Школа продолжала мучить меня, как морально, так и физически. Честно говоря, я не особо старалась что-то изменить. Целыми днями я пропадала в своих альбомах и в студии. В школе я просыпалась только на уроках истории, чтобы смотреть на Брэна и любоваться его блестящими зелеными глазами.

Это было настоящим сумасшествием. Стоило мне увидеть, что Брэн идет по коридору, как все кругом вспыхивало разными красками, словно луч солнца пронизал завесу туч. Я не понимала себя. С Ксавьером я никогда не испытывала такого вихря головокружительных, противоречивых чувств. Моя любовь к Ксавьеру была твердой и неподвижной, как пробный камень истины. Ксавьер был единственной постоянной моей жизни, он значил для меня так много, что теперь, когда его не стало, я словно потеряла почву под ногами. Я понимала, что если исчезнет Брэн, мой мир не рухнет, однако в подглядывании за ним было что-то… что-то почти наркотическое. Чувства, которое я испытывала к нему, чем-то напоминали мои чувства к Ксавьеру, но все-таки отличались от них, и это совершенно сбивало меня с толку.

Я часто предлагала Брэну подвезти его домой на своем лимо-ялике. Он чаще соглашался, чем отказывался, и я принимала это за доброе предзнаменование. Он рассказывал мне о своих теннисных матчах или о работе в ЮниКорп, о которой много знал. Он делился со мной сплетнями о «своих друзьях, говорил о том, как отнеслись в школе к роману Отто и Набики, по секрету рассказал, что Анастасия по уши влюблена в Вильгельма, но тот увлечен старшеклассницей, с которой вместе ходит на углубленный курс астрофизики. Мне нравилось болтать с ним.

Как я уже говорила, Брэн и его друзья были моими спасителями, однако при этом я полностью отдавала себе отчет в том, что все они (за исключением Отто, который со мной не разговаривал) общаются со мной только из-за Брэна. Они держались очень сдержанно. Я не могла сказать, что они меня не любили, просто относились ко мне без особой теплоты. Меня это не удивляло. Скорее всего костяк их дружной компании сложился еще в младших классах. Единственные изменения в этом тесном кружке произошли три года назад, в начале средней школы, когда родители Анастасии послали ее из Новой России на Ио, а Молли и Отто выиграли стипендии.

С другой стороны, Брэн как будто не замечал холодности своих друзей. Почти каждый день он искренне пытался вовлечь меня в общее обсуждение за обедом, и я была очень благодарна ему за это.

Но я постепенно становилась одержима им. Когда меня не мучили кошмары, я пыталась заполнить свои сны Брэном. Ксавьер был слишком мучительным воспоминанием, а ничто другое не могло занять мои мысли. Я бесконечно рисовала его, портрет за портретом, в разных ракурсах, с разными выражениями лица, пытаясь понять, что скрывается за этими зелеными глазами. При этом я страшно боялась, что однажды он увидит мои альбомы и поймет, сколько я о нем думаю.

А потом я поняла, что глупо обманывать себя.

Я хотела, чтобы он узнал о моих чувствах.

* * *

«Отто»?

Прошло не меньше десяти секунд, прежде чем мой экран снова ожил. Мы теперь почти каждый вечер выходили на связь ровно в десять.

«Здесь! Привет еще раз».

«Привет. Можно задать тебе один вопрос?»

«Ты все время задаешь мне вопросы. Теперь моя очередь».

«Проклятье! — написала я. — Поверь мне на слово — во мне нет ничего интересного».

«Очень смешно. До сих пор ты постоянно уходила от ответов на мои вопросы. Что чувствуешь, когда выходишь из стазиса?»

«Боль, — написала я. — Честное слово, Отто, на этот вопрос очень трудно ответить. Шок и стазисная усталость так оглушают, что всю первую неделю после выхода ты живешь, словно в тумане. И ничего не понимаешь из того, что происходит вокруг. Я забыла, как включать плиту, не знала, с какой стороны подойти к компьютеру, не понимала и половины из того, что мне говорили.

