Я выехала из двора и повернула налево, на проезжую часть. Когда я поворачивала, прохожий, бредущий по тротуару, вдруг остановился и стал, глядя на меня, махать руками. Я увидела его в окно, но, так как опустить стекло в момент поворота невозможно — водители меня поймут, — я поехала дальше, гадая, что же человеку было от меня нужно.

Я не обратила внимания на эту встречу. В салоне у меня играла музыка. Я всегда делаю звук погромче, когда еду на работу. Хорошее радио, лёгкие мысли, и можно пока не думать о службе. На улице было ветрено, шёл мокрый снег, и я ещё раз убедилась в том, что правильно сделала, что взяла машину, а не поехала на метро.

На светофоре, где Гражданский проспект переходит в Кушелевскую дорогу, стоящий левее меня Land Rover опустил стекло. Его водитель пытался что-то объяснить мне знаками. Я высунулась в окно, но внезапно загорелся зелёный и сзади загудели. Решив, что, наверное, моя машина не в порядке, я сместилась вправо и стала искать парковочный карман. На Лесном проспекте я остановилась, включила на всякий случай аварийку, вытащила ключ зажигания и вышла. Я обошла автомобиль, стукнула носком сапога по каждому колесу, хлопнула багажником. Машина не подавала никаких тревожных сигналов. Никаких неполадок, ну разве что, наверное, пора уже съездить на автомойку, но кто же моет машину, когда с неба льёт и сыплет.

На съезде с моста мне снова гудели в спину. Я уже ехала по Аптекарской набережной, а гудельщик обогнал меня справа и, проехав рядом несколько метров, через открытое окошко крикнул что-то, покрутил пальцем у виска и рванул вперед, элегантно меня подрезав. На Мичуринской улице я уступила дорогу пешеходу — пожилой даме, заступившей ногой на зебру. Дама, вместо того чтобы идти на другую сторону, увидев меня, поменяла траекторию, подбежала к водительской двери и стала колотить своим строгим кулачком в окно автомобиля. Меня такое поведение возмутило до глубины души, и я рванула с места, оставив невоспитанную жительницу Петроградской стороны возле перехода, напугав при этом нескольких подростков, шагнувших на проезжую часть и, видимо, решивших, что я и их тоже пропускаю.

Когда я подъехала к офису, парковка отыскалась сразу, но из автомобиля, стоящего рядом, вышла женщина, посмотрела на меня в упор, покачала головой и опять села на своё водительское место.

Я вошла в здание. Охранник долго изучал мой пропуск. «Что случилось? — спросила я его, — Что-то не так?» Этого охранника я знала уже полгода, и бывали дни, когда страж порядка даже произносил при мне больше одной фразы. Вот и сейчас он вернул мне документ, посмотрел на меня с досадой и сказал, пропуская в здание: «Вам виднее. Это меня не касается».

Я вошла в лифт. В его кабинке стояло два человека — он и она. Когда я вошла, парочка, не сговариваясь, неожиданно покинула лифт, дверцы съехались, и я только успела нажать кнопку пятого этажа.

Значит, что-то не так было не с моей машиной, а именно со мной. Я посмотрелась в зеркало. Ничего нового. Я видела всё это утром, когда собиралась на работу. Ну да, морщинка на лбу, зато чёлка уложена удачно, так, что пресловутой морщинки как бы даже и не видно. Ресницы накрасить не успела. А так — всё как обычно.

В отделе, где я работаю, двое коллег привычно поздоровались со мной, ну, разве только их взгляды чуть дольше задержались на моём лице. С остальными было явно что-то не то: одни поджимали губы, другие отворачивались, а сотрудник, рабочее место которого было возле окна (уже неважно, как его зовут), повернулся к товарищу, сидящему за ним, и произнёс будто бы шёпотом, но так, что этот шёпот был слышан даже на противоположном конце комнаты: «Да уж. И что, ты считаешь, ей всё-таки стоило приходить?»

Я невозмутимо сняла пальто, повесила его в шкаф, подошла к своему столу и включила компьютер.

