Саша

Я подготовил наступление по всем фронтам. Первыми попали агенты ФБР, которых я раздавил своим отказом от сотрудничества в тот самый день, когда меня забрали от родителей (я настолько привык считать Харрисов родителями, что даже мысленно не называл их иначе). Агенты непонимающе хлопали глазами, а я молча писал заявление об отказе в сотрудничестве. Я знал, что должен буду возместить государственные убытки и всю остальную чепуху, которую на меня возжелают повесить, но мне было плевать.

– Что вы хотите? – услышал я наконец.

И я сказал, чего хочу. Я хотел защитить себя и свои права, хотел защитить своих друзей. Оказывается, этого не хочет больше никто. Все, что мне требовалось, – это хороший адвокат, который сумеет сделать то, что нужно.

И такого мне нашли буквально в течение трех часов. Мистер Уильямс меня впечатлил, несмотря на то что был очень молод. Высокий, плотный, со щетиной, причудливым рисунком охватывающей подбородок и щеки. В его глазах я увидел то, что меня убедило в его компетенции – безоговорочная уверенность в себе.

Мы подписали соглашение с адвокатом – 35 % от присужденного достанется ему, и он приступил к исполнению моего плана.

Я жил в отеле в Лос-Анджелесе, недалеко от здания суда. Из номера я не выходил, ожидая, когда наступит день икс. День моего свидетельствования в суде. Мой новый день рождения. Я общался только с мистером Уильямсом, который дал подписку о неразглашении и наносил мне визиты (телефонной связи и Интернета у меня по-прежнему не было).

Прокуратура подала ходатайство о вызове незапланированного свидетеля, и судья должен был рассмотреть это ходатайство завтра, 12 ноября. А сегодня адвокаты Наркобарона получили копию ходатайства, в котором указана моя фамилия.

Я сидел у телевизора в ожидании новостей.

Шестичасовой выпуск порадовал меня заголовком: «Перед судом предстанет покойник». Ну здорово. Я защелкал пультом. Более словоблудные телеканалы расщепились на два лагеря, и их анонсы выглядели примерно так: «Обвинение цепляется за робертинку» и «Опечатка или чудо?». Никто не верил, что перед судом предстанет мистер Джейсон МакКуин, но для меня их мнение ничего не значило. Меня волновали лишь четверо – Вася, Ника, Джо и Брэдли.

Что подумают они, увидев эти выпуски? Что они почувствуют? Наверняка не поверит Ника, а Васька определенно поверит. Он верит в чудеса, несчастный лопух. Брэдли… Не знаю даже. Будь я на его месте, наверное, бы не поверил. А вот Джо… С ним все совсем непросто. Я совершенно не знаю этого человека и даже представить себе не могу, во что он верит, кому он молится.

Этот вопрос меня волнует, и сильно, но, увы, раньше чем завтра я ничего не узнаю. Сначала должно пройти судебное заседание. Конечно, изведу себя, измучаю, но, черт возьми, уже завтра я все буду знать.

С этой мыслью я уснул.

А утром мистер Уильямс подписал у меня девять исков и повез их в суд, в машине рядом с ним ехал я. Я должен ждать в авто до тех пор, пока судья рассматривает ходатайство. Когда он его удовлетворит, я выйду из этого авто, прошествую в зал судебного заседания и покажу на Наркобарона. Я сделаю это с особой ненавистью и злобой. Я испепелю его взглядом, а может быть, накинусь на мерзкую тварь прямо в зале суда и порву его на мелких цыганят. Я его ненавидел за то, что он сделал с моей жизнью. Я ненавидел его за каждую минуту, проведенную в подземелье; за каждый из последних вздохов мамы; за растерзанного отца; за пропавшую Лизу – за все.

* * *

– Что пошло не так, я не понимаю… Как отказали? Как нам могли отказать?!

Агент что-то отвечала в трубку, а мое сердце сжималось и трепыхалось, как у ребенка, принесшего первую двойку по правописанию. Вот так просто – отказали, и все. Авто разворачивается и едет обратно в отель, я поднимаюсь в номер, раздеваюсь и жду. Тактичный стук в дверь. Привет, агент Томпкинс.

– Мне очень жаль, Джейсон, ситуация вышла из-под контроля. Судья запретил вызывать вас в качестве свидетеля.

– Почему?

– Это процессуальная ошибка. Мы должны были заявить вас в качестве свидетеля до начала процесса.

– И почему не сделали этого?

– Потому что вас бы убили еще до начала первого заседания.

– А что толку во всем этом, если я не могу дать показания?

– Мы что-нибудь придумаем.

Но мне надоело. Мне все это смертельно надоело. Их правила. Их ошибки. Страдаю я, страдают мои друзья. Моя семья убита, моя жизнь разрушена. А они «что-нибудь придумают». Я не уверен, что это справедливо. Нет, не так. Это несправедливо, черт возьми! Это ни хера не справедливо!

– Вы сделали достаточно, теперь действовать буду я. Верните мне мои документы и скажите, где я могу взять свои деньги.

– Не торопитесь, Джейсон, мы все уладим…

– Нет, агент Томпкинс, вы ничего не уладите.

– Но наши юристы уже работают над решением вопроса…

– Это не вопрос, черт побери! Это моя жизнь!

Агент опешила. Ее глаза сделались большими, того и гляди полопаются веки от напряжения, а яблоки с глухим «плюм» выплюнутся из глазниц.

