Дни шли один за другим, почти ничем не отличаясь. Заканчивалась одна работа, и тут же начиналась другая. Кладка, бетон, земляные работы – в общем всё, что требовалось местному населению для комфорта. Результат вложенных в рискованную по всем меркам операцию Усама усилий и средств был, как говорится, налицо. Многочисленные дома и постройки вокруг украсились плодами труда русских рабов, демонстрируя воплощение в жизнь классической программы Наф-Нафа: мой дом – моя крепость. Почти каждое здание в селе имело глубокий бетонированный подвал, часто разделённый перегородками на несколько помещений или даже камер с самыми натуральными решётками. Первый этаж обычно бывал бетонным и лишь иногда облицовывался снаружи кирпичом. Окна в нём напоминали скорее бойницы, да и предназначались, скорее всего, именно для обороны – судя по утопленным в косяки толстым металлическим полосам. Обороняться в таком доме было, наверное, одно удовольствие. Особенно, если строил его не ты.

За прошедшее после гибели Алексея время Николай окончательно утвердился в мысли, что спасение утопающих

будет делом исключительно самих утопающих – то есть в том, что никакого героического спецназа в общей с ними вселенной не существует. «Хозяева» вели себя совершенно спокойно, и то, что русских рабов стало на одного меньше, никаких осложнений в отношениях между собой у них не вызвало. Турпал или Усам точно так же появлялись по утрам и решали, кого куда отправить, потом невольников кормили, а далее была работа до вечера. Рутина. К этому моменту на телах питерцев не осталось ни капли жира, а их вид мог напугать и привычных ко всякому папуасов на полинейзийских плантациях – кожа состояла почти из одних ссадин и синяков. Грязь глубоко въелась в поры, неровно обкусанные ногти были окружены венчиком воспалившихся заусениц, гиповитаминоз привёл к тому, что ранки заживали медленно, а хейлит с губ уже не сходил.

Потом кончились зубная паста и туалетная бумага. Мыла не было с самого начала, да и всё равно хорошо помыться удавалось где-то раз в неделю, когда конвоиры бывали в хорошем настроении и звучащие из их уст обвинения в вонючести становились более насмешливыми, чем злобными. Примерно в середине августа появились вши, и вывести их золой, заменяющей мыло, не удалось. Большая часть одежды превратилась к этому времени в рванину, и почти все постепенно начали переходить на местную форму одежды – бесформенные штаны и рубахи коричневого, чёрного или серого цветов. Когда похолодало, несколько человек начали носить как рабочую одежду свои строевки, нашивки с которых постепенно ободрали на сувениры местные пацаны, вскоре их примеру последовали почти все остальные. Единственное, до чего додумался Николай, это вывернуть блекло-зелёную куртку наизнанку, швами наружу. Во-первых, это скрывало яркие пятна невиданной в здешних местах эмблематики от липшего внимания, а во-вторых, торчащими нитками и подрубленными загибами придавало одежде непритязательный вид. Кое-кто, когда он это сделал, поинтересовался причинами. Ответы Николая отличались в зависимости от личности спрашивавшего, и это привело к тому, что в вывернутых строевках начали работать ещё трое – Игорь, Шалва и Шура.

Одним из немногих отступлений от рутины стал приход в селение довольно крупной группы военных. В отличие от вооруженных и даже расхаживающих в камуфляже местных жителей, приехавшие на двух КАМАЗах и «Ниве» люди производили впечатление почти настоящей воинской части – с явным понятием о дисциплине, достаточно однородным вооружением и общим налётом «кадровости». К местным «Рэмбам», вроде Хамида и остальных, они относились с фамильярностью, переходящей в явное помыкание, выражавшееся в частой отдаче команд вроде «пойди-принеси». Примерно таким же оказался стиль общения верхушки прибывшей группы и с Усамом, который постоянно мельтешил вокруг, отдавая своим людям какие-то неслышные за расстоянием распоряжения. Николай с Игорем разравнивали керамзитную подушку под будущий пол второго этажа строящегося почти в центре села дома и, присев у оконного проёма, видели всё с самого начала. В кузовах крытых дырявым серым брезентом КАМАЗов находилось человек тридцать, ещё несколько сидели в кабинах и в «Ниве», остановившейся посреди улицы самой первой. Николай попытался сосчитать прибывших, но точную цифру определить так и не смог – они все выглядели одинаково, а замереть на одном месте или, скажем, построиться в шеренгу им в голову не пришло.

