Свинцом и сталью подтверждён,

Закон Сибири скор.

Не смейте котиков стрелять

У русских Командор!

(Р. Киплинг)

Замочим мы врагов сейчас,

Стреляя прям в упор.

Не смейте кошек обижать,

Припёршись к нам во двор!

(В. Науменко)

От полудюжины типов самолётов, на которых Николаю доводилось летать в качестве пассажира, вертолёт отличался тем, что в нём ему неудержимо хотелось блевать. Огромная крылатая машина неслась вдоль ущелья с жуткой, невероятной скоростью, плавными движениями вписываясь в его изгибы, повторяющие движение речного русла и едва не задевая ревущими лопастями винтов скалы и деревья по сторонам. Каждые несколько минут лётчики, беззвучно переговариваясь между собой, выдёргивали тушу транспортника вверх – словно подпрыгивая на месте, чтобы оглядеться. В такие моменты Николаю, с трудом удерживающему рвоту, удавалось и самому осмотреться вокруг, хотя бы внешне становясь похожим на сидящих в десантном отсеке бойцов. У тех был вид если не безмятежный, то достаточно спокойный: в поведении вертолётчиков, выжимающих из турбин километры скорости и единицы перегрузки, они не видели ничего, кроме хорошего. После прыжка машина, застыв на мгновение, клевала носом – и снова устремлялась вниз и вперёд, размазывая несущиеся в иллюминаторах и проёме открытой двери деревья и валуны жёлто-бурыми полосами.

Если бы Николай в данную секунду был способен придавать этому хоть какое-то значение, он преисполнился бы к вертолётчикам неизмеримой благодарности. Опытный экипаж на максимальной скорости шёл по незнакомой трассе широкими зигзагами, периодически отстреливая тепловые ловушки и удерживаясь в считанных десятках метров перед раздирающей воздух выше, сзади, и чуть сбоку парой бронированных «крокодилов» огневой поддержки, одним своим видом способных отпугнуть какого-нибудь не в меру патриотичного местного жителя, иначе ни за что не пропустившего бы транспортную машину мимо прицела своего ДШК. Вертолётчики уважали спецназ, но с нетерпением ожидали того момента, когда он, наконец, десантируется, и можно будет отвернуть назад.

Пока же тройка машин, стрекоча и завывая, неслась по долине, не давая возможному стрелку ни одной лишней секунды на прицеливание. Переваливаясь в соседнюю долину над самым гребнем голой или поросшей кустами цепи вершин, транспортник раз за разом на считанные секунды присаживался на подходящую площадку, сопровождаемый кружащими с глубоким креном «крокодилами», – и снова уходил на следующий галс, как стежками прошивая враждебное пространство. Где-то по соседству тем же самым занимались вертолёты с группой десантно-штурмового батальона: почти тридцать человек, обвешанных оружием и горбящихся под тяжестью боеприпасов. Спецназовцев ФСБ было всего семь. Плюс он.

– Две минуты! – крикнул в ухо Николаю сидящий рядом спецназовец. По всем законам литературы и кино, бывший студент должен был после этих слов испытать волнение, начать мужественно сдвигать брови и клясться товарищам по оружию в верности. Но ничего этого занятый борьбой с проталкивающимися уже в глазные яблоки рвотными позывами Николай не ощутил. Он побоялся даже лишний раз кивнуть, и просто тупо сидел, вцепившись руками в твёрдую кромку обтянутого брезентом стального сиденья. Ему очень хотелось, чтобы эти две минуты кончились как можно скорее.

– Раз! – непонятно прокричал приподнявшийся от курсового пулемёта борттехник, ни разу за всё время не повернувшийся в сторону десанта.

Спецназовцы совершили какое-то шевеление, и их снова вжало в стенки, когда вертолёт заложил глубокий, раздавливающий внутренности вираж. «Господи, если так ходит транспортная „корова”, пусть даже модернизированная, то каково же летать на настоящей боевой машине?» – подумалось Николаю в ту самую секунду, когда от облетевших площадку «крокодилов» пришло «добро». Изменив направление движения и сбавив скорость, Ми-8 прошёл над лысой поляной между уползающим к реке откосом и уходящим вверх склоном холма. Николай, дёрнувшись, повернул голову на взвывшую сирену и вспыхнувшую зелёную лампу на «светофоре» сигнального табло. Почти прыгнувший от своего сиденья у выставленного в дверь с кронштейна пулемёта, командир группы нырнул вперёд и на его место с носа вертолёта шагнул борттехник. Приподнявшись, Николай несколько секунд наблюдал, как во вползающих внутрь вертолёта струях поднятой винтами пыли исчезают спины спецназовцев, а потом, получив удар в плечо, прыгнул и сам. Последнее, что Николай увидел, прежде чем выскочить из тёмного вертолетного нутра, прошитого полосами света из иллюминаторов, был выставленный к нему большой палец оскалившегося «правака», второго пилота.

