После смерти П. В. Анненкова его основные мемуарные работы в различном составе под условным названием «Литературные воспоминания» публиковались дважды — в 1909 г., С.-Петербург, и в 1928 г., Ленинград, издание Academia, редакция и примечания Б. М. Эйхенбаума.

Первое из названных изданий включало не только литературные воспоминания Анненкова, но и критико-биографические и историко-литературные его работы, такие, например, как биография Н. Станкевича, «Идеалисты тридцатых годов» и другие.

Издание 1928 года было осуществлено с более строгим отбором статей Анненкова, в соответствии с наименованием: литературные воспоминания. Оно включало три его мемуарных работы: «Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года», «Замечательное десятилетие», «Молодость И. С. Тургенева». Издание сопровождалось предисловием Н. Пиксанова и критико-биографическим очерком Б. Эйхенбаума «Павел Васильевич Анненков».

В настоящем издании печатается пять наиболее ценных и законченных мемуарных работ Анненкова: «Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года», «Замечательное десятилетие», «Молодость И. С. Тургенева», «Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым», «Художник и простой человек. Из воспоминаний об А. Ф. Писемском». Принцип расположения мемуаров в сборнике в основном хронологический. Исключение сделано для двух работ о Тургеневе, которые помещены до воспоминаний о Писемском на том основании, что по теме и содержанию прямо примыкают к «Замечательному десятилетию».

В приложении печатается конспективный набросок мемуаров о пятидесятых годах «Две зимы в провинции и деревне», который Анненков намеревался развить в мемуарный очерк самостоятельного значения, как бы продолжающий «Замечательное десятилетие».

Публикация «Из переписки с И. С. Тургеневым в 60-х годах», формально примыкающая к циклу мемуаров Анненкова о Тургеневе, не является мемуарами в точном смысле этого слова и потому в настоящее издание не включена. На этом же основании не печатаются и такие статьи Анненкова, как «Любопытная тяжба», «Идеалисты тридцатых годов» и другие.

Н. В. ГОГОЛЬ В РИМЕ ЛЕТОМ 1841 ГОДА

Воспоминания П. В. Анненкова о Гоголе своеобразны. Это и мемуар и одновременно развернутый критический очерк, охватывающий идейно-творческий путь Гоголя в целом. Познакомившись с первой частью воспоминаний, напечатанной в 1857 г. в февральской книжке «Библиотеки для чтения», Н. Г. Чернышевский писал: «Факты, сообщаемые г. Анненковым, значительно объясняют нам Гоголя как человека… вообще взгляд г. Анненкова на его характер кажется едва ли не справедливейшим из всех, какие только высказывались до сих пор» (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. IV, М. 1948, стр. 719).

Анненков был одним из близких знакомых Гоголя в течение двадцати лет. Их знакомство состоялось еще в Петербурге, на заре гоголевского творчества; последняя их встреча произошла в Москве, в Кремле, осенью 1851 г., незадолго до смерти писателя.

В конце 1831 или в начале 1832 г. Анненков, через А. А. Комарова, вошел в круг приятелей молодого Гоголя — Н. Я. Прокоповича, А. С. Данилевского, И. Г. Пащенко и др. Своим вниманием и участием этот круг поддерживал Гоголя в начале его творчества. Анненков был в те годы заядлым театралом, имел связи с актерским миром, с театральной администрацией, а через братьев — с высокопоставленной чиновной средой. Судя по переписке, он, наряду с нежинским приятелем Гоголя И. Г. Пащенко, оказывал писателю помощь и в отыскании наиболее интересных административных «дел» и казусов.

В дальнейшем, по отъезде Гоголя за границу, круг распался, лишившись своего духовного центра, но приятельские связи писателя с прежними друзьями и знакомыми, в том числе и с Анненковым, сохранились. «Жюля особенно попроси, чтобы написал ко мне, — пишет Гоголь Прокоповичу из Парижа 25 января 1837 г. — Ему есть о чем писать. Верно, в канцелярии случился какой-нибудь анекдот. Если действующие лица выше надворных советников, то, пожалуй, он может поставить вымышленные названия или господин NN. Скажи ему, что если он меня сколько-нибудь любит, пусть непременно напишет тоже повесть, напечатает и пришлет мне. Я читал одну из старых его повестей, которая длинна и растянута, но в ней много есть такого, что говорит, что вторая будет лучше, а третья еще лучше» (Гоголь, т. XI, стр. 86).

В ноябре этого же года, получив, очевидно, от Анненкова интересовавшие его материалы, Гоголь снова просит Прокоповича: «Может быть, Анненков еще что-нибудь достанет?»

В свою очередь и Анненков был хорошо осведомлен о творческих планах Гоголя и его идейных колебаниях, о крепнущих связях писателя с реакционно настроенными кругами, в частности с Шевыревым и Погодиным. И потому, когда Анненков и Гоголь встретились летом 1841 г. в Риме — между ними, кроме единодушия по целому ряду вопросов, были уже и серьезные разногласия.

В свое первое заграничное путешествие Анненков отправился в октябре 1840 г., имея конечной целью попасть в Париж, а перед этим встретиться с Гоголем в Риме. Он выехал из Петербурга вместе с М. Катковым, провожаемый своими новыми знакомыми из редакции обновленных «Отечественных записок» — В. Г. Белинским и И. И. Панаевым,

Анненков проехал по Германии и Австрии, затем направился в Италию, Венецию и далее в Рим, где и пробыл около трех месяцев, примерно с конца апреля до двадцатых чисел июля 1841 г., постоянно общаясь с Гоголем и переписывая под его диктовку главы первого тома «Мертвых душ» (рукопись, в большей своей части переписанная рукой Анненкова и законченная самим Гоголем, хранится в Киеве, в библиотеке Украинской академии наук). О своих итальянских впечатлениях, о встрече с Гоголем Анненков писал тогда же в «Письмах из-за границы» (см. Анненков и его друзья, письма V и VI).

