13 июня 1941 года в Москве послу Германии в СССР был вручён текст сообщения ТАСС о беспочвенности слухов о возможной войне между двумя странами. Этот текст был опубликован на следующий день: «По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы».
22 июня в 12 часов 15 минут по радио с сообщением о нападении Германии на Советский Союз выступил нарком иностранных дел В. М. Молотов.
В наше время слова знаменитого обращения к согражданам звучат хрестоматийно: мы помним их по многим фильмам о войне. Но при этом они ничуть не утрачивают силы воздействия на сознание любого человека, родившегося и выросшего в Советском Союзе. Они возвращают генетическую память в тот страшный день, потрясая неотвратимостью случившегося, мобилизуя волю к победе, вдыхая веру в неё и силы, которых потребуется так много…
«Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города. Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение. Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Вся семья Новиковых (кроме Анатолия, которого в апреле забрали на переподготовку), собравшись в большой комнате, замерла, слушая по радио выступление Молотова.
И только шестилетняя Иришка не разделяла всеобщей тревоги. Она недавно научилась прыгать через скакалку, и ей очень хотелось, чтобы все видели, как у неё это здорово получается. И вдруг отец, всегда такой ласковый с ней, резко сказал: «Перестань! Война!» Она поняла, что случилось что-то страшное, подбежала к матери, прижалась к ней и заплакала.
Уже 23 июня в Москве появился первый военный плакат, созданный Кукрыниксами: на нём был изображён красноармеец, пронзающий штыком Гитлера. У военкоматов выстраивались длинные очереди: не дожидаясь повесток, военнообязанные спешили на защиту родины. Не счесть было и добровольцев обоего пола и разного возраста. Сразу же начали проводиться учения по противовоздушной обороне, установилось дежурство на крышах домов…
27 июня 1941 года в «Правде» была опубликована первая статья Новикова-Прибоя, посвящённая борьбе советского народа против гитлеровцев, она называлась «Воля к победе».
Враг стремительно продвигался вперёд. В первые же дни войны началась эвакуация граждан, о чём Михаил Пришвин 6 июля записал в своём дневнике: «Москва и Ленинград потихоньку эвакуируются, и уверенно никто не скажет, что Москва не будет взята немцами. Но всякий знает, что Россия останется неразбитой страной и без Москвы».
В ночь на 22 июля начался первый налёт вражеской авиации на Москву. Около 250 тяжёлых бомбардировщиков пытались прорваться к столице, но в большинстве были рассеяны на подступах к городу. Было сбито 22 самолёта. Налёт продолжался пять с половиной часов. Одна фугасная бомба попала в Кремль, перебила перекрытие Георгиевского зала Большого Кремлёвского дворца, но по счастливой случайности не взорвалась.
Американский писатель Э. Колдуэлл, находившийся в это время в Москве, писал: «На здания и улицы сыпались тысячи зажигательных бомб величиной с рекордный оранжерейный огурец. Недели учебных тревог дали свои результаты: пожарным и московским гражданам, дежурившим на всех крышах, удалось обезопасить свой город от огня. „Зажигалка“ не успевала упасть, как её засыпали песком или швыряли в бочки с водой, которые стояли на всех чердаках и крышах. Алые сполохи занимающихся пожаров, как правило, гасли почти сразу же — пожарные быстро справлялись с огнём… Сотни прожекторных лучей вонзались в небо. Непрерывно били зенитные батареи, расположенные кольцом вокруг Москвы, а также зенитные пулемёты и лёгкие пушки, установленные на крышах».
Михаил Пришвин записывает: «В 10 вечера, когда ещё было светло, прилетели самолёты врага и сыпали на Москву до 4-х часов утра зажигательные бомбы. Вышли из подвала около четырёх, кругом везде были пожары большие и маленькие».
Алексей Силыч перевозит семью на дачу.