Я надел туфли, накинул пиджак и взял из ее рук мои документы и конверт с деньгами. Вышел из номера под удивленными взглядами охраны и спустился на лифте на первый этаж. Из таксофона я позвонил мистеру Уильямсу и попросил его приехать в отель. Он ответил, что будет в течение трех минут.

Я жду. У мимо идущего парня стреляю сигаретку и глубоко затягиваюсь. Интересно, Ника придумала способ находить зажигалку?..

– Джейсон?!

Мистер Уильямс удивлен, да оно и понятно. Я один на улице, докуриваю сигарету. Мимо ходят люди. И никаких агентов поблизости.

– Да, мистер Уильямс, это я.

– Зовите меня Пол, садитесь в машину.

Я сажусь и рассказываю, что произошло. Он недолго думает, после чего говорит:

– Надо ехать к нам в офис, уголовные дела не моя стезя, но даже я вижу как минимум один выход из этой ситуации. Уверен, мои коллеги знают, что делать.

И правда, они знали. Не прошло и трех часов, как я подписал заявление о вступлении в дело в качестве потерпевшего, и курьер понесся в суд. В пять вечера он вернулся с отметкой о принятии канцелярией суда на копии заявления.

 

Камера, мотор, начали!

– Меня зовут Джейсон МакКуин, это мой псевдоним, и так написано в моих документах. Это вымышленное имя, придуманное для того, чтобы я мог участвовать в программе защиты свидетелей в Америке. Родился я в Иркутске, это Россия, Сибирь. При рождении меня звали Александр Лавров, однако после того, как Наркобарон убил моих родителей и сестру, меня поместили под российскую программу защиты свидетелей и присвоили имя Дмитрия Грановского. Так или иначе, я – тот человек, который видел Наркобарона в лицо и может его опознать. Я не говорю его имя, потому что не знаю его имени. У меня есть фото, вот, я его показываю – это он, на первой полосе газеты «Таймс Легал». Тут еще заголовок: «Адвокаты Наркобарона оказались умнее и не дали слова покойнику». Покойник молчать не будет. Сегодня, восьмое июня, я жив. Вполне возможно, что после моего заявления я не доживу до того дня, когда смогу выступить в суде и рассказать все, указать на Наркобарона. Поэтому мы записываем это видео. Человек на фото в газете убил моих родителей и мою сестру. Он держал меня в плену, в клетке, как животное. И это он нанял убийцу, чтобы снести мне голову на сцене во время концерта в Москве, но правительство США опередило его, инсценировав мою смерть. Я обращаюсь ко всем, кто меня сейчас смотрит: если я не смогу выступить на суде над Наркобароном, знайте – меня убили на самом деле. Спасибо за внимание.

Видео отправили в суд, напрямую судье, и в десять вечера я сидел напротив судьи в его кабинете.

– Вы понимаете, чем рискуете, раскрывая себя таким способом? – спросил судья. На нем не было мантии и парика. Он выглядел как обычный мужик предпенсионного возраста, уставший и совершенно не страшный.

– Нет, не понимаю. Я вообще больше ничего не понимаю. Я думал, что я все делаю правильно. Оказалось, что нет. Но тогда от меня мало что зависело, а я ненавижу находиться в зависимости от чьих-то ошибок и решений. Чаще ошибок, чем верных решений. Пусть это будут мои ошибки.

– Я понимаю ваше негодование. Честно говоря, я был сильно удивлен сегодня получить такое ходатайство. Это верх непрофессионализма не знать столь элементарных вещей. Вы понимаете, что такое состязательность сторон?

– Понимаю.

– Обязанность суда – обеспечить состязательность. И вызов незапланированного свидетеля – это прямое нарушение состязательности. Этого не будет в моем суде.

– Я рад, что интересы Наркобарона охраняются столь строго.

Я понял, что сказал лишнее. Но, на удивление, судья не обиделся.

– Еще раз подчеркиваю – я понимаю ваше негодование. Я понимаю это все, поэтому и пригласил вас сюда. Через час соберется весь состав суда, и мы заслушаем ваши показания. Это не совсем по правилам, но я лично уведомил всех о заседании, пусть только попробуют не явиться.

И меня прорвало. Сначала я икнул, не сводя глаз с судьи. Потом щеку щекотнула слезинка. Потом я всхлипнул и, сам того не ожидая, вдруг разрыдался в голос.

Я рыдал, а судья не торопил меня, делая вид, что чрезвычайно занят бумагами на столе.

* * *

– Судебное заседание объявляется открытым! – провозгласил судья.

В зале суда не было посторонних. Только участники процесса. Судья со своей свитой, команда прокурора в лице троих плюс мой адвокат – партнер мистера Уильямса Александр Корбан, шестеро адвокатов защиты, а подле них – напуганный Наркобарон. Я сидел в одиночестве за командой прокуроров, не сводя глаз с Наркобарона. Он не смотрел на меня вообще. Когда его завели в зал, ничего не понимающего и напуганного, он мазнул взглядом по моему лицу и остановился как вкопанный, уперев взгляд в затылок конвоира. Его подтолкнули и усадили на скамью возле адвокатов. Они в шесть ртов что-то ему интимно шептали, но он не реагировал совершенно.

