Утром следующего дня у девчонок было хлопот полон рот. Клеопатра Христофоровна принесла в спальню швейную машинку и кучу списанного по ветхости постельного белья. Новому гражданину детской республики готовили приданое.

Кроились и шились чепчики, распашонки, рубашечки, пеленки, свивальники, подгузники. Две половинки простыни окунули в красную и желтую краску и вывесили сушить: на теплое одеяло. Выгадали и легкое одеяло.

У мальчишек до обеда все шло как обычно: купались в пруду, удили пескарей, драли раков. Кто постарше — читал, повторяли за прошлый класс, возились с кроликами, таскали со двора в сарай уголь, пилили на дрова бревна.

Конечно же, все мальчишки с утра побывали в девчоночьей спальне. Надо ж посмотреть на новичка.

Младшие пацаны бесцеремонно требовали:

— А ну-ка покажи!

Старшие приходили вроде бы по делу: за учебником, пуговку к рубашке пришить.

Косили глазами на Нюркину кровать. Те, что смелей, подходили:

— Ишь ты, жук навозный! Копошится.

Разглядывали, удивлялись:

— Смотри ты — настоящий человечишко. И руки, и ноги, и все такое прочее на месте.

Совсем стеснительных приглашали девчонки:

— Посмотри на маленького.

А Косте, председателю, не повезло: только наклонился над мальчишкой «буки-буки» сделать, а тот и пустил ему фонтан на рубашку.

Посмотрели мальчишки на малыша и по своим делам разбежались. Не будут же они с ним нянчиться — мужчины ж! А девчонкам, кому-то еще в город бежать надо, в аптеку, за рожком. Потом Клеопатра Христофоровна велела детской присыпки купить. Позже спохватилась, что не поручила купить белой клеенки.

Нюркин топчан в угол переставили. Она «своего» малыша никому не уступила:

— Со мной спать будет. Он — к стенке, а я — с краюшку.

Бегали к Соломону: как назвать мальчишку?

— Это пусть общее собрание решает, — сказал заведующий. — Ребенок-то общий.

Так до обеда у каждого были свои обычные хлопоты. После обеда пронесся слух:

— Пироги пекут!

Пироги в детдоме — событие. Их пекли только на первое мая и седьмое ноября.

С чем пироги, спрашивать не надо, они всегда с сагой. Сага — это такая крупа. Когда она сварится, то похожа на прозрачный рыбий глаз и совсем никакого вкуса. Василий Протасович создает вкус саги: он добавляет туда сахар и какие-то порошки. Он кладет на горячий противень тесто, потом «рыбьи глаза», потом опять тесто, смазывает яичным белком и сует в духовку.

Двадцать минут… Всего двадцать минут и вы увидите, как он вытаскивает ароматный, пышный, невесомый пирог с тонюсенькой коричневой, глянцевой корочкой. Он достает из духовки пирог, который тает во рту. Вы только жуете, ощущаете блаженство во рту, а глотать нечего. Нет, пирог из саги, пирог без всякой сдобы, сделанный Василием Протасовичем, это чудо, а сам он, Василий Протасович, — волшебник из «тысячи и одной ночи».

Пронесся слух — и у кухни моментально завертелся водоворот детдомовской жизни. В центре Василий Протасович и четверо дежурных по кухне. Первая кольцевая волна: младшие пацаны. Они облепили окна с улицы, просунули носы в обе двери. Они наблюдали. Время от времени какой-нибудь пацан отрывается и мчится в ребячью спальню, к девчонкам на второй этаж, в клуб, в сарай, где крольчатники.

— Тесто из бадьи на стол вывалили!

— Сагу сварили и в холодной воде промывают!

— Пышки раскатывают!

Эти сведения с молниеносной быстротой достигают самых отдаленных уголков. Старшие делают вид, что пироги их не интересуют. Они даже с насмешечкой встречают пацана.

— Пышки катают? Очень хорошо! Спасибо за сведения.

Пацанов не обманешь: притворяются восьми- и девятиклашки!

Взрослых из себя корчат, а сами слюнки глотают. Хоть тебе семь, хоть тебе семнадцать лет, а вкусненького хочется.

