– Ну вы даёте… Ну вы и даёте оба… Нет, это что-то было особенное…

В этой комнате Николай, которого, как он сумел доказать, звали совсем не так, ещё не был, но она не слишком отличалась от окружающих. Два стола, один глухой, с тумбами, а второй прозрачный, стулья, старый телефон – ещё с диском.

– Ещё раз и сначала. Почему Аскольд?

Николай вздохнул. Это объяснение ему пришлось за последние два дня повторить раз двадцать, в разных вариациях. После раза пятого тот старший лейтенант-особист представился, его тоже звали забавно – Мареком Вячеславовичем. Именно не Марком а Мареком, по-чешски. Как на самом деле звали человека, который допрашивал его теперь, Николай не знал.

– Ну? Совсем заснул?

Пришлось, вздохнув, начать в двадцать первый раз. Сам виноват.

– По свидетельству о рождении записан Аскольдом, оттуда – по всяким официальным бумагам. Но мне никогда это имя не нравилось, а уж в школе… Лишний повод быть с краю. Так что привык как-то, Аскольд-Коля, вот и Коля. Многие и не в курсе, что меня как-то иначе на самом деле зовут.

– А не поменял почему?

– Сначала шестнадцати лет ждал, потом дед ругаться бы начал – это он меня и назвал… А я не хотел обижать. А потом привык как-то… Да вроде и не моё имя, просто так стало… А в институтских документах так и осталось Аскольдом, да и ещё где-то, наверное.

– Что, балетом кто-то в семье занимался? Танцевал?

Допрашивающий – или, скорее беседующий с ним офицер глубоко затянулся сигаретой, прислонившись спиной к оконной раме. Курил он много.

– Да нет, почему… А… – Николай понял и почти засмеялся. Вчера засмеялся бы точно, но сегодня многие вещи казались менее смешными.

– Нет, ведь не Рудольфом же, и не Сильвестром там… Это в честь крейсера…

– Чего?

Вот тут эмвэдэшник, наверное, удивился по-настоящему. Хотя Николай уже убедился, что тот знает о нём достаточно много, но это были всё официальные и полуофициальные сведения, о которых можно было где-нибудь прочесть. Такого, он, наверное, не предполагал. Собственно, и то, что с ним разговаривает милиционер, а не военный, было просто предположением. Форма одежды на собеседнике была такая же, как и у остальных, но «про себя» такое слово проходило хорошо – значит, могло оказаться и верным.

– Дед военным моряком был… ну, точнее, военно-морским врачом. Вот и… А отец сделал, как он сказал, у нас в семье настоящий патриархат был – что говорил дед, то и делалось. Какое-то время…

– А была бы девочка, так Авророй? – эмвэдэшник пнул стену ногой, странным образом демонстрируя удовольствие от своего вопроса.

– Нет, вряд ли. Сестра есть, но…

– Но не Диана и не Паллада. Ладно, поехали дальше. Объяснить, почему в факсе было сказано, что ты нигде не учишься?

– Ну, можно догадаться, наверное. Теперь, во всяком случае…

– Давай. Посмотрим, как у тебя получится.

– Документов у нас никаких при себе не было, вот и записали со слов – Николай, так Николай. Я же не знал, что вы так сразу проверять начнёте…

– Ну-ну…

– А в университете секретарша в канцелярии не по карточкам лазала, а просто в компьютер забила ФИО на инициалах. Вот ей и выдало, что таких нет. Так?

– Почти. В общих чертах. Не считая того, что ей понадобилось двое суток, чтобы ответить на первый запрос. Посланный раза три.

Николай кивнул. Уж это его не удивляло совершенно.

– Извините, что я спрашиваю, но… Как к вам обращаться?

Он ожидал, что офицер представится, но тот только улыбнулся, помахав в воздухе ладонью.

– А просто. Товарищ капитан. До какого звания у тебя дед дослужился?

– Полковник. Под конец в академии Кирова в Питере работал, преподавал. Оттуда и в отставку вышел.

– Понятно… Ладно, чего только не бывает в жизни. У тебя имя не то, у твоего грузина – отчество. А тут уже все изготовились… Неплохо тебя особый отдел давил, а? Не Мамедович он, мол, а Махмудович, и во всём уже раскололся!..

Товарищ капитан засмеялся, запрокидывая голову. Такое поведение вообще выглядело странновато – переход от деловитого спокойствия к проявлению эмоций и обратно за секунды.

– Нормально… Хорошо, что сразу не шлёпнули.

Это была как раз та самая мысль, которая пришла в его голову, когда он очнулся в камере. С тех пор Николай не переставал ругать себя за глупость.

– Да нет, это ты преувеличиваешь. Бывают, конечно, всякие ситуации, но здесь тебя бы передали в фильтрационник, а там… – он махнул рукой. – Кстати, а кто такой Сильвестр?

