«Тупоьрси» – это по-чеченски «типичный русский». Хорошее слово. Чеченский язык вообще по-своему красив. К сожалению, это было плохим подспорьем в его изучении: за последние годы слишком многие офицеры спецназ, освоив чеченский вслед за двумя-тремя другими языками, остались в этой земле навсегда. «Туп-эпсар» – это «штабной офицер», «тъема-аьзни» – «женщина-боевик», «беркема» – «вертолёт», «йоккхатоп» – «артиллерйское орудие», «минатоп» – соответственно, «миномёт». Будем надеяться, что у местных жителей его нет. Равно как и «гиратопа» – то есть гранатомёта. В последнее Вадим, впрочем, почти не верил: отечественный РПГ – вещь в партизанской войне незаменимая, и без него вряд ли здесь обойдётся.

Командир группы оторвался от изучения покрытого кустами пространства, образованного изгибом кончавшегося почти вплотную к обрыву забора, и поглядел на минутную и секундную стрелки часов. Ещё полторы минуты. Ребята были уже готовы – те, кто оставался рядом. Пять минут назад двое уползли вдоль того же обрыва вперёд и в сторону, и сейчас должны были выбирать позицию позади той толпы, что разогревает себя за забором. В доме не оставалось уже никого – как не было никого и у противоположного края двора, и внизу, на бывшей позиции Сергея. Оттуда в любую секунду мог кто-нибудь полезть – но тот, кто на это способен, наверняка будет весьма осторожен, поэтому как минимум полторы минуты они еще проживут.

Бойцов было слишком мало для создания нормальных, обязательных постов охранения, разнесённых в стороны – но выбора не оставалось. Не студентов же под это дело оставлять… У местных на подобное хватило и ума, и людей, – и двое таких умных уже лежали, медленно остывая, метрах в пяти, если смотреть влево. Снять их удалось без звука, а времени с того момента прошло совсем ещё немного. Хоть в чём-то повезло.

Вадим посмотрел назад, через плечо. Все на месте. Забор вокруг усадьбы был сооружен в виде чуть перекошенной буквы «П», но её «ножки» не совсем доходили до того места, где рельеф уходил вниз, к речному руслу. В торце одной из таких «ножек» они сейчас и сидели – а поскольку те, кто должен был занимать эту позицию вместо них, уже не способны были поднять никакого шума, то не знал об этом сейчас никто.

Ещё полминуты. Сергей слева, Антон справа, студенты сзади. Ещё двадцать секунд. Пора. Плавным, мягким движением стайера, Вадим оттолкнулся от земли и рывком бросил тело вперед, в бег. Остальные последовали за ним без всякой паузы, мгновенно и молча. Через секунды они бежали уже все – слитно прыгая и топоча, как нарастающий вал воды по реке. Ветки метались вокруг, короткими рывками пытаясь разодрать прочную ткань «Горки», закрывающую кожу. Не надо было оборачиваться, чтобы представить, как несущиеся студенты на бегу уворачиваются сейчас от хлещущих веток, пытаясь заставить себя не вскрикивать от боли в обдираемой коже и стараясь удержать равновесие при всех прыжках через ямы, колдобины и петляющие под ногами корни.

Вперёд. Ещё пятнадцать метров. Впереди светлеет – кусты с каждым прыжком становятся всё более редкими, а потом обрываются сразу. Невдалеке справа слышна стрельба – ушедшие ребята отвлекают на себя огнём тех, кто ещё минуту назад размахивал автоматами и колотил себя в грудь перед воротами, собираясь с духом для атаки. Ещё быстрее. Рывок, вытягивающий сухожилия мышц ног в одну ноющую ноту. Канава. Грунтовая дорога, серая от пыли. Прямо посреди неё расцветает первый пулевой фонтанчик.

* * *

За последний день Николай набегался так, что этого хватило бы на забитый эфиопскими марафонцами пьедестал почёта каких-нибудь Олимпийских игр. Когда «Гиви», не отводивший последнюю минуту глаз от своих часов, рванулся вперёд, за ним, как и договаривались, побежали все. Несясь через кусты лошадиными прыжками, Николай почему-то не отрываясь смотрел на плывущий в трёх метрах впереди автомат в руках москвича. Тот мчался рваным бегом, прыгая и шарахаясь в разные стороны, но автомат именно плыл, почти не меняя своего положения.

Сзади и с боков топотали и дышали, задыхаясь, буквально в шаге позади Шура с Ирой тащили за собой девчонку из Гусь-Хрустального – с такой скоростью и целеустремлённостью, что дистанция до развернувшихся в короткую цепь спецназовцев даже не менялась. Глаза у них были… Не дай бог такое увидеть… Игорь пёр как танк в двух метрах справа, даже не затрудняясь обегать отдельные кусты, а проламываясь прямо сквозь них. В руке у него был топор – прихватил откуда-то из дома. Увидеть всё это заняло секунду, и Николай снова наддал, раздирая воздух выставленным вперёд штыком, выписывающим восьмёрки на уровне его глаз.

Кто-то заорал, собственное глухое, не успевшее ещё охрипнуть дыхание прервалось, и кусты вдруг кончились. Не успев подумать вообще ничего, Николай перепрыгнул через кювет на дорогу и, сделав ещё несколько прыжков, остановился, непонимающе глядя на бегущих навстречу кричащих людей. До них было метров тридцать, и стреляли, кажется, почти все. Потом люди начали падать. Единственной оформленной мыслью, задержавшейся в мозгу студента, застывшего среди раздирающих воздух пуль на мгновение, достаточное для того, чтобы быть осознанной, было то, что он наконец-то окончательно сошёл с ума. Вокруг выло и грохотало выстрелами, спереди рвануло несколько гранат от подствольников. Так и не понимая происходящего, он посмотрел на спецназовцев, «Гиви» и радиста, вдруг оказавшихся сзади, с другой стороны от него, – но не разглядел почти ничего, кроме плюющихся огнём автоматных стволов в их руках.

Стволы ходили влево и вправо, размечая пространство пунктиром коротких, почти слитных очередей, и только тогда, странным и сюрреалистическим «проколом» осознав происходящее он начал поднимать свой собственный автомат. И тут же, опять каким-то рывком, всё вдруг кончилось. Это было настолько ненатурально, что мысль о собственном безумии показалась Николаю даже какой-то успокаивающей. Только что, когда он стоял, как дурак, оцепенев, посреди дороги, на них набегало человек двадцать, – и буквально через одну или две секунды – никого, кроме десятка неподвижных тел. Открыв рот, Николай снова обернулся к «москвичам». Те стояли точно так же застыв, как и он сам, напряжённо вглядываясь в пространство за его спиной. Сзади Николаю отвесили мощнейший, с оттягом, пинок – и только это, что называется "наконец-то" включило его в происходящее.

Все снова куда-то бежали, сзади кто-то выл и орал, но теперь по сторонам мелькали не кусты, а заборы. Только уже на бегу, выталкивая себя ногами вперёд, бывший бригадир «Спарты», казавшейся сейчас далёкой и ненастоящей картинкой из прошлого начал понимать произошедшее. Он даже не успел передвинуть предохранитель. Бегать с оружием на боевом взводе можно только если оно поставлено на предохранитель, тем более бегать так, как сейчас – но растеряться до такой степени было страшно. Среди мешанины чувств, плещущихся в голове, пронизываемых ярчайшими картинами проносящихся мимо деталей, и в первую очередь – мотающейся в разные стороны дорогой, чего только не было, но стыда так и не появилось. То ли потому, что произошедшее было настолько ирреально, что не дошло, на самом деле, до сознания полностью, то ли от переполнения другими ощущениями. Секунды – и десяток не шевелящихся тел. Невероятно. За прошедшую ночь весь навеянный стандартными стереотипами пиетет к «тому самому, настоящему» спецназу куда-то выветрился из мозгов бывшего недавно впечатлительным гуманитарием Николая под тяжестью бега и груза. Но после произошедшего он ощутил в себе способность поверить во что угодно, в любой газетный бред. Эти бойцы действительно были настоящими.

– Вправо! – сорванным, сиплым голосом скомандовал «Гиви», и они все синхронно повернули за командиром, почти не растянувшись, как стая. Николай, зная, каких сил стоит сказанное на бегу слово, ощутил тёплый толчок в сердце – будто кто-то погладил рукой.

За прыгающим забором мелькнуло чьё-то перекошенное лицо, бегущий почти рядом снайпер, не останавливаясь ни на секунду, проводил его плавным движением ствола, и лицо исчезло, будто провалилось за штакетник. Быстрее. Ещё быстрее. Сзади послышался стон, через секунду Николай нашёл в себе силы обернуться, коротким разворотом ноющей уже до крика шеи послав взгляд влево, к ядру бегущей группы. Ирочку рвало на ходу, она мотала головой и от этого брызги летели во все стороны, но на лице у девушки было такое выражение, что стало ясно – бежать она не прекратит даже если её начнёт и диареить. Сложно было представить раньше, что фигуристая и умная хохотушка способна мчаться столько времени сквозь стрельбу и смерть, не снижая темпа бега и не пытаясь даже выпустить руку тащимой за собой девчонки-рабыни, чтобы вытереть потёки рвоты с подбородка. Страха в её глазах не было ни на грош. Можно позавидовать.

