Саша

Я не должен был дышать.

Свет погасили через сорок девять секунд после того, как я упал. Я посмотрел видео. Но мне эти сорок девять секунд показались вечностью. Я держался из последних сил, а когда свет наконец вырубили, я вздохнул полной грудью и практически моментально был снят со сцены мощным рывком. На рот сразу наклеили липкую ленту, не дав мне даже пикнуть.

Агент Томпкинс сказала, что на видео должно быть отчетливо видно, что я не дышу. И я не дышал.

Зрители светили телефонами, но меня накрыли огромной черной тканью и запихнули куда-то под сцену, где тут же размотали и волоком дотащили до выхода. Я не успел заметить того, кто, пригнувшись, тащил меня под конструкцией сцены. Наготове стояли носилки на колесах, я лег на них и закрыл глаза. Носилки были не простые, а с бортами; сверху набросили все ту же черную ткань, прикрыв все, даже голову. Борты были выше моего живота, и я мог спокойно дышать (правда, только носом), не привлекая внимания. Носилки неслись с огромной скоростью, врезаясь, соскальзывая и петляя; я боялся, что сейчас мы врежемся во что-нибудь – и все, я свалюсь и по-любому как-нибудь шевельнусь, и все пропало. Но нет, мы благополучно остановились, меня перегрузили в фургон, двери захлопнулись, меня попросили снова притвориться мертвым и сфотографировали.

Машина тронулась, и мне разрешили освободить рот, что я и сделал с большим удовольствием. Меня сопровождали трое – двое сотрудников ФБР и один врач. Один фэбээровец расстегнул мой концертный жилет и извлек пакет с «кровью». Он спросил, не хочу ли я надеть жилет обратно, я отказался. Вид крови, пусть даже ненастоящей, пугал меня.

Меня трясло. Машина ехала. Все молчали.

Раздался телефонный звонок, и второй фэбээровец ответил, что все в порядке, скоро мы прибудем к вертолетной площадке. Врач сделал мне укол успокоительного, и я лег на носилки. Мне сказали, что я могу спать, что я и сделал, впрочем, бессознательно. Я смутно помню, как мы припарковались у вертолетной площадки, как меня погрузили в дико вибрирующее воздушное судно, как стальным крюком меня подняло в небо.

Окончательно я пришел в себя уже в самолете, летящем в Америку. Со мной находились все те же: врач, два агента ФБР, плюс к ним присоединилась агент Томпкинс.

– Операция прошла успешно, – сухо сказала она. – Будем надеяться, что все не зря.

Я кивнул. А что мне оставалось делать? Выбора у меня не было.

* * *

Выступление в Лондоне оказалось самым слабым из трех прошедших, и я знаю почему: потому что до того, как я спустился на арену О2, у меня состоялся разговор с агентом Томпкинс. Очень неприятный и тяжелый разговор. Я вынужден был согласиться на их условия.

Она ждала меня наверху, возле куба, в который я должен был залезть, чтобы спуститься на сцену. У нас было не больше трех минут на тот разговор. Когда я увидел эту женщину, то сначала испугался. Обычно здесь никого, кроме работников сцены, не было, и обычно это двое мужчин. А сейчас возле куба стояла женщина с тросами безопасности в руках.

– Есть разговор, мистер МакКуин, – сказала она сухо.

– Мне сейчас некогда, – ответил я. – Мое выступление начнется через три минуты. Можно поговорить позже?

– Нет, мы поговорим сейчас. Не беспокойтесь, я помогу вам с оборудованием. Идите, не бойтесь, я получила инструкции от работников сцены. И поверьте, моя квалификация куда выше.

Она обмотала меня тросами безопасности, и я залез в куб. Я стоял спиной к ней и слушал ее сухой голос, пока она крепила ремни безопасности к кубу.

– Ситуация очень непростая, мистер МакКуин. Я скажу вам две вещи, которые вы должны знать: вы все еще под программой защиты свидетелей, но только не русские вас защищают, а ФБР, то есть правительство Штатов. Скажу сразу, что нам крайне важно, чтобы вы выжили. Ваша жизнь – залог успеха одного очень громкого дела против известного вам Наркобарона. И второе – вас заказали, и на одном из концертов постараются убрать. Мы сделаем все, чтобы спасти вам жизнь, но, если мы сейчас не договоримся, это шоу будет последним в вашей жизни. Мы спрячем вас, мы вынуждены это сделать, чтобы сохранить вашу жизнь. Сколько вы будете под замком, я не знаю, но, наверное, долго. Так что можете попрощаться с залом через полторы минуты.

Она выдержала паузу в несколько секунд:

– Но есть вариант, который согласован с правительством и прокурором США. Мы инсценируем вашу смерть на одном из шоу. Вы исчезнете, этого не миновать, но, как я надеюсь, ненадолго. Если Наркобарон поверит в вашу смерть, он утратит бдительность. Ведь он боится только ваших показаний, и в этом он прав. Только вы его знаете в лицо.

– Нет, с ним была целая армия! Они все знают, как он выглядит.

– Ни один из тех, кого взяли в России, не признался, – ответила агент Томпкинс и затянула ремень на поясе туже, чем следовало. – Они отказались от сделки с правосудием, получили по двадцать лет, но упорно хранят молчание. Я продолжу, если позволите. После вашей инсценированной смерти мы возьмем Наркобарона и инициируем уголовный процесс, в котором вы неожиданно для всех выступите. Правительство США отблагодарит вас за труды и неудобства, будьте уверены.

– А если он не поверит? Ведь его киллер скажет, что не убивал.

– Мы постараемся арестовать исполнителя, – ответила агент. – Но такой вариант не исключен. В этом случае вы будете сидеть под охраной столько, сколько нужно. Как видите, вариантов у вас всего два.

– Вариантов нет вообще. Я отказываюсь от вашей помощи, пусть убивают, – сказал я горячо.

– Нет, мистер МакКуин, к сожалению, такой вариант невозможен, – ответила агент Томпкинс. – За воспрепятствование правосудию вы будете осуждены и помещены в специальный изолятор, и там обеспечить надлежащую защиту даже легче. Но как долго вас там продержат – неизвестно. Возможно, всю жизнь. А если пойдете на сотрудничество, то, скорее всего, заключение не займет больше полугода.