– Смотри, – шепнул Игорь.

Из концевого КАМАЗа начали вытаскивать широкие и плоские зелёные ящики, сразу же переносимые в тень, к дальней от них стороне улицы.

– Оружие?

– Скорее всего…

Чтобы не привлечь к себе лишнего взгляда, они присели за высоким подоконником на корточки, внимательно следя за происходящим внизу. Наличие бинокля и пулемёта превратило бы эту сцену в пародию на кино «про разведчиков» – но ни того, ни другого, разумеется, не было.

Имелись две совковые лопаты, которые на «масатоп» походили слабо.

Зато у деловито расхаживающих боевиков явно имелось многое. По крайней мере четверо носили за спинами гроздья гранатомётов или другое тяжёлое оружие, остальные – нормальные «Калашниковы». Николай отметил, что оружие, явно тяжёлое и неудобное, им даже не пришло в голову оставить в машинах – каждый имел его под рукой. Командиров удавалось отличить только по манере держаться и разговаривать, но каждый раз они тут же опять сливались с остальными. Единственным исключением был высокого роста, очень крепко сложенный бородач, с небрежной лёгкостью таскавший за спиной на одном плече ручной пулемёт, а на другом – какую-то короткую трубу, похожую на инженерский тубус. В отличие от большинства других, он не носил на голове зелёной повязки. Её заменял косой, защитного цвета берет с невнятной кокардой спереди.

Увлёкшись наблюдением, они слишком поздно обратили внимание на шаги поднимающегося человека, и только когда за спиной хрустнули керамзитные гранулы, Николай и Игорь вскочили на ноги, ухватившись за лопаты.

– Бездельничаете, дети шакала!? Я застрелю вас сейчас обоих!

Анзор выглядел достаточно зло и решительно, но слова его почему-то не казались слишком серьёзными. Не застрелит.

– А ну, быстро, вон на улицу!

Они зачем-то взяли лопаты с собой, но охранник заставил бросить их и почти бегом погнал ребят вниз, а потом к дороге. На выходе он задержался, пропустив пленников вперёд, и Николай подумал, что это, наверное, первый за всё время случай, когда Анзор, с автоматом не в руках, а висящим за спиной, позволяет кому-то из русских приблизиться к себе на расстояние прямого удара. На улице, впрочем, ходили и стояли полтора взвода бойцов, и предпринимать что-либо серьёзное в такой ситуации было бы глупостью. – You'd better watch out, buddy. They gonna need something. Just watch out. (Будь осторожнее, приятель. Им что-то надо. Просто будь настороже (американский слзнг).)

Николай успел сказать лишь несколько слов, прежде чем Анзор подтолкнул его в спину, и они остановились перед несколькими стоящими чуть в стороне боевиками. Рот он закрыл вовремя. Чеченцы прервали свой разговор и уставились на них так, будто вообще впервые видели русских. Несколько секунд все молчали. Потом один из приезжих небрежно махнул рукой, произнеся расслабленным голосом короткую гортанную фразу, и Анзор прикладом влепил Николаю между лопаток. Ударом того швырнуло вперёд, и он едва удержался на ногах, выбросив руки перед собой. Рядом мотнуло тоже удержавшего равновесие Игоря, и только после этого охранник соизволил перейти на язык, хотя бы поверхностно затрагивающий вторую сигнальную систему, то есть на перемежающиеся матом команды идти туда-то и делать то-то. Чем они и стали заниматься, почти до конца дня. Погрузка и разгрузка. Постепенно к центру села стянулись ещё несколько человек из бывшей бригады бетонщиков, подгоняемые своими конвоирами, да и некоторые местные, не гнушаясь работой, впряглись в переноску мешков, ящиков и коробок. Не слишком организованный поначалу труд достаточно быстро приобрёл направленность. Насколько понял Николай, хорошо обмундированная команда собиралась воевать, и, согласно принципам, установленным ещё во времена викингов, возлагала на остающихся в тылу задачу обеспечения бойцов продовольствием. Оружие у них было своё. Самое интересное, что часть ящиков с «лишним» оружием явно оставалась в селе – то ли как плата за многочисленные мешки с картошкой, кукурузной мукой и прочим, то ли как запас на будущее. Забавненько… Ни на один такой ящик посмотреть вблизи не удалось, но они были явно фабричного вида и оставляли впечатление "настоящести". Внутри явно было что-то полезное.

