На дверцах кареты молодого Нордхофена пока еще не было вожделенного черно-золотого герба, но герб тот был уже заказан, и Бача видела, как мастер снимал с кареты мерки и прикидывал, какую загогулину куда повесит. Герасим Василич навязался в поездку с ними, но пообещал, что вылезать не будет, только покажет – где томится пленный Сташевский.

Для встречи с Фрици фон дер Плау Диглер выкатил для Бачи из недр своей гардеробной еще один манекен – с нарядом бледно-лазоревым, украшенным пепельными блондами. Под такой наряд – несомненно подразумевался и белокурый парик. Сам же Диглер приоделся в подобие прежнего Бачиного студенческого мундирчика – в его представлении адвокат Оскура выглядел именно так.

Карета с ливрейными лакеями на запятках прибыла к подъезду дома фон дер Плау – дома высокого и узкого, отнесшегося, судя по всему, с презрением к налогу на оконные проемы. Весь фасад пестрел окнами, а нижние, цокольные, убраны были решетками.

– Что вы чувствуете, Базиль, при взгляде на этот дом? – спросил Диглер.

– Ваш парик нещадно мне жмет – я чувствую боль и тоску, – призналась Бача.

– А вот видите окошечки цокольные, под решеткой? – указал Герасим Василич, – Вот там-то ваш пан и сидит. Все три окошечка – его, целые апартаменты.

– Я думала, он томится в подвале, – удивилась Бача.

– Так нет у них подвала – немцы же. В цоколе томится, – словно извиняясь, проговорил принц, – Кормят его плохо, но книжки зато, газеты. Вероника эта толстая… Прости, пани, – спохватился он тут же и добавил, – Я с вами, само собой, не пойду. Здесь, в карете, дождусь – с лакеями в карты сыграем.

– Берегись, они у меня шулеры, – предупредил Диглер.

Карета остановилась, и тут же со ступеней каменного причудливого – в венском духе, с сифилитиками-львами – крыльца сбежал изящный дворецкий. Бача и за нею Диглер выбрались из кареты.

– Как представить вас господину барону? – поинтересовался дворецкий, учтиво изогнувшись.

– Граф Нордхофен и адвокат Оскура, – Бача старалась держаться, как Яська – так же презрительно глядеть и задирать подбородок. И говорить таким же наглым металлическим голосом – и, кажется, получилось.

– Прошу за мною, – пригласил дворецкий и распахнул дверь.

– Ваш папи ведь граф? – шепотом уточнила Бача у Диглера.

– А то, Священной Римской, уж сорок лет, – тоже шепотом подсказал Диглер.

Они проследовали в дом. Интерьер был очень в римском духе, с бюстами каких-то лысых сенаторов, белыми глазами глядящими из углов, с колоннами дорического ордера и стенами, крашеными тревожной киноварью. Словно интерьерная мода не менялась с тридцатых годов…В гостиной, с такими же колоннами и бюстами в нишах, под огромным портретом господина в львином парике и латах, поджидал гостей сам Фридрих фон дер Плау, Amoklaufer Фрици. Господин на портрете позировал, отставив ножку, и Фрици, словно в насмешку, копировал его позу. Бача ожидала, что противник ее окажется хотя бы чуть-чуть побольше – Фрици был ростом даже ниже ее, крепко сбитый и осанистый, как боевой петушок, и под экономическим недорогим париком его угадывалась лысина. После встречи с корпулентной Вероникой Бача полагала, что и отец окажется здоровяком, но Фрици был как волчок – широкий посередине, но с маленькой головой и на изящных ножках.

– Я ждал вас, граф, – проговорил он вместо приветствия, – отставим любезности – полагаю, между нами они излишни. Вы прибыли обрушить на меня дамоклов меч, тот самый, сорок второго года? Первого января, если мне не изменяет память.

