Иван, то весь уходил в дела устройства подворья, то впадал в печаль. Ну почему, почему он такой неудачник?! Ничего у него не получается. Всё задуманное – разбивается о невидимые преграды, желанное – удаляется от него, увлекаемое куда-то неведомой силой. Неужели он и теперь упустит своё счастье? Ведь девица была уже в его объятиях. Наконец, решил возвращаться в село. Там, в своём имении, он поостынет, и забудет о влечении к Варваре. Но хватит ли у него сил расстаться с ней? Однако, когда приходилось волей-неволей встречаться, раскланивался, уста улыбались, а в глазах горечь, душа съёживалась в тоскливой боли. Заставлял себя сторониться лишних разговоров, ограничивался вежливыми поклонами, не давая повода досужим языкам очернить девицу перед выданьем.

А она этого не понимала, и её глаза день ото дня становились грустнее. Как узнать, что завтра сердце повелит, куда судьба поведёт?

Судьба же, известное дело, то смилостивится, то посмеётся над любящими сердцами.

Ради правды надо сказать, ростовцам лишь казалось, что киевский князь Всеволод будто и забыл об их существовании. События в Поднепровье развивались стремительно и поглощали все думы и силы князя, но и Ростов не выпадал из его поля зрения.

При Изяславе Ярославиче началось изгнание из Руси племянников – Святославичей. В эту усобицу Изяслав втянул и Всеволода. И теперь, уже после смерти Изяслава, Всеволод, сев на киевский стол, продолжил гонение на Святославичей. Он и в мыслях не мог допустить, что племянники осмелятся требовать себе лучшие земли. Однако теперь приходится уряжаться, враждовать, не только со Святославичами, но и с Изяславичами.

Роман Святославич, собрав в Тмуторокани наёмное войско из половцев и хазар, двинулся было на дядю Всеволода. Однако что-то не поделил с наёмниками, и во время ссоры был убит ханами.

Брата Романа, Олега, половцы выслали к грекам. А те решили обезопасить себя от ссоры с киевским князем, и сослали мятежного князя на остров Родос.

По сложившемуся ещё с дедовских времен порядку, киевский князь должен был послать на новгородский стол своего старшего сына. Но не мог он оторвать от себя Владимира. Не отдавать же племянникам Чернигов, Смоленск, Владимир-Волынский! Переяславль пока стережёт младший – Ростислав. Но ему всего лишь семнадцатый год идёт – для половцев он пока не грозен. Как быть с новгородцами? Конечно, киевский князь не упустит Новгород из-под своей воли, даже оставляя при себе Владимира и Ростислава. И Всеволод отправляет в Новгород десятилетнего внука Мстислава, с тревогой ожидая сообщений о недовольстве новгородцев.

Но вопреки ожиданиям Всеволода, новгородцы покорно приняли внука киевского князя, не сочли за бесчестие. А кое-кто из мужей увидел в том выгоду: Мстислав зело молод, а потому новгородцам надо потщиться и вскормить его в своих обычаях. К тому же, Мстислав отпрыск кровей византийских императоров, а отец его, конечно же, унаследует киевский стол.

А пока Владимир Мономах по воле отца устанавливает ряд то в Волынской земле, то в Смоленской. В Чернигове появляется редко и на краткое время. Вот и теперь он гонится за строптивым Всеславом, князем полоцким. Походя, пришлось спалить Минск, уничтожая всё живое в округе.

До ростовских ли чаяний сейчас князьям? Рязань, Муром, Ростов – места дикие, половцы туда не ходят. Живут там славяне в мире с кривичами, вятичами, с мерей, не горит же у них земля под ногами, подождут вмале, придёт и к ним княжья милость.

А на юге жертвам усобиц не видно конца. Православные тщетно ищут духовную опору. Казалось, наступили времена полной потери надежд на мир и спокойствие. Неуютно русичу на своей земле.

На изломе судеб у людей появляется страстное желание найти приют в Церкви. Человек чаще задумывается о сути бытия. Первая заступница – Пресвятая Богородица. Она, как мать, поймёт каждого неприкаянного. Христос – он высший Судия, он строг, он за всё спросит. Величие Церкви в такие времена вырастает, как на дрожжах.

Вот и в Ростовской земле владыка Исайя чуть ли не святой. К нему, как к верховному судье, идут все со своими болями и надеждами (а идти-то больше не к кому). Владыка Исайя понимает, какой островок зыбкого спокойствия находится в его духовной власти, и всеми силами окормляет паству. Он уж и сам не понимает, кто он: то ли архиерей, то ли князь в рясе. Но несёт свой крест, лишь бы Ростовская земля сохраняла покой. Потому князь Всеволод спокоен за ростовцев.

А вот в Южной Руси тревожнее. Ярославова Правда оказалась нужной лишь её создателю. Уже дети его начали писать свою Правду, расчленяя Русь на уделы. Труднее стало архиереям призывать князей Руси к братней любви.

Замысел Ивана упёрся в глухую стену тупого непонимания ростовских мужей. Такого всеобщего невегласия Кучка не ожидал. Первый разговор с вятшими мужами закончился полным провалом. Слава Богу, что не осмеяли. Давно не было так тяжко на душе. В ушах всё ещё звучал ехидный голосок боярина Мирона: «Пошто шитый золотом княжой клобук на себя примеряешь?» Вот как восприняли бояре его благие помыслы!

В свои тридцать пять лет Иван убедился (не без влияния блаженной памяти отца) в том, что успех в жизни приобретается не в сомнениях и поисках неуловимой истины, а решимостью. Однажды, всё осмыслив, явить волю и действовать, ломая все преграды. И никаких благоумий, мешающих деловым, напористым, преуспевающим мужам.

Бута уже не перечил упорству Ивана. С благословения владыки, созвал ещё раз лепших мужей на думу. На сей раз пригласили и наиболее богатых купцов. Самостоятельными купцы были лишь в своём деле: купипродай, но товар-то весь в кладовницах бояр. Некоторые купцы, что побойчее, посноровистее, скупали коекакие клочки земли, но то была мелочь. Разве на выти какого-нибудь смерда-отчинника разживёшься? То ли дело – боярские угодья! Там и жито, там и борти, там и звериный промысел, там и рыбные припасы, чего там только нет! Вот взять хотя бы Кучку…

Настороженно устремив взгляды на тысяцкого, приглашённые перешёптывались: «Что ещё надумали наши мужи передние? Ужель опять будут склонять на общее дело потщиться?»

– Мужи лепшие, люди житьи, – Бута окинул взглядом сидящих по лавкам бояр, купцов, – конца усобицам княжьим не видно. Мы с вами уже и забыли, когда Ростов величали Великим. Долго ли нечестие нам терпеть? Полетные подати наши идут не на устроенье земли нашей, а на кровавые княжьи распри. Князья о нас, грешных, вспоминают, лишь, когда подать собирать надо, а до чади ростовской им дела нет. Так что же, и далее будем жить в неведении и ждать милости княжьей, али сами о себе подумаем?

