– Господа специалисты, знакомьтесь. Шалва Сослани и Николай-Аскольд Ляхин.

– День добрый.

– Здравствуйте.

Николай и Шалва постарались поздороваться вежливо и спокойно, насколько позволяли нервы каждого. В комнате среднего размера находилось сейчас слишком много народа: вместе с ними двумя и приведшим их офицером по «внешнему», по крайней мере, прозвищу «Гиви» – семь человек.

– Привет, студенты. Наслышаны.

– Садитесь, ребята, не стойте.

Из четверых мужиков в камуфляже, оказавшихся в комнате к их приходу, Николаю был знаком только один, тот же самый «Евгений Евгеньевич» – похоже, самый старший из всех. Трое остальных были не очень похожи на него, но все-таки что-то слабо уловимое их объединяло, – какая-то общая аура спокойной уверенности в себе.

Когда полуформальные приветствия и перешаркивания стульями закончились, Евгений Евгеньевич хорошо поставленным, доброжелательным голосом объяснил ситуацию – так, как она смотрелась с их стороны. Низведение десятка студентов до положения рабов в ранних бразильских сериалах, конечно, никого радовать не может, но такое случается. Количество русских рабов и рабынь в этой части суши, героически борющейся за свою свободу и независимость от проклятой русской оккупации, исчисляется сотнями и тысячами. И снижается оно, несмотря на все усилия всяких многочисленных спецназов, очень и очень медленно. Точно так же не является большой новостью и то обилие оружия в руках условно мирного населения, которое они здесь описали. Оружие в этой местности любят – и пользоваться им умеют, к сожалению, слишком хорошо.

Всё это вместе, уже неоднократно рассказанное и описанное Николаем и Шалвой на бумаге уже, представляло из себя вполне интересную и полезную информацию – для того, кому положено знать ее по долгу службы. Все же этого было недостаточно. Вот проход через село хорошо организованной группы бойцов с тяжёлым вооружением и транспортом был интересен чрезвычайно, в том числе и потому, что группа эта до сих пор нигде не «всплыла» – никаких серьёзных боёв в этой местности за последние недели так и не произошло. Самым же важным среди вороха всего этого информационного добра «москвичи» (как Николай решил про себя называть на глазах разрастающуюся команду) безоговорочно сочли сам факт существования некоего неизвестного подполковника – который если и не организовал операцию похищения студентов, то, по крайней мере, участвовал в провозе ничего тогда не понимавшего Николая с его молодёжью как минимум через один блок-пост.

– Вы, ребята, из Питера приехали, поэтому вам это понять сложно, – неприятно сморщил нижнюю губу «Евгений Евгеньевич». – У вас там почти как в самой Москве, подполковников и полковников – как грязи. Любой встреченный на улице подполковник – это, как правило, либо завхоз какого-нибудь военного училища, либо средней руки преподаватель какой-нибудь кафедры снабжения вениками берёзовыми генеральной академии тыла и транспорта…

Он фыркнул и сделал паузу.

– А вот в строевой части, на войне, и в том числе на этой, подполковник – это очень много. Это власть, это сила, это огневая мощь, это сотни, а иногда и тысячи жизней солдат России и её врагов. Если скурвился подполковник в тылу – это гадость. Это может привести к проигранному бою, к проигранной кампании, даже к поражению в войне, но это будет длинная и сложная цепочка, которую мы рубим кусками сразу с двух сторон. Но предательство старшего офицера здесь – это сотни трупов. Сразу же, конкретно и бесповоротно…

Он помолчал, что-то явно продумывая про себя. Из остальных «специалистов», как их обозначили вначале, никто прерывать паузу не стал.

– Я уже не стану говорить о том, что замазавшись в самую безобидную по здешним меркам мелочь, эта сволочь уже не выберется – будет предавать ещё и ещё, пока не дойдёт до чего-то серьёзного, как уже бывало. И МОНку для теракта в Каспийске продали не идейные ваххабиты, и взрывчатку на плотину Волжской ГЭС тогда пытался протащить прапорщик со вполне славянской фамилией. Всякое тут бывало… Предполагать, что та скотина в русских погонах, которая вывозила из зоны боёв в военных грузовиках раненых душманов, была тайным любовником Политковской – глупо, и так же глупо предполагать, что подполковник, к каким бы войскам он не относился, будет размениваться на дюжину сопляков… Значит, его припёрло – или по деньгам, или ещё по чему-то. Или обе стороны проверяли надёжность канала. Канал у них сработал чисто, и кто знает, что они сделали или сделают следующим заходом. Значит надо его вычислять и резать. Будем думать, как?

Последнее было вопросом, и Николай с Шалвой по очереди утвердительно буркнули. На «сопляка» из уст профессионала обижаться было странно, а своё мнение по поводу «чисто сработавшего канала» Николай решил приберечь – вряд ли оно кого-то заинтересовало бы. Значит, надо думать о чём-то конструктивном.

– Ну, раз будем, тогда поехали. Форма подполковника, черты лица, значок какой-нибудь, особенности обуви, какие часы, как подстрижены ногти и так далее. Давайте, ребята. Все подробности.