Село́ уже почти кончилось, ровные ряды разнотипных заборов как-то разом ухнули за спины, и хотя дома вокруг стояли достаточно плотно, но это была уже окраина.

– Сюда! – опять скомандовал командир «москвичей», бегущий на острие толпы, как-то самопроизвольно построившейся в подобие ромба. Помнивший расположение домов Николай чуть не взвыл, потому что это было неправильным – здесь, в лабиринте мелких проулков легко можно было застрять. Но навстречу им из пространства между двумя одноэтажными домами выскочили сразу две пригнувшиеся фигуры с сером. Как ни прыгало всё перед глазами, но в этот раз Николай среагировал мгновенно, кувыркнувшись вправо и освобождая директрису стрельбы бегущим за ним и направляя свой собственный ствол в сторону затормозивших силуэтов. То, что сквозь шум в ушах к нему пробился дикий вопль в несколько голосов: «Свои!», и более того, то, что он успел дойти до отупевшего сознания, было очень и очень большим везением – лишние полсекунды, из-за которых он не успел открыть огонь, были потрачены на ещё одно движение – дотронуться до предохранителя. Испугаться того, что чуть было не произошло, Николай просто не успел, да и не смог по-настоящему. Поднявшись на ноги, и даже не взглянув на запульсировавшие под тканью набухающими ссадинами колени, он снова побежал вперёд, за развернувшимися в короткий двойной фронт спецназовцами, старясь растянутым рывком занять своё отвоёванное место в строю.

* * *

Получив обратно сразу двух своих бойцов целыми и невредимыми, Вадим наконец-то смог выделить отчаянно нужные стволы в головное и тыловое охранение. Если бы у него было ещё хотя бы несколько людей, хотя бы еще пара… В таком жутком, почти безнадёжном цейтноте он не бывал очень и очень давно. Да, студенты пока держатся выше всяких похвал, но по всем признакам сдавать они начнут уже вот-вот, и тогда выбора не останется совсем. Без студентов он выскочил бы из села напрямик, отослав снайпера с прикрывающим стрелком не на отвлечение нохчей, а вперёд – перехватить седловину, по которой можно быстро уйти через холм, а уж там – у кого ноги длиннее. Но с десятью сопляками такой номер не пройдёт, через пятнадцать минут их обтекут с флангов и задавят огнём. Прижмут к земле, подтянут хотя бы пару единиц тяжёлого оружия – и всё, конец. Выживших не будет.

До ставшего после поворота ситуации точкой невозвращения Т-образного перекрёстка, отмеченного каким-то деревянным сараем, оставалось несколько сотен метров. Перед каждой операцией всеми ими наизусть заучивались карты любой степени достоверности и давности из покрывающих будущий участок работы и его окрестности. Удачно сложившееся сочетание случайно обнаруженной туристической карты ещё советских времён и вовремя проведённой аэрофотосъёмки позволило разработать хороший вариант маршрута отхода – в сторону, прямо противоположную той, откуда они пришли. Причем маршрут, придуманный независимо от «проводника» и не завязанный на него – что еще вчера тоже считалось немаловажным.

Теперь же опустевшая шашлычная, к которой когда-то стремились оголодавшие туристы, была важна для них и как репер, и как символ – очередная, которая уже по счёту на пути, точка отсчёта. Если их догонят или хотя бы просто начнут доставать огнём, то надо будет возвращаться в стоящий прямо наискосок от бывшей шашлычной крайний дом села, судя по всему, кирпичный – этого по результатам фотосъёмки определить не удалось, но он был слишком высок для саманно-глиняного. Дом должен был оказаться крепким, а кроме того, выходил окнами сразу на две дороги. В нём можно какое-то время продержаться с лучшими шансами, чем в том доме, откуда они ушли. А пока есть работающее радио, из него можно навести на проклятый гадюшник бомбово-штурмовой удар. Если повезёт. Если три раза поклявшееся офицерской честью московское начальство не продаст их в очередной раз – то ли немедленно после их ухода, то ли в самый последний момент решив, что риск услышать от Президента и оккупировавших страну своры либерастов слова о «недопустимости обострения» и «немыслимости прямого применения военной силы против собственного народа» будет гораздо важнее, чем гибель какой-то там группы спецразведки и каких-то там студентов…

Есть и второй вариант. Если они успевают проскочить перекрёсток, то ещё метров через пятьсот выбираются за недлинный, но крутой отрог холма, который будет трудно обойти сверху, и за которым их будет ещё труднее взять в лоб, не рискуя положить половину бойцов села. Там можно будет попытаться уцелеть. Если морская пехота, уже который час бегущая к ним через холмы, не опоздает, или опоздает ненамного, то их шансы резко повысятся. В рейд из состава ДШБ вышли почти тридцать человек. Сколько нужно оставить для охраны и эвакуации вынутого из села «бобра», о ценности которого моряки понятия не имеют, придется решать их командиру – но этого человека Вадим знал, и его решения вполне мог предугадать. Майор-разведчик, при всех его профессиональных недостатках, был настоящим русским солдатом, во всех лучших смыслах этого избитого и затасканного до потёртостей выражения. Умелый, надёжный, с нюхом сыскной овчарки и с руками по локоть в крови тех, кто становился на пути его подразделения. Если он сумеет привести им на помощь десять или даже двенадцать своих солдат – группа выкарабкается. Или хотя бы кто-то из нее. Хотя бы до следующего раза. Или пусть хотя бы уцелеют пацаны с несчастными девчонками. Хоть кто-то. Пожалуйста…

Следуя за вырвавшимся вперёд дозорным, группа из полутора десятков человек проломилась через жидкий осинник и ворвалась в русло ручья, петляющего в тени деревьев. Разбрызгивая воду и на ходу черпая ее ладонями, они промчались по ручью всего метров двадцать, потом он начинал делать такую крутую петлю, что нужно было выбираться на другой берег.

– Подождите!

Ира с девчонкой наконец-то упали, обе вместе. От топота бегущих ног и плеска воды шум стоял как в тоннеле метро, но их услышали и подхватили – и бегущие следом, и вернувшиеся.

– Брось топор! – попросил Николай Игоря – задыхающийся, мокрый и потный с головы до ног, и снаружи и изнутри кокона камуфляжной куртки. – Брось, легче же будет! Помогай!

Они ухватили уже поднявшихся девочек за руки и поволокли вперёд – каждый свою. На просьбу Игорь так и не ответил, хотя ответ напрашивался. Вряд ли грубыми словами можно было здесь кого-то обидеть, просто берёг силы.

Дорога открылась неожиданно – сразу по верхней кромке подъёма, заросшей чахлыми кустиками непонятного происхождения. Когда Игорь с Николаем и тащимыми в дополнение к собственному бегу девушками, задыхаясь, выбрались наверх, обогнавшие их студенты и бойцы уже подбегали к смутно чернеющей слева коробке сарая. Дожидался отставших только «Трюмо» – да ещё один «москвич», рыча, брал подъём огромными скачками, приотстав лишь на метр.

– Давай! – это короткое слово Николай буквально выплюнул в маску, вместе с вязкой, вонючей слюной, скопившейся на разбухшем и жестком языке. Слишком долго всё это длилось, слишком много пришлось этой ночью бегать, пусть даже как-то подготовленному, но не слишком, в общем, сильному человеку. Уже на первых после подъёма метрах, даже выпустив выдернувшую руку Иру, Николай осознал, что силы кончились совсем и сразу. Поэтому мысль о том, что можно остаться здесь и героически прикрыть огнём отход остальных, неожиданно показалась ему такой соблазнительной, что даже захотелось высказать её вслух. Разумеется, его усталость не волновала ни тех, кто продолжал бежать вперёд, ни тех, кто мог догонять их всех сзади. Ещё одно «разумеется» было в том, что очередной навеянный кинофильмами штамп был для него слишком, через край, напыщен, а значит правильным быть не мог. Страх исчез совсем, ушёл, спрятавшись под жгутами пляшущей в сосудах крови, но слишком поздно – сил для того, чтобы как-то это равнодушно осознанное ощущение использовать уже не осталось. На очередные десятки метров хватило сложного смешанного чувства, состоящего из злости и гордости. Потом, слишком быстро, захотелось просто упасть, и осталась одна гордость.

