Тёплая весенняя ночь окутала негой необъятную гладь озера. Ростов Великий умиротворённо погружён в сон. Его обитатели не ведают о грядущих событиях, приближающихся в предрассветной тишине к крепостным стенам, чтобы навсегда нарушить их размеренную дремотную жизнь.

И, как сказано в глубинах книжной мудрости, всё было и всё будет. А пока мир и покой царствуют в душах ростовцев. Но были времена и удали молодецкой. Правда, давно то было, когда славянские поселенцы в поисках мирной земли пришли в эти места и стали соседствовать с покладистой мерей, удивляясь их дремучему быту.

Мирно теснились меряне, не имея желания противостоять пришельцам – рыбы в озере много, а землито, ещё больше, да какой! – корчевать не надо, бери соху и возделывай.

Меряне, в свою очередь, дивились сметливости славян, прихватывавших лучшие земли. Много их осело в местечке Суждали – уж очень там земля плодовитой оказалась.

Но порой приходилось и кровь проливать. Не изза земли, однако, её и сейчас вон сколько, взглядом не охватишь, некому пахать и сеять, пустошей больше, чем ополья. Пускать в ход топоры и рогатины вынудили попы христианские, пришедшие в эти места с молодым князем Борисом восемьдесят лет назад. А против княжьей дружины с ослопом не попрёшь. Вот и затаились язычники, охраняя капища от непрошеных гостей, объявивших себя хозяевами земли этой. Князь, однако, как пришёл, так и ушёл, оставив вместо себя посадника и попов гречин. Тут-то и поднялись язычники против насаждения чуждой им веры, славяне и меря бок о бок вставали в защиту своих стародавних обычаев.

Да, были времена лихие, времена великих потрясений.

Гордо подняли волхвы свои головы. Но скоро пришёл в Ростов князь Ярослав с дружиной, и христианам стало жить спокойней.

Много с тех пор воды утекло. Ныне же всё иначе, уже нет былого противостояния с дрекольем. Одни волхвы притихли, другие подались в глухие леса. Словом, растворились в народе.

Возок трясло на бесчисленных ухабах. Шутка ли, сто двадцать вёрст одолеть. Третьи сутки боярин с обозом в пути. То ли дело, зимой на санях по рекам и речушкам – ни каких тебе ухабов, раздолье! Весной же и осенью – распутица, жизнь замирает. Разве что нужда кого-то занесёт в непролазную грязь. Тут уж хоть в возке, хоть верхом, всех ждёт одна участь. А ежели ехать через топь – комары заживо всю кровь выпьют. Да что тут говорить, сетуют люди, а ничего сделать не могут. Лодейные гостинцы с волоками кое-где налажены на больших реках, а на малых только кочтников и увидишь. Бог знает, с каких времён живут люди в беспросветье, в безнадёжье, а теперь ещё и в разорении.

Дорога не была бы так утомительна, если б не духота. Боярин, смахивая пот с лица, радовался наступающей вечерней прохладе и скорому концу изматывающей тряски. Не всё было так уж безысходно. Кое-где ласкали глаз дружные всходы озимых. Небольшие поля, чередовавшиеся с перелесками, возле попадавшихся изредка деревенек, покрылись ровным зелёным ковром – злаки тянулись к свету. «Урожай нынче добрый будет, – и глаза боярина светились в довольном прищуре. – Сами сыты будем и скотину не единым сеном зимой кормить придётся. Вон, какой овёс выдался, любо зреть. А ведь, сколько деревень целиком погибло в моровое поветрие».

Иван удивлялся: как только хватало у отца терпения ездить по такой дороге. Ну, снарядил обоз, послал с купцами, и делу конец, лежи на печи, сучки считай на подволоке. Купцы – народ надёжный, не единожды проверенный, так нет же, самому надо знать и цены, и спрос на торжище. Устоявшаяся жизнь тянула, манила старого боярина Кучку в Ростов. Он и подумать не мог, чтобы отправить обоз, к примеру, в Новый Торг или, на худой конец, в Смоленск. Старый Кучка, царствие ему небесное, был верен сложившимся обычаям и отношениям с ростовцами, а иначе он просто смяк бы, захирел в своём сельце на реке Москови. Весь уклад его жизни был устремлён в сторону Ростова. Бывало, пройдёт месяц-другой, чувствует боярин: «застоялся», день на сборы, и вот он уже в пути. Для него дорога не в тягость. Ноющая тоска постепенно угасала. Из Ростова возвращался оживлённым, разговорчивым.

Вот уже два года, как похоронил Иван отца и свою молодую жену, умерших от мора. Мать раньше ушла в мир иной, задолго до морового поветрия. На попечении Ивана остались две младшие сестры навыданье. Иван по привычке продолжал дело отца. Только вот прибыли почти никакой. Сонное безразличие ростовских бояр к оживлению торговли было не понятно Ивану. Жизнь в разумении ростовцев – это незыблемость устоев. Незыблемость – это хорошо. Но жизньто не стоит на месте, как можно не понимать этого? Каждый раз Иван спрашивал себя: зачем ему надо ехать в Ростов? Неужели нельзя миновать это стоячее болото? И решил, наконец, основательно посоветоваться с Бутой. Сейчас из всех, кому мог Иван доверить свои сомнения и раздумья, ближе Буты никого не было.

Однако разрывать налаженные отцом деловые связи не намеревался. Имение отец оставил огромное, и оно уже само себя переваривало, нужен выход вовне. Молодые ещё кое-как Ивана понимают, но старики не хотят тревожить сложившейся вековой быт. А взять, к примеру, новгородцев, ведь они живут иначе, они развернули торговлю по всему побережью Варяжского моря. Чего стоит одна торговля с Готским берегом. Неужели молодые ростовцы не способны поставить дело не хуже новгородцев? Неуверенность – вот что держит за рукав. Что ж теперь, опускать руки? Но Иван не из таких. Он привык добиваться своего. Уверен Иван, Бута поймёт и поддержит его. Вот только сумеют ли они нащупать свой путь, выберутся ли они из устоявшегося быта.

Ближе к Ростову стали попадаться селения покрупнее – встают на ноги. Вон и сиротские полосы засеяны вдоль дороги: горох, репа, свекла, вдовам и семьям, потерявшим кормильца, какая-никакая, а подмога.

На горизонте из-за холма показались островерхие башни крепости и тёмные силуэты церковных глав. Приглушённо слышался колокол, зовущий к вечерней молитве. Но вот очертания городской крепости вновь пропали из вида – колея пошла под уклон.

В низинах начинал опускаться вечерний туман. От величественно раскинувшегося ростовского озера в лицо пахнуло влажной прохладой.

– К сроку прибываем! – вскинул носом через плечо возница.

Иван решил встряхнуться, полез из возка на облучок.

– Ну-ка, дай вожжи.

– Не господское дело сидеть рядом с возницей.

– А ты поучи меня, где мне сидеть. А ну, подвинься! Ты лучше объясни мне, невегласу, почему летом запрягаешь лошадей цугом? Зимой понятно, дороги узкие, снегом переметает.

– Дык, сам посуди, боярин, кто, окромя нас по этой дороге ездит? Обочины скоро подлеском зарастают, а расчищать кому? Тут тройку в ряд не поставишь.

– Лукавишь ты что-то. А почему впереди запрягаешь не молодых жеребчиков, а кобылиц?

– Дык, жеребчики идут сзади и чуят дух кобылиц, бегут за ними резвее. Но-о, милые! – возница дернул вожжи, а лошади как шли мерным шагом, так и идут.

