошить во всех существующих смыслах. Проникнуть гораздо глубже, чем прежде. Войти намного дальше, нежели способен его громадный орган. Наполнить до краев.

И я не против. Я не возражаю. Даже не пытаюсь очнуться от сладкого морока, враз окутавшего разум.

«Ты убила всех моих баб».

Его слова до сих пор отбиваются гулким эхом в ушах, отражаются в мощных толчках крови, что бьют по вискам.

И ты убил. Всех моих мужчин. Уничтожил. Раскатал по асфальту, в бетон закатал. Живого места не оставил. Все прикосновения стер. Содрал. Разодрал. Выдрал.

Ты меня взял. Как никто другой.

* * *

Когда я просыпаюсь на следующее утро, Марата уже нет рядом, и только смятые простыни не позволяют списать все происшедшее на дикую игру воображения.

Привожу себя в порядок, пытаюсь понять, как действовать, ведь проблемы никуда не делись. Мое дурацкое решение голодать и отказываться от воды явно придется отменить, иначе на побег сил не останется. Вообще, нужно поменьше идти на поводу у эмоций, рассудок лучше держать в холоде.

Соглашусь, легко и приятно верить в чудо, ждать, что мой жестокий хозяин пойдет против собственных принципов, против всей своей семьи, бросит вызов отцу, который для него царь и бог, единственный пример и авторитет на века. Но вероятность мала.

Нельзя полагаться на других. Надо размышлять над своим планом, прорабатывать схему действий, оценивать вероятные перспективы.

Звучит прекрасно. Только как воплотить?

Мои возможности очень сильно ограничены. Вокруг куча охраны. Тут комар мимо не пролетит. Повсюду установлены датчики движения, хитроумные сигнализации. А у меня больше нет той безумно дорогой штуки, которая способна все обесточить.

И Егор уже не поможет. Никто не поможет.

Ладно. Нужно напрячь мозги. Я же умная и образованная женщина. Преподаватель. Жаль, не воровка и не мошенница, тогда бы могла увидеть лазейку, узреть спасительный выход.

Эх, это не повод отчаиваться. Из любой, даже самой жуткой тюрьмы реально выбраться. Необходимо понять — как. Найти слабое место. Уязвимую часть в охранной системе.

Думай. Давай же. Думай. Вспомни все, что читала на тему побегов. Все, что смотрела и слышала прежде. Должна возникнуть идея. Должна протянуться нить к разгадке.

Появление Замиры отвлекает от раздумий.

— Я оставлю это здесь, — говорит женщина, выразительно кивая на поднос, где опять щедро расставлена различная еда.

Пожимаю плечами, не спешу показывать радость. Хотя признаюсь честно, я успела проголодаться.

— Спасибо, — произношу ровно и отступаю, пропуская служанку в комнату.

Замира улыбается и проходит вперед, а потом вдруг замирает на месте, как-то странно смотрит на меня, пошатывается.

— Я… я не… — начинает и замолкает, побледнев, а в следующую секунду падает на пол, будто подкошенная.

Проклятье. Что с ней?

Бросаюсь к женщине, опускаюсь на колени рядом с ней. Быстро проверяю пульс, слушаю дыхание. Нужно позвать слуг. Охранников вызвать. А еще врача. Срочно. Нельзя терять ни минуты. Может, у нее сердечный приступ?

Это серьезно. Люди не теряют сознание просто так, без причины. Или…

Или ее накачали? Усыпили? Подсыпали какой-то препарат?

Мой взгляд падает на поднос. Вокруг куча битого стекла, разлетевшаяся по сторонам еда. Но я холодею изнутри, увидев записку под съехавшей скатертью.

Белый лист. Размашистые строки, выведенные от руки темно-синей ручкой.

Я этот почерк из тысячи других почерков узнаю. Не спутать. Въедается в память моментально.

Тянусь за бумагой, цепляю лист дрожащими пальцами, читаю и перечитываю написанное там. Довольно лаконичное послание. Однако мне не удается сразу осознать и поверить в реальность случившегося.

