Ах, успокойтесь. Слишком много Нашлось виновников. К чему? Мы все находимся в плену У рока, дьявола и Бога.

Затаиться. Молчать. Не впускать В свою душу всех тех проходимцев, Кто давно меня хочет понять, А точнее — добить и добиться Правды некой — какой-то не той, Что пытаюсь я всуе им выдать. Осень, с палой твоею листвой Я хотела б, пожалуй, покинуть Мир и этих постылых судей… Вот взошла на костер. Огня! Я сама себе правосудие. Даже Бог — только после меня.

Я купила розы. Это Вам. Пусть постоят в индийской вазе черной. Я дарю их Вам. И непокорной Музе. И заоблачным стихам.

Незнанье жизни. Познанье смерти. Вы так к ней стремились, всегда спеша. И сквозь преграду асфальтовой тверди — Ваша — травинкой зеленой — душа.

Неслышные шаги крадущейся беды. Кто жертва, кто злодей? — неведомо пока. Но черным затянулись облака, В руках у дьявола — правления бразды. И снова — кровь, и снова — смерть. Они — Шальные спутники навечно жизни кроткой. Жизнь ангелов становится короткой. И гаснут, гаснут незажженные огни. Огни добра, любви, и веры, и смиренья. От них, от несгоревших, — угольки. Зияют бездной черные зрачки Беды, не знающей ни меры, ни сомненья. Но я прошу, я умоляю вас: не верьте, Что луч, блеснувший вдалеке, — обман. Мы все уйдем, закутавшись в туман, Туда, где нет ни зла, ни тьмы, ни смерти.

Сосен стволы, и стволы, и стволы… Вот и тропинка — но я ей не верю. Где-то накрыли печалью столы, Руки сложили и ждут потерю. Будет потеря, немного осталось. Только не надо биться в истерике, Жизнь — это все же такая малость, Знаю, сказав, не открыла Америки, Но очень хочу, чтоб вам не было больно, Мне ведь там легче так будет, поймите. Буду вас ждать с запоздалой любовью, Только средь сосен меня отыщите.

А что не сон — то явь, а что не явь — то сон. Сменяют ночи дни, а дни уходят вон. Завесой черной — ночь, сияньем светлым — день, И все сомненья — прочь, и душит душу лень. А что не жизнь — то смерть, а смерть — совсем не страшно. Сменяют ночи дни, а я — во всем вчерашнем. Вчерашней боли бред, вчерашних былей — сон. И не найти ответ. Да и не нужен он.

Корноухая елка, Лесная свечка, Опустила иголки, Сжала губы в сердечко. Одиноко и холодно. На поляне одна. Одинокому ворону — И тому не нужна. Одиночество — мгла. Одиночество — сон. И стоит над поляной Одиночество-стон.

Все — свыше. И эта тень на зимнем стекле, И этот неясный, мерцающий свет. Тепло ладони моей — в твоей руке, А меня самой давно уже нет. А я спешила к тебе, коней гнала. Они несли меня над толпой. Но избавительница в белом поняла. И обняла. И увела с собой.

Сердцу не хватает чистоты, Робости, наивности, смиренья. Лиц родных прекрасные черты Преданы давным-давно забвенью. Суть моя почти уже смирилась С пошлостью, обманом, суетою. Жалость принимается как милость, Святость уж не кажется святою. И душа ушедшая лишь изредка Промелькнет (вот отчего смятенье!) То волнующим и легким белым призраком, То неясной и тяжелой серой тенью.

Отводя виновато глаза От уродств нашей жизни беспутной, Я бегу, я боюсь опоздать — Не на день, не на час — на минуту. На минуту остаться без денег, На минуту остаться без радости, На минуту остаться без терний, Я бегу, я спешу — не до праздности. Я бегу, чтоб не чувствовать боли, Чтоб не видеть глаза всех нищих. Я бегу. Нет иной мне доли. Я бегу — только ветер свищет.

Телефон нем. Холодна ночь. Нет ни слов, ни тем. Не помочь. Словно дым, сон. Сон-пророчество. Так приходит в дом одиночество.

Я зажглась. И остыла. И снова — мгла. Пусто. Страшно. Зачем? Для чего я лгала? Не хочу ничего. Ни к чему не стремлюсь. Что останется мне, если все же очнусь? Одиночество? Пусть. Просветление? Жду! Но… Отпустите меня. Я должна. Я уйду. Буду тихо брести на закат бытия. И молиться за вас. И молить за себя.