I. Допущение первое

К сожалению, история не знает сослагательного наклонения. Согласитесь, приятно выбрать подходящую эпоху, подправить в ней самую малость, а потом с удовольствием лицезреть, как история меняет свое течение, рушатся прежние государства и воздвигаются новые, перекраиваются политические карты, гибнут и возвеличиваются народы. В подобные мгновения чувствуешь себя демиургом, и всякие александры македонские и чингис-ханы – лишь фишки в твоей настольной игре.

Ах, как жаль, что история не знает сослагательного наклонения и даже волос, упавший с головы, нельзя воткнуть обратно!

Ведь есть в истории моменты, когда решающую роль играла нелепая случайность, судьбы стран и народов решал параноик, прилучившийся в подходящее время в нужном месте. Параноики среди людей встречаются не слишком часто, и, значит, в такие минуты история вершится нелепой случайностью.

В народной памяти параноик всегда остается как харизматический лидер, и сколько бы крови он ни пролил, каких бы глупостей и подлостей ни совершал, ему все прощается. Достаточно вспомнить, в каком виде представляет молва грозных царей, хоть Ивана, хоть Петра. Впрочем, безумный царь – это не исключение, а скорее правило, а от параноика, случайно вляпавшегося в мировую историю, круги расходятся долго и порой не утихают, а вскипают девятым валом, калеча ход времен.

Нет, наверное, среди русских людей никого, кто бы не слышал имени знаменитого атамана Стеньки Разина. Песни о нем поются уже три сотни лет. Подобно тому как слово «поэт» ассоциируется для русского с фамилией Пушкин, а «художник» – Репин, слова «русская народная песня» вызывают в памяти «Из– за острова на стрежень», «Есть на Волге утес» и «Ой да не вечер!» Всякий знает, Стенька Разин – это тот, кто княжну утопил. Княжну почему-то считают персидской, хотя утоплена она была до Персидского похода. Очевидцы утверждают, что княжна была татарская: дочь едиссанского хана Алея. Впрочем, бедной женщине от этого не легче.

Чем еще прославился удалой атаман? Разумеется, Персидским походом. А теперь, хоть история и не знает сослагательного наклонения, забудем ненадолго эту истину и пофантазируем, как повернулась бы отечественная и мировая история, если бы пушечный залп со стен Царицынской крепости достиг цели и Стенька Разин, не успев прославиться, пошел на корм волжской плотве.

Разумеется, уничтожить всю казацкую флотилию царицынские стрельцы не могли, большинство стругов прорвались бы на волжское низовье, воровские казаки соединились бы со своими подельщиками, идущими пешим ходом, и занялись бы привычным делом – добыванием зипунов. А это значит – татарские погромы, пограбленная патриаршая казна, возможно, – разбитые учуги. Даже в мелочах история шла бы своим чередом, разве что знатную полонянку никто не сообразил бы утопить. У русского народа стало бы одной раздольной песней меньше, а несчастная дочь хана Алея скончала бы свои дни в безвестности, наложницей у кого-то из менее знаменитых казаков.

Можно спорить, как повели бы себя казаки во время захвата учугов, где в это время готовился к отправке караван с рыбой. Соленая рыба была не только одним из основных продуктов питания русских людей – это был едва ли не единственный источник соли. Монополия на соляную торговлю и гигантские пошлины на соль, введенные Алексеем Михайловичем, как известно, вызвали Соляной бунт, жестоко подавленный Тишайшим. А вот пошлины на соленую рыбу были невелики. Рыбу солили прямо на учугах, благо что поблизости от Эльтона и Баскунчака соль была дешева, и развозили по России. Рыбу эту ели все от мала до велика. Паюсная икра и осетровые балыки попадали на стол барам, вобла и хамса – бедноте. А уж знаменитую каспийскую сельдь лопали все без разбору. Причем ели не как теперь, предварительно распотрошив и очистив от костей. С соленой рыбой варили щи, ее клали в кашу, кидали целиком, чтобы ни одна молекула хлористого натрия не пропала зря. И уже потом, вытащив из горшка разваренную селедину, ее рушили, выбрасывая в помои кишочки и обсасывая голову и хребтину.

Конечно, у России были еще и мурманские ловы, но соль на Мурмане была морская, горькая, рыбу солили не так крепко, разве что тресковые головы, которые засаливались отдельно и продавались как заменитель соли – русский аналог соевого и вьетнамского рыбного соусов. Вяленая мойва, слегка подсоленные палтус и треска, разумеется, не могли обеспечить солью быстро увеличивающееся население России, так что гибель астраханского улова поставила всю страну на грань самого страшного голода – соляного.

Это сейчас деградация надпочечников грозит лишь оголтелым сторонникам бессолевых диет, прежде было иначе. Помните, у Некрасова:

А приказ кидать улов в воду отдал именно удалой атаман Степан Тимофеевич. Почему-то любители народных песен не обращают внимания на неприметный с первого взгляда факт.

Разумеется, Разин не вышибал самолично днища бочек и не сбрасывал их со сходней. Среди казацкой гольтепы нашлось немало охотников выполнять изуверский приказ, так что возможно, барки с рыбой отправились бы на дно и без участия атамана. Одно сослагательное наклонение тянет за собой следующее, и чтобы окончательно не забрести туда не знаю куда, во всех сомнительных случаях будем считать, что история пошла бы так, как она пошла на самом деле. А это значит, что и без Разина годовая добыча расположенных в волжской дельте ловов была бы уничтожена воровскими казаками.

С другой стороны, Сережка Кривой, грабивший те же самые учуги за год до Разина, не топил барок и не вываливал улов в воду. Он под завязку затарился рыбой и икрой, а все остальное оставил нетронутым, не стал зря вредить незнакомым людям. Подобное поведение было характерной чертой именно Степана Разина.

Тут имеет смысл подумать, почему Степан Тимофеевич столь целеустремленно старался причинить максимум вреда родной стране.

Прежде всего, знаменитый казак вовсе не был простым разбойником. Поход за зипунами никоим образом не воспринимался им буквально; в хлебе насущном Степан Тимофеевич не нуждался, и платье носил красное. Происходил он из рода домовитых казаков, его крестным был войсковой атаман Корнила Яковлев. Во время поездки к царю войсковой старшины Степан Разин был в составе посольства, он участвовал в переговорах с калмыцкими нойонами, командовал казацким полком, сражавшимся под Перекопом во время очередной войны с крым^ими татарами. Казалось бы, перед нами успешная карьера человека, не входящего в политическую элиту, но готового оставить заметный след в истории страны. След, не омраченный никакими злодействами. Имена таких людей известны историкам, но песен о них не слагают.

И все бы хорошо, но в 1665 году во время войны с Польшей старший брат Степана – Иван Разин, тоже командовавший казачьим полком, вздумал показать норов и в самый разгар военных действий увел полк к родным куреням. Расчет был прост: не станет же воевода – князь Долгоруков – отводить все войско, чтобы поймать и примерно наказать один мятежный полк. А потом, когда страсти остынут, поди, сыщи виноватого.

Однако и на старуху бывает проруха: беглецы были перехвачены и окружены отрядами регулярной армии. Казаки быстренько принесли повинную, обещав заслужить прощение бедовыми головушками. Процедура стандартная, повинную голову, как известно, меч не сечет. Лишь в особо серьезных случаях выбирались четверо виновных из числа зачинщиков и вешались в назидание остальным. Обычно зачинщиками становились людишки самые ничтожные, каким на круге казацком и слова не дают. Но на этот раз князь призвал к ответу полковника. Иван Разин был повешен на глазах у своих подчиненных.

