Они гнали лошадей по дороге так, словно их преследовал разъяренный спригган, готовый во что бы то ни стало догнать свою жертву и разорвать на куски. Снег летел из-под копыт грязным крошевом, позади оставались сероватые рыхлые следы. Берхартер не оборачивался, словно боясь вновь увидеть за спиной постылую деревню. Почти вровень с Охотником скакал Дэфин, не стремясь вырваться вперед, но ясно давая понять, что не собирается довольствоваться местом позади Берхартера. Только Энерос был все так же спокоен и молчалив, не приближаясь к обоим ближе, чем на полтора-два корпуса своей лошади. Он был единственным, кто не утратил хладнокровия в сложившейся нелепой и пугающей ситуации.

А все же было отчего потерять голову. Берхартер старался не вспоминать о превратившихся в безумие двух месяцах, но мысли сами собой возвращались к тем проклятым дням.

— Помоги, Незабвенный, — беззвучно прошептал Энерос. Расстилавшаяся впереди деревня пугала его, хотя, казалось, ничто не могло вызвать страх у Райгаровой твари. Происшедшее было совершенно необъяснимо. Как могла оставшаяся далеко позади деревенька вдруг оказаться перед Охотниками, ушедшими из нее много часов назад? Берхартер молча спускался с холма, отпустив поводья, и Энеросу ничего не оставалось, как последовать за ним. Честно говоря, он бы с куда большим удовольствием развернулся и отправился в обратную сторону, но что будет с Пламенеющим Шаром, что скажет на это Незабвенный? Охотники не имели права возвращаться — камень звал их… Или это был голос самого Райгара?

Так или иначе, но выбора не осталось. Берхартер и Дэфин уже одолели половину склона холма и не собирались останавливаться, то ли поняв всю бесполезность этого, то ли решив разобраться, что происходит. Энерос, громко выругавшись, отчего его лошадь вздрогнула и всхрапнула, вонзил ей каблуки в бока и поспешил догнать ушедших к деревеньке Черных Охотников.

Ехавший впереди Берхартер понял, что это селение не просто очень похоже не предыдущее — оно было тем же самым. Именно тем же самым, как ни невероятно это звучало. Охотники будто вернулись на сутки назад, с той лишь разницей, что в прошлый раз у них не было лошадей — они пришли в деревню пешком.

Навстречу посланцам Райгара выбежали крестьяне. Увидев их лица, Девятый Охотник едва не застонал: это было похоже на кошмарный сон, но перед ними стояли те же люди. Берхартер разглядел в небольшой толпе человека, у которого Охотники останавливались на ночь, а рядом с ним людей, напавших на Райгаровых тварей в конюшне. Только никто из крестьян, казалось, не узнавал явившихся в селение чужестранцев.

— День добрый, ваша милость.

Взгляд Берхартера метнулся на голос и впился в невысокого пухлого мужчину с короткими желтовато-белыми волосами. Деревенский староста несмело вышел чуть вперед и поднял глаза на Черных Охотников, пытаясь придать своему взгляду необходимую при разговоре с чужаками твердость. Но Берхартер не обратил на слова крестьянина ни малейшего внимания. Райгар наградил свое создание силой и бесстрашием, способностью с презрением смотреть в лицо любой опасности, однако волосы Девятого Охотника готовы были зашевелиться от ужаса. Все повторялось, все — почти до самой последней мелочи. Твари Незабвенного вновь оказались в оставленной ими деревне.

— Этого не может быть, — сказал Дэфин, наклонившись к самому уху Берхартера.

— Хотел бы я знать, почему Хозяин оставил нас одних, без своей помощи, — тихо вымолвил подъехавший с другого бока Энерос.

— Он не оставил нас, — рявкнул Дэфин, нимало не заботясь о крестьянах, которые при звуке его голоса вздрогнули и чуть попятились. — Незабвенный проверяет нашу стойкость.

— Заткнитесь. Оба! — негромко, но резко осадил Охотника Берхартер и нахмурился. — Мне казалось, что мы договорились не упоминать имени Хозяина. Если он не вмешивается, если даже не видит нас, то у него есть на это право. Он — бог! И он наш творец — не нам осуждать его.

— Но что нам делать? — вновь заговорил Энерос. — Все это произошло не случайно. Я уверен, что и нападение на нас прошлой ночью, и возвращение в деревню — взаимосвязаны. Причем подстроил все это кто-то очень могущественный, тот, кто действительно не боится вступить в противоборство с Незабвенным.

— Это может быть только бог, — резко вымолвил Дэфин, давая понять, что не потерпит возражений, если таковые появятся. — Кто-то из богов решил пойти против нашего Хозяина, иного объяснения нет. Если поведение жителей деревни еще можно списать на действия этого паскудного мага…

— Он не был магом, — прервал Дэфина Берхартер, но тот замотал головой, имея в виду, что сейчас это не имеет значения, и продолжил:

— Однако никакой маг, даже самый могущественный, равного которому нет в Империи, не смог бы вернуть нас сюда и сделать все так, как есть. Если и можно заморочить голову простым людям или даже Вечным, то сила, данная нам создателем, помогла бы нам заметить затеянную этим мерзавцем игру. Сыграть с нами подобную шутку мог только бог.

— Или дракон, — возразил Энерос. — У любого Великого Змея также достанет сил на то, чтобы противостоять нам.

— Нет, — качнул головой Дэфин. — Ни один дракон не поступил бы так, это не в их правилах. Змеи трясутся над своей Истинной Властью, но, когда доходит до дела, предпочитают решать все проблемы через посредников.

Берхартер бросил косой взгляд на Охотников, признавая правоту обоих. Но он и сам считал, что в случившемся чувствуется работа одного из богов. Вот только кто это мог быть? Кому понадобилось чинить препятствия посланцам Незабвенного? Везэльд? Имиронг или Орнелла? То, что там, в деревне, был мужчина — ничего не означает: бог может принять любое обличье.

Крестьяне все еще продолжали глазеть на незнакомцев, не зная, что предпринять. Охотники совсем не походили на людей, которых можно проигнорировать, но то, что они не обращали никакого внимания на жителей деревни, выбивало из колеи и обескураживало. Однако никто не отваживался прервать разговор Охотников, словно чувствуя, что это чревато весьма неприятными последствиями.

— Что нам делать? — нервно поинтересовался Энерос, бросив недовольный взгляд на ставших перешептываться крестьян.

Берхартер нахмурился:

— Если мы останемся на ночь, то, вполне возможно, снова повторится нападение, и тогда уже неизвестно сможем ли мы уйти, как в первый раз. Хотя не думаю, что нас стремились убить. Если это был и вправду бог, то ему не составило бы труда уничтожить нас всех одним пальцем. Скорее всего нас хотели задержать…

— Камень! — щелкнул пальцами Дэфин и выругался. — Нас хотят задержать до тех пор, пока та часть камня, за которой мы посланы, не окажется в чужих руках.

— Я не утверждал этого, — возразил Берхартер. — Но не исключаю и такой возможности. Видимо, кое-кто из богов не желает, чтобы Незабвенный обрел Пламенеющий Шар. Но вызов Райгару — это немыслимо!

Берхартера передернуло. Так не должно было случиться. Он считал, что Райгар должен хранить своих тварей.

Берхартер отчего-то стал мерзнуть. Кроме того, вновь появилась боль в раненной маленьким рудокопом ноге. Непроизвольно он наклонился в седле и, дотянувшись до бедра, принялся массировать ногу вокруг шрама.

— Что с тобой? — беспокойно произнес Энерос, крепко взяв Берхартера за плечо и пытаясь заглянуть тому в глаза. После случившегося ночью в доме крестьянина он стал несколько настороженно относиться к Девятому Охотнику. Это не означало, что Энерос перестал доверять Берхартеру, но в то же время он стал смотреть на своего сотоварища другими глазами.

— Ничего, — сквозь зубы пробормотал Берхартер, едва почувствовав, что боль ослабевает, а неведомый холод перестает терзать тело. — Ничего, что могло бы нам помешать.

— Вы как знаете, а я не собираюсь оставаться в этой паршивой деревне, — вдруг выкрикнул Дэфин, излучая вокруг себя злость. — Я не желаю еще раз встретиться с этой мразью!

Берхартер не успел понять, что произошло, когда Охотник резко развел руки широко в стороны, словно желая вырвать их из сочленений, и заорал. Не вслух — мысленно. Но крик этот оглушил и Энероса, и Берхартера, ударив по нервам и заставив сердце на миг замереть. Крестьяне — все до одного — оказались сбиты с ног. Все, кто стоял впереди, не смогли даже вскрикнуть и понять, что происходит. Из их носов хлынула кровь. Языки, распухнув, заткнули глотки, а разорвавшиеся легкие пронзили все тело невероятной болью, к счастью весьма короткой. В следующий миг передние крестьяне были мертвы. Стоящие позади корчились в судорогах. Основной удар приняли на себя лишь несколько человек, но досталось от гнева и безумия Дэфина всем. А Охотник продолжал бесноваться, стремясь смять, разбить и уничтожить все, до чего мог дотянуться. Дома на околице вспыхнули — все разом. Волна жара прошла по округе, заставляя трещать волосы и высыхать влагу в глазах. Кое-кто из крестьян оказался чуть более устойчив к влиянию Дэфина, нежели остальные, но Охотник даже не взглянул на пытающихся скрыться жителей деревни. Хватило лишь выброшенной в их сторону руки с раскрытой ладонью и растопыренными пальцами: сорвавшаяся с нее невидимая тугая волна догнала убегающих и хлестко ударила в спины, дробя кости и разрывая внутренности.

— Прекрати!!! — Энерос пришел в себя первым, хотя даже для него — Черного Охотника — удар Дэфина оказался силен: тот оглушил его и на какое-то время заставил потерять ориентацию. Энерос скатился с лошади, которая отчаянно брыкалась и, едва почувствовав свободу, галопом умчалась прочь. Оказавшись на земле. Охотник быстро вскочил и, ухватив Дэфина за ногу, дернул вниз.

— Пусти! — взревел Дэфин, словно пушинку сбрасывая с себя Энероса. За этим последовала новая волна опаляющего жара — еще несколько домов вспыхнули, словно свечки, а те, что уже полыхали, с грохотом рухнули, разбрасывая тучи малиновых искр и пепла. Густой дым взвился в небо, укрыв и без того едва проглядывающее сквозь облака солнце. Горела уже добрая половина деревеньки. Впавшие в панику жители не знали, куда податься, и падали, едва Дэфин получал возможность дотянуться до них своими мыслями.

