Чтобы дать живую картину нового, но еще связанного с религиозными обрядами быта советской России в предпасхальные дни и вернее передать их настроения, я приведу виденное мной, как записала непосредственно еще в Петрограде, в последнем году нэпа.

Пятница Страстной недели. На улицах Петрограда предпраздничная суета, на рынках, в магазинах Пищевого треста и в мануфактурных не протолпиться.

В первых не хватает необходимых для пасхального стола продуктов, у вторых — даже накануне праздника стоят бесконечные очереди долготерпеливых советских граждан и гражданок, жаждущих получить по карточкам хотя бы два-три аршина ситцу.

В заново и очень безвкусно окрашенных красной и зеленой краской корпусах Сенного рынка толпятся хозяйки, как и в былые времена, именующие продавцов «живодерами» или, что, по их мнению, означающее, — «большевиками».

На Фонтанке, между Обуховским и Измайловским мостами, сплошная толпа. Здесь, на толкучке, вы можете купить все: драгоценную картину великого мастера и подозрительного вида котлеты, которые тут же на керосинке жарит «гражданка-торговка», и старенькие, штопаные перчатки, и чудесные старинные кружева.

Боязливо оглядываясь, чтобы не «замели» за беспатентную торговлю, «бывшие люди» продают здесь одежду.

Драгоценности и обстановка давно реквизированы или прожиты, и теперь утилизируется последнее, без чего нельзя обойтись, не приняв, даже с точки зрения граждан СССР, неприличного вида.

Много безработных.

Вот рабочий с характерным для хронически голодающего землистым цветом лица продает старенькую ситцевую косоворотку.

Вот древняя старушка протягивает проходящим женщинам стеклярусную мантилью — немую свидетельницу ее бывшего благосостояния и, вероятно, в течение полувека предмет гордости своей хозяйки.

Там, сохранив еще военную выправку, каким-то чудом уцелевший генерал предлагает несколько фарфоровых безделушек и пару заграничных дамских чулок.

Среди этих «купцов поневоле» вертятся продавцы и скупщики краденого.

При мне какой-то оборванец продавал «специалисту» великолепную акварель на слоновой кости, редкую китайскую вазу и расшитый золотом придворный шлейф.

Отдают такие вещи за бесценок, лишь бы скорее избавиться от опасного товара, а скупщики, дающие милиции крупные взятки, неприятных последствий не опасаются.

Рядами выстроились имеющие патент торговцы разным хламом, и здесь же группа красноармейцев и каких-то явно уголовных товарищей играет в «наперсток», причем азарт, судя по всему, грозит закончиться кровавым побоищем.

В Страстную субботу на улицах уже незаметно вчерашнего оживления. Большинство населения запаслось на праздничные дни всем необходимым, и «красные гражданки» наряду с «несознательными» занялись приготовлением традиционных баб.

В окнах дорогих кондитерских, бывших Иванова и Гурме и модной нынче «Лор», красуются куличи и пасхи, на которых вместо X. В. изображены серп и молот или буква Л., но цены на них среднему обывателю мало доступны.

Выпеченные по всем правилам искусства, они попадают из перечисленных кондитерских на пасхальные столы «неверующих» нэпманов и коммунистов.

К вечеру движение стихает окончательно, магазины закрываются, и теплая беззвездная ночь с моросящим дождиком окутывает город.

Прохожих мало, встречаются только женщины и дети, несущие для освящения куличи и пасхи, да пьяные, начавшие праздновать еще накануне.

От тускло освещенных улиц веет грустью. Нет впечатления великого праздника, нет приподнятого настроения, которое являлось при виде кипящего жизнью, иллюминованного Петербурга, с горящим на темном фоне неба крестом Троицкого собора и пылающими факелами в руках ангелов, украшающих Исаакиевский собор.

Уже около одиннадцати часов, а этот храм, где некогда к заутрене собирался Двор и все официальные лица Петербурга, наполовину пуст.

Вокруг и на проспекте Двадцать пятого октября много гуляющей фабричной молодежи, немало нарядных или «опростившихся» службисток, пристроившихся к какому-нибудь коммунистическому начальству, еще больше возвысившихся до звания «пишмашинки» (дактилографистки) пролетарок с их кавалерами.

«Опростившиеся» доныне еще не могут отрешиться от былых «предрассудков» и, оставив на улице своих покровителей, которым вход в церковь грозит немедленным удалением из партии, а то чем-нибудь и похуже, заходят в храм.

Из посещенных мною в эту ночь многих церквей только две-три переполнены молящимися, среди которых преобладают женщины и в которых совершенно отсутствует молодежь.

В храм «Спаса на Сенной», где прихожане, преимущественно местное купечество, среди глубоких стариков много и молодежи всех возрастов; здесь чувствуется прежняя Россия с ее вековыми устоями, с ее горячей верой. Не хочется уходить отсюда, но начинается перезвон колоколов, и я тороплюсь к «Николе Морскому», у которого в течение многих лет привыкла встречать праздник.

Помню, каким сказочным рисовался сквозь ветви окружающих его деревьев сияющий огнями собор, позади которого на длинных столах выстраивались освещенные восковыми свечами куличи.

Ныне высокие электрические фонари у храма печально глядят незажженными, мутными глазами на десяток ожидающих освящения женщин.

В церкви, где в былые времена в пасхальную ночь невозможно было протолкнуться, совсем свободно. В толпе много женщин в негармонирующих с праздником черных одеждах, видна интеллигентная молодежь.

Перед образом Николая-чудотворца, рядом с двумя моряками горячо молится прилично одетый молодой человек и бледная старушка в глубоком трауре.

Полночь!..

В сыром воздухе мягко гудят колокола, из раскрытых дверей храма к могилам похороненных в церковном садике «героев революции» несется радостное «Христос воскресе», а из глаз старушки, неподвижно устремленных на лик чудотворца, медленно катятся слезы.

Церковь наполняется для меня призраками, некогда встречавших здесь заутреню, ныне замученных моряков, и я тороплюсь уйти…