– Мудрствуешь лукаво, как я погляжу, а толку никакого.

В калитке появился страж с оскепом на плече, приложил руку ко лбу, всматриваясь в приезжих. Скорым шагом подошел к боярину, учтиво поклонился.

– Добро пожаловать, Иван Степаныч. Давно ждём. Намедни твой подъездной прискакал, сказывал…

– Врата отворяй! – рыкнул боярин на поклон стражника. – Скучно тебе, язык чесать не с кем, а мне недосуг, засветло коней распрячь надо.

Знали ростовские дружинники крутой, но справедливый нрав боярина, знали, и что вся его кажущаяся суровость идёт не от гордыни, ибо честные труженики были у боярина в милости. Но, с нерадивыми, тем паче с ворами, был боярин на расправу скор и беспощаден.

Ростов с заходом солнца постепенно пустел. Во дворах стихал дневной шум. Тихий тёплый вечер опускался на кривые улочки, заросшие по обочинам травой. На западе догорала узкая полоска заката, а на востоке, над озером, опускалась сизая мгла. День нехотя уступал место ночи. Всё вокруг умиротворённо затихало. Лишь где-то слышались отдельные голоса дворовой челяди, завершающей свои хозяйственные хлопоты, да припозднившиеся редкие прохожие спешили к своим дворам.

Бархатный ласковый воздух наполнял грудь Ивана. Упоённый благостью, смотрел он в вечернее небо, где ещё долго оставалось туманное таинственное свечение уходящего дня, какое бывает лишь на исходе весны.

– Доброго здоровья, Иван Степаныч, – донёсся до него приятный женский голос.

Повернулся: по обочине мимо возка шествуют две женские фигуры, слегка нагнувшиеся в поклоне. Кто, такие?

– И вам моё… – послал он им в след, но женщины уже миновали возок.

И не удивительно, что его приветствуют – обычное дело, но почему он не знает боярышню? Приезжая? Встрепенулся боярин – красавица-то изрядная!

– Ужель не узнал, Иван Степаныч? – бросил возница взгляд на боярина.

– Не… Не-езна-аю, – растерялся боярин.

– Это ж дочка боярина Никодима.

– Варвара?!

– Она, она! С нянькой своей.

– Вот те на-а! – хлопал Иван глазами.

Обоз двигался к соборной площади, к усадьбе тысяцкого.

В распахнутых воротах с молодцеватой осанкой стоял сам хозяин.

– Здрав буде, Иване, – похлопывал он гостя по плечу.

– И тебе, Бута, многих лет.

– Редкий ты у нас гость. Прошлый раз тиуна с обозом посылал, а теперь, вижу, сам пожаловал. Какие же дела-заботы тебя в Ростов привели? Ну, да ладно, ладно, – останавливал сам себя Бута, – прежде всего в баню, а за вечерей всё и поведаешь. Проходи, что же встал, будто впервой порог моего дома переступаешь, – подталкивал он гостя, но, заметив непривычный рассеянный взгляд Ивана, сам смутился. – Эко, робость на тебя напала. С чего бы это? Не узнаю тебя.

– Да я так, ничего… – неуклюже отмахнулся Иван. Имение на реке Москови, оставленное Ивану отцом, с ловами рыбными, бобровыми, бесчисленными бортями, с покосными и пастбищными угодьями, табунами и стадами, со слободками возле села, было столь велико, что могло соперничать с пригородами Ростова – Ярославлем, Суздалем, Клещиным.

Бута – хозяин крепкий, хватка у него отцовская, сметливый муж. Ещё года два – и подымет он Ростов после мора. А беда у Буты та же: работных людей мало осталось.

Бута моложе Ивана на три года. Однако ростовских бояр не смутила молодость наследника тысяцкого, не стали противиться и на думе все кликнули: «Быти тысяцким Буте». Только боярин Борислав начал, было, мяться, дескать, молод ещё, есть мужи старше и мудрее. Помялся, помялся, но против думы не пошёл. А как тут противиться, ежели Бута может каждого купить. Нет никого богаче Буты Лукича. Вот, разве только Иван может с ним потягаться богатством. Казалось бы, княжьим согласьем надо заручиться тысяцкому на своё избрание. Но и это не смутило бояр – где он, князь-то? У князей опять великая замятня случилась, распри изза отчин, не могут миром поделить земли Руси.

Когда на столе киевском сидел Святослав Ярославич, отдал он Ростов сыну Олегу. Но теперь на киевском столе сидит Всеволод, а Святослав давно почил в бозе. Сыновьям Святослава теперь не сладко приходится: Олег изгнан из Руси, Роман убит половцами, а старший, безвольный Давид, покорно поклонился Всеволоду и получил смоленский стол.

Шатко в Руси, неустойчиво. На земле Волынской идёт распря жестокая Всеволода с Ростиславом.

О Ростове князья вспоминают, лишь, когда срок приходит полетную дань собирать. Не любы ростовцы князьям, нет чести Ростову Великому. Да и какой он теперь Великий. Был Ростов Великим, когда Ярослав сидел на его столе, а теперь… Э-хе-хе, времена-то, какие настают! Поди, разберись, кто из князей по правде живёт. У кого сила, с тем и правда. Завидуют ростовцы Великому Новгороду, где давно и прочно Мстислав сидит, внук Всеволодов. Вскормили, воспитали новгородцы своего князя, а иного и видеть не желают, и всё у них ладно да рядно. Вот это и есть величие и честь. Ростовцам же не на кого надеяться, сами ряд ставят. Нет у них князя – отца и заступника. Иной раз задумываются: а, может, без князя-то и лучше? Им, князьям-то, лишь бы покормиться, а о благости чади, их кормящей, заботы нет. Потому и не скупятся ростовцы на содержание своей дружины, а тысяцкий для них и есть отец-защитник, в его воле суд и правда. Ничего, привыкли.

Но так было при Луке. А Бута ходит по горнице, затылок чешет, думает, как бояр и всю чадь ростовскую в узде держать. Страшновато – молод, неопытен. С головой, полной забот, приехал Иван в Ростов, а тут девица перед глазами промелькнула, да какая краса! Все мысли перемешались, взгляд рассеянный.

Но вот и резное крыльцо теремное, а на нём хозяйка, жена тысяцкого, с улыбкой преподносит гостю поднос с чаркой на вышитом шёлком рушнике.

Иван низко поклонился, приложив руку к сердцу. Взял с подноса чарку, лихо опрокинул содержимое, крякнул, вытер рукавом бородку.

– Мир дому сему. Будь здрава, Матвевна. Спаси тебя Бог за привет, за угощенье. Сколько помню, всегда порог дома сего был для меня в радость.

Девятнадцатилетняя, цветущая, румяная Марфа Матвеевна лукаво сверкнула глазами.

– И тебе, Иване, здравствовать. Заходи, гость дорогой. Давненько мы тебя не видели, Марфа пристально смотрела на него.

– Пошто очами буравишь? Али что у меня не так? Не обессудь.

– Изменился ты, Иван, зело. Уж более лета прошло, как в последний раз виделись. Али я ошибаюсь?

– Морщин прибавилось?

– Не морщинами ты изменился, взгляд у тебя другой стал. Смотришь, будто пёс побитый. Как похоронил свою ненаглядную, с тех пор и взгляд изменился. Не к лицу тебе это. Ты муж видный, знатный… Молодой… Тебе впору наследников плодить. Сына тебе надо.

– Вот за что люба ты мне, Матвевна – ум у тебя проницательный. Верно говоришь, наследника надо.

