Макклоски лежал на спине, раскинув руки в стороны и глядя в небо. В пронзительной синеве неторопливо плыли облака, и, когда они закрывали солнце, по лицу Герберта пробегал холодок, словно кто-то осторожно проводил по нему нежной, прохладной ладонью. Он полностью отключился от всего обыденного и сейчас летел вместе с этими облаками высоко над землей. Ему казалось, что так можно пролежать до второго пришествия.

«Или хотя бы до ужина», — лениво поправил себя Герберт, возвращаясь с небес. Стоило ему только вспомнить об ужине, как ощущение полета пропало. Он попытался снова вообразить себя летящим на облаке, но ничего не получилось.

«Ну и пусть, — меланхолично подумал Макклоски. — Полежу еще немного и буду праздновать день своего рождения».

В этот момент до его слуха долетели слова:

Голос прервался, потом опять зазвучал:

«Интересно, — внутренне усмехнулся Герберт, — как выглядит эта любительница японской поэзии? Наверное, она невысокого роста, хрупкая, у нее голубые глаза, темные волосы. И на ней одежда белого или желтого цвета».

Подумав так, он улыбнулся и продекламировал:

Герберт замолк. В ответ не раздалось ни звука. Макклоски, заинтригованный, приподнялся на локте, раздвинул ветки кустарника и выглянул из своего убежища.

Неподалеку от него полулежала на траве, опершись на локоть, девушка. Она смотрела в его сторону. Когда их взгляды встретились, Герберт невольно вздрогнул: у нее оказались голубые глаза! И одета она была в желтое платье.

Так они молча и смотрели друг на друга, пока Герберт не взял инициативу в свои руки.

— Добрый день, — непринужденно поздоровался он.

— Здравствуйте.

— Я не знал, что в это время суток вы декламируете Такубоку, — вежливо произнес Макклоски. — Извините, если помешал вам.

— Не стоит извиняться; Скорее мне следует просить у вас прощения, ответила девушка. — Я не предполагала, что вы обитаете в этом лесу.

— Вообще-то я предпочитаю жить в реке, — серьезно пояснил Герберт. — Но сегодня выдался такой чудесный день, что грех было не понежиться на солнышке. Вот я и выбрался на поляну, да, видно, заснул и не услышал, как вы расположились по соседству. Впрочем, мне надо за это благодарить судьбу, иначе я не услышал бы чудесных стихов в прекрасном исполнении.

— Тогда и я благодарна ей, — поддержала девушка, — за возможность узнать, что есть еще человек, которому нравятся те же стихи.

— В таком случае, — предложил Макклоски, — может быть, нам стоит познакомиться?

— Кэтрин, — живо откликнулась девушка. И, на мгновение запнувшись, добавила: — Кэмпбелл.

— Герберт Макклоски, — в тон ей ответил молодой ученый. И тут же предложил: — Почему бы нам не отметить наше знакомство совместным ужином? Тем более в день моего рождения.

— Согласна, поскольку не хочу омрачать ваше праздничное настроение. Но с одним условием: вы признаетесь, сколько вам исполнилось лет.

— Это тайна! Однако вам я ее открою. Мне тридцать семь.

— Совсем еще мальчик, — мелодично рассмеялась Кэтрин. И, поднявшись с травы, спросила: — Далеко ли мы отправимся?

— Предлагаю посетить ресторанчик «Неаполь», — ответил Герберт.

И через минуту он уже выводил на широкую магистраль свою новенькую малолитражку.

В «Неаполе» Кэтрин огляделась и сказала одобрительно:

— Мне здесь нравится. Только почему ресторан назвали так претенциозно «Неаполь»? Произнесешь это слово и сразу представляешь что-то пышное, сверкающее золотом, серебром, и обязательно — с хрустальными люстрами. А здесь просто, мило и спокойно.

— Итальянцы любят нарядные слова, — заметил Герберт. — Потому и язык у них такой яркий. В нем нет ни одного слова, которое не звучало бы как звук флейты.

— Вы поэт? — спросила с удивлением Кэтрин.

— Похож?

— Немного. Стихи читаете. Выражаетесь как-то изысканно, утонченно.

— Нет, Кэтрин, — признался Макклоски, — я не поэт. Я медик.