У сарая, когда-то зелёного, а теперь буро-чёрного от разъедаемой дождями краски их, слава богу, дождались. Очередное «Вперёд», очередные сотни метров. Пыль с грунтовки, поднимаемая бегущими. Ноги вдруг заплелись, и в эту самую пыль Николай повалился лицом. На этот раз ухватили и подняли его, потом, через какие-то секунды, ещё одного упавшего и уже не хотевшего подниматься. Сзади дробно и серьёзно застучало – недалеко, но приглушённо. Оказывается, они уже прошли изгиб дороги, и от села растянувшуюся, подгоняемую спасителями толпу бывших рабов, теперь отделяла негустая цепочка пушистых тутовых деревьев, высаженных вдоль придорожных канав. Роскошь.

Задыхаясь хрипом, закатывая глаза, Николай ещё наддал, стараясь удержаться хотя бы в хвосте растянутого бегом строя. Четыре месяца назад он выиграл университетское первенство в беге на три километра. На восьми он давил мужчин с большим отрывом, но пара девиц-кээмэсов делала его без больших проблем, так уж совпало. Сколько стандартных для ориентаторов восьмикилометровых дистанций было пройдено галопом за эту сумасшедшую ночь, он даже не представлял – но зато очень хорошо понимал того гоплита-грека, который умер, пробежав в полном доспехе, с копьём и щитом, первый в мире, названный потом в честь него марафон… Этого безымянного мужика, вырвавшегося с заваленного окровавленными телами поля, оставив позади заглушающий крики умирающих многоголосый, не сдерживаемый ничем вопль победителей, Николай обнял бы сейчас как брата. После такого можно умереть…

* * *

Темп. Ещё темп. Каждый метр, лёгший под подошвы бегущих, стоит месяца жизни для тех, кто останется жив. Скоро это определится. Вы спрашивали, почему спецназовцы почти не курят? Вот именно поэтому… «Диверсант должен стрелять, как ковбой, и бегать, как его лошадь». Такое говорили про десант, такое они и сами говорят про себя. По крайней мере, самого Вадима готовили в одном и том же училище с офицерами ВДВ – и те, и другие считались элитой. Что от них осталось теперь, что осталось от их веры в свою нужность?.. «Голубые береты», гордые молодые ребята, знающие, что им предстоит ответить на принятый пограничниками первый удар рванувшихся вглубь рассыпающейся, шатающейся страны китайских дивизий или бронированного катка НАТО, прослоенного бригадами и батальонами дорвавшихся до щенячьего счастья лимитрофов. Тех самых «братьев-славян», давно снёсших памятники «кровавым русским оккупантам» над заполненными тысячами строчек плитами братских могил лёгших за их свободу русских, украинских, татарских, белорусских, узбекских солдат… Стремящихся урвать свою долю, когда наконец-то опять придёт их черёд… Почему это понимает так мало людей? Почему сытые, наглые, довольные люди, вдруг заполнившие наши улицы, смотрят на нас, на наши погоны и кокарды с орлами с презрением и брезгливостью? Почему с презрением и брезгливостью смотрят на нас наши собственные генералы, в жизни не бывавшие под огнём, никогда не видавшие, как выглядит то мгновение, когда пуля вырывает клок мяса из спины человека, идущего в атаку рядом с тобой? Кто в этом виноват?

Вадим видел, что им осталось недолго – как видел и то, чего не понимали ещё окончательно выдыхающиеся, сжигающие в беге последние крохи энергии студенты. Их понемногу доставали. Пока даже не огнём, автоматчик позади уже не мог стрелять прицельно. Он просто лупил длинными очередями в том направлении, куда они ушли, – не слишком заботясь о цене патронов, привлекая к себе внимание и ориентируя остальных, уже растягивающих по сторонам крылья отдельных групп и пар. Теперь в село уже не вернуться, точка принятия решения осталась позади навсегда. Остались метры и минуты, пусть даже тысячи метров и десятки минут.

Сколько ещё продержатся дети? В здешних горах те модели раций, в которые можно говорить на бегу бесполезны, а развернуть сейчас большую, которая достанет или прямо до морпехов или до их связи на точке, уже невозможно. И это при том, что спецназ ГРУ может позволить себе вообще любую технику – на десять, пятнадцать, двадцать лет более современную, чем нормальные армейцы.

Мир вокруг колыхался и смазывался, и на бегу Вадим нервно ощупал оружие рукой. Надёжнейший «Калашников» с подствольником – который он, как командир группы, мог, наверное, и не брать. Для штурма автобуса или вертолёта, для работы в помещении Вадим предпочёл бы не слишком ещё частый даже в спецназе двухкилограммовый «Бизон-2», не похожий вообще ни на что. Если место, где поработали «Бизоном» посещает судебный эксперт, он начинает биться головой об стену в попытках понять, откуда там взялись двадцать человек с пистолетами Макарова. Как пистолет-пулемёт для неглубокой ниши спецопераций, то есть при надлежащем уходе, «Бизон-2», творение Калашникова-младшего, пока не имеет себе равных. Но вот в поле… Слишком деликатная механика для такого количества песка и пыли, для дождя и текущего по рукам пота. Если он откажет, то с пистолетом много не навоюешь. Как хорошо, что Калашников-старший ещё жив…

Ещё сто пятьдесят или двести метров. Бегущий впереди стрелок с «редким» в их группе и вообще поколении именем Сергей и не менее редким прозвищем «Хохол», вдруг останавливается. Затем он, пригнувшись, взбегает метра на три вверх по склону – и распрямляется, делая в их сторону несложную серию жестов. Во-первых, непосредственной опасности нет, во-вторых их никто не встречает. Вадиму хочется выплюнуть скопившейся во рту металлический вкус – но слюна, как и вода, кончилась уже давно.

* * *

Отрог холма вытянутым травяным языком проплыл слева. Услышав команду «Гиви», сначала Сергей с Антоном, а потом и все остальные упали на землю, тут же начав расползаться в стороны. Добежавший со всеми остальными Николай попытался упасть на землю там же, но его ещё хватило на то, чтобы понять жесты командира и отбежать ещё метров на десять, рухнув за какое-то укрытие, образованное складкой местности. К этому моменту лежали уже почти все. «Трюмо» опять начал разворачивать рацию и крутить головой, потом чуть ли не на четвереньках взобрался на пару метров вверх по внутреннему, защищённому склону. Командир «москвичей» отдал какую-то команду добежавшему первым спецназовцу и полез вслед за радистом. Было видно, что спецназовец поднялся, согнувшись и держа руки на коленях, постоял в этой позе несколько ударов сердца, а потом снова сорвался с места. Николая поразило, что автомат в руке бойца плавно плыл над землей, а ноги при беге он выбрасывал как спринтер – и это после всех уже пройденных дистанций.

Проводив бегущего взглядом, он снова упал лицом в кочку, не пытаясь даже повернуться поудобнее. Боль в вывернутой шее сейчас стоила гораздо меньше, чем счастье испытываемое от полной неподвижности. Прижатая к жухлой траве диафрагма пыталась трепыхаться, но устал он слишком сильно, чтобы заботиться ещё и о ней. Надо было, наверное, посмотреть вокруг, и если «москвичи» начали окапываться, то стоило заняться тем же самым… Ох… Мысль о том, что окоп в чистом поле – глупость, выглядела слишком соблазнительно, чтобы отбрасывать её сразу, и некоторое время Николай любовался тем, как она переливается и блестит. Потом он всё же приподнял голову и огляделся.

Первым, что ему удалось заметить, была удивительная сцена в трёх метрах впереди: «Гиви» нежно прочищает снайперу Сергею глаз косметической салфеткой. Челюсть у привыкшего, кажется, уже ко всему Николая на секунду отвисла на ноющих мышцах, и тут же подобралась назад.

– Лучше? – тихо произнес старший «москвич» и снайпер, промаргиваясь, кивнул. Уфф… Ну да, конечно. Если чистых носовых платков нет, а руки по локоть в сантиметровой корке пыли и грязи, можно вылизать соринку и языком, но раз москвичи такие запасливые, то ничего лучше здесь и не придумать. Песчинка или мелкая мошка в глазу, да ещё у снайпера, в таком положении, как у них, стоит очень дорого.