– Что?

Николай не понял и посмотрел на капитана удивлённо.

– Ну, минуту назад ты сказал что-то, вроде «Ну я же не Сильвестр». Кто это?

– Это когда вы про имя спросили?

– Да.

– Рудольф – это Нуриев, конечно, а Сильвестр – тогда Кэмпбэлл. Тоже известный танцор. Просто имя нестандартное, вот и…

Капитан покивал. В принципе, ему всё было уже здесь ясно, но что-то не отпускало, какая-то мелочь из услышанного. Надоедливый студент воспользовался паузой и снова задал вопрос, не в первый уже раз:

– Товарищ капитан, так что с ребятами будет? Думают что-нибудь? Их же вытаскивать оттуда надо.

– Надо-надо, – эмвэдэшник закивал, постукивая ботинком по полу. Думал он при этом явно о своём. – Да только здесь много чего надо бы, честно говоря…

– А как же…

– Знаешь что, – перебил Николая внезапно вскинувшийся капитан. – Как по твоему, сколько там в селе бойцов?

– Человек пятнадцать обычно.

Николай искренне обрадовался вопросу: это был первый раз, когда у него спросили что-то конкретное, из потенциально связанного с ориентацией всякого спецназа в том направлении. Кажется, сдвинулось что-то всё-таки, хоть и с огромной задержкой.

– А случайных сколько может быть, плюс пацанов всяких со стволами? Здесь, знаешь, с одиннадцати лет человек стрелять умеет.

– Да, я знаю. Таких ещё, пожалуй, столько же. Может, чуть меньше.

Как раз в этот момент он вспомнил старика с орденской колодкой и поморщился. Ладно, свидимся ещё, «хьакъволу маждада»[16].

– Ну вот видишь… – Капитан покивал сам себе.

– Что – видишь?

– Где это находится, ты не знаешь, сколько там бойцов – тоже не знаешь, но считаешь, что много. Что ещё туда же? Никакой власти в селе нет, кроме местной – ни федералов рядом, ни участкового, ни председателя колхоза, ничего такого. Так?

– Ну, так конечно, но…

– А с таким началом, Коля, никто галопом не поскачет по Чечне, размахивая шашкой, и спрашивая у всех подряд, не видали ли они твоих друзей. Информация нужна, информация, понимаешь? Информация – это основа современной войны. Это не моё, конечно, дело, но просто знай, что того, что ты пока вспомнил, недостаточно даже для самого простого, – чтобы начать думать о том, чтобы что-то организовывать. Мы, конечно, всё передали по инстанциям в первый же день, и этим делом уже кто-то наверняка занимается, но здесь ты сейчас ничего не сделаешь, если не убедишь командиров, что у них нет ничего более важного, чем вытащить из этого гадюшника твоих ребят и эту девочку. А как – я не знаю. Слишком мало мы все знаем.

Несколько секунд Николай не мог сказать ни слова, а потом выдавил: «Я ещё там написал много чего» – хотя и понимал, что это тоже не аргумент.

– Да я читал, конечно… Но сам видишь, каждый в первую очередь думает о том, сколько солдат погибнет, если это силовым путём решать. И опять же – неизвестно где…

Голос эмвэдэшника был полон доброжелательности. Николай ждал, что будет сказано что-нибудь ещё, но тот лишь рукой махнул. Ладно, во всяком случае, с Шалвой всё в порядке – его он сегодня видел, минут пять было перекинуться новостями и мыслями, так что хоть что-то хорошее.

– Как бы мне с домом поговорить? – поднял он голову. – Сентябрь уже, семья волнуется. Да и у Сослани, наверное, тоже.

– Через междугородку можно было бы попробовать, наверное, заказать там, но знаешь… – капитан поморщился. – Я тебе искренне не советую. Выходить с территории бригады, давать какой-то местной девчонке номер своего питерского телефона… Да тебя просто и не выпустят пока. Сиди пока сидится, найдём возможность – так переправим вас обоих в Ленинград, а пока…

Капитан развёл руками и поднялся с края стола.

– А сотовые?

– Сотовые, ну ничего себе! Ты забыл уже, что не в Питере находишься, и не в Москве? Я не знаю, какая кампания станет эту местность сотовой связью для телефонов покрывать, вот был бы номер… Связь есть конечно, но из доступного тебе… – он подумал. – Вот полгода назад «Комсомольская Правда» приезжала со своей системой космической связи, через спутник. Поставили палатку, и всем давали по пять минут поговорить, кто дозвониться мог. Это здорово было. Но сейчас… Я посмотрю, конечно, но подумай, проще, наверное, телеграмму дать. Напиши там к вечеру, я посмотрю[17].