Шатаясь под тяжестью пятидесятикилограммового мешка с сахаром, Николай, пользуясь согнутой позой, попытался прочитать маркировку на одном из таких ящиков, поставленном на землю остановившимся передохнуть вооруженным мужиком – но тот, видимо о чём-то догадавшись, злобно прикрикнул. Пришлось пройти дальше, не приостановившись и стараясь даже не глядеть в его сторону. Не дай бог глазами встретиться.

Несмотря на это, за несколько часов работы у всех появилось немало возможностей как следует рассмотреть прибывшую в село команду. Стараясь всё же не особо сверкать взглядом, а побольше смотреть в землю и шаркать ногами, и механически перетаскивая один мешок за другим в нутро бездонного КАМАЗа, Николай раз за разом видел вокруг себя лица и фигуры бойцов, похожих друг на друга как две капли воды. Такое ощущение, что они все были родственниками. Примерно одинакового роста, схожего телосложения, все без исключения – черноволосые, если судить опять же по одинаковым бородам. Некоторые были бриты наголо, но бороды носили точно такие же, как и остальные – достаточно короткие, аккуратно подстриженные овалом или двумя остриями чуть расходящимися в стороны. Цвет глаз разглядывать было бы глупо, да и мало кто, кроме женщин и милиционеров, вообще обращает на это внимание – но Николай не сомневался, что все они окажутся карими.

В принципе, по некоторым параметрам моджахеды были похожи и на него самого, но список общих черт кончался очень быстро – за ростом, да цветом волос и глаз. До средне-, го веса наблюдающих за его работой вооруженных мужчин он недотягивал килограммов двадцать, а ощущение собственной немытости, вшивости и оборванности на фоне чистых и ухоженных бойцов, с небрежной уверенностью таскающих на себе по десятку килограммов оружия и боеприпасов, переводило его в другую категорию с ироничной непреклонностью Майка Тайсона, в два часа ночи приглашающего «Мисс Чёрная Америка» в свой гостиничный номер попить кофейку.

Спасало всё-таки проходящее в виде какого-то фона иллюзорное ощущение себя чужим, временно вовлечённым в происходящее человеком, который на самом-то деле вовсе и не заморенный раб, а уверенный и готовый к схватке нелегал во вражеском тылу. Это ощущение было бы смешным, если бы не имело своим результатом совершенно недвусмысленные плюсы – в первую очередь, возможность держать себя в настоящей, а не только воображаемой готовности, непрерывно прокачивая через оперативную память информацию и готовя мозги и мышцы к тому шансу, который в любой момент может представиться. Бывший студент-старшекурсник, ни разу не попадавший в подобные переплёты и еще пару месяцев назад даже не представлявший себе, что такое вообще может с ним когда-либо произойти, Николай всё же был уверен в своём психическом здоровье. Пока он осознавал реальное положение вещей и свои реальные шансы, всё было нормально. Воображение в данной ситуации являлось всего лишь инструментом, облегчающим давление обстоятельств на психику, тогда как само его поведение контролировалось совершенно другими механизмами. В своей способности не дать мозгу соскользнуть в сладость иллюзорного мира, где всё хорошо и спокойно, он был уверен. – Давай, сука русская! Быстрее! Быстрее! Если оскаленный «воин аллаха», размахивающий руками, как разминающийся перед кролем пловец, считал, что парой убогих слов способен оскорбить второй месяц живущего в рабстве человека, то он заблуждался. С этим заблуждением, к сожалению, сочетался висящий на плече автомат и полная готовность отвесить нерадивому русскому несколько пинков – безнаказанных, потому что ожидать какого-то недовольства со стороны раба было бы смешно, а остальные вокруг были свои. Поэтому Николай внял реальной угрозе и постарался побыстрее проскочить мимо чересчур внимательного бойца, изображая если не усердие, то во всяком случае подчинение.