И не могла выйти из дома и купить белье без того, чтобы толпы репортеров не сопровождали каждый мой шаг. Перед поступлением в школу я чувствовала себя выброшенной на берег медузой — такой же бесформенной и наэлектризованной. Как будто вся вода, в которой я жила и плавала с рождения, исчезла навсегда. Патти и Барри — они что есть, что их нет. Все, кого я знала, умерли. Добавь к этому стазисное истощение и всемирную известность, и ты поймешь, что я почти так же несчастна, как ты».

«Я не несчастен. Уже».

«После появления Набики?» — спросила я, думая о Ксавьере. И о Брэне.

«После того как выиграл стипендию».

А я чувствовала себя ограбленной без Ксавьера. И никакие стипендии в мире не могли избавить меня от этой боли.

«Значит, Набики не имеет к этому никакого отношения?»

«Все мои друзья имеют к этому отношение. Джемаль привел меня в эту компанию. Он с самого начала был моим соседом по общежитию. А Брэн и Вил были его друзьями».

Я вздохнула.

«Они сразу тебя приняли?»

«Нет, конечно. Нам пришлось привыкать друг к другу». Он ненадолго задумался, прежде чем продолжить. «Меня удивляет то, что ты приняла меня так быстро».

«Ты славный».

«И ты поняла это после нашего единственного разговора? Во время которого я почти сразу же оттолкнул тебя?»

«Ну, как сказать…»

«Я привык к тому, что люди избегают смотреть мне в глаза, смущаются или откровенно брезгуют мной. Ты ничего этого не делала».

«Я не ханжа, чтобы вести себя так, — написала я в ответ. — Хотя вначале ты меня напугал».

«Ты меня тоже», — признал Отто.

«Пара калек», — напечатала я.

«Именно. О чем ты хотела меня спросить?»

«Ах, да. О Брэне».

«Что ты хочешь узнать?»

«Ты хорошо его знаешь?»

«Мы знакомы почти три года».

«Как ты думаешь: он правда хорошо относится ко мне или любезен из вежливости?»

«Я никому не рассказываю того, что вижу в сознании других людей».

«Я и не просила тебя об этом», — огрызнулась я, слегка задетая его словами.

«Прости».

«Нет, меня интересует только то, что ты видишь. Или слышал от него. Или от других людей. Честно говоря, меня интересуют сплетни».

На этот раз мне пришлось долго ждать ответа.

«Я не тот, кого тебе следует об этом спрашивать».

«А кого мне спрашивать? — написала я в отчаянии. — Кроме тебя и Брэна я больше ни с кем не общаюсь».

«Нет?»

«Нет!»

«Мне жаль. Почему?»

«Я никого не знаю».

«Это пройдет, когда ты начнешь разговаривать с людьми».

«Но я умею знакомиться! Я никогда не делала этого раньше! За всю жизнь у меня был только один друг. А с ним я общалась примерно так же, как ты с остальными. Я читала его мысли».

«Как это случилось?»

«Я знала его с семи лет».

«Он был твоим парнем?»

«Да».

Отто обдумал мой ответ, а потом на экране возникло одно слово:

«Упс».

Я невольно рассмеялась.

«Угу. Тот еще упс».

«Мне очень жаль».

«Я потихоньку привыкаю».

«Это тот парень, которого ты все время рисуешь в своем альбоме?»

Вопрос застал меня врасплох.

«Откуда ты знаешь?»

«Заглядывал тебе через плечо. Узнал все лица, кроме одного. Ты влюбилась в Брэна?»

«Слушай, я думала, что ты не можешь читать мысли, не дотрагиваясь до человека».

«На прошлой неделе за обедом я тайком полистал твой альбом, когда ты отошла. Там повсюду только Брэн и этот парень».

«Маленький синий ворюга!»

«Да, я такой, — ответил он, ничуть не обидевшись. — Позволь узнать, а как ты получила мой экранный номер?»

«Туше», — огрызнулась я.