Капитан поднялся окончательно и остановился перед Николаем.

– Давай тогда, увидимся, – он протянул руку для пожатия. – Не горюй теперь. О вашей команде тут уже легенды ходят. Всё нормально будет.

Он пошёл к двери, открыл, остановился.

– Да, а по поводу того, что вы ту машину сначала нашли там, потом бросили, это вы молодцы. Повезло, наверное. Ну, счастливо.

Дверь закрылась. Николай сидел, облитый потом, содрогнувшись от последней фразы уходящего. Ох, не так уж прост капитан! Смотрел он на него, когда уходил, или нет? Полгода он здесь, значит, и это минимум. Тогда и не обязательно милиционер – те, кажется, по командировкам сюда прибывают. Или просто совпало так: одна, другая…

Николай огляделся по сторонам, в ожидании того, что за ним придет сержант и проводит в камеру. Хотя всё, вроде бы, разрешилось, и отношение к нему и раненому грузину стало теперь нормальным, но другого места им пока не нашлось.

– Готов?

В дверь заглянул какой-то боец с незнакомым ещё лицом, на которым было почти такое же усталое выражение, как и у других.

– Да, конечно…

Солдат просто махнул рукой, приглашая Николая за собой и открыв дверь пошире. На первый взгляд, ему было лет семнадцать, – лицо еще совсем мальчишеское.

– Тебя как зовут?

Шагая рядом за солдатом по пустынному двору, по которому пробегали внезапные тени от скользящих высоко наверху под порывами ветра облаков, Николай размышлял о том, что бы могла означать оговорка непонятного по принадлежности к конторам и службам офицера о том, что это «бригада», и наличия в ней мичмана, хорошо знающего Балтийск. Морская пехота?

– Вообще-то Аскольд… – ответил он после паузы.

– У-у-у… А меня Артём. Почти тёзки.

Фраза подразумевала улыбку, но её на мальчишеском лице провожатого (конвоиром Николай его уже не считал) не нашлось.

– Правда, что вы оба студенты?

– Ну… – Николай пожал плечами. – Правда, конечно. Я на терапевта учился, а мой товарищ, Шалва, – на стоматолога.

– Здорово…

Солдат поправил на плече автомат, выглядевший слишком громоздко для его худого тела. «Нет, – подумал Николай, – это не морпехи». В Балтийске его как-то поразила встреча с парой таких восемнадцатилетних ребят в идущем по городу автобусе. Стоя рядом, он, в толчее, упирался им носом где-то в уровень грудины. Решив сначала, что стоит в «яме», а они наоборот, «на приступочке» – в старых квадратномордых автобусах, давно уже исчезнувших с улиц Ленинграда, такое случалось, Николай посмотрел тогда вниз. Когда его взгляд поднялся обратно, в нём была, наверное, детская обида. Они, как выяснилось, стояли вровень. Так что…

– А ты что делал на гражданке?

– Да ничего, в общем, – теперь пожал плечами парень. – В школе учился. Пытался в универ поступить, но срезался. А ты с первого раза?

– Да. Я после училища был, мне легче было поступать. А ты на кого хотел?

Они уже подошли к двери с часовым, и тот с интересом начал разглядывать лицо Николая. Цирк, что ли?

– На экономиста. Зря, наверное. На бесплатную квоту «все билеты проданы», как говорится…

– А город какой?

– Архангельск.

– А ты? – Николай повернулся к часовому.

– А я из Омска. Только вы бы проходили, ребята. Выйдет кто из офицеров, мне втык сделают. Устав караульной службы, всё такое…

– Ладно, на боевых отдохнём от устава. Пока, Омич.

Провожатый сплюнул в сторону, и открыл дверь перед Николаем.

– Пока, – успел сказать тот, прежде чем они вошли. Боец у входа только кивнул.

До вечера Николай успел поговорить, наверное, с пятью разными офицерами, все в промежутке от лейтенанта до капитана, с удивительным занудством поднимая одну и ту же тему. Несмотря на то, что такое поведение живо напоминало известный анекдот о том, как учёные нашли в лесу ребёнка, выращенного дятлами («уже на следующий день он всех задолбал»), разговор позволил Николаю уяснить для себя ряд деталей. Первое – то, что, несмотря на утверждение давешнего «эмвэдэшника» о невозможности установить село, откуда они с Шалвой так ловко сбежали, скорее всего, как раз это не представляло значительной проблемы. «Посидеть пару часов с картами, подумать, и всё – сказал Николаю один из офицеров во время очередного переворачивания темы другим боком в промежутке между двумя тарелками картофельного супа. – Здесь не такие уж большие концы в любую сторону, если ходить тихо»…