– Ужель в Ростове нет для тебя девицы? Любая сочтёт за честь великую выйти за тебя. А мы ныне, не мешкая, и посягнём тебя! – озорно смеялась боярыня.

Иван лишь тоскливо улыбался.

– Ну, буде гостя пустозвонством томить, – мягко оборвал жену Бута. – Ему в мыленку надо идти. За вечерей наговоримся вдоволь. Я пока скажу дворовым, чтоб коней распрягли, да челядь твою разместили по избам.

– Да скажи, чтоб возы полстницами накрыли, – крикнул Иван вдогонку, запрокинув взор к небу. – Закат был томный, малиновый, видно, дождь к утру будет.

– Что-то ты нынче не такой, как прежде, – заметил Бута рассеянность Ивана. – Куда девалась твоя уверенность? Али, что случилось?

– Был я уверенный, пока ехал к тебе, а вот прибыл, тут, видно, и случилось… – Иван замолчал, опустил глаза. – Не о том я, не о том…

Бута посмотрел на Ивана, будто впервые видел приятеля.

– М-да-а, брате. Ну-ка, давай ещё по чарке опрокинем. Мёд – он язык размягчает.

– Зло прошёлся по нашей земле мор, вот и помышляю, как после такой беды дела поправить. Земли у нас обширные, а людей работных мало. Где людей взять – вот в чём печаль-забота.

Глаза Буты сузились, он взглядом гвоздил друга. – Не-ет, Иване, не о том ты печалишься. Мор затронул не только тебя, он взял много жизней, и не только в нашей волости.

– Снизили мы подати, сиротский клин засеяли, чтобы чадь ростовская могла встать на ноги. Но князьто об этом не ведает! Пришлёт он осенью своих людей, и будет требовать полетного ещё больше. Может, послать к нему челобитную, пусть снизит подать хотя бы на какое-то время.

– Да, убытки мы терпим немалые. А к кому посылать челобитную? Теперь на столе киевском Всеволод. Отобрал он у племянника Ростов, а кого изволит к нам прислать, Бог знает. Говорят, велел опекать Ростов сыну Мстиславу, но ему и в Новгороде забот хватает. Там, чаю, мор тоже прошёлся. А ежели Олег вернётся из изгойства с заморским войском и начнёт требовать Ростов обратно, что тогда? Вот и подумай крепко, кому посылать челобитную.

– Худо наше бытие. Будто по рукам связаны. Не в чести Ростов у князей, некому за нас заступиться. Чернигов, Переяславль, Киев – вот где им корм добрый. А что есть Ростов? Дикий край. Затерялся где-то на окраине Руси.

– Ростов по древности стоит вровень с Новгородом, со Смоленском. Была наша земля когда-то не последним местом среди других княжеств, и град наш называли Ростовом Великим, но то было во времена Ярослава, а теперь… – Бута досадливо махнул рукой.

– Нам самим надо честь Ростова подымать до былой славы, от князей ждать добра и милости не приходится. Живём мы как-то не так. Надо что-то делать, а что, не могу понять. Вот и приехал с тобой посоветоваться.

– Ежели б я сам ведал.

– Был я в Новом Торге, посмотрел, как новоторы оправляются после мора. А живут они, скажу тебе, гораздо веселее нас. Почему? – Иван замолчал, хотя и знал, что ответа не будет. – Удивился я зело.

– И чему же ты удивился?

– Понимаешь, Новый Торг был в недавнее время не более моего села, а ныне град зело красен стал.

– Новгородцы помогают своему пригороду, ибо на порубежье он стоит, сторожевой пост.

– Корысть новгородцев не только в том, что Новый Торг есть порубежная сторожа. Там Тверца с Мстой верховьями смыкаются – прямой путь к булгарам, к хлебному краю. Паки, там близко сходятся верховья Днепра, Волги и Двины – тоже прямой путь в Полоцк, Смоленск, Киев. Купцы, идущие с этих сторон, никак не минуют Новый Торг. Новгородские купцы все товары перекупают и везут к Готскому берегу, где перепродают втридорога.

– Всё это мне ведомо. Не пойму, к чему клонишь?

– Хотел бы на Ламе погост расширить, да так, чтоб купцы потянулись к нам.

– Постой, постой, ты хочешь Новый Торг переклюкать? Новгород с Ростовом столкнуть? Такие дела только князья вольны творить. Война будет.

– Почему мы на своей земле не можем развернуть такую же торговлю, как в Новом Торге? Волок на Ламе стоит на том же перекрестье. Верховья Днепра, Москови, Клязьмы – это ли не узелок гостинцев? Отсюда прямой выход к Оке, то бишь в Муром и Рязань, в Черниговскую землю, к тем же булгарам.

– Ага, а там и до Хвалисского моря недалече, – с издёвкой поддакнул Бута. – Ты пойми, купец идёт не туда, где ему дорогу торят, плевать ему на твои дороги, ему прибыль нужна. Он пойдёт туда, где на его товар спрос есть, тогда он через дебри к чёрту на рога пойдёт. Нет, что-то ты не то затеваешь, неугомонная душа. Тебе мало забот со своим имением, так ты за князя, за всю Ростовскую волость попещись вздумал.

– Что ж нам на князей оглядываться? Кого бы ни прислал Всеволод в Ростов, всё одно на нашей земле нам управляться, боле некому. Наши отцы умели держать в своих руках всю волость, вот и нам здесь жить, и детям нашим, и внукам. Но вопрос в том, как жить? Прозябать в лесной глуши на Москови? У меня под боком грады вырастают, а я в своём сельце бока отлеживаю да завидую Новому Торгу.

Пытливо смотрел Бута на Ивана. Что-то с ним неладное творится. Раньше он не был таким одержимым, а тут вдруг явился с помыслами мир переустроить. Вот придёт в Ростов князь, он враз охладит его пыл. Ведь не в один день так сложилось, что Новый Торг возник на перекрестье больших торговых путей. А Ивана вдруг зависть обуяла, что не он, а новоторы жиреют от торговли. Понять его, конечно, можно, но…

– Ну, что ты всё головой мотаешь, что молчишь? – не вытерпел Иван.

– Широко мыслишь. Пойми, без княжьей воли такие помыслы не осуществить.

– Кто бы ни пришёл на ростовский стол, он поймёт нас. Ведь в том деле не только наша корысть, но благо для всей волости, и князь будет иметь прибыль. Град на Ламе надо ставить.

– Доживём ли мы до этого? Где столько кун и работных людей взять.

– Были б у меня работные люди, за лето поставил бы погост, а может быть и град. Не велико потруждение соп насыпать да острожьем обнести.

– Ты, Иван, и впрямь одержимым становишься. Что это вдруг с тобой случилось? Засиделся ты в своём медвежьем углу, скучно тебе, в мечтания ударился.

– Нет, Бута, не радеешь ты за Ростов, а ведь он должон стоять вровень с Новгородом. Ежели мы ничего делать не будем, захиреет Ростов, пригородом Новгорода станет. Не хочешь ты меня понять, а я, глупец, надеялся найти у тебя поддержку, – Иван обиженно опустил голову.

– Ну ладно, ладно, успокойся. Такие дела наскоком не делаются. У меня иные помышления. Понимаешь, отцы наши в своё время к имениям разные угодья присовокупили, а жалованных грамот, сам знаешь, у нас нет. Вот и думаю, как с князем об этом говорить.

– А-а, – досадливо отмахнулся Иван, – князьям нет дела до нас, лишь бы полетную подать исправно получить – вот и вся их забота. Поднесём подарки, поговорим ласково и грамотицы загодя приготовим, и вся наша печаль долой.