Много лет спустя, в 1856–1857 гг., он снова вернулся к этой теме, но уже с иной задачей: основываясь на личных впечатлениях и раздумьях, дополняя и уточняя их биографическими, эпистолярными и другими материалами, дать в общих чертах историю нравственного развития Гоголя, обрисовать его духовную драму.

В «Замечательном десятилетии» и в отрывке «Две зимы в провинции и деревне» Анненков дополнил новыми важнейшими фактами и дописал историю идейно-нравственного развития Гоголя, уже намеченную им в более общих чертах в настоящих воспоминаниях.

Впервые воспоминания «Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года» были напечатаны в «Библиотеке для чтения», 1857, No№ 2 и 11, и затем перепечатаны с поправками и уточнениями в Воспоминаниях и критических очерках, отд. I, стр. 161–240.

Первую правку воспоминаний для этого издания провел сам Анненков, вторую — М. М. Стасюлевич по просьбе автора, находившегося за границей, и руководствуясь его разъяснениями.

В двух случаях в Воспоминаниях и критических очерках в основной текст введено то, что в журнальной публикации было отнесено в примечания (цитаты из двух писем Гоголя 1829 г. к матери из Любека и полемика Анненкова с Кулишем по поводу их толкования), по всему тексту инициалы Н. М. заменены фамилией Кулиш; инициалы Н. В.- или фамилией Гоголь, или личным местоимением, «Мертвые души» вместо романа везде названы поэмой. В большинстве случаев правка имела стилистический характер (замена одного слова другим, более точным или ярким и т. д.). Но в отдельных случаях в книжный текст были введены и смысловые изменения, которые оговариваются ниже.

В основу настоящего издания положен текст последнего прижизненного издания воспоминаний (Воспоминания и критические очерки) с исправлением опечаток по тексту «Библиотеки для чтения».

[001] В то время Лоретто (или Лорето) — небольшой городок в итальянской провинции Анкона, славившийся храмом, овеянным легендами из начальной истории христианства. В Лоретто стекалась масса богатых богомольцев, от щедрот которых, главным образом, и кормилось бедное население городка.

[002] См. описание Венеции у Гете в его «Итальянских впечатлениях».

[003] Это идиллическое представление Анненкова о «мирных» социальных отношениях, якобы царивших в итальянской деревне, равно как и само противопоставление Западной Европы, страдающей «язвой сословной вражды», отсталой и неразвитой тогда Италии, очевидно более позднего происхождения. Судя по спорам Анненкова с Гоголем, о которых говорит сам же мемуарист несколько ниже, он в сороковых годах решал эту проблему иначе. Характерна и его ссылка на популярную в русских либеральных кругах середины пятидесятых годов книгу «Итальянское право» немецкого буржуазного криминалиста Карла-Иосифа Миттермайера, идеализировавшего патриархальные отношения в отсталой итальянской деревне и проповедовавшего в противоположность сословной борьбе «социальный мир».

[004] Жанен Жюль (1804–1874) — французский беллетрист, фельетонист, мастер легкой, салонно-развлекательной прозы. В письмах с упоминанием об Анненкове и к самому Анненкову Гоголь удержал за ним это имя вплоть до позднейшего времени. Очевидно, оно, как и характеристика «восковой человек», в представлении сатирика соответствовало некоторым чертам духовного облика Анненкова.

[005] В последнем прижизненном издании воспоминаний М. Стасюлевич допустил ошибку — напечатал В. А. Панаев, хотя в ответ на его запрос Анненков специально разъяснял: «Прежде меня жил с Гоголем В. А. Панов, комнату которого я и занял. Это был молодой, добрый и несколько туповатый славянофил. Умер рано; от него есть в литературе путешествие не то в Хорватию, не то в Боснию или Герцеговину» (Стасюлевич). Как явствует из писем Гоголя и подтверждается мемуарами (см. Гоголь в воспоминаниях), не Панаев, а именно В. А. Панов, родственник Аксаковых, выехал с Гоголем в мае 1840 г. из Москвы в качестве его попутчика до Рима. Под диктовку Гоголя Панов начал переписку первого тома «Мертвых душ».

[006] Прокопович Николай Яковлевич (1810–1857) — товарищ Гоголя по Нежинскому лицею; впоследствии преподаватель русского языка и словесности в Первом кадетском корпусе в Петербурге, поэт небольшого дарования, ближайший и самоотверженный друг Гоголя до конца его дней, редактор первого прижизненного издания его сочинений. Прокопович близко знал Белинского, был в дружеских отношениях со многими из его окружения в Петербурге (с А. А. Комаровым, Анненковым и др.). Наезжая в Петербург, Гоголь встречался у Прокоповича или на квартире его друга Комарова с интересовавшими его петербургскими литераторами. Встреча на квартире Прокоповича, о которой ниже пишет Анненков, посвященная чтению первых четырех глав первого тома «Мертвых душ», могла произойти в ноябре-декабре 1839 г., во время пребывания Н. В. Гоголя в Петербурге.

[007] Н. В. Гоголь уехал в конце декабря 1839 г. в Москву, а в мае 1840 г. за границу. Осенью 1840 г. он был уже в Риме.

[008] Иванов Александр Андреевич (1806–1858) — выдающийся русский художник, автор картины «Явление Христа народу». Многие годы провел в Италии. В сороковые годы был близок Гоголю по настроению, на что указывает и Анненков, но после революции 1848 г., пережив идейный и творческий кризис, освободился от прежних заблуждений и подошел в своих исканиях к признанию революционных идеалов и атеизма. «Иванов был несколько лет в настроении духа, подобном тому, жертвою которого сделался Гоголь, оставивший памятник своего заблуждения в „Переписке с друзьями“, — писал Чернышевский в 1858 г., вспоминая свою недавнюю встречу с художником. — Но, к счастию, Иванов прожил несколько долее Гоголя, и у него достало времени, чтобы увидеть свою ошибку, отказаться от нее и сделаться новым человеком» («Современник», 1858, № 11, стр. 180). О переломе, происшедшем в Иванове, рассказывает и Герцен, неоднократно встречавшийся с художником за границей.

