Как известно, носорог подслеповат. Но это уже не его проблема. Спецназовцы неслись по тропе, как стадо взбесившихся носорогов. Оставив позади значительную часть носимого за плечами веса, то есть мины и ленты к пулемёту, бойцы и счастливый проводник-«курсант» позволили себе бежать почти налегке. Ему было вообще лучше всех – никакого оружия у Николая так и не имелось, а ранец весил теперь считанные килограммы – сам по себе, плюс всякие медикаменты. Москвичи несли на себе всё оружие, которое могли унести: в основном это были «Калашниковы» с подствольниками и боеприпасами к ним, плюс дополнительное оборудование – от прицельных систем к «Квакерам» до раций. Теоретически подобная тяжесть должна была ощутимо пригибать к земле даже их, но зато на такой скорости масса прибавляла дополнительную мощь к разбегу. Попавшееся на пути препятствие спецназовцы просто снесли бы.

Другое дело, что даже сейчас, освободившись от основного груза, ради которого всё, собственно, и было затеяно, бойцы не горели желанием состязаться с местным населением в огневой мощи. «Подкрадись, сделай, убеги» – на этих трех принципах держится тактика настоящего спецназа. За последние годы страшное и редкое когда-то слово примелькалось, девальвировалось, потеряло в весе. Силы спецназначения завели себе все желающие, карманный спецназ появился почти у любой силовой и не слишком силовой структуры – вплоть до лесников и спасателей на водах. Но лишь две организации могли гордиться тем, что их спецназ был «тем самым», настоящим: госбезопасность и военная разведка. Именно он, настоящий, выкормленный и натасканный государством, умел проходить сквозь непроходимое, делать своё дело как никто другой, и после этого бесследно растворяться в пространстве. Но никогда он не шёл на бой ради боя, всегда – только ради цели. Всё, чего спецназовцы хотели сейчас – это забрать ленинградцев и уйти. И тот, кому пришло бы в голову помешать выполнению этой задачи, столкнулся бы с их возражением, выраженным в весе минутного залпа. Но не раньше.

Бегущий через темноту в тридцати метрах за головной парой командир группы был, в принципе, доволен. Досада по поводу своего вполне объяснимого промаха постепенно притупилось, заменившись удовлетворением от того, насколько точно он, при фактически полном отсутствии информации, сумел выкачать из окружающего понимание о точке, где находятся студенты. Пленный его догадку подтвердил, а «курсант» в итоге может всё же оказаться полезным именно в роли проводника. Что такие места и ходы, о которых не узнать ни с аэрофотосъемкой, ни даже со слов, существуют, Вадим знал на собственном опыте, а студент пока бежит и бежит наравне со всеми, радуясь полегчавшему весу за спиной. Если он не соврал и не придумал, и если они не наткнутся в темноте на местных джигитов, то через полчаса в пределах видимости окажется исходный рубеж для следующей части марлезонского балета, то есть для облегчения местной экономики на десяток пар бесплатных рабочих рук.

Как это бывает, Вадим знал тоже – слишком часто ему приходилось видеть людей, проведших в роли бесправной, отупевшей рабочей скотины даже не годы, а десятилетия. Среди последних были и те, кому довелось попасть в эти проклятые богом края ещё в годы, когда аббревиатура «СССР» не вызывало у такого количества людей непонятной, ничем не объяснимой ненависти – и уж точно ни у кого не вызывало насмешки. Как и многие нормальные люди, он тосковал по тому недоступному теперь уважению, какое держава вызывала у всего мира. Память ретушировала, смазывала всё плохое, что было в те годы, оставляя только общую ауру того, что у профессионального военного вызывало сейчас смешанную с ностальгической тоской нежность: почти несокрушимую государственную мощь, выражаемую в тысячах готовых к бою танков и самолётов, в бороздящих океаны авианосных крейсерах и атомоходах, в стартующих с Байконура космических ракетах. И так далее, и тому подобное, всё мельче и мельче, вплоть до нарезного батона «за тринадцать» и двухкопеечной монеты, которой хватало на телефонный звонок. К тому моменту, когда бывший напуганный рядовой-срочник дорос до второго просвета на офицерских погонах и второго ряда наградных планок, из перечисленного у страны не оставалось уже ничего. Сама страна тоже уменьшилась в размерах, почему-то устыдившись того, что живущие лучше любого рязанца или великолукца жители её окраин вдруг решили, что жить станет намного легче и проще, если объявить себя жертвами кровавого коммунистического режима. Или гадкого российского режима. Или просто решили, что им всё позволено. Но с последними ему и его ребятам, по крайней мере, разрешили быть почти на равных. А это уже немало.

Через сорок минут хорошего бега группа вышла к тому месту, где река делала широкий и плавный поворот в сторону села. Подождав отставшего разведчика-стрелка, выполнявшего функции тылового охранения, и дав студенту и бойцам отдохнуть пару минут хотя бы стоя, упершись головой в собственную грудь, Вадим ещё раз оглядел своих ребят. К реке они вышли сверху, и хотя уклон был почти незаметным, двигаться здесь всё же было чуточку легче. Селу полагалось открыться метрах в двухстах впереди, а посты наблюдения, если они в такой демонстративно мирной местности и имелись, не были обнаружены ни «Совой» с тепловизором, прошедшей над долиной в самом начале ночи, ни ими самими. Так что теперь очередь студента…

Николай, использовав дарованные богом минуты, чтобы чуть-чуть отдышаться после броска, подсознательно ожидал какого-нибудь формального «Benedictio novi militis»[40], но напрасно – после короткой передышки командир спецназовской группы просто скомандовал «Вперёд» – опять же, только жестом – и тени соскользнули с откоса по осыпающимся камешкам. Пара бойцов тут же ушла вперёд, разбрасывая влажную от ночной сырости гальку с шумом не слишком стесняющихся своей скорости людей, остальные последовали за ними. Горизонт уже начинал потихоньку светлеть, протягивая от изгибов холмов гротескные, залитые чёрной тушью тени. Через считанные десятки минут местные тётки и девчонки поднимутся доить коров, начнут орать первые петухи, какой-нибудь мучающийся похмельем бородач пойдёт сполоснуться к ключу… В общем, времени оставалось мало.