«Гиви» заметил взгляд Николая и улыбнулся. Все вокруг были заняты: смотрели назад – если это были спецназовцы, или вперёд, как упали – если это его студенты. Оттуда, спереди, нарастал топот. Рельеф с той стороны чуть понижался, и сначала показался только столб пыли, и уже потом появились бегущие к ним люди – свои, славяне, в камуфляже и с оружием. Лежащий сбоку «Второй Шура» буквально всхлипнул. Глаза у бегущих были вытаращены, лица превратились в серые маски изборождённые дорожками текущего пота, выглядящими почти как индейские татуировки. Их много. Гремя снаряжением, прибежавшие упали вокруг и тут же начали сложное передвижение по-пластунски, одновременно расползаясь в разные стороны. Кто-то из «москвичей» – наверняка сам «Гиви» – отдавал распоряжения короткими резкими фразами, но смысла их Николай просто не понял. Потом он увидел то, что прибежавшие принесли с собой и теперь пристраивали по одним им понятным принципам, направляя в сторону уже скрытого в низине села. Вид по крайней мере двух пулемётов, водруженных на шкафоподобных мужиков в чуть более тёмном, чем у самих спецназовцев, камуфляже вызвал у недоаттестованного лейтенанта запаса медслужбы ВМС что-то подобное на психический оргазм. Судя по тем лицам, которые он увидел вокруг, его ощущения разделяли все без исключения, и воздух начал буквально искриться от счастья.

– Морпехи? – спросил Николай быстро проползающего мимо парня помоложе других, и когда тот на ходу сделал утвердительный жест бровями (оказывается, такое тоже бывает), пополз за ним, выталкивая перед собой автомат.

Добравшись за минуту или полторы до какой-то понятной ему точки в пределах проборождённой водой десятисантиметровой канавки у противоположного края грунтовой дороги, по которой они прибежали, морской пехотинец, облизывая губы и не переставая тяжело дышать, начал расчищать перед собой пространство, короткими движениями кистей отбрасывая в стороны мелкие камешки и веточки. Ползущий Николай отстал от него всё же не намного, и начал делать то же самое, устроившись рядом. Судя по всему, моряк принял его, грязного и вонючего, в насквозь пропотевшем камуфляже, за одного из спецназовцев. Устроив свой автомат поудобнее, он сунул Николаю руку:

– Ларик.

– Колян.

Тот кивнул, имя его устроило, а ругаться на слишком близко, вопреки правилам, расположившегося бойца он не стал – по возрасту Николай вполне тянул как минимум на лейтенанта. На самом морпехе знаков различия не было, но он Николаю показался всё же не офицером. «Ларик». Странное имя или даже прозвище для парня, обычно так зовут девушек лет до двадцати. Впрочем, в австралийских диалектизмах встречается слово «ларрикин», то есть молодой хулиган. Физиономически это подходило, так что надо будет потом спросить.

– На двести метров! – передали сбоку не слишком громкими, но отчётливыми словами, отправленными по изломанной цепи лежащих.

– На двести метров! – так же приглушённо и разборчиво передал влево Ларик. Оказывается, слева от них еще кто-то был.

Николай вытянул голову вперёд и чуть не застонал. С той стороны, где оставалось село, к ним такой же цепью, по самой дороге, а также слева и справа от неё в несколько рядов бежали люди. Человек по крайней мере сорок – и бежали умело, явно в хорошем темпе. Сжав зубы, Николай попробовал выставить прицельную планку на те же указанные двести метров – но она, как оказалось, заросла грязью. Ладно, плевать.

Ларик обернулся и подмигнул. Лицо у него неожиданно оказалось наполненным эмоциями, и по крайней мере внешне главенствовала среди них чуть ли не радость.

– Сейчас мы их, а?

Он отвернулся к своему автомату, даже не дожидаясь ответа, и Николай вжался в землю и закрыл глаза, чтобы не давить на собственные нервы открывшейся картиной. Что будет дальше, он просто не представлял. Но с закрытыми глазами неожиданно оказалось ещё хуже, и после нескольких попыток выбрать, то, что меньше всего действовало на психику, он просто перестал фокусировать взгляд на бегущих, тупо дожидаясь команды. Двести метров – слишком много для того, чтобы уложить всех бегущих к ним сразу – да это, наверное, было невозможно в любом случае. Думать, почему «Гиви» и командир морских пехотинцев выбрали именно эту дистанцию, он не смог – просто потому, что ни одна формулировка не задерживалась в голове дольше, чем на секунду, и поэтому просто ждал.

Дальнейшее неожиданно оказалось простым. В тот момент, когда бегущие казались Николаю уже не в двухстах метрах, а максимум в шестидесяти, последовала короткая и резкая команда, вслед за которой все одновременно открыли огонь. Пулемёты рявкнули, выпустив из себя отрыжку длинных очередей, стук автоматов на мгновение заглушил всё и тут же смолк, а к бегущим пронеслось полудюжины гранат из подствольников, блеснув перед цепью хлопками разрывов, и тут же стало значительно тише. По сторонам было слышно звучное, возбуждённое дыхание – и как минимум половина его принадлежала самому Николаю, прижавшемуся к земле в попытках подставить минимум себя, родного, на «приёмный» конец суматошной стрельбы впереди. То, как быстро расходуются боеприпасы, он теперь знал, поэтому даже когда было можно, добавил в огневую производительность коллектива лишь две или три самых микроскопических очереди. Попал ли он в кого-нибудь, Николай очень сильно сомневался, но на душе стало чуточку легче. Каких-то последних остатков юмора хватило ему, чтобы сказать самому себе, что здоровый коллективизм – это основа психологии человека, успевшего застать расцвет пионерской организации.

Рухнув на землю и постреляв несколько минут вверх и в их сторону, прибежавшие от села люди начали потихоньку отползать назад, достаточно умело пользуясь естественными укрытиями и имеющимися в наличии складками местности. По ним непрерывно долбили негустыми, по 2–4 выстрела, залпами подствольников – и небрежно, как Николаю почему-то показалось, постреливали одиночными. Поднимавшиеся среди изредка мелькающих тёмных тел пылевые столбики и вспухающие то тут, то там разрывы были неожиданно хорошо заметны даже на таком расстоянии.

Через какие-то минуты залёгшие не выдержали и группами по несколько человек начали сначала пятиться на четвереньках, а потом поднялись и бросились бежать почти в полный рост, и тогда поперёк толпы бегущих снова начали справа-налево и обратно ходить пулемётные очереди, подкреплённые одиночными выстрелами «Калашниковых» и отчётливыми сухими щелчками снайперских винтовок. Николай не знал, сколько всё это длилось, и не стреляя уже сам, наблюдал, как короткими рывками, непрерывно теряя людей, какая-то часть бегущих сумела выдернуть себя из под огня и пропала из виду. Вслед тем, кому удалось уйти, прозвучала ещё пара сравнительно длинных пулемётных и автоматных очередей – но это кто-то, скорее всего, просто достреливал магазины.

Выждав ещё с полминуты, «Гиви» и командир группы морских пехотинцев поднялись на ноги, и вскоре все уже снова бежали.

Сложно сказать, сколько всё это заняло времени – скорее всего, минут около десяти. Давно отнятые в пользу какого-то местного пацана, часы на руке недавнего раба взяться сами по себе ниоткуда не могли, и Николаю оставалось только полагаться только на собственные ощущения. Теперь бежать стало немного легче – но это, к сожалению, длилось очень недолго. Проскочив по той же дороге ещё около пары километров, «Гиви» дождался, пока растянувшийся строй соберётся плотнее, и повёл их вверх.

Метров через пятьсот непрерывного пологого подъёма жёлтая клокастая трава под ногами начала сменяться на кусты, располагавшиеся всё плотнее, потом из них полезли и деревья. Хотя холм, вершину которого уже не было видно за тёмными кронами, они в этот раз брали не в лоб, подъём постепенно замедлился, и Николаю показалось, что «Гиви» занервничал. Два с лишним километра быстро съели всё, что успело накопиться в мышцах за время короткого отдыха, и непрерывное, подстёгиваемое всё более резкими командами ускорение за какие-то минуты снова вымотало его самого и большинство спасенных пленников. Страшно представить, какой темп движения предложили бы моряки, не беги они сами по этим чёртовым холмам целые часы до того, но и имеющегося хватало на всех.

Склон впереди чуть очистился – то ли от сдувающего деревья ветра, даже сейчас стегавшего задубелую и стянутую обезвоживанием кожу, то ли от того, что сосны здесь сменились ободранными лиственницами, и на мгновение в просвете меж деревьями мелькнул гребень холма. Когда бегущие широкой цепью моряки и спецназовцы, оторвавшиеся от основной массы рвущих на подъёме жилы студентов уже метров на двадцать, чуть изменили направление движения на более пологое, это ещё успело принести секундную радость от срезанных из-за отставания метров. Последующее, как это обычно и случалось в последние дни, оказалось для Николая страшным и неожиданным. Мчась среди своих, он увидел, как скользящие среди стволов фигуры начали исчезать из виду, падая на землю – и, сообразив, что происходит, сбил с ног двух бегущих рядом ребят, повалившись вместе с ними за какой-то валун, выставив перед собой ствол автомата и накрыв предохранитель подрагивающими пальцами. Повернув голову, он успел ещё увидеть, как отставшие от него на подъёме ребята падают и расползаются в стороны, повинуясь отчаянным жестам нескольких видных со спины моряков, и через несколько секунд нарушаемая до этого только собственным топотом и хрипом тишина схлопнулась, сменившись на одновременный крик десятков людей и стрельбу, жутким, барабанным щёлканьем раздирающую ветки вокруг.