– Ну что, вы готовы сказать залу «Прощай»? – спросила агент жестко.

– Нет, – ответил я.

– Ваше «нет» звучит как «согласен». Или я ослышалась?

– Не ослышались, – ответил я. – Я согласен. Вы не оставили мне выхода.

– Выход есть всегда, – сказала агент. – Удачного выступления.

* * *

Мое заключение длится уже больше года. В моей жизни оно самое, пожалуй, сложное в эмоциональном плане. Я не испытывал страха и думал, что будет проще. Но, оказывается, чувства вины, обиды, злости могут разъедать куда сильнее самого сильного и острого страха.

Из самолета я вышел на негнущихся ногах. Мне рассказали, как отреагировала Ника, как она пыталась взобраться на двухметровую сцену и упала на рельсы, а потом ворвалась за кулисы, кричала мое имя и рыдала. Я представил, что она чувствовала, пытаясь отыскать мое тело, увидеть своими глазами… Это страшное чувство, я знал его – ведь я не видел тел ни матери, ни отца, ни Лизы. Я знал, что отец и мать мертвы, но мне не дали проститься с ними, а тело Лизы так и не нашли. Может быть, это и хорошо. Я не знаю, как они выглядели мертвыми, в последнюю минуту их пребывания в мире живых до того, как закроют крышку гроба. Я всегда буду помнить их такими, какими они были в то утро: мама и Лиза – счастливые и сонные, а отец… Я не видел его, только слышал тихие шаги по квартире, когда он собирался на работу. Я уже не спал, дремал, не хотел вставать, мне было лень. Хотя мог провести эти последние минуты с отцом, проводить его на работу, выпить с ним утренний кофе. Отец любил крепкий кофе утром, без сахара и сливок. Если маме удавалось застать его врасплох, она готовила овсяную кашу, ворча, что он не заботится о желудке, отец послушно все съедал, хотя он, как и я, терпеть не мог овсянку. Да и любую кашу в принципе.

А Вася… Мне сказали, что новость о моей «гибели» застала его в Лос-Анджелесе, где он отсыпался после бурной рабочей ночи. Вася сочинял альбом, готовил треки к туру. Он встал и подошел к телефону. Его парализация отошла на второй план, когда он услышал, что произошло. Это было чудо! Перед отъездом он сказал мне, что врачи делают положительные прогнозы – нервы восстанавливаются, ему обещают, что он может встать на ноги. А еще он сказал, что у них с Кристиной, может быть, все получится. Я уезжал счастливый за него. За них обоих. Я хотел быть частью всего этого, когда вернусь. Если бы я знал…

Я не знал Нику так хорошо, как Васю, но любил ее не меньше, чем моего друга, подставившего мне плечо в тот страшный период. В моей жизни страшные периоды наступали чаще, чем светлые, и я благодарен судьбе за то, что в тот момент рядом был Вася. Вася – сама рациональность и разумность, человек невероятного ума и неиссякаемой фантазии. Вася, конечно, поверил в мою «смерть», но Ника – не поверит ни за что. За то небольшое время, которое я ее знал, я узнал о ней самое главное: Ника верила только в то, что видела своими глазами или слышала своими ушами. Чтобы поверить в мою смерть, она должна была увидеть мое тело. И никакие доводы разума и аргументы полиции вкупе с Васиными не убедят ее.

Ника – самая обычная девушка, но с гипертрофированным чувством справедливости. Ее бесило все, что ущемляло. Я предупредил агента Томпкинс о том, что Ника не поверит в мою смерть, пока не увидит мое тело, что проще ее «убить» вместе со мной, но агент отказалась, сославшись на слишком высокие риски.

– Мы не сможем разумно обосновать невыдачу ее тела, – сказала она. – Ваше тело мы имеем право не выдавать для похорон, оно – доказательство, улика. Практика позволяет нам консервировать трупы до тех пор, пока это необходимо. А ее тело мы обязаны выдать родственникам. Должны пройти определенные процедуры, у нас нет времени на такие фальсификации.

Россия и США договорились о моей жизни.

Я живу в Техасе, на ферме. Не один – со мной милые люди, так же, как и я, находящиеся под защитой правительства. Мистер и миссис Харрис, муж и жена. Мистер Харрис некогда был банкиром, занимался инвестициями и паями, а его верная супруга – отчаянной домохозяйкой, центром вселенной для которой был их дом и горячо любимый сын Джордан. Судя по их рассказу, Джордан был похож на меня, Сашу Лаврова, когда я жил с родителями: он был избалован, занимался только собой и своими интересами. Пользовался большой популярностью у девчонок (за счет денег и тачки, конечно же), пристрастился к кокаину и погряз в долгах. Запелененные любовью глаза матери не увидели, как и когда все вышло из-под контроля, Джордан связался с очень плохой компанией, задолжал новым друзьям серьезную сумму. Как оказалось, компания именовалась «Братство Хаоса», и это была преступная группировка, довольно жестокая. «Братство» промышляло грабежом, но не гнушалось и убийствами. Члены банды – сплошь подростки от тринадцати до двадцати лет, главарю – тридцать пять. Торчок без принципов и тормозов, награбивший себе большое состояние и живущий только беспределом и жаждой наркотиков. Джордан сдружился с ним и попал в братство. Он практически все время находился под кайфом, не ночевал дома неделями и однажды пришел с пистолетом и пятнами крови на куртке. Он был под кайфом, и родители смогли выведать у него все: оказывается, Джордан убил человека. Каких душевных сил стоило им вызвать полицию и сдать своего сына?.. Я не знаю, я вижу лишь то, что вижу: силы черпались из пигмента волос (оба были седыми), молодости (мистер Харрис выглядел мужественно, но на лет тридцать старше своего возраста, а миссис Харрис совсем сдала) и здоровья (у миссис Харрис рак груди, а ее муж пережил инсульт).