Пройдя поворот речного русла, стремительная людская цепочка превратилась в гибко шевелящуюся гусеницу. Уже на первой сотне метров группа разбилась на пары и тройки, отделённые друг от друга десятком летящих шагов, быстро и плавно скользящие через засыпанное галькой пространство в сползающей в реку непроницаемой ещё тени прибрежных кустов. Злые, настороженные, изготовленные к бою «москвичи» ощущали буквально зубную боль от того, что у них не было пулемёта. Лучшее оружие спецназа – это подвижность, но в огневом бою на такой почти порнографически открытой местности, какой предстало каменистое речное русло, хороший пулемётчик способен сделать из ситуации практически полное дерьмо.

Николаю, хотя подобные формулировки его не посещали, и пулемёта он в жизни до этой ночи не видал, было не легче – поскольку у него в руках не было вообще ничего. Зримо представляя себе, как сейчас из кустов, в лицо и в открытый, беззащитный бок могут начать плескать бело-багровые вспышки, он не понимал ни того, что он сможет делать, кроме того, как броситься к воде и попытаться перебраться на другую сторону, – ни того, почему об этом не желает задумываться такой несомненно бывалый и умный человек, как «Гиви».

Сказать, что ему просто страшно, было бы таким же преуменьшением, как заявить, что он лишь слегка устал – но к этому страху, расползшемуся по сетчатке глаз в виде невидимо-чёрного, неощутимого уже фона, неожиданно примешивалось что-то яркое, почти красивое. Злоба, радостное ожидание действия, почему-то превращающееся в острое удовольствие, и ещё что-то сложное, непонятное пока ему самому. Всё это было странно, но привычки заниматься самоанализом у Николая, к счастью, не имелось, и он просто наслаждался, ощущая себя живым, причастным к движению вперёд.

Откос слева постепенно становился всё более крутым, заслоняя мелькнувшие было в просветах групп кустов разбитые домики все той же турбазы. На нём начали появляться сначала одиночные, а потом растущие купами деревья – по три-четыре ствола почти что из одного корня. У самого откоса горбящийся под тяжестью навьюченного груза радист указал влево рукой, чуть более светлым пятном мелькнувшей на фоне окружающей темноты, и Николай разглядел в треугольнике спускающейся к реке расщелины на мгновение показавшийся приземистый дом. Строение Г-образной формы стояло к ним углом, показывая сразу три свои стороны – так иногда рисуют крестьянские сараи в детских книгах.

– Столовка? – спросил сбоку «Гиви».

Николай до этого не предполагал, что виденное им до этого пару раз полуразбитое здание было столовой в те времена, когда турбаза существовала, но однажды он действительно разглядел неподалеку от него кучу каких-то проржавевших железяк, так что мысль показалась ему вполне здравой.

«Пожалуй…».

Сил произнести слово вслух неожиданно не хватило, и поэтому пришлось просто подумать его про себя.

Николай потратил ещё несколько секунд, стараясь привязать местность к плавающей перед глазами координатной сетке, на которой сияющей призмой полыхала цель пути. Одно дело – как человек представляет себе окружающее, и совсем другое – как он в нём ориентируется, а уж ночью это было совсем непросто.

– Ещё метров сто. Не проскочить бы… – произнёс он в сторону бегущего теперь не впереди, а почему-то на метр или полтора в стороне командира.

– Не проскочим, – отозвался тот. – Вперёд!

Ещё несколько коротких отрезков такого же мягкого бега, особенно контрастных после пусть и ничтожной, но заминки, потраченной на обмен словами, – и слева над выступившим из темноты обрывом встала плотная стена зарослей. Каждое более-менее высокое дерево торчало как будто из пучка присоседившихся к нему тонких осиновых или ольховых стволиков, а от них отползали в стороны совсем уж приземистые кусты, по грудь человеку. Мелькнул и пропал позади просвет: какая-то асфальтированная площадка со столбами по углам, где сейчас громоздилась куча разбитых огнеупорных кирпичей – остатки разобранного им с ребятами дома, используемые для всяких мелких строительных нужд села, вроде обкладки дренажных траншей или площадок перед колодцами. Метров ещё через тридцать был мостик через речное русло, который спецназовцы обошли сразу с двух сторон: сверху и снизу, будто на полминуты выплеснув из своей цепочки два вскарабкавшихся по склону подсвеченных бежевым силуэта.

Оставалось совсем чуть-чуть. Метров, может, сорок. Действительно, не пропустить бы…

Метры тянулись и тянулись, каждый из них, казалось, занимал несколько секунд, и сердце билось как сумасшедшее, гоня кислород вверх и вниз по артериям, к вытаращенным в попытках ухватить лишний люмен глазам и сводимым от напряжения ногам, мягко несущим Николая уже вдоль самой кромки обрыва. Нужное место он увидел, или, скорее даже, просто осознал метров с пяти, но ещё пару замедляющихся шагов молчал, не до конца уверенный в своей памяти. Вскарабкавшись, осыпая камни, по намеченной на обрыве тропке, и сунувшись наверху совсем уж в кусты, он, пригибаясь и раздвигая над головой ветви, сделал несколько мелких шагов проваливаясь в рыхлую, влажную почву, и только вынырнув назад произнёс: «Здесь».

Место действительно было такое, что без проводника не найти. Сам он не ходил тут ни разу, но видал как, как им пользуются местные пацаны, чтобы сократить путь из села к отпочковавшейся от реки мелкой и тёплой старице. Примерно сюда же, если смотреть сверху, сходились несколько канав отводящих дождевую воду из сада того самого нестандартного дома, отчего земля в русле будущего оврага всегда была сырой и осклизлой, представляя собой влажное месиво из перегнивающих в тени листьев.