Этот моджахед был точно таким же, как и все остальные, но вот в трёх метрах от него, в особняком стоящей группе, не вовлечённой в общую муравьиную суету, стоял тот самый здоровяк, которого они с Игорем видели ещё из окна. Похоже, он куда-то на время отходил, потому что не первый уже час мотавшийся здесь Николай близко наткнулся на него впервые. В этот раз никакой возможности рассмотреть интересного типа не было, и Николай, наоборот, попытался пройти мимо побыстрее – равно как и оказаться чуть подальше, возвращаясь за очередным мешком. Зато за несколько следующих ходок ему удалось уловить немалое количество интересных деталей. Наиболее важной из них было то, что говорить на местном языке богатырь не умел, что заставляло его использовать язык Шекспира и Маклина. Впрочем, и тот не был для него родным. Акцент звучал бы даже забавно, если бы не был настолько неприкрыто восточноевропейским. Этим Недостатком Николай страдал и сам, поэтому деревянность произношения, встреченная в таких необычных обстоятельствах, заставила его сморщиться от злости. «Поляк или чех» – решил он через несколько минут, уловив несколько не особо связанных друг с другом фраз, перемежающихся мычанием и «эканьем», иллюстрировавших подбор слов. Как обычно, ему захотелось закончить фразу за явно мучающегося человека, но обстоятельства этому явно не способствовали.

– Mne-e… I guess it will be enough for our… Mne-e… Field period… What are you saying? (Ну… я думаю, этого достаточно для нашего… выхода в поле… Что ты сказал? (англ.)

Вскоре знание английского продемонстрировал ещё один человек в прибывшем отряде – но тот, во всяком случае, был явным чеченцем. Минут за пять хождения взад и вперёд с бугристыми мешками выявился второй столь же образованный местный житель, говоривший по-английски почти свободно, что заставило Николая отказаться от неудачной идеи невзначай проявить собственные языковые способности.

К этому моменту до него дошло, что ни один житель бывших так называемых «стран народной демократии» не стал бы мучиться так сильно, поскольку наверняка владел русским лучше, чем английским. После распада Советского Союза знать язык тиранов и оккупантов в резко осознавших свою национальную самобытность странах стало почти неприлично – но в данной ситуации любой, кто учил русский хотя бы на уровне школьной программы, предпочёл бы для общения именно его. Из тех чеченцев, кто был старше десяти-двенадцати и младше семидесяти лет, русский знали почти все.

Западный немец? Скандинав? Албанец? Ни разу в жизни не встретив албанца, Николай понятия не имел, как может звучать албанский акцент, поэтому плюнул на свои попытки опознать персонажа, сразу ставшего менее интересным. Пересыпанных меканьем фраз из разговора было ему вполне достаточно для того, чтобы понять, что иностранец не выделяется в отряде ничем, кроме несомненной физической силы. В го же время ему недоставало ауры мужской агрессивности и уверенности в себе, присущей всем без исключения кавказцам – так что и для местных он был, скорее всего, просто экзотическим «братом по оружию». Или наоборот, оплатившим своё участие в войне любителем экзотики. Хрен его знает. Это он сейчас такой чистый и сильный. Посмотреть бы на него после встречи с нашими…