– Итак, уважаемые участники процесса, уведомляю вас о вступлении в настоящее уголовное дело нового истца – мистера МакКуина, который предъявляет, от своего имени, обвинения к подсудимому. Он обвиняет подсудимого в убийстве его матери и отца, в похищении сестры, в похищении и незаконном лишении свободы, в насилии, в том числе сексуальном, и побоях. Преступления произошли на территории Российской Федерации, город Ангарск Иркутской области. Подсудимый, вы признаете вину в содеянном?

– Наш подзащитный вину не признает, – с резким криком вскочил адвокат. – Мы хотели бы заявить протест…

– Протест отклонен, – резко осадил его судья. – Я прошу вас сесть. Слово дается подсудимому. Подсудимый, я задал вам вопрос.

Наркобарон молчал.

– Не отвечать – ваше право. У гособвинителя есть что добавить?

– Да, ваша честь, мы просим объединить уголовные дела в связи с тождеством обвинений.

– Отказано, – ответил судья. – Свое дело вы доведете до конца самостоятельно, и посмотрим, что у вас выйдет. А мистер МакКуин вправе самостоятельно действовать, что, собственно, и делает. Всех заинтересованных лиц я уведомляю, что свидетельские показания мистера МакКуина находятся в распоряжении суда, их копию стороны могут получить завтра утром в судебной канцелярии. Личность истца подтверждена, никаких сомнений в дееспособности и идентификации этого молодого человека у меня нет, не будет их и у присяжных. Вполне возможно, мы освободим мистера МакКуина от присутствия в суде вообще, учитывая, что располагаем вполне подробными видеопоказаниями. На сегодня мы закончим. Всем спокойной ночи. Мистер МакКуин, несмотря на теплую погоду даже в ночное время, я бы рекомендовал вам одеться теплее и защищать… глаза от ветра.

Я надел солнцезащитные очки и ждал Александра. Адвокат вскоре подошел ко мне и улыбнулся.

– Все отлично! Идемте, машина на парковке у здания.

Но не успели мы выйти, как меня оглушили стрекот затворов фотокамер и громкие крики:

– Джейсон? Джейсон МакКуин, это правда вы?!

– Джейсон! Посмотрите в камеру!

– Джейсон, почему вы это сделали?

– Джейсон, вы будете комментировать?

«Идите все не хер», – говорю я мысленно и следую за Александром. Толпа журналистов (боже, их больше, чем когда-либо я видел!) следует за нами, не отступая и не затыкая ни своих ртов, ни затворов. Мы спускаемся к машине, и я останавливаюсь – журналисты вмиг встают передо мной, образуя полукруг, скрещивают свои микрофоны, как волшебные палочки.

– Доброй ночи, – говорю я. – Отвечу сразу на три вопроса. Нет, это была не моя идея. Я не хотел умирать, ни в шутку, ни на самом деле. Мне не оставили выбора. Да, это было ошибкой, как оказалось, но я ничего не мог поделать с этим. Никто не знал, что я жив, никто не мог этого знать. Да, я вернусь на сцену как можно скорее, вот только разберусь со своим лейблом. На этом все, спасибо.

Я огибаю полукруг из журналистов, сажусь в машину и уезжаю обратно в отель. По радио уже передают, что я жив и только что дал интервью местным телеканалам. Всех призывают зайти в Интернет и посмотреть эксклюзивные кадры этого интервью.

– Александр, могу я взять ваш телефон?

– Да, конечно, Джейсон.

Я беру телефон и набираю номер. Я знаю его наизусть.

Два гудка, и я слышу ответ.

– Привет, – говорю я.

 

Ника

– Привет, – отвечаю я хриплым голосом.

– Ты смотрела новости?

– Да.

– Ну так привет!

– Привет.

Это точно не сон. Это точно Дима – никаких сомнений.

Мне плохо. Мне по-настоящему жутко, так, как никогда не бывало. Я вся покрылась липким потом, у меня трясся подбородок. Я не знаю, о чем говорить с Димой. У меня нет сил даже глубоко вздохнуть, такое ощущение, что сердце обросло колючей проволокой, каждый вздох отзывался острой болью. Неудивительно, что люди перестают дышать, если дышать так больно…

Когда я прокручивала у себя в голове возможные варианты Диминой гибели и его чудесного спасения, я и не предполагала, что это может быть всерьез. Я даже мысли не допускала, что у меня состоится телефонный звонок с человеком, которого все, в том числе я, считают умершим. Это было настолько неприятно и жутко, что я не ощущала ничего, кроме могильного холода.

Наверное, я должна была ощутить прилив какой-то радости, очень удивиться, приятно удивиться, и испытать еще кучу положительных эмоций. Это ведь чудо, а на чудо реагируют именно так.

Я никак не ожидала, что вокруг все заволочет непроглядной тьмой.

– Ника, я понимаю, ты, наверное, в шоке, – услышала я. – В общем, я хотел позвонить и сказать тебе, что я жив.

– Спасибо, – только и смогла ответить я.

Меня затошнило, и я нажала отбой, чтобы Дима не услышал, как меня обильно вырвало прямо на шикарный ковер в отеле. Я в номере Брэдли одна. Брэдли ушел, я не знаю куда и не знаю, где все остальные.

