А в этой гостиной Фрици фон дер Плау стены были щемящего изумрудного цвета – как будто на дворе все еще тридцатый год, или как будто мода с тех пор не менялась… Сперва за столом сошлись адвокаты – составляли соглашение, по которому будут учитываться плюсы и минусы предстоящей игры. Диглер, изображавший адвоката Оскура, торговался с Липманом весело и ловко, и говорили они – на одном языке. Бача задумалась – кем же был Диглер прежде, какое образование он получил – если знает законы так хорошо и так легко их переворачивает в свою пользу?

– На людей играть нельзя! – злилась Вероника, хоть и сама она была первым инициатором этой игры. Она стояла возле манекена, наряженного в рыцарские латы, трогала его за наколенник и категорически не хотела замуж за Бачу. Затянутая талия и острые шпильки в высокой прическе только добавляли ей злости.

– На людей играть можно, фройляйн, – медово отозвался Диглер, – если предварительно грамотно все расписать.

– Нельзя играть на людей – без их согласия! – возразила Вероника.

– Можно, фройляйн. Опека, дееспособность, – завел глаза Диглер, и заметно стало – что женщин он и в самом деле терпеть не может, – Ваш дядюшка, конечно, не может вас продать, но может употребить всю свою законную власть.

– Все готово, господа, вы можете подписывать, – пригласил Липман, и игроки одновременно поставили на соглашении свои подписи. Фрици – сложный вензель, точно такой, как на первой, старинной расписке. Бача – крючок, заимствованный ею у настоящего Нордхофена.

Адвокаты очистили предстоящее поле боя от следов своего поединка – собрали бумагу, чернильницы и перья. Игроки сели за стол и по очереди проверили колоду. Нервная Вероника уже приготовилась отнять у поддельного рыцаря его тупой меч, но бдительный Диглер погрозил ей пальцем. Колоду разложили на старшую карту – карта выпала Фрици, и он начал раздавать.

В гостиную тем временем вошла горничная с подносом – кофейник и пять белоснежных чашек. Горничная у Фрици была арапка, шоколадно-бархатная, с белками глаз, как ее синевато-фарфоровые чашечки. Бача ощутила мгновенный укол, предчувствие – сейчас все будет, папа Огун не оставил ее. Веришь в это или нет – оно все равно сработает, например, как холера – веришь в нее или нет, все равно от нее помрешь.

Туз и десятка. Бача даже сморгнула и вгляделась еще раз – да. Так легко, что даже жаль. Опыт сидения в игорных домах учит не менять ни за что выражения лица – и Бача предъявила свои карты не с торжествующей, а с самой заурядной физиономией. Диглер даже не сразу сообразил, что пора радоваться, а как только понял – хлопнул в ладоши:

– U-la-la…

– Двадцать и один, герр Нордхофен, – бесстрастно констатировал Липман. Фрици сперва опал, как на ниточках, потянулся было инстинктивно к шпаге, потом злорадно уставился на свою Веронику. Та стояла возле рыцаря, с лицом меловым и тоскливым. Горничная разлила кофе по чашкам, воздушно присела и упорхнула из комнаты, как ни в чем ни бывало. Бача проводила ее благодарным взглядом.

– Дядюшка, умоляю… – прошептала еле слышно Вероника.

– Барон, – Бача сложила на стол победные свои карты и посмотрела Фрици в глаза, – Поверьте, я не чудовище. То есть чудовище, но увы, не с женщинами, тем более не с беспомощными и зависимыми от меня. Я предлагаю вашей милости равноценный обмен. Если согласитесь – здесь наши нотариусы, они тут же все зафиксируют на бумаге.

– Обмен? Какой же? – в лисьих глазах Фрици вспыхнуло любопытство.

– У вас в подвале сидит один господинчик, когда-то в Варшаве он крепко оскорбил меня и сбежал. Поверьте, денег у Нордхофена достаточно – и даже пять тысяч приданого не сделают для меня погоды. Невест в Вене тоже сами знаете сколько – если фройляйн Вероника не хочет, насильно мил я ей не буду. А вот моральное удовлетворение – это дорого стоит. Любое удовлетворение, но моральное – особенно. У вас есть то, что мне нужно, герр Плау. Жаль, мне поздно сказали – не было бы тогда никакого сватовства, я бы сразу выменял расписку на молодого Сташевского. Очень уж хочется наконец насовать ему редисов в шляпу…

Фрици расхохотался, услышав это выражение:

– Да мы с вами одного поля ягоды, герр Нордхофен! Признайтесь, не было ли и у вас на родине какого-нибудь удивительного прозвища?

– Красавчик, – тихо проговорил вместо Бачи Диглер, – молодого Нордхофена дома звали Красавчик.

– Что ж, по рукам, Красавчик! – воскликнул развеселившийся Фрици, – Вы получите мальчика вместо девочки, и никакого приданого. Верно?

– По рукам, Amoklaufer, – спокойно и отчетливо подтвердила Бача, поднялась со своего места и обернулась к адвокатам, – И снова прошу вас за стол, оба наши маэстро, – и, в полуобороте, уже Фрици, – потрудитесь доставить выигрыш в мою карету. И так, чтобы он не сбежал.