Должно быть, Стенька действительно любил старшего брата, потому что с этих пор он жестоко и изобретательно мстил всему миру, и в первую очередь родной стране. История знает примеры подобного рода.

Формально летом 1667 года Разин действовал в интересах казацкой старшины. После похода Василия Уса на Дону слишком прибыло гулящих людей, в то время как хлеб отпускался из России по старым росписям только для реестровых казаков. В таких случаях войско Донское снаряжало отряды за зипунами. Состояли отряды из казацкой голытьбы, но снаряжались старшиной, выдававшей оружие, порох и все остальное, потребное для похода. Если поход был удачен, основная добыча скупалась достаточными казаками за бесценок, если поход проваливался и значительная часть войска погибала, то на Дону становилось просторнее и социальное напряжение снималось. Во всех случаях казацкая верхушка оказывалась в выигрыше.

Однако в середине семнадцатого века положение донского казачества изменилось. После присоединения в 1654 году Малороссийских земель стали невозможны набеги на ляхов, в то время как на юго-западе местность регулярно опустошалась запорожцами, которым тоже хотелось зипунов. К тому же турки в это время укрепляют Измаил, перекрыв путь в Бессарабию. Второе традиционное направление грабительских походов – Крым и Черное море. Знаменитое «Азовское сидение» имело целью не столько величие России (в конце концов, Россия ничего не выиграла в результате Азовской войны), сколько возможность беспрепятственно выходить в Черное море для грабежей северной Анатолии. В пятидесятых годах семнадцатого столетия Азовская крепость была заново отстроена турками и перекрыла казакам путь к турецким берегам.

Жаждущим чужого добра оставался единственный выход: на Волгу и Каспийское море. Правда, и калмыки, и едиссанские татары к тому времени признали вассальную зависимость от русского царя, но воровских казаков такая мелочь остановить не могла, да и никогда закон не останавливал грабителя. Приведем такой пример. Еще за сто лет до описываемых событий важным источником дохода уральских купцов были вооруженные набеги на иноверцев, как тогда говорили: на «своих поганых». В том числе у купцов Строгановых имелся особо доверенный приказчик Василий Тимофеевич Аленин, который занимался грабежом инородцев, чьи земли давно вошли в состав русского государства. Занятие это приняло такой размах, что Иван Грозный вынужден был строго повелеть, чтобы никто не смел «безуказно грабить мордву и черемис». Однако даже царское слово не смогло прекратить грабежей, слишком уж выгодным казалось это занятие. Василий Тимофеевич, чтобы не компрометировать хозяев, сменил имя, обратившись в Ермила Тимофеевича, действующего якобы на свой страх и риск. Однако грабежное по-прежнему сбывалось через торговый дом Строгановых. Одновременно Строгановы добивались у царя разрешения самостоятельно воевать против соседей. Чувашей и мордву, которые исправно платили ясак, Грозный в обиду не дал, а вот независимое царство Сибирское отдал на поток и разграбление. Василий-Ермил к тому времени был уже настолько популярен, что его называли не по имени-отчеству, а уменьшительным именем – Ермак. Такое обращение показывает особое уважение народа, вспомним, что Разин тоже остался в памяти не Степаном, а Стенькой.

Покорение Ермаком Сибири – кто ж не слышал об этом замечательном событии? А что народный герой с самого начала был доверенным лицом гангстерского синдиката Строгановых, известно немногим.

Точно так же и Стенька неуказанным образом уводил лишний люд громить мирные татарские юрты. При этом само собой разумелось, что и купцам – русским да персидским – придется несладко, но все это мало трогало казацкую старшину. Попадется Стенька царским воеводам – ответит головой, а крестный, снарядивший поход, как бы и ни при чем. Вернется Стенька с зипунами, будет и достаточным казакам пожива. Но на этот раз Корнила Яковлев со товарищи просчитались, не учли, что Стенька уже не домовитый казак, водивший полки и возглавлявший посольства, а отморозок, думающий лишь о мести.

Первое, что сделали воровские казаки, выйдя к Волге, – перехватили барки с хлебом, идущие на Дон.

Казалось бы, донские степи, черноземье, самые что ни на есть хлебные места, однако именно тут в течение столетий пролегал русский фронтир, Дикое поле. Непрерывная война всех против всех не стихала ни на миг: калмыки, ногайцы, каракалпаки, едиссанские и крымские татары резали друг друга. Русские казаки не уступали, а может быть, и превосходили по части грабежей воинственных соседей, но растить хлеб на благодатных землях не могли. Посеять – не проблема, а вот достанется урожай кому угодно, только не пахарю. Опять же, казак обязан по первому призыву бросать хозяйство и выступать в поход. Землепашец не мог нести такую службу, поэтому царскими указами служилым казакам запрещалось заниматься земледелием. Хлеб присылался на Дон из России и выдавался реестровым казакам в счет жалованья. Последний раз списки служилых казаков составлялись в 1665 году, а с тех пор на Дону прибыло слишком много гулящих людей. Присылаемого хлеба не хватало, но без него войску Донскому грозил настоящий голод. Конечно, богатые казаки с голодухи мереть не станут, гибель грозила лишь бесштанной голытьбе, такой же, что и разинцы, – но, как видим, голодный голодного тоже не всегда разумеет. Со смехом и веселым гиканьем хлеб был утоплен в Волге.

Так начались многократно воспетые простым народом Стенькины подвиги.

Еще раз повторим, без Сеньки Разина хлеб, идущий на низ, и рыба, предназначенная для верховых городов, все равно, скорей всего, были бы уничтожены. А вот остановить вакханалию разрушения атаман мог. Но не захотел.

С Разиным или без него, казацкая ватага равно жестоко грабила бы проезжающих купцов, вырезала татарские кочевья и, конечно, наложила бы хищную лапу на патриаршую казну.

Кстати, каким образом занесло эту самую казну на Волгу?

В 1667 году в Москве проходил Поместный собор, лишивший опального патриарха Никона его сана. Никон, до этого проживавший неподалеку от Москвы, в Новоиерусалимском монастыре, был отправлен в ссылку на север, в Белозерский монастырь. А казна, получается, поехала на юг. Вряд ли Никон собирался бежать в Персию, прихватив с собой казну, – не таков был патриарх. Скорей всего, казну отправили в Астрахань на сохранение митрополиту Иосифу, одному из немногих, кому Никон мог доверять. Вот только до Иосифа сокровища не доехали, а были пограблены и в тот же день раздуванены гулящими казаками.

После таковых дел возвращаться на Дон было нельзя, слишком уж заметный след тянулся за воровским людом. Оставалось уходить на юг. Кто бы ни принял командование ватагой, он должен был миновать Астрахань и расположиться на зимовку либо на учугах, либо на островах возле Синего Морца. А возможно, и каменный Яицкий городок был бы взят, свет не сходится клином на одном атамане, поэтому не будем напрасно плодить сослагательные наклонения.

По весне перед казацкой вольницей встала проблема: куда волочиться дальше? Путь в Россию отныне закрыт не только законом – от Москвы подходили войска, царь Алексей Михайлович собирался ратной силой остановить грабежи. Тут места сослагательным наклонениям не оставалось: домой грехи не пускают, в сторону Хивы не шатнешься, там без следа пропадали отряды куда более серьезные, нежели ватага Сеньки Разина. Зато дорога на юг была открыта. К тому же где-то там, на Каспийских островах, зимовала ватага другого разбойного атамана – Сережки Кривого.