Бута вглядывался в мужей, ища поддержки, но видел лишь недоумение в их лицах. Только Кучка острым прищуром оглядывал кондовые бородатые лики.

– В чём потщание являть надобно? – робко донеслось из дальнего угла.

– Мы как-то говорили об этом. Иван Степаныч вновь поведает о своих помыслах.

Пока Иван собирался с мыслями, Бута остановил взгляд на старчески замутнённых глазах недовольно кряхтевшего и ёрзавшего по лавке боярина. Тысяцкий понял свою ошибку и решил поправиться.

– Ты, Матвей Кондратич, изволишь ли слово молвить?

– Имаю… Имаю слово, – размеренно проскрипел старейший из бояр. – Какая же может быть честь Ростову Великому, ежели молодь стариков не чтит. При батюшке твоём такого не бывало, чтоб думу скликать без совета с вятшими мужами. Ты бы ещё вече скликал, – съязвил старик. – Вам, молодым, это раз плюнуть. Не живётся вам безволненно, опять что-то надумали. Кровь горячая. Стар я с вами хороводы водить, однако надо послушать, что у вас на уме, а тогда уж и своё слово молвлю: быти пособником вашей буести, али в сторонке постоять.

Обескураженный своей оплошностью и упрёком старца, Бута потерял первоначальный запал, напрягся, чтоб сохранить душевное спокойствие.

– Упрёк твой, Матвей Кондратич, принимаю. Впредь будет мне уроком.

– Вот это по-нашему, – расплылся улыбкой во весь беззубый рот старик, довольный, что сумел «посадить» молодого тысяцкого на место.

Ивану, однако, не по душе пришёлся настрой думы, хотя считал упрёк старейшего боярина справедливым. «Как же Бута мог так оплошать? Ведь надо же было сначала посоветоваться со стариками, а потом и думу скликать! Э-эх, охреян ты, Бута. Теперь надо ждать не разумных глаголов, а недовольных ворчаний».

Бута тем временем решил для убедительности добавить ещё несколько слов.

– Всем ли ведомо, что Всеволод отдал Чернигов сыну Владимиру? Другого сына, Ростислава, посадил в Переяславле. Говорят, Смоленск тоже за Владимиром оставил. В Новгороде посадил внука Мстислава. И опять нет чести Ростову. Пришлёт нам киевский князь кого-нибудь из обиженных племянников, Ростиславичей, али Святославичей. Придут они со своей дружиной, со своими мужами, и забота у них только одна – подати драть нещадно, а о наших нуждах они и не подумают. Так нам ли быть у них подручниками?! Мы сидим из колена в колено на своей земле, здесь вся наша жизнь! Не нам принимать чужие обычаи. Рано или поздно, кто-то придёт на ростовский стол, и нам надо помыслить, мужи вятшие, как честь Ростова блюсти будем. Надо как-то выбираться из нашей дикости и быть достойными чести наших мудрых и рачительных предков.

– Ох, тысяцкий, придёт князь, свернёт тебе выю за твои крамольные глаголы! – вновь вставил слово Матвей Кондратич. – Не пойму я тебя, Бута, и что ты пещися не перестаёшь о моём племенстве? Будто мы девки гулящие, а князь придёт, и нашу честь порушит.

Гридница тряслась от густого мужского хохота.

«Не ко времени старик проснулся», – подумал Бута.

Иван встал, приложив руку к груди, почтительно склонил голову перед благородным собранием лепших мужей, надеясь, что и его выслушают с почтением, покосившись, однако, с опаской на Матвея Кондратича.

– Мужи вятшие, пока князья которуются там, на юге, нам надо множить богатство земли Ростовской.

– Это мы и сами ведаем, – опять встрял Матвей Кондратич. – Ишь, какой ловкий да скорый. Суть-то в чём?

«Опять ему суть подавай! Сколько можно встревать попусту!» – лопнуло у Буты терпение.

– Ты, Матвей Кондратич, прежде послушай. Слово молвить не даёшь. Земля наша не беднее Киевской, али Черниговской, тем более, Новгородской, а живём мы хуже всех. Гобино через два лета на третье собираем, едва хватает себя прокормить. А князья ежелетно поземь увеличивают, и знать не хотят, что по нашей земле мор прошёлся. Торговать надо. А как торговать, о том Иван скажет, ежели ты, Кондратич, перебивать не будешь.

Старик покрутил бороду в кулаке, почесал за ухом. – Ладно, уж, пока буду молчать.

– Два лета назад смерть прошла по нашей земле, – продолжил Иван. – Кого она косила в первую очередь? Бедных и голодных. А теперь некому землю орать, жито выращивать. Приди сейчас ворог в нашу землю, он нас голыми руками возьмёт. Этого мы хотим? По нраву ли нам такая жизнь? Будь мы богаче, мы бы дружину ростовскую увеличили числом гораздо. Но, даже если будем собирать урожай добрый, борти множить, больше зверя бить – всё это есть мёртвый товар, а не богатство. Нужно гостьбу ширить. Посмотрите на соседей: Новый Торг вырос, как опара на сусле. К нам товары с Готского берега попадают с ценой втридорога! Почему так? Потому, что у новгородских купцов хватка есть. У них товар постоянно в движении, а без этого гривны не позвякивают. На пути готского товара в нашу землю, перекупщики в Новом Торге мытное в скотницы княжьи с лихвой берут и себя не забывают. А ежели мы поставим мытный заслон на пути товаров с юга в Новгород, то и нам будет корысть от того, и наши скотницы будут не пусты. Подумать надо, как общим потщанием обустроить волоки и погосты на Ламе. А далее, может, и о Вазузе так же помыслить, – Кучка замолчал, переводя дух.

– Теперь, Кондратич, и слово молвить не грех, – снисходительно произнёс Бута.

Старик кинул в его сторону усталый взгляд, покряхтел для важности.

– Пущай молодь говорит, а я послушаю.

– Лама – искони наша река, это ясно, – начал, было, говорить Константин, – но Вазуза чья? То ли наша, то ли Смоленска, кто ведает?

– Тебе кто позволил вперёд отца слово молвить?! – пристукнул грозно посохом боярин Борислав.

Константин съёжился, замолчал.

– Буестная молодь пошла. Поучить бы тебя плетьми на сей лавке! У-у-у! – Борислав погрозил сыну кулаком. – Однако он верно говорит, – вдруг вывернулся боярин. – Знаешь ли ты, Бута, чья Вазуза?