Несмотря на всю трагичность собственного положения, Николай, так же как и большая часть остальных бойцов «Спарты», попавших в эту дыру, предполагал, что вся напускная вольность и самоуверенность чеченцев, вся их демонстративная презрительность к низшей расе – это лишь до поры, до времени. Было глупо сравнивать маленькую горную страну, угробившую собственную экономику непрерывной войной, с той огромной мощью, которую бывшая империя, пусть даже разваленная предательствами и коррупцией, могла обрушить на неё в любой момент – если бы только захотела. Почему она этого не хочет – это был другой вопрос, и вопрос больной, но ощущать способность России превратить мятежную «республику» в пыль, растёртую между катками авиации и пехоты, хотелось мучительно.

– Ye… Ye… I'll go, sure… (Да, да, конечно, я схожу… (англ.).

Бородатый здоровяк, покивав в ответ на какую-то фразу владеющего английским языком местного, поправил на плечах пулемёт и тубус и куда-то направился. Николай как раз шёл навстречу, демонстрируя телодвижениями свою озабоченность исключительно попытками устроить груз на плечах поудобнее. Они разошлись буквально в паре метров, причём этот тип даже приостановился на мгновение, давая ему пройти. Чеченец никогда бы так не поступил.

Когда после очередной полусотни ходок с грузом навстречу ему попался Игорь, они, сманеврировав, благо никто не смотрел, начали таскаться от машин к домам вдвоём. Никто не придрался.

– Говорила мне мама, учи английский… – пробурчал любитель штанги и спортивной медицины, отряхивая плечи от мучной пыли в ту минуту, когда они, расслабленно волоча ноги, плелись за очередной порцией.

– Без разницы. Здесь это без разницы.

Игорь был одним из немногих бойцов его бригады, не относившийся к «тяжёлой артиллерии», как внутренние шутки Первого Меда обозначали людей, знающих английский на уровне «I am a table» и неспособных подняться выше, несмотря на все свои старания. И в данной ситуации он был прав. Ранее непонятный местным язык был нужен самим пленникам, и тот факт, что кто-то его здесь, оказывается, знает, следовало обдумать в более спокойной обстановке. А вот лишний раз обращать на себя внимание в их положении было неразумно. Полезнее для здоровья было молчать в тряпочку, стараться быть незаметными и ждать момента. А пока работать.

Было даже удивительно, какое количество явно цепных вещей переходило из рук в руки без видимого учёта, расписок или чего-то подобного. Мешки, коробки и ящики не кончались очень долго. Уже начинало темнеть, когда движение замедлилось, и всё больше людей начало ходить от машин к домам и обратно не с ношей, а просто так, убивая время, а другие просто стояли покуривая и наблюдая за работающими. После того как движение остановилось совсем, расползающихся в разные стороны обессилевших русских почти беззлобно погнали прочь – в сторону дома, где они проводили ночи. По пути никто не разговаривал, да и дорога была короткая, и лишь в самом конце дороги Игорь всё же неосторожно произнёс пару коротких английских фраз в опасной близости от Анзора. Николай напрягся – само существование непонятного языка местные воспринимали со злобой. Но повезло, всё обошлось. Им дали сходить «до ветру», выдали бачок с кукурузной кашей и в течение пяти минут загнали в подвал с мисками в руках.

– Игорь, ты бы поосторожней всё-таки, – заметил Николай, когда треть перекочевавшей из бака в миски каши была заглочена, что ненадолго приглушило ноющую голодную боль в желудках. – Я тоже обратил внимание, что их только двое, но числительные – слишком простая вещь, а Анзор – боец бдительный. Старайся в похожих случаях использовать менее тривиальные слова.

– Например?

– Ну… Couple. Pair. Такого типа. А то «one-two-three» все ещё с детских песен наизусть знают.