Слава богу, двадцати минут подготовки перед взлётом хватило на то, чтобы научить дилетанта покидать вертолёт, не попав под колесо основного шасси и не став в первую же секунду помехой для своих и мишенью для моджахедов. Прыгнув вперёд и вбок, Николай кувыркнулся через плечо и залёг, дожидаясь, как и остальные, пока транспортник пройдёт над ними. Сзади взвыл, поднялся вверх и отдалился грохот ротора. Уже через несколько секунд вертолет скрылся за холмом, продолжив свою серию взлётов и подсадок на залысины и поляны среди гор, под прицелы пулемётов и ПЗРК[31]. Тогда, пригибаясь, закрытый спинами и стволами знающих свое дело людей, Николай побежал по высокой сухой траве в сторону ближайшей группы кустов – ни разу не посмотрев вокруг или вверх, и видя только прыгающую перед глазами задницу скачущего через кочки радиста.

Прыгающие впереди пары ног рухнули, резво расползаясь веером в разные стороны под кусты, и вместе с ними рухнул Николай. Сзади оказался только один человек, почти накрывший его плечом. Если бы бывшему студенту захотелось ещё раз приподняться и осмотреться вокруг, он получил бы мягкое, на первый раз бессловесное внушение – но ему и так хватило ума лежать смирно, ожидая дальнейших указаний. Две пары спецназовцев, разбежавшиеся от вертолёта на фланги группы, подали короткие сигналы: всё в порядке. После рокота и рёва, который стоял здесь всего минуту назад, смысла вести себя так уж тихо, наверное, не было, но свистеть или орать в голову никому бы не пришло – сигналом к движению послужил достаточно понятный жест: «Пошли».

Ядро группы, в центре которого бежал Николай, переместилось сквозь кусты на прогалину, втягивающуюся в просвет между крупными холмами и превращающую долину в подобие перекошенного латинского «Y». Командир, радист, снайпер. Две другие пары переместились вперёд и назад от них, образовав из группы подобие быстро перемещающейся цепочки, гибкой и узловатой. Первые минут десять пришлось бежать не слишком быстро, и Николай с облегчением осознал, что заданный темп передвижения, пусть и вверх по холму, был пока не таким, чтобы быстро вымотать его. Вес ранца с лентами и остальным им пока не осознавался, да и бежать с ветром и уходящим солнцем в лицо было все же лучше, чем чувствовать, как выворачиваются наружу кишки в вертолётном нутре.

Рывком уведя группу из района десантирования, её командир поставил перед наверняка уже стягивающимися с разных сторон разведчиками и наблюдателями боевиков геометрическую задачку: даже если не брать склоны в лоб, группа могла с равными шансами на успех воспользоваться любым из трёх направлений. Если, конечно, не знать её цели. Пока вокруг было тихо, но Вадим не сомневался, что уже через полчаса во всех местах их посадок во время вертолётных «качелей» будут стоять, огладываясь, группки «пастушков» с небольшими отарами овец или парой коз – почти не дающие осечек глаза и уши моджахедов. Их можно было обмануть, как сейчас, большим количеством финтов и ложных высадок. Их можно было обогнать, их можно было, если нет другого выхода, убить. Командир прущей вперёд и вверх группы не был уверен только в одном: можно ли обмануть, обогнать, убить – насовсем и всех.

Вадим давно перестал считать количество боевых высадок и рейдов, в которых он принимал участие. Да и от чего считать? С первого раза? С первого убитого врага? С того первого раза, когда группа впервые ушла и впервые вернулась под его командованием? С года, когда «Красные Звёзды» на подушках, которые они несли за гробами погибших друзей, сменились на «Ордена Мужества»?

Началось всё это слишком давно, он был тогда рядовым срочной службы, и даже не в ВДВ, и тем более не в спецназе ГРУ или ФСБ, а в простой артиллерии. Дэ-Эр-А. Проклятая Дэ-Эр-А. Артиллерийская разведка. В один из выходов взвод расстреляли в упор, и спасло их только то, что они слишком растянулись, и моджахеды не смогли накрыть первым залпом сразу всех. Огрызаясь огнём, уцелевшие разведчики, оттаскивая раненых и убитых, сползлись в какой-то стоящий на отшибе сарай, окружённый низким забором. Выбора у них всё равно не было. От взвода уцелело девять человек, плюс несколько раненых, включая задыхающегося лейтенанта, выдавливающего губами кровавые пузыри и зажимающего на булькающих рёбрах прорезиненную оболочку индпакета. Радио сдохло и радист, скрипя зубами, ковырялся в его нутре, пытаясь продавить связь хотя бы на одну минуту, пока живые отстреливались из окон и дверных проёмов от наседающих, воющих от радости душманов.

То, что стены были сложены из камней, помогало слабо – моджахеды подтащили ДШК и расстреливали обороняющихся с нескольких сторон, не давая поднять головы и подбираясь всё ближе. Через час, когда начало темнеть, у них оставалось по два-два с половиной автоматных рожка на каждого, а связи так и не было. Лейтенант был ещё жив, но дышал всё реже и мельче, беспокойно ворочаясь с каким-то непонятным, блестящим выражением в глазах. Именно тогда, поймав этот ничего уже почти не выражающий взгляд, Вадим понял, что надо делать.