– Чья Вазуза, разберёмся, а вот пошто ты сына своего на думу притащил? Не положено ему тут быти. Вот женится, тогда другое дело.

Бута растерянно посмотрел на Ивана, на Борислава, на владыку.

– А ведь и верно, чья Вазуза?

Все бояре, как по команде повернули головы в сторону владыки. А Исайя сидел, опустив очи и, казалось, спал.

– Владыко, твоё слово, каково будет? – осмелился кто-то робко потревожить епископа.

Исайя устало поднял веки, глядя куда-то в пустоту. Измождённое болезнью лицо не выражало, казалось, никакой заинтересованности.

– Се ваши мирские дела, – едва слышно говорил епископ, – однако мне в том есть свой интерес. Каков он – скажу, когда всех послушаю. С Вазузой не нам разбираться, се дело княжье. Межу установить может только княжий суд. Не ходите вы к Вазузе, а то рать обрящете от смолян. Об остальном говорите, спорьте, а я послушаю. Говорите, как думаете, не озирайтесь на мой архипастырский сан, и на тысяцкого не оглядывайтесь. Дело-то замыслено вельми изрядное. Был бы князь на столе ростовском, он бы рассудил нас по-своему. Но князя нет, и мы не ведаем, когда он приидет; а потому нам с вами вершить все дела.

– Иван Степаныч, как мыслишь обустраивать волок с мытными заставами? – послышалось от купцов, сидящих особняком.

– И сколько гривен надобно на сие обустройство?

– Дело замыслено изрядное и долгое, прибыли дождемся ли?

Казалось, Иван сумел пробудить интерес к задуманному делу. Но спрашивали купцы, а бояре слушали, нехотя переговариваясь между собой.

– Не должен Ростов оставаться в стороне от большой гостьбы. Довольно нам греть свои зады на печи да пузо почесывать. Каждый будет иметь свой прибыток, в зависимости от вложенных кун. И князю будет корысть. Ведь в его же скотницы потечёт серебряный ручеёк от мытного. Знамо дело, единым днём всего не содеять, но ежели дружно навалиться всем миром, то можно скоро свершить задумки наши.

Последние слова Ивана были обращены не столько к купцам, сколько к боярам. Поводя взглядом по их постным лицам, несколько дольше задержался на Бориславе. На неподвижном лице боярина ни удовлетворённости, ни сомнения. Лишь едва заметные морщинки в уголках тёмных глаз, цепко смотрящих изпод вылинявших бровей, говорили, что их обладатель себе на уме. «Расчётлив, своего не упустит, – подумал Иван. – Долго щупает товар, но, если уж вцепится – не отдаст, за ценой не постоит. Вот так и с Никодимом ведёт непонятную игру: прежде, чем сватов послать, всё разнюхает, всё выведает, но, вцепившись в невестку, непременно женит сына. У него и купцы все, как на ладони, всех видит насквозь. Да-а, упустил я Варвару, жаль. А ведь она могла бы полюбить меня…» – Иван глубоко и тяжко вздохнул, опустил плечи, упёрся взглядом долу, уже не замечая вокруг себя ничего. До сознания, будто сквозь туман, откуда-то издалека доходили слова боярина Матвея:

– Ты, Иван, так горячо сказывал о своих дерзновенных замыслах, будто истину ведаешь. А почему к нам заморский купец не идёт? А не идёт потому, что нет здесь ему покупателя. Обнищала Русь, разорила сама себя усобицами да войнами.

«Опять эта скрипучая заноза встревает, всё дело испортит», – подумал Иван.

– Истины никто не ведает, кроме Бога, тем паче тот, кто в себе не сомневается, – продолжал Кондратич. – Не-ет, без княжьего благоволения такие дела не делают. Надо ждать князя. Риск зело велик. Окромя того, скажу вам, думцы высокочтимые, не боярское это дело – тщиться о гостьбе. Наше дело товар добывать, а как и где торговать – се дело купецкое. Вспомните, что Иоанн Златоуст говорил? А говорил он, что купецкое дело не угодно Богу. Там, где купля-продажа, всегда грех водится.

– Это что же получается, Кондратич, все мы заведомо грешники?! – взвился с места кто-то из купцов. – А, говорят, в Евангелии писано, что хватка купецкая есть дар Божий, как и у всякого иного искуса, будь то изуграф, али книжник, али златокузнец. Мало, по-твоему, мы, купцы, кун даём на богоугодные дела? Да мы…

– Сядь и успокойся, Назар, никто тебя не хулит. Кондратич лишь слова святого отца вспомнил, – урезонил купца тысяцкий.

– А не послать ли нам к Всеволоду в Киев нарочитых мужей, спросить, долго ли Ростову в забытьи прозябать?

Кучка, встретившись взглядом с Бутой, искал его поддержки. А тот, втянув голову в плечи, развёл руками, дескать, что поделаешь, ежели ты не сумел убедить.

Иван дышал гневом. «Упрямые телки! Вся корысть лишь в пределах своих имений. Нет у них хватки. Каждый из мужей с виду разумный человек, и говорит обстоятельно, а глянешь на всех сразу – невегласы, да и только. Каждому своя рубаха ближе к телу».

Последняя надежда на владыку. Но что он скажет? Конечно, будет призывать к разуму и миру.

Бута о чём-то шептался с епископом.

Наконец Исайя слегка пристукнул посохом, требуя тишины.

– Единого согласия и на сей раз не обрящено. Что ж, нужно время – большое видится издалека. Мое благословение будет, когда явите единомыслие. А тебе, Иван, и тебе, Бута, мой совет: надо вам помыслить крепко. Что-то вы не до конца продумали, хотя помыслы ваши, в том нет сомнения, на благость всей земли нашей. Когда каждый примет замысел в свой разум и сердце, тогда и благословение будет. Нелегко такие дела даются, но путь к истине – через тернии.

Бута посмотрел на унылого Ивана и снова развел руками, дескать, здесь воля тысяцкого бессильна.

Иван бездумно брёл в сторону своего строящегося подворья. «Во всём неудачник», – подумал он о себе с усмешкой. Вспомнилась Варвара. Казалось, что между ними – неодолимая даль. Вроде, вот она, рядом, за оградой, только руку протяни. Но пропасть между ними не саженями и не локтями мерена. Он пытался гнать мысль о ней, но какая-то неодолимая сила упорно высвечивала в его воображении лучистую улыбку Варвары. Как ни старался перебороть себя, подавить вдруг возникшую любовь – не получалось. Это было сверх его сил, и он не знал выхода. Ведь он же ещё не старик, чтобы чувствовать себя столь беспомощным в любви. «Ведь должно это пройти, должен же я освободиться… А, может, и возраст тут не при чём? Сказывают, иные старики любовные страсти имают, будто молодые. Вон, Матвею Кондратичу восьмой десяток идёт, с виду стручок жёваный, а какой задиристый. И жёнка у него моложе вполовину его, ходит веселая, мужем довольная».