Из воспоминаний Нины Александровны Новиковой:
«В апреле 1941 года моего мужа Анатолия взяли на переподготовку на три месяца во Владивосток, а в июне началась война…
Вся семья переехала жить на дачу в Тарасовку…
После ввода продовольственных карточек оказалось, что из всей семьи только у Алексея Силыча была служащая карточка, остальные были иждивенческие и две детские…
Семья наша была большая, да кроме этого приходила сестра Марии Людвиговны — Анжель Людвиговна Шестаковская с двумя сыновьями…
Позже Алексей Силыч помог выехать из блокированного Ленинграда своей племяннице Адровой Марии Селивёрстовне с дочерью Раей. Они тоже временно жили с нами. Народу было много, но у всех был кров над головой…
Для всех находил Алексей Силыч доброе слово и всем оказывал помощь…»
Ирина Алексеевна Новикова рассказывает об этом времени так:
«Мы голодали. Тогда отец попросил проезжавших на машине на фронт солдат привезти ему убитую лошадь. Этой лошадью мы питались всю зиму да ещё кормили голодных друзей-писателей, родственников. Где-то за своё выступление отец получил вместо гонорара ведро патоки. Это было такое богатство! На следующий год весь участок на даче был засажен картошкой, собрали 16 мешков».
Алексей Силыч заботится о семье и внимательно следит за событиями на фронте, готовясь откликнуться на них словом. «…Мы обретаемся на даче. Сделали бомбоубежище. Несмотря на войну, я продолжаю заниматься литературой. Написал несколько откликов, напечатанных в разных газетах», — сообщает Алексей Силыч в письме Перегудову.
В ночь на 7 августа над столицей был совершён первый в истории авиации ночной таран, уничтожен вражеский бомбардировщик. За этот подвиг младшему лейтенанту Виктору Талалихину присвоили звание Героя Советского Союза. В конце октября 1941 года он, защищая родной город, погиб.
7 октября газета «Вечерняя Москва» напечатала статью Новикова-Прибоя «Наши женщины». Комментируя строки из поэмы Некрасова, Алексей Силыч пишет о русской женщине:
«Любовь к родине, борьбу за её свободу и счастье она ставит выше властного и ревнивого чувства любви к себе. Она удваивает свою любовь к человеку, мужу, отдавшему всю свою жизнь на борьбу за счастье родины. И всегда русская женщина была верна себе: на протяжении всей нашей многовековой истории, когда отечеству угрожала опасность, она становилась рядом с отцами, мужьями и братьями, как равная, на защиту родного очага. Бесправная и забитая в быту, она в бою вырастала в свободную гражданку и в высоком патриотическом порыве часто превращалась в героиню. Народная память в преданиях и былинных образах сохранила нам немало эпизодов, рисующих подвиги русской женщины».
Автор вспоминает монголо-татарское нашествие и нашествие Наполеона, Гражданскую войну. И вот теперь — новая беда, и русский народ снова встал на защиту своей родины:
«С величайшим мужеством, доблестью и геройством уничтожает он вторгшиеся полчища немецких оккупантов, проявляя чудеса храбрости и самоотверженности. За землю, за волю, за созданную счастливую трудовую жизнь борется он. Нет меры, нет числа его подвигам! И в этих подвигах, в этой борьбе он не одинок: ему помогает, его вдохновляет на борьбу всё она же, наша родная русская женщина! Провожая на фронт мужа, сына, брата, она неизменно даёт ему один наказ: бить, уничтожать до конца вражеские силы — и стойко благословляет на смерть, если это будет необходимо. Оставаясь дома, здесь, в тылу, она в патриотическом порыве проявляет чудеса трудового героизма, заменяя на производстве ушедших мужчин. В тысячах томов не перечислить того, что порождается трудовым героизмом женщин на необъятном пространстве нашей Родины!..»
В те времена такие слова не называли «громкими» — их слышали, как набат, их воспринимали разумом и сердцем, они помогали на фронте и в тылу. Они были нужны.