После того как мы посмотрели видео, где Дима сказал, что он жив, мне срочно потребовалось переместиться в какой-нибудь номер, чтобы не рыдать на глазах у всех. Но не успели мы зайти в номер Брэдли, как меня зазнобило, будто температура враз поднялась до сорока градусов. Меня трясло так, что под одеяло я залезла при помощи двух мужиков – Джо и Брэдли – и сразу же впала в какое-то забытье. Помню, что Брэдли и Джо пытались меня чем-то напоить, но я отмахивалась от них, просила оставить в покое. И они все ушли.

И меня разбудил звонок Димы.

Сплюнув на пол противную жижу, я утерла рот простыней, нащупала на тумбочке сумку и отыскала сигареты. Мне срочно требовалось покурить. Но еще больше хотелось пить. Сигареты я нашла быстро, а зажигалку однозначно сперли, пока я спала. Я шурудила в темном чреве сумки здоровой лапкой, перебирая ненужные предметы, а сама думала, что же дальше будет?.. Пить хотелось нестерпимо, но пока я не прикурю, никакой воды. Да где эта чертова зажигалка, будь она трижды проклята?! Я вывалила из сумки все прямо на кровать и в куче фантиков и оберток (откуда у меня весь этот хлам?) нашла маленькую зажигалку. Чиркнул огонек, и я затянулась.

– А ведь обманывают, – сказала я вслух, – не успокаивают сигареты ни черта.

Я посидела, покурила и отправилась в ванную. Тщательно прополоскала рот, воспользовалась одноразовой зубной щеткой. Никакой тряпки в обозримом пространстве не наблюдалось, и рвоту пришлось убирать, используя туалетную бумагу и намоченное полотенце. Брэдли будет несказанно рад! Когда я закончила с уборкой, то решила принять горячую ванну. В баре обнаружилась бутылка вина за тысячу двести, к счастью, рублей, и я не раздумывая ее вскрыла – штопор лежал на подносе, около чайника и чайных пакетиков.

Брэдли вошел, когда я пела. Иногда я пою – и это лучше никому не слышать. Песни я выбираю самые непотребные, и людям это кажется очень странным. Например, в душе я всегда напеваю что-то из репертуара группы «Воровайки» или, на худой конец, «Поющие трусы». Но сегодня меня потянуло на музыку очень серьезную, на Любу Успенскую.

– Красивая мелодия, – сказал Брэдли.

– Чтоб тебя! – заорала я от испуга и тут же прикрыла груди и вся сжалась. – Закрой шторку немедленно!

Он смотрел нагло, я недоумевала, потом поняла, что Брэдли ни фига не понял, и повторила на английском. Он тут же сник, задернул шторку и сказал, что ждет меня в номере. Я ответила, что подождет, и поглубже зарылась в воду.

* * *

Спустя час мы сидели в ресторане и говорили. Я, Васька, Джо и Брэдли. Это был очень необычный разговор. Казалось, что с момента, когда мы собрались, чтобы обсудить выход посмертного альбома Джейсона МакКуина, и этой минутой прошло несколько месяцев, а на самом деле не прошло и пяти часов, из которых два я проспала.

Вася выглядел счастливым и смотрел на меня странно. Ему, видимо, было непонятно, отчего я сижу в трауре, когда нужно радоваться и веселиться. Объяснить толком я ничего не могла, но его настроения не разделяла. Зато его поддерживал Джо – он радовался и улыбался не переставая. Я догадывалась, что его эта улыбка связана не столько с тем обстоятельством, что Дима жив, а больше кое с чем другим, но точно я не знаю, поэтому говорить не буду. Брэдли был близок ко мне, он угрюмо молчал. А Васька с Джо болтали не затыкаясь.

– Блин, я представляю, что ему пришлось пережить. Ведь прошел год! – говорил Вася возбужденно.

– Это точно. Он заявил, что вернется на сцену, – энергично продолжал Джо. – Я думаю, он насобирал тучу материала за этот год. И это явно будут очень сильные вещи – с его-то эмоциональностью!

– Не сомневаюсь! Не могу дождаться, когда Дима приедет!

– Недолго осталось, он уже летит. Я думаю, завтра днем уже увидимся.

Я не ослышалась? Я положила вилку и нож на тарелку, салфеткой промокнула губы и спросила:

– Он летит в Россию?

– Да, – радостно ответил Вася и закивал для пущей убедительности.

– И чему ты радуешься? – спросила я. – Что тут произошло невероятного? И что, прилетит он, и что дальше? Что произойдет-то? Твои проблемы кончатся? Снова будешь бегать у него в помощниках, песенки писать развеселые?

Все это я говорила с лицом горгульи, прекрасно осознавая, что Васька ни при чем. Что его настроение совершенно не должно меня бесить. Но я бесилась! Видит Бог, я была готова взорваться. Меня бесило все. И сам факт, что Дима жив, и что он позвонил, и что он летит сюда, и что будет о чем-то говорить, и что они, Вася и Джо, дебилы, счастливы, словно увидели Деда Мороза, и что я сижу здесь и не могу понять, что происходит, и что Брэдли видел меня в ванной в неприглядной позе с выражением лица как у блаженной. Бесило все вокруг невероятно!

– Ника, ты чего? – спросил Джо.

Вася не помрачнел даже. У него немного сползла улыбка, но он не перенял мой тон и ответил спокойно:

– Ты вот уже выводов наделала. А ведь нужно его выслушать, поговорить с ним. И потом делать выводы.

– Мне не нужно ни с кем и ни о чем говорить, – ответила я, – с меня хватит.