Наконец оправился от шока и Берхартер, но на это ему потребовалось больше времени, нежели Энеросу. Частица души Лумиана, сохранившаяся в душе Берхартера, попав под удар Охотника, скорчилась от боли, и это не замедлило отразиться на самом Берхартере — будто по его собственным нервам полоснули огненным клинком. Девятый Охотник вынужден был сделать единственное, что ему оставалось в этой ситуации, — он решился открыть себя для сущности монаха и взять ее под свою защиту. Содеянное Девятым Охотником было равносильно безумию, поскольку вело к раздвоению личности. Но сейчас не было времени обдумывать происшедшее:

Дэфин уже не повиновался себе и в любой миг мог перенести свою ярость даже на двух других Райгаровых тварей. Встав на колени — сбросившая Охотника лошадь уже успела скрыться из виду — Берхартер обхватил голову руками и крепко зажмурился. Он почти сразу увидел хлещущие из Дэфина, словно из рассохшейся бочки, волны ярости.

«Умри», — выплюнул Берхартер, плохо понимая, что, собственно, делает. Он знал одно — ему нужно было остановить Дэфина, и этот способ казался единственно подходящим. В свой выпад Девятый Черный Охотник вложил все силы, которые смог собрать, но произошло то, чего не мог предположить, возможно, и сам Райгар. Большую часть удара Дэфин отбил играючи — похоже, даже не заметив этого, — однако кое-что все же прошло сквозь его защиту. Охотник пошатнулся и рухнул на дорогу, оглушенный и ослепший от боли. То, чем ударил его Берхартер, даже при малой силе способно было убить и самого стойкого. И все же Дэфин выдержал, только подняться уже не смог. На помощь Девятому Охотнику пришел Энерос. Собрав волю в кулак, он навалился на Дэфина, прижимая его к земле и стараясь выбить из его головы вскипевшую злобу. Это оказалось не так уж просто, но после того, как к борьбе вновь подключился Берхартер, им вдвоем удалось-таки заставить Дэфина прекратить сопротивление. Только убедившись, что Охотник не вздумает снова обрушить свой гнев на окружающих, Райгаровы твари отпустили его.

Тяжело дыша, Дэфин поднялся. Лицо его было совершенно белым, отдающим синевой, без единой кровинки. Его бил озноб. Сам того не желая, Берхартер вложил в обрушенный на Дэфина удар то, что терзало его самого.

Холод. Безграничный, беспредельный холод, который он ненавидел. Холод, который ненавидел Лумиан.

Берхартер огляделся, не выпуская, однако, Дэфина из виду. Пламя уже успело распространиться почти на всю деревню, продолжая жадно пожирать дома, сараи, амбары и заборы. От огня спасения не было нигде. Оставшиеся в живых крестьяне разбегались, стремясь оказаться подальше от всего этого ужаса. Сомнения не оставалось: через какое-то время деревня выгорит дотла, ее не спасет уже ничто. Охотники могли бы сбить пламя, но в этом не было смысла.

— Зачем ты это сделал? — спросил Берхартер, особо не надеясь, что Дэфин снизойдет до ответа, но тот, как ни странно, заговорил:

— Я уничтожу всю эту заразу, я выжгу ее огнем! Это из-за них…

— Люди ни в чем не виноваты, — оборвал Дэфина Энерос. — Ты сам говорил, что за всем стоит бог.

— Мне плевать! — не повышая голоса, но вновь закипая ответил Охотник. — Только так мы сможем вырваться отсюда и осуществить то, для чего создал нас Хозяин!

Берхартер не смог как следует отреагировать, он понял, что слишком устал, слишком большая тяжесть скопилась у него на душе.

— У тебя нет души. Душа — это моя привилегия, и я не отдам ее тебе ни за что, будь ты хоть трижды слугой Незабвенного! — Обретший силу Лумиан засмеялся, словно издеваясь над Берхартером, но тот не мог ответить на это ничем — монах теперь стал частью его самого. Долей, которую невозможно было искоренить.

— Смотри! — вдруг пораженно выкрикнул Энерос, не в силах оторвать глаз от пылающей деревни. Сначала ни Берхартер, ни Дэфин не могли разглядеть ничего за стеной пламени и дыма, но затем возник просвет, и взглядам Охотников предстал человек. Он спокойно стоял посреди огня, словно и не замечая его. Языки пламени тянулись к нему и в то же время не касались, то ли обтекая со всех сторон, то ли проходя сквозь тело. И человек этот смеялся. Охотники не слышали ни звука, но в то же время каждый знал, что тот хохочет. Хохочет, издеваясь и торжествуя. Не узнать его было нельзя, ведь именно он прошлой ночью отдал приказ убить Райгаровых тварей, он руководил всем этим безумием.

Бог? Берхартер готов был поверить во что угодно. Мужчина сделал шаг вперед, но, казалось, совершенно не приблизился, только пламя вокруг него опало, прижалось к земле и огненными змеями обвило ноги.

— Имиронг… — неожиданно догадался Берхартер. Вот кто, оказывается, решил вступить в противоборство с Незабвенным. Бог огня — это не мог быть никто иной.

— Вот уж не думал, что вам может понадобиться столько времени, чтобы узнать меня, — криво ухмыльнулся бог. Слова эти услышал каждый из Охотников, хотя гул пламени перекрывал все иные звуки.

— Чего ты хочешь? — выкрикнул Берхартер, не надеясь, впрочем, что бог снизойдет до ответа, но тот неожиданно произнес:

— Я не позволю вам завладеть осколком Шара, для этого есть более достойные.

— Драконы? Не будь глупцом! — рявкнул Дэфин, нимало не задумываясь о том, что перед ним не простой житель поднебесного мира, а сам Имиронг, Летний бог. Охотники чтили лишь Райгара, но остальные Покровители также требовали уважения, только разве можно заставить тварей Незабвенного делать что-то против их воли? Имиронг, казалось, не обратил ни малейшего внимания на не слишком-то почтительный выкрик Дэфина. Он вообще не вымолвил ни слова, промолчав и исчезнув в пламени. Берхартер еще некоторое время как завороженный смотрел туда, где только что находилась человеческая фигура… Точнее, смотрел Лумиан: монах оказался поражен куда больше Охотника.

— Я не собираюсь здесь оставаться! — заорал Дэфин и, сорвавшись с места, побежал. Теперь он желал лишь одного: оказаться подальше от этой деревни, в которую заманил Черных Охотников Имиронг.

— Райгар, где ты? — горестно прошептал Берхартер и помчался следом: ему не больше Дэфина хотелось здесь оставаться. Охотник даже не смог удивиться внезапному осознанию одной странной вещи: хоть монах Лумиан и вернул себе добрую половину себя самого, но поступки у них были одни на двоих. Два существа продолжали делать одно дело. Берхартер выполнял заложенный в него создателем приказ, а Лумиан лишь был верен своему богу. Безумному и Незабвенному.

Они бежали из деревни не оглядываясь и не останавливаясь, благо выносливостью Райгаровы твари обладали нечеловеческой, равно как и силой. Охотники бежали, а вдогонку им несся веселый смех Имиронга, который все не смолкал.

Это была самая настоящая паника. Раньше Берхартер даже не думал, что может поддаться ей, но последние события изменили все в его жизни. А может, этот испуг принадлежал Лумиану? Девятый Охотник не в силах был ответить на этот вопрос, однако временами ему казалось, что монах полностью вытесняет его. Лишь очень больших усилий стоило Берхартеру удерживаться и сохранять собственный разум. Девятому Охотнику вновь стало страшно. Страх посетил его лишь второй раз за всю его недолгую жизнь: в первый раз это было прошлой ночью.

Охотники бежали все по той же дороге, даже не думая сворачивать, это просто не пришло никому в голову. Утрата лошадей угнетала, приходилось полагаться только на свои ноги. Хотелось есть, но еды не было. Только вот голод можно было перетерпеть, а унижение, которому подверглись Черные Охотники, не позабыть.

Никто не знал, что теперь делать. Точнее сказать, об этом никто и не думал. Охотникам хотелось оказаться подальше от деревни, превратившейся в ловушку: это было единственным их желанием.

Ночевать расположились прямо возле дороги, всего в нескольких шагах от обочины. Было прохладно, облака заволокли небо, но дождь, к счастью, не шел. Завернувшись в плащи. Охотники улеглись на землю. Никто не разговаривал, предпочитая обдумать случившееся в одиночестве. Девятый Охотник закрыл глаза и тотчас вспомнил о заветном камне — частице Шара. Пока что Дар Богов был в безопасности: те, кто искал его помимо Райгаровых тварей, были также далеки от него. Охотники еще могли успеть опередить всех и завладеть осколком Шара, если только им никто больше не помешает. Но Берхартер не верил в это, как не верил и Лумиан. Поставленная перед Охотниками задача теперь казалась невероятно трудновыполнимой.

— Незабвенный велик, он поможет, — пробормотал Берхартер, вторя мыслям Лумиана. Необычно и странно ощущать себя как двух совершенно разных людей и в то же время знать, что все это — ты сам. Девятый Охотник даже терялся: иногда он не мог различить, какая из мыслей принадлежит ему, а какая — монаху. Сам того не заметив, Берхартер уснул.

В этот раз он спал без сновидений. Впервые с того момента, как он стал Охотником. Возможно, виной тому был Лумиан, наконец обретший некое подобие покоя. Проснулся Берхартер лишь утром, разбуженный Энеросом. Без суеты собравшись и кое-как отряхнув испачканный грязью плащ, Охотник, постояв немного у дороги, двинулся следом за опередившими его тварями. Ноги повиновались нехотя. Возможно, потому, что подсознательно Берхартер знал, каков будет итог сегодняшнего пути.

* * *

Так минуло почти два месяца. Поздняя осень успела смениться настоящей зимой. Толстый слой снега скрыл землю, превратив разноцветие пейзажа в унылую серо-белую картину. Не менялось лишь одно: покидая деревню. Охотники рано или поздно вновь возвращались обратно. Выхода из сложившейся ситуации, казалось, не было. С завидной регулярностью Райгаровы твари предпринимали попытки вырваться из ловушки: они пытались вернуться назад, обойти деревню стороной, но ничто не принесло результатов — на пути у Охотников вновь и вновь возникала все та же деревня.

Имиронга им удалось увидеть еще трижды. Когда Дэфин выходил из себя и начинал буйствовать, сокрушая все вокруг, оставшиеся в живых крестьяне, подвластные богу огня, вновь пытались напасть на Охотников. Ощутимых плодов это не приносило, но все же тварям Незабвенного пришлось пережить немало неприятных минут. В такие моменты незамедлительно появляющийся Имиронг уже не требовал от крестьян убить Охотников. Он безмолвно наблюдал за происходящим, не обращая внимания на проклятия тварей и их призывы к Незабвенному.

