Вы едете по шоссе, и из-под огромного восемнадцатиколесного грузовика перед вами выскакивает крошечный камушек, который с неожиданно громким звуком ударяется о лобовое стекло. Тот камушек, который по размеру, возможно, не больше ногтя на вашем мизинце, оставляет на стекле невидимый след. Хотя сначала вы не замечаете его, от него наверняка разойдется широкая паутина. Поверхность треснула и покрылась сетью царапин. И со временем вы все видите сквозь разломы и трещины. Если же вам предстоит выдержать еще один удар, то вы попадете под страшный дождь из битого стекла.

Теперь, когда завеса лжи начала приподниматься, я вдруг стала вспоминать какие-то разрозненные фрагменты из прошлого. Они хлынули на меня потоком, который я не могла остановить. Как часто вы видите что-то, а потом анализируете это? Я верю в то, что когда мы детьми сталкиваемся к какими-то непонятными вещами, мы откладываем их в нашем подсознании. Потом, когда мы приобретаем достаточное количество знаний, мы начинаем заново прокручивать события прошедших лет. Я говорю сейчас о досадных недоразумениях, о двусмысленных высказываниях, о подводных камнях, о том, что может трактоваться по-разному.

Я довольно четко помню один зимний день. Мне было восемь. Я училась в третьем классе, и мы все собрались возле окон, на которых висели жалюзи. Мы наблюдали, как снег с необыкновенной быстротой покрывает всю детскую площадку во дворе. Небо было, словно перед метелью, серо-черным. В нашей школе учились в две смены, а еще туда приходили заниматься дошкольники. Всех дошколят отпускали в полдень, а школьники уходили в три. Для всех не хватало автобусов. Мамам звонили заранее, и они выстраивались на машинах в очередь у входа в школу. Я до сих пор помню ощущение счастья и вины одновременно. Я направлялась в дом, в котором тепло и уютно, где меня ждал камин, бутерброды с сыром, приготовленные в гриле, и горячий шоколад, а другие так и останутся стоять у окон и наблюдать, как мир становится все белее.

Нас собрали у стеклянных дверей. Каждый раз, когда они открывались с порывом холодного ветра, в холл врывались снежинки. У всех детей носы и щеки порозовели от долгого ожидания. Меня забирали одной из последних. Я заметила, как приблизилась знакомая машина, но женщина за рулем показалась мне чужой. У нее было жесткое выражение на сером и уставшем лице, волосы сбились набок, а в глазах застыл гнев. Моя мама всегда была в отличной форме. Я ни разу не видела, чтобы она была небрежно одета. Утром нас всегда провожала женщина в красной шелковой пижаме, с расчесанными волосами, в красивом черном бархатном халате и тапочках такого же цвета. Утром Грейс неизменно была в образе любящей матери, и свою роль она играла безукоризненно.

Женщина, сидевшая за рулем нашего черного «мерседеса», казалась взволнованной, раздраженной и грустной. Она смотрела перед собой с таким выражением, как будто погода доставила ей горькое разочарование. Я помню, что в моей душе все встрепенулось. Я увидела маму без ее привычной маски.

Моя учительница, мисс Анжелика, сказала:

— Вот и тебе пришло время отправляться домой, Ридли. Вон твоя мама.

Я отвернулась от женщины за рулем и покачала головой:

— Это не она. Мисс Анжелика, вы ошиблись.

— Ридли, посмотри внимательно, — произнесла учительница, смущенно улыбаясь мне.

Когда я снова посмотрела на машину, то заметила свою маму, которая энергично махала мне рукой. От неожиданности я вздрогнула и подалась вперед. Когда мама наклонилась и толкнула дверцу машины, я села рядом с ней, уловив знакомый аромат ее духов «L’air du Temps» (бутылочка из матового стекла с красной птичкой на пробке). Мама смахнула снег с моей шапки.

— Ничего себе, сколько снега! — бодро воскликнула она. — Поехали за твоим братом. Затем отправимся домой и выпьем горячего шоколаду.