– Сориентировался? – нетерпеливо и даже несколько грубо спросили сбоку.

– Да. Вверх по склону, если не сворачивать, то как раз выйдем к заднему двору этого дома. Подниматься не прямо, а чуть-чуть наискосок, но всё время по выемке. Наверху будет уступ, за ним метров десять открытого пространства, но там только пара сараев и всякое барахло. Забор с этой стороны дома хлипкий, лозовая плетёнка, да и не сплошной, по-моему. Раньше, во всяком случае, было так. Если ребята в доме, то Андарбек во дворе, и ещё кто-нибудь наверняка. Про собаку не забудьте.

Внимательно, неотрывно слушающий его на этот раз «Гиви» кивнул и обменялся со своими бойцами несколькими непонятными жестами.

– Сергей, – бросил он в пространство единственное слово, и спецназовцы, согнувшись, нырнули под ветки. Позади остался снайпер – рывком удержавший самого Николая, который собрался последовать за остальными, пусть и замыкающим. Костлявый и высокий, боец согнулся как минимум вдвое, чтобы вдвинуть свой зад под первый ярус нависающих над галькой веток. Николай так же задом втиснулся вслед за ним, настороженно оглядываясь. Ему почудилось движение в реке – с той стороны, откуда они пришли, но снявший заглушки с оптики и внимательно осмотревший всё вокруг снайпер Сергей никакого особенного беспокойства не проявил, и Николай понял, что ему просто показалось. Откуда-то с холмов подул достаточно сильный ветер, ветки раскачивались и шуршали, и померещиться в этом мельтешении тёмных фигур могло что угодно.

Сергей и Николай легли рядом на пружинящий под локтями, спрессованный временем слой мягких серых листьев. Ветки закрывали их почти со всех сторон, и просвет оставался лишь спереди, где до открытого пространства было каких-то полметра. Через сетку ветвей они и смотрели вперёд и в стороны, наблюдая, как едва светлеющий воздух буквально по крупинкам выбирает насыщенность из окружающей темноты. Снайпер был напряжён, и то и дело прикладывался к оптике и поводил стволом в разные стороны. При этом он вроде бы постоянно прислушивался к происходящему в десятке метров за их спинами, где шуршали и поскрипывали обычные предутренние звуки. Николай, осознавший, что его дело вроде бы сделано, старался вести себя «как взрослый» – то есть не вертеться и не слишком заботиться о сохранности таких новых и чистых поначалу штанов и куртки, в которых он лёг на землю. В конце концов, с точки зрения маскировки чем грязнее, тем лучше, а быть замеченным местными жителями ему совершенно не хотелось – ни сейчас, ни сколько-то минут спустя. Тем более, что небо точно так же продолжало светлеть.

Ждать на этот раз оказалось просто мучительно тяжело, и хотя попытки заставить себя лежать без движения более-менее удавались, но напряжение в воздухе стало почти материальным и молчать становилось всё труднее.

– Ну? – негромко произнёс Сергей, тоже ощутивший происходящее. – Чего дёргаешься?

– Спросить можно? – поинтересовался Николай, использовавший хоть какое-то изменение в окружающем, чтобы перераспределить свой вес и попытаться найти пусть и такую же лежачую, но более удобную на ближайшие минуты позу.

– Нужно. Только коротко. Ну?

– Что такое «группа шесть-шесть-ноль»?

Снайпер, видимо, понял не сразу, и даже оторвался от окуляра прицела, движением шеи изобразив недоумение.

– Я когда на моряков вышел, – постарался объяснить Николай, – то один офицер спросил, не из группы ли я «шесть-шесть-ноль». Что он имел в виду?

– Сдалось тебе это…

Сергей снова уткнулся в свой прицел, но всё же ответил, хотя и сделав паузу секунд в тридцать.

– Это израильская команда по поиску и спасению сбитых и разбившихся лётчиков. Ничего особенного, в общем, но у них есть интересная подгруппа такая… Без униформы, без легальных ЦАХАЛовских документов, выглядят как арабы, все окрестные диалекты знают, с хорошими легендами… Летунов своих иногда вытаскивают из самых безнадёжных случаев, если везёт. В этих краях по аналогии с ними так иногда называют похожей заточенности спецгруппу ВДВ, они с одного из аэродромов работают. Не знаю, откуда у них пошло. Такое, в общем, редко применяют. Странно, что тебе сказали…

Он замолчал, прислушиваясь. Сверху доносилось что-то неясное, то ли приглушённый крик человека, повторяемый на одной и той же ноте, то ли какая-то крупная птица с энтузиазмом жрала местную живность и хлопала при этом крыльями. Через тянущуюся на десятки метров полосу кустов расслышать что-нибудь определённое было весьма сложно, но звук, несомненно, шел с того самого направления, куда ушли несколько минут назад спецназовцы.

Николай увидел, как Сергей начал осторожно приподниматься. Почти в ту же секунду наверху раздалась серия коротких сухих щелчков – будто кто-то одну за другой ломал ветки, и немедленно после этого – отчётливый женский крик.

– Чёрт… – бесшумно охнул спецназовец.

Логичное после этого слова ругательство не прозвучало, но и без того смысл ситуации был ясен – группа, несомненно, вляпалась.

Не зная что делать, Николай тоже было привстал, но Сергей сделал короткий качающий жест вытянутой горизонтально рукой, и пришлось лечь обратно, не отрывая от бойца глаз. «Москвич» стоял на одном колене, наклонив голову набок и прислушиваясь. Ничего нового не прозвучало, но Николай понимал, что как минимум в паре ближайших домов крик явно услышат. Секунд через десять вдали залаяла собака, вскоре к ней присоединилась ещё одна. Что-то там такое происходило.

Как и всякому нормальному человеку, попавшему в непривычную обстановку, Николаю хотелось куда-то бежать и что-то делать, но очередная минута прошла в ожидании. К тому моменту, когда от невозможности лежать на месте, разглядывая прислушивающегося и всё также оглядывающего окрестности в прицел винтовки Сергея, ему хотелось уже просто закричать, по кустарнику затрещало и сверху по ложбине на них кто-то начал шумно проламываться.