Подавляя в себе желание вскочить и что-то делать, Николай ждал, и достаточно быстро оглушающая стрельба в двух-трёх десятках метров впереди начала затихать. Автомат в руках, конечно, сам по себе наводил на мысль, что просто так лежать не нужно, но на собственное умение стрелять недоучившийся медик полагался теперь настолько слабо, что ему хватило ума выждать ещё немного. Остальные ребята последовали его примеру.

Знакомый звук рванувшей где-то слева гранаты от подствольника и тут же – нескольких длинных, на полмагазина, автоматных очередей заставили Николая сначала изо всех сил вжаться в землю, а потом приподнять голову. Метрах в двадцати от него на нескольких залегших на склоне холма «москвичей» и морских пехотинцев, стреляя, набегала беспорядочная цепь смутно знакомых людей в тёмно-зелёном камуфляже, сгорбленных от бега и тяжести висящих на плечах разгрузок. Уже вскочив на ноги, Николай увидел, как вырвавшийся вперёд бородач, размахнувшись на бегу, жутким ударом сшиб поднявшегося на колено парня, пытающегося присоединить магазин к своему автомату, и тут же кто-то другой, метров с пяти выстрелив в упавшего, сам встал на одно колено, широко обводя стволом пространство перед собой и опустошая магазин в длинной, на несколько полных секунд, очереди. Воздух выл и гудел от криков и стрельбы, кто-то попал в ещё одного бегущего, и тот опрокинулся назад, крича и пытаясь зажать рукой невидимую рану.

Мгновение Николай стоял в том же оцепенении, что и в прошлый раз, но теперь все то, что копилось в нём долгие недели, рванулось наружу одной багровой, застилающей глаза волной, чуть не сбив его с ног. Из глотки недавнего раба выплеснуло дикий, перемешанный с воем вопль, и он кинулся вперёд, выставив перед собой увенчанный отточенным штыком автоматный ствол, давя на спуск и не переставая кричать что-то бессвязное, не имеющее никакого смысла. Каждый удар крепко зашнурованных ботинок об летящую полосу земли выталкивал Николая ещё на метр вперёд, и с каждым таким ударом его всё глубже захлёстывало в то, что ринулось из подсознания ненормальным, сияющим и искрящимся фоном к лежащему впереди. Десятки поколений русских воинов, проведших свою линию до его молодого тела вырвались из каких-то глубин, и их чувства, вместе с шипящим потоком кровяных телец хлынули из мельчайших пор лабиринта костного мозга, напитывая кровью мышцы. Сжимающая винтовку рука порт-артурского пехотинца, молча ждущего японской атаки на дне залитой водой и кровью траншеи; кисть кавалергардского унтера, заносящая холодный метровый клинок над перекошенным лицом прикрывшегося от удара австрийского фенриха; разодранное пулей плечо лейтенанта-сапёра, рваными движениями ножниц ломающего нити проволоки под струями прижавшего вляпавшуюся разведгруппу к нейтралке пулемётного огня – всё это теперь было им. С рёвом и воплем Николай вонзился в водоворот мельтешащих, топчущихся и ломающих друг друга людей, отведя автомат назад для максимального разгона штыка. Кто-то выстрелил в него почти в упор, и веер пуль обжёг периферийное зрение, но он даже не остановился, перепрыгнув через падающее тело, и продолжая двигаться в хаосе режущих, бьющих и стреляющих. В глазах мелькнуло недоумевающее, почти детское изумление на лице оказавшегося рядом парня, оседающего под ноги бородача, вся одежда которого, казалось, состояла из одних карманов. Морпех, пытающийся выдернуть окровавленными пальцами из тела странное, мешающее, чужое, глядел снизу вверх, уже падая, но ещё не понимая произошедшее, и Николай перепрыгнул через него, тоже выстрелив куда-то в пространство перед собой и с лязгом скрестив сухо ударившее по связками оружие с автоматом уже развернувшегося к нему Анзора.

– Анзор!!! – прокричал он в чёрное лицо, и этим криком, оскаленными зубами в глаза как-то сбил, оттолкнул его. Ничем иначе нельзя было объяснить то, что мощный, перетянутый витыми жилами боец вдруг споткнулся в движении и автомат его отлетел в развернувшихся руках.

Без промедления, Анзор крутанулся на месте, нанося удар сбоку-снизу, и в этот раз Николай едва ушёл от выпада, вытянувшись вверх и пропустив дугообразное движение матового острия мимо своего тела. С лязгом и стуком их автоматы снова столкнулись, и поднятое колено чеченца чувствительно ударило ему в бедро, затем Николай снова нанёс удар. Всё это длилось секунду, очередной его выпад был отбит вниз с такой же силой, с какой наносился, и его развернуло и повело вбок. Анзору не хватило сантиметров, чтобы дотянуться штыком до натянувшихся в жгут шейных мышц и сосудов, когда Николай, крутанувшись полупируэтом, марионеткой на вертикальных нитях, правая рука – правая нога, ударил его в незащищённый, открывшийся бок.

Чеченец почти бесшумно, с хрипом «гакнул», пытаясь сдёрнуться с уходящего всё глубже в тело лезвия, но бывший раб, что-то воя на своём языке, всё давил и давил клинком, одновременно разворачивая его в сторону и приподнимая вверх, на цыпочки. Уже запрокидывая белеющее лицо, Анзор непослушными руками попытался удержать свой автомат и развернуть стволом к противнику, когда его отпустило и тут же почти уронило на истоптанную землю. Одним длинным, хищным движением выдернув штык из опустившегося на четвереньки врага, Николай переступил ногами и вонзил лезвие в его шею. Хлынувший, наконец-то, поток чёрной, блестящей крови, фонтаном ударил из раны, которую раскрыло весом падающего уже совсем безвольно тела, залив руки наклонившегося в выпаде считавшегося недавно рабом русского парня, и почти тут же иссяк. Тело Анзора с громким, оглушающим стуком ударилось о землю, сразу пропитывая её на сантиметры в глубь горячим и солёным.

Выдернув штык и разогнувшись, Николай дико огляделся, но к этому времени всё вокруг уже кончилось – рукопашный бой вообще обычно весьма скоротечен. Господи… Сотрясаясь от непонятной дрожи, он ухватывал окружающее отдельными фрагментами, даже не собирающимися складываться в цельную мозаику. Оказавшийся всего метрах в пяти за спиной Игорь, зажимающий рукой со всё ещё стиснутым в ней топорищем другую, по которой обильно течёт кровь из длинного пореза. Кровь вокруг. Под ногами – раскинувшее руки тело, грудная клетка вскрыта сверху донизу. Вам когда-нибудь приходилось видеть рубленую рану груди, нанесённую топором? Не приходилось? Вам повезло…

Несколько выстрелов рядом, одиночных или короткими, в два-три патрона, очередями – морские пехотинцы быстро добивали раненых. Кусты и отдельные деревья на склоне холма не давали осмотреть всё, и несовпадающие просветы в них накладывались друг на друга как рябь на воде. Спецназовец, имя которого Николай забыл, лежащий на земле, пытающийся приподняться, шевелит губами, водя зачем-то руками перед лицом. Чёрный от крови капюшон куртки вскрыт и висит сбоку лохмами, сквозь дыру видны мокрые волосы. Не поднявшись, боец повалился обратно, снова начал плавать руками. Непонятно откуда взявшийся Груздь сидит на земле, хватая воздух ртом, лицо бледное. Крови не видно – то ли ногой ударили, то ли прикладом. Ещё тела. Ещё. Морской пехотинец лет тридцати, с выражением жуткой, смертельной опустошенности на лице, пошатываясь, проходит между деревьями, пинает ногой неподвижное тело, приподнимает бессильно свисающий с руки автомат и стреляет в лежащего. В стороне кто-то с надрывом блюёт – белорусы называют такое «драть козла». Кто-то стонет.

Придя, наконец, до какой-то степени в себя, Николай извернувшись и выступив из лужи, липкими пальцами выдрал из нагрудного кармана индивидуальный пакет и шагнул к Игорю. Тот поднял лицо и выпустил топор из руки под ноги, зажав протекающую сквозь пальцы рану ещё сильнее. Освободив свою правую руку от перекинутого на спину автомата, Николай начал раздирать оболочку пакета ещё на ходу. Игоря явно шатало, но сесть ему в голову не пришло. Он только моргал, когда с него содрал и откинули в сторону свернувшийся в жгут рукав – располосованный, пропитанный ярко пахнущей кровью. Десмургия – царица полей после окончания боя… Первую настоящую повязку Николай наложил восемь лет назад, а от вида свежей раны его не тошнило вообще никогда.