– За сим дело не станет, знать бы, кому подарки готовить.

– И то верно. А пока нам надо о своих делах подумать. Отцы наши были не последними людьми, имения они получили за свои заслуги, надеюсь, и нас князь не обидит. Поведаем ему о заслугах отцовых, о наших замыслах, глядишь, ещё по деревеньке даст.

Четырнадцать лет назад отец Буты, ростовский боярин Лука, немало пострадал от местных язычников, защищая от неверных владыку Леонтия. Неспокойные то были времена в Ростовской земле. Засуха погубила весь урожай, а голод породил болезни. Смерть стала косить людей, не спрашивая, славянин он или меря. Чернь возмутилась, тем и воспользовались волхвы, явившиеся из тени лесов, как призраки давно минувших времён. Нашли виновников, указывая на попов, дескать, это они беду с собой принесли вместе с распятием. Боярин Лука поднял ростовскую чадь, проявив решимость в защите архиерея и всей христианской паствы от разъярённой толпы язычников. С тех пор Луку избрали тысяцким. Чтобы не допустить разрастания смердьего всполоха впредь, пришлось ростовцам задуматься о своей дальнейшей жизни. Посоветовались бояре, купцы и другая нарочитая чадь, и решили: нужна для защиты своя дружина. Тряхнули мошной, скинулись на общее дело. Со временем дружина разрослась, и теперь насчитывает более полутысячи воинов с полными доспехами и конями – сила внушительная. Распоряжается дружиной тысяцкий, но с согласия городского веча. Теперь Бута Лукич тысяцкий, и дружина в его воле. Перед кончиной отец напутствовал сына: «Береги дружину. Будет князь лаской или силой домогаться, ни в коем случае дружину не отдавай, даже на время. Слово городского веча выше воли тысяцкого, а потому князь пусть низко кланяется всему Ростову Великому». Лука берег дружину пуще собственного имения, ибо знал, что дружина – лакомый кусок для князей. Теперь эта забота легла на плечи Буты. А тут Иван со своими великими помыслами – ещё головная боль.

Но Бута и Иван знают: только поддерживая друг друга, они являют свою волю в земле Ростовской.

– В одном, несомненно, ты прав, Иван, – решил Бута хоть как-то поддержать друга, – нам надо свято исполнять завет наших отцов, крепить нашу дружбу и держать высоко честь наших родов.

– Я на тебя не в обиде. Понимаю, что великие помыслы одним днём не вершатся, но делать-то что-то надо. Обидно другое. Ты вспомни, что сказывали наши зверобои, промышляющие в Белозерской округе.

Бута задумался.

– О многом они сказывали.

– Говорили они, что новгородцы шустры зело. Они в верховьях Сухоны свои поселения ставят.

– Ну и что?

– А то, что на Ростовской земле они поселяются. Всё Посухонье искони было владением Ростова. Новгородцы прыть свою являют на Ростовской земле, а урезонить их некому.

– Какой же ты неугомонный. Наше ли дело…

– Князьям нет дела, нам нет дела, а кто же честь Ростова Великого будет блюсти? Сидим мы, яко дятлы, каждый в своём дупле, и нам нет дела до того, что скоро всё Белозерье под Новгородом будет! Мало софиянам Обонежской пятины, так они скоро и Шексну, и Сухону отберут у нас.

– У страха глаза велики. Даже если и так, не воевать же нам с Мстиславом. И почему это меня должно волновать больше, чем князей? Пусть они между собой ряд ставят.

– Пойми, Бута, сколько соболя, горностая и другого зверя привозят наши зверобои, и переведи это на гривны. Смекнул? Вот где источник кун для градозданья. Мои купцы готовы бы сами торговать с Готским берегом этой мягкой рухлядью, но туда все пути перекрыты новгородцами. Коли ростовцам нет пути к Варяжскому морю, то нам надо с новгородцами ряд ставить, они подняли мытное на наш товар, а мы поднимем мытное на булгарское жито, кое по Волге в Новгород идёт, также и с хлебом из южных земель.

– Погоди, Иван, ты всё в одну кучу сваливаешь, и волок на Ламе, и Посухонье, и Поднепровье.

– Да все концы завязаны в один узел! Более того, скажу тебе, пошто столько угодий вокруг наших имений пропадают втуне? Ох, сколько богатства пропадает! – тяжко вздохнул Иван, покачивая головой, будто нечаянно беда свалилась.

– Не разумею тебя. Что суть земля пропадает? Ежели она не твоя, значит, соседская, али княжья. Каждый хозяин знает межу своей выти.

– В том и суть, что ни у князя, коего мы не ведаем, ни у нас нет сил, взять богатство под нашими ногами. Обидно! Какие поля и пожни пропадают! А лесу вокруг с бортями и зверем сколько, взглядом не окинешь. Суть не в том, чтобы княжьи земли присовокупить к своему имению, с этим мы когда-нибудь разберёмся, а в том, что земля наша гораздо богаче новгородской. У софиян одни болота да топи. А у Ростовской волости, получается, нет хозяина. Что ж, так и будем сидеть, ничего не делая, и ждать, когда Всеволод пришлёт на ростовский стол очередного временщика? Тот покормится, соберёт полетную дань, и был таков. Мы хозяева этой земли, мы здесь живём, а тысяцкий – голова всему.

– Хм, голова, – ухмыльнулся Бута. – Верно, тысяцкий я, но не князем ставленый, и не у него на службе, а у ростовской чади.

– Вот и потщись за ростовскую чадь! – не унимался Иван.

– Ты, Иван, не крути вокруг да около, говори прямо, что надумал. Чужих никого нет, и разговор наш, сам разумеешь, за семью печатями.

– Ничего изрядного не надумал, говорю, как есть. Хочу, чтоб и ты задумался. Путь с низовьев Днепра к Новгороду – главный гостинец Руси. Варяги к грекам по нему уже давно не ходят, и, слава Богу, это наш гостинец. Весь товар с Днепра в Волгу идёт через Вазузу, а с Волги через Селигер и через Полу прямой путь в Новгород. С верховьев Днепра пути наторены в Полоцк, в Плесков. Там волоки изрядно обустроены. А у нас что? Запустение. Перекупщиков много на этих гостинцах: в Олешье, в Смоленске, в Новом Торге а нам от того никакой доли нет. По правде ли сие? Весь товар идёт мимо Ростова, редкий купец к нам наведывается, ибо нет у нас обустроенных волоков. На Ламе, разве это волок? На лодьи смотреть страшно, да и лошадей нет добрых.

– Твоя ли боярская забота о гостьбе печалиться, на то купцы есть. Твоё дело им свой товар сбыть.

– Не пойдут купцы в Ростов, ежели мы с тобою им не поможем. Места у нас дикие, дороги борзо зарастают подлеском. Ехал я днесь от слободки Углече Поле до Ростова, всего-то сорок вёрст, а намаялся, будто все четыре ста проехал. А шёл я от Москови новой дорогой. На Яузе у меня волок малый в Клязьму. На Клязьме тоже волок малый к Яхроме. По Яхроме и Волге до Углече Поле рукой подать. От Углече Поле пошёл я не по Волге и Которосли, а полевой дорогой прямиком к Ростову. Через Ярославль было б сто сорок вёрст, а прямиком – сорок. И получается, от сельца моего до Углече Поле сто двадцать вёрст, и всего до Ростова сто и шесть десятков вёрст.