Сказав своим несколько слов и выдернув последний полный магазин из «лифчика» полчаса как уже мёртвого командира своего отделения, он нырнул в темноту угла сарая, прокапываясь через навоз и глину, разрытую то ли собаками, то ли козами. За сараем было темно, и хотя именно тут участок окружающий их стенки был обрушен, не давая моджахедам подобраться на бросок гранаты, ему удалось незамеченным проползти, таща за собой автомат, метров десять или пятнадцать – до какой-то уходящей в сторону канавы. Здесь было почти тихо, тянущиеся со всех сторон к дому трассеры обходили это место стороной, и Вадим полз по грязному и вонючему руслу, пока не наткнулся на сидящего на корточках часового.

Штык-нож автомата Калашникова – вещь почти бесполезная. Над ним многие смеются, потому что он сделан из такой гадкой стали, что может сломаться, даже если его просто уронить на бетон. В этот раз он не сломался, и через три секунды после броска – с четверенек на спину сидящего, Вадим мягко вынул его из переставшего дёргаться тела. Ещё в пятнадцати метрах стоял «Симург» с заглушенным мотором, и рядом не было уже никого. Завести мотор удалось раза с третьего, когда на свист и хрипение стартёра к нему уже бежали. Вадим как раз успел оторвать взгляд от рукоятки передач и дать полный газ, когда увидел перед собой двоих.

То, что он сделал дальше, позднее он вспоминал, совершенно не понимая – так, как будто это произошло с кем-то другим: с настоящим, опытным солдатом, совершенно не похожим на того, кем Вадим был до этого дня. Стреляя через лобовое стекло, он разметал обоих огнём и прорвался вперёд, зная, что пули в спину уже не будет – упали оба. Через два часа бронегруппа мотострелкового полка дотянулась своим языком до места, где отбивались те, кто оставался ещё жив из его взвода. Все те же восемь человек – без него; ещё живой почему-то лейтенант и несколько вытащенных ими тяжелораненых и мёртвых. Он был первым рядовым из тех, кого он знал, награжденным орденом «Красной Звезды». Второй дали лейтенанту. Солдаты получили по «Отваге», а до полусмерти избитый ими на следующий день радист, не сумевший под огнём и в темноте настроить совершенно исправную рацию – «За боевые заслуги».

На этом всё и кончилось, – на какое-то время, потому что пополненный разведвзвод до самой его демобилизации не ввязывался больше ни в какие передряги, и не потерял ни единого человека, занимаясь своей прямой работой – целеуказанием и корректировкой огня артиллерии в этих проклятых горах. Только после демобилизации и честно отгулянного с песнями и девчонками отпуска ему предложили идти учиться профессионально делать то, что у него в тот раз так здорово получилось само собой. Сдуру он согласился. Вот так оно и начиналось. Потом был факультет специальной разведки Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, хитрые курсы по разным хитрым дисциплинам. И войны – одна за другой. Как оно кончится, Вадим примерно представлял, и именно поэтому каждый раз выкладывался до конца на всех этапах работы – как будто в последний раз.

Группа шла и бежала вперёд, следуя изгибам речки, петляющей между отрогами горного хребта. За первые полчаса короткая цепочка спецназовцев, поставив бесполезного на этом этапе маршрута «проводника» в середину, поднялась на тропу, проходящую лишь на треть ниже топографического гребня, – потратив на это немало сил, но полностью компенсировав затраты понятными тактическими выгодами. По самому гребню, даже если бы на нём нашлась более-менее проходимая тропа, идти было бы гораздо труднее, к тому же там их силуэты были бы заметны на фоне неба. Тех, кому приходится воевать в горах, учат этому ещё на курсах молодого бойца: в бою любая вершина – место, притягивающее к себе львиную долю вражеского огня, и находиться в её тени куда безопаснее.

Николая, шагающего между радистом и снайпером, поражало, насколько легко и «само собой» всё происходило. Явно не слишком напрягаясь, «москвичи» за считанные часы отошли от зоны десантирования на многие километры, не пользуясь, насколько он видел, никакими картами, и даже не слишком часто переходя с упругого широкого шага на небыстрый бег. Его всегда коробили сцены из в принципе хорошего фильма «В зоне особого внимания», где бегущие по лесу чуть ли не в парадной форме десантники каждые пять минут обмениваются индейскими воплями «Бегом!» или «Шагом!». Теперь он наконец-то увидел, как оно должно быть на самом деле. Камуфляж спецназовцев сливался с окружающим фоном почти идеально – и в сумерках, и в быстро наступившей темноте – почти полной, рассеиваемой лишь колеблющимся светом четвертинки месяца, перескакивающей из одного облака в другое.

В такой обстановке жестами общаться было довольно трудно, но за всё это время он ни разу не услышал, чтобы десантники они обменялись хотя бы парой слов. Шла группа быстро, и каким образом «москвичи» могли такое себе позволить, Николай искренне не понимал – пока не разглядел на голове ближайшего спецназовца прибор ночного видения. Мысленно дав себе приказ не забивать голову бесполезными сейчас вещами, он постарался сконцентрироваться на движении, глядя почти исключительно под ноги, и на чуть светлеющем силуэте впереди идущего – переложив всё остальное на тех, кто лучше понимал происходящее и знал, куда надо идти.