«Ходить тихо» было, как Николаю показалось, чем-то вроде местного комплекса. Все его собеседники, одетые в военную униформу и теоретически куда более агрессивные, чем случайно выбранный человек, начинали или зримо, или где-то внутри себя морщиться, если разговор хоть каким-то краем касался реальных боевых действий. Судя по всему, в мятежной республике сейчас было затишье, и обе стороны после серьёзных летних боёв за контроль над отдельными частями Чечни копили силы и зализывали раны. Николаю никогда не пришло бы в голову обвинить в трусости боевых офицеров и пацанов, пусть и младше его по возрасту, но проводящих годы не среди весёлой студенческой кампании, а в окопах и пулемётных гнёздах, но… Как раз сейчас никому воевать явно не хотелось. Оставшимся в рабстве студентам и несчастной Иринке все сочувствовали, и каждый в отдельности вроде бы и хотел ей помочь, – но стоило военным собраться друг с другом, в разговоре сразу всплывало слово «приказ».

«Нет приказа», «без приказа нельзя ничего», «надо ждать, если решат, то приказ будет, и тогда…». После нескольких подобных фраз от разных людей Николай мысленно махнул рукой. Было ясно, что сию минуту никто ничего делать не станет. И дело было даже не столько в личном нежелании военных лишний раз испытывать судьбу, сколько в том, что шаткое, непрочное равновесие, установившееся в мятежной провинции, устраивало слишком многих. Оно создавало хоть какую-то видимость «нормального положения дел», за которую цеплялось что-то уже реальное: установление порядка в виде подкреплённой внутренними войсками милиции, организация выплаты пенсий и пособий, восстановление производств и сельского хозяйства – хотя бы на самом начальном, примитивном уровне. Честно заплатив за хоть какой-то мир кровью своих солдат, Россия не могла позволить себе рисковать потерять всё снова, нарушив хрупкий баланс.

Так прошло ещё два дня. Промучившись над телеграммой, Николай, не смог придумать ничего лучшего, как послать короткое, всего в несколько слов, сообщение не родителям, а человеку, который мог перезвонить и передать им её содержание из другого города. Повезло, что самарский адрес старого приятеля и его почтовый индекс Николай знал наизусть, а для того имя «Аскольд» не было пустым звуком. Причиной таких сложностей было нежелание использовать в телеграмме свой питерский адрес и своё «обычное» имя – все-таки известное некоторой части местного населения. Мысль о том, что через какое-то время, – может быть, даже годы – кто-то из боевиков вдруг явится к нему домой, где царит мир, не просто приводила Николая в ужас, она заставляла его нервно трясти головой, отбрасывая прочь те картины, о которых не хотелось даже думать, чтобы только не накаркать.

Николай прекрасно понимал, что после всего произошедшего нервы у него были явно не в порядке – но поделать ничего не мог. Ситуация оказалась патовой. Невозможно было совершить что-то без риска ухудшить существующее положение, а любой ход, который Николай мог придумать, вел к большим и явным проблемам – или для него лично, или для всех вокруг. Герои кинобоевиков, способные при помощи шестиствольного пулемёта в одиночку расчистить вокруг себя жизненное пространство, наверное, не колебались бы здесь не секунды – украли бы пулемёт и в стиле Дюка Нюкема прошли бы обратным маршрутом в то чёртово селение. Беда была в том, что Николай таким вот суперменом не являлся даже отдалённо. Как-то не принято в мединститутах учить «ботаников» столь серьёзным вещам, связанным не с защитой жизни, а с её прямым укорочением…

Шалва, бок у которого уже заживал, сумел связаться с роднёй в Питере и уже получить от них ответ. У него, судя по всему, всё было в порядке – но несколько попыток Николая как-то надавить на своего бывшего подчинённого с целью заставить его поучаствовать в надоедании окружающим, натолкнулись на явное отсутствие энтузиазма. В глубине души Николай понимал, что кавказцу в этих краях тяжелее вести себя на той же «грани фола», какую он установил для себя. Увы, это обстоятельство, при всей его логичности, ни радости, ни результата не приносило. С самого начала действуя в одной связке с Николаем, Шалва обеспечил себе что-то вроде невидимой, но принимаемой им «пайцзы». Обижаться на грузина и явственно на него давить Николай теперь права не имел.

Теперь же на территории, занимаемой штабом и службами сводного полка бригады морской пехоты, на полевые позиции которой они так неожиданно выбрались, кроме размышлений у Николая не оказалось совершенно никаких занятий. Именно от отсутствия более реальных дел, он и провёл микрооперацию с целью установить, на территории какой именно части они с молодым стоматологом оказались. Это позволило хотя бы отвлечься. Итогом цепочки полуслучайных фраз, выловленных в разговорах с полудюжиной разных бойцов и младших офицеров, стал ответ на вопрос произнесённый им у «курилки» – вкопанном в яму ведре, окружённом вколоченными в землю лавками.