20 октября за подписью И. В. Сталина было опубликовано постановление ГКО, в котором, в частности, говорилось: «Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение».
28 октября в четыре часа утра у колонн Большого театра взорвалась полутонная бомба, разрушившая часть фасада. На другой стороне взрывной волной и осколками вышибло окна в гостинице «Метрополь» и сорвало часть крыши.
Москва становилась прифронтовым городом. Столицу покидали те, кто ещё не успел эвакуироваться. Железнодорожные станции были забиты составами с промышленным оборудованием и музейными ценностями: поезда не успевали вывозить их на восток. Над затемнённой Москвой поднимались, чтобы зависнуть на всю ночь, сотни огромных аэростатов воздушного заграждения. По пустынным улицам через весь город в эти ночные часы ускоренным маршем проходили войска — подкрепление фронту, а он неумолимо приближался к столице. Враг рвался к Москве, где Гитлер планировал 7 ноября 1941 года парад своих войск.
Новиков-Прибой часто приезжал в эти дни в Москву дежурить в здании Союза писателей, приходилось и ему тушить «зажигалки» во время немецких налётов. Дома на столе у него была разложена большая карта, он постоянно отмечал на ней всё, что сообщалось в сводках Совинформбюро за прошедший день. Как и все, очень тяжело переживал отступление наших войск.
7 ноября в восемь часов утра на Красной площади начался торжественный парад войск Московского гарнизона, который передавали в прямом эфире по радио. За пехотой на низкорослых мохнатых лошадях проскакали конники генерала Доватора. Потом по брусчатке двинулись самоходная артиллерия, танки, зенитные батареи. После их прохождения с трибуны мавзолея выступил с речью Сталин, помянувший добрым словом полководцев России: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Прямо с парада войска отправлялись на фронт.
Настроение москвичей после парада совершенно изменилось, на лицах стали появляться улыбки, а в глазах — вера.
Алексей Силыч напряжённо следит за сводками Совинформбюро. У него есть возможность эвакуироваться со всей семьёй, но невестка Нина ждёт второго ребёнка: пускаться в путь опасно. Да и внутренний голос подсказывает: Москва выстоит.
На подступах к столице шли тяжёлые бои. Враг лез напролом, стремясь любой ценой прорваться к Москве своими танковыми клиньями. «Но глубоко эшелонированная артиллерийская и противотанковая оборона, — пишет в своих воспоминаниях маршал Г. К. Жуков, — и хорошо организованное взаимодействие всех родов войск не позволили противнику прорваться через боевые порядки 16-й армии. Медленно, но в полном порядке эта армия отводилась на заранее подготовленные и уже занятые артиллерией рубежи, где вновь её части упорно дрались, отражая атаки гитлеровцев… ГКО, часть руководящего состава ЦК партии и Совнаркома по-прежнему оставались в Москве. Рабочие Москвы трудились по 12–18 часов в сутки, обеспечивая оборонявшие столицу войска оружием, боевой техникой, боеприпасами».
А в конце ноября на экраны кинотеатров вышел новый фильм «Свинарка и пастух». И люди, валясь с ног от усталости после смены, шли в кино. И смеялись, и радовались, и, вспоминая счастливую довоенную жизнь, верили в её возвращение.
13 декабря «Правда» вышла с крупным заголовком: «Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы. Поражение немецких войск на подступах Москвы».
Ближе к родам Нина Новикова перебралась в Москву.
«…Рядом были, — вспоминает она, — мама, бабушка и брат Борис, освобождённый от военной службы.