Это правда? Это по-настоящему?

«Его кабинет. Быстро. Сейчас».

Вот что гласит записка.

А ниже приписаны какие-то цифры. Семь чисел, если точнее. Пытаюсь запомнить их, на всякий случай. Комкаю листок, прячу в карман спортивных штанов. Напрасно стараюсь перевести сбитое дыхание.

Опять смотрю на Замиру. Проверяю пульс уже на автомате. Бой крови ровный. Не думаю, что женщине нанесен серьезный вред. По крайней мере, надеюсь, что нет.

Бросить ее так? Оставить? Даже никому не сказать?

Полагаю, у меня нет другого выбора. Затыкаю тихий голос совести. Обрываю всякие душевные терзания.

Пора бежать. Больше шанса не будет.

* * *

В кабинете Марата кодовый замок. Поспешно ввожу необходимые цифры. От мысли, что это его же изощренная ловушка или безумная проверка на верность, меня враз охватывает утробный ужас.

Я все равно не остановлюсь. Плевать.

Жму нужные клавиши. Толкаю дверь вперед, влетаю внутрь комнаты, запираюсь, прижимаюсь спиной к твердой поверхности.

Виски разрывает от напряжения. Кровь то закипает, то в лед обращается. Дрожь прокатывается раскаленными волнами по взмокшему телу.

Оглядываюсь по сторонам, изучаю пространство. Впервые попадаю сюда. В святая святых, в место, где творятся чудовищные дела.

Огромное помещение и мебель гигантская. Здоровенные кресла с широченными спинками и громадными подлокотниками. Великанские шкафы и столы. Все под стать хозяину, обладателю дома. Крупное и угрожающее. Мрачное. Давящее, нагоняющее страх.

— Наконец-то! — раздраженно восклицает Егор, хлопая противоположной дверью, стеклянной, ведущей на балкон. — Сколько можно возиться?

— Боже, — сдавленно выдыхаю. — Как… как тебе удалось? Как ты сумел?

— Долгая история, расскажу по дороге, — отмахивается и смотрит на часы. — У нас две минуты.

— Две минуты… до чего? — поражаюсь. — И почему… почему из всех комнат в доме ты выбрал именно эту? Опасно. Просто безумно и…

— Ну, прости, — усмехается друг. — Только здесь есть такой роскошный балкон, который подойдет для посадки вертолета.

— Ты шутишь? — мои глаза до боли округляются от удивления. — Вертолет? Но как ты умудрился?

— Правда, хочешь это сейчас обсудить? — хватает меня за руки, уверенно тащит по направлению к балкону. — Я — нет. Чем быстрее мы отсюда свалим, тем лучше.

— Подожди, — застываю, не желая двигаться с места. — А вдруг это ловушка? Все не может пройти настолько просто и гладко.

— Гладко?! — восклицает Егор, явно готовый взорваться от возмущения. — Ты вряд ли представляешь, сколько дерьма пришлось вытерпеть и разгрести, пока я добрался до пункта назначения, чтобы тебя из лап этого урода выдрать.

— Понимаю, — лихорадочно киваю, шумно сглатываю и продолжаю: — Только сложно поверить, что я действительно могу выбраться на волю.

— Не понимаешь, — раздраженно хмыкает. — Иначе бы не строила фокусы сейчас, когда каждая секунда на счету.

— Егор, я… я не хочу, чтобы ты рисковал ради меня, — признаюсь искренне. — Если тебя поймают, то пощады уже точно не вымолить. Ничего не поможет.

— Ну, я как бы в курсе, — выразительно разводит руками. — За мою голову давно обещана крутая награда. Тогда мне просто повезло. Подружка в том гребаном магазине шмотья трудится, напела как бы невзначай, будто там недавно камер понатыкали, против всяких правил, чтоб кражи контролировать. Вот я и осознал, что надо оперативно сваливать, причем далеко и надолго, пока за жопу не прихватили. Я же на тех записях нормально успел засветиться, слишком поздно про камеры пронюхал. Паршивый из меня шпион.