История любит работать с запасом. Понадобится для великих свершений великий человек, и провидение готовит разом когорту великих. А мы потом восхищаемся золотым и серебряным веками литературы, удивляемся, что композиторы, словно грибы, произрастают могучими кучками, и рассуждаем об эпохе великих географических открытий. Беседовать на эту тему можно долго и безрезультатно, ясно одно – людей необычной судьбы влечет друг к другу словно магнитом.

Забудем на минуту обо всяческих допущениях и просто подивимся, глядя как на крошечном казацком струге посреди моря Хвалынского встретились два харизматических лидера, два почти былинных героя: Сережка Кривой и Стенька Разин.

Почему-то, вспоминая о Персидском походе, люди забывают, что у казаков было два атамана. Даже в книгах, посвященных будущему великому землепроходцу, округло говорится, что он «участвовал в Персидском походе Степана Разина». А между тем власть атаманы делили поровну, к тому же Сережка Кривой занялся морским разбоем на год раньше Разина. Именно от Сережки должен был охранять купеческие караваны заложенный в том же 1668 году в селе Дединово на Оке и прибывший в Астрахань год спустя первый русский военный корабль – барк «Орел».

Некоторых читателей может покоробить последний абзац: как же так, герой, радетель русского величия, которого привычно сравнивают с Кутузовым, адмиралом Нельсоном, а то и Яном Жижкой, и вдруг – пират с черной повязкой на выбитом глазу. Однако из песни слова не выкинешь, именно пиратом был Сережка Кривой в начале своей бурной карьеры.

Флотилией Стенька и Сережка командовали на паритетных началах, и совершенно непонятно, почему Разин в глазах потомков затмил подельщика. Может быть, оттого, что Сережка был бандитом, но не был отморозком, а в легендах живут лишь дела, окрашенные безумием делателя. Хотя не исключено, что причина в трагической смерти Разина; русские былины, сказы и песни непременно окрашены фатальной обреченностью героя. Удачники русского человека не интересуют, не утони Ермак в Иртыше – кто бы о нем знал, кроме десятка замшелых историков? Тот же Ерофей Хабаров куда как больше Ермака сделал, но имени «Еропка» не заслужил, и песен о нем не поют – а все потому, что умудрился умереть в своей постели. «Ревела буря, дождь шумел; во мраке молнии блистали…» – это не о покорении Сибири, а об утоплении в сибирской реке.

Между прочим, наш рассказ идет так, словно никакого сослагательного наклонения мы не допускали и Стенька Разин невредимым прошел перед жерлами царицынских пушек. А поскольку история в значении «занятная байка» сослагательное наклонение любит, то остается лишь подивиться живучести харизматического героя. И все же авторской волей прикончим донского казака и посмотрим, что станет делать разбойная ватага под командованием лишь одного из атаманов.

А будет она под водительством Сережки Кривого громить прибрежные селения, совершенно так же, как громила в реальной действительности.

Каспийское море малость поменьше Карибского с прилегающими к нему водами, поэтому русским пиратам негде было особенно развернуться. Рыбные ловы Волжской дельты – разграблены, а чтобы впредь такого не повторялось, на острова прислан сильный гарнизон. Биться со стрельцами казакам не с руки, да и вообще – зачем нужна соленая рыба посреди соленого моря? Пустынный восточный берег занимали воинственные туркменские племена. Серьезной добычи там не взять, а вот отпор дать туркмены вполне могли, что и доказали спустя год. Зато на юго-западе богатства, можно сказать, ожидали, когда явится настоящий хозяин и заберет их. Два крошечных государства: шемхальство Тарковское, владения Суркай-хана и шемхальство Шемаханское, под рукой Ширван-шаха. Какое-то подобие независимости они сохраняли, непрерывно лавируя между грозными соседями: Турцией, Персией и Россией. Несмотря на маломощность, оба буферных государства были богаты. Если с Персией Россия торговала напрямую, то вся торговля с враждебной Блистательной Портой шла через Дербент и Шемаху.

Туда и направилась пиратская флотилия.

Дербент казаки обошли стороной – штурмовать сильную крепость никому не хотелось, но тем горше была участь шемаханского города Баку. Грабили его основательно, выбирая все подчистую, а что не могли утащить – уничтожали. Край был разорен полностью, о чем на следующий год сами же казаки горько жалели. Хотелось бы пограбить еще – ан, нечего!

Авторы школьных учебников, оправдывая бандитские действия предков, уверяют, что главной причиной Персидского похода было желание выручить русских пленников, которые томились в рабстве у восточных сатрапов. И в самом деле, более двух тысяч освобожденных полоняников присоединились к отряду. Вот только основной поток работорговли шел не через Астарабад и заштатный городишко Баку, а через хорошо укрепленный Дербент. Но, как уже говорилось, именно его освободители предпочли оставить в покое.

Зато их внимание привлек прохладный город Решт. Здесь находились летние дворцы падишаха, фруктовые сады, широколиственные рощи… Вообще, в Персии климат континентальный, средняя июльская температура – тридцать градусов жары, а порой столбик термометра взлетает и под пятьдесят. Зимами случаются морозы до двадцати пяти – тридцати градусов. И только в благословенной Гиляни зима всегда теплая, а лето – прохладно. Неудивительно, что Гилянь от века была курортной зоной всей Персии. Нападения здесь никто не ждал; Россия считалась надежным союзником, туркмены не имели даже каботажного флота, а у турок и хивинцев не было выхода к морю. Так что со стороны Каспия курортный город защищала только толстая цепь, потянутая через узкий пролив, соединявший с морем лиман Энзели-кальи, на берегу которого стоял Решт.

Вот там, в самом, можно сказать, добычливом месте, каспийские пираты попали в ловушку.

Разумеется, персидские власти знали о разорении соседей и приняли превентивные меры. К летней резиденции были заранее стянуты войска: личная гвардия Аббаса II – шах-севены. Разбойники оказались заперты на песчаной косе посреди лимана. Казалось бы, Персидский поход закончился, едва начавшись, казакам осталось только геройски умереть. Однако судьба пришла на выручку разбойникам. Вместо того чтобы вырезать незваных гостей до последнего человека, великий визирь Карчкан, а именно он командовал шах-севенами, предложил окруженным поступить к нему на службу. Вместо плахи и кольев казакам было обещано жалование, плодородные земли для поселения и ратный труд во славу шах-ин-шаха. Разумеется, против таких условий никто не возражал.

В современной историографии бытует мнение, будто «имеющиеся в литературе сведения о переговорах Разина с персидским шахом Аббасом относительно поселения разинцев в Персии являются сомнительными». Разделяющих такую точку зрения можно понять: неприятно сознавать, что два народных героя при первом же серьезном столкновении с противником сдались в плен и пошли на службу к победителям. Очень-очень неприятный факт! А история, как известно, пишется для того, чтобы грядущим поколениям было приятно. Реальное ее течение интересует немногих.

Так или иначе, но зиму 1668/69 года казаки провели в курортной Гиляни, а шах-севены, только что державшие их в железном кольце, были отведены на границу с Турцией. Восток, конечно, дело тонкое, но трудно представить, как такое могло произойти, если бы казаки не были взяты на персидскую службу.

И вот наконец-то пришла долгожданная пора сослагательного наклонения. Помнится, мы предположили, что еще полтора года назад каленое пушечное ядро до смерти ушибло Стеньку Разина и все это время казаки плавали без своего легендарного командира. Тем не менее история продолжала идти своим чередом. И лишь теперь мы подошли к тому моменту, когда параноидальный призыв Степана своротил мир с предначертанного пути. Как мы знаем из реальной истории, перезимовав в выделенных персами землях на полуострове Миян-кале, Разин на казачьем круге призвал продолжить поход. Казаки обрушились на беззащитные персидские города, в две недели разорив всю Гилянь. Поступок безумный – вполне достойный такого отморозка, каким был Стенька Разин.