Если это можно было назвать марш-броском, то он был весьма своеобразным. Несколько раз группа бесшумно сворачивала в просветы между холмами, меняя свой курс. Ещё несколько раз Николай обращал внимание на то, что цепочка либо смыкалась, сокращая интервалы между ядром и обоими дозорами до десятка метров, либо, наоборот, растягивалась. Впрочем, замечал подобные детали он всё реже и реже. Марш постепенно начинал давить на него, и с некоторым даже удовлетворением Николай сначала просто ощутил тяжесть всего того, что на него было навьючено, а потом и осознал это мышцами. Первыми начали ныть передние поверхности бёдер, потом голени. Затем тяжесть появилось в голове. Хорошо ещё, что разношенная обувь пришлась впору – пусть даже через толстый и тёплый носок. Но вот ранец… Странно – он явно был хорош, какой и могут позволить себе профессионалы из ФСБ, но Николаю показалось, что самым неприятным в нём была даже не тяжесть, а именно неудобство. Теперь это стало доходить изнутри, и это при том, что достаточно объёмный свитер уже перекочевал из ранца под его куртку…

Голову все чаще начала посещать мысль о том, сколько им еще осталось идти. Николай попытался отвлечься, переключившись на размышления о том, как мальчиков в средние века с самых невинных лет приучали носить кольчугу и доспехи. Ходить в них, бегать, чуть ли не плавать. Потом ему стало стыдно. Если имеешь ещё возможность хоть что-то соображать, делай это к общей пользе, – пусть даже через чёрную пелену перед глазами, но разглядывай окружающую обстановку, через неровные волны пульса вслушивайся в стуки и шорохи ног. Это никто не оценит, кроме тебя самого, и вряд ли это хоть как-то поможет идущим впереди и сзади профессионалам – но так будет хотя бы честнее перед собой.

По прикидкам Николая, идти и иногда немножко бежать, оглядываясь, когда ему давали такую команду, пришлось часа два, или чуть больше. Привала, о котором мечталось почти с наслаждением, так и не случилось – у «москвичей», наверное, были по этому поводу какие-то свои правила. Желания хоть как-то помочь остальным попытками глядеть вокруг хватило ненадолго, и хотя бывший студент время от времени ещё поднимал голову и крутил затекающей под тяжестью шапки шеей, случалось это всё реже и на всё более короткие промежутки времени. Пока он держался, и даже шагал в том же темпе, что и все остальные – но это было, пожалуй, и всё. Оставалось утешать себя тем, что он несёт в ранце что-то полезное, что в противном случае пришлось бы нести другим, так что хоть какая-то польза от него есть. На фоне всего этого Николаю всё же, наконец начало казаться, что группа чуть замедлила шаг, двигаясь с бо́льшей осторожностью. Один раз идущий сзади боец даже безмолвно придержал его за плечо, дав идущему впереди отойти метров на пять, – и лишь затем разрешил двигаться следом. Николай воспринял это как совет, и в следующие минуты старался держать именно такую дистанцию. Это оказалось не очень легко, поскольку теперь они начали карабкаться по косо поднимавшейся на какой-то большой холм почти невидимой под ногами тропке.

Николай всей душой надеялся, что на вершине холма ему дадут хотя бы две-три минуты посидеть, прислонившись к чему-то твёрдому, – но именно в этот момент сквозь все эти уже расплывчатые мысли ему показалось, что местность вокруг становится чуть-чуть знакомой. Это было странным, поскольку ему самому было понятно, что он никогда здесь не был. Но чувство узнавания оказалось очень сильным, такое он ощущал в жизни не раз и относился к этому спокойно.

На вершину пришлось лезть достаточно долго, зигзагами, несколько раз меняя курс – но адреналин постукивал в стенки сосудов, и на подъёме Николаю вполне удалось держаться вровень с остальными. На гребне холма эфэсбэшники, насколько он мог видеть, прилегли, и совершенно естественным движением он лёг с края группы. Не то из пижонства, не то по какой-то ещё причине, дышать он при этом старался бесшумно – чтобы не показать, как трудно ему дался подъем. Впрочем, возможно, что это только казалось, поскольку кровь стучала в ушах с энтузиазмом хорошего рок-барабанщика. Сзади прошуршало камешками, и ещё правее, метрах в десяти, улёгся последний из «москвичей», уложив даже не перед собой, а рядом тяжело хрустнувший пулемёт.

– Курсант… – шепнули сбоку. Это было, фактически, первое слово, которое Николай услышал после непонятных криков вертолётчиков и за весь последовавший далее переход. Лежащий слева боец показал жестом, чтобы он переместился левее, за него, и Николай сполз вниз метра на полтора, прежде чем, пригибаясь, исполнить сказанное и снова вползти на гребень. Чуть светлеющая неразличимая фигура бесшумно стукнула по земле вытянутой рукой и Николай лёг там, где ему показали. Рядом оказался «Гиви».

– Видишь что впереди? – таким же шёпотом спросил он.