Рабочая почта загрузилась. Я терпеть не могу открывать рабочую почту, потому что в ней каждое утро всё черно. Обычно и мне, и другим сотрудникам нашего отдела пишут все, кому не лень: начальница, сидящая в соседней комнате, служба логистики и продаж, клиенты, а иногда и высшее руководство. Просьбы, приказы и проекты зачастую противоречат один другому. Но если бы мы не умели со всем этим обращаться, мы бы здесь не работали.

Сегодня в рабочей почте было только одно письмо. Всего одно, и то — от начальницы. С требованием зайти к ней.

Обычно я не люблю такие письма. Есть в них что-то настораживающее, от такой корреспонденции веет фильмом про полковника Исаева. Но сегодня это письмо могло быть спасительным.

Начальница указала на стул, я села. И даже рот уже открыла, чтобы подробно рассказать о том, что со мной происходит, ведь кто-то должен был мне объяснить причины странного поведения сотрудников из моего отдела. Но мадам сказала только: «Ольга Николаевна, если честно, то я от вас никак этого не ожидала. От кого другого — может быть. Но не от вас». И взяла трагическую паузу.

«Что у вас тут происходит? Чего вы не ожидали? — воскликнула я. — Вы все как сговорились, что же это такое, можете вы мне, наконец, объяснить?» — я готова была запустить в неё дыроколом, лежавшим на краю стола.

Начальница посмотрела на меня с удивлением и отвращением. «Не притворяйтесь, всё вы прекрасно знаете, — после недолгого молчания сказала она. — Но я надеюсь на то, что со временем ситуация нормализуется.

Пока же вы можете написать бумагу с просьбой предоставить вам административный отпуск на неограниченный срок». — «Я не хочу писать такую бумагу! — заорала я на весь кабинет. — Я не планировала никуда уходить, и мне нужны деньги, а кто будет платить сотруднику в административном отпуске? Это что, корпоративный способ избавления от нежелательных кадров?» В ответ на это начальница вздохнула, достала из ящика стола мою трудовую книжку и положила её на стол. «Тогда нужно будет увольнять вас по статье. А я не хочу портить ваше резюме».

Пришлось подчиниться. Начальница убрала подписанную мной бумагу в папку, сдержанно попрощалась и всем видом показала, что мне пора выметаться.

Дома я никого не застала. Муж долго не брал трубку, потом взял и сказал: «Оля, я занят. Дома поговорим, окей? Ребенка я пока отвёз к родителям». И всё.

Я была обескуражена. Всё складывалось так, словно против меня существовал какой-то заговор. Тщетно пыталась я припомнить, чем же был примечателен вчерашний день, что же я такого могла натворить, чтобы за это все начали мне мстить. Увы, ушедший день не отличался от остальных, дом — работа — дом, всё у меня всегда было продумано, предусмотрено, расписано под копирку уже не первый год. Я была защищена от любых неожиданностей, включая пищевое отравление и ядерный взрыв. На первый случай у меня был хороший антибиотик, на второй — отличный бетонный подвал под автостоянкой на цокольном этаже. И только я подумала о подвале, как домофонная трубка, висящая возле входной двери, вдруг завыла. Я нажала кнопку.

Послышался голос диспетчера. «Пожалуйста, уберите свой автомобиль с подземной стоянки». Я оторопела. «А вы не ошиблись? Вам точно мешает именно мой автомобиль? Какой у него номер?» Диспетчер назвала цифры, и меня затрясло. «Ничего я убирать не буду, машина стоит на своём месте, парковка была оплачена при покупке квартиры!» — «Я вас понимаю, но у меня приказ: убрать ваш автомобиль. Если не уберете, в течение двух часов вызовем службу эвакуации». И отключилась. Я накинула пальто, сунула ноги в сапоги и бросилась вниз. В диспетчерской сидела тётка, имени которой я не знала, но видела её неоднократно. «По какому праву вы прогоняете меня с оплаченного места? Я никуда свою машину не уберу!» — «Дело ваше, поступайте как хотите. Моё дело предупредить. Если не уберёте — ищите свой автомобиль на штрафстоянке».

