Как я уже упоминала, мой муж был членом одной из частных артелей, организованных в те дни преимущественно бывшими крупными подрядчиками, ныне безработными инженерами-строителями. Поначалу артели не преследовались властью, ибо с каждого подряда государство получало десять процентов; но уже к 1926 году, так как учреждения эти являлись для советских, где работали неопытные новички, нежелательным конкурентом, они были ликвидированы, а большинство инженеров якобы «за вредительские тенденции» арестованы.

По субботам муж выдавал рабочим недельный заработок у нас на дому, и я обычно угощала их чаем и беседовала с ними.

Помимо профессионалов среди них было много явившихся на заработки со всех концов России крестьян-чернорабочих, в большинстве еще совсем не тронутых цивилизацией и неграмотных, в разговоре высказывавших свои мнения о творящемся вокруг, то со свойственной русскому крестьянину осторожностью, то со злобой. Почти все они также видели в войне избавление от советской власти, но, конечно, предпочитали интервенцию.

— Война опять же сколько народу зря загубила бы, а иностранцы живо порядок наведут и без причины к стенке не поставят. Собственность опять же будет, есть из-за чего в работе стараться, — говорил один.

— Правильно, потому англичанин там либо немец, конечно, задарма кормить не будет, а только и убивать ни за что, как нынче, тоже не станет и за работу чего ни на есть да даст. А нынче работой десять шкур сдирают, и голодом помираешь. А сама-то власть гляди как живет — «помирай — не хочу». Сытые все да гладкие. Зиновьев-то вона какое брюхо отрастил, — согласился другой, прибывший на заработки в Петроград из Костромской губернии.

— Чаво их (иностранцев) бояться. Да ежели от этой власти спасемся, нас сам черт не запугает. Руки бы нам развязали, так мы от этих самых красных гадов живо Россию вычистили бы. А без оружиев, да с голодным брюхом — куда подашься? — отозвался третий.

— По-моему, хуже, чем сейчас, быть не может, потому и самое худшее будет лучше, — говорил мне более интеллигентный городской рабочий, — и сейчас у нас не русская власть, и никогда русской не было, потому и цари наши все были не совсем русского происхождения. Я когда-то учил, что русские даже призывали иностранцев: «придите володети и княжити нами», так, верно, у нас уже от старых времен порядок такой пошел, чтобы Россией управляли нерусские. Сейчас что делается: русским дуракам, что за свободу жизнь отдавали, власть предоставляет голод, каторгу либо стенку, а для своих старается — лучше не надо.

От этих же рабочих — крестьян Тульской и Владимирской губерний — мне удалось услышать следующие частушки:

Когда разговор заходил о том, кто из русских мог бы стать во главе России после свержения большевиков, почти все (не исключая и интеллигенцию) указывали: «Безусловно, кто-либо из тех, кто сейчас до первого удобного случая идет под советским флагом».

О приходе к власти кого-либо на членов Временного правительства никто не допускает и мысли так же, как не представляют возможным и восстановление монархии.

«Монархизм просто устарел для России, — сказал мне однажды А. Ф. Кони, — насколько мне приходилось наблюдать, народ не питает злобы к монархии, и несколько лет назад она могла быть еще восстановлена, но сейчас это психологически невозможно. После большевиков России необходима будет военная диктатура, а в дальнейшем какая-то новая, может быть, еще не бывалая нигде форма правления».

Глубокое возмущение вызывают усиленно культивируемые большевиками среди населения сведения о происходящих в среде эмиграции распрях по поводу того, кто «возглавит Россию.

«Заместо дележки власти раньше каким бы то ни на есть способом с большевиками бы справились, а потом уже, в своей избе на кулачки шли, пока народ рассудил бы кого захочет», — говорят на это рабочие.