Но с чего мы взяли, что второй атаман не поступил бы точно так же? Сережку Кривого традиционно изображают патриотом, положившим жизнь ради величия Руси, неужто такой человек остался бы на персидской службе? Кочующий образ для портрета российского героя…

Разумеется, мифический, разукрашенный поэтами Сережка не остался бы на службе у шаха. Удивительно, как вообще сия ходячая добродетель попала в разбойники. Более того, человек, думающий о благе России (Русь, которую воспевает поэт, в ту пору давно скрылась во тьме веков), никоим образом не начал бы военных действий против Персии – стратегического союзника русского государства.

Реальный Сережка Кривой, о благе России не думал. Был он законченным мерзавцем, не отягощенным никакими идеалами, и сравнивать его нужно не с Кутузовым и не с адмиралом Нельсоном, а с его коллегой, карибским пиратом Генри Морганом, который за год до Сережки был заперт в небольшом заливчике Маракайбо и сумел невредимым уйти оттуда. Как и Сережка, Морган был ловок, удачлив и чудовищно жесток. И точно также, впоследствии образ негодяя был облагорожен стараниями пишущей братии. Кто читал не только знаменитый роман Сабатини, но и послесловие к нему, знает, что человеколюбивый капитан Блад все свои приключения позаимствовал у кровавого пирата Генри Моргана.

Точно так же русские землепроходцы не отличались утонченностью манер и слыхом не слыхали о гуманизме. Когда речь идет о каких-нибудь конкистадорах, мы с готовностью принимаем этот факт но свои, российские джентльмены удачи непременно должны быть ангелами во плоти. Мы уже упоминали Ермака-Василия – к тому же человеческому типу относился и Сережка. Без малейших угрызений совести он убивал и грабил, с легкостью пошел на персидскую службу… а вот разрывать договор он бы не стал. От добра добра не ищут – вспомним, что Морган, разграбивший Панаму, с готовностью принял приглашение английской короны, когда ему предложили пост вице-губернатора Ямайки. Спустя сто лет после описываемых событий казаки Задунайской Сечи верой и правдой служили турецкому султану, атаман Осип Гладкий увел их в Россию лишь в 1828 году, после того как турецкие власти опрометчиво бросили казаков против братского сербского народа. Персидское правительство такой ошибки не допустило бы, великий визирь обещал разинцам, что их никогда не пошлют против единоверцев. Так что у Сережки Кривого не было никаких оснований нарушать присягу и загонять самого себя в безвыходное положение.

К тому же служба у Аббаса II в глазах русского правительства покрывала прежние вины воровских казаков и давала возможность впоследствии со славой вернуться домой. Дело в том, что незадолго до этого Персия заключила с Россией договор, направленный против Оттоманской империи, которую в случае победоносной войны ожидал раздел между державами-победительницами. К Персии должны были отойти области, населенные преимущественно мусульманами, к России – христианские земли. Таким образом, Персия получала Северный Азербайджан (Шемаху), Дагестан (шемхальство Тарковское), Ирак вместе с Кувейтом, Южную Анатолию, Сирию, Иорданию, Палестину, Ливан и некоторые другие земли. России были обещаны Осетия, Грузия, Великая Армения вместе с озером Ван и горой Арарат, Абхазия, Аджария и страна лазов (бывшая Трапезундская империя) – население последних трех стран еще не было исламизировано. Кроме того, России отдавалось Крымское ханство (мало кто знает, что большинство населения Крыма составляли армяне, евреи и православные греки, выселенные лишь после завоевания Крыма Потемкиным). Русскими становились Северная Анатолия и Румелия вместе со Константинополем, Валахия, Бессарабия, Болгария, Сербия, Албания, Греция, Кипр…

Аппетиты, как видим, немалые, но и шансы на победу у антитурецкой коалиции были внушительные. Осетинские и грузинские князья еще в середине пятидесятых присягнули на верность России и были готовы выступить в любую минуту, так же как румынские бояре и валашский господарь. Сербы и болгары видели в московском царе единственного православного государя – своего государя! Даже властели Дубровника – формально независимой средиземноморской республики – предпочитали иметь в соседях москалей, но не турок. Во всяком случае, совет властелей обещал предоставить русским флот для освобождения греческих островов.

С достоверностью можно утверждать, что война была бы победоносной. Слишком уж ослабла к этому времени лоскутная Блистательная Порта, а народы, населявшие ее, успели оправиться от шока, вызванного завоеванием и были готовы стряхнуть сельджуков со своей шеи. К тому же из реальной истории мы знаем, что хотя война на два фронта была сорвана несвоевременным Персидским походом Разина, но Персия и в одиночку справилась с Турцией, прекраснейшим образом оттягав у нее Ирак. Конечно, удерживала она эти земли недолго; немедленно после смерти Аббаса II в Афганистане началось восстание пуштунских племен, поставившее Персидскую империю на грань гибели, так что Персии стало уже не до Ирака.

Конечно, ни один человек, хотя бы немного разбирающийся в истории, не поверит, что Россия смогла бы навеки удержать завоеванное. Раздел Польши, как мы помним, ни к чему доброму не привел. Не исключено, что Греция или Румыния в составе русского государства начнут играть роль разрушающего фермента… С другой стороны, население этих стран было православным, в то время как в Польше живут католики. Короче, тут мы вступаем на зыбкую почву домыслов и, следовательно, должны предполагать самый худший вариант изо всех возможных. Но даже в самом худшем случае юго-восток Европы избавлялся от турецкого ига. А уж в Константинополь и проливы Мраморного моря Россия вцепилась бы всеми когтями – так что окно в Европу было бы проломлено на полсотни лет раньше и дедушкой русского флота стал бы не ботик Петра Первого, а настоящий первенец – барк «Орел», спущенный на воду в мае 1668 года. Номинально он предназначался для борьбы с каспийскими пиратами и лично Сережкой Кривым, но в реальности это было учебное судно, где готовились военные моряки для грядущего средиземноморского флота России.

Стать морской державой за пятьдесят лет до Петра – это уже немало. Несомненно, Испания постаралась бы запереть русский флот в Средиземном море, подобно тому как в реальности Турция запирала Россию в Черном море, но все же Средиземноморье – это не локальный Черноморский бассейн, а Гибралтар – не Босфор и не Дарданеллы, которые можно перегородить цепью.

Дело не обошлось бы без столкновений с пышно дряхлеющей Испанией, без временных и непрочных союзов с Нидерландами и Англией, стоящей на пороге Славной революции. Все они тайно или явно будут поддерживать египетских мамелюков и провоцировать антирусские настроения в Греции. С другой стороны, в дело вмешается армянский капитал, получивший выход в Европу и возможность свободного развития (помним, что населенные армянами вилайеты Эрзерум, Харберда и Ван после раздела Турции отошли к России, а переселение армян-беженцев в Персию полностью прекратилось). Купцы Новой Джульфы с самого ее основания в 1606 году вели торговлю с Россией, пользуясь многими привилегиями, а после окончания войны большая часть армян вернулась в Старую Джульфу и Карс. Энергичное и прекрасно знающее восточные рынки армянское купечество быстро наладит транзит колониальных товаров в Западную Европу, перехватив рынки у одряхлевших торговых республик: Генуи, Венеции и Дубровника. Реальное сопротивление русско-армянскому натиску могла бы оказать лишь Голландская Ост-Индская компания – но за спиной Нидерландов не стояло мощной, энергично развивающейся России. Английская Ост-Индская компания, хотя и была организована в 1600 году, но до 1688 года реальной силы не имела, да и вся Англия, ослабленная долгой гражданской войной, не играла в середине XVII века заметной роли в мировой политике.