Мыча от нехватки слов и идей, и мысленно подталкивая друг друга, оба студента минут десять вычерпывали свои извилины, пытаясь вспомнить что-то конкретное, но за исключением приблизительного роста, сложения и цвета волос искомого офицера вымучить им ничего не удалось. Не удалось им и опознать лицо в толстенной пачке фотографий офицеров в ранге от капитана до генерал-майора, которую они добросовестно проглядели два раза подряд. Впрочем, точно так же они не нашли ни одного знакомого лица в другой пачке, с разнообразными кавказскими типажами, просмотренной днём раньше. Ничего.

– Может, вы нарисовать сумеете? – предложил один из москвичей.

Николай с надеждой посмотрел на грузина, может тот рисовать умеет? Нет, тоже нет.

– Жаль.

Эфэсбэшник пожал плечами, явно не сильно переживая.

– Может быть, фоторобот? – это уже предложил Шалва.

– Фоторобот – дело хорошее… – тот же «москвич», казалось, задумался на секунду. – Но работает он в большинстве случаев у натренированных людей. Официант, журналист, таксист, хороший милиционер, хороший секретарь. У всех остальных в чуть не ста процентах случаев получится помесь Джека-Потрошителя с актёром Банионисом. Потому что одного они боятся, а второго знают.

– А тот лейтенант?

Эта идея пришла в голову Николаю, и он неожиданно обрадовался.

– Лейтенант на мосту, который проверял документы?

Евгений Евгеньевич кивнул – спокойно, без лишнего энтузиазма.

– Лейтенанта второй день пытаются вычислить, и уже не только мы. Это хорошая нитка, но она тоже не панацея. Считай, что два месяца прошло с того момента, когда он вас пропустил через себя. Его могло убить, могло контузить, он мог закончить командировку и убыть домой. Вложившись в эту нитку целиком, мы рискуем утратить темп, потерять время, и в итоге добиться лишь удивлённого заявления, что он давно уже забыл, какой подполковник провожал тогда неких идиотов-строителей. Кстати, сами вы вели себя тогда как последние, извини меня, кретины, – заметил эфэсбэшник, указав на Николая пальцем. – Ты же раз пять мне и остальным до меня сказал: мол, чуял, что что-то не то, но продолжал сидеть на попе ровно и делать, что тебе скажут. Один раз голос поднял бы вовремя – и от них бы мокрого места не осталось, а ты…

Он махнул рукой, и Николай, тихонько кусая себя за щёку, чтобы не слишком выдавать наружу переживаемые чувства, смог только кивнуть. То, каким глубоким идиотом он себя тогда проявил, было совершенно ясно, но переживать это в очередной раз было столь же противно и больно, как и все предыдущие разы. Конечно, остальные в их автобусе проявили себя точно так же, но отвечал-то за всех именно он.

– Если ты идёшь по тёмной улице, – рубил ладонью воздух «москвич», – и тебе кажется, что что-то не так, но тебе стыдно в этом признаться себе и окружающим – это значит, что вы все идёте прямо по направлению к могиле. Человек, который не верит сам себе – это ходячий труп, даже если он обвешан оружием с головы до ног. Понял?

– Понял…

– Вижу, что понял, иначе не сидел бы здесь. И ты бы не сидел, – он довернулся к Шалве. – И не морщился бы на свой бок. Ладно, вам хватило одного урока. Давайте думать, как уберечь от него других.

Думать и вспоминать, в тонкостях и мелочах, пришлось много и мучительно, но Николай получал от процесса искреннее удовольствие – если испытываемое им сложное чувство можно было так назвать. Это было именно то, к чему он стремился все последние месяцы. Разговор наконец-то двинулся в нужном направлении и невнятное мычание становилось всё более редким, а ответы на короткие и требовательные вопросы остальных включившихся в разговор эфэсбэшников – всё более ясными. Не получив от студентов ответа на главный вопрос, «москвичи» явно намеревались теперь обложить таинственного офицера-предателя со стороны его чеченских друзей.

– Это периметр усадьбы, – Николай набрасывал короткие карандашные штрихи на желтоватом листе, уточняя свой предыдущий чертёж. – Форма двора почти трапециевидная, ворота и калитка глухие, из хорошего железа. Забор метра в два, деревья растут почти вплотную, но ветки не очень крепкие, так что по ним не заберёшься. Дом расположен метрах в десяти от самих ворот, вход-выход один. Ребят – то есть нас – держали в подвале, вот так…

На отдельном листе он набросал схему внутренней планировки первого и подвального этажа.

– Автоматчик с собакой к дому «приписаны», на развод по работам приходят человека три или четыре, плюс всегда ещё несколько по соседству оказываются.

– Автоматчик – это который Андарбек? Угу… – «Гиви» что-то соображал, глядя в потолок. – А собака одна?

– Одна, – кивнул Николай. – Но зверюга ещё та. Кавказский овчар, размером с хорошего волка. И с шерстью как у барана. Ножом такую убить невозможно, в шерсти застрянет.