«Прости, если это личное».

«Да нет, не совсем. Особенно для тебя, ведь ты и так знаешь все секреты. Я могу рассчитывать на то, что ты не растреплешь об этом всей школе?»

«Можешь, и даже в квадрате».

Я чуть не прыснула со смеху.

«Ты мог бы просто попросить у меня альбом».

«Прости. Мне было любопытно. Я хотел узнать, в чем ты пытаешься разобраться».

Я не выдержала и хихикнула.

«Во всем. В вашем времени я постоянно чувствую себя не в своей тарелке».

«Что ты хочешь понять при помощи своих пейзажей?»

Этот вопрос заставил меня надолго задуматься.

«Себя, наверное, — написала я. — Жизнь. Стазис. Пейзажи более… скажем так, медитативны, чем портреты. Хотя мои портреты тоже медитативны, через них я пытаюсь понять человека».

«Кстати, мне очень понравился набросок меня и Набики. Я не ожидал, что ты сумеешь увидеть ее такой… такой милой, ведь она всегда держится с тобой очень холодно».

«В этот момент она смотрела на тебя».

«Ах, вот оно что… Тогда понятно. Так у тебя есть чувства к Брэну или нет?»

«Не знаю, что у меня есть. Кроме избытка свободного времени и недостатка ума».

«Я не знаю, как он к тебе относится. Но подружки у него нет, если тебе это интересно».

«То есть ему никто не нравится?»

«По крайней мере, я этого не замечал».

«Ясно. Что ж, приятно было узнать».

«Теперь моя очередь спрашивать», — написал Отто.

«Валяй».

«Что ты в нем видишь?»

«Кроме очевидного?»

«Что значит очевидное? Боюсь, я не юная девушка и вижу Брэна несколько иначе».

Я задумалась над тем, как бы ответить на этот вопрос, не выставив себя потерявшей голову юной девушкой.

«Он очень приятный с эстетической точки прения».

«И все?»

«Он хорошо ко мне относится. Он со мной разговаривает. Он приятнее, чем все остальные».

«Даже я?»

«Я не хочу тебя обидеть, Отто, но ты со мной не разговариваешь».

«Да, конечно. Я понял».

«Я сама не понимаю, что это такое. Просто что-то в нем меня притягивает. Я словно очарована им. Все время хочу его рисовать. Это ведь не просто так, правда? Это что-то значит?»

«Нет ничего удивительного в том, что ты хочешь рисовать Брэна с его атлетической мускулатурой, гладкой кожей цвета красного дерева и глазами, похожими на лазеры».

Я похлопала глазами.

«Ну да, в общем. Откуда цитата?»

«Из Молли. Она увлеклась Брэном год назад. Но это прошло».

Я мысленно представила себе Молли, сравнивая наши шансы. Что ж, Молли мне можно было не опасаться. Она родилась на Каллисто, поэтому по земным стандартам привлекательности ее фигура выглядела слишком приземистой. Было заметно, что она уделяет много времени силовым упражнениям, что тоже сказывалось на фигуре. Но тут я случайно посмотрела на собственное костлявое запястье, и мне стало стыдно за свою самоуверенность.

«Ты еще здесь?»

«Угу. Задумалась над собственной эстетической привлекательностью. Вернее, над отсутствием таковой».

«Мне кажется, ты очень хорошенькая».

«Ты сам говорил, что я похожа на скелет».

«Я имел в виду, что ты будешь выглядеть лучше, если немного поправишься. Но это не значит, что ты не хорошенькая».

«Да?» Мне вдруг очень захотелось посмотреться в зеркало. Вместо этого пришлось бросить взгляд в окно. Я была похожа на тень. «Спасибо».

«Разумеется, это не самый лучший комплимент, который я мог бы тебе сделать».

«Давай остановимся на нем. Если ты зайдешь чуть дальше, я совсем растеряюсь».

«Верю».

«Впрочем, большего про меня все равно не скажешь».