Варвара хоть и не отвергла неожиданно явившуюся любовь Ивана, но испугалась, сгорая от стыда в его объятиях. Потом, придя в себя, пыталась понять, почему же не отстранилась с гневом от ошалевшего соседа. А с его стороны, что это, прихоть богача? Где-то в глубине души свербело: нет, это не прихоть резвого молодца, Иван – человек не такого нрава. И заныло сердечко Варвары, целыми днями она не могла уйти от мысли: вот он, настоящий суженый! Разве можно поставить в один ряд Константина с Иваном! Эх, если бы Иван появился чуточку раньше!

Отец видел перемену настроения дочери и понимал, откуда она исходит. Раньше Никодим и подумать не мог, чтобы такого жениха прочить Варваре. Кто ж возьмет её, дочь небогатого боярина? У него даже займища нет. Так, по мелочи на дворе кое-что найдётся в приданое. Вот и рад был, что нашёлся жених отнюдь не захудалого рода. Но Борислав что-то долго не засылает сватов. Ведь сам же сказал, что рад без сомненья обуздать женитьбой буйство Константина, пока разгульная жизнь его совсем не погубила, женится – остепенится. Уже все сроки прошли, забыл, что ли Борислав? Не напомнить ли? Но, нет! Пусть и беден Никодим, а честь свою и дочери он не уронит.

Варваре казалось, что у неё всё ещё горит лицо от страстных поцелуев Ивана. Она замкнулась, старалась избегать с ним встреч.

А Иван успокаивал свою растревоженную душу: «Люблю! Но не умыкать же девицу».

Нет покоя ни ей, ни ему.

Но вот однажды случилось то, о чём и сказать страшно. Досадуя на ростовских бояр, не внявших его убеждениям, Иван решил поскорее от греха уехать в имение. Но пока ещё посматривал на соседский двор: не заявились ли сваты. Никодим видел, как с каждым днём всё печальней становился взгляд дочери. Как ни старалась она скрыть красные от слез глаза, отец всё замечал. Поняв причину её тоски по-своему, он решилтаки поговорить с Бориславом откровенно, и поспешил утешить Варвару:

– Не печалься, доченька. Пойду, потолкую с Бориславом. Ежели загулял Константин – не беда, перед свадьбой каждый жених прощается с друзьями, с вольной жизнью. Так уж ведётся. Но жениха богатого мы не упустим.

– Нет! – вдруг всколыхнулась её гордость. – Батюшка, родненький, не надо ходить к Бориславу. Выслушай меня, – она запиналась от слез и волнения, не находила нужных слов, но знала одно: надо отца отговорить от встречи с Бориславом.

– Ну, что ты так убиваешься. Успокойся. Понятно, жених завидный по всем статьям, такого упускать обидно. Но и себя пожалей.

Варвара рухнула на колени, обняла ноги отца, и ещё сильней разрыдалась.

– Ну, буде, буде, – Никодим поднял дочь с колен, поцеловал в головку. – Было б нам легче с тобой, ежели б матушка твоя жива была, царствие ей небесное. Мне не по силам успокоить женское сердце. Будь умницей.

– Батюшка! Грех велик на мне!

Никодим сначала не понял её. Потом отшатнулся, держа дочь за плечи. Расширенными глазами, не моргая, смотрел на неё, борода отвисла, губы дрожат.

– Согрешила во плоти? – шипел он, как змей.

– С кем?

– Зачала я от Константина, – она опустила голову и безудержно разрыдалась.

Оба в изнеможении опустились на лавку. Никодим одной рукой обнял дочь, тупо глядя в пустоту.

– Говоришь, от Константина? – тяжело произнёс отец. – Тем паче надо идти к Бориславу. А Константинто ведает об этом? Ты уверена, что понесла? Что яко говоришь, не надо идти? Али не уверена?

– Все признаки тому! – схватила она ладони отца в свои руки. – Константин бросил меня! Дочь боярина Нечая окрутила его. Видела я их намедни, говорила с ним. Ничего он не ведает, и не вернётся он ко мне. Опоил меня зельем приворотным… и воспользовался моим безволием.

– Но как же… Поговорю с отцом, вразумит он своего блудного сына, – уверенно заявил отец, сам же про себя подумал: «И когда успели согрешить? Ведь всё время была на глазах, а недосмотрел вот!»

– Как можно жениха к невесте силком тащить? Что это за жизнь будет?

– Как же теперь быть нам, доченька? Что же делать?

Варвара закрыла лицо ладонями, тихо всхлипывая. Они ещё долго сидели молча. Что можно говорить, когда у каждого в душе излом и горечь?

Была у Варвары любимая тропа на берегу озера. Вот и теперь она с тихой грустью пришла сюда. Долго бродила среди белоствольной рощицы, пока багровый круг солнца не коснулся края земли. Пора!

Она не могла представить свою жизнь всеми отверженной. Одиночество?! Зачем ей такая жизнь? Сделала шаг, другой к воде. Она мысленно видела, как тёмная бездна поглощает тело, душу, мысли… И вот уже нет ничего! Пустота! О, как она сейчас ненавидела своего обманщика, презирала свою минутную слабость. С силой обняла ствол попавшейся на пути березы. Остановилась. О, как хочется отомстить обидчику!

Но, разве собственный уход из жизни, это месть? Отец не вынесет потери единственной дочери, умрёт с горя. Получается, её месть не достигнет цели, обернётся несчастьем для родного отца. Она представила полные грусти глаза отца, не подозревающего, что дочь прощается с ним. А он, который в её чреве… Там зародилась новая жизнь. Ужель ему света Божьего не увидеть? Но в злом и жестоком мире разве есть достойная жизнь? Её ждут душевные нескончаемые мучения и укоры совести. И эти страдания она «подарит» ещё не родившемуся дитя? Зачем им такое существование? Пусть лучше вечные муки ТАМ. Решительно развернулась к озеру и твёрдой поступью вошла в воду. Она уже ничего не видела и не слышала. Вот пальцы рук окунулись в прохладу озера… Вдруг, какая-то сила подхватила её, закрутила, наступил полный мрак, она, испугавшись, потеряла сознание.

Отяжелевшие веки никак не могли открыться. Варвара слышала чей-то голос, доносившийся со всех сторон, но разобрать слов не могла. «Почему так темно? Ведь ТАМ всё должно быть залито благостным светом!» – появилось из бездонной глубины её сознания. «Губами шевелит, пить просит», – разобрала, наконец, она чьи-то слова. Где она? Что с ней? Невероятным усилием она открывала веки. Вот он, свет! Но всё в тумане. Вот кто-то наклоняется к ней. «Глаза открыла» – послышалось где-то рядом, и перед ней стало проясняться лицо отца.