Спецназовец, прошуршав по микрофону своей рации уже понятным Николаю жестом, всё же произвёл мягкое движение кистями рук и корпусом и развернулся в сторону бегущего, глядя на этот раз поверх винтовочного ствола.

– Чух! – задыхающимся голосом сказали из ломающихся кустов, и тут же из переплетения трещащих веток вышагнула светло-зелёная тень, и Сергей опустил оружие.

– Нашли всех… – точно так же задыхаясь, сказал пришедший. Сердце дожившего, наконец, до этого слова бывшего бригадира «Спарты» пропустило удар и заныло обваливающейся по рёбрам болью. – Командир требует курсанта бегом наверх, там с его людьми чего-то, надо помочь. Быро, быренько!

Он сделал паузу, глотая воздух.

– В доме шустряк нашёлся, грязно получилось, пришлось там…

Не закончив фразу, боец неловко повернулся и полез обратно наверх. Вскочивший к этому времени на ноги Николай успел обернуться и увидел снова залегшего снайпера – а потом перестал видеть вообще что-либо, кроме раскачивающихся влево и вправо лохматых кустов, между которыми он прыгал с одной ноги на другую, оскальзываясь на мокром перегное и толчками выдергивая себя наверх.

Первое, что он обнаружил, перепрыгнув через бревно, отграничивающее уходящий к реке склон, было лежащее неподвижной тушей белое собачье тело – та самая, видимо, собака Баскервилей, которая вызывала уважение у него и ребят своим профессионализмом. Почуяла она подходящих, что ли? Тело Андарбека лежало шагах в пяти, белеющим пятном лица вверх, автомат при падении отлетел в сторону чуть ли не на метр, размотав ремень тёмной удавочной петлёй.

В глубине двора, перед входом на длинную и узкую веранду, или просто навес, тянущийся от дома ещё метров на шесть, стоял, согнувшись над чем-то, один из спецназовцев. Увидев остановившегося парня, он махнул рукой, указывая вовнутрь, и Николай пробежал мимо бойца, стараясь не думать о том, что такое могло случиться, если он вдруг понадобился. Вперёд, влево, ещё вперёд, вниз. В подвал вела широкая, капитальная лестница, вход на которую открывался в выгородке позади чего-то вроде открытого с двух сторон гардероба, выставляющего на обозрение верхнюю одежду хозяев. В отличие от других домов, в этом лестница была достаточно пологой, со ступенями, а не с перекладинами, и не закрывалась никакими крышками. Вероятно, потому что уже в самом подвале имелось несколько мощных дверей и решёток, превращавших его отдельные сегменты в подобие несложного лабиринта камер.

На верхней ступени, прислонившись спиной к стойке с какими-то куртками и штанами, полусидел-полустоял ещё один «москвич», непрерывно вертящий головой в разные стороны. Он тоже замахал рукой, но Николай и так уже слышал шум голосов снизу. Среди неясного бубнения вдруг прорезался плач, чуть ли не детский – и отвыкший уже от подвалов недавний раб приостановился в недоумении: уж родить за время его отсутствия здесь точно никто не мог. Или это местный ребёнок?

Из секундного оцепенения его вывела поза того же «москвича», который демонстрировал явное нетерпение. Что-то ему не нравилось и заставляло нервничать, и это «что-то» висело в воздухе и заставляло испытывать резкое неудобство при малейшей попытке остановиться.

– Пришёл? Сюда, в темпе! – скомандовали снизу, и стягивая на ходу пропитанную потом маску с зудящего лица, Николай шагнул вниз.

Там были уже все – «Гиви», что-то орущие, перебивая друг друга, ребята из «Спарты», воющая и рыдающая Ирка, прижимавшая к себе визжащую девчонку совершенно дикого вида. Все как-то одновременно двигались, менялись местами, гомонили, не давая понять, что именно случилось и почему никто не выходит наружу. Радиста «Трюмо» не было видно, и это Николая почему-то неприятно кольнуло: в кого-то здесь всё же стреляли.

– Господи, Колька… – охнул кто-то в сбившейся куче наконец-то узнав его при свете блекло-жёлтой электрической лампочки, под всей спецназовской амуницией в виде камуфляжной куртки, высоких ботинок и ранца. Наверное, это было бы мечтой любого парня – появиться среди своих в виде избавителя, имея на лице мужественное выражение и прижимая натруженной рукой правый бок, ноющий от перепадов прыгающих туда-сюда по сосудам волн загустевшей крови. Раньше Николаю казалось, что он, что он, когда доживёт до этого момента, будет радоваться, но радости, бог знает почему, не было.

– Колька, Колька… – повторяли уже несколько голосов. – Нормально всё, да? Значит всё нормально? А мы думали, вас убили обоих…

Не знающий, что сказать, и с непониманием пытающийся поймать взгляд командира «москвичей», Николай с трудом сфокусировал взгляд на Ирке с девчонкой – и обалдел уже окончательно. Той было максимум лет пятнадцать, лицо зарёванное, визг выходит какими-то уже всхлипами, обе руки, исцарапанные, в кровоподтёках, «в замок» вцепились в Ирину талию.

– Так, убедились? Все здесь? Выходим, быстро, нельзя здесь больше! Пошли, пошли, пошли!

«Гиви», дождавшись какого-то одному ему понятного знака – то ли сигнала сверху, то ли происходящего в самом подвале, заорал, перебив голосом сразу все звуки. Почему этого нельзя было сделать с самого начала, Николай не понял – но было уже не до того. «Москвич» начал одного за другим буквально выпихивать ребят наверх, где их выдёргивал с лестницы и отправлял дальше приспустившийся навстречу боец. Прошло всего несколько секунд, а всё мельтешение кончилось – в подвале остались только девчонки (Ирка заткнулась на полуслове, и на том спасибо) и ободранный, замотанный в какую-то дрянь Игорь. Изо всех, кого Николай увидел за последние пять минут, у него взгляд был самым нормальным. Не произнеся ни слова, Игорь сделал шаг к давящейся уже визгом соплячке и влепил ей легонько пальцами по лицу. Звук исчез: та запрокинула голову и то, что называется, «зашлась».