Впрочем, выдавались и спокойные дни. Устав от попыток продвинуться дальше в поисках камня, Черные Охотники изредка задерживались в деревеньке на несколько суток. Энерос первым обратил внимание на то, что если не досаждать крестьянам при встрече, нападения с их стороны можно не ждать. Однако Дэфина это мало утешало. Берхартер замечал, что с каждым днем тот дичает все больше и больше, а припадки ярости становятся все безумнее. С Охотником уже справлялись с большим трудом, Дэфин все сильнее пугал Берхартера, и слова Девятого Охотника перестали вразумлять его должным образом. Для себя Берхартер решил, что, если все зайдет слишком далеко, Дэфина придется убить. И не важно, что скажет на это Райгар. Пусть даже бог будет в гневе, но зато удастся вздохнуть спокойно. Лумиану, правда, мысль эта пришлась не по душе, но он не знал, что можно противопоставить трезвому расчету Берхартера, и вынужден был смириться.

— Вы как знаете, а я не собираюсь никуда идти, — признался однажды Энерос. — Все равно в этом нет никакого проку: нам не выбраться из этой деревни.

Берхартер и сам уже начал подумывать об этом. Но отказаться от попыток уйти из поселения означало признать поражение и не выполнить приказ Райгара. Поиски Пламенеющего Шара — это единственное, для чего Незабвенный создал своих тварей, и Охотники не могли подвести Хозяина. В охоте за осколком был весь смысл их существования.

— Нет, я точно никуда не собираюсь, — вновь повторил Энерос. — Если мы понадобимся Райгару, он рано или поздно отыщет нас, а до того момента я не двинусь с места. Проку от наших мытарств — ноль, так стоит ли напрягаться?

— Лично я здесь не останусь, — почти выкрикнул Дэфин, вскакивая из-за стола. — Выход обязательно должен быть, и, кроме того, я хочу доказать Имиронгу, что твари Незабвенного кое на что способны.

— На что? — В голосе Энероса появились отсутствовавшие ранее горестные нотки. — На глупое и безрезультатное плутание по округе, итоги которого известны заранее?

Берхартер разрывался надвое. С одной стороны, он понимал, чем руководствуется Энерос, но с другой — Девятый Охотник не мог не поддержать Дэфина, несмотря ни на что остающегося верным своему богу. А вот Лумиан отчего-то безмолвствовал, предоставляя Берхартеру самому решить, к кому присоединиться.

Только выбрать Девятый Охотник так и не успел. Он медленно переводил взгляд с Дэфина на Энероса и обратно. Те напряженно молчали, ожидая, каково будет решение Берхартера. Каждый из них, похоже, рассчитывал, что Девятый Охотник встанет на его сторону. Дэфин и Энерос пока еще признавали главенство за Берхартером, а посему его выбор решал очень многое. Но и в том, и в другом случае раскол в их маленьком отряде казался неизбежным. Кому бы ни отдал предпочтение Берхартер, другой все равно продолжал бы стоять на своем.

Но тут в груди Берхартера приятно заныло, словно сердца коснулась жесткая и в то же время теплая рука. Судя по изменившимся лицам остальных Охотников, они почувствовали то же самое. Дэфин первым сорвался с места и ринулся наружу, отшвырнув со своего пути так некстати подвернувшуюся под руку хозяйку дома, в котором остановились твари на этот раз.

— Хозяин!!! — громовой вопль Дэфина разносился далеко окрест. — Незабвенный! Будь славен, Райгар!

Оказавшись снаружи. Черные Охотники окунулись в тишину. Столь полного безмолвия им ощущать не приходилось еще никогда. Не дул ветер, не шуршал под ногами примятый снег, не лаяли собаки, весьма чутко реагирующие на присутствие в деревне Охотников. Не слышалось и людских голосов — селение словно полностью вымерло. И только в конце улицы виднелись две далекие фигуры. Выбежав со двора. Охотники замерли: их отделяли от пришедшего на зов Незабвенного всего полсотни шагов, но ни одна из тварей не могла сдвинуться с места. Первым опустился на колени Берхартер, а следом за ним упали в снег Дэфин и Энерос, выражая тем самым глубочайшее почтение Райгару. Но, даже стоя на коленях. Охотники не могли оторвать преданных взоров от стоящего перед ними бога.

Вернее, богов… Имиронг стоял тут же, с легкой иронией в глазах рассматривая тварей Незабвенного, распластавшихся на снегу в раболепном поклоне.

— Встаньте!

Повелительный голос Райгара заставил Охотников вскочить на ноги, но приблизиться к богам никто из них не решился. Впрочем, Райгар и не требовал этого.

Берхартеру на миг показалось, что в голосе Незабвенного проскальзывают нотки усталости, но, так ли это на самом деле, сказать было трудно. Да и возможно ли, чтобы бог устал?

— Мы рады видеть тебя, Хозяин! — произнес Дэфин, но не упал при этом на колени, а лишь глубоко поклонился и быстро выпрямился, вновь подняв взгляд на Райгара. Никому не дано видеть истинного облика Покровителей — то, какими они являются жителям поднебесного мира, не более чем одна из их многочисленных личин. Даже Райгаровы твари не ведали, как на самом деле выглядит их бог. На этот раз Райгар появился в образе такого же смертного, как и Имиронг.

Незабвенный выглядел совершенно бесстрастным.

— Я доволен вами, — неожиданно произнес он, окончательно выбив Берхартера из колеи. Чем здесь можно быть довольным? Охотники не сделали ничего такого, что вело бы их к намеченной цели.

— Мне жаль, что вам пришлось задержаться здесь, но ничьей вины в этом нет…

— Незабвенный! — совершенно неожиданно для всех прервал бога Энерос. — Ведь нам помешал Имиронг!

Что произошло в следующий миг, ни Дэфин, ни Берхартер не поняли. Энерос же, заорав от нестерпимой боли, стиснул голову руками и, упав, принялся кататься по снегу, который таял под ним, словно на дорогу швырнули пылающую головню. Охотники отшатнулись в стороны и повалились на колени, не смея поднять глаза. Они не чувствовали воздействия Райгара, но зато животный страх, захлестнувший Энероса, касался своими когтистыми лапами даже их.

— Не сметь прерывать меня! — вскрикнул Незабвенный.

Берхартер весь сжался. Он был донельзя перепуган и в то же время разозлен на Энероса. И почему этот идиот не смог удержать язык за зубами? Райгар не Дэфин, с ним шутки плохи.

— Прости, Незабвенный! — выкрикнул Энерос, все еще корчась на снегу. Берхартер не верил, что Райгар остановится, но тот, как ни странно, внезапно успокоился, позволив Охотнику подняться. Энерос стоял пошатываясь, по лицу его градом тек пот, а в глазах все еще горел только что пережитый ужас. Теперь рискнули подняться и Дэфин с Берхартером.

— Отправляйтесь немедленно, — холодно вымолвил Райгар, отворачиваясь. — У вас есть еще два месяца, чтобы принести мне осколок Шара. Если по прошествии этого времени я его не увижу, на мое покровительство можете с тех пор не рассчитывать. А теперь — вон с глаз моих!

Охотников с улицы словно ветром сдуло: никому из них не хотелось испытать на себе гнев Безумного бога. Оседлав лошадей и собравшись под пристальными взорами все еще стоявших посреди улицы богов. Охотники, боясь обернуться, выехали из деревни. Никто из тварей не произнес ни слова, стараясь спрятать страх подальше и не выказать его перед другими. Никто из них уже не мог услышать короткого разговора двух богов, до сих пор стоящих в центре селения.

— Почему ты дал им так мало времени? — чуть склонив голову, полюбопытствовал Имиронг. — Кто знает, что может произойти с ними по дороге…

— Я, в общем-то, и не рассчитываю на то, что им удастся успеть к сроку. Но, по крайней мере, у моих тварей будет дополнительный стимул, что немаловажно, учитывая то, что ты здесь натворил.

— И все же я не понимаю тебя, — прищелкнул языком бог огня. — Почему ты решил забыть мой проступок, ничего не требуя взамен? Это на тебя не похоже.

— Неужели? — Райгар усмехнулся. — Неужели все вы считаете, что я именно таков? Прискорбно слышать, весьма прискорбно.

Имиронг вновь покачал головой. Он так и не решил для себя, как относиться к словам Райгара, а тот, не дожидаясь ответа, вдруг воспарил и исчез, будто его никогда и не было. Когда в том не было нужды. Безумный бог никогда не прибегал к дешевым эффектам, предпочитая появляться и уходить быстро. Только откуда-то сверху до Имиронга донесся насмешливый голос:

— Все это просто забавно. Пойми наконец.

Деревня осталась позади уже давно, но Берхартера пробирал мороз всякий раз, как он вспоминал о случившемся. Охотники и раньше боялись Хозяина, а теперь и тем паче. И во всем виноват Энерос: не открыл бы рта — и все было бы в порядке, как пить дать.

С каждым днем Черные Охотники приближались к вожделенной цели. Им стало известно название города, где предположительно находился осколок Шара. Берхартеру слово «Мэсфальд» не говорило совершенно ничего, но живший в нем Лумиан знал об Империи куда больше. Но даже монаху не было ведомо истинное положение дел, и потому известие о войне застало Райгаровых тварей врасплох. До Мэсфальда было еще несколько дней пути, но Охотникам уже приходилось задумываться о том, что делать дальше. Вскоре они должны были въехать на принадлежащие городу земли, но пока продолжали продвигаться по чужой территории. Однако даже здесь можно было заметить признаки далекой войны. Встречающиеся по пути люди настороженно относились к странного вида незнакомцам в черных плащах, да еще при оружии. Но Охотники не обращали на это ни малейшего внимания — поведение людей было им глубоко безразлично.

Черные Охотники узнали главное — Мэсфальд был окружен войсками врагов, но не сдавался, продолжая довольно успешно обороняться. Это было не самым приятным известием. Если город не взят, то и проникнуть в него будет очень трудно. Здесь не помогут даже силы, дарованные Райгаром. Под стенами Мэсфальда, должно быть, собралось много тысяч воинов, да еще столько же — по другую сторону. Попасть в город при подобных обстоятельствах навряд ли удастся, а значит, придется ожидать, пока золониане не возьмут Мэсфальд либо не снимут осаду и не отойдут от городских стен. Но и в том, и в другом случае на это потребуется время, а вот его-то Охотникам как раз и не хватало. Незабвенный дал лишь два месяца — много и одновременно до смешного мало. Что делать, если им не удастся уложиться в срок? Чего в этом случае можно ожидать от Райгара? Ни на один из этих вопросов Берхартер не находил ответа.

И все же Охотники должны были проникнуть в город. Для этого существовали разные пути: подземные галереи, канализация, водопровод — в больших городах редко копали колодцы, предпочитая использовать для повседневных нужд воду из близлежащих рек. Вблизи Мэсфальда, насколько стало известно, протекала одна. Разумеется, все стоки надежно охраняются и в них должны быть решетки, но кто знает, где и когда повезет…

* * *

Новый день принес новые проблемы. Охотники оказались на землях Мэсфальда раньше, чем предполагали. Это служило лишь на руку Райгаровым тварям, каждый сэкономленный день был для них дороже всех благ Империи.