— Спасибо тебе, — обнимаю его, крепко прижимаюсь к груди своего друга, ощущаю себя так, будто домой возвращаюсь. — Извини, что я сразу не поблагодарила.

— За что благодарить-то? — усмехается. — Не помогло же. И тебя не вызволил, и себя чуть не угробил. Спасатель недоделанный.

— Егор, — из моего горла вырывается истерический смешок.

— До старта меньше минуты, — невозмутимо информирует он. — Надеюсь, теперь ты готова? Я пробую сотворить настоящее чудо. Охрана и слуги благополучно отправлены в нокаут. Проснутся через пару часов, не раньше. Сигнализация отключена. Система обесточена. Даже страшно сообщать тебе, на сколько нулей увеличился твой долг. По ходу придется достичь бессмертия, чтобы все выплатить.

— Ты же не подмешал им ничего опасного? — спрашиваю тихо.

— Им? — удивляется. — В смысле?

— Ну, слугам, — сдавленно выдыхаю. — Охране. С ними же ничего плохого не произойдет? Тот препарат ведь их не убьет?

— Вот это номер, — присвистывает. — Переживаешь за своих тюремщиков? Ты дура или святая?

— Я никому не хотела бы причинять вред, — отвечаю глухо. — Я против насилия. Это должно прекратиться.

— Они за тебя уж явно не тревожились, — фыркает. — Чего ты прониклась?

— Ладно, — вздыхаю. — Считай меня дурой.

— Я не убийца, Вика, — произносит неожиданно холодно. — В отличии от твоего нового дружка. Слушай, а может, ты влюбилась? Реально втрескалась в него? Помню, как лихо запрыгнула ему на колени. Между вами и правда искры летели.

— Егор, — обрываю резко. — Завязывай.

— Скажи прямо, — требует отрывисто. — Может, я зря пришел? Зря тут распинаюсь? Тяну тебя куда-то?

— Нет, — отрезаю четко. — Не зря.

— Пойдем, — мрачно бросает он.

Отпирает стеклянную дверь, выводит меня на балкон. Звук подлетающего вертолета бьет по ушам. Оглушительное стрекотание лопастей окончательно подтверждает реальность происходящего.

Это не сон. Истина.

Егор действительно пошел до конца, до самой крайней черты дошел, лишь бы только вызволить из заточения. Трудно вообразить, в какую сумму обошлась организация этих спецэффектов. Считать страшно.

Настоящий вертолет. Без шуток. Летательный аппарат приземляется перед нами. Шальные порывы ветра треплют мои распущенные волосы. Щеки горят.

Адреналин зашкаливает. Бьет допустимые нормы, снедает изнутри, выворачивает наизнанку. Сквозь жилы пробегает электрический ток. Кровь сворачивает, суставы выкручивает. Вдоль позвоночника струится льдистый озноб.

Пора действовать. Пора бежать. Второго шанса не светит.

Я делаю шаг вперед.

— Давай, — Егор открывает дверцу, пропуская меня в кабину.

Замираю. Оборачиваюсь. Жадно изучаю взглядом стекло.

Жду. Черт побери. Чего?!

— Вика, — выдает мой друг с нажимом. — Хватит сопли жевать. Полезай внутрь. Не время раздумывать.

— Прости, — роняю тихо.

— Вика, — в зеленых глазах вспыхивает целый ворох немых вопросов.

Ты с ума сошла? Ты одурела? Ты серьезно?!

— Прости, — повторяю. — Пожалуйста.

Отдергиваю руку. Разрываю контакт. Отказываюсь от собственной жизни. От выбора. От права на спасение. Весь мир отправляю в преисподнюю. И сгораю сама.

— Т-ты, — запинается. — Что?

Грубо хватает меня за плечи. Встряхивает, как тряпичную куклу, пытается вправить мозг обратно на место. Буравит встревоженным взглядом.