После этого случая Никодим стал другим. Внешне, вроде, не изменился. На лице та же приветливая улыбка, лишь во взгляде появилась грусть. Но былая доверчивость исчезла. Всю свою жизнь Никодим исповедовал покорность перед судьбой, считая и княжью власть ниспосланием Божьим. Но в последнее время стал сомневаться в своих убеждениях, ибо не достиг высот, не нажил богатства, своей податливостью, терпимостью. Нет, он не завидовал Кучке, он вообще никому не завидовал, просто понимал, что из другого он мира, из другого времени, нет у него хватки, дара к стяжательству. Есть лишь мечта – выдать дочь в богатую семью, чтоб хоть её избавить от той юдоли, коя отцу выпала.

Конечно, о таком женихе, как Иван он и не мечтал. Тем более теперь, когда Варвара впала в грех великий, чуть было не приведший к непоправимой беде.

– Это моя вина, – говорил Никодим Ивану, принёсшему на руках бесчувственную Варвару. – Мой недогляд, мой грех. Я за всё в ответе.

– Не тужи, Никодим, жива осталась, какая тут вина, радоваться надо.

– Не наставил я дочь на путь истинный…

– Ну ладно, ладно, буде причитать. Мы все за свои грехи в ответе. Однако надо что-то делать. Пойду за лекарем.

– Погоди, Иване, глянь, она вроде губами шевелит. И впрямь, глаза открыла.

– Батюшка, родненький, – шептала она, едва слышно.

– Ну, вот и слава Богу, – крестил лоб Никодим. Иван направил стопы к двери, бросив на ходу:

– Ежели что понадобится – кликнешь.

Никодим грохнулся перед ним на колени.

– Ну что ты, что ты, буде тебе, ты же не холоп. Иди, Варвара зовёт, – резко повернулся Иван и вышел.

Варвара ощущала слабость в теле, но скоро нашла силы подняться. Никодим рассказал дочери, как приходил Иван, попрощаться перед отъездом, и ушёл грустный, не застав Варвару. Побрёл Иван почему-то к проездной башне, вышел за ворота, и тут увидел знакомый силуэт на берегу озера. Он обрадовался и пошёл, было, навстречу. А когда девица решительным шагом направилась в темную глубь, не размышляя, бросился к ней.

К утру Варвара совсем поправилась, оставалось лишь томление в сердце, чувство безысходности, неловкости и стыда перед Иваном.

– Господь послал его за тобой. Это – судьба, – говорил Никодим дочери таинственным шёпотом и с такой уверенностью, будто сам Бог сообщил ему великую тайну. – Кликнуть Ивана? Он уезжать собрался.

– Батюшка, я понимаю, надо сказать ему слова благодарности, но не могу сейчас никого видеть. Прости.

На следующий день Варвара взяла себя в руки, взгляд стал уверенным, голос окреп.

– Спаситель-то твой, был бы завидный жених, – причитал неуверенно отец.

– Какая же я невеста, – сверкала она очами.

– Ежели б не сговор с Бориславом, он давно бы заслал сватов. Муж он видный, не чета блудливому Константину. Ивану сам владыка благоволит.

Варвара вскинула руками, словно отмахиваясь от кошмара, испуганно моргала.

– Ты молчи! Молчи и слушай.

– Батюшка, что ты, грех-то какой!

– Хм, грех, – процедил сквозь зубы Никодим. – Грех твой остался там, в озере. А ЭТОТ грех я беру на себя. Тебе надо теперь думать о нём, – отец бросил косой взгляд на живот дочери. – Ты, как бы вназвесть встреться с Иваном, очи печально опусти. Он тебя спросит о твоей кручине, ты улыбнись, но ничего не говори. Тут я подоспею и сам ему поведаю, что отрёкся от тебя Константин, что глянулась ему другая красавица.

– Батюшка…

– Делай, что говорю! – Варвара в жизни не видела отца столь суровым и решительным. – Или хочешь жить в людских насмешках? Мой век короток, а тебе жить.

Варвара с трудом пыталась одолеть робость. Но спорить с отцом было бесполезно.

– Затворим кашу свадебную за две седмицы, никто опомниться не успеет. Ивану ничего не стоит уговорить на венчание самого владыку. Поворчит вмале, что-де время не свадебное, а гривны сделают своё дело, они для Церкви не лишние. Никуда владыка не денется, благословит молодых. Дело надо содеять борзо. Ничего для этого не пожалею. И запомни: никаких сомнений! Ты меня слушай, и будет тебе счастье, коего не видать тебе с Константином. Я Ивана хорошо знаю. Как станешь женой Кучки, тогда и Константин будет тебе земно кланяться.

По хозяйским делам вышел он на крыльцо, стал громко поучать за нерадение дворовую челядь, поглядывая, однако, на соседский двор, где Иван распоряжался подготовкой к отъезду.

– Ну, ну, Смарагд, не балуй! – трепал Иван по холке любимого коня. – Сейчас отправимся восвояси, погоди вмале. Всё ты понимаешь. Любишь волю, соскучился по лугам пойменным, не терпится тебе домой. И мне тоже.

Никодим издали поклонился Ивану, подошёл и, как обычно, между прочим, спросил:

– Никак, уже собираешься?

– Пора домой возвращаться. Петров пост на исходе. Здесь мне боле делать нечего. Тиун мой всё ведает, будет срубы ставить. Весною, как дороги просохнут, вновь приеду. Как дела пойдут, а то и зимой наведаюсь. Там, в сельце, у меня дел выше головы. Нельзя хозяину надолго свой дом оставлять.

– Да, да, конечно… – говорил Никодим растерянно, а сам думал: «Вот те на! Всё задуманное рушится в одночасье! Что делать?!»

– Хотел зайти попрощаться, – продолжал Иван, – а уж, коли пришлось во дворе свидеться, то здесь и попрощаемся. А Варварушке мой поклон передай и пожелание счастья долгого. Свадебный подарок за мной.

– Передам, всяко, передам. А ты, Иване, на неё не серчай. Затворилась она, тяжко ей днесь.

– Ужель никак не отойдёт от испуга? Никодим грустно покачал головой.

– Такая хворь, что некуда от неё деваться. Перед самым выданьем пережить такую срамоту возможно ли?

– Да ты скажи толком, что стряслось?

– Только тебе поведаю. А всё едино скоро по всему Ростову молва пойдёт, – он в отчаянии махнул рукой. – Отступился от Варвары Константин, другая отроковица его сердцем овладела.

Первое мгновение Иван опешил и готов был утешать соседа. Но какое же может быть сочувствие? Радоваться надо! Однако не подал вида, а сердце стучит, стучит!