– А что, в военкомате нельзя было в танкисты попроситься?

Только что, в ходе неспешного, пропитанного сигаретным дымом разговора, один из сидящих рядом бойцов рассказал ему и остальным, что, судя по всему, является единственным не-танкистом в мужской части своей семьи. Два десятка родных и двоюродных братьев и дядек невысокого и жилистого парня, украшенного россыпью веснушек, в разные годы отслужили, по его словам, в танковых войсках – то ли по установке местного военкомата, то ли по общему фенотипу. Насколько Николай помнил, высоких в танкисты не брали.

Ну что, ответит или нет?

– Кто его знает… – парень поддел носком сапога валяющуюся перед лавкой обгорелую спичку. – Попросить, это, конечно, можно было, но я подумал – зачем? Хоть море увижу…

Сидевшие вокруг бойцы посмеялись.

– Если бы на Тихоокеанский, может, и увидел бы что новое после учебки. А здесь… Половина степь, половина горы. Одно название, что морская пехота, а так…

Он махнул рукой, не догадавшись поднять глаза на Николая. Впрочем, и это ничего не поменяло бы. Николай сидел совершенно расслаблено, не куря, но свесив руки между колен – как и все остальные, неглубоко и сочувственно кивая. Вся радость от своего микроскопического успеха осталась внутри. Глупо, конечно. Как тот медведь в анекдоте про заблудившегося туриста: «Чего кричишь? – Думаю, может услышит кто? – Ну я услышал. И что, легче стало?». И тем не менее, стало. Хоть в чём-то.

Ближе к вечеру, протрепавшись, пробродив без дела, и проломав себе за это время все мозги в попытках решить постепенно и безрезультатно углубляющуюся в извилины проблему, Николай уже размышлял о том, переведут его на ночь в какое-то другое место для спанья, как обещали, или оставят под замком, когда его неожиданно позвали. К этому времени было уже темно.

Расслабленно двигаясь за провожатым в сторону хорошо уже знакомого штабного домика, Николай внезапно ощутил нехороший укол в сердце, какое-то неясное предчувствие. Возможно, дело было просто в безотчетной ассоциации с прошлыми разами, когда периоды пассивности и безделья сменялись переменами в жизненной ситуации, причём кардинальными. Он покосился на сопровождающего – крепкого бойца, небрежно покачивающего раскрытой ладонью в такт своим шагам. Боец был постарше других – возможно, контрактник. Хотя кто его знает, бывают ли контрактники в морской пехоте. Знаков различия, насколько можно было разглядеть в скупо освещающем двор электрическом свете, на его форме не имелось.

– Сюда, – коротко показал солдат, когда они поднялись на знакомый уже второй этаж. Обычная дверь, ничего особенного в ней не было, но сердце почему-то заколотилось. Уже остановившись перед дверью, Николай сумел рассмотреть провожатого чуть получше. Лет тридцать с небольшим, лицо спокойное – и, пожалуй, усталое. Это всё. Остальные детали лица и фигуры ничем его от остальных военных не отличали. Да и усталость-то была здесь характерна почти для всех, даже ничего особого в данный момент вроде бы не делающих.

Обстановка в комнате тоже оказалась привычной. Вероятно, предстояла очередная «беседа». Откинувшись к стене, за столом в вольной позе сидел мужик лет сорока, тоже почему-то без значков и звёздочек – хотя, как Николай мгновенно прикинул, по общему типажу он тянул, пожалуй, на подполковника. На столе лежал широкий лист плотной бумаги, приподнимающийся на сгибах – скорее всего, карта. Рядом – нетолстая пачка чистой бумаги и пара ручек.

Всё это Николай успел охватить взглядом, пока сидящий, не меняя позы, разглядывал его самого, а сопровождающий запирал за собой дверь.

– Ну что, Аскольд Олегович, – сидящий принял, наконец, нормальную позу, перестав раскачиваться на ножках стула. – Вечер добрый.

– Добрый, – согласился Николай. Приветствие получилось не очень приличное, но начинать его сначала было бы теперь глупо.

– Садитесь, чего стоять?

Свободный стул, для разнообразия, находился сейчас не за партой в дальнем углу комнаты (откуда допрашиваемому, скорее всего, было бы трудно прыгать на следователя), а рядом, на углу того же самого стола. Примета не очень весёлая, ну да чего уж там. Сел.

– Мы тут с вашим товарищем побеседовали пару часиков. Хороший у вас товарищ…

– Грех жаловаться.

Николай чувствовал собственное напряжение, но пытался демонстрировать если не расслабленность, то хотя бы спокойствие. Насколько это хорошо получалось, судить ему было трудно.