[009] Иордан Федор Иванович (1800–1883) — гравер, впоследствии профессор Академии художеств; жил в Риме в одно время с Гоголем, совершенствуясь в искусстве гравирования; оставил «Записки», в которых рассказал о жизни Гоголя в Риме. В данном случае Анненков имеет в виду, очевидно, реплику Иордана, относящуюся к жизни писателя вместе с поэтом Н. М. Языковым в Риме зимой 1842/43 г. и дошедшую до нас в воспоминаниях Ф. В. Чижова. «Однажды я тащил его почти насильно к Языкову, — вспоминал Чижов. — „Нет, душа моя, — говорил мне Иордан, — не пойду, там Николай Васильевич. Он сильно скуп, а мы все народ бедный, день-деньской трудимся, работаем, давать нам не из чего. Нам хорошо бы так вечерок провести, чтоб дать и взять, а он все только брать хочет“ (Гоголь в воспоминаниях).

[010] Гребенка Евгений Павлович (1812–1848) — беллетрист „гоголевского направления“, автор множества повестей, рассказов и „физиологических“ очерков. Белинский не раз подчеркивал зависимость Гребенки от Гоголя, однако находил в нем „несомненное дарование“, ценил его произведения за „черты, верно и удачно схваченные из действительности“ (Белинский, т. VIII, стр. 95, т. IX, стр. 55). В „Рассказах пирятинца“ (1837) Гребенка явно подражал „Вечерам на хуторе близ Диканьки“ Н. В. Гоголя. Но в данном случае речь шла, очевидно, о свежем примере подражания — о повести Гребенки „Верное лекарство“ (1840), в которой он использовал отдельные сюжетные ходы и манеру повествования Гоголя в „Записках сумасшедшего“.

[011] Другие приверженцы Гоголя — в те годы это круг поэта Жуковского в Петербурге, через которого завязались связи Гоголя с светскими кругами, а в Москве — круг будущих славянофилов, а также М. Погодина, С. Шевырева, немало способствовавших повороту Гоголя к „народности“ в реакционном духе.

[012] Под этими записками подписаны буквы Н. М., заимствованные г. Кулишем у его приятеля Н. А. Макарова для своего литературного обихода. (Прим. П. В. Анненкова.)

[013] „Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем, с портретом Н. В. Гоголя. В двух томах“, Спб. 1856-издание, явившееся результатом большой собирательской работы Кулиша, было положительно оценено современниками (см., например, рецензию Н. Г. Чернышевского в „Современнике“, 1856, № 5, отд. „Библиография“, стр. 26–39, или Полн. собр. соч., т. III, стр. 524–535) и долгое время играло роль первоисточника для биографии Гоголя. Но взгляд Кулиша на Гоголя отличался мелочностью, банальным морализированием, а главное, по справедливому замечанию Анненкова, „Кулиш вообще смотрит на Гоголя с конца поприща“. Все это не могло не сказаться на составе „Записок“ и вызвало справедливую полемику многих литераторов, в том числе и Анненкова, против точки зрения Кулиша.

[014] Анненков имеет в виду: И. Г. Кульжинский, Воспоминания учителя („Москвитянин“, 1854, № 21, отд. V); Н. И в а н и ц к и й, Несколько слов для биографии Н. В. Гоголя („Отечественные записки“, 1852, № 4); Выправка некоторых биографических известий о Гоголе („Отечественные записки“, 1853, № 2, отд. VIII);

М. Лонгинов, Воспоминание о Гоголе („Современник“, 1854, № 3), воспоминания Ф. В. Чижова, А. О. Смирновой и изложение воспоминаний С. Т. Аксакова, напечатанные в издании Кулиша. В наше время эти воспоминания в своей существенной части напечатаны в сб. Гоголь в воспоминаниях.

[015] Анненков вольно цитирует письмо Н. В. Гоголя к матери из Травемунда от 25 августа н. ст. 1829 г. (ср. Гоголь, т. X, стр. 155).

[016] В молодости, как и в конце поприща, Гоголь серьезно мечтал о научной и просветительской деятельности, Этим и объясняются его широкие научно-издательские планы в 1833–1835 гг., о которых пишет Анненков, и попытки сначала, вместе с приятелем, известным этнографом М. А. Максимовичем, устроиться в Киевском университете на кафедре всеобщей истории, а затем определиться с конца июня 1834 г. адъюнкт-профессором по кафедре всеобщей истории при С.-Петербургском университете.

Первая вступительная лекция „О средних веках“ была прочитана Гоголем в сентябре 1834 г., в сентябре — октябре этого же года — лекция об Ал-Мамуне, на которой присутствовали Пушкин и Жуковский, и лекция „О движении народов в конце V века“. Эти лекции, равно как и статья Гоголя „План преподавания всеобщей истории“, тогда же были опубликованы и вызвали живой интерес как у слушателей, так и у читателей. Но литературные интересы вскоре возобладали у Гоголя над научными. Усиленная творческая работа в это время отвлекала его от систематической разработки малоисследованных тогда проблем всеобщей истории. Сыграло свою роль и то, что профессура университета отнеслась к Гоголю как к „чужому“, человеку „со стороны“, попавшему в университет „по протекции“ (см. раздраженную запись о Гоголе в „Дневнике“ А. В. Никитенко в начале 1835 г. — Гослитиздат, 1955, т. I, стр. 168–170). Гоголь имел объяснение с попечителем по поводу „неприятной молвы, распространившейся о его лекциях“, в мае 1835 г. ушел в отпуск, а вскоре и вообще „расплевался“ с университетом (о положении Гоголя в университете и впечатлениях от его лекций см. в воспоминаниях Н. И. Иваницкого, Ф. В. Чижова и В. В. Стасова — Гоголь в воспоминаниях).