Во время тревоги он залезал на крышу нашего дома, чтобы сбрасывать зажигательные бомбы. Мать моя была в бригаде по охране порядка и дисциплины во время тревог. В конце нашего двора была вырыта траншея, служившая укрытием. Время было уже холодное, да и опасение, что дом могут разбомбить, заставляло всех жильцов ходить в траншею в тёплых пальто. У нас в комнате на рояле было предусмотрительно расстелено тёплое одеяло, лежала детская шубка и моё пальто. В кармане пальто были паспорт, продовольственная карточка и деньги. По тревоге я быстро собирала ребёнка, надевала пальто и шла во двор. Во время одной из тревог брат мой подобрал осколок зажигательной бомбы и подарил его Алексею Силычу. Тот долго вертел его в руках, внимательно рассматривал кусок металла, а потом положил его на письменный стол и сказал:
— Пусть тут лежит. Останется как память о войне. Как там немцы ни стараются, чего ни придумывают, а войну мы всё равно выиграем!»
Однажды во время воздушной тревоги Нина с дочкой на руках, торопясь укрыться в траншее, упала. Мальчик родился восьмимесячным и через неделю умер.
«Брат Борис, — вспоминает Нина Александровна, — купил гроб, взял ребёнка из роддома и принёс на квартиру к Новиковым. Квартира не топилась, на улице были ужасные морозы, и гробик несколько дней стоял на столе в столовой, пока шли оформления к похоронам.
Один раз я застала Алексея Силыча дома, он сидел у гроба и плакал, глядя на мёртвое тельце давно желанного внука.
Увидев меня, он смахнул слёзы, подтянулся и, ласково обняв меня, сказал:
— Ну ничего, надо пережить и это горе. Взрослых сынов теряют, всё война наделала. Анатолию я сам напишу обо всём.
Хоронили ребёнка Алексей Силыч вдвоём с моим братом Борисом. Захоронили его в могилу моего отца на Ваганьковском кладбище. После смерти ребёнка я ещё прожила суровую морозную зиму у мамы, а потом вернулась опять на дачу в Тарасовку».
Как-то на даче вышла из строя печка. И без печки — никак, и печника найти сложно. Но сосед дал Алексею Силычу адрес одного знаменитого мастера печного дела. Сговорились о дне работы. Но в этот день, когда должен был прийти мастер, Алексею Силычу срочно надо было ехать в Москву, где была в это время и Мария Людвиговна. Встречать печника поручили невестке Нине.
Алексей Силыч долго объяснял ей, что надо напомнить мастеру, на что обратить внимание:
— Вот ведь досада какая! И не поехать нельзя, и печник придёт, надо бы мне самому присутствовать. Ты обязательно его после работы покорми и водочки налей.
Печник, пожилой, крупный мужчина, исправлял печь, снисходительно выслушивая просьбы Нины в отношении ремонта, и бурчал:
— Работу свою мы сами знаем, нас учить не надо.
Когда всё было закончено и печник зажёг печь испробовать её для проверки своей работы, он пошёл мыть руки.
Нина накрыла на стол и пригласила его пообедать. Около тарелки она поставила стопку водки.
Печник посмотрел на неё внимательно и спросил:
— Ты что, дочка, по доброте своей угощаешь или так писатель наказал?
— Писатель, писатель приказал вас накормить досыта и водки оставил. Он недавно с охоты приехал и много уток привёз. У нас сегодня на обед утка варилась. Утки-то сейчас редкость большая, вот он и сказал, чтобы я вас накормила.
Он сел за стол, беря ложку, сказал:
— Должно быть, хороший человек этот писатель, мы ведь с ним только о деньгах говорили, а об обеде и разговору не было. А сейчас хороший обед дороже денег. От обеда я не откажусь, да и водочку выпью за его здоровье.
Он ел и приговаривал: «Вот ведь какой человек! Говорят — большой писатель, а сколько внимания к простым людям».
2 февраля 1943 года победоносно завершилась Сталинградская битва. Это было начало коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны.
Весной 1943 года Новиков-Прибой отправился в Свердловск. Здесь его можно было увидеть на заводах, в госпиталях, в запасных полках, в учебных заведениях. Он читал главы из «Цусимы», отрывки из «Капитана 1-го ранга». Но каждая встреча неизменно заканчивалась разговором о положении на фронтах, о подвигах советских людей в борьбе против фашистских захватчиков.
