Ровно шестьдесят два года, восемь месяцев и двенадцать дней назад моя жизнь свернула на путь, который привел к сегодняшнему кошмару. А началось все просто замечательно — с хороших новостей. Я как раз выходила из класса искусства, когда мистер Соммерс остановил меня.

— Я хотел бы поговорить с тобой, Роуз.

Я нервно сглотнула, испугавшись, что снова провинилась. Наверное, кто-нибудь мог бы подумать, что при моей любви к рисованию искусство было единственным предметом, с которым у меня никогда не было проблем. Как же! Преподаватели основных предметов относились ко мне с тихим отчаянием. Зато в учителях искусства я чаще всего вызывала смешанные чувства в диапазоне от зависти до откровенного раздражения. Я бесила их тем, что постоянно торчала в классе — с раннего утра до позднего вечера, а иногда и во время обеда. И при этом расходовала в десять раз больше материалов, чем любой другой ученик. Вот и теперь я приготовилась покорно выслушать очередную нотацию о недопустимости бездумного расточительства школьного имущества.

— Роуз, мне нужно поговорить с тобой по очень важному делу, — начал мистер Соммерс.

— Простите, — машинально выпалила я.

Мистер Соммерс поднял брови.

— За что?

— За все, что я сделала, — ответила я. — Мне очень стыдно.

Мистер Соммерс улыбнулся.

— Но ты не сделала ничего плохого! — заверил он. Я удивленно уставилась на него. — Помнишь те картины, которые ты принесла мне для получения дополнительных баллов?

— Да, — ответила я. В нашей школе была небольшая художественная галерея, и руководство однажды решило выставить в ней работы учеников, наряду с картинами местных профессиональных художников. Три месяца назад мистер Соммерс предложил поставить дополнительные баллы всем, кто принесет свои работы, выполненные вне школы, для возможного размещения в галерее. Я притащила ему штук шесть своих картин маслом. Ни одна из них так и не появилась в галерее, но мне было все равно. Дополнительные баллы ставили вне зависимости от успеха.

— Твои картины произвели на меня очень сильное впечатление, — продолжал мистер Соммерс. — Настолько сильное, что я взял их все, присоединил к ним несколько работ, которые ты выполняла у меня на уроках, и отправил их своему другу, члену отборочной комиссии программы художественного совершенствования «Молодой мастер». Слышала о такой?

Конечно. В последние десять лет это было самое престижное состязание лучших молодых художников. Я знала об этой программе с тех пор, как поступила в среднюю школу… то есть уже несколько лет.

— Мои работы ему понравились? — спросила я, больше из любопытства, чем с надеждой. Если бы друг мистера Соммерса решил, что у меня есть шанс принять участие в конкурсе в ближайшие два-три года, я была бы на седьмом небе от счастья.

— Они настолько понравились ему, что сегодня он прислал мне сообщение с поздравлениями! Твоя картина стала одной из двух победительниц в номинации «Живопись»!

Я разинула рот.

— Что?

Это было невероятно! В программе «Молодой мастер» принимали участие старшие ученики знаменитых художников. Старшеклассники художественных училищ. Выпускники этих училищ, которым еще не исполнилось двадцать один год. Но чтобы ученик средней школы победил в одной из номинаций — это было просто неслыханно.

— К-какая картина?

— Одна из серии «Поднебесье».

Я чуть не разрыдалась, но это было настоящее счастье. Это была та самая картина, которую я не надеялась закончить — да-да, тот неземной пейзаж с извивающимися горами и загадочной растительностью.

— Церемония вручения наград проходит в Нью-Йорке, но в твою премию входит дорога туда-обратно для тебя и одного из членов твоей семьи. Победа в одной из номинаций конкурса — это огромная честь! — Ах, разве мне нужно было об этом напоминать? Но мистер Соммерс продолжал: — Ты уже вошла в десятку претендентов на звание победителя премии «Молодой мастер» этого года. Все твои работы, которые я собрал и отослал от твоего имени, будут соперничать с победителями в других четырех номинациях за титул «Молодой мастер». Если ты победишь, то выиграешь летний художественный тур по всей Европе. Но главное, по окончании школы ты сможешь совершенно бесплатно поступить и учиться в Академии изящных искусств Хироко!