– Ножом – это ты Резуна начитался… Собак обычно стреляют, а не режут. А странно, что всего одна собака, а, ребята?

– Чистили уже… – рассеянно заметил один из эфэсбэшников.

– В том-то и дело, что хорошо не чистили уже давно. А собак не развели почему-то. Интересное место, этот Биной… А Андарбек – это «сильный», так?

Уже отвлёкшийся было на чертёж, Николай поднял голову.

– Я думал «сильный» – это «дукка'а».

– «Дукка'а» или, чаще, «шортта» – это, скорее, «много». К тому же у имён собственных другие принципы… А что, много знаете? – «Гиви» посмотрел по очереди на Николая и Шалву, и на мгновение оглянулся на своё начальство. Николай машинально перевёл взгляд вслед за ним.

– Да нет, какое там много… Так, на уровне «Ху джу хар? Кха че ху джу?»[19]…

– Бамбурбия, киргуду… Евгений Евгеньевич, – в тон ему ответил старший москвич. – По-английски у тебя лучше получалось. More practice[20].

– Да какой там practice… Лучше не надо…

Николай едва удержал готовую выползти из лопаток дрожь. Практиковаться и дальше в этом чудовищном языке ему не хотелось совершенно.

– А ты? – Евгений Евгеньевич повернулся к грузину. – Ах нохчийн мотт баййси?[21]

– Биакск ма биллах… Суун нохчийн мотт дак ксиа'а[22]…

Эфэсбэшники смотрели на них, чуть ли не открыв рты.

– Неплохо, – сказал кто-то. – Вот тебе и студенты.

– Нет, – Евгений Евгеньевич покачал головой. – Это так, милиционеров впечатлить у себя в Ленинграде. Здесь такой уровень не пройдёт. Гиви, тебе как?

– Не слишком, – «Гиви» выразил на лице соответствующую ответу мимику. – Произношение хромает, а то бы…

– Во-во… – Евгений Евгеньевич сделал сложное движение нижней челюстью, на мгновение став похожим на мрачного крокодила. – Ребята, небось, думают, что им выдадут по ранцевому огнемёту и поставят во главе колонны воинов-освободителей. Думаете?

Николай на мгновение покосился на товарища, но отвечать первым, по всей логике, нужно было ему.

– Не особо, Евгений Евгеньевич. Извините, это, может быть стыдно говорить, но меня от одного предположения, что туда надо будет возвращаться, в дрожь бросает. Я знаю, вы и не такое видели, но мне… – он помолчал. – В общем, чтобы вытащить ребят я пойду, потому что надо. Но мне страшно. Извините.

Все помолчали. Шалва тоже ничего не сказал, только чуть толкнул ободряюще в плечо.

– Страшно, не страшно… – протянул старший эфэсбэшник после короткого молчания. – Если совсем не страшно, это тоже плохо. Не тебе, так другим… Хм-м…

Он похмыкал и покряхтел, вроде бы ничего не изображая на лице, но всё равно заставляя остальных молчать в ожидании.

– Идти вам никуда, конечно, не придётся. Кому надо, тот сам сходит. Но вот подумать побольше не мешало бы. Кто в деревне, кроме самого Усама, знает в лицо этого подполковника?

– В автобусе был водитель, Семён. Лейтенант проверял документы и у него тоже. – Николай посмотрел на Шалву вопросительно, и тот кивнул, дополняя:

– Сказал, что из совхоза «Чернореченский». Всю жизнь, мол, там проработал. Это в итоге враньём оказалось, но лейтенанта документы устроили.

– А самого водителя мы ни разу и не встречали с тех пор, да и автобуса тоже не видели.

Николай сам удивился только что осознанной детали – почему-то странность этого ему до сих пор в голову не приходила.

– Ещё были двое бойцов, которые подполковника и встретили на машине: Анзор и Турпал. С ними и кто-то третий был, но он у машины остался, когда подпол пересел, и кто это был – так и непонятно.

– Давайте теперь про них…

Со словесными портретами жителей Биноя дело пошло немного легче, чем с портретом самого подполковника, а с описанием Турпала было совсем легко – слишком уж хорошо он запомнился каждому.

– Высокий, за сто восемьдесят пять, вес под девяносто, очень быстрый. Двигается всё время на ускорении, но при этом возникает ощущение, что совсем не торопится. Не знаю, как это объяснить… Просто каждое отдельное движение у него – как у дискобола, раскручивающееся, а всё вместе получается спокойно и мягко. Хотя и быстро. Не знаю…

Николай пожал плечами, не представляя, как можно точнее выразить то ощущение, которое он испытывал при взгляде на наполненного жилами и силой, непохожего на других боевика. Ему приходилось видеть обладателей высоких степеней во всяких видах борьбы, в том числе и настоящих «машин смерти», наверняка способных за секунду разделаться и с Турпалом, но вот такого впечатления непобедимой мощи не оставлял почему-то ни один.

– Очень умел в драке, ножом владеет прекрасно, причём обеими руками. Стреляет тоже здорово…

– Особенно над головами безоружных, – дополнил Шалва. Он тоже, видимо, не забыл. – Садист он.