— Врач?

— Нет. Я из тех, кто не лечит, а двигает вперед вообще всю медицинскую науку.

— А-а, — произнесла Кэмпбелл. — И далеко вы ее двинули, эту науку?

— Пока еще не очень. Но скоро… Вот только отдам должное искусству Джузеппе, а потом сразу — прямо при вас — продолжу начатое дело.

И так, перебрасываясь шутками, молодые люди приступили к ужину.

Кэтрин, как представлялось Герберту, была само очарование. Умна, весела, остроумна. Очень быстро у него возникло чувство, будто он с ней давным-давно знаком. Вскоре он выяснил, что девушка изучает филологию в местном университете, через год заканчивает его и намеревается поехать преподавательницей куда-нибудь в глухое местечко. Там, как она выразилась, должно быть не больше сотни домов, два десятка ребятишек, церковь, полицейский, обязательно толстый и сонный, врач и она — одна-единственная учительница. И чтобы все приглашали на домашние пироги с яблоками.

Макклоски стало хорошо и спокойно. И он решил вдруг рассказать Кэтрин то, о чем предпочитал вообще никому не рассказывать. Возникло это желание после того, как девушка спросила его:

— С чего началась ваша любовь к японской поэзии?

— Это очень длинная история, — произнес Герберт.

А Кэтрин воскликнула:

— Обожаю длинные истории!

— Тогда слушайте! — решился Герберт. И начал: — В одном городе на юге страны жил парень в скромной семье. Отец его был врачом, мать рано умерла. Рос он нормальным ребенком, правда, немного уступал сверстникам в физической силе. И когда наступила пора, полюбил соседскую девочку по имени Пэгги. По местным понятиям, отец ее был ужасным богачом: он владел двумя магазинами, раз в два года менял машину, раз в три — путешествовал. И Пэгги, естественно, росла немножко зазнайкой. Что, впрочем, не мешало ей нравиться парням. Она носила яркие платьица и любила производить впечатление: «Когда мы с папой поехали в Париж… Ах, нет, это все было в Цюрихе…» Все мальчишки бегали за ней, но она предпочла того, с которого и начался рассказ. И вскоре они уже вовсю целовались на вечеринках, а потом дали друг другу слово, что скоро поженятся. И, наверное, так все и вышло бы, поскольку Пэгги была неплохой девчонкой, а юноша очень любил ее. Я его, кстати, недавно видел, и он мне признался, что по-прежнему испытывает определенные чувства к Пэгги, помнит ее яркие платьица, туго затянутые в густой пучок волосы… Однако сейчас не о платьицах речь.

— Да, — поддержала Кэтрин, — рассказывайте о самом парне.

— Скоро их счастью пришел конец — в городок приехала семья отошедшего от дел крупного промышленника, решившего провести остаток своей жизни в спокойном и тихом месте. Промышленник был настолько богат, что мог купить весь городок, а потом забыть о своей покупке. Но ему требовался только покой… Вскоре он перезнакомился с самыми именитыми гражданами городка, пригласил, кого надо, к себе в дом, а затем, нанеся ответные визиты и отдав таким образом должное приличиям, свел до минимума контакты с окружающим миром и целыми днями возился в своем саду. Зато развернулся его сын. Это был очень здоровый и красивый малый, имевший в своем распоряжении автомобиль. Не стоит удивляться, что вскоре Поль — так его звали — стал лидером светской молодежи городка. Как лидер, он не мог не обратить внимания на хорошенькую Пэгги.

— И что Пэгги?! — не удержалась Кэтрин от любопытства.

— Она оставалась верна своему избраннику. И отвергала все знаки внимания, которыми награждал ее юный баловень судьбы. Наверное, таким образом она ему мстила за то, что перестала быть самой заметной фигурой на молодежных вечерах. Постепенно создалась удивительная ситуация — Пэгги и ее верный рыцарь обособились от всех остальных ребят.