– Утро вечера мудренее, – мягко проговорил Вася. – Вот увидишь, завтра утром все будет хорошо. Ты просто так восприняла эту новость. Это шок, это пройдет, Ника. Не дай себе сейчас раззадориться.

– Вася, отвали от меня, – грубо ответила я. – Мне не нужен ни психолог, ни друг, ни кто-либо другой. Я хочу забыть все и покончить с этим.

– Ника, послушай…

– Брэдли, а ты-то что вообще голос подал? – Я резко повернулась к нему и еле удержалась, чтобы не залепить ему пощечину.

– Ника, ты чего так злишься? – напрягшись, спросил Джо.

Джо грубить я не осмелилась, хотя очень хотелось. Вместо этого я встала из-за стола и сказала:

– Прошу меня извинить, но я покидаю этот сумасшедший дом, эту неправильно написанную пьесу. Мне более неинтересно участвовать во всем этом. Вася и все остальные тут собравшиеся, когда прилетит Дима, пожалуйста, не звоните мне и не пишите. Я не хочу его видеть. И вас всех тоже я видеть не хочу. Больше никогда. Надеюсь на ваше понимание. А ты, Брэдли, даже не поднимайся из-под своего плинтуса со своим этим удивленным лицом.

 

Лиза

В тот день она как обычно возвращалась домой в восьмом часу вечера, и настроение у нее было слегка приподнятое. Сегодня Лиза, наверное, поймала удачу за хвост – новая пациентка оказалась кладезем чувств. В этой женщине было столько любви и боли, что хватит на весь следующий сезон. Противоречивые чувства, которые в ней боролись за лидерство, были вызваны весьма драматичными событиями. Пока Лиза усвоила лишь одно: в жизни этой женщины одни гробы следовали за другими. Виноватых, казалось бы, нет. Но женщине почему-то было слишком просто пережить смерть родных и близких, ей зачем-то понадобилось отыскать в каждой смерти причину, которую вызвала она сама. Проблема здесь была глубже, чем просто убедить женщину, что она не виновата во всех этих смертях. Нужно было понять, почему она винит себя.

Лиза осторожно шла по тротуару, боясь поскользнуться и упасть. Несколько недель назад такое уже случилось, и она сильно подвернула ногу. Слава богу, ни вывиха, ни перелома не оказалось. Но было больно, и повторения ситуации Лиза не хотела. Поэтому она никуда не торопилась – Римма должна сидеть с Никиткой до девяти часов, они даже успеют поужинать перед ее уходом. А может быть, Римма решит не уходить сегодня и они вместе посмотрят «Фарго». Они обе любили этот телесериал.

Уже возле дома Лиза заметила странного человека, который ходил взад-вперед у ее подъезда. Уже достаточно стемнело, но фонари хорошо освещали его – высокий, очень худой, в красном пуховике, спортивных штанах и грязных кроссовках, зачерпывающих ледяную кашицу с нерасчищенного асфальта. Руки спрятаны в карманы, подбородок прижат к шее, шапки на нем не было. Парень был полностью лысый, и тяжелый снег оседал ему на голову водяными блямбами.

Лиза уже почти забыла, что такое бояться, но этот человек вызвал у нее панический страх. Ей захотелось развернуться и убежать куда глаза глядят. Но она не могла – дома были Никитка и Римма. Из подъезда вышел сосед – его звали Томас, он работал машинистом метро, был не женат и жил один. При встрече он вежливо здоровался с Лизой и всегда помогал отнести сумки, если они у нее были.

– Томас, – крикнула она.

Томас, пройдя мимо человека в красном пуховике, посмотрел в ее сторону и помахал рукой, остановившись.

– Добрый вечер, мисс Хадсон! Вы с работы?

– Да. Томас, могу я вас попросить проводить меня до лифта? Этот человек у входа меня пугает…

– Нет проблем. Идемте.

Вместе они зашли в подъезд, Лиза вызвала лифт и поблагодарила Томаса, пожелав ему легкой ночной смены. Он предложил проводить ее до квартиры, но Лиза отказалась, списав это все на неудобство, он ведь все же спешит на работу. Томас, видимо, и вправду спешил, потому что, едва двери лифта сомкнулись, Лиза услышала, как хлопнула входная дверь.

Возле порога валялась бита. Огромная, деревянная. Лиза хотела было ее поднять, но вдруг увидела на темном полированном дереве на той части, которой бьют по мячу, густую кровь, как будто ее немного высушили, прежде чем размазать. Она отпрянула, схватилась за дверную ручку. Дверь была не заперта. С колотящимся сердцем Лиза вбежала в квартиру. Свет был погашен.

Она включила свет в коридоре и кинулась в комнату к Никитке. Малыш лежал в кроватке, спокойной спал. Она потрогала сына, поцеловала его в лобик. Он был укрыт одеяльцем, которое Лиза купила в IKEA, но раньше на светло-бежевой ткани не было рисунков… Она отошла от света, чтобы разглядеть получше. Это тоже была, по всей видимости, кровь – огромное пятно густой крови, в самом центре – сгустки. Лиза в ужасе схватила одеяльце, отбросила на пол, осмотрела малыша – одежда у него была чистая, никаких следов повреждений. Она достала из шкафа чистое одеяльце, укрыла сына, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Если бы в квартире кто-то был, ее бы уже оглушили или еще что похуже. Наверное, прислужни Барона нашли ее и решили напугать. Но зачем? Они обо всем договорились же…

– Помогите… – донеслось из кухни.