Харрисы посетили семью убитого их сыном подростка, но не смогли вымолить прощения для Джордана. Их не выгнали и не убили (хотя, как призналась миссис Харрис, они были готовы к этому и обменяли бы свои жизни на прощение сына), их поняли, но не простили Джордана. Супруги не держали зла на безутешных родителей подростка. Это ведь был их мальчик, а Джордан – его убийца. На следствии Джордан стал сдавать собратьев из банды – родители смогли убедить его, уже отрезвевшего, что он натворил бед и что самое правильное решение сейчас – раскаяться и постараться прекратить эти безумства. Одного за другим членов «Братства Хаоса» арестовывали, а миссис Харрис и мистер Харрис создали комитет родителей братства, чтобы помочь друг другу справиться с бедой.

Благими намерениями они вымостили себе дорогу в ад. Не все родители чтили справедливость, некоторые считали, что со своими «косыми» взглядами чета Харрисов поломала жизни десятков подростков, которые «просто заигрались». Старикам не удалось убедить этих родителей в том, что своими действиями они склеивали уже сломанные жизни.

На собраниях комитета мистер Харрис становился объектом нападок, а один раз его даже избили, сломав руку и проломив череп. Он выжил, но через месяц у него случился инсульт. Все это время миссис Харрис держала комитет, стараясь помочь тем, кто того желал: они инспектировали место содержания под стражей их детей, требуя неукоснительного соблюдения закона, помогала родителям преступников искать прощения у семей жертв… В общем, делала все то же самое, что делала для Джордана.

А потом взяли главаря.

И Джордана убили. Его нашли повешенным в камере, где он содержался один. Рядом с ним была записка, написанная не его рукой: «Мои родители разрушили жизни десятков людей. Они предатели, как и я сам. Я ожидаю, что они последуют за мной, но я сделал это раньше, чтобы не встретиться с ними там. Мне отвратительно, что в моих жилах течет их кровь. Похороните меня в братской могиле и не сообщайте им. Братья, простите!»

Начался суд. Понятное дело, что детей, не достигших шестнадцатилетнего возраста, отпустили, главарю дали пожизненный срок, его «замам» по двадцать лет. А «дети», выйдя из заключения, воссоединили братство и поставили цель: отомстить за главаря чете Харрисов.

Так Харрисы попали под программу защиты.

Из Майами их переселили в Техас, в городок под названием Галвестон, расположенный в юго-восточной части штата, на острове Галвестон у побережья Мексиканского залива. Население городка около шестидесяти тысяч человек, и он славен своими морскими курортами. Денег у Харрисов хватило, чтобы купить небольшой особнячок в Галвестоне, а чуть позже, когда они получили правительственные деньги, и ферму в пригороде.

Когда меня привезли к Харрисам, они полностью перебрались на ферму, сдав свой особняк для правительственных целей и получая ежемесячную ренту.

Дом на ферме был деревянным, двухэтажным, с красной черепичной крышей. «Американская мечта». Харрисы жили на первом этаже, у каждого из супругов была своя спальня (ни в одной из которых я не был), также на первом этаже располагались кухня и гостиная, но за все время мы едва ли раз пять собрались на кухне. Обычное наше место жизни – веранда, обходившая дом кругом по периметру. В зависимости от положения солнца мы сидели в той части веранды, где был тенек.

На ферме были куры – двадцать пять штук, три свиньи, две коровы и лошади – три гарцующих по полю коня, двое иссиня-черных, а один – рыжий. Когда меня только привезли, я не выходил из комнаты и смотрел на лошадей в окно, и только на третий день сумел заставить себя выйти на улицу, чтобы посмотреть на лошадей вблизи.

Харрисы встретили меня тепло и сочувственно. Они понимали, что это такое – быть под защитой правительства, не иметь своей жизни и не знать, что будет завтра.

Мы подружились и решили, что будем жить днем сегодняшним. Харрисы горевали по своему сыну, несмотря на все его поступки и боль, которую он им причинил. А я никак не мог справиться с обидой на всех и вся. Мы помогали друг другу.

На ферму приходили местные жители, подрабатывающие уходом за животными. За лошадьми ухаживала девушка по имени Лиона, и мы подружились с ней. Для нее я был Полом, сыном мистера Белгфорда от первого брака (такую фамилию сейчас носили Харрисы). Лиона учила меня верховой езде, и постепенно я втянулся. Главное в отношениях с лошадью – показать, что она тебе небезразлична. Лошадь никогда не будет по-настоящему близка к тебе, если ты будешь только человеком в седле. Мне понравилось ухаживать за Саймоном, рыжим красавцем трех лет. Я расчесывал его, водил на водопой, на пастбище, убирал в конюшне, помогал Лионе выстригать колтуны и извлекать клещей.

А ведь еще была корова. О, эта своенравная девушка. Она любила арбузы и внимательно следила за всеми, кто передвигался с этой огромной ягодой в руках. Ее большой карий глаз гипнотизировал идущего мимо кормушки человека, и если он удалялся или проходил мимо, то при первой же возможности мощная корова по кличке Скарлетт готова была это припомнить. Она могла ударить хвостом – при первом правонарушении, или оглушить мычанием – при втором, или встретить копытом в живот – на третий раз, коль уж вы ничего не понимаете.

Миссис Харрис облюбовала курятник – ее курочки ходили важными, сытыми и ухоженными. На ферме был небольшой бассейн (обязанность менять воду была моей), в который ближе к вечеру кур сгоняли на банные процедуры, после чего их запирали в надежный курятник, чтобы не добрались бродячие собаки и лисицы.

Со временем я настолько вжился в роль фермерского парня, что перестал тяготиться ранним подъемом, даже наоборот – утреннее пробуждение придавало мне сил. Я выпускал кур во двор, где предварительно рассыпал зерно, поил лошадей и корову, закидывал свиньям ботву и бежал на веранду пить кофе с проснувшимися Харрисами. После доения коровы Скарлетт к нам присоединялась Лили, девочка из соседнего фермерства.