Все это поначалу изрядно забавляло Поля. А потом начало раздражать, и он перенес свою неприязнь с отвергнувшей его Пэгги на ее парня. Что было дальше, легко себе представить. В наших колледжах до сих пор обязательным предметом является бокс. И однажды Поль сделал все, чтобы оказаться в одной паре с парнем Пэгги. И поединок превратился в избиение. А Пэгги — одна из десятка зрительниц — все видела. Хорошо, что преподаватель прервал поединок, иначе парню пришлось бы к концу боя уходить с ринга без мозгов. Пэгги нашла его и сказала, что терпеть не может грубых и сильных животных. А потом эти слова повторила в присутствии Поля. Но тот только засмеялся и сказал, что не виноват в том, что его хорошо кормят. Это был еще один удар по нашему герою. Удар по его бедности.

— И что же он?

— Он мечтал только о том дне, когда сможет, закончив обучение, уехать из городка и поступить в университет.

— И этот день настал?

— Да, но до него был еще один. Точнее, вечер. Выпускной. На нем Поль решил довести свой триумф до конца. Когда наш парень оказался рядом с Пэгги, подошел к ним и, придравшись к какому-то пустяку, нокаутировал его одним ударом.

— И что было дальше? — поинтересовалась Кэтрин. Она внимательно слушала Герберта, не отрывая от него взгляда.

— Парень поступил в университет, — продолжил Макклоски. — И стал учиться на врача. Начал брать уроки каратэ. Он занимался борьбой до изнеможения и в конце концов стал лучшим учеником известного тренера, постиг суть борьбы, ее дух. И… полюбил Такубоку. А однажды получил приглашение на традиционный вечер выпускников.

— И что? — нетерпеливо спросила Кэтрин.

— Поехал. Зал, в котором устраивалась вечеринка, показался ему крохотным. Вначале он решил, что его перестроили. Но потом понял, что просто сам очень повзрослел. Затем увидел в центре зала Поля. Тот, как всегда, был весел, шумен, напорист. Рядом с ним стояла Пэгги и смотрела на него глазами, полными любви и восхищения. Вот тогда наш герой ощутил, что детство с его обидами, поражениями, яростным максимализмом ушло не так уж далеко. Он взял бокал с вином и медленно пошел к Полю. Подойдя к нему, окликнул: «Хэлло, приятель!» и выплеснул тому в лицо содержимое бокала. Когда же Поль, побагровев от оскорбления, ринулся в атаку, его давний противник сделал шаг в сторону, а затем… Из зала Поля увезли в больницу. А парня хотели привлечь к судебной ответственности. И обязательно привлекли бы, если бы не его «старик», который пошел к отцу Поля и рассказал ему всю историю, от начала до конца. Тот принял самое мудрое решение — замял дело.

Герберт закончил свой рассказ и замолчал. Кэтрин молчала тоже. Потом не выдержала:

— Пэгги вышла замуж за Поля?

Герберт вздрогнул.

— Да. А как ты догадалась? — Это «ты» сделало их ближе друг другу и откровеннее.

Кэтрин, слегка усмехнувшись, ответила:

— Да так уж… — И спросила: — Ты рассказал о драке тренеру?

— Нет. Но он узнал о ней. И запретил мне заниматься каратэ. Сказал, что я ничего не понял и ему жаль то время, которое он на меня потратил. После этого мы не виделись. Но любовь к японской поэзии у меня осталась.

— Твой тренер мудрый человек, — заметила Кэтрин. — Я бы очень хотела когда-нибудь встретиться с ним.

— Ты уже не сможешь это сделать.

— Почему?

— Он умер.

Они помолчали. Наконец Кэтрин произнесла:

— Грустная история. Скажи, а почему ты отмечаешь дни своего рождения в одиночестве? Это как-то связано с твоим повествованием?

Герберт удивился.

— Ты прозорлива, как древний оракул. Читаешь мысли, предугадываешь события. Да, с тех пор я сторонюсь людей.

— Надеюсь, что не всех, — усомнилась Кэтрин. — А я действительно ясновидящая. Например, знаю, что ты будешь делать после того, как выйдем из ресторанчика.

— Что же?

— Ты покажешь мне свою коллекцию пластинок… Или марок, или трубок. Спортивных наград, медальонов, собачьих ошейников. Короче, что-либо из того, что у тебя есть дома. Я права?

Макклоски рассмеялся. Он не хотел расставаться с Кэтрин. И поэтому последние минуты сам лихорадочно искал предлог, под которым можно было бы продолжить встречу.