– Ты что? – заорала Ирка. – Нельзя же!

– Игорь! – Бывший бригадир наконец-то сбросил с себя то, что мешало ему думать, и обрёл способность хоть как-то выражать свои мысли. – Хватай их и волоки наверх, будет упираться и визжать – пинай. Нас не Кантемировская дивизия спасает, а усечённая по самые тестикулы разведгруппа, и всем нам сейчас придётся очень быстро бежать. Да пошли же!

В подвале они оставались уже одни. Игорь ухватил Ирину за плечо, Николай взялся за второе, и буквально таща на ней непонятную девчонку, они взбежали верх по лестнице. В окно уже заглядывало светлеющее небо и оставшаяся позади не выключенная лампочка не раздражала. Электричество из села явно никуда после их побега не делось.

– Все здесь? – ещё раз спросили их, когда четверо последних буквально выкатились из-под навеса во двор.

Каждый начал оглядывать соседей. Вроде все, даже с перебором.

– Откуда ты, чудо?

Стараясь просунуть ладонь под самое основание капюшона, чтобы наконец-то почесать шею, Николай, пользуясь паузой, разглядывал Иру и все так же цепляющуюся за неё девочку. Та не ответила, только спрятала лицо у Иры чуть не подмышкой.

– Из Гуся-Хрустального, – ответила за неё Ира. – Дня три, как здесь с нами, и до этого ещё день с теми…

Она не договорила – ну, да чего уж там неясного…

– Гусь-Хрустальный… Ничего себе… Это же под самой Москвой, вроде…

Николай покачал головой – не зная, что и сказать. Откуда здесь взялись они – это долгая и запутанная история, но каким образом здесь очутилась девочка-подросток, которой, судя по много чего сказавшему взгляду Иры, досталось не меньше, чем ей, – это уже было за гранью любого понимания.

– Пошли, бегом!

Вновь появившийся «Гиви» в этот раз скомандовал негромко, опасаясь, видимо, всё нарастающего по сторонам шума. В огромные, глухие ворота кто-то уже ломился, перекликаясь с бегущими ещё откуда-то издалека громкими гортанными криками. Повезло, что со стороны деревни забор у этого дома был сплошным и непрозрачным – полутораметровой высоты кирпичные столбы с перемычками из обшарпанных бетонных секций. Стоил такой забор дорого, и то, что он имелся в столь глухом селе, каким являлся Биной, весьма хорошо характеризовало высокий уровень благосостояния хозяев дома. Возможно, уже бывших хозяев – учитывая, что в самом доме было на редкость тихо.

Наконец-то заторопившись, ребята начали один за другим протискиваться между все еще валяющихся у сараев тел Андарбека и его зверюги, и спускаться по склону. Каждый ещё и стремился пропустить пропустить кого-то вперёд, но как только тела в лужах подтёкшей откуда-то снизу чёрной крови оставались хотя бы чуть-чуть позади, все начинали двигаться быстрее. Это было каким-то барьером, пусть и психологическим. Вот был юный чеченский герой – такой сильный, смелый и уверенный в своём превосходстве над русскими ублюдками, а вот он лежит рядом с не сумевшей его защитить собакой.

При виде трупа девчонка из Гусь-Хрустального, спросить об имени которой Николаю не хватило времени, попыталась вырваться – но тут уже её потащили вперёд все трое. Ирочка, судя по всему, сумела прийти в себя, и теперь целеустремлённо волокла ту в нужном направлении. Цепочка неожиданно и странно молчащих теперь ребят, хрустя ветками, уже начала пробираться вниз по склону, когда оттуда раздались выстрелы.

В первую секунду Николаю показалось, что стреляют в них. Так показалось, наверное, многим, потому что все с разной степенью шустрости попадали под кусты. Стоять остался чуть ли не он один, а через секунду мимо буквально пропрыгал «Гиви», выставленной вперёд рукой раскидывающий со своего пути хлещущие ветки. Один за другим снизу шли отчётливые, резкие удары, не слишком-то и похожие на выстрелы, но ничем другим являться просто не способные. И сразу же знакомым звуком больно стегнуло по ушам со стороны забора – кто-то там дал автоматную очередь по крайней мере в воздух.

Вот тут и самому Николаю стало очень страшно. Ощущая, как от вонючего, липкого страха по его телу дорожками стекает грязный пот, он задом отполз от неподвижно замерших под раздвоенным у самой земли древесным стволом девочек с Игорем, и привстав, полез обратно к дому. Спуститься от края обрыва они успели метров всего на пять, и тело Андарбека оказалось совсем рядом. Автомат лежал там же – даже странно, что никто из спецназовцев не успел его ни прибрать, ни просто откинуть в сторону, от греха подальше. На правом боку убитого висел брезентовый подсумок с парой полных магазинов, на левом – штык-нож от этого же «Калашникова», в явно не своих ножнах. Андарбек, помнится, любил им покрутить.

Сорвав всё это с мертвого тела, и отскочив от звука снова прозвучавшей за забором раскатистой автоматной очереди под прикрытие ближайшего сарая, Николай первым делом напялил на себя подсумок, и скинув ножны со штык-ножа, принялся прилаживать его к автомату. К счастью, тот был обычным в этих краях старым АК – штык на таком, в отличие от его более современного и «состоящего на вооружении» потомка, смотрится вполне прилично. С соответствующим звуком «Щёлк» штык встал на место, и только после этого по-прежнему обливающийся пропитанным вонью по́том Николай проверил, отомкнув, магазин магазин – тот был полон. Пристегнув его обратно, дослав патрон и посмотрев на положение предохранителя, он выглянул за угол сарая – и побежал вдоль его длинной стенки, надеясь найти хоть кого-нибудь, кто скажет, что надо делать, и рядом с кем не будет так страшно.