«Почему нет? Я мог бы сказать: талантливая, чуткая, обаятельная или серьезная, но предпочту остановиться на "хорошенькой". Не хочу тебя смущать».

«Прекрати. Ты вогнал меня в краску».

«Небесно! Я рад». Повисла долгая пауза. «Если ты хочешь его получить, думаю, тебе стоит пойти ва-банк».

«Думаешь, у меня есть шанс?»

«Не знаю. Я знаю только то, что ты должна быть счастлива. Можно еще один вопрос?»

«Наверное».

Я боялась, что он снова спросит меня о Брэне, и заранее стыдилась. Но я напрасно беспокоилась.

«Ты обиделась, когда я сказал, что не хочу к тебе прикасаться?»

«Нет».

«Почему?»

Я пожала плечами, но вспомнила, что Отто этого все равно не видит.

«Не знаю, — написала я. — Просто мне показалось… нет, не знаю. Наверное, точнее всего мои ощущения можно выразить словами: "Ну да, конечно"».

«Ты настолько привыкла к тому, что тебя отвергают?»

«Да нет», — быстро написала я. Потом вспомнила все школы, которые посещала, всю прислугу, сменявшуюся в нашей семье, и все разы, когда папа просил меня оставить его в покое. «Да», — отстучала я.

Последовала короткая пауза, а потом Отто ответил:

«Я тоже».

Я не знала, что написать. Прошла целая минута, после чего Отто добавил: «Мне очень жаль, что я не могу поговорить с тобой. Честное слово, я не пытаюсь тебя оттолкнуть! Я рад, что мы переписываемся».

«Мне жаль, что я тебя пугаю».

«А мне жаль, что в твоем сознании есть то, что меня пугает. Ты не знаешь, что это такое?»

«Нет, — написала я. — Но я могу объяснить, откуда берутся фрагменты наиболее ярких воспоминаний. Стазис замораживает последние мысли, поэтому они делаются более ясными и отчетливыми, чем остальные».

«У тебя очень много таких фрагментов», — заметил Отто.

Я сглотнула.

«Да, кажется».

«А что означают темные, колючие, закрытые места? Они совсем не похожи на эти яркие фрагменты застывших воспоминаний».

«Не знаю, — отрезала я. Честно признаться, я не была уверена в том, что стазис имеет какое-то отношение к темным местам в моем сознании. — Не думаю, что у меня есть провалы в памяти».

«Я тоже так не думаю. Эти эпизоды больше похожи на чувства».

«Может, это просто реакция на потерю всех, кто меня окружал?»

«Возможно», — согласился Отто, но я знала, что мы оба в это не верим. «Так ты признаешься Брэну?» — спросил он, меняя тему.

«Пока не знаю».

«Может быть, Мина даст тебе какой-нибудь совет? Она много раз помогала нам с Набики».

«Вот уж не думала, что у тебя могут быть какие-то сложности в любви!»

«Во многом для меня все проще. А во многом гораздо сложнее. Но Набики приходится тяжелее всего. Она очень переживает из-за наших отношений. Ее родители не одобряют этого».

«Почему?»

«А ты была бы рада, если бы твоя дочь встречалась с синим пришельцем?»

«Если бы он был такой же очаровательный, как ты, я была бы счастлива».

Отто снова помедлил с ответом.

«Ты знаешь, что я становлюсь лиловым, когда краснею? Джемаль дразнит меня».

«Он читает нашу переписку?» — в ужасе спросила я.

«Нет».

«Мне жаль, что я заставила тебя покраснеть».

«А мне нет. Спокойной ночи, Дикая Роза».

«Спокойной ночи, синий пришелец».

* * *

— Знаете что, — сказала я доктору Биджа. — Сегодня я хочу обратиться к вам за помощью.

— В каком вопросе? — спросила Мина, и лицо ее просияло.

— Как узнать, что ты влюбилась в кого-то?

Похоже, мой вопрос поставил ее в тупик.

— Прости?

— Как узнать, что я кого-то полюбила? В смысле, хочу с кем-то встречаться.