– Да ладно тебе…

Николай пожал плечами. Может, и ладно. А может, и нет. Но переборщишь с осторожностью – про себя назовут трусом. А недооценишь лишнего свидетеля обмена непонятными фразами – получишь по затылку. Просто для профилактики. Русский язык считается единственным, в котором есть идиома «Больно умный!». Но многим людям такие идиомы и не нужны, это просто один из принципов, по которым они живут.

Вначале вообще почти смешно получилось. Когда они только начали с Игорем перекидываться короткими замечаниями на английском, состоящими на две трети из рэперских междометий, Хамид, уловив что-то непонятное, поинтересовался, что они там такое болтают no-свиньи. «Латынь, – объяснил со вздохом Шалва. – Все врачи обязаны по-латински говорить, иначе из института выгоняют. Вот и повторяем». Удивление на лице конвоира было почти детским и только через пару минут сменилось на злость. Он, видимо, всё же понял, что над ним смеются. Позже Николай, поразмыслив, пришел к выводу, что кавказец просто решил, что такого языка нет и быть не может. А вообще Шалва молодец, лишнее напоминание о том, что они медики, может оказаться полезным. Глядишь, и выпадет день-другой более квалифицированного труда.

– Ну что, объявляем вечерний военный совет? Игорь, судя по звукам, доскоблил свою кашу и теперь

вгрызался в кисловатую корку лепёшки. Вокруг бубнили голоса тех, кто пришёл с работы раньше, и разговаривать можно было без большой опаски. Всерьёз теоретические упражнения их четвёрки всё равно никто уже не принимал, даже молодые. Слишком долго это всё уже длилось, и слишком долго не появлялось никакого просвета.

– Погнали… Шалва, Шура, сползайтесь.

Они сползлись. Света в подвале уже почти не было, и искать друг друга на заваленном тряпками полу приходилось на ощупь. Глухо звякнула отставленная недостаточно далеко в сторону пустая миска, кто-то из парней ругнулся.

– Итак, господа военнопленные. Что мы имеем сегодня на повестке дня? Новости, слухи-сплетни, изменение режима конвоирования, закаченный в канавку гранатомёт?

– Звиняйте, хлопцы, бананьев нема.

– Не согласен. Под бананьями можно сегодня понимать то, что на шесть человек, бредущих до дому, до хаты, пришлось всего двое охранничков. И что на посту не оказалось Андарбека с его собакой Баскервилей. Мораль?

– Мораль в том, что в кишлаке полурота бойцов, которые с удовольствием развлеклись бы с нами, вместо того, чтобы отправляться на встречу с федералами. И Турпал с Усамом понимают это на все сто, поэтому и расслабились. А Андарбек – фуфлогон, просто свалил поглазеть на героев. Может за это и огрести от своих, если у тех будет почему-то плохое настроение.

– Не будет. У меня оно испортилось сразу, как я этих ребят увидел. Круто выглядят.

– Круто…

, – У меня брат двоюродный в армию пошёл. Дохляк-дохляком. Ему и с одним таким не справиться.

– Мда…

Все помолчали.

– Ну ладно, уйдут они завтра, и что тогда? Нас в последнее время гоняют на работы группами по двое-трое, причём от самой работы это никоим образом не зависит. Так?

– Так. Мне тоже показалось. Такое ощущение, что это их внутренние политические разборки. Дескать, если ты меня уважаешь, то получишь на одного работягу больше. А ты – завтра. И так каждый день.

– Верно. Но это не всё. Вторым моментом можно считать то, что двух или трёх человек вдесятером сторожить смысла нет, и на самом объекте нас охраняют сейчас заметно слабее, чем раньше. По дороге с ночлежки или обратно – чуть лучше, потому что приходит кто-то вроде разводящего. Плюс Андарбек на периметре. Это, мне кажется, некоторый прогресс. Но вот что из этого можно получить…

– Это зависит.

– Молодец. That depends. Если в нашу двойку-тройку попадают Тяпа или Саня, то можно расслабиться и работать до упора, не глядя даже в сторону сияющего Казбека. Эти ребята не побегут, даже если мимо них с барабанами и тамбурмажорами будет маршировать Таманская дивизия.