Раньше я никогда в жизни не думала о деньгах. Мои родители были возмутительно богаты. Но когда учитель упомянул о бесплатном обучении, я вдруг впервые поняла, что все деньги принадлежат моим родителям. Даже если я поступлю в колледж, то только в тот, который они выберут для меня. Если поеду в Европу, то только тогда и туда, куда пошлют меня родители. Но поскольку с тех пор, как мы переехали в этот кондоминиум, они не выпускали меня никуда, кроме школы, я была совершенно уверена в том, что этого никогда не случится.

Но если бы я выиграла премию «Молодой мастер», я бы…

Освободилась от них?

Странная мысль. Тем не менее она пришла мне в голову. Да, я бы освободилась.

Но в следующую секунду все эти планы рухнули.

— Поскольку ты несовершеннолетняя, твои родители должны дать тебе разрешение на поездку в Нью-Йорк на церемонию. Ты сможешь решить этот вопрос?

И тут я запнулась.

— Я… я даже не знаю, что им сказать, — пролепетала я.

Мистер Соммерс кивнул.

— Прекрасно тебя понимаю. Что ж, я сам позвоню им сегодня вечером, и мы обсудим эту возможность. — Он широко улыбнулся. — Ты должна гордиться собой! Немногие удостаиваются такой великой чести.

— Просто не знаю, как мне благодарить вас, сэр, — сказала я. Честно говоря, я никогда не замечала, что мистер Соммерс обращает на меня внимание. Но когда я задумалась над этим, то вдруг поняла, что он первый учитель, который занимается со мной больше шести месяцев подряд. Обычно я так часто меняла школы и пропускала так много времени, что просто не успевала как следует познакомиться ни с одним преподавателем.

— Продолжай работать так же усердно, Роуз, — улыбнулся мистер Соммерс. — Увидимся завтра и займемся подготовкой к поездке.

Я побежала домой, сжимая в руке копию приглашения отборочной комиссии. Ворвавшись в нашу квартиру, я сразу бросилась к Осе и все выложила ей.

— Ах, flicka! — произнесла она. — Я знала, что ты будешь молодцом! — Она была скупа на слова и поцелуи, зато сразу принялась за тесто для печенья. Поскольку мы заказывали всю еду из центральных кухонь Юникорна, это был очень серьезный поступок.

Когда я рассказала обо всем Ксавьеру, он с громким воплем сгреб меня в объятия. Потом он громогласно прочел приглашение цветам и деревьям в саду и заставил меня разыграть в лицах, как я встаю и принимаю награду. Сам он изображал ведущего церемонии и поразил меня тем, что преподнес мне раннюю розу из сада.

— Роза для моей розы! — провозгласил Ксавьер, нежно целуя меня. — Я так счастлив за тебя, Роуз!

Вернувшись домой, я с удивлением обнаружила, что мои родители уже дома. Мама налила мне бокал шампанского.

— Мистер Соммерс мне все рассказал, — сказала она, как только я вошла в дверь. — Отлично, Розалинда!

— Хорошая девочка, — бросил папа, не поворачивая голову от экрана. Впрочем, я к этому уже привыкла.

— Ты рада? — спросила я, слегка удивившись. Я сама не знала, почему была уверена в том, что родители не обрадуются. Они всегда одобряли, когда я «забавлялась со своими красочками», как называл мое рисование папа. Они любили меня и хотели для меня только лучшего! Разумеется, им было приятно! Я широко улыбнулась.

— Это потрясающее достижение, — кивнула мама. — Я очень горжусь тобой. И ни о чем не беспокойся, родная. Я уже обо всем переговорила с твоим учителем. Я сказала ему, что ты не сможешь принять это приглашение.

Улыбка умерла у меня на губах.

— Ч-что?

— Мама все решила, милая. Тебе не о чем беспокоиться.

— Что… О чем ты говоришь? Почему я не могу поехать?

— Милая, твой учитель сказал мне, что эту награду нужно получать лично, — пояснила мама. — Но ты же прекрасно знаешь, что мы с папой в этом месяце уезжаем в Австралию.

Я стояла как громом пораженная.

— Но… но я должна поехать. Это же программа «Молодой мастер»! — Меня не на шутку встревожило рассеянное выражение на лице мамы. Она меня не слушала! И тогда я заговорила громче, и в моем голосе зазвучали визгливые, срывающиеся нотки. — Там участвуют молодые художники со всей планеты! Я буду состязаться со студентами художественных училищ! Мама!