Наиболее мощным европейским государством в ту пору, несомненно, была Швеция. Ряд блестящих побед, одержанные Густавом-Адольфом Вазой, а после его гибели – другими шведскими полководцами, положили конец Тридцатилетней войне, полностью разорившей Германию и возвысившей Швецию. Но теперь молодое королевство оказывалось на задворках Европы, и это не могло понравиться истинному организатору шведских побед, министру финансов барону Врангелю. Необходимо было переводить торговые пути на север, поэтому Швеция безо всякой войны возвращает России Орешек, Копорье и Иван-город, сохранив за собой Гельсингфорс, Нарву и Ниену. Восстановление древнего пути из варяг в греки оживило Новгород, практически уничтоженный Иваном Грозным. Вместе с Новгородом воспрял и весь русский северо-запад. Разоренная бесконечными усобицами Европа уже ничего не могла противопоставить русской экспансии.

Для успешных действий в Западной Европе требовалась регулярная армия. Основу ее составили полки солдатского строя, некогда скопированные с мушкетеров Франциска I и Людовика XIV. Стрелецкие полки также реорганизовали на современный лад. Войско Донское, которому уже не приходилось сдерживать натиск с юга, постепенно превращалось в регулярную конницу, казацкая вольница оставалась либо на западных границах, вечным жупелом для Польши и Австрии, либо на востоке и юго-востоке, вдоль Терека, Яика и сибирских рек. Именно туда стремились беглые крепостные из центральной России. Впрочем, крепостничество уже клонилось к закату: армия нового типа и стремительно развивающаяся торговля требовали иных социальных отношений.

Трудно сказать, во что вылилось бы для России царствование Петра I. Здесь наше сослагательное наклонение разливается в бесконечное море домыслов. Психиатры говорят, что эпилептик не может быть параноиком, но это не мешало Петру быть правителем противоречивым и малопредсказуемым. Но в любом случае он уже не стал бы слепо копировать впавших в ничтожество голландцев, воспитание получил бы не заморское, а самое передовое – русское, и его неуемной энергии нашлось бы обширнейшее поле деятельности.

Оставив пустые фантазии, вернемся на твердую почву исторической неизбежности. Как бы ни сложились дела России в Средиземноморье, огромное количество ученых греков приедет в Москву и другие русские города. Держава, собравшая под своей сенью столь великое множество народов, объединенных лишь общностью вероисповедания, неизбежно станет воспринимать чужие культуры. Следом за греками потянутся итальянцы, чью родину рвут на части Испания, Австрия и Франция; из разоренных протестантских земель придут последователи великого педагога Яна Коменского. Лишенные возможности вести религиозную пропаганду, они тем не менее принесут в Россию свежий воздух свободомыслия. Возрождение, зачахнувшее в Европе, найдет благодатную почву в русских сердцах. И не надо думать, будто дремучая Русь не способна воспринимать передовые идеи. Руси давно нет, есть Россия. Алексей Михайлович был не только любителем церковного пения, но и заядлым театралом, а в славянских друкарнях печаталось светских книг ничуть не меньше, чем духовных. Не будь этого, никакому Петру Великому не удалось бы преобразовать Россию.

К концу царствования Алексея Михайловича Киево-Могилянская Академия превратилась в первый русский университет, а еще прежде того в Царьграде открылась Навигационная школа.

На Западе – религиозные войны, охота на ведьм, Контрреформация. В России – эпоха Просвещения и начало новейших времен.

Как жаль, что история не знает сослагательного наклонения!

 

II. Правда, только правда

Как бы ни было сладко фантазировать о гирлах, проливах и разделе Оттоманской империи, однако даже школьники знают, что Царьград доныне называется Стамбулом, а проливы Мраморного моря принадлежат Турции.

Промазали царицынские пушкари, позорнейшим образом выпалили в белый свет как в копеечку, пропустив заговоренного Стеньку в Хвалынское море. И когда пришло время, Стенька изронил-таки слово, заставившее казаков забыть присягу и клятвенное обещание и разграбить города, которые они должны были беречь.

Авторы учебников, сладострастно перечисляют богатую добычу, взятую разбойниками, и с великой лихвой оценивают число русских пленников, освобожденных казаками. При этом забывается, что русские пленники в массе своей были освобождены еще полгода назад в землях Ширван-шаха, в то время как на севере Персии русских рабов практически не было – незадолго до того персидское правительство выкупило их у хозяев и передало России. Что касается добычи, то после разорения Гиляни Москва в течение двадцати лет выплачивала Исфахану огромную контрибуцию, чтобы возместить причиненный казаками ущерб. Так кого же в итоге грабили Стенька Разин и Сережка Кривой?

Бандитский налет не только сорвал совместные действия России и Персии, встревоженная Турция резко усилила мусульманизацию покоренных народов: абхазов, аджарцев, лазов, албанцев, друзов… отчасти это им удалось; так, если в XVII веке абхазы призывали русские войска на помощь, то в XIX веке корпус генерала Филипсона покорил Абхазию лишь после кровопролитной войны. На те народы, что не желали принимать ислам, обрушились репрессии. Кровавый след Персидского похода кровоточил в течение столетий.

Знают ли об этом любители раздольных песен о Степане– казаке?

Но всего сильней взбунтовавшееся войско ударило по себе самому. Конечно, добыча была взята неподъемная – но куда деваться с ней посреди замкнутого со всех сторон моря? Простой казак, темный и безграмотный, о подобных вещах мог и не задумываться, а вот атаман обязан был подумать. Тем не менее Разин призвал к грабежам, и трезвые голоса на кругу стали не слышны.

Покинув Гилянь, казаки закрепились на безлюдном Свином острове неподалеку от Баку. Больше было просто некуда податься.

Разгневанный шах-ин-шах поначалу опрометчиво послал карательную экспедицию, которая была нацело вырезана в абордажном бою; Сережка Кривой доказал, что недаром занимался пиратским промыслом. Быстроходные лодки-эмбенки были недостижимы для грузных многовесельных галер, на которых плыло персидское войско, к тому же возле Свиного острова немало мелей, непроходимых для осадочных судов, но совершенно неопасных для плоскодонных эмбенок и стругов, которые могли атаковать в любую минуту. И хотя персов было в несколько раз больше, нежели казаков, их корабли, не способные оказать друг другу помощь, были потоплены один за другим.

Впрочем, славная победа ничуть не улучшила положение запертых посреди моря казаков. И очень скоро они это поняли.

Прежде Сережка Кривой зимовал на Семи Буграх или островах Синего Морца, то есть в северной оконечности Каспия, которая опреснена водами Волги, Эмбы и Яика. В случае нужды воду в тех местах можно пить прямо из моря. Но на юге вода соленая, пить ее нельзя. К тому же на острове, хоть он и назывался Свиным, никакой живности не водилось, а одной рыбной ловлей многотысячную ораву не прокормишь. Что толку от золотошивной парчи и дорогих каменьев, когда умираешь от жажды? Какая польза от сокровищ, если на них нельзя купить и корки хлеба? Среди казаков начался мор, в скором времени едва ли не половина отряда лежала в лежку.

Знакомое зимовье на Семи Буграх было накрепко занято отрядом стрелецкого головы Ивана Логинова, да и не было там никакой добычи, кроме слегка солоноватой воды; терские же казаки получили крепкий приказ: разбойникам «пристани не давать, а бить их боем, беспощадно до самыя смерти». Разоренные Тарки и Шемаха были оккупированы персидскими войсками, которые, не рискуя больше показаться на море, ждали предателей на берегу. Мангышлак и Каракумы почему-то не привлекали внимания казачьего войска – возможно, оттого, что там пресной воды было еще меньше, чем посреди моря.