– Во-от оно, как! Что же, всё-таки, произошло?

– Окрутила, приворожила Константина дочка Нечая, вот и перекинулся к ней. Думаю, что и отец его ещё не ведает о похождениях сына, иначе шум был бы вселенский.

– О, какая назола! Понимаю, каково днесь Варваре. Видно, крепко любит, ежели решилась… – Иван понял свою оплошность и замолчал.

– Вот такие наши горести. Обида, ох, какая обида! Но Господь ничего попусту не делает, может, и не было бы у неё доброй жизни с таким-то гулякой.

Иван не слышал Никодима. Он отрешённо смотрел, не моргая, в одну точку, и лишь бессознательно поддакивал:

– Да, да, может, это и к лучшему. – «Спасать надо девицу», – подумал он про себя, и вдруг, очнувшись от своих мыслей, спросил: – Как она? Можно ли с ней попрощаться?

Во взгляде Никодима мелькнула едва уловимая искорка надежды, сменившаяся вдруг отчужденностью, которую Иван до сих пор ещё не видел у него. Поэтому, поспешил успокоить Никодима:

– Ладно, я не настаиваю, ежели не ко времени. Понимаю, ей сейчас не до меня. Хотелось помочь, хоть добрым словом…

– Отчего же, – встрепенулся Никодим, – такому гостю мы завсегда рады. Сей же час кликну Варвару. А ты заходи, заходи в дом, – лебезил он пред Иваном, боясь упустить случай. А в душе клокотало: «Ну, Варвара, теперь твоё счастье в твоих руках!»

Иван испытывал радость в душе. Нет, это было не просто счастье, это было что-то большое, что и словом не высказать. «Что же со мною происходит?» – опомнился он. Но он не в силах был избавиться от восторженного чувства. И что в том зазорного, ежели он вот-вот станет обладателем счастья. Ведь Варвара теперь свободна. Брошенка? Это ещё как посмотреть! Константин будет локти кусать, да будет поздно. А счастье – вот оно, рядом! Он не хотел думать о том, что ждёт его впереди, счастье ему нужно было сейчас, и всё сразу, без остатка, и он пронесёт это счастье с Варварой до конца жизни. В это он верил. Всё остальное меркло. Перед ним стоял образ милого существа, и к нему уже нет преград!

Никодим скоро вернулся, но без Варвары.

– Не взыщи, Иван, подождать придётся. Тяжко ей… Слезы высушит и выйдет к тебе.

Варвара вошла в горницу, поклонилась. На устах улыбка, а в глазах – печаль.

– Вот пришёл попрощаться, – сказал Иван растерянно, не зная, что ещё сказать. Вдруг приблизился, взял Варвару за руку. – Собрался… Уезжаю.

Он чувствовал теплоту её руки, сердце его, казалось, вот-вот выскочит из груди.

А она залилась румянцем, опустила глаза.

– Вы поговорите пока, а я пойду, скажу дворовым, чтоб приготовили брашно, – засуетился Никодим. – На прощание опрокинем по чарке, глядишь, и дорога ровнее будет.

Никодим поспешно удалился, успев незаметно кивнуть дочери, дескать, не оплошай.

Они стояли, всё ещё держа друг друга за руки. Иван не решался отойти первым, а Варвара оставалась в робости.

– Уезжаешь… – в её голосе сквозила такая тоска и безысходность, а в глазах невыплаканная горесть, что Ивану стало не по себе.

– Люба ты моя, – прошептал он и, не удержавшись, обнял её. – Отец сказывал мне о твоей печали, – шептал он, прижав её головку к своей груди. – Ты ещё надеешься вернуть Константина? Зело любишь его?

Варвара напряглась всем телом, слегка отстранилась от Ивана, склонила голову и тихо произнесла:

– Не люб он мне. Только омраза в душе осталась. Варвара сказала это так искренне, так просто, что Иван понял: возврата не будет, даже, если Константин придёт с повинной головой и бросится ей в ноги. Она посмотрела в глаза Ивана кротким, полным любви взглядом. Какие ещё тут нужны слова! Никодим, подсматривавший за ними в щель приоткрытой двери, решительно вошёл в горницу, и застыл у порога, будто впервые увидел обнимающихся.

– Вона, как! – развел он руки в стороны.

– А вот и батюшка твой, – не выпуская Варвару из объятий, весело, чуть растерявшись, произнёс Иван. – Никодим! Неси образа! Благословляй нас!

У Никодима от счастья подкосились ноги, он обессилено опустился на лавку вместо того, чтоб броситься за иконой. Иван весь пылал от счастья, посланного Богом, не иначе! Богатой невесты он не искал, имения у него хватало. Он жаждал найти тепло и счастье в душе желанной.

– Вот ведь как случилось, Никодим, – не выпуская Варвару из объятий, сверкал очами Иван. – Уехал из села вдовцом, а возвращаюсь женатым! Нынче же засылаю сватов, а заутре поведёшь нас под венец!

– Какой ты скорый, Иван Степаныч, – засмущалась Варвара.

– А что же мне остаётся? Ждать, когда к тебе заявится Константин с повинной головой? Не-ет, теперь я тебя никому не отдам! Жизнь, Варварушка, коротка. А мне счастья надо много! Очень много! Ежели я люб тебе, чего же тянуть! И запомни: не Константин тебя бросил, а я тебя умыкнул.

– Ужель не побрезгуешь брошенкой? – с лукавинкой спросила она.

– О чём ты говоришь! Никогда! – ошалев от счастья, Иван подхватил Варвару под колени, сгреб на руки и завертелся по горнице. – Моя ты теперь! – жёг он её поцелуями, а она, охая, будто от кружения головы, всё крепче прижималась к колючей бородке.

– Погоди же, Иван Степаныч, ты мне ни вздохнуть, ни слово сказать не даёшь, а я должна тебя огорчить. Ты привык брать от жизни всё, что пожелаешь, но сейчас не тот случай. Отказать я тебе должна.

Никто ещё и никогда не видел Ивана таким удручённым. Отказ?! Кучке?! Такого ещё не бывало. Даже упрямство ростовских мужей он непременно сломит, а тут… Ничего понять не может.

– К… как, отказать? – спросил он дрожащим голосом, беспомощно разведя руками, оглядываясь и вопрошая взглядом Никодима, а тот и сам опешил, иссяк духом.

– Думаешь, Иван Степаныч, спас меня от греха великого? А ведь всё иначе получается.

– Не разумею тебя.

– Ты погоди, послушай меня, может, в последний раз, исповедуюсь перед тобою, а там – будь счастлив, поезжай в своё имение и забудь меня, брошенку. Чревоносная я. Вот правда-то, какова, – Варвара замолчала, смотря испытующе прямо в глаза Ивану.