Каждое утро мы обсуждали меню на день, и миссис Харрис составляла список продуктов, которые нужно купить в супермаркете на выезде из фермерского поселения. В магазин ездил мистер Харрис, потому что мне запретили покидать пределы фермы. После возвращения мистера Харриса из магазина и до обеда мы занимались хозяйством – что-то чинили, косили траву, убирались в сараях, шпаговали сено и утрамбовывали его на сеновалах, латали крышу и мастерили из дерева. Мистер Харрис (он просил меня звать его Томом) был прекрасным учителем. И хотя он сам не преуспел в резьбе по дереву, его экономических мозгов хватало на то, чтобы разобраться со всеми инструментами и продумать технологию. После обеда миссис Харрис отправлялась подремать часик-другой, а Том и я сидели на веранде и читали. На ферме было много книг. После пробуждения миссис Харрис кормила нас полдником, обычно это был легкий салат из свежих овощей, которые приносила с собой Лили, и занималась домашними делами до вечера. После полдника приходила Лиона, и я отправлялся на урок верховой езды до самого ужина. Иногда Лиона ужинала с нами, а иногда уносилась на своей Бертруде домой, чтобы наведаться в город потусить, тогда мы ужинали втроем. После ужина мы купали кур, запирали их в сарае и садились на веранду, читали до захода солнца.

Я полюбил стариков и настолько привык звать их родителями при местных жителях, что вскоре, даже когда мы оставались наедине, я называл миссис Харрис «мам», а Тома – отцом. Это случалось скорее несознательно, чем специально, меня никто не поправлял. Миссис Харрис тоже звала меня «сыном», но не Том. Том держал дистанцию, видимо, годами вжившаяся дисциплина не позволяла эмоциям взять верх. Я продолжал звать его отцом, и он не поправлял меня. Я жил на ферме уже больше года, но он так и не назвал меня «сыном» ни разу вне посторонних, хотя отношения у нас были именно такими – как у отца с сыном.

Весь этот год я не ложился позже десяти часов вечера. А после первых трех месяцев этого невольно заключения стал просыпаться не в семь, как обычно, а в пять тридцать, чтобы перед утренними обязанностями сделать пробежку вокруг нашей фермы, а потом еще три километра вдоль пруда и столько же обратно.

Лишнего веса у меня никогда не было, но после ежедневных пробежек я набрал целых семь килограммов. Правда, мышцами. Ноги и пресс стали рельефными, крепкими. Ягодицы упругими и подтянутыми. Мне нравилось, что творит со мной жизнь на ферме. Если бы не бесконечная тяжесть, пятитонными камнями давящая мне на плечи…

Раз в неделю на ферму приезжал федеральный маршал, под контролем которого мы находились. Также в доме имелась «тревожная» кнопка, нажатие на которую в течение десяти минут спровоцирует операцию «захват со штурмом». Маршал информировал меня о судебном процессе по делу Наркобарона (безрадостно), о происходящем в мире (так же безрадостно) и о жизни дорогих мне людей (просто ужасно). Каждый раз после его отъезда на меня наваливалась тоска и злость. Мне казалось, полиция и ФБР бездействуют, ничего не делают и только молча наблюдают, как мои близкие мучаются, как рушится моя карьера. Иногда мне даже казалось, что им это нравится.

Доступа к Интернету у меня не было. У меня остался мой айфон (без сим-карты), на который я закинул триста песен, включая все свои, и десяток клипов (включая Roberto). Я слушал их, смотрел клипы и предавался ностальгии. В моем сердце еще теплилась надежда, что когда-нибудь этого подонка возьмут, я выступлю в суде и все верну, все склею, все будет по-прежнему. Но каждый приезд маршала рушил мои надежды в прах.

* * *

Недавно я понял, что верю только в жестокие сказки. Если оглянуться назад, то события моей жизни – это сказки наоборот. Обычно в сказках все начинается плохо, но заканчивается очень хорошо. Но самые известные сказки не имеют счастливых концовок. «Дисней» все переврал. Они и начинались-то не очень хорошо, а заканчивались всегда плохо. «Русалочка», «Золушка», «Белоснежка»… В оригинальной версии все они кончились плохо. Очень плохо.

Об этом я не знал и сильно расстроился, если честно. Зато как пелена с глаз спала. Действительно, ну а как же может быть иначе? Ложь и жестокость преследуют нас с детства. Наверное, зря нам в детстве не показали эти сказки в оригинале. Это было бы честно и справедливо. Мы бы с детства знали, что бессмысленно ждать хорошего завершения истории. Все всегда заканчивается плохо. Других финалов не бывает.

До моего приезда на ферму я считал, что сказка в моей жизни была одна. Это – Джейсон МакКуин. Но теперь понял, что на самом деле сказок было много. Это Вася, Ника, Брэдли и, конечно же, Джо.

Все эти люди – каждый мне дорог по-своему – сделали мою жизнь настоящей, не дали упасть. Каждому из них я был нужен и важен. И сейчас, пока я вычесываю лошадей и читаю жестокие сказки, они скорбят. Ника – на ее глазах меня «убили». Честно говоря, я не видел ее в тот миг, во всяком случае, не помню, чтобы видел. Агент Томпкинс сказала, что Ника была в зале, это есть на внутренних камерах. Она пыталась залезть на сцену, но меня там уже не было. Она кричала за кулисами, а я уже ехал в аэропорт. Она ездила по Москве в поисках моего тела, а я летел в самолете в Америку.

Все свалилось на плечи Брэдли. И заботы о Нике, и потоки расспросов полиции, и приставания журналистов. Дальше – только хуже. Обвал коммерческого проекта под названием «Джейсон МакКуин» – это огромные проблемы. Достаточно вспомнить, что было в тот момент, когда с дистанции сошла Алиша, чье место занял я. А что теперь?

Контракты, страховка, диски, музыка, турне… Все грандиозные планы разрушились как песчаный домик под ливнем. И кому-то придется держать ответ перед всеми, кто был заинтересован в проекте. Вернее, не так. Перед теми, кто имел интерес в этом проекте. Насколько я могу судить, таких людей не очень много, но, увы, люди это не обычные.