«Курсант» внимательно, насколько позволяло только-только прояснившееся зрение, осмотрел спускающийся вниз склон и тёмное пространство в долине. Ночных очков ему то ли пожалели, то ли просто не хватило времени научить ими пользоваться, но в данной ситуации это большого значения не имело. Впереди не виднелось ни единого огонька, но что-то иногда коротко и мелко проблескивало – то в одном месте, то в другом. Приглядевшись, Николай понял, что это река, мелькающая в просвете между отрогами холма и группами деревьев. В сочетании с твёрдым уже осознанием того, что в самом центре лежащего перед ними тёмного пятна лежит насквозь знакомое село, этого вполне хватило, чтобы сориентироваться. «Гиви» не торопил, молча лёжа рядом.

Судя по всему, холм, на котором они залегли, находился как раз напротив того склона, по которому они поднимались, когда переносили тело умершего Алексея. Выходит, после десантирования они шли совсем не с той стороны, откуда вылетели, и куда он с Шалвой в свое время бежал, – а с совершенно противоположной. Восстановить все переходы и зигзаги за последнюю пару часов Николай не смог бы, но это и не имело никакого значения. Важным было лишь то, что сейчас лежало впереди, – и то, с какой стороны это можно было укусить.

– Метрах в пятидесяти правее должна быть промоина, она чуть ли не к самой турбазе спускается, – произнёс он влево. – Она крутая, камни с песком, но спуститься можно. Дальше я не знаю, но холм там, похоже, чуть понижается. Село лежит чуть левее, а в на самой турбазе вряд ли кто может ночью оказаться, там не живёт никто, только дома потихоньку на стройматериалы растаскивают.

«Гиви» сбоку невидимо кивнул.

– На границе остатков турбазы и самого села пара домов вынесена вперёд, – Николай коротко показал рукой направление. – Так что если место выбирать, то лучше или здесь спускаться, или правее.

– Правее, – не раздумывая, спокойным голосом скомандовал «Гиви». Судя по тону, он всё для себя решил уже довольно давно. Впрочем, это могло просто показаться.

Спустившись ещё на метр под гребень, сразу загородивший село и реку, группа короткой и осторожной цепочкой продвинулась ещё на сотню метров правее и снова выползла вверх. Очередная, заросшая поверху кустами промоина, пробивала здесь склон почти насквозь, косо уходя вниз, но «Гиви» и вслед за ним остальные лежали здесь ещё минут пять, разглядывая пространство перед собой в прицелы и ночную оптику – которые, вроде бы, имелись у всех.

Ещё через несколько минут первая пара бесшумно скользнула вниз. После короткого ожидания за головным дозором последовали все остальные – включая самого Николая, вложившего все доступные ему и восстановленные коротким отдыхом ресурсы внимательности в контроль над собственными мышцами, чтобы не оскользнуться на песчаных порожках зигзага промоины. Подобная деталь местности, при всей её малости, обозначалась на спортивных картах специальным знаком – но и как такой знак выглядел, и как звучал соответствующий ему топографический термин, Николай почему-то забыл, А через минуту он уже забыл и то, зачем ему в голову пришёл такой дурацкий в подобной ситуации вопрос.

Спуск занял больше времени, чем он мог предположить, потому что холм, как оказалось, где-то на трети высоты имел уступ, от которого угол склона становился менее пологим. Хотя двигаться это только помогало, но в одном и том же месте каждый задерживался, используя даже минимальное изменение ритма как лишнюю возможность оглядеться вокруг. Наконец ядро и тыловое охранение группы стянулись вниз, где тень становилась совсем уж непроницаемой. Две передовых пары растворились где-то впереди ещё до того, как спустился Николай, и он на короткое мгновение испытал приступ растерянности, не понимая, куда двигаться дальше. К счастью, в десятке метров он углядел бесшумно перемещающуюся среди кустов расплывчатую полусогнутую фигуру, и пристроился к ней, удерживая дистанцию и стараясь не слишком шуметь. В очередной раз оглянувшись, он не смог увидеть сзади никого, но поскольку возражений против направления его движения не последовало, то он заключил, что пока ничего фатально неправильного он не совершает.

Насколько мог понять не слишком-то на самом деле хорошо знающий окрестности Биноя «проводник», группа двигалась в направлении строений бывшей турбазы, поставив само село почти точно за ней. Через несколько минут такого движения крадущаяся впереди фигура приостановилась и сделала рукой несколько несложных движений, которые даже полный кретин понял бы как приказание приблизиться. Судя по всему, его всё же контролировали. Дальше они шли почти рядом. Иногда, оглядываясь назад, бывший студент, а ныне «курсант», видел ещё несколько растянувшихся короткой косой цепочкой теней – но каждый раз не был до конца уверен, кажется это ему или нет. Рельеф здесь был сложный, и никаких особых проблем с укрытием у специалистов не должно было возникнуть.

Из темноты начали выплывать разбитые остовы домиков, лет десять назад, вероятно, бывших жильём туристов, приехавших полазать по местным горам. Короткая улочка, как можно было судить по торчащим из фундаментов осколкам досок имела в длину полсотни метров, а потом разделялась надвое.

– Пятьдесят-шестьдесят метров до населённых домов. Тех, что на отшибе… – произнёс Николай, на несколько секунд почти вплотную приблизившись к «Гиви», перемещающемуся в таком же равномерном темпе. Тот, не обернувшись, только кивнул, и тут же скользнул вперёд, даже не слишком обратив внимание на сказанное. Это не слишком вязалось с навешенным на Николая статусом «проводника», но что уж поделаешь.