— Не повышай голос на мать, — рявкнул папа, отрываясь от своих записей. Это был очень опасный сигнал. Папу ни в коем случае нельзя было отвлекать от дела.

Но в этот день я впервые в жизни не обратила внимания на отцовское замечание.

— Ты не понимаешь! Это же самый престижный конкурс молодых художников! Это мировая известность! Может быть, я уже в этом году смогу продавать свои работы!

— Тебе еще не исполнилось шестнадцати лет, Роуз, — напомнила мама. Это была неправда, но мама об этом не знала. — Я не думаю, что подобная известность пойдет тебе на пользу в столь раннем возрасте.

— Но мне давно было бы шестнадцать, если бы вы не держали меня все время в стазисе! — завопила я. Сама не знаю, откуда у меня вдруг вырвались эти слова.

Мама резко встала со стула. Никогда раньше она не вставала, когда разговаривала со мной.

— Как ты смеешь повышать на меня голос, юная леди! — произнесла она тихим, угрожающим голосом.

— Пожалуйста! — закричала я и даже заплакала. Голос сразу же сел от слез. Я была в настоящем отчаянии. — Пожалуйста, прошу вас, не отнимайте у меня этого!

У мамы вытянулось лицо, она посмотрела на отца.

— Тебе не кажется, что она опять перевозбудилась? — спросила она.

Нет! Она ведь не сделает этого! Сделает. Я видела это по ее лицу. И тогда я закрыла глаза, подчиняясь неизбежности.

И тут в голове у меня прозвучал голос мистера Соммерса. «Совершенно бесплатное обучение в Академии изящных искусств Хироко!»

— Нет, — сказала я, вытерла слезы и попыталась, как могла, справиться с дрожью в голосе. — Я не перевозбуждена. Просто это очень важно для меня.

Папа нахмурился.

— Настолько важно, что ты грубишь матери и перечишь отцу? — спросил он. — Мы любим тебя. Мы хотим тебе только самого лучшего. Скажи мне, что ты это знаешь, Роуз.

Я не знала, откуда взялась запинка. Обычно ответ отлетал у меня от зубов.

— Я знаю это, сэр, — сказала я, не сразу отыскав нужные слова в потоке собственных мыслей.

— Что ты знаешь? — уточнил папа.

— Я знаю, что вы хотите мне только самого лучшего, сэр, — прошептала я.

— Вот и хорошо, — кивнул папа и вздохнул. — Я думаю, ты просто переволновалась из-за всего этого. Джеки, иди успокой и уложи ее, а потом мы с тобой обсудим сложившуюся ситуацию.

— Отличная мысль. Идем, Роуз.

Я вздохнула. Нет, я не хотела этого. Они еще никуда не уезжали, а я теряла драгоценные часы, которые могла провести с Ксавьером. Значит, сегодня не будет даже роскошного ужина…

— Надолго? — спросила я у мамы, когда она помогла мне забраться в капсулу.

— Всего на денек-другой, детка, — ответила мама. — Нам с папой просто нужно все обсудить. Ты не должна волноваться.

— Хорошо, — сказала я. Потом я спокойно легла и позволила стазису заглушить мое горе. Я прекрасно знала, что они задумали.

Поэтому нисколько не удивилась, когда открыла глаза и увидела стоящую надо мной Осу. Мама с папой уехали, не попрощавшись. Что ж, это было проще, чем тщетно спорить с ними. И потом, они ведь не знали, что Оса все равно меня выпустит.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Сколько я уже тут?

— Две недели, — буркнула Оса, едва приоткрыв рот. — Они вчера вечером улетели в Австралию.

Я кивнула. Нет, меня это не удивило. Мама с папой не в первый раз предпочитали оставлять меня в стазисе до тех пор, пока спорное событие не останется в прошлом. Например, день рождения, на который они не хотели меня отпускать, или школьная экскурсия, совершенно ненужная мне, по мнению родителей. Я не сомневалась, что они решили продержать меня в стазисе до тех пор, пока церемония вручения премий останется в прошлом. Так было всегда, и я всегда смирялась с этим.

Но не в этот раз.

— Где Ксавьер? — спросила я.