[017] Имеются в виду М. А. Максимович и М. П. Погодин, с которыми Гоголь делился в 1832–1835 гг. своими издательскими планами (см., например, его письма к Погодину от 1 и 20 февраля 1833 г. и письма к Максимовичу от 9 ноября 1833 г. и 22 января 1835 г. — Гоголь, т. X, стр. 256, 262, 284, 349).

Максимович Ж. А. (1804–1873) — этнограф, впоследствии профессор русской словесности в Киевском университете, один из первых собирателей и научных публикаторов ценных собраний украинских песен, автор работ об украинском народном творчестве, литературе и языке. Гоголь принял участие в издании Максимовича „Украинские народные песни“ (1834), в дальнейшем живо интересовался его публикациями и научными работами.

Погодин Михаил Петрович (1800–1875) — историк, беллетрист и публицист, редактор „Московского вестника“ (1827–1830), затем „Москвитянина“ (1841–1856). В конце двадцатых годов Погодин был близок к пушкинскому окружению, но в тридцатых годах повернул к реакции со славянофильским оттенком и с приходом Уварова на пост министра просвещения, вместе с профессором С. П. Шевыревым, стал апологетом уваровской формулы: „Православие, Самодержавие, народность“. Погодин был близок к Гоголю в тридцатых и самом начале сороковых годов.

[018] Анненков цитирует письмо Гоголя к матери из Любека от 13 августа н. ст. 1829 г. (Гоголь, т. X, стр. 151–152).

[019] Анненков имеет здесь в виду хлопоты писателя в 1841–1842 гг. в связи с прохождением первого тома „Мертвых душ“ сначала через московскую, а затем петербургскую цензуру.

[020] Гоголь был действительно потрясен картиной К. П. Брюллова, законченной в 1833 г. и выставленной для обозрения в августе 1834 г. (см. его статью об этой картине во второй части „Арабесок“ — Гоголь, т. VIII).

[021] Языков Николай Михайлович (1803–1846) — поэт так называемой „пушкинской плеяды“, впоследствии славянофил. Гоголь увлекался поэзией Языкова в молодости, но затем стал относиться к его творчеству критически, отмечая бедность его содержания. Гоголь писал о поэзии Языкова в статье „В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность“ (Гоголь, т. VIII).

[022] Анненков имеет в виду ходульно-романтические драмы Нестора Васильевича Кукольника (1809–1868), ценившиеся в официальных петербургских кругах, такие, как „Торквато Тассо“ (1833) „Рука всевышнего отечество спасла“ (1834), и псевдоромантические с „идеальными“ характерами и далекими от действительности сюжетами повести Николая Алексеевича Полевого (1796–1846), такие, как „Клятва при гробе господнем“ (1832) или „Аббаддонна“ (1834).

[023] Письма о московской журналистике и об условиях хорошей комедии. — Имеются в виду две остро полемические статьи Гоголя: „О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году“ (без подписи) и „Петербургские записки 1836 года“ (автор обозначен тремя звездочками), появившиеся в пушкинском „Современнике“ в 1836 г. (т. 1) и в 1837 г. (т. 6). В первой статье Гоголь резко критикует бесцветность и вялость как московской, так и петербургской журналистики тех лет, направляя свой главный удар против беспринципной „Библиотеки для чтения“ Сенковского. В первой части второй статьи (эта статья в первой редакции была запрещена цензурой) Гоголь сравнивает Петербург и Москву, во второй части дает развернутую характеристику петербургских театров, отстаивая право русского писателя на создание национальной общественной комедии в духе „Ревизора“. Эти статьи Гоголя высоко ценил Белинский.

[024] Имеются в виду утверждения Гоголя в „Авторской исповеди“ (впервые напечатана в 1855 г., название произвольно дано С. П. Шевыревым), в которой писатель действительно пытался осмыслить свою прошлую жизнь в духе идей и настроений, овладевших им к концу жизни. См. об этом же в воспоминаниях Тургенева о его встрече с Гоголем в 1851 г. (Тургенев, т. 10, стр. 318–319).

[025] Лирический набросок молодого Гоголя впервые опубликован в „Записках“ Кулиша под условным названием „1834“. Курсив принадлежит Анненкову.

[026] В журнале это место читалось: „чрезвычайно хлопотал на заставе“. В тексте Воспоминаний и критических очерков смягчено: „на заставе устроил дело так“. Факт, сообщаемый мемуаристом, вызвал сомнение у Стасюлевича, готовившего воспоминания к переизданию.». в это время Гоголь был уже адъюнктом университета; да притом и как воспитанник лицея он не мог быть коллежским регистратором. Тут что-то неладно, — писал Стасюлевич. В ответном письме Анненков отстаивал достоверность сообщаемого факта, хотя опять-таки не указывал точно, когда это происходило и кто был приятель, сопровождавший Гоголя (Стасюлевич, стр. 326–327).

[027] Текст со слов: «Падение было горько…» до«…выражавшему ее» печатается по журналу, так как в книжном издании здесь явная путаница. Петербургская журналистика-булгаринская «Северная пчела» и «Библиотека для чтения» Сенковского, которые начали буквально травить Гоголя с появлением «Миргорода». После «Ревизора» травля Гоголя в изданиях Булгарина и Сенковского еще более усилилась, так как нашла поддержку в высокопоставленных чиновных кругах. Булгарин обвинял Гоголя в том, что он не знает якобы ни драматического искусства, ни русского языка, ни России и клевещет на нее. Сенковский писал, что Гоголь «стоит на пропасти, прикрытой цветами, и может упасть в нее со всею своей будущей славою» («Библиотека для чтения», 1836, № 5, отд. V, стр. 31). Лишь «Телескоп» уже в первой большой статье Белинского «Литературные мечтания» (1834), а затем в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835) и др. не только развернул блестящую защиту Гоголя от этих нападок, но и дал глубокое истолкование новых его произведений, сила которых «состоит в удивительной верности изображения жизни».