В начале апреля Новиков-Прибой собрался в Москву. Буквально накануне отъезда ему вручили телеграмму: «Узнал, Алексей Силыч, о твоём приезде в Свердловск, прошу побывать у меня в гостях. Цусимский друг Семён Мурзин».
Алексей Силыч не задумываясь сдал билет и отправился в село Зайково, где заведовал колхозной фермой Семён Антонович Мурзин, упомянутый в эпилоге «Цусимы».
Трое суток прожил писатель у старого товарища. Вспоминали былые годы, говорили об идущей войне.
О том, что у Семёна Мурзина гостит знаменитый писатель, моментально узнал весь район. Состоялся большой литературный вечер, где Новикова-Прибоя ждал ещё один сюрприз — встреча с цусимцем Аристархом Евграфовичем Пушкарёвым, матросом-водолазом с броненосца «Орёл».
9 июля 1943 года в Москве в последний раз была объявлена воздушная тревога (за время войны её объявляли в столице 141 раз), а 5 августа москвичи увидели первый салют. Ровно в 24 часа был дан залп из 120 орудий. Всего было дано 12 залпов, производившихся через каждые 30 секунд в течение шести минут. Москва салютовала войскам Брянского фронта, освободившим при содействии с флангов Западного и Центрального фронтов город Орёл, и войскам Степного и Воронежского фронтов, освободившим город Белгород. Отныне все крупные победы отмечались в Москве салютами, 354 раза столица салютовала доблестным победам советских войск.
В середине августа 1943 года Алексей Силыч, взяв с собой верного друга Сашу Перегудова, отправился в Тамбов.
— Хочу повидать родные тамбовские края, — повторял он, словно предчувствуя, что жить ему осталось совсем немного.
Единственная в Тамбове гостиница была полностью заселена эвакуированными. Став уже там постоянными жильцами, они, узнав о приезде известного и многими любимого писателя, потеснились, освободив целый номер.
Утром Новиков-Прибой отправился на рынок. Конечно, рынок военного времени навевал печальные мысли, но Алексей Силыч не хотел изменять своей привычке.
Он любил потолкаться среди людей, послушать разговоры.
— Вот часок похожу по рынку, — говорил он, — и уже знаю всю подноготную города. А если ещё в столовой потолкую с официантками, то узнаю, кто на ком в городе женится, кто разводится, кто кому изменяет.
На тамбовской толкучке Алексей Силыч шутил с колхозницами, расспрашивал о житье-бытье, о том, что пишут с фронта мужья. Сочувствовал тем, кто уже получил похоронки.
Он рассматривал с одинаковым любопытством и поношенные гимнастёрки, и старые журналы, и какие-нибудь причудливые бронзовые канделябры.
Уходя с базара, Алексей Силыч купил у старика-пасечника банку мёда. Довольный, повторял: «Сейчас в Москве этого лакомства днём с огнём не сыщешь».
Н. А. Новикова вспоминала, как однажды в довоенное время Алексей Силыч учил её выбирать рыбу на арбатском рынке:
«Он шёл по рыбному ряду, изредка останавливался, брал рыбу за жабры, вертел, похваливал и шёл дальше.
— Ты, Нина, знаешь, как надо выбирать рыбу? Главное надо, чтобы у неё жабры были красные — значит, свежая!
Мы прошли весь ряд. Я не понимала:
— Алексей Силыч, что же вы рыбу-то не покупаете? Хвалите, а не берёте?
Он посмотрел на меня с улыбкой:
— А вот надо весь ряд пройти, всё посмотреть и порядиться надо. Для порядка. Продавцы любят, когда с ними покупатель рядится, уважают такого покупателя. Значит, хороший хозяин, значит, знает цену деньгам.
Мы купили огромного розового леща и целую кучу блестящих карасей».