— В школе, — ответила Оса. — Я всегда выжидаю несколько часов после отъезда хозяев, на случай, если они вдруг чего забыли и захотят вернуться. И правильно делаю, потому что пару раз они нас едва не застукали.

Я улыбнулась, но без всякого веселья.

— Все правильно. Мне нужно как следует поесть перед разговором с Ксавьером.

Видимо, Оса сразу догадалась, что я не просто соскучилась по своему парню.

— Чего это вам нужно от мастера Ксавьера? — подозрительно спросила она.

Я похлопала ладонью по гладкому металлу и неостеклу своей стазисной капсулы.

— Мне нужен мастер, который сумел перепрограммировать мою стазисную капсулу, — откровенно призналась я. — Мастер, который сможет подделать согласие моих родителей на мое участие в программе «Молодой мастер».

* * *

Я хотела взять Ксавьера с собой в Нью-Йорк в качестве сопровождающего лица, но из этого ничего не вышло. После того как все необходимые документы были высланы мистеру Соммерсу по Сети, Ксавьер сумел каким-то чудом убедить моего учителя рисования в том, что мои родители очень хотели бы доверить ему сопровождать меня в поездке. Добрый мистер Соммерс был на седьмом небе от счастья. Он и сам планировал отправиться в Нью-Йорк, но такое путешествие за свой счет было бы слишком дорогим удовольствием для школьного учителя.

Эта поездка была лучшим событием этого прекрасного года. В отеле я жила в номере с тремя другими номинантками — ученицей Художественной школы Орианы, молодой компьютерной художницей-концептуалисткой с Луны и девушкой по имени Селин, которая меня просто потрясла. Она была ученицей Андрэ Лефевра, знаменитого скульптора, работами которого я восторгалась с шести лет. Мы с Селиной до рассвета говорили об искусстве, а утром помчались в Нью-Йоркский Метрополитен-музей. Я могла бы провести там целый год, но после закрытия музея мы вернулись в свой отель, откуда нас всех отвезли на лимузине на банкет. После ужина все десять победителей вышли на сцену, где нам всем вручили золотые таблички с выгравированными на них именами, номинацией и названием работы. На моей табличке было написано: «Розалинда Фитцрой. "Поднебесье", холст, масло». Потом мы вернулись в зал, и начались поздравления сотрудников и спонсоров программы. Но мы все ждали самого главного — объявления победителя конкурса.

Я всей душой желала победы Селин. Пусть она была француженкой и работала с совершенно иным материалом, но у нас с ней были общие вкусы и та же счастливая одержимость искусством. И потом, она была ученицей великого мастера.

Поэтому когда прозвучало мое имя, я почувствовала разочарование. Я повернулась к Селин, чтобы сказать ей, как мне жаль, и только тут до меня дошло, что прозвучавшее имя было моим собственным.

Я повернулась к сцене и в полном оцепенении уставилась на ведущего. Моим соседкам по номеру пришлось пихать меня в спину, чтобы заставить подняться со стула.

И мне вручили награду — золотую подставку с закрепленной на ней огромной граненой призмой, с заключенным в нее символическим изображением вида искусства, в котором я победила, — маленькой кисточки. Свет рамп отражался в призме, слепя меня разноцветными радугами.

Оказывается, нужно было заранее приготовить ответную речь. Селин заготовила такую. И Рейчел тоже. Только мне нечего было сказать.

— Я ждала этого… всю свою жизнь, — прошептала я в микрофон, а потом вдруг залилась слезами, прижимая к груди свою награду. Весь зал взорвался аплодисментами, и все присутствовавшие поняли, что даже если у меня была заранее заготовленная речь, я все равно не смогу произнести ее сейчас. И тогда на огромном экране над сценой стали демонстрировать фотографии моих работ, а на заднем плане заиграли виолончели. Когда я, шатаясь, вернулась на свое место, милая Селин сказала мне на своем чувственно спотыкающемся английском языке, что все «красивые и изящные речи», которые она и остальные номинанты написали заранее, «бледнеют перед искренней убедительностью» моих слез. Но я все-таки думаю, что она просто хотела сделать мне приятное, чтобы я не так убивалась из-за своей позорной оплошности.

Когда мы с мистером Соммерсом вернулись обратно в наш город, Ксавьер уже ждал меня в электромобиле своих родителей. Мистер Соммерс поспешил домой, а я села в машину к Ксавьеру.