– Я думал, мой визит будет для вас сюрпризом, – удивилась Бача, – Но если вы ждали меня – пригласите уж и нотариуса, чтобы встретить судьбу во всеоружии. Предоставим адвокатам засвидетельствовать подлинность…

– Ваш адвокат похож не на адвоката, а на черти что, – прервал ее Фрици, но Бача продолжила высокомерно и сдержанно:

– Рад буду увидеть, каков окажется ваш.

– Пепа, сходи за Липманом, – обратился Фрици к дворецкому. Пепа куда-то бодро убежал, а Фрици повернулся к гостям:

– Можете пока полюбоваться на живопись. У меня за спиною портрет Карла фон дер Плау, моего отца, в панцире ордена меченосцев…

– Лучше откройте нам тайну, как стало известно о нашем визите, – предложила Бача.

– Да кредитор и разболтал, дядюшка ваш…

«Он же умер!» – хотела воскликнуть Бача, но Диглер незаметно и больно ее щипнул, и правильно.

– Он инкогнито болтается по Европе, с тех пор как русские его «похоронили», – Фрици пальцами изобразил кавычки, – Мается от безделья, старый гриб…

– Сам-то он больше не вправе претендовать, – глубокомысленно произнес Диглер.

– А то. Но гадить – может, – Фрици аж покраснел, – такое искушение было сдать его русскому консулу, да только негодяй отлично вооружен…

– Париж – всегда Париж, а Лоренцони – всегда Лоренцони, – мечтательно проговорил Диглер и даже закатил глаза.

Вернулся Пепа в сопровождении обещанного Липмана. В сравнении с Липманом Диглер в своем мундирчике был просто принц.

– Вот видите. Ваш не лучше, – ядовито улыбнулась Бача, – Итак, приступим. Господа, готовьте лупы и пенсне – я предъявляю свои грамоты.

Царственным жестом она извлекла из-за обшлага – так мушкетер из-за пояса вытягивает шпагу – дворянские документы Нордхофена и расписку барона фон дер Плау. Диглер следил за ней с восхищением, его зачаровала внезапная перемена, превращение робкой вареной девицы в наглого и развязного наследника графа Левенвольде.

– Как вы понимаете, герб для будущего графа Нордхофена – дело нескольких дней, – пояснил Диглер, – Все подписи собраны, верховная особа все заверила, нотариус расписался. Осталось разве что встретиться отцу и сыну и поставить последние закорючки.

– Да я вижу, – проворчал Липман, – не суетитесь. У вас все хорошо. У нас все плохо. Даже эти десять дней форы – пока Нордхофен будет превращаться в Левенвольде – не спасут вас, господин фон дер Плау. Дом заложен, имение опечатано. Десяти тысяч даже мы с вами не стоим.

– Согласен взять приданым, – выпалила Бача со страстной горячностью, – Я слыхал, у вас племянница на выданье. Наследница покойного Петера фон дер Плау, известного своими конюшнями и заливными лугами.

– Где те конюшни, где луга, – проворчал Фрици, явно довольный, – Но как пожелаете. Только приданого – пятерка, не больше. Девица съела свое наследство.

– Мне кажется, стоит узнать мнение фройляйн Вероники, – напомнил вкрадчиво Липман.

– Как будто на нее у нас тут очередь стояла, – проворчал вполголоса Фрици, но все же скомандовал, – Пепа, пригласи-ка фройляйн Веронику!

Пепа убежал – уже за Вероникой.

– Вы видели ее прежде? – спросил у Бачи заботливый дядя.

– Видел, и потрясен ее красотою и грацией. И любезным обхождением, – с ядом на устах отвечала Бача.

– Значит, и поговорить успели, – ухмыльнулся Фрици, – что ж, хозяин – барин. Не мне вас отговаривать.

Послышались тяжелые, но бодрые шаги – Вероника вплыла в гостиную и присела с грацией слоненка. Бача поклонилась – с самой змеиной улыбочкой, на какую была способна.

– Моя племянница Вероника фон дер Плау, – представил Фрици, – и без пяти минут граф Нордхофен. Я вижу – вы и вправду знакомы.