Неслышимо для него один из разведчиков поскрёб ногтём микрофон своего «Стандарта», и за минуту или две к источнику сигнала, расположившемуся в глухой тени неплохо сохранившегося дома, стянулось человек пять. Остальных вертящий в разные стороны головой Николай не разглядел, и решил, что они остались впереди. Последовал короткий обмен жестами, затем радист снял с плеча свой ящик, похожий на гробик для кошки, и после коротких, невидимых в темноте манипуляций с переключателями, воткнул в ухо наушник. Николай ожидал какого-нибудь классического «Первый-первый, я второй», и был почти разочарован, когда дело ограничилось лишь парой нажатий на тангенту и удовлетворённым кивком. Ладно, в конце концов, им действительно виднее, что и как делать. Просто вертятся в голове дилетантские стереотипы – слишком уж живучая вещь.

Именно об этом Николай и размышлял, на секунду отключившись от окружающего, – когда его, не слишком церемонясь, чуть ли не за ворот оттащили на пару метров назад. «Гиви», только что бывший совсем рядом, опять куда-то делся, и обернувшись, Николай увидел вместо него не слишком до этого приближавшегося бойца с винтовкой – высокого, сухощавого и скуластого, как многие жители Среднерусской возвышенности. На долю секунды бывший студент приоткрыл рот для вопроса, но тут же немедленно и почти без паузы его закрыл, – выражение на лице снайпера, различимое даже при скудном освещении, не слишком располагало к глупым вопросам, которые только и можно было ожидать от «чайника».

Боец был напряжён и собран, явно готовый к резким изменениям ситуации, и нутром воспринявший подобную вводную за ролевую модель на данную секунду, Николай почти точно скопировал его позу – тело выпрямлено в приседании на одно колено, пальцы полусогнутой ноги отогнуты назад «на упор». В танцах такое, кажется, называют «живой ступнёй», а то, как это называется в мордобое, он забыл уже слишком давно. За неимением оружия, руки Николай расположил на лямках разгрузки, чтобы помочь себе удержать равновесие, если потребуется вскочить и бежать.

За несколько следующих минут бойцы федерального спецназа несколько раз поменяли позиции, без явного смысла передвигаясь на 10–15 метров то вперёд, то назад. Твердо осознавая себя «чайником», Николай всё же постепенно начал чувствовать всё большее и большее недоумение. Все же ему хватило сообразительности не дёргаться, а просто молча сидеть на одном месте, ожидая развития событий и по мере возможности наблюдая за происходящим. В глаза бросились столбики пара, поднимающиеся от масок снайпера и остальных. Холодало, видимо, прямо на глазах. Сентябрь. Какое же сейчас число?..

– За мной! – тихо скомандовали сбоку.

Николай пристроился за плечом тени в камуфляже, наконец-то хоть каким-то краем вписавшись в происходящее. Отойдя осторожным, приседающим шагом, на те же самые пятнадцать или двадцать метров, причём в ту же сторону, откуда они все пришли десятью минутами ранее, несколько бойцов по одному начали забираться в разрушенный оконный проём почти до половины снесённого дома. Естественным движением он последовал за ними, оказавшись самым последним – остальные куда-то делись. Бывший дом был расположен интересно – первым назад от углового, разделяющего пересекающиеся улицы, чуть ближе к холмам и чуть дальше от тех домов, где уже жили люди. Чуть дальше от ребят.

«Гиви» был уже внутри, присев на шаг в сторону от зияющего кариозным зубом в разбитых и зазубренных стенах проёма окна. Николай присел рядом.

– Ты как? – спросили его.

– Ничего. Жду.

Объяснять, что он ждёт, бывший студент не стал – это и так было ясно. Видимо, «Гиви» с этим был согласен, поскольку переспрашивать не стал, а потребовал показать, как именно идти к дому Усама и к дому, где гулял Андарбек с собачкой. Воодушевлённый Николай показал и рассказал, перечислив все повороты и проходы, – это, наконец-то, было именно то, за чем он сюда пришёл. «Гиви» на этом не успокоился, а потребовал проложить ещё один маршрут, для подхода со стороны реки. Николай только кивнул и, подумав с полминуты, объяснил, как, по его мнению, стоило двигаться при таком раскладе. Закончил он чуть ли не высунувшись в окно и помогая себе жестами. «Гиви», видимо, то ли прикидывал про себя альтернативные маршруты, то ли собирался идти туда по одной стороне села, а возвращаться по другой.

– Ладно, – сказал он через несколько секунд тишины, когда выдохшийся Николай пытался придумать, чем он ещё может помочь. – Переходим в угловой дом, и ты сидишь там – тихо и спокойно, пока мы не вернёмся. Понятно?