Я все еще с недоверием взирала на нее.

— Что такое? — обратилась она ко мне с улыбкой, когда заметила, что я не отрываю от нее глаз.

— Я тебя не узнала, потому что ты была не такая, как всегда.

Мама рассмеялась, как будто я сказала что-то забавное. Но в ее улыбке была примесь горечи.

— Неужели?

Она повернулась, состроила гримасу и высунула язык.

— А сейчас ты бы меня узнала?

Я захихикала.

Что я хочу этим сказать? Что я пытаюсь объяснить себе сейчас? Речь идет о том, что я была окружена паутиной лжи, которая проявлялась и в мелочах, и в серьезных вещах.

Я снова вспомнила тот день, когда подслушала в кухне разговор между моей матерью и Максом. Мама была очень рассержена, но их голоса звучали не так, как обычно звучат голоса пусть и хорошо знакомых, но все же посторонних людей, когда они беседуют друг с другом. В словах Грейс было слишком много эмоций. Словно существовал целый пласт отношений, которые они намеренно скрывали от меня.

— Привести с собой на вечеринку Эйса одну из этих! О чем ты думал?

— Я не хотел появляться в вашем доме один, — произнес дядя Макс. В тоне его ответа был скрыт какой-то смысл, но я не могла его расшифровать.

— Ерунда, Макс.

— Чего ты хочешь, Грейс? Прекрати добивать меня своими дурацкими проповедями.

Моя бабушка по материнской линии всегда с гордостью говорила о том, что ее дети никогда не дерутся и не ссорятся. Я думала, что это признак хороших отношений, построенных на бесконфликтности и любви друг к другу. Но затем я услышала, как мой отец тихо пробормотал:

— Угу, они никогда не ругаются, потому что никогда не разговаривают друг с другом.

— Что ты сказал, Бенджамин?

— Ничего, мама.

Он всегда произносил это слово так, словно оно жгло ему язык. Свою мать он называл «мамуля».

Я помню, что и мои родители никогда не ссорились, только из-за Эйса. Когда у моей мамы было хорошее настроение, в доме сияло солнышко, раздавались звуки музыки, а в камине зимой, как правило, весело трещали дрова. Если мама злилась, она сидела в одиночестве и тишине, пока ее приступ хандры не проходил. Мне было несложно догадаться, когда в доме сгущались тучи.

— С тобой все в порядке? — Джейк положил руку мне на затылок.

— Да, просто захлестнули воспоминания.

Он кивнул в знак понимания.

Такси, которое мы поймали на Хикс-стрит, остановилось прямо перед входом в дом Эйса. Я не испытывала радости по поводу предстоящей встречи. Я очень сердилась на него за то, что случилось в прошлый раз. Но больше мне не к кому было обратиться с вопросами. Мой брат знал больше, чем говорил. Его пассивное поведение и агрессивные намеки были красноречивее слов. Я решила настаивать на откровенности. Я не собиралась уходить, не узнав правды, какой бы горькой она ни была. На этот раз точно.

У входа на этот раз никого не было. Хотя была только половина пятого, на улице уже стемнело.

Мы провели еще некоторое время в храме, раздумывая над тем, как нам обеспечить свою безопасность. Вероятность того, что нас снова начнут выслеживать, была довольно высока. В исповедальне мы даже заснули, прислонившись друг к другу и держась за руки. Мы оба ощущали смертельную усталость. Во время мессы мы проснулись и вспомнили текст на табличке: «Исповедь с четырех часов». Когда служба закончилась, мы поймали такси прямо возле храма и попросили водителя ехать в Ист-Сайд. Джейк постоянно оглядывался, проверяя, нет ли за нами слежки, после чего разрешил мне сообщить водителю адрес. И вот мы стояли перед домом, в котором жил мой брат.

— Так вот где этот дом, — произнес Джейк.

— Если это можно назвать домом.