Иван на мгновение застыл, на его лице не дрогнул ни один мускул.

– Судьба жестока, но это судьба, – бормотал невнятно под нос Никодим.

Иван взял Варвару за руку, нежно, но уверенно привлёк к себе и прильнул к её устам долгим поцелуем.

В это время появился слуга с подносом.

Никодим махнул ему рукой, дескать, уйди, не вовремя. Но Иван возразил:

Да ты что, Никодим! Радость-то, какая! Что в печи – всё на стол мечи! – крикнул он слуге. – Не могу вас пригласить к себе, ибо нет ещё у меня в Ростове дома. – Он кинулся к двери и из сеней крикнул через ограду своему слуге: – Терёшка! Распрягай!

Давно не было у Ивана такого душевного и радостного застолья. Без гостей, без лишних хлопот, сидели за размеренной беседой будущие тесть с зятем.

У Варвары душа полнилась радостью, ведь такой груз с души сняла! Одно только теперь тревожило: сейчас Иван горячится, а остынет – опомнится. Что тогда? Она внутренне вздрогнула от этой мысли. Сидела, не встревая в мужской разговор. Потом тихо встала и хотела удалиться незаметно – нужно побыть наедине со своим счастьем. Не верилось, не сон ли это?

– Куда же ты, Варварушка? – остановил её Иван. – Стол без хозяйки – скудость и тоска. Ты становишься моей половиной, а без хозяйки я в рот куска не возьму.

– Зело ты скор, Иван Степаныч, – игриво ответила она. – Я ещё тебе сапоги не сняла, а уже своей половиной нарекаешь. Ты сначала меня хоть невестой назови. Вы тут разговор о приданом вести собираетесь, не полагается мне вас слушать.

– С приданым-то разберёмся как-нибудь, отца твоего не обижу, а для меня – ты сама есть приданое. Отныне ты хозяйка имения Кучкова. Выбирай себе приданое, какое захочешь, да в придачу меня не забудь взять, – Иван был по-прежнему задорен. – А теперь о деле. До конца Успеньева поста полторы седмицы. После этого – и под венец. Хочу, чтобы венчал нас владыка. Отгуляем свадьбу, и сразу все едем в моё село. У тебя, Никодим, тиун надёжный? Хозяйство на кого оставишь? А то я своего поставлю.

Тиун есть, да все они одинаковы плуты. Но мне-то почто ехать? Вы молодые…

– Варвару я теперь от себя никуда не отпущу. Ужель ты тут один будешь жить? Ведь с тоски помрёшь. Словом, готовиться будем.

– Ну и скор ты, Иван, ох, скор! – отчаянно качал головой Никодим. – И о земле Ростовской, яко князь попещение являешь, и семьей в одночасье обзавёлся! Всё горит возле тебя.

– Ты, Никодим, у меня в имении ещё не бывал, вот посмотришь: будет по душе – живи, сколько хочешь. Заскучаешь по своему дому – вернёшься. Благо, имение моё от Ростова не за горами, всего-то два стана. Будет время, наторю дорогу, и за два дня добираться будем. Так ли, Варварушка, я мыслю? Согласна ли ты со мною?

– Мне ли перечить, – она покорно опустила глаза. – Но уж коли спрашиваешь, то есть у меня одна просьба.

– Всё исполню, что в моей воле. Говори.

– У тебя в селе храм есть, может, там и обвенчаемся?

Иван пристально посмотрел на Варвару, задумался.

– Что ж, это добрая мысль. Только вот одна незадача – попа у меня нет. Был молодой, здоровый детинушка в рясе, да скосила его чёрная смерть. А владыка, вот уже, сколько времени обещает попа прислать. Требы дьякон исполняет. М-да-а, я-то хотел венчаться в соборном храме, чтобы на весь Ростов свадьба гремела. Ну что ж, ежели так желаешь, быть по-твоему. Попа найдём. Уговорю самого владыку ехать с нами. Ежели попа не прислал до сих пор, так пусть сам и венчает. Надеюсь, и Бута с Марфой не откажутся приехать. Пригласим всех, кто не откажет в чести быть у меня на свадьбе, места всем хватит.

На следующий же день Иван сам побывал у многих ростовских мужей, всех приглашал на свадьбу в своё имение. Владыку и уговаривать не пришлось. Несмотря на недомогание, он сразу же согласился венчать молодых и даже нашёл попа в кучковский храм. Ростов, конечно, полнился слухами, судачили на торжище, во всех дворах. Иван и не сомневался, ехать или не ехать к Бориславу. В глубине души, однако, свербело: не наскочить бы на скандал.

На дворе Борислава уже и хозяева, и слуги, всяк посвоему судачили о свадьбе Кучки. Борислав вежливо принял гостя и, вопреки ожиданиям Ивана, не отказал в чести быть у него на свадьбе. Константин стоял в сторонке, удивлённо хлопая глазами, смешно оттопырив губы. Иван гадал: возьмёт ли Борислав с собой сына, и хватит ли ума у Константина не быть посмешищем на свадьбе умыкнутой у него невесты? Впрочем, она ещё и не была названа его невестой.

А Варвару вдруг охватила непонятная нервозность. Она опомнилась, стыдясь своей решимости выйти за Ивана. Оставаясь наедине с отцом, не переставала плакать. Утешения отца не помогали.

– Что же будет, батюшка? Ведь дитя родится как бы не по сроку, для людей он будет блудничищ.

– Не тужи, Варвара, и не думай о людях. Главное, чтоб с Иваном у тебя было счастье.

– Как же мне не думать об этом? Иван Степаныч может не вынести людских пересудов.

– Ты смотри, перед попом на исповеди не раскройся. Затаи в себе глубоко сию тайну, она не для людей. Пусть думают, что дитя от Ивана. Слышишь?

– Слышу, батюшка. Ради дитя всё вынесу. Варвару била дрожь.

– А как же Марфа, пестуница моя? – спросила она, едва шевеля губами.

– Марфу я уговорю, одарю её добро, будет помалкивать. После свадьбы отправлю её обратно в Ростов, пусть вместе с ключницей приглядывает за тиуном. Он хоть давний мой помощник, в лукавстве не замечен, но бережёного Бог бережёт. Понимаю, ты хочешь, чтоб Марфа оставалась с тобой и после венца, но как к этому отнесётся Иван, мы пока не знаем. Люба ты ему, он может согласиться, но свою волю ему не навязывай. А теперь иди и держи свою тайну вот так! – он сжал ладонь в кулак.