Дорога стала шире и гораздо лучше вымощена, едва Охотники миновали очередную деревню. Даже не деревня это была, а самое настоящее село, о чем яснее слов говорил расположенный в самом центре поселения храм. Судя по его форме, отделке и цвету, это было святилище бога Каниоса, хозяина неба и осени. Впрочем, храм был пуст, что и не удивительно: сейчас в Империи царила зима — время Ньёрмона, а боги, как ведомо, ревнивы и не терпят, когда в отведенное им время года приносят жертвы и молятся кому-то другому. Лишь в больших городах никому нет дела до этого, но кто знает, почему Покровители не гневаются?

Охотникам село пришлось не по нраву, хотя здесь на них никто не косился и внимания не обращал. Видимо, привыкли здешние жители к чужакам: село-то как раз на распутье стоит — входит в него одна дорога, чистая и широкая, а выходит другая, помельче.

В селе Охотники не задержались, только передохнули и сменили лошадей. Берхартер даже предпочел заплатить за это, ему не хотелось ненужных свар. Однако Берхартера беспокоило состояние Дэфина. Он голодал уже третий день, но Берхартер не позволял ему позабавиться так, как хотелось, а иной пищи Дэфин не признавал. Но Девятый Охотник не желал оставлять за собой трупы: в селениях, расположенных поближе к крупным городам, делать этого никак не следовало, тут не глубинка, где можно уйти, запугав и подчинив своей воле людей, не опасаясь преследования. Дэфин злобствовал, но Берхартер оставался непреклонен. К тому же ему было просто противно…

На дороге стали частенько попадаться повозки и всадники. Никто не приветствовал друг друга, лишь некоторые с любопытством поглядывали на Охотников, одетых необычно для этих мест. Но вид мечей, выставленных напоказ, надежно ограждал тварей от любых посягательств — что греха таить, лихих людей везде хватало. Да, впрочем, в мечах у Охотников не было особой нужды — они могли остановить любого и голыми руками. Если только снова не вмешаются боги.

Границы и пересекающие их дороги никогда не охранялись, лишь на обочине стоял крепкий и высокий каменный столб с замысловатой резьбой и указателем, по которому выходило, что до стен Мэсфальда оставалось всего ничего, а чуть ниже значилось, что от сего места начинаются принадлежащие городу земли. Охотники миновали границу, не задерживаясь. Впереди их ждал заветный камень, от которого тварей отделяли еще десятки препятствий, которые Охотники готовы были преодолеть, чего бы им это ни стоило.

Патруль они заметили задолго до того, как воины смогли увидеть приближающихся Охотников. Даже не заметили, а почувствовали. Впереди дорога делала плавный изгиб, скрываясь за небольшой рощицей, и едва только Райгаровы твари свернули, как тут же встретились с перекрывшими дорогу воинами. Золониане никого не ждали, расположившись на расчищенной от снега площадке на обочине и перегородив дорогу на скорую руку сооруженным шлагбаумом. Завидя Охотников, пара воинов нехотя поднялась от костра и, выйдя на дорогу, приказала приблизившимся остановиться.

— Кто такие? — Обратившийся к Охотникам золонианин был не слишком любезен. Берхартер запоздало понял, что оружие стоило хотя бы прикрыть полами плащей, в этом случае, возможно, удалось бы избежать ненужных объяснений и потери времени. Но теперь сожалеть было поздно. Девятый Охотник, ехавший впереди, придержал лошадь и, не слезая на дорогу, надменно взглянул на стоящих у шлагбаума воинов. Остановившийся подле Дэфин выругался вполголоса: будь он командиром отряда, не стал бы тратить время на выяснение отношений с патрульными.

— Чего вы хотите? — в свою очередь вопросом на вопрос ответил Девятый Охотник. — По какому праву вы препятствуете нам?

— По приказу командования, — нагло усмехнулся воин. Он явно упивался неожиданно свалившейся на него не бог весть какой властью и отнюдь не собирался просто так отпускать незнакомцев. — Так кто вы такие и почему с оружием?

— Это не запрещено, — игнорируя первый вопрос, произнес Берхартер.

— Что можно, а что нельзя, решаем здесь мы, — бахвалясь, сказал воин, положив ладонь на рукоять меча так, чтобы Охотники хорошенько это разглядели. — Если вы назоветесь и если причина вашего появления здесь будет достаточно веской, то мы, возможно, пропустим вас… За соответствующую плату, разумеется. Если мы договоримся, то вы сможете даже оставить свое оружие при себе. А так, сами понимаете: война все-таки.

Берхартера передернуло от омерзения. Охотников угораздило наткнуться на самых обычных вымогателей, прикрывающихся своей принадлежностью к войску и приказом командования. Что ж, приказ скорее всего был настоящим: во время войны многие дороги перекрывались патрулями. Скорее для порядка, поскольку те, кто не хотел попадаться на глаза воинам, в любой момент могли обойти пост стороной. Простых людей пропускали, равно как и торговцев, если те осмеливались передвигаться в местах, где велись военные действия. Проверяли людей при оружии.

— Даже так? — хищно оскалившись и склонив голову набок, поинтересовался Дэфин, стиснув бока лошади с силой, заставившей ее заржать и взбрыкнуть. — И чего же вы хотите от слуг Незабвенного Райгара, олухи?

Воины, похоже, не заметили упоминания имени Безумного бога, а вот слово «олухи» услышал каждый. Еще двое золониан выскочили на дорогу прямо перед Охотниками.

— На землю! Быстро! — сквозь зубы приказал все тот же воин, который столь нагло требовал с Райгаровых созданий платы. Меч его выскользнул из ножен и чуть подрагивая в руке, взлетел вверх, уткнувшись острием в бок Берхартера.

— Ты на кого руку поднял?! — взвился Дэфин. — Во имя Незабвенного, с дороги!

— Спешиться… — машинально повторил золонианин, уже поняв, что напал не на тех, кто позволяет себе безропотно сносить оскорбления. Дэфин хохотнул и внезапно ударил стоящего ближе к нему воина сапогом в лицо так, что массивный каблук выкрошил передние зубы, а острая шпора располосовала щеку и вошла в глазницу. Золонианин дико завопил, отпрянув и схватившись за лицо, заливаемое кровью. Дэфин, вместо того чтобы перескочить преграду и погнать лошадь по дороге, перегнулся, свесившись с седла, и схватил за шиворот продолжающего стенать и кататься по снегу воина, зажимающего руками выколотый глаз. Не обращая внимания на слабое сопротивление человека, Дэфин с легкостью оторвал его от земли и сорвал свободной рукой меховую куртку вместе с рубахой, а затем впился зубами в оголившуюся спину, жадно вырвав кусок мяса. Воин завопил и попытался вырваться, но Охотник, дико хохоча, играючи встряхнул его и вцепился в плечо. Горячая кровь обильно текла из рваных ран, оставленных зубами Дэфина, пятная утоптанный копытами снег. От алых луж поднимался пар. Дэфин повернул к Берхартеру голову, и Девятый Охотник увидел гонящие радостным безумием глаза.

Остальные воины, все еще не в силах сдвинуться с места, молча смотрели на беснующегося Охотника. Страх парализовал их. Один из золониан внезапно охнул и осел, теряя сознание. Берхартер, не отрывая взгляда от Дэфина, продолжающего терзать свою жертву и набивать желудок, потянулся к мечу, на этот раз твердо намереваясь покончить с ненавистным Охотником. Но он так и не смог обнажить клинок. Берхартера внезапно скрутило, желудок подскочил к горлу, в его содержимое выплеснулось на дорогу, запачкав плащ и лошадиную гриву. Это монах Лумиан, являющийся частью его души, не смог перенести столь тягостной для его взора картины.

Энерос удивленно взглянул на Берхартера, но промолчал.

— Погань… — пробормотал Девятый Охотник, утирая рот рукавом. Об убийстве он и не думал, но все же выхватил меч и плашмя с оттяжкой ударил клинком по крупу коня Дэфина. Тот взвился на дыбы, едва не сбросив седока, удержавшегося лишь чудом, и резво перемахнул через перегораживающий дорогу шлагбаум. Истерзанное тело воина упало на обочину, продолжая заливать кровью снег. Только теперь золониане пришли в себя, вид подкатившегося прямо к их ногам искусанного патрульного вывел воинов из оцепенения. Никто из них не попытался напасть — наверное, это даже не пришло золонианам в голову. Воины ринулись в разные стороны, желая оказаться как можно дальше от места разыгравшейся трагедии.

Минуту спустя вокруг уже не было ни души, кроме троих Райгаровых тварей да умирающего воина.

— Погань! — вновь воскликнул Берхартер, с неохотой пряча меч обратно в ножны. Эфес жег Охотнику руку — таково было желание вогнать клинок Дэфину под ребра, но Берхартер переборол себя. Дэфин лишь презрительно усмехнулся: он успел набить живот и был на вершине блаженства.

«Ты еще поплатишься за это», — решил для себя Берхартер. А может, это был Лумиан, на которого выходка Охотника произвела столь сильное впечатление? Но, так или иначе, мысли монаха и Берхартера совпадали — они оба ненавидели Дэфина, однако поделать ничего не могли. Райгаровых посланников было всего лишь трое, а осколок Пламенеющего Шара добыть не так просто: потеря одного бойца могла сильно осложнить ситуацию.

— Что встали? — выкрикнул Дэфин, все еще пытаясь совладать со взбрыкивающей лошадью. Берхартер, в последний раз бросив взгляд на распростертое в лужах крови тело, решительно отвернулся и, объехав шлагбаум по обочине, ударил лошадь каблуками, посылая ее вперед по дороге. Девятый Охотник даже не посмотрел на Дэфина, хотя тот, напротив, так и жег его взглядом. Только Энерос по-прежнему предпочитал ни во что не вмешиваться. Какой-то частью своего существа Берхартер завидовал ему.

Дорога плавными изгибами уходила вдаль, теряясь из виду на другом конце огромного заснеженного поля. Кое-где из сугробов торчали реденькие голые ветви кустов, отбрасывающие тонкие синеватые тени. Но Охотники не смотрели по сторонам — впереди их ожидал город, в котором находилась столь необходимая Незабвенному вещь. И они намеревались добыть ее любой ценой, даже сложив собственные головы. Камень звал, и Охотники шли к нему, сметая все на своем пути. Никто из них не сомневался в том, что приказ Райгара будет выполнен.

Он смотрел на городские стены, почти черные в тусклом свете едва взошедшего солнца, а сердце сжималось от тоски. Кто мог бы подумать, что все обернется именно так?