Вероника и Бача смотрели друг на друга, как готовые сцепиться коты, разве что не шипели.

– Господин Нордхофен просил твоей руки, – со спрятанной в голосе угрозой проговорил Фрици, – и не прячь руки за спину, племянница – все равно одна из них неизбежно достанется этому господину. Я ему должен столько, что сам бы пошел за него замуж – лишь бы рассчитаться.

Вероника фыркнула.

– Так идите за него сами, дядюшка! Все знают, что говорят в Вене о молодом Нордхофене – поверьте, он предпочтет жениться на вас, не на мне.

Бача как ни в чем не бывало собрала со стола свои бумаги, свернула в прежний рулончик и убрала за обшлаг. На лице ее не отразилось – ничего, зато Диглер оскорблено закипел:

– Фройляйн, мой клиент не может вызвать вас за такие слова…

– Потому что все знают – он не умеет стрелять, – вставила ехидно Вероника.

– Но в отличие от ваших, имения моего клиента – не арестованы, – торжественно провозгласил Диглер, – И мы имеем честь пригласить вас, фройляйн, и вашего дядю – разделить с нами радости охоты. Господин, способный загнать косулю – достаточно ли мужественен для вас, фройляйн Вероника?

– Ну, если он в нее попадет…

Бача плавно и стремительно приблизилась к девушке и взяла ее руку:

– У вас будут все шансы убедиться – всегда ли я попадаю в цель, – Бача поцеловала розовую, крупную кисть, – Поверьте, без вашего согласия я на вас не женюсь. Если вы мне откажете – что ж, дядюшке придется как-то иначе изыскивать инструменты для спасения своей чести…

Фрици после этих слов заметно позеленел, и даже экономический скромный парик его встал дыбом. Адвокаты – Липман и Диглер – переглянулись с заговорщицким видом. Обоим спектакль явно пришелся по вкусу.

– На этой многообещающей ноте позвольте откланяться, – Бача выпустила Вероникину руку и сделала грациозный поклон, – Надеюсь увидеться завтра на охоте – со всеми вами.

– На меня не рассчитывайте, – отказался Липман, – с утра должен быть в суде. Знаменитая наследственная тяжба Кокореков.

– О, наслышан! – воскликнул Диглер, – Вы представляете сыновей или вдову?

– Вдову, – скромно потупился Липман.

– До встречи завтра, ваше потенциальное сиятельство, – попрощалась Вероника, – посмотрим на вашу знаменитую целкость.

– Базиль, а вы стрелять-то – умеете? – уже в карете спросил Бачу Диглер.

Бача молчала с загадочным видом.

– То есть я погубил вас? – всполошился Диглер, – Предложил невозможное? Но эта коровища так выбесила меня – чуть ли не в открытую обзывалась содомитом!

– Успокойтесь, Кристиан, я прекрасно стреляю, – ответила Бача и стянула, наконец, с головы проклятый узкий парик, – А у вас-то есть охотничьи угодья?

– У меня – нет, у папи – полно. Договориться ничего не стоит, управляющий смотрит мне в рот. Отчего вы так молчаливы, принц Курляндский? – обратился Диглер к Герасиму Василичу. Тот глядел задумчиво в окошко и непривычно помалкивал.

– Что-то скромно себя ведет знаменитый скандалист фон дер Плау, – оценила Бача недавнюю реакцию Фрици на явление нежданных кредиторов.

– Не отдать долг в его ситуации – гражданская смерть, тем более такому одиозному типу, как молодой Нордхофен, – пояснил Диглер, – Поверьте, репутация Нордхофена не лучше, чем у Плау, он не сахар и не пряник. А не отдать долг – значит двинуть фуфло, верно я выразился, мой принц – на вашем тайном языке?

Принц уставился на него в ответ изумленно и вопросительно, а потом кивнул.

– Пока вы гостили у душечки Фрици, – сказал он, – Я имел честь поговорить через решеточку с паном Сташевским.

– Правда? – вскинулась Бача, – И как он? Худой, страшный? Страдает?