– Ну, не знаю… – Николай покачал головой, – Может всё же и не садист с медицинской или психологической там точки зрения, но способен на что угодно – это без сомнений. Мне так показалось, что ему власть, победа над всеми окружающими в любую конкретную секунду важнее, чем собственно удовольствие от насилия.

Он вспомнил, как скатывались капли крови по изогнутой под прижатым ножом коже Груздя и как выглядели при этом глаза Турпала – и диафрагма нехорошо ёкнула. Было бы неприятно, если бы его описание этого зверюги выглядело слишком… слишком, что ли, красиво, почти гомосексуально, но всё это было внешнее. Если бы у Николая появилась возможность выстрелить Турпалу в спину, причём издалека, он не особо бы раздумывал.

Отсутствие привычки к приемлемым формулировкам заставляло студентов подолгу пережёвывать одно и то же, но в целом разговор двигался как надо. Эфэсбэшники, уже вроде бы пройдя эту тему, раз за разом возвращались к тем немногим людям, которые точно знали подполковника. Наверняка имелся и кто-то ещё, и так же наверняка многие из перечисленных не имели представления о том, кем этот подполковник является, и где его искать. В итоге всё сводилось к Усаму.

– Хороший актёр. Очень хороший, – Николай с Шалвой почти одновременно дёрнули шеями, каждый думая об одном и том же.

– Уверен в себе, хорошо работает голосом. Немного переигрывал в самом начале… Но тоже по минимуму – так, кольнуло просто что-то. С оружием обращаться умеет, как и все в этих краях, но сам, скорее, выполняет роль организатора. Такое ощущение, что он действительно раньше был каким-то хозяйственником, еще при Советском Союзе.

– Могло быть и так. Дальше.

– Когда пришла та вооруженная колонна, он вроде бы и на подчинённых ролях оставался, но своих организовывал и направлял весьма умело, да и нас тоже. Все построились и потащили кто что. Да и с точки зрения нашего труда…

Николай немного помялся, не зная, как сказанное им будет выглядеть со стороны.

– Вроде и бросали нас туда-сюда, и какие-то свои политические игры у них велись за то, кто из нас на кого в следующие дни работать будут, а сделали мы всё же немало… Домов пятнадцать или двадцать только мы вот с Шалвой прошли, а ведь и разделялись иногда, и другие там тоже были. И земляные работы, и бетонные, и кладка, и штукатурка…

– Что-нибудь особенное было? – поинтересовался один из «москвичей».

– В каком смысле?

– Именно в строительном. Раз уж вы и бетонщики, и каменщики, и всё остальное. Что-то необычное – какие-то ненормальные объекты, детали, что и как…

– Марка цемента хорошая была, – вспомнил Шалва, и Николай посмотрел на него с признательностью. – Когда мы здесь, в смысле, в России работали, такая нам не попадалась.

Несколько человек хмыкнули в ответ на оговорку «здесь, в России», но не слишком насмешливо.

– Хорошие подвалы, хорошая планировка у всех. Хорошая кладка. Один дом вообще был какой-то ненормальный, хотя в нём совершенно обычная семейка жила – штуки четыре мужиков, пара тёток, дети, старухи какие-то.

Николай показал на схеме, где, насколько он помнил, этот дом находился.

– А вот кладка – «галльская», на оба этажа, то есть полтора кирпича в «ёлочку», без бута. И подвал совсем уж как крепость, по полметра бетона в стенах. Мы там второй этаж поднимали, плюс как раз подвал. В нём прямо тюрьма: камер восемь, метр на полтора каждая, да еще проходы у стен и пара отдельных помещений.

– Тюрьма и есть, – согласился Евгений Евгеньевич. – Видали такие. А что вас не там держали?

– Не знаю. Сначала готово не было, а потом, наверное, как-то привыкли и не стали дальше с нами возиться. Тот дом, в подвале которого ребята сидят, он не очень большой, так что им удобнее, наверное, было.

– Может не сидят уже, – заметил очередной «москвич». Николай понемногу начинал их различать. У сказавшего эту фразу не было нескольких ногтей на держащих сигарету пальцах правой руки. – После вашего побега их могли перевести куда-то ещё, от греха подальше. В другое село, скажем. Да и вообще… – он затянулся и посмотрел в потолок, не зная, видимо, как закончить фразу, не слишком напугав молодых.

Николаю сказанного хватило.

– Я не очень думаю, что это могло так уж повлиять на… – он растеряно посмотрел на товарища, тот ответил ему таким же неуверенным взглядом. – Мы вообще надеялись, что они не слишком обеспокоятся. Мы же конвоира тогда под бетон закатали, а Шалва до этого раз десять ко всем приставал с предложением выкупиться за деньги родителей. Они вполне могли подумать, что раз мы пропали все вместе, то значит Хамид просто увел нас двоих. Купился, мол…

– Забавно… – сказал после паузы Евгений Евгеньевич. – Очень забавно. Если бы такое придумал более серьёзный человек, я бы сказал, что это красиво. Но у вас, видимо, просто все удачно совпало… Не знаю что они там в итоге подумали, даже если не нашли тело, но разработка красивая…

Николай вспомнил, как багровела полоса на шее затихающего человека, только что дёргавшего ногами под его захватом, и его чуть не стошнило – прямо здесь, среди бумаг. Красиво ему, надо же…

– В бетон, – произнёс кто-то сомневающимся голосом. – Несколько сантиметров всего, могут и найти.