– Не разумею тебя. Гостинец с Днепра через Вазузу в Волгу к Новому Торгу, там все купцы обретаются. Как ни крути, твоё село в стороне.

– А ежели наладить волоки на Клязьме, Яузе, Яхроме? Повсюду погосты поставить. Лодьи не надо переволакивать с одной реки в другую, або в погостах будут дворы конные с готовой упряжью, с телегами, с возками. Вот и пойдут купцы с Днепра в Десну, а от верховья Москови до Десны тоже волок устроить добрый. На всём пути всего три малых волока. Повернём товар прямо в Ростов, и будут ростовцы держать свои цены, соперничая с Новым Торгом.

– И будет Ростов богатеть не по дням, а по часам, и вновь станут называть град Великим, – с ехидцей вставил Бута. – Ты и за купцов радеешь, и за князя мыслишь. Жаль, что ты не от рода Рюрикова. Быть бы тебе князем.

– Фома ты не верующий! Ужель тебе мои помыслы не по нраву? Ежели б князья перестали котороваться меж собою, а помышляли об устроении своих отчин…

– Никому наш медвежий угол не нужен, ни купцам, ни князьям. Скучно тебе, я вижу. Женить тебя надо. Марфа моя сразу это поняла. Ох, и проницательны бабы, вот народец!

– Ужель мы с тобою, как лежачие камни, так и будем свой век доживать, на всё поплевывая: моя хата с краю? Вижу, не по душе тебе мои помыслы. Конечно, ты тысяцкий, у тебя на службе много молодших бояр, и сила есть не малая – дружина. А я довольствуюсь сельцом в глухом углу.

– Да ты, никак, завидуешь мне? Ну что ты, Иване, не прибедняйся, твоему селу иной град может позавидовать. А ты оставь село на тиунов, а сам переезжай в Ростов.

– «Переезжай в Ростов», – досадливо передразнил Иван. – Нешто можно оставить имение на воровство тиунам? Вот ежели б сыну передать… – Иван вдруг замолчал, задумался.

Бута понимал, как нелегко приходится Ивану жить без семьи, в одиночестве. Но уж зело он дерзок в своих помыслах, а что надумал, то и князю не по силам. Найти бы Ивану девицу, да сосватать, а то ведь и умом тронется. Ишь как душа бурлит, на устроенье земли рвётся.

– Ты, Иван, не обижайся, твои помыслы не отвергаю, но хочу понять, осуществимы ли они. Замысел-то зело велик. С князем надо бы совет держать. А где он, князь-то? Тревожно у меня на душе: что будет с Ростовской волостью, Бог знает. Вон, какие времена настают, молодшие князья волю старших не признают. Будет ли в Руси такой князь, как Ярослав? Дедние устои, на коих Русь до сих пор держалась, в прах развеялись. Благое дело ты задумал, однако, не то время, чтобы наши куны неведомо во что вкладывать. Вот успокоятся князья…

– Ты же сам не веришь в то, что говоришь. Никогда они не успокоятся. Как бы там ни было, но нам с тобой жить на этой земле до скончания дней своих, и кому же, как не нам потщиться о благоустроении. Затраты наши окупятся, я в это верю.

– Нет, Иван, верить мало, в таких делах расчёт всему голова.

– Ежели нет веры в задуманное дело, то пошто нужен расчёт? А станешь моим единомышленником, то мы и чёрта взнуздаем, – покосившись на образа, Иван торопливо перекрестился.

– Может, правда твоя, но одни мы не осилим задуманное, – задумчиво произнес Бута. В сём деле много верных подельников надо иметь. Весь Ростов подымать надо. – Помолчал немного, потом задорно молвил: – Да, Иване, пора нам о наследниках думать, чем раньше, тем лучше.

– Тебе ли горевать о наследнике. Вижу, твоя Марфа на сносях.

– На сносях. Но, Бог знает, может дитя-то будет женского полу. – Бута игриво покосился на Ивана. – А тебя надо женить, на-адо-о! Ужель ни одна девица не глянулась? С дворовыми девками можешь ублажаться, но о наследнике надо подумать.

– Може и глянулась, – неуверенно, опустив взгляд, молвил Иван.

– Что яко «може»?

– О, Бута! Не знаю, что со мной случилось. Еду давеча, только миновал градские врата, как, вижу, идёт навстречу боярышня, молоденькая, красавица неописуема. Рядом с ней мамка-нянька. Залюбовался я девицей, чуть из возка не вывалился. Она глянула на меня и кланяется: «Здрав будь, Иван Степаныч». Дрогнуло у меня что-то внутри и опустилось, язык одеревенел. Мгновение думал, кто, такая? А когда возница подсказал, что это Варька, дочка боярина Никодима, не успел рот закрыть, как её уже и след простыл. В прошлый раз её видел, уж не помню когда, была она голенастая и неуклюжая, а тут вдруг явилась отроковицей прекрасной. Телесами пополнела, округлости обрела, взгляд смиренный. А какие на ней жемчуга! Затрепетало у меня сердце.

– Э-э, вон, на кого твой глаз упал. То-то, вижу, вылез ты из возка сам не свой, думал, намаялся от дороги, а тут… Во-от оно что-о! Да, Варька хороша, девица хоть куда. Осьмнадцатое лето идёт, на выданье девица. Только не про тебя она. Точно не ведаю, но будто Никодим хочет Варвару выдать за Константина, сына Борислава.

– Вона как!

– В скором времени, видно, объявят. Иван сокрушенно покачал головой.

– О, как девица тебя за живое задела. А ты не кручинься, найдём мы тебе невесту, ежели не в Ростове, то в Суждале, али в Ярославле. Что скислился? Не заморскую же тебе царевну сватать! Это князья ищут себе невест за морем, а нам, сиволапым, дале пригородов пути нет. Посягнём мы тебя! Холостым из Ростова не выпущу. Только ты не противься.

– Я должен её увидеть, поговорить с ней. Ах, Варька, Варька… Она узнала меня, а я перед ней как пеньколода… Ещё подумает, что возгордился. Помоги мне увидеть её.

– Не позорь девицу перед выданьем.

– Ну, что ты! И помысла нет. Я прилюдно с ней поговорю.

– Ишь, как тебя трясёт, видно, дело нешуточное. Однако наговорились мы изрядно, пора почивать. Заутре помыслим на свежие головы, может, обрящем достойное разумение.

Вот день проходит, другой минует. Иван не выдержал, стукнул кулаком по столу.

– Не могу ни о чём думать! Варвара перед глазами. Ну, придумай же что-нибудь, Бута! Как мне с ней встретиться?

Долго думали. Ругались, охлаждая пыл медами. Как быть? Незвано идти к Никодиму? Повод нужон. Кликнуть его к себе, но ведь не в Никодиме дело, с Варварой надо встретиться. Вот досада!

Но повод для посещения и разговора с Никодимом скоро сам по себе нашёлся.

Иван всерьёз задумался о строительстве своего подворья в Ростове. Хоть и было это сказано Бутой, походя, полушутя, а в голове засело. И Бута был рад, что отвлёк друга от дерзких замыслов. Но оказалась эта затея непростой. Город застроен плотно, свободных участков не найти. Лишь заросший ивняком небольшой уголок оставался пустым недалеко от проездной башни, на месте высохшего пруда. Но участок маловат. Надо бы уговорить хозяина соседней усадьбы потесниться, подвинуть заборник на пару саженей, разумеется, за хорошую плату. А соседом оказался… Никодим!