[028] Анненков имеет в виду «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления „Ревизора“ к одному литератору» (то есть Пушкину, как указывал сам Гоголь в письме к С. Т. Аксакову от 5 марта ст. ст. 1841 г. — Гоголь, т. XI, стр. 330). «Отрывок» напечатан при втором издании «Ревизора» (1841).

[029] Первое представление «Ревизора» в Петербурге на сцене Александрийского театра состоялось 19 апреля 1836 г. Городничего играл И. И. Сосницкий, Хлестакова — Н. О. Дюр. Последний особенно не удовлетворил Гоголя.

[030] Впечатление Анненкова от представления «Ревизора», особенно его характеристика реакции избранной публики, подтверждаются косвенным образом и другими свидетельствами (А. В. Никитенки, Ф. Ф. Вигеля и Др.). Его сообщения о первом спектакле и о вечере у Прокоповича с участием Гоголя после представления никто не оспорил в момент появления воспоминаний. Однако позднее М.М. Стасюлевич, а затем Н. С. Тихонравов выразили сомнение, был ли Анненков именно на первом представлении. М. М. Стасюлевич писал Анненкову: «Были Вы сами на первом представлении „Ревизора“? Это у Вас не ясно». Анненков ответил: «Вот подите! Мне казалось, что не может быть и сомнения в том, что только очевидец способен рассказать так подробно физиономию публики в вечер первого представления „Ревизора“, а затем еще и ночной чай в квартире Прокоповича, но, однако ж, вышло не ясно. Уясните это как-нибудь: я очень дорожу воспоминанием о знаменитом театральном вечере, на котором присутствовал вместе с императором Николаем Павловичем» {Стасюлевич, стр. 326, 328). С согласия Анненкова Стасюлевич ввел в текст, напечатанный в Воспоминаниях, и критических очерках, местоимение мне, отсутствовавшее в журнальном тексте («Мне, свидетелю…» и т. д.).

[031] Отрывок из письма Гоголя, адресованного Н. Я. Прокоповичу, впервые напечатанный Анненковым в своих воспоминаниях (а не Гербелем, как значится в примечаниях к изд, Гоголь, т. XI, стр. 380). В этом письме, в числе других своих приятелей по Петербургу, Гоголь обращался и к Анненкову. Курсив заключительных строк принадлежит Анненкову.

[032] Из письма к М. П. Балабиной из Рима от 30 мая 1839 г, (Гоголь, т. XI, стр. 229).

[033] В журнальном тексте и в Воспоминаниях и критических очерках явная ошибка: напечатано и в том и в другом случае «с осени 1838», хотя в действительности и по логике повествования следует «с осени 1837».

[034a] Римляне [Зовут ужином обед в 7 часов вечера, около вечерен, когда становится прохладнее, а обедают ровно в полдень, после чего или спят, или запираются в домах своих на все время полуденного зноя. Тому же порядку следовал и я, когда он не нарушался обязанностями туриста. Сады Саллюстия — ныне живописный огород, в котором разбросаны руины бывших построек, а великолепная вилла Людовизи замечательна тем, что отворяется для немногих посетителей, наделенных особенной рекомендацией посланников или значительных лиц города. В ней, как известно, сохраняются колоссальный бюст Юноны и знаменитая статуя «Ария и Петус». Причину ее недоступности объясняют покражей или порчей, произведенной в ней какими-то английскими туристами. (Прим. П. В. Анненкова.)

[034] Анненков ошибся. Та редакция «Повести о капитане Копейкине», которую он переписывал, была опубликована впервые лишь в десятом издании «Сочинений Н. В. Гоголя», под редакцией Н. С. Тихонравова, М, 1889, т. 3. Редакция же, которая появилась в 1857 г. в т, IV «Сочинений и писем Гоголя» (изд. Кулиша), являлась композицией произвольно составленной Гербелем из отрывков разных редакций.

[035] Здесь и ниже Анненков несколько преувеличивает отторженность Гоголя от мира, проявлявшуюся якобы даже в ограниченном круге его чтения. Известно, что в это время Гоголь читал Грибоедова, Лермонтова, увлекался Шекспиром (читая во французском переводе), штудировал историю Малороссии (свидетельство самого же Анненкова); письма Гоголя к друзьям на родину содержат просьбы выслать сборники по русскому и украинскому фольклору (Сахарова, Максимовича и т. д.); судя по письмам и воспоминаниям. Гоголь был неплохо осведомлен и о европейских делах, хотя уже противопоставлял Италию, Рим остальной Европе, особенно Франции.

[036] Папа Григорий XVI (1765–1846) — австрийский ставленник, крайний реакционер, душитель национально-освободительного движения в Италии. «Тюрьмы в папских владениях к концу святительства Григория XVI были до того полны, — писал А. И. Герцен, — что во всех публичных зданиях начали помещать politic!» (политических (итал.) (Герцен, т. 5, стр. 104).

[037] Имеется в виду подъем национально-освободительного движения в Италии в 1848 г.

[038] Гоголь приступили работе над вторым томом «Мертвых душ», по-видимому, сразу же как только окончил вчерне первый том, то есть в 1840 г. 28 декабря этого года он писал С. Т. Аксакову, сообщая об окончании первого тома: «Между тем дальнейшее продолжение его выясняется в голове моей чище, величественней, и теперь я вижу, что может быть со временем кое-что колоссальное, если только позволят слабые мои силы» (Гоголь, т. XI, стр. 322).

[039] Овербек. Фридрих (1789–1869) — немецкий художник, безуспешно пытавшийся возродить религиозную живопись, поставить ее на службу подновленному католицизму.