— Я так счастлив за тебя, что просто не нахожу слов, — сказал Ксавьер по дороге в Юнирайон.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что это правда, — ответила я. — Мне ведь всего шестнадцать, такого никогда раньше не случалось! Ни разу за всю историю программы.

— Вообще-то, ты практиковалась гораздо дольше, чем все остальные, — со смехом заметил Ксавьер. — Так что это было нечестное состязание.

— Перестань, — попросила я. — Мне только шестнадцать.

— И ты великая художница, — добавил он.

— Нет, — прошептала я. — Я обманщица. Я получила награду за стазис. Это все — стазисные сны. Они дают мне краски и образы.

Ксавьер смотрел на меня так долго, что я испугалась, как бы мы не съехали на обочину. Но я не сказала ни слова.

— Ты использовала опыт своей жизни, — наконец сказал Ксавьер, снова поворачиваясь к рулю. — Остальные сделали то же самое.

Это была правда. Взять хотя бы причудливые узоры столкновения астероидов, легко узнаваемые в компьютерной графике Рейчел или вдохновлявшие Селин образы танцоров и цирковых акробатов, служивших моделями ее учителю Лефевру. Я понимала, что Ксавьер прав.

— Но я все равно чувствую себя обманщицей, — пробормотала я.

— Стазисные сны — это всего лишь сны, — ответил он. — Они рождаются у тебя в голове, а не в стазисной капсуле.

Я посмотрела на награду, которую держала в руках.

— До сих пор не могу поверить в то, что это правда.

Когда мы вошли в лифт, я протянула награду Ксавьеру.

— Ты сохранишь ее для меня?

Он перевел взгляд с меня на призму.

— Нет, я не могу. Это твоя награда.

— Ты представляешь, что случится, если мои родители ее увидят? — спросила я. — Лучше ты привезешь ее мне в училище, когда я приму стипендию.

— Идет, — ухмыльнулся Ксавьер.

А потом он целовал меня так долго и так жарко, что мне стало казаться, будто наш лифт падает куда-то в пропасть. (На самом деле он давно остановился и открыл двери, терпеливо ожидая, когда мы закончим свои дела и выйдем.)

— Я люблю тебя, — сказала я.

— Я люблю тебя, — сказал Ксавьер. — И так горжусь тобой! — Он поцеловал меня в кончик носа. — До завтра.

Мы разошлись в разные стороны, я распахнула дверь своей квартиры и влетела внутрь.

— Эй, Оса! Я вернулась!

Но Оса не откликнулась на мой крик своим бодрым шведским «Ja!», поэтому я пробежала по коридору и сунула голову в гостиную.

— Оса?

Внезапный холод пробежал у меня по спине, а во рту вдруг появился привкус железа.

— Осы здесь нет, — отчеканила мама, гневно глядя на меня.

Я нервно облизала губы. Мама и папа сидели рядышком на диване, поджидая меня.

— Я… я могу объяснить, — выдавила я.

— Тебе придется это сделать, — отрезала мама. — Мы с папой специально вернулись домой пораньше, чтобы отвезти тебя на это… туда, куда ты так хотела поехать. И что же мы обнаружили? Тебя нет. Капсула пуста. Мы хотели звонить в полицию. Ты подумала о том, как это могло сказаться на положении твоего отца в обществе? Наша дочь — жертва похищения! Или еще хуже, неблагодарная беглянка!

— Прости меня, мама, просто…

— Тебе есть за что просить прощения, — вмешался папа. — Как только мы выяснили, что тебя нет, мы тут же поговорили с Осой. К счастью, она призналась, что это она вывела тебя из стазиса. Конечно, подумал я. Наша дочь никогда не смогла бы пойти на такое. Она не посмела бы лгать мне в лицо! — Папа встал и теперь нависал надо мной всем своим ростом. — По крайней мере, я так думал!

Я задрожала, в животе у меня все оборвалось.

— Мне так стыдно, — прошептала я.

Мама тоже встала и подошла к папе.

— Оса сказала нам, что у тебя есть молодой человек. Тебе еще слишком рано иметь увлечения, дорогая.

— Но мне шестнадцать, мама, — прошептала я.