По всему Каспию оставалось единственное неразграбленное место – долина реки Атрек, принадлежащая воинственным туркменским племенам, находившимся в ту пору в союзе с не менее воинственным ханством Хивинским. До сих пор из этих краев не возвращался живым ни единый набежник, однако кушать очень хотелось, и на круге было решено плыть в трухмены.

Тащиться в незнакомые и опасные места с ранеными, больными и со всей добычей было бы неразумно, поэтому отряд разделился. Часть казаков с одним из атаманов должна была остаться на Свином острове, караулить нажитое, а те, кто еще держался на ногах, поплыли за водой и туркменской бараниной. Тут же встал вопрос, кому из атаманов оставаться при деньгах, а кому плыть за провиантом. Вот как об этом говорит «Сказ о братьях-разбойниках»:

Разумеется, «Сказ», созданный через сто лет после описываемых событий, не может служить историческим документом. Достаточно вспомнить, что русский алтын, равный шести серебряным, а впоследствии – медным деньгам, никогда не был золотой монетой, а само словосочетание «орел и решка» появилось лишь в царствование Елизаветы Петровны. Тем не менее можно утверждать, что выбор: кому из двух атаманов плыть в трухмены – во многом решался случаем.

Любопытно, что даже в былинном сказе Степан Разин присваивает себе старшинство, именуя себя орлом, а истинный герой – Сережка Кривой, довольствуется более скромной ролью.

Но в любом случае таинственный золотой алтын упал таким образом, что за море выпало лететь Стеньке. Экспедиция закончилась неудачей, туркмены успели отогнать стада и встретили набежников боем. Отряд вернулся без добычи, а сам Стенька Разин сложил голову в бою с кочевниками.

Неведомо, снился ли Стеньке этот сон, и был ли он растолкован старым есаулом, – но на этот раз звериное чутье подвело Разина, туркменская стрела угодила прямехонько в заговоренный лоб, и казацкая ватага, стоящая на краю гибели, лишилась одного из атаманов.

Медлить было нельзя, пиратская флотилия покинула негостеприимный остров и направилась к северу.

Трудно сказать, на что именно надеялся Сережка Кривой. Одни исследователи полагают, что он хотел закрепиться на каком-нибудь из островов в пресной части моря и продолжать разбойничий промысел, другие утверждают, что он вынашивал план подняться вверх по Эмбе и уйти вместе со своим отрядом на восток. Судя по всему, последнее мнение основано исключительно на авторитете «Сказа о братьях-разбойниках», который заканчивается словами:

Гадание на историческом материале принципиально не отличается от гадания на кофейной гуще, поэтому переходим к фактам.

На полпути к северным берегам обескровленное казацкое войско было перехвачено отрядом князя Львова, который направлялся к Свиному острову.

Полгода назад казаки в абордажном бою разгромили каботажный флот персов, но теперь положение радикально переменилось. Более половины казаков не то чтобы воевать, на ноги встать не могли; к тому же бывшие полоняники, освобожденные на невольничьих рынках Шемаханского царства, никакой вины перед русским царем не чувствовали и против соотечественников биться не собирались. Но самое главное – русское войско размещалось не на галерах и беззащитных купеческих бусах, а на таких же стругах, что и воровские казаки. К тому же флагман эскадры, двадцативосьмипушечный «Орел», представлял собой серьезную боевую единицу.

Оставалось юлить, вымаливать прощение и валить все на голову погибшего Стеньки Разина.

Результат переговоров превзошел все ожидания. Казаки отделались отеческим предупреждением, им выговорили длинный перечень вин: как и в чем они своровали перед государем, а затем чохом простили всех, правых и виноватых. Более того, казакам оставили не только свободу, но и оружие, и даже добро, награбленное во время Персидского похода. Заставили, правда, освободить знатных пленников, среди которых были послы Аббаса к Алексею Михайловичу, а также потребовали сдать тяжелую артиллерию и морские суда. Все требования властей были выполнены, прощеные казаки ступили на берег, где смогли, наконец, безвозбранно пропивать раздуваненную добычу.

Был в условиях капитуляции еще один пункт: войску предписывалось вернуться на Дон и, не расходясь, ожидать приказа. Впрочем, расходиться никто и не собирался, все ждали событий.

Зиму Сережка Кривой провел на Дону, в городке Кагальнике, наскоро отсыпанном на одном из речных островов, и все время к нему в лагерь сбегался народ. Последствия чудовищного голода, вызванного бандитскими действиями Разина, давали себя знать и весной 1670 года. Крестьяне волновались, всюду зрел бунт. К весне в Кагальнике теснилось более восьми тысяч вооруженных казаков и непоименованное число беглых из центральных областей России. Ситуация становилась взрывоопасной, и правительство поступило, как привыкло действовать в подобных случаях: был отдан приказ идти на восток.

Никогда еще прежде из России не уходила такая прорва оружного люда. Василий-Ермак захватил Сибирское царство, имея под рукой три сотни казаков, Ерофей Хабаров повоевал Братскую землю, выступив во главе отряда в четыреста человек. А тут уходило восемь тысяч бойцов, а следом за ними нескончаемым шлейфом тянулись беглецы и переселенцы. Уходили поодиночке, уходили целыми деревнями. Помещики били челом государю, прося защиты, но лишь немногие из бежавших были возвращены хозяевам; указ об отмене урочных лет пребывал в забвении и не действовал нигде.

Авторы исторических романов, повествуя о сибирском походе Сергея Кривого, живописуют борьбу с дикой природой и едва ли не братание с местным населением. На самом деле сибирский поход мало чем отличался от монгольского нашествия, только направлен он был не на запад, а на восток. Башкирская даруга или татарский юрт – все равно подвергалось разгрому – казаки, готовясь к великому походу, запасались скотом и конями, отымая их у кочевников. Тунгусы и самоеды предусмотрительно откочевывали в глубь тайги, где их было не взять. Лишь через полгода степи Зауралья и Южной Сибири успокоились, прекратились грабежи и восстановилась торговля.

Далее продвижение совершалось относительно мирно. Буряты, недавно усмиренные Хабаровым, уже не пытались оказывать сопротивления, а словно во времена Чингиза, подхваченные волной переселения, двинулись вслед русскому войску, обрушившись на Маньчжурию. Якутские племена, лет сорок назад добровольно пошедшие под русскую руку, сейчас, обрадованные, что буряты – их извечные враги – уходят, исправно снабжали русское войско всяческим припасом. Наивно было бы думать, что во время передвижения войск и народов никто не пострадал, но серьезных столкновений в этот период не отмечено.

Зиму 1670/71 года казачьи отряды провели в сибирских городках, растянувшись более чем на тысячу верст, от Иркутска и Братского острога до Нерчинска, Албазина и Апинска. К тому времени это уже не была единая армия, ведомая общим командиром, но широкое народное движение по освоению восточных земель. Поэтому предполагавшийся вначале поход на Китай был отменен и основные силы казаков направились на север вдоль побережья Охотского моря. В те времена побережье было мало доступно пешеходам, однако движение происходило быстро, ибо большую часть пути передовые отряды преодолели на кораблях, вышедших из устья Амура. Корабли эти были срублены еще экспедицией Пояркова.

