Когда меня спрашивают, почему я, стоявшая в хороших материальных условиях, покинула Россию, я отвечаю:

— Потому что в СССР надо забыть о личной инициативе; потому что энергию там можно применять лишь так и с таким же смыслом, как применяет ее белка в колесе; затем, что каждую минуту там можно безвинно попасть в тюрьму или «к стенке», а главное оттого, что нельзя никому, включая и близких, верить.

Шпионаж и провокация стали явлением столь обыденным, узаконенным подающей пример в авантюрах в стиле Рокамболя властью, что даже близкие люди начинают относиться друг к другу с подозрением.

Примеров достаточно.

В анкетах, заполняющихся отъезжающими за границу, есть пометка:

«В справке, представляемой служащими государственных учреждений о неимении препятствий к выезду за границу, должно быть указано отношение выезжающего к секретной переписке учреждения».

Председатель правления Севзапторга, бывший глава Петроградского ГПУ, Байков тотчас по вступлению в свои новые обязанности распорядился повесить в этом учреждении ящик с надписью: «Для анонимных доносов».

По этому случаю одним из служащих было написано стихотворение, в котором о Байкове говорилось:

Однажды, нуждаясь в прислуге, я взяла присланную мне управдомом «лично известную» ему девушку. Рекомендация была прекрасная, ибо управдом был человек и до сих пор еще как будто приличный; я не могла нахвалиться своей новой прислугой, но через неделю, вернувшись домой после получасовой прогулки, застала все двери в квартире раскрытыми, а ее отсутствующей. Убежденная, что снова стала жертвой грабежа, я прошла по комнатам и, к удивлению своему, нашла все в полном порядке. Открыт был только книжный шкаф, куда я имела обыкновение прятать письма, и взломан, по-видимому, топором старинный, екатерининских времен письменный стол, причиной взлома которого явилась невозможность открыть особой системы затворы.

Мое предположение, что воры искали денег или драгоценностей, не подтвердилось, ибо несколько лежавших в столе золотых монет остались нетронутыми, и только после долгого, тщательного осмотра содержимого взломанных ящиков я обнаружила пропажу… двух писем комиссара.

Письма эти были получены мной в те дни, когда он хворал, носили самый обыденный характер, но ярко рисовали чуждые коммунизму настроения автора, почему он уже неоднократно, хотя и не настаивая, просил меня возвратить их.

— Зачем вам понадобилось портить такой чудный стол, — сказала я ему, встретившись после кражи. — Ведь если бы вы сказали, что вынудите меня возвратить ваши письма, я бы их, конечно, отдала.

— Если бы я стал настаивать и предупредил вас, что в случае отказа возьму их силой, вы могли бы кому-нибудь передать эти письма. Так было проще и надежнее, — ответил комиссар улыбаясь.

Перед одним из моих вечеров ко мне зашел поэт М…ий.

— Пришел предупредить вас, — сказал он, — что в наше общество пробрался провокатор; это N, — он назвал артиста с большим именем. — Задание его — выяснить настроения собирающихся у вас писателей, для чего он должен будет на предстоящем вечере запеть «Боже, царя храни». Надо предупредить всех, кого вы пригласите, чтобы отнеслись к этому отрицательно.

— Но откуда вам может быть известно все это? — подивилась я.

— Мне говорило об этом лицо, имеющее отношение к советскому суду, ГПУ и артистическому миру. Лицо это также является провокатором, но… нашим.

— Тогда лучше всего не приглашать на вечер N.

— Он явится сам. Во всяком случае предупредить всех необходимо.

Уже привыкшая к советскому «быту», я, предупредив каждого из приглашенных, все еще продолжала сомневаться в словах М-ого.

Однако, не уведомленный мною о вечере N, действительно, явился, заставив на этот раз всех быть очень осторожными в разговорах о большевиках и с нетерпением и любопытством ожидать, осуществится ли предупреждение и далее.

Вечер прошел, как никогда, натянуто, ужин уже подходил к концу, когда N вдруг встал и с поднятым бокалом запел гимн.

Оставшись на местах, все стали протестовать против исполнения, указывая на его бестактность.

Действительно, только провокатор и мог решиться на такой поступок, ибо в тишине ночи его могучий голос был слышен далеко, и если бы мимо дачи случайно проходил какой-нибудь рьяный коммунист, вечер закончился бы трагически не только для исполнителя гимна — если бы он не был большевистским агентом, — но и для всех присутствовавших.

По приезде в город я снова наняла рекомендованную прислугу.

Рыдая, она рассказала мне, что муж оставил ее на произвол судьбы вместе с новорожденным ребенком, и умоляла приютить.

— Дите отвезу родителям в деревню и буду у вас, как своя.

Я сжалилась над ней и взяла. Через две недели, вернувшись домой, я не нашла ни прислуги, ни всех приобретенных мною после большого грабежа вещей, мехов и прочего.

С семнадцатого года это был пятый и самый дерзкий из всех, ибо воровка оставила свой паспорт, и мне была известна деревня, где находился ее ребенок.

Но и на этот раз, невзирая на то что грабительница была найдена у своих родителей, хлопоты об ее аресте не дали результатов, а я, дабы не начать, в конце концов, сомневаться в самой себе, решила без оглядки бежать из СССР.