Середнячки, из четвертых-пятых классов, те откровеннее:

— Удачные пироги?

— Ну да! Дядя Вася трубку курит. Когда неудача — он только сопит.

И вдруг пацанва, как горох, сыпанула от кухни:

— Посадили! Посадили!

Так начался и так протекал первый шумный водоворот — у кухни.

А исподволь, незаметно, начал кружиться второй. Центр его — в маленькой комнатушке первого этажа. Здесь живет Евгений Григорьевич, дядя Шпон. Отсюда пополз слушок: крестины! Сегодня вечером крестины!

В комнату к дяде Шпону таинственно заходили по одному, по двое и о чем-то говорили за плотно прикрытой дверью. Уходили и тут же создавали вокруг себя группки, куда-то бегали, о чем-то шептались. К моменту, когда пацаны объявили, что пироги посадили в духовку, уже весь детдом был занят секретными, таинственными делами. Водоворот вокруг комнаты воспитателя набирал силу, двери комнатушки, не успев закрыться за одним, открывались для другого. Крик пацанов: «Вытащили!» — не произвел желанного действия: все были заняты, все секретничали.

К вечеру центр таинственного водоворота переместился в клуб. Туда перенес свою резиденцию дядя Шпон. Главные двери замкнули и изнутри в дверную ручку просунули кочергу. В клуб, прямо за кулисы, вела еще одна маленькая дверца — из девичьей спальни. Но ее неусыпно, как цербер, охранял Ахмат Хапизов, черноволосый, смуглый крепыш из шестого класса. Подперев дверцу спиной, он на настойчивые просьбы пацанов «хоть чуточку зыркнуть, хоть одним глазочком» строго отвечал:

— Нэ разрэшает. Дядя Шпон катыгорически нэ разрэшает.

Да разве от пацанов отвяжешься?

— А попа уже позвали, да? Поп крестить будет?

— Его как, в воду окунать будут?

Ахмат отвечал кратко:

— Нэ видым. Нэ знаем.

А там, за стеной, в клубе кипела жизнь. Оттуда слышны стук молотков, визг пилы. Кто-то поет, что-то репетируют. Иногда слышны целые фразы:

— Евгений Григорьевич, ленту синию или красную?

— Выше, Сашка, выше! Перекосил же!

И все-таки пацаны дождались. Дверца изнутри приоткрылась, и в щель крикнули:

— Лешку Королева к Евгению Григорьевичу!

Лешки под рукой не оказалось, видно у кухни к пирогам принюхивался. По всему дому, с этажа на этаж, понеслась звонкоголосая эстафета:

— Пузана! Лешку Пузана на сцену! Дядя Шпон Пузана требует!

Стремительный топот босых ног. Зевнула таинственная дверца, проглотила Лешку и через минуту выплюнула.

Всего минуту пробыл за дверцей толстогубый, кареглазый Лешка, но и на него уже лег отпечаток тайны. Он суров и серьезен, как сотня заговорщиков. Он хмурит брови и сводит в куриную гузку улыбчивый рот. Он хочет прорваться и прямо со ступенек, как в воду, прыгает в толпу.

Не тут-то было! Пузана подхватывают и выносят из спальни в коридор. В обычное время длинный светлый коридор служит комнатой для подготовки уроков. Сегодня в нем просторно. Столы снесены вниз: ужинать будут все в одну смену. Скамейки — в клубе.

Лешку утверждают на ноги. Требуют:

— Ну? Пузан, ну?

И невольно Лешкины брови взлетают на лоб, восторженно округляются глаза, рот в широченной, во всю мордашку, улыбке. Он вытягивает кулак с оттопыренным большим пальцем:

— Во! С присыпкой!

И тут же спохватывается:

— Мне ж некогда. Мне лаку цветного купить надо, — разжимает кулак. — Вот деньги. Дядя Шпон за сорок минут велел.

Сбегать за сорок минут в лавочку на городской базар — это подвиг, достойный древних греков. Туда и обратно — около пяти километров, причем первая половина пути идет в гору. Лешке дают дорогу. Лешку сопровождают ассистенты. По дороге Лешкино сопровождение тает, а через полчаса некоторые тайны клубных приготовлений становятся «достоянием масс».