Неизвестно, был ли жив в эту пору сам Василий Поярков – в писцовой сказке упомянуты лишь «люди Пояркова». Корабли предназначались для переправы на Камчатку, которая тогда многими принималась за остров. Обогнув Камчатку, отряды землепроходцев встретились с промышленниками Семена Дежнева, которые добывали в этих краях моржа. От них Сережка Кривой услышал рассказы о большой земле Алашке, лежащей, по словам эскимосов, по ту сторону неширокого пролива.

Основными объектами добычи на севере были моржовая и мамонтовая кость, а также мягкая рухлядь: соболь, горностай, песец, но в первую руку – черно-бурая лиса. Добывать эти богатства грабежом немыслимо, так что задолго до прихода Сергея Кривого русские гости наладили с местными народами цивилизованное общение. На инородцев был наложен малый ясак, все остальное приобреталось в обмен на привозные товары. Единственный народ, не принявший общие условия, – чукчи, которые оказали отчаянное сопротивление пришельцам. Но если небольшим отрядам промышленников они могли сопротивляться, то с приходом Сергея Кривого судьба их была решена, так что сегодня лишь в анекдотах сохранилась память о «чукше лежачей». Зато нивхи на юге, коряки и эскимосы на севере получили мощный толчок в своем развитии.

Разумеется, бывалого пирата Сережку Кривого не могли испугать морские просторы, а вот прокормить многотысячный отряд на Чукотском полуострове было затруднительно, так что началось переселение в Алашку. Срубленные без единого гвоздя, шитые лыком кочи Семена Дежнева брали на борт не более полусотни человек, но и пролив оказался невелик, так что довольно быстро большинство пришельцев оказались на американском берегу и смогли начать движение в более теплые края.

Историки и географы спорят, побывал ли в Америке сам Семен Дежнев. Основная масса пришлых казаков была перевезена через пролив летом 1672 года, а Дежнев скончался в 1673 году в Москве, куда повез государев ясак. Но в любом случае без этого замечательного землепроходца было бы невозможно освоение Америки.

Отряд Сережки Кривого спускался на юг, оставляя по дороге остроги и городки, пока не достиг северной Калифорнии, открытой сто лет назад испанцами, но заселенной исключительно местными племенами. Там, возле пролива Золотые Ворота, в 1676 году была основана главная русская колония – город Новоархангельск.

История не сохранила даты смерти Сергея Кривого, известно лишь, что в 1676 году одним из первых указов царя Федора Алексеевича он был произведен в дети боярские и назначен государевым приказчиком Алашки и всей Русской Америки. Здесь насмешница-судьба вновь провела параллель между самым знаменитым русским пиратом и самым знаменитым пиратом английским. В 1668 году пиратская флотилия под командованием Генри Моргана вошла в озеро Маракайбо и была заперта там испанским флотом. Год спустя Сережка Кривой точно так же попался в ловушку Энзели-кальи. Разными путями, но оба пирата вышли из передряги невредимыми и смогли продолжить карьеру. В результате в 1675 году Морган назначается вице-губернатором Ямайки, а Сережка Кривой, опять же с опозданием на год, стал фактическим правителем всех открытых и еще неведомых земель Русской Америки. Если эта тенденция сохранялась и в дальнейшем, значит, скончался Сергей Кривой через год после Моргана, в 1689 году, успев увидеть не просто острог, но город Новоархангельск.

В нашу задачу не входит подробное описание реальной истории русского государства, для этого существуют учебники и специальные монографии. Поэтому дальнейшую историю мы обозначим краткими штрихами, чтобы ее можно было сравнивать с измышлениями сослагательного наклонения.

В течение последующей четверти века из России на восток ушло без малого триста тысяч переселенцев, причем большая их часть осела в Заморской Руси, так крестьяне называли восточное побережье Америки. На первый взгляд может показаться удивительным, что огромные массы крестьян практически безостановочно проходили плодороднейшие земли южной Сибири. Вопрос отпадет сам собой, если вспомнить, что донские черноземы тоже в течение столетий оставались нераспаханными. Близость непокоренной Синей Орды, Джунгарии и Монголии делала невозможным безопасное земледелие в этих краях. Но главной опасностью была близость московских властей. Крестьяне уходили от крепостного гнета – и, разумеется, не желали, чтобы в один прекрасный день их вернули прежним владельцам.

К концу семнадцатого столетия передовые отряды русских землепроходцев достигли Беловодья, выйдя к великой реке, где впервые столкнулись с идущими на запад английскими поселенцами. Арканзасское соглашение 1702 года, достигнутое без помощи и даже без ведома Петра I, проводило границу между русскими и британскими владениями по реке Миссисипи. В царствование Петра освоение восточных земель несколько замедлилось, поскольку слишком много сил занимала Северная война и строительство Петербурга. Впрочем, Петр разделял фантазии своих голландских друзей о наличии Западного Морского Прохода и, стремясь опередить европейские морские державы, основал в Приморье на берегу бухты Золотой Рог город Владивосток (название Остенбург осталось за крепостью и на город, по счастью, не перешло). На корабельных верфях Владивостока начали строиться современные военные корабли, и в скором времени русский флот безраздельно царил в Тихом океане. Второй базой Тихоокеанского флота стал Новоархангельск. Неудивительно, что попытка Испании вытеснить русское население из Южной Калифорнии, основав в 1721 году город и форт Лос– Анджелес, полностью провалилась. Название, впрочем, прижилось, и сегодня Лос-Ангельск является четвертым по величине городом Русской Америки, а побережье между Новоархангельском и Лос-Ангельском носит неофициальное название Райский Берег.

В течение всего XVIII века русские поселенцы оттесняли англичан в сторону Атлантики. Процесс сложный и неоднозначный, со множеством действующих факторов. Удачный договор с Квебеком и активные поиски русскими военными кораблями Западного Прохода позволили вышвырнуть из Америки Компанию Гудзонова залива. Совместные действия французских трапперов (лесных бродяг) и русских промышленников положили начало дружбе двух народов, так что сейчас, хотя Квебек является независимым государством (реально независимость была получена в конце XVIII века, но формально подтверждена лишь в 1815 году на Венском конгрессе), даже старожилы не всегда могут сказать, где проходит граница между двумя странами.

Открытие золотых россыпей сначала на Райском Берегу, а следом на полуострове Алашка дало небывалый толчок развитию края. Конечно, среди золотоискателей был велик процент выходцев из Западной Европы, но территория находилась под юрисдикцией Российской империи, основное население оставалось русским, русский был языком межнационального общения. Искатели удачи быстро растворились среди россиян, и сейчас немногие знают, что, например, популярная в Америке русская фамилия Бранов на самом деле является англосаксонской и предки нынешних Брановых звались Браунами.

Чрезвычайно важную роль сыграло и умение русских землепроходцев договариваться с инородцами. Янки двигались на запад, безжалостно истребляя местное население, и индейцы платили им той же монетой. На Западе и сейчас бытует мнение, будто индейцы – это жестокие дикари, с которыми невозможны никакие договоренности. Но ведь французы прекрасно договаривались с ирокезами, которых английские авторы представляют не меньше чем исчадьями ада. То, что английская колонизация Северной Америки началась почти на сто лет раньше русской, сыграло для англичан дурную службу: местные жители воспринимали русских как освободителей. К концу столетия в руках английской короны оставалась лишь четырехсоткилометровая полоса вдоль Атлантического побережья.

Точку в русско-английском противостоянии поставило открытие Австралии. Английское правительство махнуло рукой на американские колонии, которые не приносили ничего, кроме неприятностей. Собственно говоря, если бы не тлеющий конфликт с русскими, янки уже давно бы подняли мятеж против короны. После 1789 года Англия, озабоченная войной с революционной Францией и освоением Австралии, бросила своих американских подданных на произвол судьбы. В 1793 году, без фанфар и барабанов, русские войска вошли в Филадельфию. Событие это прошло почти незамеченным и было представлено как превентивная мера против вторжения якобинцев, чьи идеи находили отклик в умах свободолюбивых янки.