– Ну что, и с вами побеседуем?

Сидящий за столом опёрся на локти и начал изучать лицо бывшего студента с каким-то уж особо демонстративным вниманием – так смотрят в зоопарке на экзотическое, но безопасное животное.

– Можно и побеседовать. Только представьтесь, пожалуйста.

Николай счёл для себя огромной удачей, что его голос при этих словах не дрогнул. Удивительно, каким количеством маленьких радостей может быть наполнена жизнь…

Человек за столом усмехнулся – слава богу, спокойно и даже, кажется, доброжелательно. Второго, стоящего сзади-сбоку и незримо давящего на спину, Николай видеть не мог – но предполагал, что тот усмехнулся тоже.

– Меня зовут Евгений Евгеньевич. Я офицер Федеральной Службы Безопасности России. Это вас устроит?

– Вполне.

Николай коротко и уважительно кивнул. Контора была серьёзная, даже слишком – для его масштабов. Мораль?..

– Ну, тогда начнём. Покажите, Аскольд Олегович, как и откуда, по вашему мнению, вы бежали, – он перевернул карту и расправил складки тяжёлой ладонью.

– Товарищ подполковник – если я не ошибаюсь…

Второй эфэсбэшник сзади явственно хрюкнул, и назвавший себя Евгением Евгеньевичем кинул на того быстрый взгляд.

– Ошибаетесь, – сказал он, – Но не намного. А что, меня кто-то подполковником назвал?

– Нет, – Николай пожал плечами. – Извините, если ошибся. Мне просто показалось так.

– Ну, так и называйте меня по имени отчеству, чтобы не казалось чего лишнего. Евгений Евгеньевич.

– Хорошо, Евгений Евгеньевич, – на этот раз эфэсбэшник кивнул. – Мы по темноте два дня бежали. Откуда – не знаем, название нам как-то не затруднились сообщить. Бежали просто вдоль течения реки, ночью в овраге отлёживались. Так что спрашивать, откуда – это не очень…

– А вот смотрите.

Он крутанул в руках ручку и указал на точку на карте.

– Вот сюда вы вышли перед самым рассветом девятого. Бежали и ехали, по вашим росписям и словам Шалвы Мамедовича, вы ровно две ночи плюс несколько часов предшествовавшего дня. Кстати об «ехали»…

Офицер стукнул об стол пистолетом, который быстрым движением достал откуда-то с колен. Это был тот самый.

– Машину, по вашему замечательному рассказу, вы не то нашли, не то угнали. Нехорошо, конечно, но бывает. У конвоира вы отняли «Калашников». Откуда взялся пистолет?

Николай помолчал секунды две, собираясь с мыслями. Сказал им Шалва про водителя, или нет?

– Из машины. В бардачке лежал…

Приподняв предупреждающе ладонь, эфэсбэшник достал снова откуда-то из ящика тумбы стола листок бумаги и с выражением зачитал, то и дело поднимая глаза и вставляя свои комментарии:

– Пистолет марки «Чешска Зброевка 100», согласно заводскому номеру, относится к партии, захваченной в ходе некоей операции конторой под названием «Straz Graniczna», то бишь пограничной охраной Польской республики. Операция та имела место быть на границе с Литвой и проводилась, соответственно, в тесном с ней сотрудничестве. 16-го января 1998 года, в ходе операции по задержанию группы контрабандистов… Угу, оказали сопротивление, было применено оружие, погиб szeregowy, то есть рядовой этой самой пограничной охраны… Понимаете, к чему я веду?

– Да.

– Это пистолет из тех самых. Партия до сих пор нигде не всплывала, и пока вы с грузином не вышли на полк, все, имевшие отношение к этой старой истории, что называется «по умолчанию» предполагали, что стрелковка тихо-мирно лежит где-нибудь на складе в Польше или Литве. А теперь я в последний раз спрашиваю вежливо, Аскольд Олегович: откуда взялся пистолет? Если вы не отвечаете и в этот раз, этот разговор сам собой не закончится, но он будет проводиться в совсем других условиях, и совсем другим тоном.

Второй эфэсбэшник шевельнулся за спиной, давя на нервы. Хотелось обернуться – но этого явно не стоило делать, если не хочешь, чтобы тебя начали ломать грубо.

– Хорошо, Евгений Евгеньевич. Если можно, употребляйте слово Николай, мне оно как-то привычнее. И можно без отчества.

– И то и другое, и можно без хлеба. К делу, юноша, к делу!

– Пистолет мы действительно взяли из бардачка машины, водителя которой я убил.

Николай остановился, ожидая, что его всё равно прервут, но никому это в голову не пришло, и он продолжил фразу:

– Шалва пытался меня остановить, но машина нам нужна была отчаянно, без неё бы мы не выбрались. Я один это сделал.