В Тамбове Новиков-Прибой бывал ещё в пору своей крестьянской юности. Помня дореволюционный Тамбов, он рассказывал:
— Страшно было ездить по тамбовским улицам. Нырнёт лошадь в выбоину, только уши да дуга торчат оттуда.
Его радовало, что, несмотря на то, что Воронежский фронт проходил недалеко от Тамбова и он неоднократно подвергался налётам «мессершмиттов», город уцелел.
Первое выступление Новикова-Прибоя состоялось, как это чаще всего бывало, в зале облисполкома, а затем литературные вечера прошли в летнем городском театре, в Клубе НКВД, у железнодорожников, на заводах.
Алексею Силычу было особенно приятно находиться в читальном зале старейшей областной библиотеки, ибо ему приходилось уже там бывать.
— Помню я себя деревенским малым, — рассказывал он, — впервые попавшим в это святилище. При виде тысячи книг я шапку снял. Стою, глаза мои разбегаются. Господи, думаю, какое богатство! А барышня из-за книжной стойки спрашивает: «Какую вам книгу?» Ужасно растерялся и говорю: «Библию!» Не посмел попросить другую. Так и просидел здесь с Библией часа четыре.
Новиков-Прибой прожил в Тамбове около месяца. Чувствовал он себя уже неважно, но был по-прежнему деятелен, старался сохранять оптимизм и бодрость.
Однажды их с Перегудовым на ужин пригласил доктор, главный терапевт фронта. Алексей Силыч с удовольствием принял приглашение, но во время этой встречи очень скоро почувствовал себя плохо. «Не понимаю, что со мной происходит», — жаловался он Перегудову. И, предполагая самое худшее, тут же заявлял: «Нет, нет, мой организм не из таковских, чтобы в нём заводились какие-либо злокачественные опухоли!»
Из Тамбова Новиков-Прибой выезжал во многие близлежащие города: Рассказово, Мичуринск, Котовск…
В Мичуринске у Алексея Силыча нашлось немало знакомых. Сидя в гостях у своего друга — директора большого хозяйства, созданного на основе опытной плодово-ягодной станции знаменитого селекционера, он делился своими планами: «Хочу написать роман о Мичурине — душистый, как антоновские яблоки».
Новиков-Прибой встречался и с лётчиками, боевая часть которых находилась в Мичуринске, откуда каждый день наши самолёты вылетали под Киев и Полтаву, где в это время шли ожесточённые бои.
Переживая каждое событие войны, все поражения и победы наших войск, откликаясь на них статьями и очерками в газетах и журналах, Алексей Силыч мечтал написать книгу о партизанах. Об этом вспоминает Иван Арамилев: «…в газетах была напечатана статья о старике-охотнике, повторившем в немецком тылу подвиг Сусанина. Силыч был необычайно взволнован этим подвигом:
— Кончится война, я соберу весь материал о стариках-партизанах и обязательно напишу о них повесть. Об этом непременно следует написать. Через них вся Россия видна. Это чисто русское явление. У немцев нет и не может быть таких партизан, таких стариков, героизма такого накала, такой стойкости и любви к родине. На днях я читал, как наши бойцы с гранатами в руках ложились под немецкие танки, чтобы остановить врага. У меня слёзы из глаз хлынули. Разве можно победить страну с таким народом?! Если тебе попадутся под руку материалы о Сусаниных наших дней — присылай мне. Книгу писать хочу».
В годы Великой Отечественной войны А. С. Новиков-Прибой много писал для газеты «Красный флот» и журнала «Краснофлотец». Несколько раз печатался в «Правде». Писал для Совинформбюро, которое рассылало его статьи и очерки в зарубежные газеты дружественных стран. Несколько раз выступал по радио. Особенно сильно, по воспоминаниям П. И. Мусьякова, возглавляющего в то время редакцию газеты «Красный флот», звучал очерк «Русский матрос».