И тогда папа вышел из себя. Я никогда не видела, чтобы он сердился, по крайней мере, на моей памяти. Именно страх перед этим гневом, который я всегда чувствовала под внешним спокойствием, удерживал меня от любых возражений папе.

Ах ты, лживая маленькая дрянь! Да понимаешь ли ты, как тебе повезло иметь таких родителей, как мы? Ты понимаешь, что было бы с тобой, живи ты в другой семье? Да тебя давно признали бы психически ненормальной! Любые родители бросили бы тебя на улице! Ты не стоишь того, чтобы тратить на тебя время, не говоря уже о нашем времени! Ты никчемная! Умственно отсталая, двуличная, неблагодарная маленькая дрянь, недостойная целовать нам ноги!

— Я все улажу, Марк, — сказала мама, сощурив глаза.

— Или ты научишь этого ребенка правильно себя вести, или никогда больше ее не увидишь! — заорал на нее папа.

— Не беспокойся, дорогой, — ответила мама. — Мы с Роуз обо всем поговорим. Она знает, что для нее лучше.

Я похолодела. Почему-то мамино спокойствие напугало меня гораздо больше, чем папин гнев.

Через два часа я легла в постель — вся дрожа, с распухшим от слез лицом. Но мама была права, все было так, как она повторяла мне снова, и снова, и снова. Я знала, что для меня лучше.

* * *

Весь день я прождала в саду. Я могла бы подойти к двери Ксавьера, постучаться и сказать его родителям, что пришла поговорить с ним. Они прекрасно знали, какие у нас отношения, и их это нисколько не заботило.

Но я не хотела разрушать его счастье. Довольно того, что мое было разрушено. Мне казалось, что чем дольше я буду ждать Ксавьера в саду, тем дольше его мир останется невредимым. Я чувствовала себя Офелией. «Принц, у меня от вас подарки есть; я вам давно их возвратить хотела…» Она так застенчиво и неуклюже возвращает Гамлету подарки, все время зная, что ее отец подсматривает и подслушивает за гобеленом. Мамы с папой нигде не было видно, и я знала, что они не подслушивают. Я и так знала, что должна сделать. Еще я думала, не утопиться ли мне в парковом пруду, обвившись цветами, когда все будет кончено. И изменит ли это хоть что-то.

Он увидел меня сразу же, как только вышел в сад. И улыбнулся так широко и радостно, что у меня оборвалось сердце. Я пришла сюда, чтобы забрать у него все. Но я знала, что так будет лучше.

Он обнял меня, и мне мучительно захотелось обнять его в ответ. Но я удержалась. Я стояла в его руках как деревянный столб.

Ксавьер отстранился, посмотрел на меня и поцеловал в лоб.

— Никак не отойдешь от вчерашнего? — спросил он.

Я набрала полную грудь воздуха.

— Я… В этой поездке я близко познакомилась с другими художницами, — начала я. Это была единственная нить, за которую я смогла ухватиться. И единственный эпизод моей жизни, о котором Ксавьер еще не знал. — Мы жили в одном номере.

— Да, ты говорила, — кивнул Ксавьер, продолжая улыбаться. — Они научили тебя каким-то новым техникам?

— Нет, — сказала я. — То есть, да, но… но, главное, они научили меня жизни. Они все намного старше меня.

Он взъерошил мне волосы.

— Наверное, опекали тебя вовсю!

Я отстранилась.

— Перестань.

Только теперь он понял, что что-то не так.

— Роуз? Что с тобой? В чем дело?

В этом, — твердо ответила я. У меня больше не было сил тянуть, нужно было покончить с этим как можно быстрее. Если откладывать, я никогда этого не сделаю. — Просто это больше не для меня.

Ксавьер наморщил лоб.

— Что это?

— Это, — снова повторила я, указывая рукой на пространство между нами. — Я хочу сказать, что мы с тобой… слишком разные.

Он удивленно поднял брови.

— Надеюсь, ты права, — улыбнулся он. — Будь это не так, мне было бы чертовски трудно целовать тебя.

— Я серьезно! — рявкнула я.

Он понял, что это так.

— Хорошо. В чем дело?

— Ни в чем, — ответила я. — Просто я не могу продолжать это.

— Что это?

— Быть с тобой.

Ксавьер замер.

— Почему? — спросил он наконец.

— Просто… не могу, и все.