Последняя фраза прервана была грохотом и лязгом – совсем уже зеленая Вероника рухнула в обморок, увлекая за собою муляжного рыцаря с его мечом, щитом и осененным перьями шлемом.

– Фройляйн не стоило так сильно утягивать себя в талии, – томно произнес Диглер.

Фрици не разочаровал – выигрыш и в самом деле ожидал их в карете, на немецких подушках герра Нордхофена, на всякий случай в несколько слоев обмотанный бельевой веревкой и с завязанным ртом – чтобы не фраппировать воплями прохожих. Два Диглеровских лакея наблюдали за биением добычи по подушкам, с трудом сдерживая смех.

– Не прыгайте так, пан Сташевский, – ласково попросил Диглер, – имейте мужество достойно встретить свою судьбу.

– Тише, Яська, уедем отсюда – и хоть на ушах пляши, – шепотом сказала Бача. Яська зыркнул на нее поверх платков, затыкавших рот, с яростной злобой. Не узнал – и мудрено было узнать ее, в белом парике господина Нордхофена, с лицом, нарисованным заново поверх собственного – Бача и сама не узнавала себя в зеркалах.

– Еле спеленали, – с гордостью признался Пепа, Фрицин управляющий, – а до этого – еле поймали. Ваша персона, наверное, пану весьма неприятна.

– Тем лучше, – усмехнулась Бача, – Спасибо вам за помощь, Жозеф, – и дверца кареты захлопнулась.

– А почему Жозеф-то? – удивился Диглер, – Пепа – это ведь Филипп?

– А у нас, испанцев, это Жозеф, – отвечала Бача. Яська переводил взгляд с одного кавалера на другого и, наверное, недоумевал.

Карета протряслась по венским улицам до дома Нордхофена – Бача и Яська смотрели друг на друга, а Диглер – задумчиво таращился в окно. Возле дома лакеи и кучер подхватили добычу на руки и внесли в дом, как статую – Яська даже уже не рвался, наблюдал за происходящим философски.

– Куда волочь? – обернулся к хозяину развязный Михель.

– В покои господина Оскура, – отвечал равнодушно Диглер и пояснил для Бачи, – Это же ваш трофей, Базилис. Играйте с ним сами, я с вами не пойду. Мой папи приезжает, оказывается, даже сегодня – я отправлюсь его встречать.

– Здорово, что мы все успели, – искренне обрадовалась Бача и тут же вспомнила, – Кристиан, вы обещали мне – черную собаку.

– Я пришлю ее вам. С Михелем, наверное, – Михель уже спускался к ним с крыльца, возвращался из дома, и Диглер обратился к нему, – Михельхен, выпусти из-под лестницы нашего узника. Он более не опасен. Бегите же к мужу, Базиль, – бросил он Баче, – и прощайте.

– Спасибо, – Бача привстала на цыпочки, быстро поцеловала Диглера в напудренную щеку и полетела в дом.

Яська сидел на Бачиной кровати, той самой, с бомбошками и пологом, и витражное окно бросало на его бледное, злое лицо сатанинские красно-зеленые отсветы. Благоразумный Михель побоялся разматывать веревку, вытащил только платок изо рта. Для пленника, что провел несколько недель в узилище среди лишений, Яська выглядел на удивление чистеньким и опрятным, разве что был лохмат – но это, вернее всего, после транспортировки. Он смотрел на Бачу, видел нарядного накрашенного кавалера, в белокуром парике и сиреневой пудре, и в голосе его послышалось пренебрежительное любопытство, когда он спросил:

– Ну – и?

– Не узнаешь? – веселясь, поинтересовалась Бача. Она подошла близко, но так, чтобы он не смог дотянуться и пнуть ногой – знала, что он может.

– Нет, – криво усмехнулся Яська и, кажется, призадумался, – Тот, что с тобой был, полупокер, белый такой – это Нордхофен. А тебя нет, не знаю.

Бача с усилием стянула с головы узкий серебристый парик и тряхнула волосами – так, что они рассыпались на лицо:

– А теперь?

Яська вглядывался, чуть склонив голову, исподлобья, и, наконец, узнал:

– Может, развяжешь меня, кавалер Оскура?

Бача легко распутала нелепые Пеповы узлы – у дворецкого явно не было опыта морской службы. Яська потянулся, размял затекшие руки и спросил со злой иронией:

– И зачем? Думаешь, я сам бы не выбрался? Я же велел тебе – ехать к отцу, в Кениг.

– Вообще-то ты мой муж, – напомнила Бача, – как там – в горе и в радости, в болезни и здравии… Или ты жалеешь, что я тебя вытащила? Может, тебе нравилось там сидеть?

Яська в ответ только презрительно фыркнул. Бача села верхом на стул, обхватила спинку руками и положила подбородок на сплетенные пальцы. И смотрела на него – как он бесится, и на гордом его лице отражаются все его ревнивые и глупые мысли.

– Как ты это сделала? – спросил Яська, разминая пальцы.

– Карты, – объяснила Бача, – Я играла в карты на твою свободу – и выиграла. Знаешь, Петек умер.

