Наступил октябрь. К Петрограду приближалась армия Юденича, коммунисты усиленно готовились к сопротивлению, население ликовало и злорадствовало. В Экспедиции чувствовался большой подъем, и только партийные были встревожены.

— Придут, тогда уж похлопочите за нас, чтоб не повесили; вы ведь знаете, какие мы коммунисты и почему вошли в партию, — шутливо, но не без тревоги говорило мне мое начальство.

Так как Петроград объявили на осадном положении и телефоны всюду были выключены, я попросила председателя посодействовать включению моего.

— Это совершенно невозможно, — ответил он. — Они выключены не только у вас, но даже у многих наших партийцев.

Мне удалось добиться от него только удостоверения в необходимости постоянных телефонных сношений с Экспедицией.

С этой бумагой я отправилась на телефонную станцию, где узнала, что для включения необходимо особое распоряжение петроградского коменданта, выдаваемое лишь в случаях исключительной важности.

Вернувшись в отдел, я рассказала о своей неудаче, и один из присутствовавших там случайно рабочих, совсем темный и искренно ненавидевший «господ», поучительно заметил:

— Еще бы! Это не прежнее время, когда генералы, да цари бабских капризов слушались: нонче власть твердая.

Эта фраза меня очень раздосадовала, и, чтобы доказать обратное, я тотчас по возвращении домой отправила Лилиной письмо. В нем я говорила, что, желая прочесть рабочим Экспедиции ряд популярных лекций по русской литературе, имею надобность в постоянных телефонных переговорах с фабричным комитетом и прошу ее распорядиться о включении моего телефона.

На письмо ответа я не получила, и на станции мне сказали, что распоряжения о включении не было.

— Бросьте хлопотать, товарищ, все одно ничего не выйдет, только подозрение на себя наведете, — благожелательно посоветовал мне начальник военной охраны станции.

Но я не «бросила», а направилась в Смольный к комиссару печати.

Я застала его в очень дурном настроении, и, услыхав в чем дело, он резко ответил:

— За какого идиота вы принимаете меня, чтобы я стал содействовать сейчас включению вашего телефона? Да в случае победы белых вы первая накинули бы веревку на мою шею.

— Вы же говорили мне, что эта победа невозможна, — напомнила я об одном из наших последних разговоров.

— И теперь повторю это, — несколько смущенно ответил комиссар и сердито добавил: — Но у нас нет сейчас времени присматривать за поведением белогвардейских дам, которым в такие дни вдруг экстренно понадобилось разговаривать с кем-то по телефону.

Тогда я решила отправиться с просьбой непосредственно к коменданту, которым в это время был латыш Ческис.

При существовавшей в коммунальных учреждениях бестолковости никто не мог сказать мне определенно, где находится комендант, и я нашла его лишь на третий день поисков в штабе, помещавшемся на улице Гоголя.

Отправляясь туда, я надела такое яркое красное платье и такую эксцентричную шляпу, что буквально ошеломила стоявшего у входа караульного — молодого краснощекого парня, ничего у меня не спросившего и проводившего изумленным взглядом.

Во втором этаже мне выдали пропуск к коменданту, и я очутилась у дверей его кабинета, где стоял мальчик по виду лет двенадцати.

Не обратив на него внимания, я хотела постучать в дверь, но он загородил мне дорогу.

— Куда вы лезете, товарищ, и чего вам здесь надо? — очень строго спросил он.

Я подала ему визитную карточку и отрекомендовалась редактором рабочего журнала Экспедиции.

— Мне необходимо немедленное включение моего телефона, так как мы печатаем второй номер этого издания, — указав на «Новые искры», сымпровизировала я первое, что пришло на ум, — и рабочие будут очень недовольны задержкой.

Мальчик прочел карточку и с любопытством стал рассматривать рисунки журнала.

— У вас с собой только один номер? — спросил он.

— Завтра я пришлю вам хоть дюжину. Этот мне надо будет сегодня показать товарищу Ческису, а потом товарищу Лилиной.

— Видите, — уже значительно любезнее сказал мальчик, — у него сегодня экстренное заседание. Приходите завтра в это же время. Я обещаю, что он вас примет, — с важностью добавил он.

На другой день, захватив с собой обещанные номера, я снова явилась в штаб.

Мальчик взял «Новые искры», поблагодарил меня, но сказал:

— Он очень занят сегодня; вы бы, товарищ, зашли лучше завтра в это же время. А?

— Что вы, товарищ, — возмутилась я. — Я сказала рабочим, что вы обещали мне устроить свидание с комендантом сегодня, и, положившись на ваше обещание, они просили меня передать вам их благодарность и приступили к печатанию номера. Как же я покажусь им теперь?

Мальчик сдался, понес карточку в кабинет, и через минуту я была принята.

Ческис, типичный латыш, в военной форме стоял у окна и, окинув меня любопытным взглядом, молча ждал изложения моей просьбы.

Подав ему журнал, я повторила все сказанное мальчику, и он, просмотрев номер и ничего не ответив, взялся за телефонную трубку.

Это была очень неприятная для меня минута, так как я предположила, что он звонит в Экспедицию, желая проверить мои слова.

Не зная моей выдумки, оттуда, конечно, ответили бы, что никакого журнала они не печатают, и обнаруженный обман мог быть истолкован комендантом в это тревожное для коммунистов время весьма для меня нежелательно.

Однако и на этот раз все закончилось благополучно: Ческис отдал по телефону какое-то распоряжение и, набросав на штабном бланке нисколько строк, протянул его мне со словами:

— Вы предъявите это на станции. Через час ваш телефон будет включен.

Излишне говорить, как были поражены в Экспедиции, когда, позвонив, я попросила передать восхвалявшему «твердую власть» рабочему о включении моего телефона.

Как ни странно, но этот ничтожный случай даже больше, чем свидание с Лениным, упрочил мое положение на фабрике, где стали говорить, что если понадобится провести какое-нибудь «трудное» дело, будут обращаться ко мне.