— Нет, — отрезал Ксавьер, на этот раз всерьез рассердившись. — Никаких «просто». Скажи мне, что происходит.

Выходя за дверь, я отлично знала, что так оно и будет. Я знала, что если я скажу, что не люблю его, он не поверит. И тем более не поверит, если я совру, что люблю кого-то другого. Но я не могла сказать ему, что мои родители не одобряют наши отношения, поскольку в этом случае Ксавьер просто придумал бы какой-нибудь способ видеться со мной втайне от них. Или ждал бы, что я ослушаюсь, а я не могла этого сделать. И не могла видеть боль в его глазах, когда я буду снова и снова выбирать их, а не его. Поэтому я сделала единственное, на что у меня хватило ума. Я сказала ему правду, но самым грубым, грязным и нечестным способом, какой только смогла придумать.

— Это все слишком странно, Ксавьер, — сказала я. — Понимаешь, мы… Я ведь выросла с тобой. Я меняла тебе памперсы, в конце концов! Это просто… мы с тобой как брат и сестра или… или… — Я не сумела продолжить эту мысль, поэтому бросила ее недосказанной.

— Вчера вечером тебе это не казалось странным. Что же случилось с тех пор?

— Ничего! — выпалила я, пожалуй, чересчур поспешно. — Прошлой ночью я была так счастлива… и так устала, что мне просто не хотелось ничего менять. Но я уже тогда знала… — Тут я испугалась, что он услышит фальшь в моем голосе, поэтому опять не стала продолжать. — Просто я всегда была настолько старше тебя, что привыкла постоянно присматривать за тобой, заботиться. Ты даже рассказывал мне о своей первой любви!

— Нет, не рассказывал, — тихо сказал Ксавьер. — Это была вторая или третья влюбленность. Но моей первой любовью была ты.

— Вот видишь? — воскликнула я, с радостью хватаясь за его признание. — Это просто не по-настоящему, понимаешь? Все это… просто исполнение детской мечты. Нам обоим это не нужно.

— Роуз, что ты говоришь?

Я не могла посмотреть ему в лицо. Я не хотела видеть потрясенный взгляд, который выжгла там. Но я слышала дрожь и плохо скрытую панику в его голосе и надеялась, что мой собственный голос не так сильно выдает меня.

— Я говорю, что мы больше не можем быть вместе, — выговорила я. — Я говорю, что это неправильно.

— Неправильно?..

Я знала, о чем он подумал. Это было самым правильным на свете. Когда мы с ним были вместе, казалось, что весь мир исправляется, становясь таким, каким должен быть.

— Нет. — Я надеялась, он не услышит, с каким трудом я выдавила из себя это слово. Все. Я сделала глубокий вдох. Мне нужно было уходить. Я больше ни секунды не могла этого выдержать. — Прощай, Ксавьер, — прошептала я и сделала шаг на лужайку.

Никогда еще дверь моего дома не казалась такой далекой. Шаг. Второй. Третий. Четвертый. Я досчитала до шести, прежде чем Ксавьер схватил меня сзади за плечи и развернул к себе.

— Нет! — Он встряхнул меня. — Нет! Я не согласен! Какое мне дело до того, что люди считают правильным или неправильным? Мы с тобой никакие не ошибки природы! Ты и я, мы с тобой — кому от этого плохо? Кто смеет сказать, что мы делаем что-то плохое? Мы с тобой никакие не брат и сестра, у нас даже возраст разный! И ты не виновата в том, что тебе потребовалось столько лет, чтобы вырасти!

— Нет, виновата, — прошептала я.

Заткнись! — в бешенстве закричал он. — Прекрати делать это с собой, прекрати постоянно во всем винить себя! Я ненавижу этих вампиров, с которыми ты живешь, ненавижу! Они по капле высосали из тебя все чувство самоуважения, все достоинство, всю нормальность! Кроме меня, тебя никто никогда не поймет! У тебя никогда никого не будет, неужели ты не понимаешь? Никого!

Он сорвался, и теперь я могла использовать это против него. Я ненавидела себя за это, но так было нужно. И я бросила ему в лицо:

— Да кто ты такой, чтобы говорить мне, будто я ничего не стою? — презрительно спросила я. — Я могу сделать все, что захочу, и получить любого, кого пожелаю! В отличие от тебя, застрявшего на своей щенячьей детской влюбленности. Подрасти! Отвяжись от меня. Я стою десятерых таких, как ты! — С этими словами я оттолкнула его, и Ксавьер, несмотря на всю свою силу, отпустил меня.