Мои подозрения подтвердила агент Томпкинс. Она приезжала с визитом дважды. И оба раза не с самыми лучшими новостями.

– Достаточно тяжелая ситуация у Ники Домбровской, – сообщала она. – Мы сделали, как вы просили. Завещание изготовлено, и оно оглашено нотариусом. Однако мистер Джейкоб Коннор предъявил финансовые требования к вам, вашему имуществу и к самой Нике Домбровской. Суммы астрономические: два миллиона долларов. Как вы понимаете, мы не можем вмешаться. Скорее всего, деньги у нее заберут.

– Что?!

– Именно так. Далее, Брэдли Морган. Его уволили из «Коннор Дистрибьюшн», он уехал из Америки и живет у брата, Джо Моргана. Насколько мне известно, Брэдли Морган также соответчик по иску Коннора.

– Вы должны что-нибудь сделать! – сказал я. – Я не могу оставить своих друзей в такой ситуации. Во всем виноват я! Это мои долги, мой провал. При чем здесь они?

– Я сожалею, мистер Белгфорд, – с нажимом на мое очередное липовое имя ответила агент Томпкинс, – но мы не можем вмешиваться в обычные гражданские правоотношения.

– Идите вы к черту!

И она ушла. И возвратилась через несколько месяцев, чтобы сообщить еще несколько неприятных вещей. Я слушал ее спокойно, понимая, что, даже если выйду из себя, это ничего не изменит, потому что ей плевать. Кроме того, ее визиты – ее собственная инициатива, и если ей не понравится, как я себя повел, агент Томпкинс просто больше не приедет. Жизнь так и будет идти своим чередом, только я ничего не узнаю о происходящем. А я хотел все знать. Я хотел знать, сколько горя я принес. Что еще умудряюсь разрушать даже после своей «смерти».

– Страховая компания отказалась выплатить какую-либо страховку, сославшись на преступную халатность ваших менеджеров, – сказала агент. – Мне очень жаль, но, скорее всего, Нику Домбровскую и Брэдли Моргана будут преследовать в уголовном суде.

– Что?!

– Именно так. Я не располагаю полной и достоверной информацией, но страховая компания считает, что понесла убытки в виде недополученной прибыли в связи со срывом страхового контракта. К ее претензиям присоединяется «Коннор Дистрибьюшн» и Live World Company, которые также подсчитывают убытки. Я видела гражданские иски от этих двух компаний. Они вложили в вашу раскрутку больше пяти миллионов, надеясь выручить с каждого вложенного доллара как минимум по шесть.

– Вы говорили, иск предъявлен на два миллиона.

– Верно, чистых убытков. Это второй иск, об упущенной выгоде.

– Понятно.

– Мне очень жаль.

– Вы можете хоть что-нибудь сделать?..

– Нет, я сожалею. Я получила консультации министра юстиции, генерального прокурора. Мы не можем помочь. Это оборотная сторона медали.

Естественно, Коннор и компания начали спекуляции. Я не был удивлен, узнав, что они избавились от Брэдли. Его выгнали, и Брэдли потерял доступ к каким-либо бумагам, потому что все документы хранились на серверах «Коннор Дистрибьюшн» и его дочерних компаний. Любую отчетность можно подделать, любые бизнес-планы скорректировать. Правду все равно никто доказать не может. Кроме, пожалуй, Ники.

Она занималась всеми финансовыми вопросами, вполне вероятно, у нее остались копии каких-то документов. Но Ника в Москве, процесс идет без ее участия. А Брэдли в Лондоне. Оба они не граждане США, и только уголовное преследование может их вытащить из страны пребывания. Хотя, помнится, отец мне говорил, что Россия своих не выдает.

Цифры знает и Брэдли, но знает только на основе своих записей и корпоративной почты, доступ к которой, я уверен, также у Коннора. Никаких доказательств, что в проект вложено в сотни раз меньше, чем заявлено в исках, нет. И что делать?

Миссис Харрис никогда не занималась бизнес-вопросами, а вот опыт мистера Харриса, Тома, мне был важен. Я долго не мог осмелиться завести разговор о своих проблемах, но в конце концов решился. Том, казалось, был даже рад поучаствовать в дискуссии, отличной от наших обычных тем о коровах, заборе и протекающей крыше.

До этого момента мы никогда не говорили о том, чем занимался я. Но Харрисы все знали. Я вкратце обрисовал Тому ситуацию, особо не рассчитывая ни на что. Мне хотелось услышать мнение человека, который когда-то занимался финансовыми делами, был сведущ в этом вопросе.

– Наверное, это будет несколько сложнее объяснить, чем кажется, – начал Том. – Но времени у нас навалом, так что слушай. Финансы – вещь очень нестабильная, несмотря на то что имеют вполне себе физически твердое состояние – валюта, золото, материальные блага. Но их оценка – самое важное – это их ценность. Сегодня на доллар ты купишь банку колы и шоколадный батончик, а еще десять лет назад мы могли на эту сумму заправить бензином полный бак. А через десять лет доллара тебе едва ли хватит на порцию картофеля фри в «Макдоналдсе». Оценка денег падает, жизнь дорожает. Но есть еще более важная вещь, чем деньги, это – время. Деньги должны работать, и чем больше они лежат без дела, тем дешевле становятся. Если положить доллар в носок и запрятать его на чердак, то через пять лет от этого доллара останется пара центов. А купюра не изменится. Жизнь изменится, и твой пришелец из прошлого обесценится. Ты понимаешь?

– Да, понимаю.

– Тогда смотри дальше. Упущенная выгода порождает два убытка. Первый – отсутствие самих денег тогда, когда на них рассчитывали. И второй – заработок, который они бы принесли, если бы были в наличии. Ведь его также недосчитаются.

– Постойте, вы хотите сказать, что эти виртуальные деньги к определенному моменту должны приумножиться?

– Конечно! Любой бизнес-план должен учитывать стоимость денег. Если компания планирует зарабатывать деньги только исходя из стоимости денег на момент запуска компании, то шарагу можно закрывать.

– Никогда об этом не думал.