[040] Очевидцы происшествий 1848–1849 годов-возможно, Тучковы или Герцен, писавший об этом в «Письмах из Франции и Италии».

[041] Судя по «Запискам» Ф. И. Иордана, Анненков рассказывает здесь о судьбе архитектора М. А. Тамаринского.

[042] Гоголь читал, по-видимому, второе издание «Истории Малой России» Д. Н. Бантыш-Каменского, напечатанное в 1830 г. Драма (или трагедия) из истории Запорожья, «вроде Тараса Бульбы», над которой работал Гоголь в 1839–1840 гг., - «Выбритый ус». Критический свод материалов, относящихся к работе Гоголя над этой драмою, см. в статье Ю. Г. Оксмана: «Сожженная трагедия Гоголя из прошлого Запорожья» («Атеней», 1926, кн. 3).

[043] Анненков преувеличивает. Юмор Гоголя не «замолк окончательно» и в последний период его развития. Доказательство — проникнутые юмором главы из второго тома «Мертвых душ». Подчеркивая народный характер гоголевского юмора, Н. А. Некрасов писал в «Заметках о журналах за октябрь 1855 года», — «что анекдот о „черненьких и беленьких“ обошел всю Россию прежде, чем вторая часть „Мертвых душ“ явилась в печати, возбуждая всюду смех, тысячи забавных применений… мы сомневаемся, чтоб кем-либо мог быть выбран пример с большею меткостью и вместе умеренностию, обличающею такт истинного художника» (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, Гослитиздат, 1950. т. 9, стр. 343, 344).

[044] Анненков вольно цитирует здесь ироническое замечание Гоголя, содержащееся в воспоминаниях Ф. В. Чижова (см. Гоголь в воспоминаниях, стр. 228). Зиму 1842/43 г. Гоголь проводил в Риме и жил в одном доме с Н. М. Языковым. Гоголь в это время чаще всего был погружен в свои невеселые думы и планы, Языков тяжело болел. Этим и объясняются «апатические вечера у Н. М. Языкова», о которых пишет Анненков.

[045] Хомякова Екатерина Михайловна — жена славянофила А. С. Хомякова и сестра поэта Н. М. Языкова, умерла в Москве в начале февраля 1852 г.

[046] Известный наш художник Ф. А. Моллер, оканчивавший свою «Русалку», писал в это же время портрет Гоголя. По возвращении моем из Субиако я раз застал в его мастерской Гоголя за сеансом. Вероятно, сеансы эти и были причиной, помешавшей Гоголю принять участие в нашей прогулке. Показывая мне свой портрет, Гоголь заметил: «Писать с меня весьма трудно: у меня по дням бывают различные лица, да иногда и на одном дне несколько совершенно различных выражений», что подтвердил и Ф. А. Моллер. Портрет известен: это мастерская вещь, но саркастическая улыбка, кажется нам, взята Гоголем только для сеанса. Она искусственна и никогда не составляла главной принадлежности его лица. (Прим. П, В, Анненкова.)

[047] В журнальном тексте и в Воспоминаниях и критических очерках ошибочно напечатано: «В октябре 1842 года». Должно быть: «В октябре 1841 года», так как Гоголь уехал в Россию в сентябре 1841 г.

[048] Анненков вольно цитирует здесь строки, заимствованные из опубликованного в издании Кулиша изложения воспоминаний С. Т. Аксакова о Гоголе.

[049] Цитируются отрывки из заключительной части письма Гоголя к С. Т. Аксакову из Рима от 5 марта ст. ст. 1841 г. (Гоголь, т. XI, стр. 331).

[050] Цитируются отрывки из письма Гоголя к А. С. Данилевскому из Рима от 7 августа н. ст. 1841 г. (Гоголь, т. XI, стр. 342 и 343).

[051] Мнение Анненкова о «совершенном окончании» второго тома «Мертвых душ» в конце 1846 или же в 1847 г. прямо не подтверждается.

[052] Трудно сказать точно, какое из писем Гоголя к Н. М. Языкову имеет в виду Анненков. Гоголь писал больному поэту о Грефенберге в ряде писем 1843 г. Ближе всего к изложению Анненкова подходит письмо Гоголя к Н. М. Языкову из Эмса от 18 июня н. ст. 1843 г. (Гоголь, т. XII, стр. 192–195), хотя возможно, что в памяти мемуариста слились в одно два-три письма Гоголя по этому поводу и не к одному Языкову только (см., например, письмо к А. С. Данилевскому от 20 нюня н. ст. 1843 г. — Гоголь, т. XII, стр. 201).

[053] Смирнова Александра Осиповна (1809–1882), урожденная Россет — в молодости приятельница Пушкина, в дальнейшем святоша и реакционерка, «калужская губернаторша», к которой Гоголь адресовал ряд своих писем в «Выбранных местах из переписки с друзьями». «Это… и злая светская бабенка, — писал о ней Анненков, — сделавшаяся ко времени Гоголя одной из матерей Восточной церкви и проповедницей аристократизма, долженствующего спасти нас от наплыва канальи в литературе, управлении к в свете» (Стасюлевич, стр. 328).

[054] В «Библиотеке для чтения» к этому месту было дано примечание: «Все отрывки из писем Гоголя к Н. Я. Прокоповичу, приводимые в нашей статье, не изданы. Полная переписка находится в руках его семейства и при будущих изданиях писем Николая Васильевича, вероятно, войдет в состав их. Она драгоценна по многим отношениям и особенно потому, что содержит в себе ключ к уразумению многих жизненных подробностей, не выговоренных Гоголем перед другими» («Библиотека для чтения», 1857, № 11, отд. «Науки», стр. 28).

[055] В журнальном тексте и в Воспоминаниях и критических очерках ошибочно: в октябре 1842 г.