Мэсфальд просыпался, сбрасывал покрывало ночной дремы. Только часовые на стенах продолжали неторопливо прохаживаться от башни к башне, бросая взгляды на расположившихся лагерем золониан. Отсюда король Дагмар не мог видеть лиц часовых, но знал, что были они злы, насторожены… и в то же время совершенно равнодушны. Лица людей, давно уже свыкшихся со своей участью, уставших от каждодневного патрулирования и ежеминутного ожидания схватки, но понимающих, что пока врагу не но зубам толстые и высокие городские стены. Опасаться защитникам Мэсфальда приходилось лишь стрел золониан, но риск этот был оправданным: чтобы дострелить до кромки стены, воинам Сундарама приходилось подбираться поближе и тем самым подставлять себя под встречный удар.

Дагмар тяжело вздохнул, отводя взгляд от городских стен и вновь поворачиваясь к костру, над которым дожаривался кролик, источая сильный аромат, от которого сводило урчащий желудок. Свежее мясо воины ели не каждый день, хотя перебоев с поставками провизии не было — армия снабжалась регулярно и в достатке. Худой пышноусый десятник ловко отхватил от тушки ножом кусок мяса и, попробовав, удовлетворенно кивнул. Кролик был моментально снят с огня и разделен между тремя воинами. Дагмар, получив свой кусок, принялся есть, обжигаясь и не обращая внимания на ехидные взгляды обоих соседей. Бывший король уже давно привык к этому и обижаться считал ниже своего достоинства: для воинов Дагмар был всего лишь стариком, пусть еще крепким и не позабывшим, как владеют мечом. Официально он не был принят в войско Сундарама: командование отказало ему, посчитав для наемника слишком старым. Но в то же время и гнать Дагмара никто не хотел, ему дали понять, что не последует никаких возражений, если он останется и примкнет к одному из отрядов.

Расправившись с кроликом и побросав кости обратно в костер, Дагмар запил мясо сладковатым вином и вновь обратил взор на Мэсфальд. Город походил на хищного зверя, затаившегося и ощетинившегося, ожидающего нападения. Только вчера бывшие воины Дагмара попытались устроить вылазку и застать золониан врасплох, но сами попали в расставленную ловушку. Уйти не удалось никому, из двух сотен больше полутора отправились во владения Райгара, остальные попали в плен. Надо отдать золонианам должное — к врагам они относились с уважением, но не позволяли позабыть ни на миг, что те являются пленниками. Дагмар тоже участвовал в схватке наравне со всеми. Происходящее казалось Дагмару кошмарным сном, который длится вот уже не один месяц и никак не может закончиться. Он воевал против тех, кто служил когда-то ему, кто был верен и готов отдать жизнь за своего короля. Дагмар воевал против родного города, который столько лет был ему домом, в котором его знали все — от последнего нищего до самого расфуфыренного аристократа. Он воевал против людей, бывших для него ближе, чем родные: Мэсфальд и был для Дагмара его семьей.

Ничего не поделаешь. Дагмар, покидая город, поклялся, что еще вернется и ступит на улицы Мэсфальда, что покарает тех, кто сбросил его с престола и заставил искать пристанища у врага. Бывший король собирался отомстить и войти в город, чего бы ему это ни стоило. Во время дворцового переворота жители Мэсфальда не поддержали своего короля, и это мучило Дагмара больше всего. Он не мог понять, как такое случилось: Дагмар делал для Мэсфальда все, что мог, и даже сверх этого, он вложил в этот город свою душу, а что получил взамен? Его выбросили, словно мусор, и уже по прошествии пары недель горожане почти позабыли, что когда-то над ними главенствовал человек, отнявший Мэсфальд у Великого Змея Варкаррана и подаривший этот город людям, очистивший окрестные земли от Вечных. Осознавать это было обидно и больно.

Но теперь уже поздно было что-то менять. Дагмар обнажил оружие и уже не мог остановиться — он твердо знал, что вернется.

Солнце поднялось над городскими стенами, осветив расположившееся вокруг Мэсфальда войско золониан. Солдаты короля Сундарама, впрочем, не торопились просыпаться, полностью полагаясь на выставленных на ночь патрульных. Они были совершенно уверены в своем превосходстве над защитниками Мэсфальда. Воины-золониане обложили город со всех сторон так, что незамеченной не могла проскользнуть даже мышь. Однако это было единственное, в чем преуспели солдаты Сундарама: они не знали, с какой стороны подступиться к городу — Мэсфальд казался совершенно неприступным. Впрочем, таковы были почти все города Империи, и поэтому ни одна осада никогда не доводилась до конца. Нагнав страху на спрятавшихся за стенами врагов и убедившись в собственном превосходстве, осаждающие через какое-то время снимали окружение и уходили с земель побежденных. Полная и безоговорочная победа никогда не ставилась целью — достаточно было показать, кто сильнее и чье оружие в случае чего сможет подтвердить это. Ни одна из сторон даже и не пыталась захватить город, войны велись лишь из-за спорных территорий. Но на этот раз Дагмару казалось, что обычной осадой дело не ограничится. Он и сам не понимал, откуда у него такая уверенность, ничто не указывало на правоту бывшего короля, однако острое чувство обреченности не покидало Дагмара уже давно.

Еще не выбравшись за пределы Мэсфальда, он уже знал, что попытается влиться в ряды войск Сундарама. Дагмар надеялся, что никто не догадается, кто он на самом деле — представить короля Мэсфальда, идущего в войске золониан против собственного города, было в высшей степени сложно. Единственное, что сделал Дагмар — это сменил имя, в одночасье превратившись в Кареона.

Добравшись до армии золониан, находившейся тогда еще на границе Са-Ронды, Дагмар прошел вместе с ней по своей земле и остановился под стенами Мэсфальда. Уже тогда он понимал, что воины Сундарама на этот раз одержат верх, как это ни прискорбно.

Горько и обидно… Тяжело было осознавать, как за считанные дни рушится ранее непоколебимая репутация такого города, как Мэсфальд. Дагмар и не предполагал, что такое может произойти. Наверное, боги разгневались на него, раз подобное происходит. Он не захотел договориться с Сундарамом, он не разглядел в своем окружении предателя. Ответственность ложилась на его плечи. Дагмар должен был, но не сделал всего, что было в его силах, для спасения Мэсфальда. Он пытался, но так и не смог перебороть самого себя.

Начинался очередной день осады, и сегодня навряд ли могло случиться что-то из ряда вон выходящее, однако у Дагмара ком вставал в горле. Ему уже не раз приходилось обнажать меч против тех, кто еще недавно считал его своим повелителем, но он так и не смог свыкнуться с этим. Дагмар пытался убедить себя, что Мэсфальд теперь его враг — и не мог. Как только заканчивалось очередное сражение, он спешил стереть кровь со своего клинка, чтобы хоть это не напоминало ему о предательстве.

Но есть закон, посланный свыше: око за око. Предательство за предательство. И Дагмар уже не мог остановиться.

* * *

— Постой-ка, дед, что тебе нужно?

Окрик заставил Вазгера замереть и неторопливо обернуться на голос. Да, прошло каких-то несколько месяцев, а его уже каждый встречный величает дедом… Раньше-то и отцом не кликал никто. Не мог еще Вазгер привыкнуть к этому, но внешне ничем не выдал ни раздражения, ни обиды.

Коренастый воин нагнал его и хлопнул по плечу, но во взгляде золонианина Вазгер не заметил и тени недоброжелательства.

— Мне бы с кем-нибудь из командиров ваших поговорить, — не прося, а твердо настаивая, произнес наемник, едва разглядев, что воин, заговоривший с ним, не был даже десятником. — Лучше — с тысячником Олмасом, если это возможно.

Вазгер назвал единственное имя, которое ему было известно в войске золониан. Сам наемник никогда не служил у короля Сундарама, но молва доносила до него вести о деяниях этого воина, считавшегося одним из самых настойчивых и беспощадных во всей Империи.

Услышав это имя, воин озадаченно крякнул. Наемнику удалось сбить золонианина с толку, и теперь тот не знал, как относиться к Вазгеру. Наконец воин решил, что лучше будет зря не конфликтовать с незнакомым стариком, требующим встречи с Олмасом.

— Где ж тебя только носило, а? — покачал головой золонианин. — Олмасу уж почти год как десятитысячника пожаловали.

Подобные вести Вазгера интересовали мало, и он лишь сухо кивнул, будто бы признавая слова воина как нечто само собой разумеющееся. Сотник, тысячник, десятитысячник — сейчас для наемника это не имело значения. Главное — побыстрее попасться на глаза командованию и любыми правдами и неправдами оказаться в рядах золониан. Но в то же время он прекрасно отдавал себе отчет в том, что добиться этого будет ох как непросто! Главным образом мешал возраст. Проживая в охотничьем домике у Гайдериса, Вазгер полностью успел оправиться от полученных ран, но поселившуюся во взгляде пугающую пустоту, смешанную с решимостью, и морщины, еще сильнее прежнего избороздившие осунувшееся лицо, скрыть было нельзя.

— Иди прямо. — Воин решил не связываться с наемником, столь безапелляционно требующим встречи с Олмасом. — Там увидишь коричневую палатку с гербом Золона на боку и красно-желтым стягом перед входом — это она и есть.

Кивком поблагодарив золонианина, Вазгер широким шагом двинулся к указанному месту, не обращая внимания на провожающие его взгляды. На наемника смотрел не только заговоривший с ним воин, но и некоторые другие, однако постепенно интерес к старику угас: мало ли что могло понадобиться ему в лагере золониан?

У палатки Олмаса, которую наемник нашел почти сразу, была выставлена охрана. Пара скучающих воинов лениво глазела по сторонам, временами перебрасываясь несколькими словами с проходящими мимо. Не таясь, Вазгер подошел прямо к ним, но был остановлен вытянутой рукой одного из воинов.

— Тебе чего? — совершенно безразлично поинтересовался золонианин, словно задавать этот вопрос ему приходилось по нескольку раз на дню. И в то же время Вазгер отлично видел, что пропускать его воин не собирается.

— Мне нужно поговорить с десятитысячником Олмасом, — терпеливо, но твердо ответил наемник, не делая попыток пройти дальше, прекрасно понимая, что от этого может быть только хуже.

— Иди отсюда, старик, — незлобливо произнес воин. — Олмас тебя не примет, у него есть дела поважнее. Если ты насчет остановившихся у тебя на постой, то отправляйся…

Золонианин, обрадованный возможностью почесать языком, начал дотошно объяснять Вазгеру, куда ему следует обратиться и что сказать. Похоже, воин принимал наемника за жителя одной из близлежащих деревенек, в которых были расквартированы некоторые части. И вот что странно, оба охранника до сих пор не обращали внимания на то, что на бедре у Вазгера висит меч — наемник его не прятал, равно как и торчащий из-за спины лук: боевой, не охотничий.

— Да ты, дед, никак воевать собрался! — Второй воин наконец решил наверстать упущенное, недобрым взглядом впившись в оружие. Чувства золонианина Вазгер хорошо понимал: наемник и сам по молодости так же относился к простолюдинам, бряцающим оружием, но позже изменил свое мнение — жизнь научила принимать и не такое.