– С приборами какими-то, может, и нашли бы, – похожим, тоже сомневающимся тоном отозвался старший эфэсбэшник, – Воздух бы там покачали, бета-меркаптоэтанол измерили… Или собаку хорошую, с четвертью шакальих кровей. Впрочем, собаки тоже разные бывают. Так что могут найти, а могут и не найти, как повезёт. Но вообще – молодцы ребята, без шуток.

Он посмотрел серьёзно на обоих.

– Была лет десять или пятнадцать назад какая-то книжка, фантастическая… Там то ли телепатов, то ли экстрасенсов держали под охраной в некой государственной конторе, и один из них сбежал по цепочке случайных в общем-то событий. Типа, проходил мимо часового в тот момент, когда тот чихал, и так далее. Если всё, что вы тут рассказывали – правда, то стоит признать, что степень вашего везения, причём везения обоснованного, пожалуй, является приемлемой для любого из нас… Из таких, как мы…

Николай смог только пожать плечами. Горло у него чем-то перехватило. Шалва смотрел серьёзно и грустно, не мигая. На душе было почему-то очень плохо.

Называвший себя Евгением Евгеньевичем офицер смотрел, не мигая. Свои мысли о происходящем высказывать вслух он не собирался. Ребята явно были не в чём не виноваты, более того, они действительно держались молодцами, но слишком много неправильного было во всей этой тёмной истории. Прежде всего – почему местные умники, прокрутив действительно оригинальную и наглую операцию, ограничились использованием добытых рабов почти по их прямой специальности, то есть как строителей? По всем местным реалиям, даже если бы они вздумали открыть в Биное какой-нибудь реабилитационный центр для своих раненых и использовать студентов в качестве медиков, это выглядело бы лишь ненамного более дико. Да, строители с опытом в качестве рабов – это всегда хорошо, это куда выгоднее, чем бессловесное скотоподобное быдло из ни на что более не годных пленных или жителей окрестных областей, – несчастных и никому не нужных крестьянских ребят, на которых одних держится Россия. Но ведь добытые с риском «городские», причём из самого Петербурга – это живые, ходячие деньги, немалые даже по местным меркам. У каждого есть родители, способные разбиться в лепёшку, продать городские квартиры, машины, чёрта в ступе – лишь бы получить шаткий шанс выкупить из рабства своих детей.

Более того, такой вариант просто напрашивался! Студент Сослани, по его словам, довёл предлагаемую сумму до сорока тысяч «мёртвых президентов», и эту цифру можно было смело умножать на четыре. Почему не продали его? Почему не продали остальных? Ребят, что бы там им не казалось, не так уж в итоге и били, более-менее адекватно кормили, да и держали не в яме с земляными стенками, а в подвале – то есть, по местным меркам, почти в курортных условиях. Почему? Собирались использовать на всю катушку именно как строителей, и только потом продать? Или дело именно в строительстве? Но они же не бункер для Хаттаба строили, а обычную бытовуху, ну не стоит это денег, которые можно было получить «уже вот прямо сейчас»! Даже если вся это история действительно была просто отработкой канала или необычной «завязкой» скурвившегося подполковника «на компромат», то приказать местным умникам терять деньги, игнорируя обычный и крайне прибыльный бизнес, никто бы не смог. Сделали дело – и дальше, по привычному сценарию: продажа родителями и тётками машин-квартир, большие пачки денег, немалая возможность лишиться и денег, и жизни при передаче, уже имея двухмесячной давности полуразложившийся труп родного сыночка в мелкой могиле в окрестностях того же Биноя. И только при о-очень большом, почти невероятном везении – успешный обмен. Других вариантов не было, потому что ни у одной семьи пострадавших, как обычно, нет рычагов, способных заставить государство сделать то, что оно обязано делать – защищать своих граждан силами внутренних войск, а если потребуется, то и армии, авиации, и даже флота. А сами по себе «простые» граждане нашему государству особо, к сожалению, не нужны. Да и не учатся те «непростые», ради которых кто-то что-то стал бы делать силами армии или спецназа, в медицинском, и в стройотряды они не ездят… Они на экономическом и юридическом обычно учатся. В Кембридже. Значит – только деньги. Но этого не произошло, более того, в этом направлении никто из «хозяев», похоже, и не работал.