[056] Анненков несколько упрощает цензурную историю первого тома «Мертвых душ». «Затруднения», встретившиеся в Москве, заключались в том, что Московский цензурный комитет склонен был вообще запретить произведение к печати, и Гоголь поспешил взять рукопись обратно. С Белинским он направил ее в Петербург, для того чтобы через своих знакомых, кн. В. Ф. Одоевского и гр. М. Ю. Виельгорского, получить разрешение на печатание, может быть, даже и прямо у министра просвещения Уварова. «К счастию, — писал Белинский, — рукопись не попала к сему министру погашения и помрачения просвещения в России» (Белинский, т. XII, стр. 103). Учтя временно изменившуюся к лучшему политическую «погоду», В. Ф. Одоевский по настоянию Белинского отдал рукопись цензору А. В. Никитенко. Последний разрешил 9 марта 1842 г. рукопись к печати, но изменил название на более туманное и завуалированное, исключил повесть о капитане Копейкине и ослабил множество мест в самом тексте.

[057] Отрывок из этого письма к Данилевскому приведен у нас несколько выше.

[058] Приводится с пропуском отдельных слов письмо Гоголя к Н. Я. Прокоповичу из Москвы от 15 мая 1842 г. (Гоголь, т. XII, стр. 59–60). Многоточие и курсив принадлежат Анненкову. Приписку, имеющуюся в этом письме, он приводит ниже, опустив ее концовку.

[059] Известное письмо Уварову (между 24 февраля и 4 марта 1842 г.) — см. Гоголь, т. XII, стр. 39–41.

[060] Имеется в виду письмо Гоголя к М. А. Дондукову-Корсакову, тогда попечителю С.-Петербургского учебного округа и председателю цензурного комитета (см. Гоголь, т. XII, стр. 41–42).

[061] Приводится с некоторыми неточностями письмо Гоголя к Н. Я. Прокоповичу из Москвы от 24 февраля 1842 г. (Гоголь, т. XII, стр. 39).

[062] Письмо Гоголя к П. А. Плетневу от 6 февраля 1842 г., на которое ссылается и которое цитирует здесь Анненков, вызвано было, очевидно, другими причинами: поначалу Гоголь хотел, но потом испугался, что его «светские» друзья могут направить рукопись прямо Уварову. Письмо начиналось словами: «Из письма Прокоповича я узнал, между прочим, что вы хотите рукопись отдать Уварову. Отсоветуйте это делать <черновой вариант; „Ради 'бога, этого не делайте“>. Уваров был всегда против меня, хотя я совершенно не знаю, чем возбудил его нерасположение Оно, казалось, началось со времен „Ревизора“ (Гоголь, т. XII, стр. 32–33).

[063] Здесь и выше цитируется концовка письма к Н. Я. Прокоповичу от 13 марта 1842 г. (см. Гоголь, т. XII, стр. 44).

[064] Анненков излагает здесь первую часть письма Гоголя к П. А. Плетневу от 17 марта 1842 г. (см. Гоголь, т. XII, стр. 45–46).

[065] Анненков основывается здесь на переписке Пушкина с П. В. Нащокиным в 1836 г., в частности на его письме от 27 мая 1836 г., в котором поэт просил передать Белинскому свое сожаление, что не успел с ним видеться и вручить ему „тихонько от наблюдателей“ экземпляр „Современника“. Из ответного письма П. В. Нащокина к Пушкину мы знаем о согласии молодого Белинского, в свою очередь, „работать“ на Пушкина, то есть участвовать в „Современнике“. Подробное об истории приглашения Белинского в „Современник“ Пушкина см в статье Ю. Г. Оксмана: „Переписка Белинского. Критико-библиографический обзор“ (ЛН, т. 56, стр. 233–235).

[066] В конце декабря 1841 г., в „рождественские праздники“, Белинский был в Москве, встречался (и, по-видимому, не однажды) с Гоголем, а в январе 1842 г. привез рукопись первого тома „Мертвых душ“ в Петербург для продвижения через петербургскую цензуру.

[067] Предположение Анненкова не подтверждается. В письме к Гоголю из Петербурга от 20 апреля 1842 г., на которое ссылается мемуарист, Белинский не мог касаться „внутреннего значения“ „Мертвых душ“ по той причине, что не читал поэмы до ее опубликования. „С нетерпением жду выхода Ваших „Мертвых душ“. Я не имею о них никакого понятия: мне не удалось слышать ни одного отрывка…“ (Белинский, т. XII, стр. 108). О том, что Белинский не знаком был с „Мертвыми душами“ до появления их в печати, хорошо знал и сам Гоголь (см. его письмо к Н. Я. Прокоповичу от 15 мая 1842 г, — Гоголь, т. XII, стр. 59–60). В письме же Гоголя к Прокоповичу от 11 мая 1842 г… которое цитирует Анненков ниже, содержался ответ писателя на уговоры Белинского осознать значение своего творчества для России и порвать с реакционными кругами, с реакционной журналистикой, в частности с „Москвитянином“ Погодина и Шевырева.

[068] Приписка содержится в письме Гоголя к Н. Я. Прокоповичу из Гастейна от 27/15 июля 1842 г. (Гоголь, т. XII, стр. 85).

[069] Когда „Мертвые души“ вышли из печати, Анненков жил в Париже, „хранительно напутствуемый“ (см. „Письма из-за границы“, IX и Х — Анненков и его друзья) Александром Ивановичем Тургеневым (1785–1846) — участником литературных кружков двадцатых- тридцатых годов, приятелем Пушкина, Жуковского. А. И. Тургенев имел обширные знакомства в литературных и политических кругах и, по меткой характеристике Герцена, являлся своеобразной „европейской кумушкой, человеком в курсе всех сплетен разных земель и стран“.

[070] См. письма к Н. Я. Прокоповичу из Гастейна от 27/15 июля 1842 г., из Рима от 14/26 ноября 1842 г. (Гоголь, т. XII, стр. 84–86. 118–120).