— Чем тебя опоили? — спрашивает мрачно. — Подсадили на наркоту? Отвечай. Что он с тобой сотворил? Что?!

— Я не могу, — мягко, но твердо отстраняюсь. — Не могу, ясно?

— Нет, не ясно, — заявляет разгневанно. — Я тут по полной подставляюсь. Бабло спускаю. Жопу рву, лишь бы тебя вытянуть. К этому бешеному ублюдку в логово пробираюсь. И ради чего?! Чтобы ты слилась? Вика, не глупи.

— Пожалуйста, — натянуто улыбаюсь. — Прошу, лети один. И больше не надо… не надо так рисковать.

Отступаю назад. Отворачиваюсь.

— Прости меня, — произношу, не оборачиваясь.

А после дергаю дверь на себя и влетаю обратно в комнату. Прижимаюсь к стеклу. Даже рев вертолета не перекрывает вопли Егора.

И стук кулаков различаю четко. Прозрачная поверхность вибрирует. Ходуном ходит под ударами.

Еще немного — трещинами пойдет. Прямо как я.

Глотаю слезы. Пробую понять причину собственного идиотского поступка. Держать ключ к свободе в руках. Ощущать тепло надежды. И отказаться от всего.

Почему? Зачем?

Если рабыня сбегает, то карают хозяина. Вот и отлично. Идеальный план. И свою жизнь сохранить, и возмездие совершить. Расклад мечты.

Разве не наплевать на судьбу Марата? Пускай его убивают. Пускай пытают. Пускай уничтожают, рвут на части свои же. Торжество справедливости.

Нет. Не так.

Мотаю головой.

Мне не наплевать. Увы. Совсем не наплевать. Даже одна мысль о его гибели режет внутренности, безжалостно кромсает плоть железными клинками. Даже одна мысль разрушает изнутри.

Я не вынесу. Я не с могу с этим жить.

Может, он готов меня убить. Может, ему проще принять подобную неизбежность, смириться с правилами своего проклятого рода. Но мне не проще. Я не готова. Я отказываюсь.

— Уходи, — хриплый голос как раскат грома.

Вздрагиваю всем телом, перевожу взгляд в сторону. Цепенею от осознания.

Темная фигура отделяется от кресла. Поднимается, полностью показываясь из-за громадной деревянной спинки. Встает в полный рост.

Он. Огромный. Мрачный. Угрожающий. Марат собственной персоной.

— Ты был здесь? — задыхаюсь от волнения. — Ты все слышал?

— Иди за ним, — произносит ровно.

Никакой насмешки. Никакой издевки. Будто всерьез советует удирать, цепляться за первый и последний шанс, ловить эту хрупкую нить на волю.

— Я полагаю, Егор уже улетел, — отвечаю чуть слышно.

Никто не костерит мою глупость на чем свет стоит. Сквозь стеклянную перегородку не доносятся дикие крики моего друга. Рычание лопастей вертолета постепенно затихает. Точнее — удаляется. Раз выбор сделан, возвращаться назад не станут.

— Я позвоню его пилоту — вернется, — криво ухмыляется.

— Даже так? — судорожно сглатываю.

— А ты поверила, будто твой журналюга меня обставил? — хмыкает. — Я позволил ему разыграться, но каждый шаг на контроле держал. Было интересно, как далеко этот гаденыш зайдет, как сильно обнаглеет.

— Ты же не накажешь его? — нервно усмехаюсь. — Теперь. Наверняка он тебя очень впечатлил.

— Слабак, — отрезает холодно. — Главную задачу не потянул. Всю мою систему безопасности нагнул. А тебя — нет.

— Я виновата, — пожимаю плечами. — Отказалась лететь.

— И в чем проблема? — хмурится. — Должен был тебя скрутить и внутрь затолкать. Нечего бабу слушаться.

— Я приняла решение, — заявляю твердо.

— Сдохнуть? — его губы дергаются точно от судороги.

— Остаться с тобой, — смело смотрю в горящую черноту его глаз.