Понятно было не очень. Проверка, что ли? В свете того, что сказал в своё время Шалва, для «москвичей» это, возможно, имело какой-то смысл. Оставят одного и посмотрят, что он будет делать…

– Вперёд, и тихо…

В этот раз он снова оказался не то последним, не то предпоследним, и через минуту залёг под подоконником того дома, куда одна за другой скользнули две тени. Зайти в этот раз им удалось почти по-человечески, через пустой дверной проём, прошуршав осыпающимся штукатурным мусором. Остальные, двигаясь короткими и быстрыми шагами, тут же ушли вперёд, в сторону села, где густо стояли дома. В доме с Николаем остались пулемётчик и радист. Последний отогнал его от подоконника, жестом указав на глухую стену, где Николай и уселся, вытянув ноги. Ранец он снял с наслаждением, уложив на него ноющие ноги. Тяжесть ранца уже успела к этому времени изрядно ему поднадоесть, а смысла сидеть с оттягивающим назад весом, к тому же не дающим нормально прислониться к стене, Николай не видел.

Пулемётчик занял позицию в углу, поглядывая попеременно в оба окна. Радист, погремев и пощёлкав чем-то металлическим, тоже затих, накрытый тенью. В тишине прошло несколько длинных минут. Снаружи доносились нормальные тихие шорохи и звуки – в сотне метров журчала и пофыркивала река, шелестели ветви буйно и бестолково растущих деревьев, вдалеке почти неразличимо хлопала крыльями и орала какая-то птица.

Пытаясь не напрягаться и использовать передышку для хотя бы физического отдыха, Николай вытянул сначала одну ногу, потом другую. Движения, несмотря на обилие мусора на полу, вышли бесшумными, и это стало маленькой приятной деталью в окружающей обстановке. Вздохнув про себя, он с благодарностью подумал о том, что даже бесполезное в сложившейся ситуации гуманитарное образование имеет какие-то положительные моменты. Теоретические принципы основ управления собственной психикой он, к примеру, когда-то изучал, хоть и мельком, и игнорировать их было бы глупо. Из старого опыта Николай знал, что даже самое гадкое настроение можно «перебить», если насильно заставить себя несколько минут улыбаться, хотя бы просто механически. Волнение перед спортивным стартом или экзаменом он, бывало, успокаивал, произнося про себя букву «У» и представляя, как она проваливается из-под языка и под подбородок. Звучит это по-идиотски, но что уж поделаешь, если такое упражнение работает, и с «бабочкой в желудке», как спортсмены называют предстартовый мандраж, помогает справляться на ура. Так и сейчас – стоит заставить мышцы собственного лица придать ему расслабленное и туповатое выражение, как постепенно начнут расслабляться мышцы всего тела, пропитываясь кислородом и остывая. В разбитом доме слишком темно, и никто всё равно не видит его глупого вида.

Названный дедом-моряком в честь крейсера, прославившегося почти за три четверти века до его рождения, Николай-Аскольд знал, что выглядит сейчас совсем не героически – даже осознавая, вторым или третьим планом после страха и напряжения, антураж всей мужественности своей роли в происходящем. Слишком худ, слишком помят въевшейся в тело усталостью, слишком криво лежат под пропитанной потом шапкой обстриженные местным умельцем волосы. Во время бритья утром со щеки в зеркало заглянул торчащий прыщ, которого у героя-спасителя, проникшего с боевыми друзьями во вражеское логово, тоже быть никак не должно было. Хорошо хоть подаренным ему каким-то добряком жутким одеколоном "Диско 2" пользоваться Николай в последние дни перестал. Неделю назад яркий, въедающийся чуть ли не в пазухи запах радовал, как что-то редкое, чем можно наслаждаться, осознавая свою обделённость им в недавнем прошлом. Потом это стало раздражать. Выходит, к лучшему – учитывая, что в противном случае вонючий запах разносился бы по окрестностям, заставляя выть, раскачиваться и исполнять мантры не только местных собак, но даже, наверное, котов. Ну и хрен с ним…

Бесшумно вздохнув, Николай поднял голову, разглядывая мигающую через разрыв в облачной дымке звезду в прорехе пробитого потолка. Крыши у дома не было, но перекрытия частично сохранились, обвисая вниз лохмотьями гипсокартона и закрученными лоскутами водоэмульсионки. Так было во многих других домиках бывшей турбазы, в которых ему доводилось бывать, так, наверное, было и в этом. По аналогии с уже виденным, мозг легко достраивал картину, добавляя недостающие и невидимые детали. Когда-то потолок здесь был белым, а чтобы поглядеть на звёзды, надо было выйти на улицу или открыть окно. Летом на турбазу, наверное, приезжали группы туристов, – лазали по холмам и горам, ели черешню и шашлыки, разглядывали древние жилые башни, ходили в краеведческие музеи. Местные жители, даже деревенские – те, кто не работал на нефтяных вышках или в городах, – имели работу и тоже жили вполне по-человечески. Наверняка уж не хуже других нормальных жителей почти любой провинции огромной страны в её «годы застоя». Зачем им нужно было менять всё это на разруху и бардак? Понятно, что «нормальному», в его понимании, человеку это нравиться не может. И так же понятно, что никто из тех, кто за десять лет превратил цветущий, пропитанный ветром и горным воздухом край в дымящееся кладбище, этого самого «нормального» человека никогда не спрашивал и не спросит. А вот для них самих удовольствие безнаказанно грабить и насиловать «русских ублюдков» вполне компенсирует всё остальное. Да и те, кто такую точку зрения не разделяет, уже не считаются для них «своими». Дескать, настоящий мужчина не спрашивает и не терзается сомнениями. Если, конечно, он настоящий мужчина…