— Ты кто, старик? — нахмурившись и оборвав на полуслове свои предыдущие излияния, произнес охранник, загородивший Вазгеру дорогу.

— Мне нужно увидеться с Олмасом, — не отвечая на поставленный в лоб вопрос, упрямо вымолвил наемник, не желая уходить не солоно хлебавши. Он начал думать, что попытка добиться встречи сорвалась, но все еще продолжал надеяться — и, как выяснилось, не зря. Разозленные упрямством старика, воины собирались хорошенько встряхнуть зануду, но тут полог, закрывающий вход в палатку, откинулся, и показалось недовольное лицо, почти полностью укрытое роскошной, заплетенной в три тугих косы бородой.

— Что здесь происходит, кому это я вдруг столь спешно понадобился? — громко произнес мужчина, выходя наружу и даже не смотря на вытянувшихся воинов, один из которых все еще пожирал Вазгера недовольным и подозрительным взглядом. Олмас был на целую голову выше наемника и куда шире в плечах. Своей массивностью он наверняка наводил трепет на более низкорослую молодежь, но Вазгера пронять было трудно. Наметанный глаз наемника почти сразу заметил чуть перекошенное левое плечо и плохо сгибающуюся в колене ногу — эти следы остались Олмасу в память о молодости, когда он еще только учился владеть оружием: подобные раны не для опытных воинов. Однако, несмотря на травмы, десятитысячник все еще был опасным противником: об этом говорили едва заметные глазу мелочи, но наемник различил их без труда. Олмас, похоже, также понял, что перед ним далеко не простой старик, но лишь немного нахмурился, ничем не выдав своей заинтересованности.

— Мне нужно вступить в ваше войско, — без обиняков вымолвил Вазгер.

— Нужно? — От Олмаса не укрылось это, казалось бы, малозначительное слово, и золонианин нахмурился еще больше. — Как это следует понимать, старик?

— Я сказал именно то, что сказал, — не повышая голоса, ответил Вазгер. — Надеюсь, ты все поймешь, когда выслушаешь меня.

Золонианин коротко кивнул, сделав вид, что не заметил ноток непочтительности в голосе наемника.

— Мое имя — Вазгер. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— В Империи множество людей носят одинаковые имена, — осторожно сказал Олмас, однако в глазах его зажглись искорки понимания. Но что именно решил для себя золонианин, пока оставалось тайной.

— Конечно, — согласился наемник. — Но уверен, что ваши шпионы из Мэсфальда докладывали о казни и изгнании, происшедших сразу после дворцового переворота. Не говори, что об этом тебе ничего не известно.

Впервые на лице Олмаса появилось самое настоящее удивление, но оно почти тотчас же сменилось недоверием и настороженностью. Чуть отстранившись, золонианин окинул Вазгера взглядом с ног до головы, словно пытаясь проникнуть сквозь телесную оболочку. Наемник бесстрастно выждал, пока Олмас вновь посмотрит ему в глаза, а затем впервые криво усмехнулся. Вазгер знал, сколь жутко выглядят его растянутые в улыбке, покрытые шрамами губы, но Олмас спокойно вынес это зрелище.

— Тебе трудно поверить, — ответил золонианин, покусывая губы. — Я знал лишь одного человека, которому посчастливилось выжить после изгнания. Знал лично… Но если ты и вправду тот самый заслуженный воин, то меня не удивляет твое решение податься к нам. Хотя на твоем месте я бы остался в стороне от всего этого. Да, ты обижен на свой родной город. Может быть, в тебе даже кипит затаенный гнев, но, поверь, срывать свою злость так, как хочешь сделать ты — это не выход. Мне известно, что обвинение, по которому тебя подняли на эшафот — ложь. Те, кто заслуживает воинские знаки, не умеют предавать.

— Умеют, Олмас. Еще как умеют, — сверкнув глазами, бросил Вазгер, не сдержавшись. — Но ты прав, я не предавал Мэсфальд и не сделал бы это за все деньги Империи. Тогда не сделал бы…

— И что же изменилось? — В голосе Олмаса зазвенел металл.

— У меня свои есть причины, хотя, видят боги, если бы я знал другой выход, то не задумываясь поступил бы иначе. Я не собираюсь опускаться до дешевой мести, как, возможно, сначала подумал ты, пусть даже у меня есть дружок, с которым стоит свести счеты. И еще я хочу, чтобы ты знал: я здесь только потому, что это единственный способ попасть в скором времени за городские стены. Вы же собираетесь взять Мэсфальд, не так ли?

— Возможно, — чуть склонил голову Олмас.

— Не тревожьтесь, сил для этого у вашей армии хватит, — добавил Вазгер и, помолчав немного, продолжил, но так тихо, что Олмас лишь с большим трудом расслышал его:

— Да, Империя действительно катится прямиком в Огненное Царство, если уж люди начали захватывать людские города. Воистину я рад, что скоро умру.

Олмас вскинул брови:

— К чему ты клонишь, Вазгер? Что тебе нужно на самом деле?

— Попасть в город. Прикажи выдать мне отличительный знак золонианской армии и укажи, с кем я смогу харчеваться. Платы за наем на службу я не возьму, поскольку считаю постыдным требовать золото за предательство. А еще мне хотелось бы получить новый меч. Настоящий, а не массовой ковки. За это я помогу вам найти в обороне уязвимое место.

— Почему я должен согласиться на это? — Олмас расправил плечи и вновь сдвинул брови. Золонианин решительно отказывался понимать Вазгера: наемник руководствовался чем-то лишь одному ему ведомым.

— Прежде всего потому, что это выгодно нам обоим, — отрезал Вазгер. — Я добьюсь того, что нужно мне, а тебя повысят в звании, если все, что я задумал удастся.

Олмас долго молчал.

— Ты получишь то, о чем просишь, — последовал наконец ожидаемый наемником ответ. — Но знай, ты меня разочаровал. Если у тебя все еще есть воинский знак — сними его, ты утратил право на него. Я не могу приказать тебе сделать это, но…

— Я предал свое настоящее, но отнюдь не прошлое, эта награда заслужена, и она — самое дорогое, что у меня есть. И не тебе судить об этом. Единственное, чего нельзя предать — это память.

— Ты получишь то, о чем просишь, — чуть настойчивее повторил Олмас. Он хотел добавить еще что-то, но сразу перешел к тому, что Вазгеру следовало сделать для зачисления в войско и получения оружия. Наконец, когда Олмас дал понять, что разговор окончен, Вазгер резко развернулся, одновременно отдав честь несколько смазанным ударом кулака о грудь, и, не сказав даже слова благодарности, широким, чуть пружинистым шагом двинулся прочь.

Десятитысячник провожал Вазгера задумчивым взглядом, в котором сквозили сомнение и капля презрения, смешанного с недоумением. Явившийся будто с того света наемник беспокоил его. В том, что Вазгер именно тот, за кого себя выдает, золонианин не сомневался ни секунды: такими вещами не шутят, да и не походил этот старик на того, кто способен на обман. Только полный безумец мог бы присвоить себе имя того, кто был изгнан за предательство, пусть даже и не совершал оного.

Воины продолжали стоять за спиной Олмаса, не двигаясь с места и не смея нарушить молчание. Золонианин щелкнул пальцами, привлекая к себе внимание, и твердо приказал:

— Следить за ним. Я ему не очень-то доверяю.

Один из охранников тотчас сорвался с места и исчез где-то в глубине палаточного лагеря — там, где скрылся Вазгер минутой раньше. Олмас еще какое-то время постоял, продолжая хмуриться и стараясь решить для себя, правильно ли он поступил, приняв наемника на службу. Обычно Олмас видел людей насквозь, но от Вазгера его словно отгораживала глухая стена, сквозь которую золонианин так и не смог пробиться. Олмас не желал признаваться себе, но Вазгер действовал на него угнетающе и, даже более того, немного пугал. Хотелось бы только знать — чем…

Он сидел у костра на расчищенной от снега площадке и придирчиво осматривал меч.

Выданное ему оружие было превосходным — гораздо лучше того, что дал ему Маб, но все же и нынешнему клинку было далеко до того, которого лишился Вазгер во время стычки с Зарианом, столь круто изменившей его жизнь. Впрочем, это неудивительно: по-настоящему хороший меч стоит или очень больших денег, или же крепкой дружбы с кузнецом — третьего не дано.

Кроме меча Вазгер получил еще и кольчугу мелкого плетения, которое было принято в Золоне. Она приятно давила на плечи и не стесняла движений, но все же и ей было далеко до той, которую ковал для Вазгера кузнец Шинго. Спрятав кольчугу на дно мешка, наемник вновь обратил все свое внимание на меч, раздумывая, подправить ли острие или же оставить как есть.

День пошел на убыль, а близкие стены города притягивали взгляд Вазгера все сильнее. Он обещал Олмасу помочь армии золониан захватить Мэсфальд, хотя и не был уверен, что из его стараний выйдет толк. Наемник слишком давно покинул службу у короля Дагмара, и за прошедшие годы многое могло измениться. Кто может знать наверняка, остались ли в обороне Мэсфальда те уязвимые места, о которых помнил Вазгер, или же за это время возникли новые бреши, а прежние оказались закрыты? И все же наемник продолжал надеяться, что ему удастся справиться с задуманным. Он должен был сделать это во что бы то ни стало. Проклятый Кальмириус не оставил никакого выбора, да и сам Вазгер понимал, что так будет лучше для всех. Пожертвовать городом — даже таким, как Мэсфальд — стоит ради мира и спокойствия Империи. Чем скорее Пламенеющий Шар окажется у главы Собора Великих Змеев, тем больше шансов на то, что безумие, охватившее мир, наконец прекратится.

Чья-то рука легла Вазгеру на плечо, и он резко обернулся, одновременно привставая. Наемник не почувствовал угрозы, но все же насторожился. Вздрогнувшее пламя костра выхватило из сумерек лицо, при виде которого Вазгер вздрогнул и немедленно вскочил на ноги.

— Дагмар… — сглотнув, выдавил Вазгер, пожирая глазами стоящего перед ним старика. Король ничуть не изменился с того момента, когда наемник видел его в последний раз, разве что глубокие морщины протянулись через лоб да от крыльев носа — к уголкам губ. Столько лет прошло, но лицо Дагмара осталось прежним, только голову вместо длинных волос покрывал короткий седой ежик.

— Дагмар. Господин… — вновь выдохнул Вазгер, с трудом поборов желание поклониться.

— Меня зовут Кареон, — тихо ответил старик. Нервничал он ничуть не меньше Вазгера, однако наемник не обратил на это внимания, пораженный столь неожиданной встречей. Впрочем, Вазгер смог быстро взять себя в руки. Имя ничего не меняло — перед ним действительно был король Дагмар. Вернее — бывший король. Тот, осторожно оглядевшись, поманил наемника за собой и поспешно отошел от костра. Хоть Вазгер и сидел в одиночестве, но, видимо, Дагмару не хотелось рисковать. По правде говоря, поступал он правильно, наемник и сам вел бы себя точно так же, будучи на его месте. Вогнав меч в ножны, Вазгер неторопливо двинулся следом.