Лиза осторожно заглянула в кухню.

– Римма?.. – спросила она тихо.

И тут увидела ее. Римма сидела за столом спиной к ней. Голову она положила на сложенные руки. Волосы были всклочены, блуза сзади пропитана кровью. Лиза включила свет, подбежала к Римме и закричала.

Голова женщины была разбита ровно посередине, тупым предметом – череп вдавлен в голову, отпечаток толстой части дубины был очень четкий. Лицо Риммы было багряным, оба глаза деформированы и навыкате. Она не могла моргать, шевелились на лице, судя по всему, лишь губы – еле-еле Римма шептала: «Помогите». На столе была размазана все та же густая, как кисель, кровь.

Лиза перестала кричать, достала телефон и набрала 911. А Римма вдруг встала и, не глядя на Лизу, пошла в комнату, высоко задрав подбородок, держась руками за стены.

– Римма, ты куда? Остановись! – закричала Лиза.

Римма словно не слышала. Но до комнаты она не дошла – упала посреди коридора и забилась в конвульсиях. Лиза подбежала к ней, села на корточки и заплакала – она не знала, что делать до приезда врачей. Она боялась даже смотреть на травму Риммы, не говоря уже о том, чтобы как-то помочь. Она попробовала придержать Римму, чтобы та не билась, но натуга мышц женщины была слишком сильной. Лиза подложила ей под голову свой пуховик и побежала успокоить проснувшегося от криков Никитку.

Когда врачи приехали, Римма уже не билась. Лиза боялась выйти из комнаты, боялась увидеть, что Римма умерла. Когда в квартиру позвонили, Лиза, не спуская ребенка с рук, осторожно обошла лежащую на полу неподвижно женщину и открыла дверь. Врачи влетели в квартиру и сразу заполнили собой все пространство. Они начали трогать Римму, поднимать ей голову, считать пульс, что-то делать еще. Лиза, захлебываясь слезами, стояла и гладила сына по голове, пока один из врачей не увел ее в другую комнату.

– Нужна срочная госпитализация, состояние критическое…

* * *

В госпитале Никитка уснул у нее на руках. Пока шла операция, Лизу разместили в комнате ожидания для родственников, где больше никого не было. Там была кроватка для ребенка, куда Лиза положила Никитку.

Около двух часов ночи в комнату вошел врач в синем халате. У него было красивое, мужественное, но очень усталое лицо. Он посмотрел на Лизу, ребенка в кроватке.

– Меня зовут Майкл Грант, я нейрохирург, – представился он. – Операция все еще идет, я вышел, чтобы сказать вам, что шансов очень мало, но мы будем бороться. Травма очень серьезная. Сейчас приедет полиция, вам придется ответить на их вопросы.

– Да, конечно.

– Это же не вы сделали с женщиной такое? – спросил врач.

– Нет! Конечно нет! Римма наша няня, она сидела с моим сыном, пока я была на работе. Я пришла, а она в таком состоянии… Возле двери валялась бита, а у подъезда был человек странный…

– Вот это все вы расскажите полиции. Мне нужно возвращаться.

Лиза села на скамейку и заплакала.

Приехала полиция, полицейские вели себя очень тактично и тихо. Никита не проснулся. У них было много вопросов, ответить на все у Лизы не получилось. Да, она знает Римму. Она работает няней. Нет, она не знает, кто сделал с ней такое. Нет, в последнее время Римма не говорила о врагах, недоброжелателях и прочих лицах, которые могут причинить ей вред. Потом Лиза описала человека, которого видела у подъезда, и рассказала Риммину историю с сыном.

– А вы знаете, как выглядит ее сын?

– Нет, я его никогда не видела.

Полицейские записали ее данные и обещали связаться с Лизой в течение следующего дня для уточнения информации. Они уже уходили, когда в комнату вошел нейрохирург.

– Ну что, доктор? – спросил один полицейский.

– Операция закончилась, пациентка в коме. Прогноз, увы, неутешительный. Мозг сильно пострадал, раздроблен череп, обширные гематомы… Мы сделали все, что могли, дальше только наблюдать.

Полицейские кивнули, попрощались и ушли. Врач подошел к Лизе.

– Вы как?

– Ужасно. Но у меня не проломлена голова.

– Езжайте домой, вы ничем не поможете. Вы оставили свой телефон в регистратуре?

– Да.

– Тогда езжайте.

– Хорошо.

– А где ваша сумка?

Лиза рассеянно огляделась. Она плохо помнила, как собиралась, кажется, кроме Никитки, она ничего и не взяла.

– Моя смена закончилась, я переоденусь и отвезу вас домой, – предложил врач. – Вы живете недалеко?

– На Семьдесят второй авеню.

– Дождитесь меня.

– Спасибо.

* * *

Ехали в тишине. Лиза боялась думать о том, что Римма может умереть. Она знала точно, что во всем виноват Барон и его цыгане. Еще одну смерть на душу принять готова, девочка моя?.. Она слышала эти слова так, как будто он говорил ей прямо в ухо.

– Я не хочу вас расстроить, но вам стоит подготовиться к худшему, – сказал Майкл, нарушив тишину.

– Она не выживет?