Тётка была непробиваемая. И эта туда же, подумала я и решила не связываться. Спустилась к машине, вырулила со двора и припарковалась вдоль проезжей части. Поражённая происходящим, я решила зайти в супермаркет. Все нужные продукты дома имелись, но я всё равно зашла.

Народу в магазине было немного — как и всегда в дневное время. Кассирша посмотрела на меня недобро и не сказала за время работы со мной ни единого слова, даже не предложила мне пакет. Я сама попросила продать мне пакет, но она словно меня не услышала, пробила чек, забрала деньги и, не выдав мне сдачу, занялась следующим покупателем. Когда я стала требовать сдачу, охранник взял меня за локоть и вывел из магазина. Я едва успела схватить что-то из купленных продуктов.

Муж пришёл домой поздно. Он тихо разулся в коридоре и, не снимая верхней одежды, прошёл в спальню. Я заглянула к нему. Он, стоя в распахнутой куртке рядом с платяным шкафом, укладывал в чемодан свои вещи: я увидела несколько рубашек, два костюма, футболки, джинсы, бельё. «Поживу пока у родителей, — сказал он. — И мелкому будет не так грустно».

«Мелкий» — это сын.

Муж всегда был немногословен. Спрашивать его о причинах происходящего не имело смысла, я знала, что он не станет отвечать, а только ещё сильнее замкнётся в себе. Он тоже, похоже, состоял в сговоре с «ними».

Когда он ушёл, я стала названивать подругам. Ни одна не взяла трубку. Я позвонила маме, но она, не поздоровавшись, сказала мне: «Имей в виду: с сегодняшнего дня у меня нет дочери. А у тебя больше нет матери. И никогда мне не звони». И отключилась, и я больше не могла до неё дозвониться. Весь мир словно оглох и ослеп.

На следующий день, когда я зашла в супермаркет, в дверях меня толкнул мужчина. Он не заметил меня, выругался и пошёл дальше. Когда подошла моя очередь, кассир думала секунду, потом со вздохом стала убирать мои покупки с ленты, не пробивая. «Наташа! — крикнула она кому-то, — забери товар».

Пришла администратор и унесла обратно в зал всё, что я сегодня выбрала. Я пыталась возмущаться, но тут снова подошёл охранник и выдворил меня из магазина.

В другом и в третьем магазине повторилось то же самое. Даже когда я возвращалась в зал, снова набирала корзину и во второй раз выкладывала продукты на ленту, кассирша молча их убирала, не давая мне ничего купить. Если же я возмущалась, на сцену снова выходил охранник.

Я пробовала ездить в метро — но турникеты меня не пропускали, карточка в один момент обнулилась, а жетоны приобрести было невозможно: продавцы игнорировали меня.

Так я жила несколько дней или недель. Деньги у меня кончились, да и если они были бы — всё равно мне никто ничего не хотел продавать.

Продукты дома тоже кончились, но есть не очень-то и хотелось. Машина куда-то пропала. Наверное, её всё-таки эвакуировали. Потом вдруг вернулись муж и сын. Мы стали жить в нашем общем доме, но не так, как раньше. Моя семья не разговаривала со мной, словно не видела или не хотела меня видеть. Когда я вставала в дверном проёме, не давая им пройти, они стояли напротив, не глядя на меня, и ждали, когда я пропущу их сама. И я пропускала. Когда я подходила к ним, пыталась тормошить или кричать, они терпели это с безразличными лицами, смотрели в пол и ни слова мне не отвечали. Однажды я перебила в доме всю посуду. Они собрали осколки, подмели пол, а потом стали упаковывать вещи. Муж вызвал грузовик, загрузил его и уехал. В квартиру приехали другие люди. Я пыталась разговаривать с новыми жильцами, но они не отвечали мне и вели себя так же, как и моя семья.

Тогда я вышла на улицу и пошла по прямой. Только прямо, прямо и прямо. Главное было — никуда не сворачивать. Да мне это и не было нужно.