— Что происходит, господин? — нагнав Дагмара у самого края лагеря, вымолвил наемник. Тот вновь огляделся.

— Ты знаешь, что за тобой следят? — Дагмар смотрел то на Вазгера, то куда-то за его спину. Наемник едва заметно кивнул. Даже не оборачиваясь, он знал, кого видит у крайних палаток Дагмар — того самого воина, который стоял в охране у десятитысячника Олмаса. По всей видимости, золонианин приставил к нему наблюдателя, так и не рискнув полностью довериться бывшему воину Мэсфальда.

— Знаю, — ответил Вазгер.

— Стало быть, я не ошибся, это действительно ты, — задумчиво пробормотал Дагмар. — Я, признаться, поражен твоей смелости… Или же наглости — прийти сюда под своим именем… Да о тебе уже чуть ли не вся армия судачит.

— Зато тебе, как я погляжу, с успехом удалось избежать этой участи, — осерчав, рубанул Вазгер: и куда все почтение подевалось? Прежний ореол славы вокруг Дагмара внезапно померк: наемник увидел перед собой точно такого же, как и он сам, человека, поднявшего меч против своего народа. Вазгер с удивлением осознал, что не в силах относиться к Дагмару так, как раньше.

— Не боишься, что после нашего разговора кое-кто догадается, что ты совсем не тот, за кого пытаешься выдать себя, Кареон? — Новое имя короля Вазгер подчеркнул, не скрывая издевки. От подобной перемены Дагмар опешил и не сразу нашел что ответить. Почти минуту оба они молчали, пожирая друг друга взглядами. В глазах Вазгера застыла неприкрытая тоска. Что же в поднебесном мире происходит, если бывший король Мэсфальда и один из лучших воинов этого города оказываются по одну сторону стены, отделяющей их от родного гнезда?

Дагмар, напротив, был напряжен. Столь резкий переход от почтения к издевке сбил его с толку, и успокоиться король смог не сразу.

— Что тебе нужно от меня? — нарушил молчание Вазгер, видя, что Дагмар никак не может собраться с мыслями.

— Я не сразу поверил, что это ты, — ответил бывший король, качнув головой. — Ты сильно изменился, хотя я еще помню, как вручал тебе воинский знак…

— Что ты хочешь? — жестче повторил Вазгер. Он с трудом сдерживался. Отчего жизнь так несправедлива? Отчего до встречи с Великим Змеем Кальмириусом она ни разу не преподносила Вазгеру столь горестных сюрпризов? Почему судьба заставила его предать и стать свидетелем чужого предательства?

— Я хочу знать, правда ли то, что тебя пытались повесить, а затем изгнали из Мэсфальда за то, что ты хотел моей смерти? Ты же воин. Настоящий воин, Райгар тебя забери!

— Да, я воин, — медленно свирепея, ответил Вазгер, отступая на шаг и обжигая Дагмара взглядом. — Я был воином, им и умру. Я еще помню, что именно ты вложил мне в руку меч, ты сделал из меня того, кем я стал впоследствии. Ты дал мне воинский знак, признав меня одним из лучших, ты заставил меня поверить в себя, поверить в то, что люди смогут изменить этот мир и сделать его таким, каким он должен быть — нашим, и только нашим! И, клянусь Покровителями, я хотел этого так, как никто в Империи. Глядя на то, как ты примеряешь корону Варкаррана, я чувствовал гордость. Я видел перед собой победителя и лидера. Тогда ты на самом деле был Дагмаром Освободителем, как прозвали тебя люди и как начертано на том медальоне, что достался мне из твоих рук. В основе той войны, которая привела тебя к трону, лежала вера. Мы верили в лучшую жизнь, в Империю для смертных — и только для смертных. И это казалось справедливым… Но знаешь, почему я ушел тогда, почему оставил Мэсфальд? Я устал. Тогда я еще не понимал этого, но теперь говорю прямо, не стыдясь, — я устал от резни, которую мы устроили во имя благой цели. Я просто не мог больше убивать Вечных… С тех самых пор я ни разу не участвовал в захвате драконьих городов, хотя многие нажили на этом и деньги, и славу. Мы все совершили ошибку, за которую расплачиваемся. Взгляни, во что превратилась Империя? В стремлении к благу мы сгубили наш мир, заставили его обезуметь. Да, войны были всегда, и они закончатся, вероятно, лишь вместе с гибелью всей Империи, но — Райгар милосердный! — во что мы превратили жизнь? Разве было такое, чтобы люди шли против людей, как раньше против Вечных? Разве прежде хоть кто-то желал захватить город соседа, подмять врага под себя так, чтобы тот уже не смог оправиться? Смертные убивают смертных с такой жестокостью, какой не было даже во времена войн с драконами. Что это, если не проклятие богов? Ты считал, что предусмотрел все, что принес благо людям, живущим на этой земле. Наверное, так и было, но все мы не учли одного: драконы умели править, мы — нет. Истинная власть была лишь у них, ее вручили драконам сами боги, а мы отринули это. К чему пришел ты, взойдя на престол Мэсфальда? Все последние годы город захлебывался в войнах, люди обнищали. Вернувшись в Мэсфальд, я ужаснулся, увидев, во что превратился этот некогда благословенный город… Я не стану лукавить, говоря, что жизнь в других городах много лучше — это было бы заведомой ложью. Только мне известно, во что превращает город длительная война, все и всегда приходит лишь к одному. — Вазгер на миг замолчал, переводя дух. Лицо его блестело от выступивших бисеринок пота, хотя воздух был морозным и ощутимо покусывал щеки. Наемнику вспомнился разговор с кузнецом Шинго — тот последними словами клял введенные королем непомерные поборы, хотя раньше почитал Дагмара ничуть не меньше Вазгера. Да, старик был прав — теперь наемник понял это по-настоящему. Чуть прищурив нездорово блестящие глаза, Вазгер продолжил:

— Ведь именно поэтому люди и не поддержали тебя во время переворота. Они утратили веру в тебя. Своими поступками ты заставил их забыть все то добро, что сделал сначала. При твоем правлении безнаказанно гибли лучшие воины, а ты не мог ничего сделать. Вспомни Шона, Майоми, Ароса… Вспомни всех, кто ушел в царство Райгара уже после того, как Мэсфальд перешел в твои руки. Думаешь, я не понимаю, отчего ты оказался здесь? Тебя гложет одно — ты хочешь наказать Мэсфальд, смыть оскорбление, которое нанесли тебе горожане. Бежав, ты не нашел ничего лучшего, кроме как притулиться под крылом Сундарама, куда делась твоя честь, твое самолюбие, твоя гордость, наконец?! Опуститься до дешевой мести. Это хуже предательства, Дагмар. Много хуже!

— Заткнись, мерзавец! Да как ты смеешь?! — Дагмар наконец-то пришел в себя. В этот миг он действительно походил на короля.

— Смею, — едва не завопил Вазгер. — Смею, и не тебе меня судить. Я загубил свою жизнь, но знаю, что это сделано во имя счастья Империи.

— Ты обезумел? О каком благе Империи ты говоришь? Падение Мэсфальда — это трагедия для тысяч и тысяч людей!

Вазгер отступил еще на шаг. Глаза его горели недобрым огнем.

— Я говорил с Кальмириусом, Дагмар. Я говорил с главой Собора Великих Змеев и знаю, что мир можно спасти. И я готов сделать для этого все, что в моих силах. Я сдам Мэсфальд врагу не задумываясь, потому что будущее Империи для меня гораздо дороже. Я не хочу, чтобы все это безумие продолжалось. Если мне удастся выполнить приказ Кальмириуса, больше не будет войн, по крайней мере таких, как сейчас. Смертные вновь смогут жить в мире с обитателями Изнанки, как было раньше. Власть вновь вернется к драконам, но на этот раз они сделают все, чтобы не допустить новой волны насилия. Глава Собора лично обещал мне, что даст людям то, чего они хотят, лишь бы все шло по-старому и в Империи царил мир. А разве ты — ты сам не хочешь этого?!

— Ты встал на сторону врага? — едва не задохнулся от гнева Дагмар. — Ты поверил каким-то бредовым россказням дракона о всеобщем счастье, которое он якобы может вернуть Империи? Ты — тот, кто боролся с этими тварями столько лет — предаешь ради Великих Змеев свою веру?

— Эта вера была ошибкой с самого начала, — жестко парировал Вазгер. — Да, задумывалось все как благо для людей, населяющих поднебесный мир, но взгляни, чем все обернулось! Отвоеванная людьми половина Империи превратилась в гигантскую выгребную яму, из которой нам самим уже не выбраться. Другая половина, все еще находящаяся под властью драконов, живет в постоянном страхе, поскольку каждый понимает, что недалек тот день, когда очередной город Великих Змеев падет и окажется в руках людей. Это ловушка, из которой нет выхода, но Собор драконов еще может исправить содеянное нами. Для этого им нужно вернуть Пламенеющий Шар.

— Кальмириус задурил тебе голову этими сказками так, что ты решил отдать собственную жизнь за несуществующий камень, место которому лишь в легендах? — Дагмар ударил кулаком о ладонь, досадливо крякнув и сплюнув под ноги, едва не попав наемнику на сапоги, но Вазгер даже не заметил этого.

— Мои слова — истинная правда, и ты сам знаешь это, хоть и не желаешь признаться. Осколок этого Шара все последние годы хранится в твоем замке. Ты всегда питал слабость к красивым камням, я помню. У тебя должен быть этот самоцвет.

— У меня много камней, — недовольно ответил Дагмар. — По крайней мере было до недавнего времени.

— Единственное, что я знаю об осколке Шара, так это то, что он зеленоватого цвета. Больше Кальмириус не сказал ничего, но дал понять, что я сразу узнаю этот камень — он слишком отличается от других.

Дагмар нахмурился. Его все еще продолжали бесить слова Вазгера, но все же он начал видеть в них здравый смысл. В конце концов, у него действительно был зеленый камень. Очень странный камень, который всегда пугал и одновременно завораживал. Камень, о котором не смог ничего сказать даже маг Халиок, тогда еще живой и здоровый. Но разве мог этот самоцвет быть осколком того самого Дара Богов?

— Зеленый… — пробормотал Дагмар, перед глазами его продолжал стоять созданный Халиоком самоцветный меч, на рукояти которого в пасти василиска чуть светился угловатый обломок. — Возможно, я знаю, о чем ты говоришь.

— У тебя был этот камень, ведь так? — Ноздри Вазгера раздувались, он понял, что в силах убедить Дагмара оказать необходимую помощь, нужно лишь немного надавить на него.