– Повреждения настолько сильные, что я не понимаю, как вы ее застали в сознании. Скорее всего, это было что-то между агонией и бредом. Не могу точно сказать, но такое бывает.

– Господи, какой кошмар! Римма такая хорошая женщина. Такая добрая, ответственная… У нее остался сын.

– Сын взрослый? – спросил Майкл.

– Он взрослый, но позаботиться о себе не может.

– Надо же… А что с ним? Инвалид?

– Нет, наркоман.

– Постойте, ее сын наркоман?

– Да.

– А вы сказали об этом полиции?

– Сказала. Вы думаете, он мог ее ударить?

Сказала и вздохнула. Ну до чего же прогнила ее черепушка, если, услышав эти слова от Майкла, она воспарила духом? Довольна, что, если Римма умрет, это будет не на ее совести?

– Понимаете, человек с тяжелой зависимостью способен на что угодно, лишь бы удовлетворить свое желание. Я повстречал очень много разбитых голов на своем рабочем месте, и большинство из них тем или иным образом связаны с наркотиками. Наркотики – это на самом деле очень большое зло. Вспомнить хотя бы историю этого артиста… Как его?.. Джейсона МакКуина. Помните?

– Почему вы заговорили о Джейсоне? – спросила Лиза, ее голос дрожал.

– Потому что парень пострадал из-за наркотиков. Потому что оказался не в том месте. Его отец в России был кем-то вроде детектива по расследованию преступлений по сбыту наркотиков, и на него нужно было нажать. Цыганский Наркобарон, если помните, взял в заложники всю его семью и убил всех, а парень смог сбежать. ФБР и российская полиция поместили его в программу защиты свидетелей, сделали из него артиста мирового уровня, чтобы спрятать. Хорошая идея, кстати. Хочешь что-то спрятать, спрячь на виду у всех. А потом кто-то слил информацию, и пришлось его убить, но это, оказывается, тоже была инсценировка. Но вы знаете что? Я реально поверил в то, что Джейсона убили тогда, на сцене в Москве…

Лиза тоже поверила. Когда услышала по новостям, что Джейсона МакКуина застрелили прямо на сцене спорткомплекса «Олимпийский», она закричала. Она кричала так долго, что у нее сел голос, а она продолжала выталкивать из своих легких воздух, загоняя его в себя быстрыми хриплыми вдохами. А потом лишилась чувств и проспала целые сутки. А когда очнулась, оказалось, что все правда. Сашу действительно убили.

Лиза видела по телевизору ту девушку, полную, с красивым лицом. Она была в белом платье и с белой накидкой на плечах. И хотя она была в помещении; накидка развевалась, трепыхалась, девушка слегка придерживала ее, словно позировала для всех этих фотографов, но это было неправдой. Репортеры сыпали вопросами, разрывали воздух вспышками камер, а она просто стояла и смотрела в сторону, не проронив ни слова. Она была в ступоре. А потом просто ушла куда-то и пропала навсегда. О ней Лиза больше не слышала. Как же ее звали? Вроде бы Вероника… Да, точно, Вероника. Только сокращенное имя, Ника, вот как.

Ее не удивили новости о том, что тело МакКуина никому не выдают. Наверняка его посчитали вещдоком или еще чем-то. Правоохранительные органы не менее беспощадны, чем Наркобароны, может быть, поэтому у них есть шанс когда-нибудь победить.

Но в тот день, когда убили Джейсона, Лиза поняла, что обречена. Если нашли его, найдут и ее и непременно убьют. И никто ее не защитит. Она должна была сбежать. Ей даже удалось поверить, что она и ее сын теперь в безопасности.

А сегодня, когда она нашла Римму, то вновь испугалась. Вспомнила, от чего бежала. Вновь вернулся страх, что ее выследили. Что в скором времени могут убить. А нейрохирург Майкл успокоил ее слабой надеждой, что, может быть, это все-таки Риммин сын-наркоман… Это ужасно, но Лиза надеялась, что это так. Она готова была молиться, лишь бы виновным в этом ужасном злодеянии был не Наркобарон, а сын Риммы. Если это ее сын, значит, Лизу не нашли. Значит, какое-то время она еще сможет пожить.

Машина остановилась возле подъезда. Лиза оглядела двор – никаких подозрительных лиц. Но идти домой было страшно. Вдруг тот человек ждет ее в подъезде? В квартире? Даже если это сын Риммы, он ведь может напасть и на нее…

– Это ваш дом?

– Да, мой, спасибо.

– Думаю, будет правильно, если я вас провожу до квартиры.

– Спасибо вам огромное, – улыбнулась Лиза от облегчения.

Майкл взял на руки Никитку. Лизу кольнуло неприятное чувство – Майкл был первым мужчиной после Арсена, который взял ее сына на руки. Но оно практически сразу ушло, потому что Майкл нес ее ребенка бережно и заботливо…

Если долго засыпать, может начаться что-то вроде сна наяву. Ты начинаешь видеть какие-то коридоры, по которым идешь быстро, ничего не боясь. Кто-то утверждает, что это ежедневный путь, который проходит наше сознание на пути в комнату, где хранятся сны. И от того, насколько мрачные будут эти коридоры, можно понять, сколько у человека неразрешенных проблем.