Никодим с радостью принял гостей, ведь к нему за советом и с поклоном пришли бояре вятших родов, богатеи, вершители судеб, как тут не радоваться! И, конечно же, застолье! К приятному удивлению хозяина, гости с удовольствием согласились потрапезничать и даже не слишком спешили к своим важным делам.

Узнав, по какому поводу пришли к нему Бута и Иван, Никодим чуток призадумался, но, после некоторых колебаний, согласился продать небольшой отрезок. Человек он был рассудительный, таковым его сделала жизнь вдовца и чувство родительской заботы о единственной дочери. Он смекнул: отказывать нет смысла, да и обойдётся себе дороже, всё равно Бута добьётся своего ради друга, и, немного поторговавшись, уступил клок своей усадьбы. Сделку тут же отметили за доброй трапезой.

За столом Бута вёл нескончаемые разговоры о погоде, о видах на урожай, о том, как сиротливо живётся православной пастве без архипастыря, и что князь Всеволод не помышляет о чести Ростова… «Неужели он забыл во хмелю, что обещал посодействовать встретиться с Варварой?» – негодовал про себя Иван. И, не надеясь на друга, сам решительно повёл разговор в нужную ему сторону.

– По себе знаю, Никодим, как тоскливо жить вдовому, один крест мы с тобой несём. Но у тебя хоть есть отрада родительскому сердцу, а у меня – никого.

Никодим, ещё не подозревая, куда клонит Иван, согласно кивал головой и сочувственно заглядывал в глаза собеседнику.

– Так, где же она, пошто что её прячешь?

Дворовый слуга, между тем, едва успевал приносить новые жбаны со взварцем, соления из погреба.

– Грибков отведайте, гости дорогие, – причитал Никодим, подвигая ценинную мису, полную ярких, сочных рыжиков, и груздей в бурых шляпках.

– Рыжики у тебя знатно солёны, хоть к царской трапезе подавай, – нахваливал Бута. – Видно, какое-то коренье изрядное добавляешь в засол?

Иван, раздражённый смакованием Буты, вновь спросил Никодима, не давая, однако, выйти своему нетерпению наружу.

– Так, где же Варвара? Нет бы, кликнул её поклониться гостям.

– Не серчай, Иван, сей же часец кликну. Сторонится она людей перед выданьем. Завистников-то хватает, недоглядишь, как порчу наведут, языцкое их отродье.

Душа Ивана трепетала: желание увидеть ещё раз Варвару, может, в последний раз до замужества, было выше всякого рассудка.

Пока Никодим ходил в женскую половину, Бута с загадочным прищуром жевал рыжики, постукивая ногтем звенящей мисе с грибами.

– Да-а, Иване, – протяжно, заплетаясь языком, говорил он, сплевывая травинку из рассола и продолжая постукивать пальцем мису, – пожалуй, ты прав, надо бы поворачивать купцов к Ростову.

Иван посмотрел на Буту растерянным взглядом. О чём это он? Тут сердце захлебывается от бессилия, от обиды на несправедливость судьбы, а он талдычит о каких-то купцах.

– Да не трепыхайся ты! Непристойно для такого молодца томить себя из-за девки.

– Не смей так! Очухайся сначала. Иди, проветрись, глотни свежего воздуха.

– Ну, буде, буде. Послушай меня, – Бута сытно рыгнул, вытирая кулаком бороду. – Видишь сию мису ценинную? Звенит-то, как! – Он стукнул пальцем по краю. – Не то, что наши черепки. А травное узорочье, каково! Голубцом расписано! А блеск, каков! Наши здари на такой искус не горазды. Миса сия из-за моря привезена. А купил её Никодим где? Отнюдь не в Ростове. Разумеешь? А почему не в Ростове? Да потому, что твоя правда, Иване, и быть нам с тобою вместе в наших помыслах – надо торить гостинцы.

«А ведь Бута верно говорит. Что это я расквасился. Непристойно мне предстать перед Варварой таким рохлей», – пытался встряхнуться Иван.

– Наконец-то тебя проняло, поверил в мой замысел, – холодно отозвался Иван. – Понял, наконец, что без доброй торговли захиреет Ростов.

Открылась дверь, Варвара переступила порог, низко поклонилась, коснувшись рукой пола, проплыла по горнице белой лебедью, озарив гостей приветливой улыбкой. Всё вокруг наполнилось домашним теплом и уютом. Статная, в белоснежном летнике до пят. Алая повязка вокруг головки с бантом и лентами вдоль толстой косы празднично оттеняла светлые волосы, придавала ещё большую лучезарность большим голубым глазам.

– Благости вам, гости дорогие, – певуче произнесла она и стрельнула большими глазами по их лицам.

Они тоже приложили десницы к сердцу, поклонились.

– Тебе, Варварушка, благоденствия, счастья… – запинался Иван, смущённый синевой её больших глаз. «Вот оно, упущенное счастье!» – с умилением любовался он девицей. – Прости, что намедни встретил тебя и не узнал. Опомнился – тебя нет, не успел ответить на твой поклон.

Варвара слышала из своей горенки, приоткрыв дверь, обрывки разговора отца и гостей. Она понимала, как много в жизни ростовцев зависит от этих богатых мужей. А сейчас, вот, и к отцу пришли с добром, не насильничают, как обычно бывает в межевых спорах, а советуются, предлагают немалую цену за бросовый клок земли, и потому старалась быть, приветливой, не умаляя, однако, девичьей гордости.

– Слышала я, Иван Степаныч, мы соседями скоро станем, тогда и кланяться будем друг другу чаще, – ответила она ему просто, по-житейски.

В голове у Ивана мелькнуло: «Может, счастье ещё не упущено?» Он ощутил прилив сил, жизнь полнилась смыслом. Думать-то, оказывается, надо не только об умножении своего богатства, но и о семейном очаге, чтоб было уютно в доме.

Иван не замечал, как проходили день за днём.

Он стал чаще видеть Варвару, и жаждал улучить момент для встречи с ней наедине.

Правды ради, надо сказать, что Никодим не мог не заметить их взаимные взгляды и улыбки. Он не препятствовал дочери, не был занудой. Волей-неволей в его голову закрадывалась мысль: «Вот это был бы жених! Лучшего не сыщешь! Ах, как смотрит на неё! Неужели… Нет, нет, того быть не может. Отказать Бориславу? Скандал будет вселенский! А, может, Иван просто любезничает, и ничего более?» И Никодим решил пока понаблюдать за дочерью, не вмешиваясь.

И вот однажды… случилось!

Как-то Иван зашёл к Никодиму, но, не застав его, завёл с Варварой обычный незатейливый разговор. Сам же с трепетом в душе ощущал, как неумолимо приближается время помолвки, и решил открыться. Огляделся: посторонних нет, подошёл, взял её руку в свои ладони.

– Варварушка, не могу жить без тебя.

Она зарделась румянцем, на лице испуг. До сего момента Иван был для неё лишь приятный сосед. Конечно, жених он завидный, но она и не мечтала о таком. В душе была польщена признанием Ивана, но случилось это так неожиданно, что оказалась в полной растерянности.

– Я… Я с покорной благодарностью… Но, Иван Степаныч, ты же ведаешь…

– Помолвка? Дело поправимое. Я беру всё на себя, улажу. Было б твоё согласие!

– Мне тяжко… Мне тяжко отказывать, нет сил. Батюшка дал обет Константину. Батюшка мой не богат… – она повернулась, закрыла лицо ладонями, собралась уходить.

Иван снова взял её за руку.

– Что батюшка, ты сама-то как?

Она умоляюще смотрела ему в глаза, по щекам катились слезинки.