– Ну тебе и не нужно об этом думать, – с улыбкой ответил Том. – Хотя, может быть, я и не прав. В конце концов, ты занимаешься делом, которое должно приносить доход, иначе оно развалится, и ты останешься ни с чем. Наверное, ты должен об этом думать.

– Вы считаете требования этих типов обоснованными?

– Абсолютно точно обоснованными, – подтвердил Том. – Но не в отношении суммы. Там бы, конечно, посчитать. Мне кажется, несколько сотен лишних прибавлено на случай, если судье вздумается уменьшить цену иска. Я помню, как одна страховая компания отказалась выплачивать нам страховку за кредит, который мы страховали у нее. Мы посчитали, сколько денег потеряли, посчитали, сколько могли бы заработать до момента гипотетической выплаты этих денег, и подали в суд. Судья все деньги взыскала, а упущенную выгоду сократила вдвое, мотивировав свое решение тем, что на дворе финансовый кризис и столько, сколько мы заявили, мы бы не заработали. Руководство приняло решение отныне прибавлять в цену иска несколько сотен на подобные случаи.

Я был ошарашен. Стоимость денег! Да мне в голову такие мысли не приходили. Деньги для меня всегда были лишь платежным средством, и особого колебания я не замечал. Но после сказанного Томом задумался: а мог ли принести мой проект ту прибыль, которую рассчитывал получить Коннор? Без калькулятора тут не обойтись.

– Но, отец, – сказал я торопливо, поймав мысль, – если разобраться, то эти деньги Коннору должен не я. Ведь не моими же силами был нанесен убыток. Не от меня зависело. Что я мог сделать? Какой у меня был выбор?

– В этом, конечно, будет разбираться суд. Но ты не забывай одну деталь: гражданский суд уже нашел причину нанесенных убытков. Не твоя так называемая смерть, а халатность твоего менеджмента.

– И что? Да как можно оценить, во сколько эта халатность встала? Да и какая халатность?!

– Дима, дорогой мой мальчик, не я судья, – с улыбкой ответил Том. – Ты спросил, я отвечаю. Я могу говорить тебе то, что ты хочешь слышать. Но оно тебе нужно? Чтобы я врал?

– Нет.

Том кивнул и задумался. А я мучился. Может быть, Том видит что-то такое, что не вижу я?

– Ты знаешь, ты снова прав, – сказал он. – Я думаю, что тебе потребуется очень хороший юрист, когда все закончится.

– Зачем?

– Ну посуди сам. Все процессы, которые проходят сейчас, исходят из того, что тебя «убил» злоумышленник, воспользовавшись халатностью твоего менеджмента. Верно? Хорошо, с этим спорить бессмысленно. Тут ничего не попишешь – судебное решение вступит в силу (если еще не вступило) и обратного хода нет. Но когда все закончится, ситуация будет совершенно иной.

– Ты считаешь, что можно инициировать новый суд? В связи с другими обстоятельствами?

– Нет, Дима. Фактически никакие обстоятельства не поменяются. Ведь как халтура была, так она и осталась. Но ты знаешь правду, и она оставляет след, письменный, доказуемый.

– У тебя тупой сын, отец. Я не понимаю, о чем ты!

– Сейчас поймешь. Скажи вот что – под твой проект создавали отдельное юридическое лицо?

– Нет, мы все были сотрудниками «Коннор Дистрибьюшн». Это плохо?

– Нет, это очень хорошо! Не дошло?

Я разозлился. Да что же такое? Почему я тупой такой?!

– Нет, прости.

– Все придет с опытом, дорогой мой Дима. Все просто: посчитай свои убытки.

Меня оглушило. Через минуту я вскочил и полез обниматься со стариком. Боже мой, ну что бы я без него делал? Ну конечно же! Если все – «Коннор Дистрибьюшн», Live World Company и страховщики – считают свои убытки от халатного поведения Ники и Брэдли, то почему бы не посчитать убытки мне?

– Ты гений! Ведь правда! Все, что я потеряю в результате всех процессов, – это мои убытки от действий ФБР! А когда правда выяснится, то мне даже не потребуется что-то доказывать, ведь судебными решениями будет четко установлено, сколько прибыли должны были получить «Коннор Дистрибьюшн», Live World Company и страховщики! В любом случае моя прибыль должна быть больше, потому что все эти деньги они берут с меня! И если у всех истцов неплатежеспособные ответчики, то у меня будет самый что ни на есть твердый – государственная казна! Мне заплатят!

– Так точно, сэр! Это будет сложная битва, но я думаю, ты справишься, Дима.

– Спасибо, Том!

– Боже! Сколько времени! – спохватился Том. – Мы выбились из графика, а крыша на сарае сама по себе не залатается. Пойдем.

* * *

Этой ночью я не мог уснуть. В голове взрывались салюты, я хотел действовать. Но что-то останавливало меня, и к утру ответ пришел. А по ходу с ним – и две песни. Совершенно экстравагантные мелодии, коих в моей голове никогда не было. Я расчертил тетрадку в нотную линейку и записал ноты, подстраховавшись мычанием на телефон. Главное – мелодия, а текст напишет Вася.

За ночь в моей голове пронеслись разные мысли. Я хотел воспользоваться экстренным звонком (у нас был один телефон для «экстренных», но не связанных с опасностью для жизни звонков) и вызвонить федерального маршала и агента Томпкинс. Я хотел рассказать им, что будет, когда все закончится. Хотел попросить их включить мозги и придумать способ, как помешать Коннору нажиться на моей «смерти», а потом мне стало страшно.

А что, если, оценив этот ущерб, они решат, что мне лучше оставаться на ферме вечно? Или – того хуже – действительно умереть? Ведь о моем спасении знают немногие. Харрисы и только те, кто заинтересован в моих показаниях. Что, если ФБР, получив требуемое, уничтожит меня, как ненужную тряпку?

Кое-как я дождался утра. Мне нужен был совет Тома.

Он вышел, как обычно, около семи утра на веранду, где его поджидал я, вне себя от волнения, с горячим термосом кофе для него. Миссис Харрис тоже проснулась и сильно удивилась, увидев меня такого.