Когда мы переступили порог здания, я заметила, что Джейк потянулся к пистолету, висевшему у него за поясом. Как и раньше, мне в нос ударила смесь какой-то химии, мусора и человеческих испражнений. Я крепче сжала руку Джейка. Сегодня дом был погружен в тишину. Он казался пустым и лишенным света.

— Все в порядке, — сказала я Джейку.

— Мне не нравится эта темнота, — ответил он.

Я вспомнила, какие ужасы ему пришлось пережить в детстве, и кивнула. Когда наши глаза привыкли к темноте, мы направились к лестнице, и под нашими ногами раздался скрип хлипких ступенек. Когда мы подошли к двери в квартиру Эйса, я заметила, что она открыта, и мое сердце начало бешено колотиться.

— Эйс? — позвала я.

Ответа не последовало.

Джейк вытащил пистолет и отошел в сторону, мягко отодвинув меня к себе за спину. На кровати кто-то лежал, но в темноте мы не могли различить даже очертания фигуры. Вдруг она слабо пошевелилась, и я услышала звук приглушенных рыданий.

— Руби? — позвала я, придвигаясь ближе.

Джейк пытался меня остановить, но я стряхнула его руку и шагнула вперед.

— Они забрали его, — тихо произнесла Руби, не переставая плакать.

— Кто забрал его? — становясь рядом с ней на колени, спросила я. Я не могла рассмотреть ее лицо. До меня доносилось только ее дыхание, отравленное сигаретным дымом.

— Я не знаю. Двое в масках. Они выбили дверь. Один из них больно ударил меня в челюсть.

Руби коснулась своего лица.

— Я потеряла сознание. Когда я очнулась, их не было, и Эйса тоже.

— С тобой все в порядке? — спросила я, осматривая ее челюсть, хотя это было довольно сложно сделать из-за темноты.

Она кивнула и посмотрела на меня глазами, полными слез.

— Они ничего не сказали? — спросил Джейк, по-прежнему стоя у двери.

— Они просили передать, чтобы вы прекратили лезть не в свое дело.

— Так и сказали? — не поверив своим ушам, спросила я.

— Да, сказали, что если вы оставите все, как есть, они отпустят Эйса.

Я не могла вымолвить ни слова, так как от волнения у меня сдавило горло. У меня снова появилось ощущение, будто мне снится страшный сон, и я хотела, чтобы он поскорее закончился.

— Это я во всем виновата, — сказала Руби. — Я просила Эйса помочь тебе. Я говорила, что он обязан рассказать тебе все, что знает. Он должен был защитить тебя.

— От кого, Руби?

— Он знает, от кого, — кивая в сторону Джейка, произнесла Руби.

Джейк покачал головой и удивленно приподнял брови.

— Я понятия не имею, о чем она говорит, — сказал он, когда я бросила на него взволнованный взгляд.

— Я говорю о мужчинах, которые забрали тебя, Ридли, — пояснила Руби, глядя на меня со всей серьезностью и перестав плакать. — Эти люди виноваты в том, что с тобой произошло.

— Кто, Руби? Кто виноват в этом?

Но она снова начала заливаться слезами. Меня одолевали противоречивые желания привести Руби в чувство, дав ей пощечину, или обнять ее.

— Я не знаю. Эйс ничего мне не рассказывал, — сказала Руби, вставая и вручая мне листок, на котором был написан номер. При этом она с подозрением поглядывала на Джейка. В комнате было темно, но света оказалось достаточно, чтобы мы могли рассмотреть друг друга. Запах сигарет, казалось, пропитал стены комнаты. Я вытащила телефон и включила его. Замигав зеленым светом и издав пронзительный писк, он ожил, и я увидела, что мне пришло три сообщения. Я не знала, как их открыть, и посмотрела на Джейка.

— Мне стоит позвонить? — спросила я его. Он придвинулся ближе.

— А разве у нас есть выбор?

Я боялась поддаться панике из-за того, что случилось с моим братом, из-за того, что происходит с моей жизнью, и изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Мой страх словно поселился в одной точке, возле правого уха, а еще я заметила, что у меня непроизвольно дрожат руки.