– Жаль, но черт с ним, – отмахнулся Яська, – а что за дела у тебя с этим, белобрысым? И чей это дом? Его?

В голосе его заслышались угрожающие нотки.

– Дом его, с ним – ничего, конечно же. Если ты знаешь Нордхофена, то знаешь и какой пол он предпочитает. А ты знаешь – мне поведала о твоих знаниях Вероника фон дер Плау.

– Давай еще напомни мне про эту толстую дуру! – отчего-то взвился Яська, – Не можешь объяснить, что ты делаешь в доме холостого мужчины, и не можешь объяснить, почему вы ходите с ним вдвоем по игорным домам? Ведь нет? Но мне ты сразу тычешь в морду эту дуру Веронику…

– Вовсе нет, – улыбнулась Бача, само спокойствие, – Если быть точной, именно я пару дней пребывала в статусе жениха фройляйн Вероники.

– Ха! Я знаю! – хохотнул Яська, – Бедняге очень за тебя не хотелось.

– Наверное, хотелось за кого-то другого?

– Другой занят. Не отвлекайся – что ты делаешь в доме Нордхофена? Между прочим, неженатого одинокого кавалера?

– И – содомитски ориентированного, – напомнила Бача, и обрадовалась, что Яська не знает о наличии в природе обычно ориентированного Герасима Василича, и о его роли в этой истории, – Господин Нордхофен милостиво разрешил пожить в его доме. Здесь я в полной безопасности – просто по причине собственного пола.

Бача умела блефовать в карты, но, увы, не умела врать. Как живые вспомнились ей ночи, когда Диглер спал у нее в ногах, и его беззвучное «я люблю вас», и последний его поцелуй – предназначавшийся, несомненно, женщине, Базилис, а не Базилю Оскура. И Яська тут же уловил колебания ее тона:

– Бача, позволь мне – тебе не поверить. Просто так не приглашают в свой дом, тем более такие, как Нордхофен.

– Не просто так. Я помогла ему спрятать труп.

– А-а, ну тогда понятно, – с комической покорностью протянул Яська, – Я уже понял, что никогда ничего от тебя не узнаю. Ты, Бача – кот в мешке, была и осталась. Что ты собираешься делать дальше?

– А ты?

– Наверное, стоит вернуться домой, – Яська взъерошил пятерней и без того лохматые светлые волосы, – к матушке, заняться, наконец, мельницей и заводом. Ты-то поедешь? Или продолжишь гостить у господина Нордхофена?

– Стоило бы остаться, тебе назло, – сердито отвечала Бача, – Только Нордхофену вряд ли это надо. Ему не нужна госпожа Сташевска – поверь, Яська, он прямо так и сказал, так что не ревнуй.

– Буду.

– Хорошо – тогда мы будем с тобою квиты, за Веронику, – согласилась Бача. Яська внимательно смотрел на нее, не сводил глаз – то ли нравилась ему ее мужская одежда, то ли бесила – не угадаешь. Бача же глядела на него, как на , такой он был красивый. Он нравился ей всегда безусловно – Бача знала прекрасно, что он такое, каков у него характер, но тигры и львы, например, всем нравятся – несмотря на свою опасность. Мы любим их, зная, что, если держать такого дома – в конце концов он непременно вас съест.

Яська лениво, как тигр или лев, поднялся с кровати, подошел к Баче и за плечи поднял ее со стула. Посмотрел в глаза:

– У тебя вообще есть здесь женская одежда?

– Нет. Но есть – деньги.

– Играла?

– Играла. И, вроде бы, выиграла.

– Ненавижу тебя, Базилис Оскура, – Яська отбросил разделявший их стул и наконец-то поцеловал ее.

Они провели эту ночь – в кровати под пыльным пологом, и полная луна светила в стрельчатых витражных окнах – кроваво-красным. Хозяин дома не потревожил своих гостей, упивался, наверное, отцовской любовью, только Михель вкатил в комнату под вечер нежданный подарок – платье тревожного сиреневого оттенка, с бледно-бирюзовыми кружевами. Михель не знал, к чему такой подарок – только пожал плечами в обычной своей расслабленной манере.

Бача смотрела на спящего Яську – наконец-то он снова был ее. Надолго ли? Бача знала, что хорошее не задерживается в ее жизни надолго. Яська и во сне то обнимал ее, то сплетал ее пальцы со своими, словно боялся, что Бачу могут у него отнять. «Не сомневайтесь, ваш пан Сташевский вас любит…» Любит-то любит, но какую цену придется за это отдать? Все время, что были они женаты, Баче казалось, что она что-то украла, взяла чужое. Такое же чувство пронес, наверное, и отец ее, Джиро Оскура, через весь свой счастливый брак. Дракон в русинской легенде похитил солнце, и случилась вечная ночь. Так и Бача случайно позарилась на блистательного пана, мамино солнышко, не удержалась, украла – и вечная ночь опустилась отныне на ее жизнь, и прежде не игравшую огнями.

Бача отбросила от себя мрачные мысли и зарылась носом в Яськины волосы, упоительно пахнущие белой амброй. «Делай что хочешь – и будь что будет».