И еще. Почему несчастную девочку не затрахали насмерть в первые же дни? Если бы её начали насиловать немедленно после приезда в село, оттащив от остальных на десяток метров – это было бы более обычным, более отвечающим жутким местным реалиям. Но она продержалась аж два месяца – значит, её тоже берегли. Неизвестно, конечно, жива ли она сейчас, но всё равно это интересная и не очень стандартная деталь. Симпатичная молодая девушка-славянка в «общем» чеченском рабстве, не принадлежа одному конкретному владельцу, дольше трёх-четырёх дней выдержать не сможет. Даже если её не забьют в процессе, далее следует или профузное кровотечение, или смерть от болевого шока. Или, если повезёт, суицид. Почему этого не произошло? Что здесь не так? Что ждёт в селе их самих и морскую пехоту? Какая ловушка? Сколько людей он потеряет из-за того, что не сумел понять настоящий смысл всей этой истории?.. Сколько людей потеряет батальон моряков?

– Ладно, ребята, хватит на сегодня.

«Евгений Евгеньевич» с шипением мотнул головой и встал. После этого «москвичи» поднялись один за другим, потягиваясь после долгого сидения, двигая стульями и звучно хрустя пальцами.

– Николай, – один из них посмотрел искоса, задержавшись в жесте на секунду, – Ты сказать что-нибудь хочешь?

– Хочу, – Николай кивнул. – Я вспомнил, что ещё может значить имя «Маззи», которое вы придумали. Так на английском произносят арабское имя Мазиар, Мазьяр.

Москвич посмотрел с каким-то непонятным выражением на лице, и не слова не произнеся, отвернулся.

– Вас проводят сейчас, подождите минуточку за дверью, – на этот раз задумчивым голосом произнёс «Евгений Евгеньевич». – Ну, там, поужинать… А завтра ещё встретимся и поговорим, у нас могут ещё вопросы возникнуть. Лады?

– Да, конечно.

Студенты одну за другой пожали несколько протянутых рук, получили пару кивков или хлопков по плечам, и вышли, попрощавшись. Дверь за ними закрылась.

– А ведь они нам не верят, – быстро и негромко сказал Шалва.

Николай оглянулся. За дверью бубнили голоса, но открываться снова она пока не собиралась.

– Почему ты решил…

– Ну, или не до конца верят, не во всём. Мне так показалось.

– Несмотря на всё это?

– Да. Слова ничего не значат. Тихо!..

В коридор вышел «Гиви», снова с автоматом на плече, посмотрел на них.

– Ужинать? Я вернусь потом, а вы после ужина отдыхайте до завтра. Всё нормально?

«Гиви», как бы его не звали на самом деле, явно почувствовал что-то в их настроении, как почувствовал что-то Шалва – но ни одного лишнего вопроса не задал. Он просто отвёл их до солдатской столовки, усадил за угловой стол и ушёл поговорить с кем-то из ответственных за кухню. В здоровенной комнате, бывшей когда-то спортзалом (по стенам сохранились «шведские стенки»), было пустовато, хотя в ней сидело и не торопясь ужинало человек сорок молодых ребят. До этого Николая и Шалву кормили только вместе с офицерами – или приносили миски и тарелки в комнаты, где каждого допрашивали либо расспрашивали. Теперь они то и дело ловили на себе любопытные взгляды солдат.

– Эй! – крикнули от раздачи.

Пара таких же девятнадцатилетних ребят в не слишком чистых белых халатах стояла молча, пока «Гиви» махал бывшим студентам рукой, чтобы подошли.

– Вас сейчас покормят, а потом подтягивайтесь постепенно к курилке, ладно? Ну, пока.

Он ушёл и повара, не говоря ни слова, наложили им в миски какое-то варево и кивнули на подносы с алюминиевыми ложками и хлебом. Рис с прожилками мяса и плевком коричневатого соуса сверху. Нормально.

Николай с Шалвой поплелись назад, ощущая взгляды спинами. Интересно, за кого их здесь принимают – учитывая, что они одеты в то же хаки, что и все остальные, с пустыми погончиками рядовых, но явно отличаются от них возрастом. Усталость на лице каждого, впрочем, была нормальная, обычная для каждого в этих проклятых краях.

– Садитесь, ребята.

Высокий, крепкого сложения парень, больше похожий на «классического» морпеха, чем все, кого они видели до этого, сдвинулся к краю стола, и освободил им сантиметров сорок пространства на лавке. Оглянувшись, ещё несколько человек сдвинулось потеснее, и стало можно сесть. Поколебавшись, Николай поставил свою миску на стол, положил рядом ложку и хлеб, и сел, переступив через скамью. Шалва устроился рядом.

– А что чаю не взяли? – поинтересовался тот же здоровый парень. Не дождавшись ответа, он показал кому-то на другом конце стола два пальца. Один из обедающих спокойно поднялся и пошёл в сторону «стойки» – здоровенного стола, откуда они брали еду. Вот и дедовщина. Или «годковщина», как принято говорить на флоте. Окружающие, казалось, не обращали на них внимания, молча и спокойно, без лишней торопливости, поглощая содержимое мисок. Два стакана чая проплыли с дальнего конца стола – принёсший их, видимо, не захотел обходить далеко.

– Спасибо.

– Не за что, – произнёс сидящий справа от стоматолога парень с ушами, торчащими, как у персонажей рисунков Вэйна Андерсена, – и снова уткнулся в свою миску, равномерно двигая челюстями. Николая каждый раз поражало, насколько вежливыми, в лучшем смысле этого слова, могут быть нормальные, не обременённые переизбытком интеллигентских комплексов люди, когда «понимают» ситуацию. Вот и в этот раз им дали спокойно поесть, и только когда они взялись за чай, начались какие-то разговоры.