Я набрала номер и услышала в ответ:

— Ридли, ты очень быстро мне перезвонила. Ты всегда была умной девушкой.

Я уже слышала этот голос. Он принадлежал немолодому человеку, но кому? Ровный, правильно поставленный голос. Голос образованного человека, но в нем слышались злобные нотки.

— Ридли, мы же договорились, что ты поедешь домой, к своим родителям, а я улажу твои проблемы.

Все стало на свои места, и клетка с тигром распахнулась. Какая-то неведомая сила вталкивала меня прямо в пасть к зверю. Александр Гарриман.

— Я вас не понимаю.

— Как только я увидел твою фотографию на первых полосах газет, я сразу понял, что нам грозят неприятности. — Он говорил так, словно мы были с ним старинными приятелями.

— Что вы хотите, господин Гарриман?

— Я думаю, что нам надо встретиться и поговорить. Мы должны выяснить некоторые вопросы, уточнить детали и впредь избегать досадных недоразумений, с которыми нам пришлось столкнуться за последнее время. После того как мы выработаем план действий, мы обсудим дальнейшую судьбу твоего брата. Он так нуждается в помощи!

Я поняла, что Гарриман намеренно осторожничает, разговаривая по телефону.

— Я могу обратиться к журналистам с тем, что мне известно, господин Гарриман. Я могла бы позвонить в полицию и попросить, чтобы они выяснили местонахождение моего брата.

Он ответил не колеблясь.

— Конечно. Но только ты не учла последствий подобных поступков. Тебе пора уже понять, что правда не всегда приносит освобождение. Для многих людей, которых я знаю, верным будет как раз обратное утверждение. И для многих твоих знакомых тоже.

— Вы угрожаете мне, господин Гарриман?

— Конечно нет, — с деланным негодованием произнес он.

Я не могла понять правил его игры Я чувствовала себя мышью в лапах огромного голодного кота.

— Я хочу убедиться, что с Эйсом все в порядке, — произнесла я.

Я знала, что это прозвучало жалко и неубедительно, но я не могла придумать никаких других условий. К тому же я хотела услышать голос своего брата, удостовериться в том, что с ним ничего не случилось. Я хотела быть уверенной в том, что я могу ему помочь.

— Как только мы с тобой достигнем определенных соглашений, твой брат и твоя семья получат от меня гарантии полной безопасности. Я уже не говорю о твоем друге, господине Якобсене.

— Этого мало, — ответила я срывающимся голосом.

— Послушай, Ридли, — сказал Гарриман, и в его хорошо поставленном голосе послышалось раздражение. — Ты слишком долго испытываешь мое терпение. Я жду тебя в своем офисе до конца этого часа. Я поступаю так лишь из уважения к памяти Макса, который нежно любил тебя. Но я не сентиментальный человек, а ты, честно говоря, доставила мне страшные неудобства.

Гарриман повесил трубку. Но он сказал все, что хотел. Я посмотрела на телефон, словно это было смертельное оружие, и ощутила, как дрожь волной прошла по моему телу. Я подумала, что отсутствие у него сентиментальности не вызывает у меня сомнений после едва не случившейся аварии и обстрела. Что же ждет меня, если его терпение действительно иссякнет? Я посмотрела на Джейка, и он подошел ко мне и обнял меня за плечи.

— Кто это был, Ридли?

— Адвокат моего дяди, Александр Гарриман.

— Тот самый, мафиози?

Я об этом не думала, хотя теперь мне пришло в голову, что человек, защищающий мафию, сам становится ее членом. Я села на кровать рядом с Руби, которая смотрела на меня глазами, полными отчаяния.

— Я люблю Эйса, — сказала она.

Она была такая худая, что я видела все ее косточки на локтях и плечах. Тушь потекла по ее щекам. Волосы были сильно вытравлены большим количеством осветлителя. Но в Руби угадывалась былая миловидность, и у меня появилось желание ее защитить.