– Так…

– Водителя мы перетащили на заднее сиденье, там его потом и оставили, когда бензин кончился. Уже почти утро было, а то, как мы на пикет нарвались вы, наверное, уже от Шалвы слышали.

– Назад. Рассказывай, каким образом ты один это сделал?

– Одиночным, из «Калашникова». Присели в тенёчке, когда машина прошла и стало видно, что водитель один, а механизм явно местный, то… Метров пятнадцать было.

– Понятно. Дальше.

– Ну, это, собственно, всё. Подошли, посмотрели, перетащили водителя… В бардачке пистолет и запасная обойма оказались, да и водитель явно был из местных абреков, так что…

– Так что всё нормально, да? Ладно, ещё вернёмся к этому. Сколько, по-твоему, вы на машине сумели пройти? Хотя бы приблизительно?

– Даже приблизительно не смогу. По времени – часа четыре или четыре с половиной, а может и меньше, часов у нас не было. Скорость тоже сложно определить, но вряд ли больше километров пятнадцати в час.

– Нарисуй общий план того села, где вас держали.

У эфэсбэшника, судя по всему, имелась дурацкая привычка неожиданно и круто менять темы. Наверняка так и было задумано, но комфорта это не прибавляло. Николай начал короткими набросками обозначать на чистом бумажном листе примитивный план: очертил основные улицы, несколько отдельно стоящих домов, привязал реку с висячим мостом, указал приблизительное направление на север, вспомнив, как над проклятой деревней ходило солнце.

– Молодец, – с явным интересом в голосе сказал старший из офицеров, когда он закончил. – Где так насобачился?

– Спортивное ориентирование. Карты и бег.

– Молодец, – снова повторил он. – Гиви, что думаешь?

Николай мысленно открыл рот для уточняющего вопроса – на грузина второй эфэсбэшник, которого он сначала принял за контрактника, явно не походил. Впрочем, точно так же мысленно он этот рот и закрыл, засунув вопрос поглубже.

Офицер, которого назвали Гиви, шагнул к столу и начал одновременно разглядывать и набросок, и саму карту.

– Ты писал, там что-то вроде расстрелянного пионерлагеря было? – спросил он, немного подумав. Голос у Гиви был, оказывается, богатый.

– Да. Или пионерлагерь, или дом отдыха. От зданий не больше половины первого этажа осталось, но именно так мне и показалось.

– Забавно.

Он повернулся к старшему офицеру.

– Ты понял уже?

– Биной.

– Вот именно. Причём не Биной-Ведено, а Биной-маленький. И по реке похоже, и по километражу. Очень забавно. Знаешь, – он повернулся к Николаю. – Это не пионерлагерь, а турбаза была, её ещё в первую войну артиллерией раздолбали. Но самое здесь забавное – это то, что выбраться с тех краёв паре дилетантов настолько непросто, что это логично наводит нас на разные мысли…

– Наводит, – согласился «двойной Евгений», многозначительно кивнув в ответ на переведённый на него взгляд Николая. – Если оттуда без потерь выбираются крутые ребята, в слаженных командах и с оружием, это уже чудо. Спецназ всяких хитрых контор и армейцы ходят почти везде, но вы на них, извините, слабо похожи. Предположим, – он предупреждающе поднял руку, не разрешая себя перебивать, если бы такое намерение у Николая и появилось. – Предположим, что вам очень здорово везло всю дорогу. Пара мелких спортивных разрядов у тебя, причём по самым пригодившимся специальностям. Знание мингрельского Шалвой. Чисто, по вашим словам, сделали конвоира. Взяли оружие и поскакали по речке, рассыпая за собой кайенскую смесь. Нашли себе машину, пристрелив случайного шофёра, который так же случайно оказался вооруженным контрабандным пистолетом и вообще бякой. Причём машину эту нашли как раз в тот момент, когда вас, по всей логике, должны были догнать и взять. Успешно отбились от патруля, который на всём маршруте почему-то оказался только один, и ещё почему-то не положил вас на месте. Что там ещё? Прошли минные поля, и не одно. Обошли точку на устье ущелья, с которой вас положили бы из пулемётов не задавая лишних вопросов. При встрече с секретом морпехов повели себя так, как повёл бы себя опытный человек, а не недоучившийся студент-гуманитарий. Сам что-нибудь продолжишь, или как?

– Продолжу, чего ж… – Николай посмотрел исподлобья, стараясь не скривиться от возникшего во рту ощущения кислятины. – Ещё я байдаркой занимался, и на машинке могу, одним пальцем…

Не было никаких сомнений в том, что последняя фраза, произнесенная голосом похмельного кота Матроскина, была самым настоящим хамством, – но выдана она, как видно, оказалась очень к месту, потому что оба эфэсбэшника начали ржать.