— Я не вполне уверена, что правильно поняла твой вопрос. Обычно люди просто знают об этом, и все.

Я насупилась. Честно говоря, я ждала от нее чего-то более полезного.

— Почему ты спрашиваешь об этом? Это связано с Брэном?

Я посмотрела на Мину.

— Как вы догадались? — спросила я, как идиотка.

— Методом исключения. Больше ты ни о ком не говоришь.

— Я больше ни с кем не говорю, — вздохнула я.

— Вот как?

Я покачала головой.

— Да. Ни с кем, кроме Отто. Но с ним мы не разговариваем по-настоящему.

— А больше ни с кем?

— Нет.

Порой меня ужасно раздражало, что вместо разговора она просто сидела и задавала мне вопросы.

— Я — занятная зверушка, — сказала я, как нечто само собой разумеющееся. — Я вне времени, вне досягаемости и вне интересов.

— Как тебе кажется, ты сумела хоть немного освоиться? — спросила Мина.

Я вздохнула. Честно признаться, все это время я изо всех сил старалась говорить с ней только о самых банальных аспектах своей жизни. Мы много говорили о моем рисовании. Обсуждали Патти и Барри, хотя мне было нелегко придумать, что бы о них сказать. Я ничего о них не знала. Они оставались для меня совершенно чужими людьми, с которыми я каждый вечер ужинала за одним столом.

— Не знаю.

— Что же заставило тебя задать мне вопрос? — поинтересовалась Мина.

— Мне кажется, что я люблю Брэна. Но это… не совсем так.

Я сама не знала, что хочу сказать, но Мина как-то догадалась:

— Не совсем так, как было с Ксавьером?

Я покивала.

— А как вы познакомились с Ксавьером?

— Мне было семь лет, — ответила я, но не стала продолжать. Иначе мне пришлось бы рассказать ей, что я тогда как раз вышла из очень долгого стазиса, и истощение оказалось настолько сильным, что целую неделю я могла только сидеть в саду, как кукла. А у миссис Зеллвегер, нашей соседки, был маленький сынишка. Ему было меньше года, он только-только учился ползать, и мать часто выносила его в сад, подышать свежим воздухом. Мне было всего семь лет, от долгого чтения у меня болели глаза, и мне совершенно нечем было заняться. Поэтому я стала возиться с малышом Ксави. Для меня не было большей радости, чем кидать игрушки в траву и ползать с Ксавьером. Мы хохотали без конца. Я сажала его себе на колени и рассказывала сказки, а когда он немного подрос, мы стали рисовать картинки в песочнице. Сад до сих пор был на прежнем месте, а песочница давно исчезла. Как и Ксавьер.

— Значит, вы знали друг друга очень долгое время.

— Да, — ответила я. — Но я не хочу говорить о Ксавьере.

— Хорошо. Как ты думаешь, ты расскажешь Брэну о своих чувствах?

— Вы думаете, я должна? — спросила я.

— Я не могу ответить на этот вопрос за тебя, — покачала головой Мина. — Как ты думаешь, ты должна ему рассказать?

Я вздохнула.

— Вся проблема в том, что я не знаю, что именно чувствую.

Что ж, здесь я могу подсказать тебе кое-что. Каждая любовь, каждая влюбленность — особенная. Всякий раз все бывает по-разному. Ни с кем и никогда у тебя не будет в точности того, что было раньше.

Я снова вздохнула. Трудно передать, как меня разочаровали ее слова. Значит, у меня больше никогда не будет пробного камня истины, и я навсегда останусь перекати-полем, без твердой почвы под ногами? Ужасная мысль. — Это может быть почти так же замечательно, — добавила Мина. — Но всегда иначе.

Я вздохнула. Но если так, то, может быть, это неотвязное, головокружительное смущение и звенящий восторг в самом деле были иной разновидностью любви? Или хотя бы ее началом? В таком случае, я хотела, чтобы Брэн узнал о моих чувствах.

Поэтому я ему призналась.