– Я смотрю, у тебя была непростая ночка? – усмехнулся Том.

– Том, ну что ты такое говоришь! – возмутилась миссис Харрис. – Это ты во всем виноват! Взбередил парню голову!

– А он сам напросился!

– Да, мам, отец мне очень помог. Но у меня еще остались вопросы.

– Ну вы пока беседуйте, а я приготовлю завтрак, – сказала миссис Харрис и удалилась в дом, оставив нас наедине.

Я изложил Тому свои мысли. Утром ночные страхи казались мне уже не такими пугающими, особенно после того, как я выпустил из загона кур. Глядя на их деловитое копошение, мне показалось смешным, что кто-то может меня убить прямо тут, у них перед клювами. Глупо как-то.

– В твоих рассуждениях есть здравая мысль, – проговорил Том. – Я бы не стал рисковать. Тем более они действительно ничего не могут, зато могут придумать, как защититься от тебя и твоих претензий. Ну чем они могут помочь твоим друзьям и коллегам? Прийти в суд и сказать – они не виноваты, поверьте нам на слово? А вот если ты скажешь им, что собираешься сделать, то, вполне вероятно, тебя может ожидать очень неприятный сюрприз.

– Значит, молчать?

– Это решать тебе. Но если ты спрашиваешь мое мнение, то я бы не сказал ничего. Я бы просто подал иск.

– Так я и сделаю.

Нельзя сказать, что я успокоился. Меня страшила битва, но я хотя бы знал, что у меня будет оружие. Это немного смягчило мой страх, и жизнь вошла в более или менее нормальное русло.

На моем телефоне были фотографии родителей, Лизы, Ники, Васи и Брэдли. Я смотрел на них каждый вечер, улыбался. Родителей, Лизу и Нику целовал, с Васей говорил.

* * *

В апреле начиналась жаркая пора. Мы с Томом готовили сараи для запасов, на ферму приходило все больше местных жителей – устраивались на лето на работу. Мы потихоньку обживали ферму, решили завести больше животных, всерьез заняться сельским хозяйством. Вечерами я был погружен в работу над песнями, а Харрисы читали книги рядом на веранде. Все дни напролет для нас с Томом находилась работа. Миссис Харрис занялась садом – в климате Техаса сложно вырастить пышные культуры, но и в здешних условиях вполне можно обустроить сад. При помощи рукастых местных мы соорудили площадку для сада, а миссис Харрис увлеклась засадкой, позабыв про вечерние купания кур. Это добавилось к моим обязанностям.

Так мы и жили. Пока однажды не раздался телефонный звонок.

«Экстренный» телефон сообщил, что наша жизнь кардинально меняется в очередной раз. Наркобарона взяли, начался судебный процесс. И, скорее всего, в ближайшее время мне нужно будет дать показания.

Для меня остался невыясненным вопрос – как Наркобарон повелся на мою «смерть»? Ведь киллера, насколько мне известно, не поймали. А значит, он мог сообщить, что не убивал меня. И все это – спектакль. Но этот вопрос я не задал, оставив на потом. В конце концов, это было не так важно. Следствие подтвердило, что Наркобарон под судом – именно тот человек. И я видел его фото. Пузо, мясистые губы, колечки иссиня-черных волос, взгляд… И улыбается так по-цыгански, как будто сама мать-природа защитит его, оградит от бед. Мне кажется, он был одет в ту же шубу, что и тогда, на трассе, когда меня везли в Листвянку, а я думал, что это мудила Маруф творит безумства. Господи, как же давно это было…

«Неужели все закончится?»

Я был рад, но очень жалел стариков. Том загрустил, а миссис Харрис я застал плачущей на кухне накануне дня отъезда. Она готовила праздничный ужин. Прощальный ужин. Индейку, по ее личному рецепту, лимонный пирог и харчо.

Я обнял ее, она повернулась ко мне и долго плакала на груди.

– Я знала, что это произойдет. Это правильно, так и должно быть. Но, сынок, не забывай нас.

«Но я не ваш сын, миссис Харрис», – должен ответить я. Но я не мог. Это было сильнее меня.

– Конечно, мам, – ответил я.

И она улыбнулась.

Мы крепко обнялись. Миссис Харрис долго не отпускала меня, и мне не хотелось отрываться от нее. Мы мало обнимались за этот год, а зря. Ее тепло еще долго будет меня согревать.

Том, прощаясь, держался лучше жены, но по дрогнувшей руке, сжимающей мою ладонь, я понял, что ему тоже тяжело. Мы прижились, стали родными.

– Спасибо вам за все, – сказал я.

– Береги себя… сын.

Он сказал это. Я обнял старика, а отпустив, быстро пошел к машине, сел на заднее сиденье, положив рюкзак на колени, и уехал. Я знал, что больше никогда их не увижу.

И они знали.

Они так и остались стоять рядышком на веранде, возле кресел-качалок, где мы проводили вечера. Миссис Харрис машет мне, а ее фартук треплет ветер. Том стоит, не двигаясь, и только в руке дрожит книга.

 

Игорь

Специализация Игоря – не наркотики, не наркобанды и не наркотрафики. Его это совсем не интересовало, это было до того скучно и неинтересно, что аж скулы сводило. И присутствовать на совещании, посвященном теме борьбы с незаконным оборотом наркотиков, ему совершенно не хотелось. Наркоманы – жалкие безвольные существа, зависимые от своего блаженства, – не стоят его внимания. А наркоторговцы – огромный спрут, бороться с которым бесполезно. Человеческая масса, потребляющая наркотики, будет всегда, до тех пор, пока люди не научатся держать свои зависимости при себе. Бороться с предложением, когда есть спрос, бесполезно. Отрезаешь одну голову – появляются две другие. Чем больше голов срубишь, тем больше их вырастет.

А в условиях, в которых находится общество сейчас, бороться с наркоманией бесполезно. Это просто время и деньги на ветер. Но не бороться тоже нельзя. В поисках денег для достижения своего блаженства безвольные люди становятся кровожадными монстрами, плюющими на частную собственность, здоровье и жизни людей. Они грабят, насилуют, убивают – все ради дорогой дозы. Жизни обычных людей ломаются, люди гибнут, и все ради удовольствия торчков.