За следующим сараем (по всем признакам, курятником) таковых обнаружилось сразу двое, причём самых лучших – «Гиви» и «Трюмо», всегда внушавших своим видом уверенность и надежду на то, что всё закончится так, как они захотят. Командир «москвичей», нагнувшийся над чем-то, мгновенно развернулся на выбежавшего Николая в полуприседе, уставив на него из под локтя автоматный ствол, и тут же отвернулся обратно.

Всё теоретическое военное образование недавнего студента ограничивалось усечённым курсом НВП в школе, вполне серьёзно преподававшейся организацией и тактикой медслужбы ВМФ в Университете – и тем, чему успели научить его оба деда, прошедших три войны на двоих. Николай не понимал, почему спецназовцы в данную секунду не сидят, к примеру, на заборе, стреляя по тому, кто продолжает непонятно куда постреливать там, снаружи. Через секунду он понял, что «Гиви» говорит не просто себе под нос, а в выносную гарнитуру рации, а ещё через секунду осознал, что только что видел, как тот ломился вниз по склону, и удивился так, что это перебило даже страх. То ли он обознался в сумерках, то ли «москвич» умел перемещаться с такой скоростью, что даже сравнение ей трудно оказалось подыскать. Скорее всего обознался, конечно.

«Гиви» закончил наговаривать что-то своё в микрофон, и после серии неуловимо быстрых движений над ящиком рации, та перекочевала с земли на спину радиста.

– Ты что, Сапковского начитался? Зачем тебе штык?

Бросив короткий взгляд на автомат в руках Николая, «Гиви» не то, чтобы разозлился, спросил довольно грубо, уже начиная движение в сторону дома и устраивая своё собственное оружие поудобнее. Двигался он быстро – но, во всяком случае, не сорвался с места.

– Как выяснилось, стреляю плохо, – ответил Николай, уже на ходу пристраиваясь за спецназовцами и твердо решив не отставать. – А штык – он и в Африке штык, этому меня хотя бы как-то учили…

Казалось, что ответ его никому уже не был нужен, потому что оба спецназовца, вообще прекратив обращать на него какое-либо внимание, обменялись парой непонятых слов и, резко ускорив движение, броском пересекли открытое в сторону забора со стороны села пространство между задней стеной дома и очередным сараем. Николай, до которого не дошла произнесённая Вадимом уже про себя фраза о том, что удлиняющий оружие и цепляющийся за всё подряд штык может только мешать, последовал за ними, отстав лишь на секунду.

Ребята уже бежали назад, к дому – в порядке, обратном тому, какой имели при выходе из него несколько минут назад. Не нужно было быть умелым физиономистом, чтобы понять, что они крайне напуганы – освещения для этого уже вполне хватало.

– В дом! – скомандовал набежавшему на него спецназовцу «Гиви», и тот, развернувшись, начал организовывать остальных – так индюшка собирает свой выводок. Не так уж их много и было, всего девять человек, да и держались они по двое и по трое, так что много времени это не заняло. Через несколько секунд двор уже опустел, только на веранде слышался топот ног. Такой же топот уже раздавался везде вокруг – слева, справа и спереди, перемежаемый квохтаньем напуганных выстрелами и суматохой кур и шумом уже множества голосов там, за забором. Снизу, где остался Сергей, больше не стреляли, и Николай не знал, что об этом думать, хорошо это, или плохо.

* * *

Собственно, внизу у реки стрелять сейчас было больше не в кого. Четвёрка вооруженных автоматами сообразительных мужчин, пытавшаяся пройти по тому же оврагу, что и группа, дабы перекрыть ей путь отступления, наткнулась на точный и беспощадный огонь с просто смешной для снайпера дистанции – и полегла вся. Вадим с самого начала винил себя за то, что дом не удалось взять без шума, что привело к осложняющейся на глазах ситуации, но как раз в этом он был неправ. На самом деле в этот раз группу засекли ещё на подходе, и только то, что её цель невозможно было определить, плюс быстрота и решительность проведённого в доме захвата, не позволили местному отряду самообороны организовать засаду по всем правилам. Но, во всяком случае, способные держать оружие селяне начали с разных сторон стекаться в сторону весьма теперь точно определённого микромаршрута движения группы уже через минуты после того, как за забором одного из домов послышались выстрелы, а потом и женские крики. То, что именно в этом доме содержались давно признанные законной собственностью села русские строители, знали почти все, и явное стремление какой-то отмороженной команды бойцов федеральной армии их оттуда добыть было встречено с искренним возмущением.

Гораздо меньшее число людей знало о том, что в подвале этого же дома находится и новое приобретение старосты – привезённая ему офицером шариатской безопасности в обмен на какие-то услуги русская шлюшка, служащая приманкой для своего богатого папаши. Русский уже знал о судьбе дочки и был готов привезти деньги – которых, даже после получения офицером, тем, кто стоял над ним, и самим Усамом их законных процентов, хватило бы на закупку в Пакистане двух-трёх переносных зенитно-ракетных комплексов. Шлюшку всё равно не собирались отпускать живой, а поскольку давать пропадать молодому телу было просто глупо, то Усам счёл возможным разрешить и так уже много чем ему обязанному смотрителю зиндана и своему достаточно близкому товарищу с красивым и мужественным именем Ильберд использовать её последние недели так, как тому захочется.

Какая-то рано проснувшаяся и выглянувшая из соседней комнаты женщина стала причиной не полностью заглушенного выстрела в узком коридоре, и именно Ильберд, несмотря на свой объёмистый живот и весело проведённое ночью время, оказался тем «шустряком», который сначала ещё просто почувствовав что-то неладное, а потом услышав работу ПСС[41] за дверью, успел добраться до оружия и даже дать из окна несколько неприцельных выстрелов в сторону быстрого и сложного движения теней во дворе. Пуля в голову из распахнувшейся двери явилась для него тем, что в современном русском сленге уже принято называть «панадолом», то есть кардинальным средством успокоения, – но грохот его собственного пистолета уже успел разбудить соседей.