Ну так вот идешь ты себе, идешь, как вдруг – хоп! И оступился. Вроде бы пустяк, но все тело на мгновение сводит судорогой, ты вздрагиваешь и пытаешься проснуться, вернуться в явь, но тебя уже затягивает в эту комнату… Это и есть тот самый переход – комната найдена, добро пожаловать в сновидения. Иногда вход в сны легкий и простой – даже нет коридоров, просто какое-то движение – и все, начинается сон. А иногда блуждаешь по мрачным лабиринтам часами, пока, наконец, не набредешь на неожиданную дыру в половицах и не провалишься с застывшим криком на губах.

Примерно такое ощущение испытала Лиза, когда увидела, как ее ребенка несет Майкл. Вздрогнув, она перешла в ту комнату, где хранятся сны, дожидаясь своего часа. Только сейчас там был всего один сон, который промчался перед ее глазами за мгновение. Это был очень хороший сон, приятный, от которого внизу живота потеплело и захотелось жить.

Она видела этого мужчину – Майкла, он нес на руках маленькую девочку, совсем кроху. А возле него плелся обиженный Никитка, подросший, с растрепанными волосами. Вокруг пели птицы, смеялись дети, летали воздушные шары, пахло сладкой ватой, и все было залито солнечным светом. Где-то неподалеку крутилось «чертово колесо», на которое они не пошли, чтобы не напугать малышку, и поэтому Никитка был хмурый. Но они всегда везде ходят вместе, и, если мама с малышкой не пошли на «колесо», значит, не пошли и Никита с папой. Зато сейчас они все вместе купят сладкую вату и по бутылке газировки, это ведь хороший компромисс, Ник?..

Это было счастливое воскресенье, в котором они были семьей.

– Ох… Мне очень жаль, мисс Хадсон, но…

Лиза вырвалась из сна наяву. Они стояли у лифта, подъезд показался ей темным и мрачным, хотя таким не был, пахло могильной сыростью – прямо за домом рыли огромный котлован и морозный запах земли разносился на всю округу. Где-то вверху громыхал лифт, торопясь за ними. Майкл смотрел на нее. В руках он держал телефон, экран горел. На нем было сообщение, но Лизе не нужно было его читать. Она и так знала, что там.

Римма умерла.

– Она умерла?

– Мне жаль.

– Спасибо вам, вы старались. Спасибо. Давайте мне Ника, я дальше сама. Я и так задержала вас.

– Я уже тут, дело в трех минутах – я должен убедиться, что вы вошли в квартиру, заперлись и у вас все хорошо. Иначе не усну и буду переживать.

– Наверняка там полиция.

– Полиции там нет. Они все закончили и только потом приехали в клинику, они обычно так и поступают. Помните, они отдали вам ваши ключи.

Лиза этого не помнила. Но спорить не стала – ключи действительно были в кармане ее пальто, а значит, полиция ей их отдала. Только когда?..

Они зашли в лифт, сначала Лиза, а за ней – Майкл с Никиткой на руках. Она держала в себе слезы, не хотела плакать перед Майклом. От видения не осталось и следа – на нее снова нахлынула печаль. Как же было жалко Римму! Она была такой хорошей… Неужели ее и вправду убил сын? Так он отплатил матери за все, что она для него делала? Да ведь она даже не жила для себя, все только ради него…

Двери лифта открылись.

– Простите, не могли бы вы отойти, мне нужно выйти, – сказал Майкл кому-то в открытые двери.

Лиза выглянула. Лысая голова, красный пуховик.

– Это он! – закричала она.

Майкл молниеносно повернулся к Лизе, его глаза блеснули, он сунул ей Никитку, снова отвернулся и пинком отшвырнул мужчину. Тот взвыл:

– Где мама?!

Лиза выбежала следом за Майклом. Мужчины дрались, лысый орал, выпячивая глаза и широко открыв рот. Майкл ударил его кулаком по лицу, тот вцепился в его куртку и стал бить в живот своей лысой головой. Он не замолкал ни на минуту:

– Где моя мама? Где мама?!

– Ты убил ее! – заорала Лиза. Никитка заплакал. Лиза поставила его на пол, открыла дверь ключом, завела туда сына и выбежала обратно.

Сын Риммы держал Майкла за шею захватом руки, а другой рукой кулаком бил в бок. Лицо Майкла покраснело, на лбу вздулись вены.

У Лизы потемнело в глазах.

Она подлетела к дерущимся, впилась ногтями в лицо лысого и резко дернула вниз, точно так же она разодрала лицо Арсена. Лысый взвыл, ослабил хватку, Майкл осел на пол, а Лиза, не теряя ни минуты, начала пинать лысого в пах, царапать лицо. Он отклонялся, спрятав лицо в ладонях, она со всей силы толкнула его к перилам. Пока лысый пытался прийти в себя, Лиза со всего маха пнула его сначала в одно колено, оно подкосилось, потом – в другое. Парень упал на колени, плача жалобно, как ребенок. Она, разрываемая яростью, пнула его еще раз и пинала до тех пор, пока Майкл не остановил ее.

– Успокойся, все! Успокойся, он отключился! – сказал Майкл. Его лицо было багровым и в крови, он тяжело дышал.

Лиза села на пол и заплакала.

Захлопали двери – услышав, что все стихло, любопытные соседи вылезли из своих нор. Если бы не Майкл, то никто бы не помог. Риммин сын спокойно бы проломил им с Никитой головы, как поступил с матерью.

Одно хорошо – это не дело рук Барона.