– Не надо так. Им здорово досталось.

– Нам всем здорово достаётся. Но мы не говорим слово «хозяин» с придыханием.

– Прекрати. Всё равно не надо. Табу.

– Ладно. Табу. Поехали дальше.

– Давай.

– Это зависит также и от того, кто на вассере. Если Анзор – можно, опять же, расслабиться. Он шансов не даёт. Не стоит даже и пытаться. Другое дело – некоторые прочие. Умалт, например, явно ширяется. Зрачочки плавают, слюнка течёт… И опять другое дело – если где-нибудь поблизости видели Турпала. Бр-р-р…

– Вот именно. Бр-р-р. Странно вообще: что человек вроде него делает в этой дыре? Видно же, что отличается, например, от Усама. В любой банде мог бы карьеру сделать, а сидит здесь. И никто ему, вроде, это в упрёк не ставит. Какую-то непонятную функцию он у них выполняет.

– Контроль за лояльностью?

– Умное слово вспомнил какое…

Николай усмехнулся, умные слова вроде этого в их разговорах встречались всё реже.

– С лояльностью у них здесь всё в порядке. Примеры нужны?

– Нет. Я сам могу полдюжины навскидку привести. Поставь нас с тобой посреди села без охраны – одни клочки полетят.

– Полетят… Дождёмся ли мы, интересно, возможности пройтись по этому селу с автоматами?… Поливая по сторонам от пуза. И положив сверху на гуманность и права человека. Как они.

– Как они… Дождёмся уж как-нибудь… Шалва, тебе никаких авансов так и не делали?

– Не-а… Только всякие слова говорили про меня, да про моих родственников, да про их деньги. И где они их видели, и в какой форме, и по сколько раз каждую купюру. Если бы я четыре года в России не прожил – не сдержался бы, честное слово.

– Такое ощущение, что для них удовольствие ощущать себя большими и сильными на нашем фоне значит гораздо важнее каких-то там денег…

– Ну, не скажи. Деньги – они где-то там. А мы – конкретные, и здесь.

Посмеявшись, компания начала расползаться по сторонам, устраиваясь на ночь. Зарываясь в свитера и положив под голову рюкзак, Николай уже сонно додумывал остатки каких-то мыслей. Ему пришло в голову, что Умалт не ширяется в основном значении этого слова, то есть не вводит наркотики внутривенно. Скорее всего, покуривает. Что там по фармакологии было на эту тему? Ох, слишком давно это было, и слишком поверхностно. Если течёт слюна… Все местные растительные наркотики, как бы они ни назывались – гашиш, ханка, конопля, маковая соломка, – все они есть производные старого доброго опия. Опиатные рецепторы как-то сопрягаются с симпатикой или парасимпатикой, вот слюна и течёт. А вот увеличивается ли мышечная сила, потеет ли кожа, позволяя выскользнуть из захвата…

Чёрт его знает. Теория здесь не значит ничего. Разве что можно предсказать, что к боли такие люди малочувствительны – значит, при попытке что-то устроить надо не сгибать, а ломать конечность. А после неё шею. И уходить. Домой… И страшно пытаться, и надо… Дома мама. Трамвай, заворачивающий с Петропавловской на Льва Толстого, хрустящий белый халат, доставаемый из сумки… Как всё далеко, просто тысяча лет… Страшная сшибка в центре до-джо, под взглядами трёх десятков пацанов, не прощающих неумения, с бокеном против двух копейщиков, когда темпа едва хватает, чтобы уводить от ударов корпус, откручиваясь то от одного, то от другого. Копьё – единственный вид доступного крестьянину оружия, представляющий опасность для самурая… Ко наримасита… Пусть так и будет… Пальцы девятнадцатилетнего Горячева, второй гитары мира, перебирающего струны в невероятной скорости двух ведущихся одновременно мелодий фламенко, почти не касающихся друг друга… Неужели этого не будет уже никогда?… А умереть за это можно. Но не сейчас. Завтра. Всё. Сон…