Ночью Борислав тщетно пытался заснуть, ворочался с боку на бок. В душе нудило. Его мало волновало, что из-под носа сына умыкнули девицу – не велика беда, хоть и красна девица, да не из богатой семьи. У Никодима приданого всего-то ничего. Согласился Борислав подумать о сватовстве лишь из-за сына, видя, как тот прилип к Варваре. Не хотел лишать Константина счастья, с разгульной жизнью его хотел покончить. Балбесу пора учиться управлять хозяйством, да родовое имение множить и ширить. Борислава больше волновала судьба сына: не на ту стезю молодец встаёт. Раньше сквозь пальцы смотрел на его похождения, думал, в молодости все через это прошли, а теперь остро ощутил: сын по кривой дорожке пошёл, надо его отваживать от разбитных дружков, не было бы поздно – без хмельного уже не может дня обойтись.

Утро зачиналось доброе. Туман медленно поднимался над озером, на небе ни облачка. Не хотелось омрачать гневом предстоящий ясный день, но откладывать разговор с сыном не стал. После утренней трапезы позвал Константина к себе.

Весть о женитьбе Ивана Кучки свалилась на голову старого боярина, как гром с ясного неба. Мог ли он представить себе, как отразится это событие, много лет спустя, на судьбе его внука. Не ведал этого боярин, не мог ведать. Знал лишь одно: попрана честь семьи. И кем? Сыном! Лихо Иван сговорился с Никодимом, а сыну – трава не расти. Мякина! Невеглас! Теперь все будут пальцем указывать на Константина: вон, де, идёт молодец лопоухий.

Константин, уверенный, что гнев отцовский миновал, спокойно, с обычной ухмылкой переступил порог горницы. Но, увидев искажённое злой усмешкой лицо отца, застыл на месте.

– У него из-под сопливого носа девицу увели, а он осклабляется. Неотёсок! Рохля! Ты, понимаешь ли, с какими глазами теперь мне ехать на свадьбу к Ивану?! Я тебе невесту не искал, сам нашёл! Видя, как вы с Варварой глянулись друг другу, согласился на сватовство. А теперь что делать повелишь?!

Не привыкать Константину, испытывать на себе гнев отца, но таким он ещё его не видел. Ошеломлённый, стоял он перед отцом, часто моргал глазами, надувал обиженно щеки, всем своим видом вызывая и отвращение и жалость одновременно.

– Я стар, – немного успокоившись, продолжал Борислав, – скоро быть тебе домовладыкой, а ты до сих пор живёшь, как во сне, не видишь, что вокруг происходит. Иван с Бутой дело замышляют изрядное, и не мне, а тебе быть с ними в деле. А у тебя, что на уме? Всё, забудь прежнюю жизнь. Погулял и будет. Многое я тебе прощал, думал, пусть потешится, женится – не до гульбы будет. Видно, что-то я не доглядел, вовремя не остановил. Верно говорят: не досмотришь оком – повернётся боком.

Константин затрясся от смеха, отчего отца вновь охватил гнев. Он стукнул ладонью по столу.

– Он ещё зубы скалит! Весь Ростов трезвонит, что у тебя невесту умыкнули! – Борислав сдвинул брови.

– Мне, батя, другая полюбилась, – шепелявил Константин, вздрагивая плечами от смеха.

– Ка-ак, другая? Значит, ты Варвару бросил, а не она тебя? – Борислав, широко раскрыв глаза, недоумённо смотрел на сына. – Ах, ты, телок блудливый! – вдруг вновь ожесточился он. – А честь нашего рода для тебя пустое? Ишь, другая ему полюбилась. А моё обещание Никодиму для тебя тоже безделица?

– Пообещали друг другу не весть что… – Константин осёкся под грозным взглядом отца.

Борислав задумался, тупо глядя перед собой.

– Ну, вот что, разлюбил Варвару – не велика беда, не княжна. Найдём другую, побогаче. Честь рода не блюдёшь – вот в чём назола. Весь Ростов тебя знает как блудника. Каково отцу-то? Для кого я это всё нажил тяжким потруждением? – Борислав раскинутыми руками обвёл вокруг себя. – Абы тебе всё передать, а ты множил бы паче для детей своих, моих внуков. Не дети наживают добро для родителей, а родители для детей. Ведь в тебе вся надёжа.

– Будет, батя, тебе внук, – уже смелее заговорил Константин, видя, как отец устал гневаться. – Вырастим, и на княжне женим.

Борислав лишь с недовольством отмахнулся, дескать, полно те глупости молоть.

– Какая княжна? Где ты её сыщешь? Князья давно забыли, что есть такая земля Ростовская. Ростов днесь у князей не в чести. – Борислав задумался, помолчал, потом проникновенно стал говорить: – Хочу, чтобы ты понял меня всем своим худым разумом: не князья будут подымать величие нашего древнего града. Мужи вятшие будут возвеличивать Ростов, а вместе с тем и честь наших родов древних. Иван с Бутой дело изрядно велико затеяли. И владыка на их стороне. Но бояре и купцы пока их не поняли. Я еду к Кучке и хочу с ним откровенно поговорить, выяснить всё, понять. Много придётся вложить кун в дело, но со временем прибыток должен быть зело изряден. Товар потечёт в Ростов, а где товар, там и куны-гривны. Тут уж не зевай! Нерасторопны наши бояре, ох, нерасторопны! Надо будет торить дороги от Ламы к Ростову, погостные дворы ставить. Как только подоспеет тому время, пошлю тебя туда с работными людьми. Для этого надо войти в долю с Иваном и Бутой. Зачнём с ними это дело, остальные мужи к нам присовокупятся, никуда не денутся. Надо сделать всё, как говорит Кучка, чтобы заморские товары не оседали в Новгороде, кои нам втридорога перепродают.

– Волю твою исполню, батя, – хитровато улыбнулся Константин.

– Что ты всё осклабляешься? Куда тебе деться от моей воли? Не будешь в моей воле, и домовладыкой тебе не быть. Всё, что нажито, отпишу по монастырям.

– Ужель родного сына по миру пустишь? – посмотрел он искоса на отца.

– Се от тебя будет зависеть. Думаешь, я не понимаю, чему ты радуешься? Спешишь отбыть подальше от родительского ока, воли захотелось. Но, смотри, воли без пьянства и блудовства не бывает. Похотливость свою оставь. Прежде я тебя женю. За невестой дело не станет. Есть у меня одна на примете.

Беспечное выражение исчезло с лица Константина. Он был уверен: не оставит его отец без наследства, всё это одни угрозы, но, на всякий случай, принял смиренный вид.

– Я знаю, как ты пылок и переменчив, – продолжал отец. – Я не только девиц имею в виду, но и о деле говорю. Пора тебе призвать свой разум не на служение похоти, а к делам благостным. Ведь скоро всё передам в твои руки. А что есть руки без головы? Безрассудство, кое ведёт к несчастьям. Иди и крепко помысли о том, что я тебе сказал.