Герои очерков Новикова-Прибоя — это и снайперы, и лётчики, и партизаны. Но более всего его привлекали подвиги моряков. Он много пишет о славных традициях русского флота.
Главное, что постоянно подчёркивал писатель, — нравственная сила русского народа. Эта сила, по его словам, «является незыблемой основой нашей Красной Армии и Красного Флота. Именно поэтому с каждым днём растут и крепнут мощные удары по врагу. Это доказывают своим поведением на войне наши герои. Многие из них погибли, но сила, питавшая их, жива. Она развита в миллионах сердец и кипит в них мщением к жестокому врагу, вызывая горячую веру в победу над ним. Никогда не удавалось сломить нравственную силу русского народа, притупить её или обезличить. Победит эта нравственная сила и теперь».
Начало 1944 года ознаменовалось впервые прозвучавшим по радио новым Государственным гимном СССР, заменившим «Интернационал». Это отражало чаяния советского народа, сплотившегося в борьбе за любимую родину. Это было символом братства, мужества, грядущей победы. Во всяком случае, именно так воспринял появление нового гимна писатель Новиков-Прибой, говоривший об этом в своих выступлениях перед читателями. А выступлений этих по-прежнему было немало, хотя чувствовал себя Алексей Силыч всё хуже и хуже.
Мария Людвиговна пыталась уложить его в больницу, а ему было некогда: наметил поездку на Урал. Вот вернусь, сказал, тогда посмотрим.
В начале января заехал навестить Алексея Силыча сын боцмана Воеводина — Константин. Позднее Константин Максимович вспоминал, каким увидел писателя — сильно осунувшимся, с ввалившимися невесёлыми глазами. Уже понимая серьёзность своей болезни, чувствуя неотвратимость смерти (теперь он всё чаще философски рассуждал об этом), Алексей Силыч всё равно строил планы, надеясь успеть завершить и «Капитана 1-го ранга», и «Двух друзей». Собирался встречаться с читателями. А главное, надеялся дожить до Победы, верил, что до неё — рукой подать.
11 января 1944 года газета «Уральский рабочий» писала: «Вчера в Свердловск приехал Новиков-Прибой. Писатель выступит с чтением своих произведений в рабочих клубах города, побывает в районах области».
В феврале Алексей Силыч вернулся в Москву.
В Свердловске ему подарили набор эмалированных кастрюль, а в Перми — щенка какой-то особой северной породы.
Алексей Силыч не уставал восторгаться живым подарком, заявляя, что этот пёс не просто смышлёный, а совершенно гениальный.
— Всё понимает! Всё! — восклицал довольный Силыч. И с упоением рассказывал, как они пойдут с новым другом Задором на охоту.
Приближался март — тот месяц, который, как вспоминают его друзья, «будоражил его морскую, охотничью кровь».
Трепля Задора за лохматый загривок, Алексей Силыч мечтательно говорил:
— Скоро, скоро мы пойдём с тобой в мартовские поля, походим по мартовским токам, поохотимся за глухарями.
Задор радостно повизгивал, как будто действительно всё понимал, преданно лизал руки хозяина.
А он, потирая руки, жаловался:
— Что-то начали сохнуть…
Но окружающие видели: не только руки — весь он высох; глаза потеряли прежний блеск, на потемневшем лице углубились морщины.
Сергеев-Ценский вспоминал, как накануне того дня, как лечь в кремлёвскую больницу, Новиков-Прибой зашёл к нему в гости (Сергей Николаевич был в это время в Москве). Алексей Силыч что-то живо рассказывал, балагурил, не заговаривая о болезни. А пришёл домой и упал на лестнице без чувств. На следующий день его отвезли в клинику, откуда он уже не вышел.