Спецназовцы и морские пехотинцы стремились покинуть заваленное телами место как можно быстрее, но десять минут ему и остальным дали, иначе было просто нельзя. Обе группы отделались сравнительно легко – если это можно было так назвать, и если считать только тех, для кого всё уже кончилось совсем. Сломанные руки и рёбра, принявшие вражеские удары. Полдюжины рваных и резанных ран. Гемоторакс у закатывающего глаза молодого старшины – штыковое ранение в самый нижний, острый край лёгкого. Касательные, лохмотьями мышц и сухожилий, и сквозные огнестрельные раны конечностей: нарвавшаяся часть банды всё-таки успела открыть огонь. Выбитые скользящим ударом разорвавшего щёку приклада зубы, хорошо ещё, что без перелома челюстей. Человек шесть придётся тащить волоком или нести, включая бойца, контуженного ударом чудом прошедшей касательно и не сломавшей шею пули. Кровь вокруг. Ни одного убитого у своих, слава богу. Десять раз слава. Господи, спасибо тебе за всё… Я живой. Я убил его, а сам – живой. Спасибо тебе, Господи…

* * *

К моменту, когда сводная группа, на время стянувшая раненых в центр, под круговую защиту стволов и разнесённые на полсотни метров посты, двинулась дальше, настроение у её командира не то чтобы повысилось, это сказать было нельзя – скорее, вернулось почти к норме. Один из покалеченных смог идти сам, держа обе сломанные, спасшие его руки в самодельных шинах, прибинтованных к груди. Пять тяжёлых – это уже не шесть. Шесть человек – это была бы почти треть от обеих групп, вместе взятых. И ведь они ещё были чуть ли не в большинстве… Кажется… Будь обошедших их нохчей на шесть-семь человек побольше, неизвестно ещё, сумели бы они завершить бой с таким успехом, или за него пришлось бы безвозвратно платить жизнями. Львиную долю результата принесли морские пехотинцы, но их и было больше, а ограниченная видимость снизила результативность огня спецназа. Нохчи просто обалдели, связываться с русской морской пехотой в рукопашной – глупость, граничащая с безумием, каким бы крутым ты себя не считал – а эти, оставшиеся позади мужики-бородачи, без всякого сомнения, были крутыми. То ли их командир оказался идиотом, то ли у них не было командира, то ли просто не оказалось иного выбора, кроме как принять (да какое там принять, – навязать!) ближний бой, устроив фланговый охват в тот момент, когда русские увязли в огневом контакте с основной частью банды. Хотя и это тоже можно расценивать как везение. Ещё одна минута, и чеченцы сумели бы встретить группу организованным огнём, положив половину отряда или хотя бы передовое охранение за первые три-четыре секунды, когда плотность огня максимальна, а бегущие в полный рост бойцы представляют собой отличную мишень. Впрочем, по уставам, в определённых условиях слабейшей стороне может быть выгоден и встречный, и ближний бой. Но как же он страшен…

Тело делало всё само. Выстрелы и удары внезапно появившихся со всех сторон врагов не достигали цели, а полный магазин «Калашникова» и выработанная годами тренировок и войн способность стремительно и сложно передвигаться, не прекращая стрельбы, позволила Вадиму быстро освободить пространство вокруг себя. Кому-то повезло меньше, кому-то больше, а кому и совсем не повезло. Вадим даже сумел выдавить на лицо усмешку, вспомнив старый учебник тактики. Вводной фразой в нём стояло: «Основная задача штаба стрелкового батальона в бою заключается в своевременном обеспечении личного состава планом…». Курсантами их это ужасно смешило, особенно пришедших после Афгана или с южных рубежей. Если эти ребята, оставшиеся лежать позади, были обеспечены «планом» или его местными аналогами настолько хорошо, что пошли в бой обкуренными… Ну ладно, у чеченцев не выдержали нервы ждать на гребне – или, скорее всего, они просто гнали себя навстречу, ожидая русских далеко внизу, и цепью стекли с холма прямо на спецназовцев и морпехов, вовремя залёгших. Кто их знает, почему они сглупили и не выслали вперёд головное охранение? Неужели были настолько уверены в себе?.. Бесшумками в спины и из всех стволов – в лицо, на уничтожение, с двух десятков метров… А вторые, умелые, которые так не вовремя устроили фланговый охват и только чудом вшестером или всемером не уложили половину его ребят и моряков… Как хорошо, что их было мало…

Теперь они двигались уже вниз по склону, петляя между соснами, засыпающими землю сырыми чёрными иглами. Вадим искоса поглядывал назад: студенты идут дружно и угрюмо, по двое или по трое тащат на себе раненых – на плечах или на носилках из пары крепких палок, просунутых в рукава сложенных в два слоя рубах. Некоторые идут голыми по пояс, наискосок перетянув грудь брезентовыми или кожаными ремнями чужого оружия. Пара человек перевязаны, один перебирает ногами вися на плече другого – сломанные рёбра. Господи, ребята рванули в рукопашную, помогать… Зачем, неужели они не справились бы сами? Дети… Без оружия, голыми руками по двое и по трое рвали за горло, давили глаза, будучи сбитыми на землю – хватали за ноги… Крестовый поход детей… Сюрреализм, почти по Воннегуту. Сам Вадим был моложе их на пять лет, когда убил своего первого врага, но он-то был совсем другим! Чудо, что ни одного из ребят не убили, а ведь это было так близко и так быстро, что никто не мог бы ничего успеть. Божий промысел… Но не струсил ни один, ни один не остался позади… Солдаты, идущие в атаку с криком «мама!». В злобе, в ужасе – но бегущие, не останавливаясь, навстречу вращающейся, топчущей друг друга, рычащей воронке штыкового боя, размахивая подобранными под ногами сучьями и камнями… А ведь студент говорил, что среди них были сломанные рабством. Вот он идёт, тащит на себе аж три автомата, освобождая руки уже его собственным ребятам, лицо красное от натуги, смотрит вверх. Что он там увидел? Глаза, как у Катсусиро[42], рыдающего и валящегося в пузырящуюся от дождя грязь, на колени, после одержанной победы в бойне, после первого зарубленного врага… Этот не рыдает. Шепчет губами. Ни один не струсил… Мать пресвятая, неужели у этой страны есть надежда?

* * *

До площадки эвакуации группы шли ещё час, уже тихо и почти спокойно. Ближе в этом направлении подходящей площадки уже не было, а после всего случившегося обходить село для экономии времени с другой стороны мог только сильно и окончательно контуженный случившимся маньяк. Gefechtskehrtwendung – отрыв от противника, выход из боя. Он бывает и такой: чуть более быстрым шагом, чем обычно. Бежать у них возможности уже не было, поэтому люди Вадима, веером рассыпавшиеся по постепенно лысеющему леску вокруг стянутого в кабаний строй ядра изображали хотя бы внешнее спокойствие.

Может быть, особой нужды в скорости на ближайшее время и не имелось, но передвигаться по вражеской территории не бегом, а размеренным скорым маршем было настолько странно, что это вызывало дрожь. Судя по всему, они перемололи основной местный отряд из настоящих бойцов – на каждого из которых, как обычно, пришлось по несколько крикунов, оставшихся позади. Два с лишним десятка настоящих, опытных, умелых зверей. На какое-то время в этих краях станет потише…

Тем, оставшимся сзади, должно было хватить урока, полученного ещё в самом селе – к этому часу у местных уже вполне должно было хватить времени, чтобы пересчитать тела, которые там остались. Четверо у реки – на счету Сергея и его оптики, часовой и двое у дома – бесшумками, пять или шесть убитых плюс несколько раненых на переходе от дома в бег, тремя «Калашами». У холма, после счастливого обнимания с морпехами – неизвестно, и никогда не будет известно сколько, но там было не до счёта, требовалось бить и бить, просто звуков стрельбы эти ребята уже давно не пугаются. Будь лишние пять минут, прибеги морпехи хотя бы чуть-чуть пораньше, поставь свои МОНки на дистанционный подрыв – не ушёл бы ни один. Да и плевать на это… Молоть живую силу врага должен не спецназ, а артиллерия. Лишь бы на них не навели теперь настоящую строевую часть, вроде «Борза» или «Чабворза», рота которых справится с его бойцами, в их нынешнем состоянии, за полчаса… До вертолётов пятнадцать минут, и они должны успеть… Хотя вертолёты могут пройтись и по своим, такое тоже случалось. Надо развернуть рацию и связаться с самими летунами ещё раз, подтвердить своё местоположение и направление выдвижения, количество людей, индекс согласованной серии опознавательных сигналов.

– Площадка.

Осунувшийся, белый, шатающийся мичман из группы ДШБ возвращается из головного дозора бегом. Почти сорок лет, ему сейчас куда тяжелее, чем другим – но Сергей послал его, сам оставшись впереди. Выживание группы зависит от того, чтобы каждый с максимальной эффективностью делал то, на что он способен лучше других.