Если бы федералы пришли на броне, прикрытые с воздуха боевыми вертолётами, готовые жечь и сносить дома артиллерийским огнём – село покорилось бы, неспособное на серьёзное сопротивление. Но русских явно было немного, всего несколько человек, и то, что они, осознавая свою слабость и глупость, до сих пор молча сидели за глухим забором, распаляло сельчан всё больше и больше. Среди мужчин села было не слишком много тех, кто успел повоевать как в первую, так и во вторую войны, и при этом вернуться домой – но при этом многие, даже не имея непосредственного боевого опыта, вполне умели обращаться с оружием, и не желали упускать случая проявить своё бесстрашие в той ситуации, когда риска явно почти нет. Всё больше и больше мужчин собиралось у дома Ильберда, властно стуча в ворота прикладами автоматов, выкрикивая указания друг другу и с воодушевлением носящимся вокруг подросткам. Толпа понемногу растравляла себя тем оскорблением, которое неверные собаки нанесли им, явившись в их село без разрешения и по-воровски забравшись в дом уважаемого человека.

Шум и движение вокруг дома наверняка должны были отвлечь всё внимание пришельцев – и те из жителей Биноя, кто понимал, кто именно из русских военных может прийти в их село ночью без спроса, пользовались имеющимися минутами, чтобы достать и приготовить хорошо упрятанное тяжёлое вооружение, связаться с контролирующим село полевым командиром и получить от него первичные инструкции, и начать выдвигаться к дому в полной готовности к настоящему, серьёзному бою. С момента, когда запыхавшийся мальчишка сообщил Турпалу о том, что десяток федералов быстро выдвигается к центру села по каменистому руслу реки, сделать тот успел немало, но всего сделанного он не мог всё же считать достаточным. Какие бы лозунги не заучивались молодыми чеченцами под диктовку местных и иностранных инструкторов, бывалые бойцы знали, на что способен русский спецназ, и не собирались пренебрегать ни малейшей возможностью хотя бы немного улучшить свои шансы.

Турпал и Анзор, считающие друг друга ровней, и сейчас спешно набивавшие карманы разгрузок боеприпасами, полагали большинство своих односельчан не годными в бою с русским спецназом ни на что иное, кроме как сослужить самую примитивную роль – отвлечь противника шумом, стрельбой, криками и даже собственной смертью. Дав возможность настоящим бойцам победить тогда, когда они сумеют найти для этого момент… В глубине души оба были рады, что им не представилось возможности пойти с теми четырьмя, которые, торопясь и радуясь своей хитрости, собирались зайти в тыл вскарабкавшимся вверх, в село, русским. Их смерть, ещё мало кому в селе известная, послужила Турпалу и Анзору хорошим предупреждением. Теперь вокруг них, во дворе большого дома Турпала, начали собираться те, кто мог быть полезен не криком, а умением воевать. Умалт, Эльбрус, Ильяс, Канта, второй Канта, ещё человек шесть – все со своим оружием, злые и решительные. К моменту, когда они собирались идти со двора, прибежал давно посланный к старосте второй сын Турпала и растеряно сообщил, что самого́ уважаемого Усама нет, дверь в его комнату открыта настежь, а многочисленные родственники до сих пор считают, что он среди других у дома Ильберда – хотя его там точно нет, он уже проверил как следует.

Это было очень странно. То ли захватившая дом Ильберда группа была не единственной в селе, то ли… Так и не придя ни к какому определённому выводу, Турпал начал выдвигать свою команду в сторону возможного пути отхода русских, решив про себя быть ещё более осторожным. Если эти русские не совсем идиоты, то с такой цепляющейся за ноги нагрузкой, которой станут освобождённые пленники, на реку они больше не сунутся. Пришли по ней – это одно, но при попытке уйти тем же путём, уже будучи обнаруженными, русские рискуют превратить бой в тупое состязание количества работающих по цели автоматных стволов, шансов выиграть в котором у них нет никаких. То, что враги прошли в село так чисто и уверенно, воспользовавшись ходом, о котором и не каждый-то взрослый мужчина в Биное знал, было странно. Ещё более странным было то, что направились они прямым ходом в дом, где сейчас содержались рабы и русская соплячка, стоящая нескольких ПЗРК, способных на недели и месяцы до предела осложнить действия русской авиации.

Может быть, они пришли за ней? Это многое объясняет – но не объясняет но не объясняет то, что уверенная направленность их движения сочетается с глупостью во всём остальном. Ладно, сейчас русские отсиживаются в доме, и какое-то время даже могут в нём успешно продержаться, по этому поводу иллюзий у Турпала не было. Есть ли у них вторая группа? Ждут ли они помощи со стороны, то есть обычной деблокирующей колонны бронетехники, которая уже выдвигается в сторону Биноя? На то, чтобы организовать засаду на путях её возможного подхода у самого Турпала не имелось достаточно сил, а рассчитывать на отдавшего указание «наказать русских собак за наглость» «бригадного генерала», не способного даже укусить ближайший гарнизон, было просто смешно. К тому же, если рискнуть превратить быструю и чёткую операцию по ликвидации небольшой группы русского спецназа во что-то слишком серьёзное, то свалить всё, как это принято, на «залётных, и уже ушедших обратно в горы боевиков» уже не удастся. Подтянув действительно крупные силы, русские перебьют всех крикунов, сожгут село – и только потом будут отчитываться перед своим командованием на самом верху, перед Москвой, перед прогрессивной общественностью и всем цивилизованным миром. Слишком потом. Допустить это было нельзя.

Уже двигаясь быстрыми широкими шагами по пустой улице, почти светлой от лучей поднимающегося за хребтом солнца, Турпал на ходу докручивал ту мысль, что точила его быстро соображающий мозг, пока он думал обо всём другом. Даже если русские пришли за девчонкой, без рабов они не уйдут. Понятно, что если они на такое решатся, и вытащат купившему кого-то в Москве папаше его познавшую радости взрослой жизни дочку, то вернувшись за остальными, как бы быстро это не случилось, тех уже в живых они уже не найдут. Получается, что русские не могут ни уйти, ни остаться.