— Я тоже, — ответила я, и мой голос едва не сорвался.

— Что все это значит? — обратился ко мне Джейк.

— Гарриман хочет, чтобы я приехала к нему в офис до конца этого часа.

Джейк покачал головой.

— Мне это не нравится.

— А разве у нас есть какая-нибудь альтернатива?

Мы посмотрели друг на друга.

— Одна ты не поедешь, — сказал он.

— Ему доверять нельзя, — Руби схватила меня за рукав и обратила на Джейка испуганный взгляд. Она была охвачена отчаянием, но рассуждала вполне здраво.

— Но что случилось, Руби? — спросила я, глядя на Джейка.

Он молча пожал плечами. Руби притянула меня к себе, и я снова ощутила запах сигарет.

— Он убил твоего дядю Макса.

Ее слова пригвоздили меня к месту.

— Руби, мой дядя упал с моста. Он был пьян. Было скользко, и он погиб. Его никто не убивал.

Я посмотрела на Джейка, но он стоял неподвижно, погрузившись в глубокое молчание. Я ловила его взгляд, но он лишь покачал головой.

— Необязательно стрелять в человека, чтобы убить его, — сказала Руби, глядя на Джейка.

Джейк вышел на свет. Я увидела его лицо и вздохнула.

— Да, иногда достаточно сказать человеку правду, — произнес он.

— О чем ты говоришь?

Я вспомнила, как дядя Макс плакал в тот вечер. Я вспомнила его слова: «Ты, наверное, единственное мое доброе творение». И я поняла, что имел в виду Джейк.

— Ты встречался с ним, — произнесла я, — и рассказал обо всем, что произошло с тобой.

Джейк кивнул.

— Я встретил Макса в укромном месте. Я узнал о пропавших детях, которые все были связаны с именем твоего отца, и я никак не мог решить, что мне делать дальше. Затем умер Арни. Во мне накопилось столько злости. Я начал пить. Когда я услышал о благотворительном фонде Макса, я понял, что именно он связан с проектом «Спасение». Именно с ним я решил поговорить в первую очередь. Ты спрашивала, что я думаю относительно организации похищений детей? Я предположил, что такие клиники, как «Маленькие ангелы», помогали не только отчаявшимся молодым матерям. Некоторые врачи выступали в роли «ангелов-хранителей».

Джейк вздохнул, как будто ему физически сложно было продолжать говорить.

— Они отслеживали детей, которые подвергались жестокому обращению? — спросила я.

Я вспомнила, что у Джесси была сломана рука. Потом я вспомнила о том, что рассказывал отец о несовершенствах государственной опеки в семидесятые годы. Я представила, что он пережил в тот момент, когда ему привели ребенка с переломом руки.

— Да, они отслеживали этих детей.

— А дальше?

— В те годы детей было сложно защитить от жестокости их родителей.

— Итак, существовала целая система выявления проблемных семей и врачи принимали в этом процессе непосредственное участие. А дальше?

— Детей забирали.

— Но кто? И что потом происходило с ними?

— Я не знал ответов на эти вопросы, поэтому и обратился к твоему дяде Максу, но я до сих пор ничего толком не выяснил.

— Как это произошло?

— Я пытался встретиться с Максом у него в кабинете, но он все время был занят. Я пару дней последил за ним. Макс проводил много времени в барах. Я подождал, пока он заявится в одно кафе. Это неподалеку от твоего дома, Ридли.

— Это было на Рождество?

— Нет, за пару недель до него. Макс уже выпил. Его все знали. Встретили, как родного. Я подождал у столика, а потом подсел к нему. Он повел себя очень дружелюбно, угощал меня. Как же я его ненавидел! — Голос Джека зазвучал холодно.

Я вдруг поняла, что Джейк до сих пор ощущает ненависть к Максу, потому что тот олицетворял для него утраченные возможности. Возможно, настроение Джейка не изменится, пока он не найдет своего места в жизни и не смирится со своим прошлым.