Сорвавшись с места, я бросилась к двери, словно за мной гнались псы из преисподней. Эти псы были уже у меня внутри, опустошая сердце, я чувствовала, как они раздирают клыками мою грудь.

Я с такой силой рванула дверь, что едва удержалась на ногах. Но в краткий миг перед тем, как дверь распахнулась, Ксавьер снова оказался у меня за спиной.

— Подожди, — сказал он.

— Нет. — Я понимала, что больше не выдержу.

Но Ксавьер взял меня за голову и медленно повернул к себе. Я не хотела видеть его лица.

Каждое мгновение перед этой дверью было для меня пыткой.

Пожалуйста, Роуз, — прошептал Ксавьер, а потом склонил голову ко мне, и мы слились в последнем поцелуе.

Я чувствовала боль, ярость, отчаяние и гнев, разрывавшие его изнутри. А я больше не могла сдерживаться. Я была опустошена, и все, что имело для меня значение в этом мире, вытекало из меня, улетало прочь, спасаясь, словно из горящего дома, в убежище этого последнего поцелуя. Этим темным, мучительным поцелуем Ксавьер забрал у меня душу и спрятал у себя. Краткая вечность повисла между нами, когда Ксавьер оторвался от меня. Его нос прижимался к моему носу. Я чувствовала его дыхание на своих губах, словно он никак не мог собраться с силами оторваться от меня навсегда. Я не смогла открыть глаз, когда он оставил меня. Я не хотела никогда больше видеть его лицо.

— Знай, что я люблю тебя и всегда буду любить, — вот и все, что он сказал мне.

Я хотела ответить ему тем же, но дверь уже распахнулась передо мной, и я рухнула в сплошную черноту. Ослепнув от слез, я с трудом нашла дорогу в свою квартиру. Мама и папа уже уехали, а Оса ушла навсегда. Я добрела до своей кровати и затихла там, неподвижно, словно в стазисе.

* * *

— Мамочка, отправь меня в стазис, — прорыдала я, когда родители вернулись домой.

— Нет, дорогая, — сказала она, вытирая мне слезы. Они лились так долго и так обильно, что в них уже не осталось привкуса соли. Мамочка крепко обняла меня. — Ты поступила правильно, детка. Я очень горжусь моей девочкой.

Я не знала, что сказать. Когда Ксавьер говорил этими словами о моей победе, я была ему благодарна. Но когда мама сказала так о том, что я сделала, мне захотелось умереть.

— Пожалуйста, — взмолилась я. — Я не хочу больше чувствовать себя так, как сейчас.

Мама долго серьезно смотрела на меня и наконец сказала:

— На денек, если хочешь. Но ты поступила правильно, и я не желаю, чтобы ты бежала от своей правоты.

Я кивнула, проглотив очередной поток слез. Удивительно, откуда они брались? Может быть, я каким-то образом подключилась к реке боли, которая теперь течет через меня?

Мне сразу стало лучше, когда стазисные препараты прогнали ужас искаженного лица Ксавьера и заглушили муки моей погибшей души. Но когда мама на следующий день разбудила меня и отправила в школу, все вернулось с новой силой. И даже хуже, потому что стазис сделал воспоминания еще ярче.

Это время запомнилось мне как сплошная волна муки. Несколько раз я видела Ксавьера в коридорах кондоминиума, но успевала свернуть прочь, прежде чем он мог приблизиться ко мне. Днем, когда мы обычно гуляли в саду, я стояла у окна и смотрела, как он бродит по нашим тропинкам один. Он был таким несчастным. Мое сердце разрывалось от жалости к нему, как тогда, когда ему было пять лет и он потерял своего плюшевого зайца. Или когда ему было семь и он свалился с велосипеда. Когда ему было тринадцать и он признался мне, что девочка разбила ему сердце, а я подумала, что это была его первая любовь. И когда желание броситься к нему и попросить прощения стало слишком велико, я побежала к маме и стала умолять ее отправить меня в стазис, хотя бы на несколько дней.

И она согласилась.

* * *

— Только на этот раз она больше не разбудила меня, — прошептала я.