– Спасибо.

– Дошли, а?

– Не сглазь…

Мичман честно сплёвывает три раза через плечо и трусцой убегает вперёд – на случай если снайперу спецназа потребуется любая его помощь: или ствол, или ноги. На часах почти восемь утра. Осталось десять минут.

Антон разворачивает рацию: лицо спокойное и серое от усталости, на щеке багровеет свежая ссадина, от которой на подбородок тянутся засохшие дорожки размазанных кровяных потёков. Щёлкает тангентой, передаёт микрофон.

Эфир трещит и смеётся разрядами, где-то выше в горах идёт гроза. Голоса вертолётчиков напряжены, маршрут сложный, и уже не в первый раз по ним стреляют. То, что его ребят, оставшихся в прикрытии морпехов и собственно результат операции эвакуировали с первыми лучами солнца, Вадим знает уже несколько часов. В сумерках, когда им было хуже всего, его вопли о присылке хотя бы пары боевых «Крокодилов» – ходить кругами над селом, давить рёвом винтов на нервы ломящейся в ворота толпы – остались безответными, но не вертолётчиков же за это винить. А нормальных ночных вертолётов в Чечне почти нет… Дожить до утра… До рассвета… В человеческой природе ничего не изменилось за последние шестьдесят лет.

Пять минут.

Лежащие вповалку студенты переглядываясь, начинают подниматься, когда моряки и спецназовцы по одному перебегают сквозь прозрачную опушку в сторону здоровенного поля. Похоже, когда-то здесь что-то выращивали. Вадим машет рукой и командир студентов, кивнув, начинает организовывать своих. Раненый капитан-морпех кричит от боли, когда под его телом прогибаются убогие самодельные носилки, и Николай что-то успокаивающе и неслышно ему говорит. По примеру остальных бойцов он не так и не снял капюшон куртки, и сейчас на лицо парня падают резкие косые тени. Ребята уже держат носилки на весу, дожидаясь, пока на одной ноге, морщась, мимо не проскачет, цепляясь за подставленные плечи, ещё один студент – тот самый, переломанный. Девочка подходит сбоку, наклоняется, целует лежащего капитана в щёку. Вадим отворачивается, вглядываясь в просветы между деревьями. Нет, показалось. Всё тихо.

Одна минута. В воздухе мотаются цветные дымы. На поляне уже собрались все, до опушки больше ста метров. Вертолётов ещё не видно, но в воздухе висит рокочущий стрёкот, он же идёт и из переключенной на динамик рации. Морпехи поставили на растяжках у опушки весь запас мин и гранат, который у них был. У них счастливые лица – даже у тех, для которых окружающее затуманено болью. Сегодня они спасли людей.

Из леса раздаётся одиночный, отчётливый выстрел, потом дребезжащий треск «Борза» – популярной местной самоделки. Вертолёты уже почти над головой, прикрывающие транспортники боевые машины закладывают широкий вираж. Кажется, мы снова остались живы.

Документ 1. Москва.

Вырезка из газеты, вложенная в незаклеенный конверт.

На полях имеется надпись:

«Журналист – идиот. Господи, когда же они поумнеют?»

«…Огромное облегчение, наверное, испытал сегодня каждый из тех, кто всю последнюю неделю с тревогой вглядывался в заголовки газет, вслушивался в слова, которые напряжённые голоса дикторов произносили в выпусках радио– и телевизионных новостей. Всего сутки прошли с того момента, когда бойцы одного из контртеррористических подразделений Федеральной Службы Безопасности России покончили с группой, более недели безнаказанно совершающей теракты на территории России. И дело не ограничивалось одним Волгоградом, – никто не знал, в каком городе может прозвучать следующий взрыв, и в безопасности не мог чувствовать себя, пожалуй, ни один человек. Как хочется радоваться тому, что всё это уже позади, и как хочется надеяться, что весь этот кошмар был в последний раз…

Как ни странно, но о подробностях развязки этого страшного противостояния до сих пор известно очень немногое. Пресс-служба ФСБ не балует россиян информацией в том объёме, который мог бы успокоить изголодавшихся по хорошим новостям людей. Неизвестно даже, кто именно покончил с парализовавшими нормальную жизнь города террористами – знаменитая московская "Альфа", или какое-нибудь другое из подразделений спецназа ФСБ, стянутых на юг страны за последнюю неделю. В разговорах с представителями волгоградского РУВД нашему корреспонденту называли группу "Вега"; есть информация, что в готовности усилить или заменить их там, где потребует обстановка, находилась часть курсантов Новосибирского военного института МО РФ, один из факультетов которого традиционно готовит кадры для спецподразделений ГРУ и ФСБ. Нам сложно представить, что именно могло помешать назвать поимённо бойцов, наконец-то освободивших жителей города и всей страны хотя бы от части той опасности, которая ежеминутно может напомнить о себе. Возможно, на это есть какие-то особые причины, о которых нам знать «не положено». Но пусть, считая от сегодняшнего дня, это будет самой важной из наших проблем!

Итак, что же известно о случившемся вчера в Волгограде? В шесть часов тридцать минут утра сотрудники ФСБ начали скрытную эвакуацию жильцов верхних этажей подъезда одного из домов по улице 8-й Воздушной Армии, к которому относилась ничем не примечательная двухкомнатная квартира на шестом этаже. Похоже, что основными задачами на этом этапе были быстрота и осторожность: так, закутанных в одеяла, напуганных происходящим людей даже не выпустили из подъезда, а попросили провести несколько часов в квартирах на первом этаже, причём спускаться заставили по лестнице – вероятно, чтобы не привлечь внимание террористов шумом слишком интенсивно работающего в столь ранний час лифта.

Известно, что некоторые жильцы даже не открыли сотрудникам ФСБ дверь – в наше время народ недоверчив, и пока за тонкими стенами не раздались звуки самой настоящей стрельбы, оставшиеся в своих постелях люди считали происходящее в лучшем случае глупой шуткой. В любом случае, немалая часть жильцов была бесшумно переведена в более безопасное место. Опасались, что находящиеся в квартире террористы имеют значительное количество взрывчатых веществ, и осознав безвыходность своего положения, могут взорвать их прямо в доме. Следует признать, что судя по количеству убитых в двух предшествовавших терактах людей и по тому, что было найдено в квартире, подобные опасения оказались более, чем обоснованными – и то, что трагедии не произошло следует отнести исключительно на счёт профессионализма бойцов контртеррористического подразделения.

Ситуацию явно весьма осложняло и то, что квартира находилась на шестом этаже девятиэтажного дома, и проникнуть в неё было нелегко; можно было предположить, что заминированной будет даже входная дверь. Но, судя по всему, московские спецназовцы за неделю дошли до такого же белого каления, как и все волгоградцы, и ждать ещё хотя бы несколько часов они не рискнули. Буквально через пятнадцать минут после начала операции полтора десятка закованных в броню и обвешанных оружием бойцов начали спускаться с крыши здания к окнам квартиры, где по полученным в результате спецоперации ФСБ сведениям, находились террористы.

Помимо того, что несколько зданий по улице 8-й Воздушной армии были «отрублены» от городской телефонной сети, на эти минуты в городе была полностью отключена и сотовая связь, поэтому даже если кто-то из затаившихся снаружи наблюдателей-сообщников и пытался предупредить находящихся в квартире о происходящем, это им уже не могло им помочь. Выбив оконные стёкла и забросив в комнаты свето-шумовые гранаты, спецназовцы ворвались вовнутрь. Почти сразу вслед за этим там началась стрельба. Убившим десятки мирных людей террористам терять было нечего, а страх перед возможным взрывом привёл к тому, что бойцы ФСБ не церемонились, без колебаний открыв огонь по бросившимся к оружию.

Интересно, что в квартире находилось явно больше людей, чем предполагалось до начала операции. Четверо оказавших сопротивление террористов были убиты на месте, ещё один оказался тяжело ранен и сейчас находится в критическом состоянии в реанимационном отделении одной из городских больниц; как сообщили нашему корреспонденту – под усиленной охраной. Ещё один получил ранения средней степени тяжести, и к настоящему времени уже доставлен в Москву, где его, несомненно, ждёт немало интересного. Согласно информации, которая содержится в сообщении, распространённом пресс-службой Федеральной Службы Безопасности, трое из четверых убитых в ходе операции террористов были уроженцами Чечни – причём, по крайней мере, один из них легально проживал в Волгограде в течение последних десяти лет. Сведений о национальности и именах остальных пока не даётся.

В квартире, которая, по словам информированных сотрудников ФСБ, служила базой террористов, было обнаружено значительное количество взрывчатых веществ, стрелкового оружия, и боеприпасов. "Мы очень вовремя успели, – сказал в своём выступлении по местному радио высокопоставленный сотрудник волгоградского ГУВД. – Практически в любой день и час они могли попытаться произвести очередной взрыв".