Однако государство считает, что во всем виноваты те, кто удовлетворяет спрос. Но Игорь так не считал. Он считал, что виной всему те самые торчки, становящиеся жестокими ворами и убийцами, когда кончается их священное блаженство. Перебить их всех – и проблем не будет. Но с Игорем не согласны государство и Конституция. Так делать нельзя. В части употребления наркотиков торчки закон не нарушают, это их право. Хотят расплавлять свои мозги – флаг в руки. А вот способы, которыми они добывают этот расплавитель мозгов, – зона особого внимания со стороны правительства, и если эти способы сопряжены с незаконным получением денег, то это уже сфера уголовного кодекса. Рано или поздно все торчки становятся добытчиками денег незаконным способом, ведь с каждой дозой они становятся все меньше и меньше похожими на людей, и общество их отторгает, забирая возможность зарабатывать честным путем.

Но разве никто не видит, что это порочный круг? Что это – химера, которую не поймать? Слепо следуя за блаженством, которое становится с каждым днем все призрачнее, обостряя их зависимость, торчки теряют возможность быть полноправными членами общества. Общество отторгает их, и они идут против слабых членов этого общества – стариков, инвалидов, женщин и детей. Этот круг разомкнуть нельзя, не пожертвовав самой малой, самой незначительной частью в этой цепи – торчками. Ими нужно пожертвовать раз и навсегда, лишь в этом выход. Но закон запрещает истреблять людей, пусть даже они, эти самые люди, готовы истребить других людей, не гнушаясь никакими способами.

А все, что могло породить правительство в этой ситуации, – это дотировать наркоманов. Ведь они воруют лишь с одной целью – купить дозу. Стало быть, если эту потребность удовлетворить, все будет хорошо.

Когда Игорь услышал эту идею, он рассмеялся. Ему показалось, что дяди из Госнаркоконтроля так шутят. Когда оказалось, что нет, – он испытал шок. Как так? Давать наркоманам деньги на дозу?

Но программа предполагала обеспечение наркоманов дозами, а не деньгами. Впрочем, хрен редьки не слаще. Им давали то, что им было нужно, и ждали, как будет изменяться их поведение.

В качестве экспериментальной области выбрали Иркутскую область. Там, в одном из городов, был открыт научный центр по исследованию поведенческих моделей лиц с нарушением воли. Наркоманы, ставшие на учет, изучались, им ставился диагноз и выписывались наркотики – ровно в тех дозах, которые позволяли удовлетворить их тягу. Поначалу ученые возликовали – две недели эксперимента показали, что, уколовшись, наркоманы ведут себя прилично. Никого не грабят, никого не трогают и вообще милашки.

Однако на третью неделю все вышло из-под контроля.

И главная причина тому – мало. Получая бесплатную «выписанную» дозу, наркоманы насытились этим объемом довольно быстро – за две недели. Не подгоняемые адреналином в поисках денег и продавцов, они расслабились и разошлись. Им хотелось развлечений, увеличения дозы и прочих радостей жизни. И они пошли в разгул.

За третью неделю эксперимента все участники-торчки оказались под арестом за тяжкие преступления, погибло 44 человека, включая двоих несовершеннолетних детей. Программа была досрочно свернута, следы подчищены.

На совещании еще долго обсуждались результаты программы, а потом, неожиданно, в дело вступила серьезного вида женщина. До этого она сидела, не двигаясь, внимательно слушала.

– В результате трагических событий, произошедших в Иркутской области прошлой зимой, в регионе произошел коллапс, – начала она, даже не представившись. – Это не связано с реализацией программ, хотя точно мы не можем быть в этом уверены. Информации такой на сегодняшний день нет, будем исходить из этого. После ухода Барона и его семьи начались перебои с поставками, в результате чего произошел резкий скачок насилия. Судя по тому, что буквально через три месяца ситуация стабилизировалась, есть основания полагать, что ниша вновь занята. У нас нет достоверных данных, кто ее занял – либо вернулась прежняя цыганская семья, либо пришли новые люди, но наркотики в регионе снова есть.

– То есть власть захвачена? – уточнил Игорь.

Докладчица посмотрела на него укоризненно и ответила:

– Если вы имеете в виду, что в регион вернулись люди, обеспечивающие бесперебойный незаконный оборот наркотических средств, то да, там снова царит идиллия, поставки своевременные, криминальных разборок нет.

* * *

Совещание закончилось. Игорь вышел из кабинета. Там было душно и пахло смесью дорогого парфюма. Игорь не любил, когда люди так сильно злоупотребляли ароматами, но делать нечего. Он собирался отправиться к себе и заняться наконец горой бумаг, свалившихся после отпуска, но босс велел зайти к нему.

– Ты слышал, что сказала эта дама из аналитики?

– Что в Иркутской области снова все тихо?

– Да. Понимаешь, к чему все идет?

– Вы о чем?

– Я о том разговоре, который состоялся у тебя с женщиной от Барона, – ответил босс. – Как бы не задумали они чего плохого.

– Цыганка сказала, что передел власти не произошел, что за ребенком Арсена и Лизы объявлена охота, и ровно все наоборот сказала наш аналитик, – ответил Игорь. – Аналитик могла ошибиться?

– Конечно, могла, – задумчиво проговорил босс. – Но я склонен ей верить. Она сказала, сколько прошло? Три месяца спустя уже передел произошел? Еще Сашу Лаврова не убили, а там уже все наладилось. И это было год назад. Этот так называемый бизнес – наркотический – очень неустойчивый. Там все быстро разрушится, если не будет нормального, сильного хозяина. Так что я не думаю, что аналитик ошибается. Скорее всего, ты прав, и Лиза Лаврова жива, и живет в Америке. Надо понять, от кого она скрывается, а все следы начинаются в Иркутске. Поезжай в Иркутск, проверь там. Нечисто там, ох нечисто. Надо спасти девочку, пока беда не случилась.