– Страдает – от скуки и безделья. Неплохо упитан, – перечислил принц, – Я не стал говорить, что вы тоже здесь. Пан Сташевский не производит впечатления скрытного человека, скорее, наоборот.

– Да, он болтун, – согласилась Бача, – и при том обожает хвастаться. Вы все правильно сделали, Гера. Как он там – держится? Отчего вы молчите?

– Да так, – замялся Герасим Василич, – о своем задумался.

– Говорите! – Бача подалась к сидевшему напротив принцу и уставилась в его смущенные плутовские глаза, – Не бойтесь меня расстроить. Я знаю, что мой муж – отборная блядина, и наверняка наобещал фройляйн Веронике сорок бочек арестантов, если она поможет ему бежать. Вы ничем меня не удивите, Гера.

– Да что б я там успел увидеть – за пять минут через решетку, – пробормотал Герасим Василич, – так, предчувствия дурные. У меня, фрау Базилис, пятая точка весьма чувствительна – все грядущие приключения наперед ощущает.

Диглер услышал – и тошнотворно хохотнул. Карета остановилась перед домом наследника Нордхофена.

– Ступайте без меня, – царственно повелел Диглер, – я навещу папиного управляющего, договорюсь об охоте, о лошадях, о собаках. Вы, принц мой, как держитесь в седле?

– Никак, – сознался принц, – мой отчим судейский крючок, и ничему такому меня не учили. Я лучше еще разок прогуляюсь перед решетчатым окошком дома Плау – пока хозяев нет.

– Похвальная инициатива, – оценил Диглер. Бача и принц ее выбрались из кареты, кучер свистнул по-разбойничьи, и экипаж Нордхофена – с дырками в дверях, уже просверленными под гербы – укатил.

– Я утешу тебя, Гера, за прошлый твой проигрыш, – предложила Бача, – Вечером, только не в самой ночи, давай-ка посетим местечко попроще, не такое мудреное, как у мадам Дюпо – и поправим свои финансовые дела. Только нужно мне переодеться во что-нибудь поскромнее.

– И то верно. Прогуляемся – пока убивец наш в гостях, – кивнул Герасим Василич вслед пылящей по широкой дороге карете, – А ты, матушка, только в двадцать и один сильна играть? Или в экарте и фараон тоже всех заборешь?

– В экарте и фараоне от нашего умения выигрыш не зависит, – пояснила Бача, – голая фортуна. В них, по-хорошему, можно и без карт играть, например, пуговицами.

Герасим Василич прикинул что-то про себя и согласно фыркнул.

Визит в игорный дом Коржика закончился триумфально – Герасим Василич даже уговорил Бачу уйти пораньше и «не грубить», то есть не вызывать подозрений своей столь уж великолепной фортуной.

Диглер уже поджидал их в гостиной, с двумя охотничьими ружьями. Он вскидывал на плечо то одно ружье, то другое, и хищно прицеливался в обезьянок на картинах.

– Нагулялись, господа? – спросил он безразличным тоном, и у Бачи отлегло от сердца. Потому что кто знает, что в голове у такого, как Диглер – может и приревновать, и обидеться.

– И вполне успешно, – безоблачно подтвердил Герасим Василич, – Это ведь вы у нас наследник, а бедным людям нужно как-то вертеться, чтобы добыть хоть немножечко денег.

– Да-да, – согласился Диглер, – Бог с вами с обоими… Мне наконец-то доставили моих обещанных Лоренцони.

– Это где пороховница в прикладе? – вспомнил Герасим Василич, – Наполовину ружье, наполовину бомба.

– Сами вы бомба, – обиделся за свои трофеи Диглер, – Вы мещанин, что вы понимаете. Базилис, спасибо вам – за то, что гуляли по притонам в моем белом парике.

– Вы хвалите меня сейчас или ругаете, Кристиан? – уточнила Бача.