Он нежно привлек её к себе, обнял; кровь хлынула в голову, сердце вот-вот выскочит, он уже не владел собой, жадно целовал её щеки, губы, глаза…

Она обмякла.

Послышались шаги, скрипнула калитка.

– Батюшка! – прошептала она со страхом и отстранилась от Ивана.

– А-а, вот вы где, – Никодим, будто не заметил раскрасневшегося лица и страха в глазах дочери. – Степаныч, у меня к тебе слово есть. Не изволишь ли войти в дом?

Иван растерялся: видно, Никодим заметил в его объятиях дочь. Он покорно кивнул и направился вслед за Никодимом.

– С куплей-продажей участка мы вмале оплошали, – начал Никодим, переступая порог избы.

«Что ещё? – насторожился Иван. – Ужель на попятную? Али цену набивает? Кто-нибудь успел нашептать, что продешевил? Ведь дал уже согласие. И цена приличная. И купчая уже у меня. И Бута добро молвил. И площадный дьяк руку приложил. Чего ещё надо?»

– У Буты Лукича ныне разговор был с владыкой. Недоволен епископ, обошли его, не посоветовались.

– Только этого нам не хватало, – недовольно буркнул Иван. – При чём тут владыка? Он что, на этом месте храм собирается ставить? Место для храма зело не подходяще.

– Ты не гневайся, Степаныч. Одичал ты совсем в своём медвежьем углу и не ведаешь ряда. Без владычного благословения нынче в Ростовской волости никакие дела не делаются. Такова воля князя Всеволода и митрополита Иоанна, або стол княжий праздным остаётся до сего времени. Говорят, Всеволод велел Мстиславу взять опеку над Ростовом, но как он будет мотаться из Новгорода в Ростов и обратно, Бог знает. – Увидев недоумённый взгляд Ивана, Никодим поспешил успокоить его: – Нет, ты не подумай, что владыка всеми мирскими делами управляет. Тысяцкий, сам ведаешь, творит суд чади, полетное собирает, но на всё испрашивает благословение владыки. А епископ Исайя и сам, видно, не рад такому раскладу, ибо нет ему покоя ни денно, ни нощно. Своих духовных потщаний свыше головы, а тут ещё и мирские дела на него свалились. Но это временно, в помощь Буте.

– Что ж, приму благословение епископа, – снисходительно ответил Иван. – Ради такого дела и епископу поклониться не сочту зазорным. Владыка Исайя, вельми чтимый архиерей всей, – уже веселее сказал он, ожидая, однако, что сейчас Никодим заведёт разговор об их отношениях с Варварой.

– Вот и добро, сходите с Бутой к владыке, и всё будет ладно, – закончил разговор Никодим.

Иван, конечно, знал, что без епископа в Ростове не вершились большие дела, тем более, межевые, но как-то не придавал этому значения, а теперь вот сам почувствовал на себе недрёманное око владыки.

Благословляя в своё время Исайю на владычество в Ростовскую епархию, митрополит Иоанн, человек широкого ума, философ, книжник, советовал епископу опираться на местных бояр. В Ростовской земле ещё свежа была память о кровавых событиях, случившихся четырнадцать лет назад. Теперь же у владыки была надёжная опора. А Бута Лукич понимал, без владычной поддержки ему пришлось бы туго. Союз тысяцкого и владыки стал внушительной силой. Среди мери и чуди было ещё много язычников, но они затаились, опасаясь открыто выступать против христиан.

В отличие от своих предшественников, Исайя не стремится к насилию над неверными, призывая христиан и язычников терпимо относиться друг к другу – довольно уже крови! И он преуспел в этом. Если нехристи не хулят веру Христову, не идут с дрекольем на христиан, то пусть ходят на свои капища. Епископ даже не стал свергать в Ростове языческое идолище. Теперь то место так и называют – Чудской конец. Дикость нравов не усмирить силой. Не противостоянием её надо искоренять, а делать всё, чтобы христианская община была привлекательна для заблудших душ.

Исайя прозорлив, не менее бояр тщится о благоденствии всей ростовской чади. Не только Божьим словом он крепит христианскую паству, но не жалеет и богатства своего – вера без дел мертва есть. Помогает епископ ростовскому чернецу Авраамию обустроить киновию. Отчаянно борется Авраамий с волхвами. Правда, и сам натерпелся лишений и страхов от неверных, пока основывал и расширял монастырёк на берегу озера Неро. За усердие в подвижничестве рукоположил епископ Авраамия в архимандриты.

Исайя часто задумывался над тем, как ещё крепки языческие устремления простой чади. И не только среди мери и чуди, но ещё много славян, даже крещёных, кои не могут забыть ни Перуна, ни Велеса, а уж о Русалиях и говорить нечего – для многих это нерушимо. Постигнут ли когда-нибудь язычники свет Христова учения? Нелегко приходится вразумлять неверных. Епископ им толкует о славе Печерских чернецов, простёршейся по всей Руси, а язычники разумеют это посвоему, дескать, что это за подвиг, ежели чернецы сами себя заживо погребают в пещерах. Христианский Бог сподвиг их на труд земной в поте лица своего, а они отказываются от труда, вопреки воле Божьей. Старикам, конечно, трудно забыть обычаи предков, и это надо понимать. Но сейчас не те времена, кои выпали на долю ростовских первосвятителей. Всего-то минуло сто лет, как епископы Феодор и Иоанн посеяли семена веры Христовой в земле Ростовской, и уже чуть ли не вся чадь ростовская крестилась. Чтобы не пожрал мрак неверия, и не истлела бы память о великих деяниях православных пастырей и передних мужей, Исайя продолжает пополнять летописец, начатый его предшественниками.

Он сидел в книжной келье, глубоко задумавшись. Время от времени тишина нарушалась шелестом пожелтевших страниц. Епископ обдумывал фразы очередной записи: она должна быть краткой, но ёмкой по смыслу.

В такие часы никому не позволено беспокоить епископа. Только в углу за аналоем смиренно посапывал дьяк, украдкой позёвывая, в ожидании очередной диктовки.

Скрипнула дверь. Епископ боковым зрением увидел, как боязливо, но настойчиво в щель заглядывает служка: значит, что-то изрядное.

– Говори, говори же, – бросил он через плечо.

– В передней Бута Лукич и Иван Степаныч просят дозволения предстать пред очами архипастырскими.

– Бута, говоришь? Кучка? Не вовремя они пожаловали, – покачивал аккуратно подстриженной бородой епископ. На лбу резко обозначились морщины недовольства.

Несмотря на преклонные годы, епископ-грек был подвижен и деятелен, на зависть молодым. Но время брало своё, он стал чаще ощущать недомогание, и потому стремился успеть больше оставить добрых дел после себя. Тем и славен был у ростовской чади.

– Мужи знатные, по пустякам не пришли бы. Не поворачивать же их вспять? Зови.

Иван впервые был в книжной келье владыки. Приоткрыв рот, оглядывал он всё вокруг. Его поразило множество толстых книг в кожаных переплетах и хартий, разложенных по какому-то неведомому порядку на полках снизу доверху. Какую же надо иметь голову, чтобы вникнуть в суть всего написанного?

Епископ краем глаза глянул на Ивана, незаметно улыбнулся.

– Сказывайте, с чем пожаловали, молодцы красные? – благословив каждого, епископ старался приветливо расположить бояр к непринужденной беседе, зная, что обстановка книжной кельи, словно храм, сковывает собеседника. – Уж коли вназвесть пришли, не обессудьте. Впрочем, ежели угодно, то прошу в гостевую избу. – Епископ кивнул дьяку, чтобы тот удалился.