Борис Неверов так вспоминает о своей последней встрече с Алексеем Силычем:
«В последний раз я видел Алексея Силыча в марте 1944 года перед его уходом в больницу, из которой он уже не вернулся… Он был грустен в тот день: не было на его лице обычной для него ласковой и доброй улыбки, глаза его не искрились и не смеялись… А когда я от него уходил, он сказал мне, как оказалось, свои последние для меня слова:
— Вот, дружище… Может быть, больше и не увидимся, а если не увидимся, то помни, что жить надо так, чтобы каждодневным трудом приносить пользу и своей стране, и окружающим тебя людям».
Последней работой А. С. Новикова-Прибоя была статья, посвящённая столетию со дня рождения К. М. Станюковича: 1 апреля он продиктовал её Марии Людвиговне в больнице.
13 апреля Алексея Силыча навестили Перегудов и невестка Нина.
Каждый из них немного по-разному помнит эту встречу.
Александр Перегудов пишет:
«О последней нашей встрече говорит мне небольшая книжечка первой части романа „Капитан 1-го ранга“. Я получил её в Кремлёвской больнице, где лежал тяжело больной Новиков-Прибой. С трудом он достал из-под подушки книжку, несколько дней назад вышедшую из печати, и сказал:
— Давай я напишу тебе на память.
Я подал ему ручку, подставил спину, и, положив на мою спину книжку, лёжа, Алексей Силыч написал:
„Другу Саше Перегудову сердечно.
А. Новиков-Прибой.
Кремлёвская больница. Температура. Рука дрожит. 13.IV-44 г.“».
Из воспоминаний Н. А. Новиковой:
«…я видела его незадолго перед смертью, когда мы с писателем Перегудовым ходили к нему в больницу. Он просил нас прийти к определённому часу. Это был час обеда. Принесли обед. Помню, что это был куриный суп и на второе тоже что-то мясное. Алексей Силыч сидел в кресле в пижаме, бледный и исхудавший. Болезнь брала своё. Он велел нам сесть за стол и кушать.
— Я теперь есть ничего не могу, вот хочу вас угостить, посмотреть хочу, как здоровые люди едят.
Себе он налил минеральной воды и сказал:
— Я вот попью, а вы поешьте.
Это было ужасно. Я сидела с ложкой в руках, но есть не могла.
— Ну что же ты не ешь? Разве курицы не хочешь или, может, невкусно?
Комок подкатил к горлу, я заплакала.
— Ну что ты так на меня смотришь? Что, плохой я стал? Что-то после операции никак не оправлюсь. — Он расстегнул пижаму, поднял рубаху. — Вот, смотри, шов зарос как на собаке, а я всё худею и сильно ослаб.
Немного посидев, Алексей Силыч взял со стола книгу и, показывая её нам, гордо сказал: „Вот и дождался я своего Капитана 1-го ранга, напечатали!“
Подавая её Перегудову, сказал: „Вот, Саша, подарить тебе хочу, как лучшему другу своему, я уж и подписал“. Я взяла книгу, на первой странице была сделана дарственная надпись. Буквы были кривые и неровные, вся надпись была корявой.
— Вот что-то писать совсем здесь разучился, рука не слушается.
Это была последняя подпись и последний автограф замечательного писателя и чудесного человека, каким был Алексей Силыч Новиков-Прибой. Муж мой, Анатолий, ещё застал отца в живых, когда приехал в Москву.
Встреча была очень радостной и неожиданной.
— Вот уж не чаял тебя увидеть. Радость-то какая, сынок! Как ты в Москву попал, проездом, что ли?
Вернувшись домой, Анатолий плакал навзрыд, как женщина. Он любил отца, дружба у них была давняя. Многое связывало их обоих».
Сердце писателя остановилось в 16.00 29 апреля 1944 года. Ему не удалось закончить своего любимого «Капитана 1-го ранга». Финалом романа так и остались заключительные слова первой части:
«Вокруг расстилалось море, играющее золотыми всплесками под лучами солнца, море, которое так же близко мне, как и земля родины, которое всегда волнует меня и пробуждает во мне самые лучшие чувства, — море, которое я никогда не перестану любить…»