– Конечно же, хвалю. Ведь Нордхофен – блондин, не стоит этого забывать. Вы говорили, что умеете стрелять – так покажите мне. Прострелите уши моим макакам.

– Я не стану портить макак, – вздохнула Бача, – Дайте мне вашего Лоренцони.

– Вы – как Вильгельм Телль? Пронзите яблоко на голове нашего непризнанного принца?

– Еще чего, – проворчал принц и на всякий случай спрятался за фальшь-колонну.

Бача вскинула ружье, прицелилась и мгновенно тремя выстрелами погасила – три свечи в шандале. На стене, правда, остались три дыры – но тут уж ничего не поделаешь.

– Ого, – восхитился Диглер, – Как же так? Кто вас учил? Вы женщина, и к тому же мещанка – как?

– Моя мама была грандесса, – чуть смущаясь, пояснила Бача, – Иногда мы вместе охотились. Донья Дорадо-и-Эскобар, мир ее праху…

– А-а… – протянул потрясенный Диглер, глядя на Бачу – уже совсем другими глазами, – Так вы вроде меня, полукровка. Идите, идите в свои комнаты, ничего не случилось, это мы так развлекаемся, – на пороге возникли трое перепуганных выстрелами слуг, и Диглер отправлял их восвояси.

Ночью Бача уже и не удивилась, когда услышала стук в дверь. Диглер стоял на пороге, в своем домашнем и стеганом.

– Что, опять? – спросила Бача и зевнула.

– Ага, – хищно улыбнулся Диглер, лунно-белый в темноте.

– Тогда давайте пояс.

– А его нет, – Диглер взял ее руку и провел ею под домашним и стеганым – Бача ощутила подушечками пальцев горячую бархатную кожу, и руку тут же отдернула.

– Не знала бы, что вы из этих самых, решила бы – что вы со мною заигрываете, – Бача отошла от двери, – Проходите, я дам вам подушку. Зачем вы это делаете?

Она устроилась в постели, бросила Диглеру подушку. Тот поймал и улегся – в ногах, как кот.

– Если бы я знал, что и зачем делаю, жил бы по-другому, – ответил он тихо, – Я иду по жизни наощупь, вслепую, par coeur, как говорят французы.

– Как же отец ваш сделал вас наследником? Уж лучше, мне кажется, никакого наследника, чем вот такой, как вы – идущий по жизни наугад.

Диглер повернулся на спину – закинул руки за голову и положил ногу на ногу, как он любил. Белые мраморные колени отразили лунный свет.

– Я не со всеми такой, как с вами, – ответил он, – Мой папи знает меня совсем другим. С ним я чопорный такой, очень правильный и чинный Нордхофен.

– Мне, значит, повезло. Но я ведь женщина, Кристиан, и замужем, и люблю другого – что вы от меня, в конце, концов, хотите?

– Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, ну, и далее по тексту, – начал Диглер монотонно и печально, но потом, видать, забыл, как там дальше.

– И что это значит?

– Послание к Коринфянам, святой Пауль, кажется. Я люблю вас, Базиль. Не знаю, как оно так вышло. Разум мой говорит мне – не смей, природа моя зло смеется и тоже отвечает – нет, и только глупое сердце шепчет мне – да. Но вы не бойтесь, Базилис, вы ведь поняли, что я такое. Я ведь даже не могу до вас дотронуться.

– Ага, потому что стошнит, – вспомнила Бача, – Вы любите выдуманного господина Оскура? Ведь не меня же, в самом деле?

– Уже не знаю, – отчего-то растерялся Диглер, – Я же не взял к вам свой пояс. Не заставляйте меня об этом думать. Давайте спать, Базилис.

– Спокойной ночи, Кристиан, – прошептала Бача и вытянула ступни к грелке. Диглер тоже свернулся калачиком и накрыл свои ноги краем ее одеяла. Бача подумала – а не вообразила ли и она свою собственную любовь, как этот вот Диглер? Может, и Яська для нее – такая же химера, как несуществующий Базиль Оскура? И в самом деле – не заставляйте меня об этом думать…