— Я не уверен, что это именно то, что ты ищешь, но… Не знаю, возможно. Все возможно, я уже ничему не удивляюсь.

Вазгер удовлетворенно хлопнул в ладоши:

— Ты поможешь мне достать его.

— Ради чего я должен делать это? — сквозь зубы процедил бывший король, но в его голосе уже не слышалось протеста.

— Из-за того, что ради этого поганого булыжника падет Мэсфальд, ради него погибнут тысячи. Но все это во благо.

— Смерть во благо? — не сдержавшись, выкрикнул Дагмар. — Я не могу поверить в это! Кальмириус обезумел да еще свел с ума и тебя.

— Ты поможешь мне, — вновь произнес Вазгер. — Ты поможешь мне, клянусь Покровителями. От тебя мне нужно лишь одно: скажи, где этот камень и как мне добыть его. После ты можешь забыть обо всем — я уйду, и ты меня больше никогда не увидишь. Но подумай, ты можешь спасти Империю.

— Громкие слова… — невесело усмехнулся Дагмар.

— Мы должны попытаться — это наш единственный выход, — упрямо повторил Вазгер. — Рано ли, поздно ли, но Мэсфальд все равно пал бы. Пусть не сейчас, пусть через сотню лет, пусть даже через два века, но это непременно случилось бы.

— Все это только домыслы, и нет ни единого подтверждения твоей правоты. — Руки Дагмара бессильно повисли. — Но так и быть, я открою тебе, что и как. Камень находится в моей башне. По крайней мере, он был там до моего изгнания. Не думаю, что ты захочешь взять меня с собой, а потому слушай. Слушай внимательно и запоминай — я не стану повторять…

Вазгер молчал, внимая речам Дагмара. Одновременно взгляд Вазгера шарил по сторонам. Повернув голову, наемник заметил, что соглядатай у палаток куда-то исчез. Навряд ли воин мог услышать их разговор, однако сама их встреча говорила о многом. Если до сего дня бывшему королю удавалось оставаться неузнанным, то теперь рассчитывать на это не приходилось.

— Похоже, из Кареона ты сегодня вновь станешь Дагмаром, — как бы между делом усмехнулся наемник, не стремясь, однако, прервать старика. Но тот услышал.

— Не стану, — неожиданно жестко ответил он. — Ты скажешь, что я лишь похож на Дагмара. Это будет платой за мой рассказ. Меня не интересует, что тебе придется наплести золонианам, но я хочу, чтобы тебе поверили. Никто не должен знать, кто я на самом деле.

Дагмар продолжил прерванные объяснения. Наемник больше не отвлекал его, замерев и перестав оглядываться: все равно никто не смог бы бесшумно приблизиться к ним по хрустящему снегу, а говорил Дагмар тихо.

Рука Вазгера, словно невзначай, забралась за пазуху и стиснула медальон. Серебро неприятно впилось в ладонь ребристыми краями, заставив Вазгера вздрогнуть. Раньше воинский знак не вызывал у него неприятного ощущения, он согревал и давал пусть призрачную, но надежду, веру в благополучное свершение всех начинаний. Куда же теперь делось это? Почему все исчезло в одночасье, растаяло, кажется, без возврата? Что произошло? Сердце Вазгера тоскливо заныло, в груди поднялась холодная волна. Это был не страх — просто наемник почувствовал обреченность. Но пути назад не было. Слишком поздно он понял, каков будет итог…

* * *

Ночь выдалась темной — тучи совершенно закрыли небо, скрыв и луну, и звезды. Снег, однако, шел не слишком сильный, временами вообще прекращаясь.

Вазгер осторожно двигался в направлении совершенно черных в этот час и почти невидимых во мраке городских стен. Впрочем, наемник знал, что с минуты на минуту везение может кончиться. Защитники Мэсфальда понимали, чем может грозить им подобная ночь, когда дозорные не видят дальше вытянутой руки. Чем ближе были стены, тем глубже ноги Вазгера проваливались в снег: люди здесь с начала осады ходили редко и не успевали его утаптывать. Впрочем, все это наемнику не мешало — звуки его шагов тонули в монотонном далеком гуле, доносящемся из лагеря золониан. А со стен доносились выкрики часовых. Но Вазгер старался двигаться тише, используя любое попадающееся на пути укрытие.

Когда до стен оставалась еще добрая сотня шагов, над головой Вазгера что-то мелькнуло, и в снег упал пылающий ком пакли, сразу осветив окружающее пространство. Почти тут же следом полетело еще несколько, и, оглядевшись, наемник увидел, что вдоль всей видимой части стены разбросаны подобные импровизированные светильники. Если бы в это время наемник находился на открытом пространстве, ему не удалось бы скрыться от взглядов дозорных, но за миг до того, как со стен полетела пылающая пакля, Вазгер добрался до большого голого куста, запорошенного снегом. Спрятавшись за ним, наемник внимательно оглядел местность, благо теперь сделать это можно было без труда. На добрых три десятка шагов вокруг было совершенно пустое и ровное пространство, но слева — там, где протекал небольшой приток Лааны — была маленькая впадина, заросшая кустарником, тянущимся почти что до самых стен города. Пара пучков пакли повисла на ветвях, и огонь ярко освещал поросль, но по опыту Вазгер знал, что в гуще кустов — темнота. Наемнику очень трудно было разглядеть дозорных на стенах и потому пришлось положиться лишь на удачу. Глубоко вздохнув и досчитав до трех, Вазгер сорвался с места и, не оглядываясь, ринулся вперед, стараясь как можно быстрее преодолеть отделяющее его от кустов расстояние. Наемнику приходилось полагаться лишь на удачу, и на этот раз она его не подвела. Вазгер боялся, что в любой миг он услышит далекое тихое пение спускаемой тетивы, и длинная стрела войдет в его тело: Мэсфальд славился своими стрелками. Но когда наемник нырнул в самую гущу голой растительности, он понял, что смерть и на этот раз обошла его стороной. Тревожила лишь цепочка следов, оставленных им за собой, но с этим уже ничего поделать было нельзя — заметят так заметят. Сквозь кусты Вазгер мог доползти почти до самой стены, а там уже никакие лучники не смогли бы его достать — даже для них существует мертвая зона.

Поросль была реденькой, и двигаться было довольно легко, наемник зацепился лишь пару раз, но уже минуту спустя смог безбоязненно подняться на ноги и с облегчением вытряхнуть из-за ворота набившийся туда при падении снег. Света горящей в отдалении пакли хватало лишь на то, чтобы с трудом разглядеть камни, из которых была сложена огораживающая Мэсфальд стена. У самого основания они были высотой в половину человеческого роста, но чем выше поднималась стена, тем меньше они становились. Подойдя вплотную к стене, наемник на какое-то время замер, пытаясь сориентироваться и понять, в какую сторону лучше идти. Все-таки слишком давно Вазгер покинул Мэсфальд и многое стерлось из памяти, да и раньше-то он редко осматривал город снаружи — было не до того. Большая часть стены снизу была облицована тонкими гранитными плитами, но со временем многие из них осыпались и были растащены местными жителями для своих нужд.

Снега здесь было выше пояса — его подносил сюда ветер и бросал в основание стены. Сверху слышались возбужденные голоса часовых: кто-то, похоже, затеял перепалку то ли с разводящим, то ли с начальником караула. Впрочем, судя по интонации, делалось это исключительно для того, чтобы развеять скуку.

Горящая пакля давала не так много света, но это было лучше, чем полная темнота. Вазгер медленно брел вдоль стены, успев сориентироваться и теперь целенаправленно ощупывая ладонями стену. Он даже снял и заткнул за пояс рукавицы, хотя пальцы тотчас закоченели и каждое прикосновение к шершавому обледенелому камню болезненно отдавалось в кистях. Вазгер пытался не обращать на это внимания. Кое-где уцелевшие плиты были плотно пригнаны друг к другу, стыки почти невозможно было нащупать, но все же наемник добросовестно простукивал каждую, до которой мог дотянуться. Впрочем, он догадывался, что здесь ничего не отыщет, нужно было пройти немного дальше — поближе к одной из башен, которыми стена была разделена на неравные промежутки. Вазгер тщательно обследовал каждую щель, каждое соединение камней, стараясь просунуть пальцы как можно глубже. Он твердо знал, что рано или поздно отыщет то, что ему нужно. Еще раз обернувшись, Вазгер увидел прямо за спиной берег близкой реки и усмехнулся. Да, здесь все осталось по-прежнему — иначе и быть не могло. Единственный постоянный изъян в обороне Мэсфальда, созданный самой природой да еще, наверное, недальновидностью строителей, возводивших защитную городскую стену.

Стены Мэсфальда были крепки и сложены добротно, о них вполне могло сломать зубы не одно осадное орудие: даже баллисты золониан не смогли бы сладить с ними. Но только в том случае, если не будет помощи извне… И совсем не обязательно от людей.

Об этом изъяне в стене знали очень немногие, поскольку сведения хранились в строжайшей тайне. Вазгер и сам не помнил, как ему стало известно об этом секрете. Даже трудно представить, что началось бы в городе, если бы в одночасье все жители прознали, что кусок стены, на вид крепкой и монолитной, при определенном напоре может рухнуть, образовав огромную брешь. А перестраивать стену было очень затруднительно. Чтобы отодвинуть ее на другое место, следовало снести никак не меньше полусотни домов, да и само строительство могло затянуться на годы — раньше в работах принимали участие в основном мастера из Вечных, и знали они такие секреты, на которые люди даже не пытались замахиваться.

Именно это слабое место в городской стене разыскивал сейчас Вазгер. Находящаяся поблизости река — пусть и отделяло ее от города сотни полторы шагов — неуклонно год за годом делала свое дело. Ее воды, просачиваясь в землю, подмывали берег. Земля проседала, а вместе с ней и городская стена. Это происходило почти незаметно, за год почва опускалась едва ли на пару пальцев, но если принять во внимание все годы, которые простоял Мэсфальд на берегу Лааны, то картина складывалась весьма удручающая. Стена в двух местах уже была прорезана насквозь довольно заметными трещинами, образовавшимися в результате смещения камней в кладке. Рабочие старались время от времени хоть как-то заделывать их, но стараний этих было отнюдь не достаточно: проходил год-два — и трещины появлялись снова, раствор между камнями выкрашивался, и туда попадала вода, которая зимой превращалась в лед и еще больше расширяла трещины. Когда Вазгер обследовал стену тридцать лет назад, в некоторые из щелей можно было просунуть кулак. Но со стороны это не было заметно: камни были слишком темными и на их фоне трещины совершенно не выделялись. Неудивительно, что золониане не знали об этом.

Когда пальцы Вазгера неожиданно ушли куда-то вглубь, он даже не испугался, подсознательно к этому готовый. Только сердце тоскливо сжалось в груди: наемник внезапно осознал, что теперь Мэсфальд действительно обречен и взятие его — лишь вопрос времени.