— Я спросил Макса, знает ли он, кто я? Он посмотрел на меня с любопытством и подозрением, а потом ответил: «Нет, парень. Не имею понятия, а что?» Я сказал: «Я хочу, чтобы вы узнали мою историю». Макс выслушал меня с вниманием, а потом рассказал о том, как он сам в детстве страдал из-за жестокого обращения отца. Но мне было плевать и на его доброту, и на его сочувствие. Я хотел получить ответы на свои вопросы. После того как мы выпили пива, я сказал: «Расскажите мне о проекте «Спасение», если вас это не затруднит». Макс резко изменил манеру поведения, и у него посерело лицо. «Кто ты, парень?» — спросил он. Но я ответил ему, что в том-то и загвоздка, что я не знаю, кто я, и именно благодаря ему. Макс оставил чек на столе и вышел, но я последовал за ним. Он мог кивнуть охранникам, позвонить в полицию, устроить скандал, но он ничего этого не сделал. На парковке я рассказал ему, как представляю себе работу проекта «Спасение». И добавил: «Думаю, что я тоже один из пропавших тогда детей, но что-то пошло не так, и я оказался в приюте». Макс сказал, что я сошел с ума, что он не понимает, о чем я говорю. Он настаивал на том, что в рамках проекта помогают обездоленным детям, а потом добавил: «Сынок, тебе нужна помощь». Я ему ответил: «Именно так. Мне нужна помощь, но прежде я должен узнать правду». Мы находились так близко друг от друга, что почти шептали, и Макс тихо произнес: «Я ничем не могу тебе помочь». Он сел в машину, но на секунду задержался, перед тем как закрыть двери, и я положил ему на колени свою визитку. Я видел, что обескуражил его своим рассказом. Я надеялся, что, если у Макса проснется совесть, он мне перезвонит. Возможно, так и было бы. Если я виноват в том, что он погиб, то мне нечего больше добавить.

Я ощутила волну сострадания к дяде Максу. Даже после всего, что мне открылось, мне было жутко осознавать, что он погиб, так и не сумев победить свою печаль. Он не наслаждался жизнью из-за того, что изнутри его разъедала тоска, которая сродни самой страшной болезни. Она победила моего любимого дядю Макса.

— Откуда Эйсу стало об этом известно?

— Твой дядя рассказал ему об этом, — сказала Руби. — За несколько дней до смерти Макс пришел сюда, чтобы разыскать Эйса. Он хотел помочь ему освободиться от наркозависимости. Макс сказал, что прошлое надо уметь оставлять за плечами, что надо найти в себе силы идти дальше. Он, наверное, думал, что немного виноват в том, что судьба Эйса сложилась так печально.

Я вспомнила тот последний вечер, проведенный в обществе дяди Макса. Интересно, что рассказал бы мне дядя Макс, не войди мой отец в тот момент в комнату. Я вспомнила, как отец сказал, что деньги Эйсу оставили только на определенных условиях. Значит, Макс считал, что таким образом может помочь моему брату?

Я посмотрела на Руби, которой больше нечего было сказать. Она уставилась на Джейка и грызла ногти. Я разрывалась на части. С одной стороны, я была глубоко опечалена тем, как сложились судьбы Джейка и Макса, а с другой — я понимала, что поступки Макса определили и его судьбу, и судьбы других людей. Считала ли я Джейка виновным в смерти Макса? Нет. Он имел право знать правду. Винила ли я Макса в том, что произошло с Джейком? Я не могла ответить на этот вопрос однозначно. И я не знала, так ли уж важно, кто виноват.

— Нам пора, — сказала я Джейку. — Я звонила Гарриману полчаса назад.

Он посмотрел на меня с недоумением, как будто не ожидал от меня такой реакции, а затем коротко кивнул:

— Пойдем.

Когда я шла по коридору, в моем кармане вновь завибрировал телефон. Я обнаружила на дисплее номер детектива Сальво и решила не отвечать.