— Это будет коллекция пластинок, — твердо сказал он. — Могу похвастать она настолько хороша, что действительно заслуживает внимания такой девушки, как ты.

Расплатившись, Герберт подал Кэтрин руку. Они вышли из ресторана, направились к автомобилю. В машине Макклоски обнял ее и поцеловал. Она ответила на поцелуй и, легким движением откинув прядь волос со лба, сказала:

— Это исключительно в честь дня рождения. В другой ситуации пришлось бы везти меня домой и долго выпрашивать номер телефона.

— Ну, конечно, именно так все и было бы, — согласился Герберт.

Он нажал на педаль газа. И затормозил лишь раз, когда Кэтрин неожиданно сказала:

— Правильно сделала Пэгги, что вышла замуж за Поля.

— Что?! — поразился Герберт. — Как понимать твои слова?

— Очень просто. Мне не нужно теперь отбивать тебя у нее.

— Кэт, ты влюбилась в меня?

— Кто это тебе сказал такую глупость? — деланно возмутилась девушка. — Ох, уж эти несносные мужчины!

И нежно прильнула к плечу Герберта. Впервые за долгое время Макклоски почувствовал себя счастливым. Одновременно нахлынула безотчетная тревога. Он вспомнил вдруг о генерале. После их разговора по душам ученый начал ощущать корректный, но постоянный контроль за своими действиями. Было ясно — все дело в «вакцине». Эксперименты, кстати, шли у него неплохо. Он, собственно, уже знал, как добиться желаемых результатов. Оставалось только провести серию проверочных опытов, определить оптимальный размер дозировок. Но, повинуясь какому-то глухому предчувствию, не выкладывал генералу новые сведения. Решил попытаться выяснить, кому это потребовалось жить в необычных условиях.

— Радиации, — непроизвольно произнес он вслух.

— Что? — не поняла его Кэтрин.

— Да это я так, — смутился Герберт.

Кэтрин с удивлением посмотрела на него, но ничего не сказала. Лишь дома у Макклоски, удобно расположившись на небольшом диванчике, решила вернуться к короткому дорожному диалогу и серьезно спросила:

— Тебя что-то беспокоит? Это связано с работой?

Герберт медленно ответил:

— Да. У меня есть проблемы.

— Медицинские?

— Не совсем. Они носят иной характер.

— Как это?

— Я ведь служу не в клинике, а в военном ведомстве.

— Вот оно что, — задумалась Кэтрин.

Через несколько минут она мягко произнесла:

— Герберт, я поехала с тобой, не зная, где ты работаешь. Мне этого не надо было. Но то, что ты сейчас сказал, для меня важно. Я не могла бы любить человека, который сбросил бомбу на Хиросиму или создал нейтронную. Может быть, тебе покажутся странными мои слова, ты не поймешь меня (мы ведь знакомы с тобой всего лишь несколько часов), но у меня есть заветная мечта: жить под мирным небом с любимым человеком и никогда не дрожать за будущее своих детей. Это нелепо звучит?

— Да нет, — запротестовал Герберт. — Но пойми, ведь у каждого из нас свои обязанности перед обществом, свой долг.

— И мы должны его покорно выполнять, даже если это ложно понятый долг? перебила его девушка. — Герберт, но если каждый из нас забьется в нору и не будет высовываться оттуда, то мир очень плохо кончит!

— Кэтрин, не нам менять то, что создано.

— Почему?! Кем держится мир? Людьми! А мы разве не люди? Ты! Я! Миллионы граждан нашей страны! Что же — нам теперь сидеть и ждать, когда нашу судьбу определят другие?

— Кэт! — удивился Макклоски. — Я не мог предположить, что ты столь агрессивна.

Девушка внимательно посмотрела на Герберта и сказала:

— Это не агрессивность.

— Что же тогда? — спросил ученый.

— Нежелание быть подопытным кроликом или серо-белой мышкой.

При упоминании о мышах Макклоски замер и напрягся.

А Кэтрин, словно предлагая сменить тему разговора, подошла к нему и коснулась руки, вновь, как это было в автомобиле, прижалась к плечу. Потом, завершая диалог, неожиданно спросила:

— Ты знаешь, с чего начался фашизм?

И сама ответила:

— С равнодушия.