Здоровый парень оказался из Пушкина, пригорода Питера, – то есть почти земляк. Звали его Андреем.

– Тут всякие интересные разговоры ходят про вас, – сказал этот Андрей, переворачивая пустой стакан из под чая надо ртом, и постукивая ладонью по дну, чтобы полурастаявший сахар сполз вниз. Последний раз такую процедуру Николай видел, когда ему было лет десять, но окружающая жизнь быстро отучала пить чай без сахара.

– Народ-то всё к одному сводит: будут боевые, или нет? Вы не знаете чего? Приблизительно хотя бы?

– Да кто нам скажет… – стоматолог усмехнулся. В свете того, что он сказал Николаю после окончания беседы с большим московским начальством, данный вопрос выглядел действительно забавно.

– Пока ничего не ясно, – согласился Николай, пытаясь подпустить в тон вежливых, умиротворяющих ноток. – Больше просто так разговаривают, чем что-то конкретное говорят. Поживём – увидим. До завтра точно ничего даже не планируют…

– И то хлеб…

Андрей оглядел сидящих за столом и хмыкнул.

– А то сегодня настроение поганое. Хотя и нас никто не спросит. И правильно. Своих выручать надо, но чем больше командиры думают, тем меньше матросских голов покатится…

– Первая р-р-рёта! – скомандовали от входа, – Закончили ужин! На выход!

Ребята начали вставать из-за стола один за другим, и Шалва с Николаем поднялись за всеми. Миски и стаканы с ложками каждый относил к жестяным корытам – и, проходя обратно, благодарил поваров. Николая это поразило.

У входной двери стоял мужик среднего возраста с тремя звёздочками на погончиках – не то старший прапорщик, не то старший мичман, – как их можно различить, Николай не представлял.

Проделав точно такую же процедуру, что и все остальные, они вышли из столовой и, пройдя по коридору, оказались во дворе. Прапорщик-мичман ощупал их колючим взглядом, но ничего не сказал: то ли предупредили его, то ли сам догадался.

У выхода неполная, как становилось ясно, рота построилась и под водительством прапорщика направилась курить. Зачем нужна была организованность в таком простом деле, Николай не понял, но в чужой монастырь… По пути к курилке их достаточно стройно шагающей компании встретился идущий навстречу старший лейтенант, и морпехи повскидывали руки к головным уборам, Николай машинально повторил и это, и офицер прошёл мимо, расслаблено мазнув взглядом по их лицах. Ну что ж, в коллектив они, похоже, вписались. Оставив бойцов у курилки, прапорщик ушёл, дав напоследок строгим голосом несколько ценных указаний. После этого все явно расслабились. Как бы далеко сейчас не казалась война, командование батальона, судя по всему, не считало полезным давать расхолаживать бойцов.

За несколькими сигаретами Николаю и Шалве было поведано о том, что на низшем, «окопном» уровне известно о заезжих «москвичах». Выяснилось, что за почти год пребывания батальона и бывалых солдат в этой богом забытой дыре, эфэсбэшники появлялись здесь по крайней мере трижды – каждый раз на несколько дней. ФСБ бывает разное, но до батальона доходили именно эти, а аналитики и звери максимально возможного уровня, о которых морпехи говорили с округлением глаз, то есть знаменитые «Альфа» и «Вега», ни разу батальон вниманием не почтили, – хотя об их работе в Чечне ходили легенды.

У ФСБ было и региональное отделение, но предположение о том, что эта команда была именно московской, вроде бы подтверждалось. Впрочем, какая разница… По рассказу много чего знающего Андрея и ещё пары опытных бойцов, эфэсбэшники ни разу не представлялись, но их как-то научились отличать от представителей многочисленных прочих структур – военных, ВВ, милицейских СОБРов, подразделений армейской и флотской разведки и спецназа. Каждый раз ситуация выглядела похоже – один или другой из них просто обнаруживался утром очередного дня идущим по двору или беседующим с кем-то из командиров. Через два-три дня спокойной, вроде бы, жизни, когда то одного, то другого из «специалистов» можно было увидеть хотя бы мельком, команда «москвичей», судя по всему, разделялась, и несколько человек мелькали в расположении части ещё один-два дня, а остальные исчезали. Интересно, что термин «специалисты» был известен даже на уровне матросов-старшин – хотя один из матросов не очень уверенно сообщил, что при нём заезжую команду назвали «эскадрон гусар летучих», и ещё почему-то «цветоводами».

Весь этот разговор, при всей его полезности, Николаю не очень нравился, поскольку со стороны мог смотреться как самый натуральный сбор разведывательной информации – особенно в свете того, что сказал или почувствовал о ситуации Шалва, а также пиетета, с каким относился к безопасности своей команды «Евгений Евгеньевич». Спустив тему на тормозах, Колян перевёл его на более спокойные сюжеты, а через полчаса вместе с Шалвой был препровождён вернувшимся к курилке старшим прапорщиком в штабное здание – где они наконец-то получили нормальные кровати в нормальной комнате.