Стройная такая теория получилась. Николай даже усмехнулся своим мыслям – пулемётчик в дальнем углу шевельнулся на этот звук, и снова затих. Правда, в эту теорию не укладывалось то, что наличие даже в относительно мирном и спокойном селе десятка с лишним русских рабов вполне устраивало всех его жителей. Забавно было бы посмотреть на какого-нибудь европейца, подвинутого на правах «маленьких и гордых народов», попади он в такую ситуацию, в какую попали они. Но это вряд ли удастся… Местные жители всё же глупостью не отличаются, искренне верящих им наивных идиотов, убеждённо блеющих про то, что «четыре ноги – хорошо, две ноги – плохо» (то есть «режь русских – защищай право на самоопределение») они не тронут. Ну, а других после убийства несчастных медсестёр из Красного Креста в этом краю почти нет.

Время шло и шло, удобная сначала поза сперва стала просто казаться неловкой, потом отдохнувшие мускулы начали ныть, требуя какого-нибудь движения. Форменная одежда спецназа оказалось достаточно тёплой – или, возможно, немного отъевшийся организм теперь перерабатывал только-только начавший вновь образовываться подкожный жир в энергию даже без помощи мышц. Несмотря на поднимающиеся от прикрытых маской ноздрей полупрозрачные струйки белого водяного пара, большого холода Николай сейчас не чувствовал. Неприятным было снова нарастающее в воздухе напряжение, и ещё более неприятным было то, что теперь происходящее он понимал ещё меньше. В голову вползла гадкая мысль, что даже приход «москвичей» в это проклятое село может оказаться просто дополнительным уровнем какой-то многоходовой комбинации, призванной вернуть его обратно. Глупость, конечно, не настолько уж он важная птица, но вот не удаётся такую мысль выкинуть из головы – и всё, мучайся теперь.

Напрягая глаза, Николай попытался разглядеть лицо всё так же спокойно и почти неподвижно сидящего под окном «специалиста» с пулемётом. За окном стало чуточку, на какие-то микролюмены светлее, и привыкшая к темноте сетчатка послушно дорисовала ему несколько серых штрихов. Пулемётчик был спокоен и задумчив, как бронзовый Ломоносов у здания Двенадцати Коллегий. Радиста же в тени не было видно совсем, равно как и не слышно, и в другое время могло бы показаться, что он просто спит. Сейчас, впрочем, вряд ли…

– Терпение, чайник, терпение… – молча сказал «курсант» самому себе. На последнем слоге ему показалось, что изо рта вылетел сип, – но и он, видимо, оказался настолько тихим, что не сумел преодолеть считанных метров до ближайших двух пар ушей. Странно, но слышимость была неплохая, даже под закрывающей уши шерстяной тканью и натянутым от холода капюшоном куртки.

Стараясь отвлечься от посторонних мыслей – в том числе и о том, как, какими извращенческими методами спецназовцев могут натренировать быть такими терпеливыми, Николай начал размышлять о суточных ритмах и разных проистекающих из них физиологических тонкостях. Кого, к примеру, в данной ограниченной области суши может интересовать, что пик биосинтеза мелатонина у человека приходится на четыре часа ночи? А вот тем не менее… Среди всяких других интересных последствий это приводит к повышению остроты сумеречного зрения и снижению чувствительности к боли. Так что в данном случае современная наука вступает в полное согласие с опытом поколений подвинутых на самопознании кланов японских ниндзя, представители которых безуспешно ползали по стенам замка сатрапа Хидэёси с целью вручения ему «чёрной метки». Интересно, много ли осталось до четырёх часов? Пусть даже приблизительно?

– Ц-с… – негромко раздалось вдалеке. Непонятный звук, как будто камешек щёлкнул. Спецназовец у окна не то, чтобы встрепенулся, но бесшумно поменял позу, изменив положение густой вытянутой тени в руках. Радист у дальней стены поучаствовал в буйстве звуков, щёлкнув чем-то металлическим – вероятно, предохранителем автомата. Похоже, приехали. Типа, «здравствуйте, девочки!»… Николай подобрался, и за неимением в руках ничего, способного представлять угрозу хоть для кого-то, аккуратно пересел с задницы на корточки, приготовившись не то прыгать в то окно, которое останется свободным, не то нащупывать половинку кирпича и бить по роже, кого укажут.

Только после этого до Николая дошло, что тональные сигналы, которыми по рации обмениваются члены группы, остаются неслышимы для него. И словно подтверждая столь умную для гражданского человека мысль, пулемётчик неожиданно и чётко клацнул ногтём по микрофону – аж три раза, один за другим. Через несколько секунд после обмена сигналами в зияющий темнотой дверной проём, аккуратно переступая через наваленный мусор, пролезла фигура в чуть более светлом, чем окружающий мрак, камуфляже федерального спецназа. За ней последовали ещё несколько таких же, потом что-то совсем уж белое. Последним был «Гиви». Сердце у Николая застучало, как молоток шахтёра-стахановца в процессе трудового оргазма. Белым телом был почему-то почти совершенно голый Усам.