Присоединение атлантического побережья не решило полностью британский вопрос; на плантациях Виржинии и Каролины и сейчас можно слышать английскую речь, однако в целом создание Русской Америки было завершено.

Следует отметить, что отношение американского народа с царской властью не всегда были гладким. Особенно они обострились в период недолгого правления Петра III, который успел издать указ о государственной монополии на внешнюю торговлю для заморских территорий. Новоархангельское купечество вело активную торговлю с Китаем, проникало в Японию и Индию, закупало пряности у Ост-Индской Голландской компании. Указ Петра III подрывал эту деятельность. По новому положению даже китайский чай жители Райского Берега должны были закупать в Петербурге.

Екатерина II, сменившая мужа, поначалу не вникала в дела заморских территорий, где тупо проводился в жизнь указ о государственной монополии. Давно известно, что несовершенство российского законодательства искупается дурным исполнением законов; целые десять лет русские американцы пили контрабандный чай и сыпали в пасхальные куличи контрабандную корицу, однако всему приходит конец: в 1773 году в Новоархангельске была построена таможня, а из Питера пришел первый транспорт с колониальными товарами, и местным торговцам было предписано брать их в обязательном порядке.

Город взбунтовался, груз залежалого чая был выброшен в море. «Новоархангельское чаепитие» поставило Россию на грань гражданской войны. Собственно говоря, война и без того началась, ибо в это самое время в Оренбургской губернии вспыхнуло восстание Емельяна Пугачева. События развивались стремительно, пламя войны в любую минуту могло перекинуться на Малороссию, крестьянство которой было закрепощено менее полугода назад. Заволновалась и Сибирь. Здесь никогда не было ни крепостного права, ни помещичьего землевладения, и крестьяне, глядя на украинские события, вполне обоснованно тревожились за свою судьбу.

В этих условиях война с заморскими владениями оказалась бы для центральной власти катастрофой. Екатерина немедленно пошла на уступки, допустив самоуправление американских земель. Процесс либерализации захватил также Приморье и Сибирь, уже достаточно заселенные, и, наконец, докатился и до центральной России. В 1785 году Екатерина подписала так называемую «Дворянскую конституцию». Согласно этому документу, дворянство получало множество льгот и привилегий, но зато лишалось крепостных. Бывшие рабы становились временнообязанными, а по истечении срока – полностью вольными людьми. Все земли, за исключением огородных наделов, оставались у помещика, за них крестьяне должны были вносить большой выкуп. В реальности эта мера привела к массовому переселению крестьян в города, а также в Сибирь и Америку.

Избыток дешевой рабочей силы вызвал к жизни явление, которое экономисты называют «Промышленной революцией в России». К началу XIX века Россия стала не только самым большим, но и самым динамично развивающимся государством мира. Владения ее простираются на трех континентах, международный авторитет – непререкаем, культура служит образцом для народов всего мира. В основе нашего нынешнего благополучия – историческая неизбежность: великий народ обязан иметь великую историю. А сослагательное наклонение? – история его не знает.

 

III. Второе допущение

«И все-таки, – скажет мечтатель, – так приятно поразмыслить, что было бы, если много столетий назад случайная мелочь сшибла бы историю с настоящей дороги. Западный или восточный путь развития, Европа или Азия с Америкой… – и в результате две несхожие, но равно великие России. Кто скажет, куда следовало бы направить силы, выиграли мы или проиграли в конечном итоге? Как жаль, что история не знает сослагательного наклонения, и мы не можем переиграть ее заново, сравнить результаты и выбрать тот, что больше придется по душе».

Жаль, говорите?.. Что ж, давайте вернемся в далекий XVII век и поразмышляем еще немного.

Собственно говоря, с чего мы взяли, что история непременно должна быть благосклонна к России? Великое множество народов, причем не из последних, бесследно сгинуло, «погибоша аки обре», сошло с мировой арены, не оставив никакого следа или, в лучшем случае, пышные руины, напоминающие о былом величии. Так почему России должна быть уготована иная участь?

Случайность, господа, всюду глупая случайность!

Вспомним хотя бы мифический золотой алтын, которым метали жребий Стенька Разин и Сережка Кривой. Вряд ли атаманы берегли на этот случай серебряный алтын прошлого царствования. Разин был мотом и бахвалом, серебра он не держал. Скорей всего, алтыном (алтын по-тюркски – золото) названа какая-то золотая восточная монета – узбекский туман или арабский маммуди. А теперь представим, что подкинутая монета упала бы вверх не отсутствующим орлом, а столь же отсутствующей решкой. Как видим, перед нами чистой воды случайность. Но в результате неудачный набег на туркменские земли возглавил бы не Стенька, а Сережка. И уже совершенно неважно, вернулся бы Сережка живым или сложил голову в трухменах, главное, что Стенька остался бы жив наверняка.

Деваться было некуда, казаки все равно направились бы к родным берегам, где были бы пленены князем Львовым. Затем последовало бы прощение и зимовка в Кагальнике. А весной непременно взыграл бы параноидальный нрав Стеньки. Не нужно быть серьезным военачальником или политиком, чтобы поднять на бунт взбудораженную и оголодавшую толпу. Достаточно толики харизмы – а этого добра у Стеньки было с избытком. Это остановить раздраженных людей трудно, тяжело провести их мимо тлеющих восстанием деревень и посадов. А призвать к погромам и повести толпу бить всякого, кто попадется под руку, – как говорится, дурное дело не хитрое. В присутствии параноидального лидера смолкнут или станут неслышными трезвые голоса, никто уже не сможет остановить назревшее кровопролитие.

Первой жертвой междоусобицы падет, несомненно, Царицын, затем… Далее неважно, куда поведет обезумевших людей их безумный вождь. Вниз к Астрахани или вверх к Саратову – всюду огненные семена восстания падут на подготовленную почву. Спровоцированный Разиным голод и алчность при виде богатой добычи Персидского похода – что еще нужно, чтобы разъярить темную толпу?

Никто не сможет предугадать, как развивался бы ход восстания, такие вещи не алгоритмизируются. Допустить можно все что угодно, вплоть до торжественного въезда Стеньки в Первопрестольную. Общим в любом варианте окажется массовое истребление населения. В междоусобной резне погибнут сотни тысяч человек: крестьян, стрельцов, казаков, служилых и податных людей. Сотни тысяч самых смелых, самых отчаянных, несостоявшихся освободителей Балкан и покорителей Америки. Пламя гражданской войны угаснет, лишь когда окончательно обезлюдят и будут разорены русские города, посады и самые малые деревни. Как следствие, приостановится освоение Сибири, Русская Америка и вовсе не будет открыта в XVII веке. Европейские войны Россия, отброшенная на полвека назад, в Смутное время, тоже не сможет вести. Не исключено, что через пару поколений положение выправится – но к разделу мира Россия уже безнадежно опоздает. Уцелевшие крестьяне будут окончательно закрепощены, торговля замрет, освоение новых земель прекратится.

Попытайтесь представить рыхлую страну с редким населением, судьба которой – столетиями служить сырьевой базой развитых стран, вообразите нелепую англоязычную Америку, а на месте десятимиллионного Владивостока нарисуйте городишко с тремястами тысяч жителей, опишите Сибирь и Приморье, которые шаг за шагом отнимают у нас китайцы… Русский народ на задворках истории – вас не продирает ужасом при виде подобного сценария? Так что, давайте радоваться, что история не знает сослагательного наклонения.