Мысль это была настолько неожиданной и красивой, что Турпал даже остановился, поражённый её простотой. Анзор остановился тоже, не поняв в чём дело. При всех достоинствах Анзора как опытного и умелого бойца, Турпал считал его не слишком-то сообразительным – но обижать недомолвками не хотел, и попытался, снова уже на ходу в нескольких словах объяснить свою неожиданную догадку. Тот, однако, покачал головой, и несколько секунд жевал губами, пытаясь сформулировать собственную точку зрения.

– Хамид…

Это оказалось единственное слово, которое он сумел с глубокомысленным видом произнести, но и его Турпалу хватило, чтобы, не теряя внешне уверенного вида, погрузиться в задумчивость.

Да, это было возможно. Более того, это могло многое объяснить. Пропавший вместе с двумя затихшими и покорными вроде бы рабами одиночка, давно не интересовавшийся почти ничем, кроме одномоментных удовольствий вроде травки, был чужаком в этом селе – но годами заставлял относиться к себе, как к человеку, ни на что не претендующему и способному безропотно выполнять несложные приказы. Его исчезновение вместе с абхазцем, давно пытавшимся соблазнить кого-нибудь немалыми даже по местным меркам деньгами, а также с одним из русских, было воспринято почти философски – деньги есть деньги, а человек слаб. Сведения об исчезнувших были переданы кому надо, если бы Хамид появился на виду даже через годы, то его заставили бы расплатиться, но произошедшее далее было воспринято даже с некоторым страхом – такого от него никак не ожидали. Несмотря на то, что оставшимся русским в воспитательных целях со смехом рассказали, что обоих бежавших догнали и отрезали им головы, ставшие за несколько последующих дней известными подробности их побега вызвали растерянность почти у всех.

Хамид, как получалось, не только отпустил их и ушёл вместе с ними, но ещё и активно помогал беглецам еще как минимум сутки – остановив и захватив для них машину, водителя которой он убил, то ли не желая делиться деньгами, то ли просто по необходимости. Более того, при встрече с патрулём исламского батальона «Чабворз» он отстреливался и сумел помочь русскому и абхазцу уйти. Пусть не попал ни в кого, но факт есть факт. Это было очень странно, более того, для денег, сколько бы ему их не обещали, это было слишком. Первой логичной мыслью было то, что у Хамида возникла с кем-то кровная месть, и именно это заставляет его поступать так, как он никогда бы не поступил в своём обычном, отупевшем и равнодушном состоянии. Тщательный сбор информации ни к чему не привёл. В самом селе и в его окрестностях ни сам Хамид, ни Хамиду никто ничего не был должен – да и не случалось в последние дни ничего особо выдающегося, способного так серьёзно на него повлиять. Но теперь… Если вдобавок ко всему русских в село привёл именно Хамид, то так ли он туп и прост, как привыкли думать они все, в том числе и сам Турпал? То, что ему поверил русский спецназ, сунувшийся в село, даже не озаботившись оставить до рассвета пару-тройку лишних часов характеризовало его, в таком случае, очень серьёзно. Хамид – как русский агент? Глупость, если вспоминать саму его тупую рожу – и вполне возможный вариант, если принимать во внимание только факты. Всё это было очень странно и очень непросто, но цепочка получалась, вроде бы, вполне логичная…

Отучившийся четыре года в самом Грозном, Турпал считал себя обладателем достаточно богатого воображения, чтобы принять даже самые странные факты – если они были логичными и не противоречили его основанному на своём и чужом опыте мировоззрению. Хамид – чужак, из тейпа, который в этой местности не имел ни силы, ни положения. Возможно, его на самом деле не устраивал тот статус среди других, который он имел. Возможно, они недооценили, проглядели его способность действовать решительно и активно. Достаточно ли этого, чтобы заставить его привести русских в село? Или дело опять-таки не в этом? Турпал имел представление о том, как может выглядеть хорошая легенда хорошего разведчика – но вот в такое, в Хамида на роли затаившегося и выжидающего годы русского шпиона поверить было бы совсем сложно. Такого не стоили ни рабы, ни русская шлюха.

* * *

Уже почти рассвело, и даже со двора, почти закрытого растопыренными в небо ветками гигантского тутовника, было прекрасно видно окружающее. Слышно, впрочем, было тоже хорошо. Рановато снявший свитер и теперь дрожащий от холода Николай понятия не имел, сколько на самом деле прошло времени с того момента, как в селе начались крики и беготня – очень уж большими рывками двигалось восприятие им времени, то в одну, то в другую сторону. Но тише явно не становилось. Несколько последних минут недоучившийся студент провёл на корточках под одним из подоконников того же самого дома, внимательно разглядывая глухой бело-серый забор и ожидая, что вот-вот через него, в стиле татаро-монгольских завоевателей полезут полные энтузиазма местные жители. Чем занимаются сейчас «москвичи», он понятия не имел – более того, мысли об этом уползли куда-то совсем далеко, не вызывая уже никакого беспокойства. Надо было снова рассчитывать только на себя. Ребята, однако, никуда не делись, и что можно предпринять с таким безнадёжным грузом за спиной, Николай не знал.

Это не было апатией в правильном смысле этого слова, – он был достаточно собран и готов к тем событиям, которые могут начаться вокруг него. Но собственное равнодушие было интересным. Страх никуда не исчез, но теперь он существовал как бы сам по себе. Ощущать это было странно. Фатализм? Чёрт его знает… Неважно. Главное, что не подходило слово «безнадёжность» – по причине того, что оно никак не сочеталось с весом и содержанием трёх полных автоматных рожков, одного примкнутого и двух в подсумке. Девяносто патронов. И штык, отмыкать который он так и не стал.