– Силён, – отсмеявшись, сказал старший. – Твой товарищ на этом этапе начал плохое знание русского языка симулировать. Типа, «Их бин совсем больной»… Ладно, нас сейчас немного другое интересует.

Он сделал в воздухе расслабленное движение рукой.

– В твоих и его описаниях слишком много всяких закладок было. Слишком. До перебора.

– Закладок?

– Ну, в значении не книжных, а таких… Мелких деталей, наводящих определённую категорию людей на очень определённые мысли. Причём хорошие такие закладочки, качественные… Мы с полковым особистом второй день их мусолим. Сначала думали, что это специально на морпехов поставлено, но тоже непохоже…

Он взглянул на Николая с непонятным выражением в глазах и перевёл взгляд на «Гиви». Николай в этот раз обернулся и успел увидеть то, как тот пожал плечами.

– Ладно уж… Предположим, что вы действительно лохи с высокой степенью везучести. Всякое в жизни бывает. Руцкой в своё время по горам прошёл в Афгане, а там немногим легче было, чем здесь… И ты вряд ли шпиён… – эфэсбэшник усмехнулся. – Но тебя, да и вообще вас, могли использовать втёмную. Очень уж такие подставы, понимаешь, как будто мёдом намазывают: приходите, гости дорогие…

Ничего не понимающий Николай только глазами хлопал, не зная, как заставить «двойного Евгения» говорить яснее, и боясь, что на любой его наводящий вопрос тот просто замолчит окончательно.

– И Биг Маззи тот, и Турпал этот непонятный, и главное…

Он махнул рукой, явно собираясь заканчивать монолог, столь странный в присутствии «везучего лоха». Николая всегда удивляло, что в определённых ситуациях девушки вдруг начинали ему, как он это про себя называл, «исповедоваться», – то есть, уткнувшись в подмышку, рассказывать про свои жизнь и опыт. Данная ситуация не напоминала обычную для такой «исповеди» даже краем, да и на девушку мужик, психологически представляющий из себя помесь Миямото Мусаси[18] с доктором Лектером похож совершенно не был – но всё же что-то заставило его открыть рот.

– А что за Биг Маззи? Я, вроде, не писал про такого.

– Ну, как не писал? Большой, сильный и говорит по-английски. Не Биг Маззи, по-твоему?

Второй офицер издал всё тот же хрюкающий звук. Смешно ему.

– Согласен, – Николай сам изобразил улыбку на лице, для поддержания компании. Прозвище действительно было удачным, но как раз при последней встрече он пытался вообразить себя шпионом в тылу врага. И вот рядом сидят настоящие специалисты этого дела, и собираются встретиться с этим Маззи – вероятно, для языковой практики. Интересная штука – жизнь.

– Но я почему сказал, что перебор: Маззи – это интересно, но не он первый, не он последний. Поймать или убить наёмника-комбатанта полезно, и за это нас хорошо кормят. Обычно эти ребята носят лишь видеокамеру и систему спутниковой связи, дабы весь мир видел зверства кровавых русских угнетателей над маленьким и гордым народом. А при встрече начинают размахивать паспортом с грузинской визой, и требовать адвоката и горячего душа с девочками. Арабы или пуштуны – это тоже понятно, это мясо. А вот европеец или североамериканец, да с гранатомётом на плече – куда интереснее. Но это так себе, морпехи за него по благодарности командования получили бы, если бы взяли, и рады были бы по уши, но нам… Моё опасение, Николай… – он повернулся и тяжело вздохнул, с головы до ног смерив взглядом бывшего студента, уже который день одетого в стандартное хэбэ, и только сейчас, видимо, решил закончить начатую уже раза три фразу. – Это что вас могли просто подставить, а затем отпустить, создав полную видимость вашей крутизны – чтобы заманить на что-то рискованное батальон морской пехоты. А если повезёт, то и кого покрупнее…

– Вас, например.

Николай не спросил, а констатировал факт. Ситуация – или, во всяком случае, точка зрения на неё, понемногу начинала проясняться.

– Да, нас. За голову каждого из нашей команды дают очень много. А за живого и с неоткушенным языком дадут столько, что хватит и на всю операцию с самого начала, включая помидоры в вашем автобусе. Во всей этой истории слишком много непонятного, или понятного едва-едва, но самое главное во всём этом – это даже не вы…

«А кто? – закричал чей-то голос в голове бывшего студента и бывшего бригадира, безвозвратно потерявшего четверть бригады, считающего остальных пленными, и не знающего, что делать дальше. – Кто?»

– Кто? – спросил он вслух. Коротко, будто откусил кусок твердеющего воздуха.

– Подполковник в автобусе. И только он.