* * *

Ни Николай, ни Шалва, ни бойцы низового звена 414-го отдельного десантно-штурмового батальона морской пехоты, на пост которого они вышли уже целую неделю тому назад, не предполагали, что за последние часы ситуация изменилась весьма заметным образом. Вплоть до вчерашнего дня, информация о двух сбежавших из плена питерских студентах медленно и логично раскручивалась по цепям связей структур, обеспечивающих безопасность и порядок на данной территории – поднимаясь всё выше и выше, проверяясь, обрастая вторичными связями, пересекаясь с воплями второй месяц рыскающих по югу России штабистов той же «Спарты», и так далее. Но теперь всё было несколько иначе.

В четыре часа дня 16 сентября в Волгограде произошёл теракт, весьма напоминавший по организации произведённый там же парой лет раньше, а по исполнению – произведённый в Каспийске во время парада в честь 9 мая. Колонна возвращающаяся со строевых занятий курсантов КВВАУЛ[23] послужила целью для взорванной кем-то управляемой мины. Но если в прошлый раз мина была самодельная, то теперь ей оказалась штатная МОН-200 российского производства. Потери были большими, помимо курсантов оказалось убито или ранено немало случайных прохожих.

Через несколько часов Президент Российской Федерации выступил с обращением, переданным по всем каналам телевизионного вещания – и тем каналам радио, для редакций которых произошедшее оказалось более важным, чем трансляция музыки по заявкам слушателей. В обращении были произнесены привычные уже многим слова о том, что злодеяние не останется безнаказанным, и все замешанные в преступлении понесут заслуженную и тяжёлую кару. Ещё через считанные часы закрытая до того информация о существовании некоего подполковника российской армии, контактирующего с чеченскими сепаратистами, влилась в русло расследования, проводимого военной контрразведкой по горячим следам и на максимальных оборотах. И тут же на контрразведку, а также на занимающийся разработкой предателя «на месте» группу офицерского подразделения ГРУ, то есть Главного Разведывательного Управления, начали давить. В данный момент группа этого подразделения, по месту дислокации в Подмосковье получившего известное ограниченному числу людей прозвище соответсвующее названию мирного цветочка, действовала под легендой «Летучего Отряда» Центра Специального Назначения ФСБ – конторы тоже весьма серьёзной, не вызывающий сомнений в своих полномочиях, а главное – регулярно работающей в этих краях по довольно сходным задачам и с высокой эффективностью. Обеспеченная в своё время всеми необходимыми деталями, легенда была настолько давно и чётко проработана, что существовала теперь сама по себе, в какой-то мере защищая спецгруппу и отводя от неё внимание тех, кто никогда не видел этих людей в лицо.

К ночи того же 16 числа было сформулировано и доведено до нужных инстанций указание о форсировании идентификации тем самым «цветочком» предателя, который, как предполагалось, был прямо замешан в получении диверсантами (которых в СМИ все еще продолжали называть «террористами») мины, её транспортировке и, возможно, обеспечении инфильтрации диверсантов. МОН-200 была миной громоздкой, тяжёлой, не экспортируемой за рубеж, непопулярной в войсках, и не использовалась российской армией почти нигде, кроме собственно территории Чечни – где она тоже, впрочем, была редкостью. То, что диверсантам удалось такую достать и умело применить, было очень опасным признаком. Чрезвычайно важным стало и то, что было совершенно неизвестно, где следует ждать очередного удара, какими силами и средствами располагает явно хорошо подготовленная группа боевиков и что она намеревается делать дальше.

Количество «мирных» чеченцев в Волгограде и области за последние годы резко возросло, и хотя большинство из них составляли честно работающие люди, готовые жить в любых условиях, не гнушаясь самым чёрным трудом, – лишь бы оказаться подальше от войны, но такими были явно не все. Нехорошим показателем было весьма плотное, со сдвигом почти по модели Вольтерра, совпадение интенсивности ведущихся в Чечне боевых действий с объёмами продаж в Волгоградской области наиболее ходовых перевязочных материалов, неизвестно куда исчезающих потом из области. Того, что произошло к этому времени в Будённовске и Кизляре, в Волгограде не допустили бы, – но на уровне отдельных диверсионных актов ожидать теперь можно было чего угодно.

К двум часам ночи руководящий «Летучим Отрядом» полковник спецназа ГРУ, известном в данной местности как «Евгений Евгеньевич», впервые произнес слово «бобёр». Ещё через пять минут, хотя для внутренних обсуждений этого и не требовалось, было произнесено прямо относящееся к нему словосочетание «изъятие секретоносителя», лёгшее затем на бумагу. К исходу ночи обросшее некоторым количеством деталей словосочетание, превращённое в мешанину знаков цифрового кода, ушло в Волгоград и в Москву по защищённой линии космической связи. К шести часам тридцати минутам утра, когда в казармах батальона дневальными был объявлен «подъём», из Москвы пришёл ответ.