Хочется только заметить, что если этот так, и не случившийся, к счастью, взрыв назван "очередным", то правоохранители успели всё же не очень "вовремя"…».

Документ 2. Санкт-Петербург.

Оборванная половина газетного листа, сложенная вчетверо.

Вложена в книгу «Нейроциркуляторная дистония в клинической практике» (Маколкин В. И., Аббакумов С. А., Сапожникова А. А.

Чебоксары, 1995)

«…Мы все уже привыкли к тому, что военнослужащие, находящиеся на территории Чечни, не связываются никакими, даже самыми условными рамками и ограничениями, призванными создать хотя бы видимость законности. Но произошедшие несколько дней назад события в очередной раз убедили мировую общественность в том, что российская армия всегда способна удивить своим безумным стремлением к неспровоцированному насилию.

В открытом письме ко всем международным правозащитным организациям и лидерам ведущих мировых держав группа видных отечественных правозащитников призвала оказать немедленное и бескомпромиссное давление на правительство России, не желающее признать право народа Чечни на самоопределение и подстрекающее свою армию к массовым убийствам мирного населения, похищению людей, пыткам и грабежам. В письме содержатся документальные, подтвержденные корреспондентке "Новой Газеты" Алле Политковской десятками свидетелей произошедшего, сведения о кровавой акции устрашения, которую карательные подразделения расквартированного в Чечне российского вооруженного контингента произвели в мирном селе Биной.

По словам многочисленных свидетелей, подкреплённых неоспоримыми фактическими доказательствами случившегося, ворвавшиеся ночью в спящие село пьяные мародёры в военной форме без знаков различия, открыли огонь в разные стороны, стремясь, видимо, вызвать панику. Огонь вёлся и по выбегающим из своих домов жителям, в том числе женщинам, детям, и старикам, в ужасе пытающимся спастись от гибели. Несколько вооружённых старыми гладкоствольными ружьями мужчин и даже подростков, входящих в местный отряд самообороны, попытались урезонить бандитов, стреляя в воздух, но озверевшие от безнаказанности русские "воины-освободители" открыли по ним прицельный огонь, радостно крича, что "боевики" им "наконец-то попались".

Попытки сельского старосты Биноя, пожилого и уважаемого односельчанами Усама Гулиева объяснить нападавшим, что в Биное никогда не было никаких боевиков, а само село полностью мирно и лояльно законной власти Чечни, привели только к тому, что он был зверски избит и увезён военными с собой. В настоящее время его местопребывание неизвестно, а попытки выяснить в штабе ближайшей воинской части хотя бы самые общие сведения о том, куда и кем был увезён Усам Гулиев, наткнулись только на прямые оскорбления и угрозы.

Не удалось получить никакой информации о пропавшем и Алле Политковской, уже не первый год приезжающей в Чечню с целью рассказать миру о том, что творится в несчастной стране, заливаемой кровью и засыпаемой пеплом за свою попытку поднять голос против имперских амбиций уже не стесняющейся своей варварской прямолинейности России.

"Мне много угрожают и там, и даже здесь, в Европе, – сказала Алла Политковская, приглашённая для участия в специальной программе Би-Би-Си. – Я знаю, что и в Лондоне за мной следят специальные агенты ФСБ, пытающиеся запугать меня, заставить промолчать, но они ничего не добьются".

Среди привезённых нашей корреспонденткой в Лондон фото– и видеоматериалов, показанных в телепередаче Би-Би-Си, были леденящие душу кадры, свидетельствующие о кровавой бойне, которую люди в русской военной форме устроили в мирном селе. Испятнанные пулями стены, свежие белые щепки, в которые превращены стволы фруктовых деревьев, лужи крови между растоптанными полевыми цветами, и ряд только что установленных могильных камней – вот цена, которую мирные жители Биноя заплатили за удовольствие, которое получили вконец потерявшие последнее чувство разума вояки, глумясь над несчастными, напуганными людьми.

Авторы открытого письма выражают глубокое возмущение тем, что правительства мировых держав практически ничего не делают для прекращения кровопролития в Чечне, и позволяя российской армии упражняться в садизме, воюя с беззащитным мирным населением. В заключение, отечественные правозащитники выразили надежду, что хотя бы на этот раз имена преступников в погонах будут названы, и они предстанут перед беспристрастным международным судом…»

* * *

Иногда мне уже кажется, что на самом деле всё было не так, что я многое просто не понял или понял неправильно. Мы почти не говорим об этом, да и видимся только случайно. Тем, кто не знал, в чём было дело, тому было, в принципе, без разницы. А те из нас, кто пережил это, молчат. Всю историю забыли очень быстро, в итоге оказалось, что она просто мешает людям. Да наверняка она и не одна такая… Мне странно видеть идущих по улицам улыбающихся людей, или девочек-студенток, плачущих от несданного зачёта. Когда я читаю в газетах о Чечне, я пытаюсь напомнить себе, что та жизнь существует вместе с нашей, что всё чудовищное, что происходит на той выжженной и стонущей от боли земле, происходит одновременно с праздниками, концертами, счастьем людей здесь. Я могу кричать – и на это всё равно никто не обратит внимания. А объяснить всё так, чтобы люди поняли, я всё равно не могу. Они не поймут.

Я так и не знаю, куда делся Турпал – самый страшный человек в моей жизни, почему его не было в том бою. Я боюсь встретить его ещё раз. Я никогда больше не видел «Евгения Евгеньевича» и остальных «москвичей». Они все исчезли как-то сразу – судя по всему, забрав с собой Усама. То, что мне говорили о причинах, по которым он был им нужен, я помню – но не знаю ни того, правда ли это на самом деле, ни того, что из этого в итоге получилось.

Мы вернулись в Петербург в самом начале октября, старшие ребята из штаба «Спарты» почти всё сделали за нас. У тех, кто не хотел проблем в институте, у того их не было, остальные ушли. Ирочка исчезла из города почти сразу. Кто-то сказал мне, что она забрала документы и уехала одна куда-то на север. Я так понимаю, что ей было больно глядеть на людей. Могилы у Руслана так и нет, а прийти к его родителям я сумел только один раз. Тело Алексея удалось найти и вывезти – к нашему удивлению, морские пехотинцы восприняли эту просьбу как должное. Мы с Игорем и командиром «Спарты» летели с запаянным гробом в военно-транспортном самолёте до самого Петербурга, остальных отправили на два или три дня раньше каким-то кружным путём, через Моздок и Москву. Похоронили его на Волковском, на похоронах декан его курса сказал «трагически погибший». Я часто думаю, каким бы он стал врачом…

Я еду в автобусе, до Шуваловского парка осталось ещё несколько остановок. Кондуктор смотрит в моё лицо и уходит, не потребовав почему-то денег за проезд. В моих руках лыжи, хорошие пластиковые «Fisher Aircore». Сегодня где-то минус восемнадцать, в Питере считается, что для лыж это холодновато, но зато в парке будет меньше людей. Кроме того, сегодня вторник. На зачётную неделю я вышел вовремя, а до первого экзамена ещё достаточно далеко, и я успею побыть один. Та девушка, с которой я встречался, сказала, что не может выдержать, что я так много молчу, и я понимаю, что она права. Знаю я и то, что я не один такой. Игоря я видел – он совершенно не изменился, он настоящий парень – наверное, лучший из всех нас. Он станет находкой для той женщины, которая будет достаточно умной, чтобы не копаться у него в душе.

Я думаю обо всём этом, когда бегу классическим шагом по промороженной лыжне, мимо заледеневших ёлок. Отросшие волосы под шапкой слиплись от пота, медленно падающий снег лезет в ноздри. Завтра можно попробовать съездить в Комарово или Репино, добраться мимо академических дач через озеро до могилы Ахматовой, это километров десять – или ещё лучше, пятнадцать. Людей там сейчас не бывает вообще.

Я уже не надеюсь, что стану полностью тем, кем был раньше. Я живу нормальной жизнью, учусь, чтобы стать профессионалом, подрабатываю, чтобы не иметь необходимости брать деньги у родителей. Много бегаю. Я не стал выше ростом, я не накачал никакой особенной мускулатуры, но нунчаки в рукаве мне больше не нужны, местная шпана почему-то перестала замечать меня, когда я бегу ночью по Петровской набережной. Просто бег, или бег на лыжах оставляют много времени для себя, для того, чтобы погрести произошедшее с нами под пеплом нормальности уже прошедшего и оставшегося позади. Может быть, это плохо, что я молчу и думаю, вместо того, чтобы жить и наслаждаться жизнью как почти все люди вокруг. Я верю, что когда-нибудь потом это пройдёт.

Но не думать об этом я не могу.

Я надеюсь, никто никогда не узнает мои мысли.