Владыка, конечно, благословил куплю-продажу и устроение подворья Ивана.

– Ты, Иван, ужель не ведал, иже надо придти под благословение мое? Где твоя купчая, архипастырскую руку к ней приложу. Надо нам блюсти княжью волю, иначе случись межевая распря, князь спросит, а было ли благословение владычное? А такового и нет. И тебе, и мне неприятности лишние. Помнится, отец твой мечтал устроить в Ростове подворье, да видно, недосуг было, а у тебя вот хватило воли на сие дело. – Епископ проницательно посмотрел каждому в глаза. – Но, чаю, не только с купчей вы пришли. Выкладывайте, что на душе есть.

Иван без запинки, складно, неспешно поведал свои замыслы по обустройству гостинцев. Сказал обо всём, не тая ни доводов, ни сомнений.

Исайя слушал молча. Поначалу он с сомнением воспринял услышанное, но огонёк в прищуре старческих глаз разгорался всё ярче. Владыка подал голос только, когда Иван замолчал в ожидании ответного слова.

– Так дело не пойдет, – вставая со столца и улыбаясь, заявил епископ.

Бояре тоже встали в недоумении.

– Похвально, еже попещение имаете о чести Ростова. Одного не разумею: что вы хотите от пастыря духовного?

Бояре растерянно топтались. Куда девалась приветливость владыки? Ведь он никогда не отказывал в добром совете, а тут – от ворот поворот.

– Время к трапезе подоспело. Не желаете ли разделить со мною, – кивком головы пригласил последовать за ним. – А потом и разговор продолжим. Помыслы ваши изрядны, и осмысление требуется неспешное.

Владыка осенил крестным знамением стол, кивнул чтецу, чтоб начинал читать псалтырь и, помолясь, стал пережёвывать постную трапезу.

«Что подвигло сих молодцев на дела неслыханные, – рассуждал про себя владыка. – Сидели в своих имениях, рыгали от сытости, да животы чесали от скуки, и вдруг восхотелось им порадеть за Ростов Великий. В чем их корысть? Ведь столько гривен надо вложить, а окупится ли? Риск велик. Снискать славу захотелось? Завидно стало смотреть, как Новый Торг приносит Новгороду пользу изрядную? Но такие дела без княжьей воли не делаются. Дерзок их замысел, но благотворен».

Наконец, закончилась трапеза под чтение псалтыри. Владыка и бояре вернулись к занятной беседе.

– Что же, Иван, тебя подвигло на такое дерзновение?

– Невмочь, владыка, стоять, как телку в зимнике, сено жевать и ничего не делать.

– Понятно, понятно. А ты, Бута, что же помалкиваешь? Иван горячо убеждает, а ты с ним согласен? – владыка искоса посмотрел на Буту. – Ты тысяцкий, за тобою вся чадь ростовская. Пойдут ли за вами?

– Помыслы Ивана заманчивы. Ростов не должен прозябать на обочине, в том нет сомненья. Но купцу не только обустроенные гостинцы нужны, его прибыль манит. Паки для обустройства погостных дворов, волоков, придётся землю межевать, а без княжьей воли здесь не обойтись. Кому кланяться, не ведаем. Всеволоду, видно, не до нас. Безвременье какое-то.

Все трое задумчиво помолчали.

Бута не хотел показывать свою неуверенность, но и скрыть её не мог. Он чувствовал себя виноватым перед Иваном, но поднять ростовскую чадь на великое дело ему было не по силам. Нужно, чтобы люди увидели свою корысть, как знамя в полку, а такого знамени и не было в руках тысяцкого. Иван настороженно поглядывал то на одного, то на другого. В его уверенность вкрадывалось сомнение: а всё ли он учёл?

Епископ сухо откашлялся – его давно мучила одышка – и, не переставая теребить пальцами вервицу, молвил:

– Резон есть, но дело изрядное. Без князя его не потянуть, одного моего благословения будет мало. Дело задумано настолько велико, иже в него должен поверить каждый, от князя до смерда. Ты представь, Иван, смерды худо-бедно, но живут неторопливо, спокойно несут свою потяжбу в поле, в лесу, на пастбище, и не вопреки, а в согласии с природой. По вечерам благодарят Бога за выдавшийся мирный день, и просят грядущий день даровать такой же. А ты хочешь вздыбить мирный быт православного труженика. Жизнь меняют по своей воле такие мужи, как вы, и это понятно: заутре вы хотите жить лепше, нежели намедни жили. Но черный люд не любит перемен, он живет стародавним обычаем. Как примирить ваши устремления с жизнью тысяч смердов? Вы не ведаете? И я не семи пядей во лбу. Ты уверен, иже не будет потрясения в земле Ростовской от твоих затей? – владыка искоса пытливо посмотрел на Ивана. – Видно, не настала пора для столь великих преобразований. Господь знамение даст, но когда сие случится, только Ему ведомо. Одного твоего геройства, Иван, мало. Герой должен обладать княжьей властью в этой земле. У тебя такая власть есть? Нет.

Иван заметно приуныл.

– Благословение я вам дам, но позднее. Надо крепко, зело крепко подумать. Мои помыслы с вами вкупе, ибо нет большей радости для архипастыря, когда безверные принимают крещение. А что может тому способствовать? Благость бытия каждого смерда, каждого людина, каждого боярина.

Владыка заметил, как просветлело лицо Ивана. Значит, это не просто блажь и корысть, от сердца идёт его потщание о благости земли Ростовской.

– Как духовный владыка, скажу слово князю. Но, кого бы ни прислал Всеволод Ярославич на ростовский стол, он наперво спросит межевые описания, сколько понадобится кун и работных людей, что в первую очередь надо делать, и сколько времени на это надо. Аз благословляю вас на подготовку ответов на сии вопросы, тогда и с князем разговор будет не пустой. Людей к сему делу готовьте исподволь, не ломайте их души через колено. Бог вам в помощь, – владыка осенил бояр крестом, думая: «Без князя вольготно им… Ладно, пусть тешат свои души, лишь бы чадь от их бесчинств не стонала».

Епископ-грек только с виду суров, но душа у него широкая, и мыслит он по-нашему, понимает русичей до самых глубин, знает, где пряником поманить, а где и плетью потрясти. А плеть, то бишь ростовская дружина, – это его замысел, осуществлённый потщанием ростовских мужей. Сумел Исайя доходчиво объяснить боярам, что княжья дружина в княжьей воле, а православную чадь ростовскую надо самим защищать, не дожидаясь княжьей помощи. Князь придёт с дружиной (а когда придёт, кто знает), и уйдёт с дружиной, и опять христианская паства беззащитна. Волхвы же, и языцкая меря с чудью, только того и ждут, чтобы снова людей манить к своим идолищам и возмущать против христианских проповедников. Их жертвами стали первосвятители земли Ростовской епископы Феодор, Иоанн, Леонтий. Не хватит ли этого? Не пора ли усмирить безверных силою, ежели язычники увещеваний не воспринимают? Дошли до ростовцев глаголы Исайи, и решили они отдавать часть своих прибылей на содержание собственной дружины. С тех пор о волхвах, возмущавших чёрный люд, вспоминают, как о давно минувших бедствиях. Крепит Исайя спокойно христианскую общину, не оглядываясь на происки волхвов, коих осталось ещё немало в тёмных приволжских и приокских лесах. А те, кои не приняли крещения, но покорились силе ростовских мужей и епископа, беспрепятственно творят требы возле своего идолища, мирно соседствуя с христианской общиной.