[071] См. Письма Гоголя, т. V, стр. 508, Письмо к Шереметевой.

[072] Имеется в виду и цитируется письмо Гоголя к Н. Н.Шереметевой из Рима от 24 декабря 1842 г. (5 января 1843 г.) (Гоголь, т. XII, стр. 132–133).

[073] Анненков цитирует начало письма Гоголя к Н. Я. Прокоповичу (Гоголь, т. XII, стр. 187). Во втором случае курсив Анненкова.

[074] Цитируется с незначительными отклонениями отрывок из письма к В. А. Жуковскому из Ниццы от 2 декабря н. ст. 1843 г. (Гоголь, т. XII, стр.239). Курсив Анненкова.

[075] „Подражание Христу“ — сочинение средневекового мистика Фомы Кемпийского (1380–1471). Гоголь посылал это сочинение в январе 1844 г. из Ниццы в Россию С. Т Аксакову, М. П. Погодину и С. П. Шевыреву, сопровождая посылку специальным письмом (см. Гоголь, т. XII. стр. 249–250).

[076] Оба письма относятся к 1844 г. — от 10 февраля н. ст. из Ниццы и от 10 мая н. ст. из Франкфурта (см. Гоголь, т. XII, стр.254–256, 297–299).

[077] Толстой Александр Петрович (1801–1874) — граф, высокопоставленный царский чиновник, губернатор в ряде городов, а с 1856 г. — обер-прокурор синода; ханжа и мракобес. Сыграл мрачную роль в судьбе Гоголя и был одним из косвенных виновников сожжения второго тома „Мертвых душ“. Гоголь сблизился с Толстым за границей, в последние годы жил в доме Толстого в Москве.

[078] Гец фон Берлихинген (1480–1562) — немецкий имперский рыцарь, участник Крестьянской войны в Германии, герой одноименной трагедии молодого Гете (1773).

[079] Поездка эта принадлежала к числу тех прогулок, какие Гоголь предпринимал иногда без всякой определенной цели, а единственно по благотворному действию, которое производили на здоровье его дорога в путешествие вообще, как ему казалось, (Прим, П, В, Анненкова.)

[080] Как видим, Гоголь, вопреки мнению, будто он утратил за границей „чувство современности“, был хорошо осведомлен о том, какие проекты отмены крепостного права возникали в правительственных сферах. В данном случае в своих рассуждениях о „пролетариатстве“, о кровной связи русского крестьянства с землей и т. д. он имеет в виду секретную записку министра внутренних дел Л. А. Перовского „Об уничтожении крепостного состояния в России“ (ноябрь 1845 г.) и вызванные ею мнения реакционно настроенных дворянских кругов, всячески сопротивлявшихся отмене крепостного права. Белинский, характеризуя позицию „верхов“ в вопросе об отмене крепостного права, писал П. В. Анненкову (1-10 декабря 1847 г.): „Трудность этого решения заключается в том, что правительство решительно не хочет дать свободу крестьянам без земли, боясь пролетариата, и в то же время не хочет, чтобы дворянство осталось без земли, хотя бы и при деньгах“ (Белинский, т. XII, стр. 436).

[081] В журнальном тексте („Библиотека для чтения“, 1857, № 11, отд „Науки“, стр. 49–50) в этом месте следовали слова, опущенные в издании Воспоминаний и критических терков: „На первых порах Гоголь силится оживить все старые свои убеждения и примирить их с новым воззрением: он поясняет, оправдывает, изменяет смысл новой теории, возбудившей такой ропот, чтобы спасти от нее что-либо. Попытка напрасная! Корень созерцания, добытого с таким трудом, могущественно врос в его сердце и никаких прививок к себе не допускает. Обязанный уступить требованием современной жизни и неизбежным условиям творчества, Гоголь страдает и изнемогает под этим игом. Создание делается нравственной мукой. Жизнь его неожиданно разошлась двумя струями, двумя течениями, и чем более старается он прорыть им одно общее ложе, тем сильнее расходятся они в разные стороны. Измученный и подавленный неблагодарным трудом, он в третий, последний раз уничтожает рукопись „Мертвых душ“, но уже вполне и навсегда, и нисходит сам в могилу“.

ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ 1838–1848

В „Замечательном десятилетии“ наиболее ярко проявилось свойство Анненкова-мемуариста, подмеченное И. С. Тургеневым, его „энциклопедически-панорамическое перо“ (см. письмо к Анненкову от 15/27 февраля 1861 г.). Сложность темы, многоплановость материала обусловили и форму воспоминаний — членение их на массу небольших главок, содержащих то живые зарисовки, то критические экскурсы и раздумья автора.

Анненков долго вынашивал „Замечательное десятилетие“. Поначалу, как всегда у Анненкова, это были „разбросанные заметки“, отдельные наблюдения и мысли, которые он заносил на бумагу по мере их возникновения. По-видимому, ими то он и пользовался, рассказывая П. Г. Чернышевскому в начале пятидесятых годов о Белинском. И лишь впоследствии, уже в семидесятых годах, из этих разбросанных заметок стало складываться „нечто органическое“.

Судя по переписке, Анненков вплотную приступил к созданию „Замечательного десятилетия“ осенью 1875 г., после свидания с Пыпиным летом этого же года в Петербурге и по его настоятельному совету (см. письмо Анненкова Стасюлевичу от 25/13 марта 1876 г. — Стасюлевич стр. 321–322).

Однако в начале XXV главы „Замечательного десятилетия“, рассказывающей о жизни в Соколове в 1845 г., есть такая фраза: „Лето 1845 года оставило во мне такие живые воспоминания, что я и теперь (1870 год), по прошествии с лишком 25-ти лет…“ и т. д.

Трудно поверить, что это „опечатка“, не замеченная ни Анненковым, ни редакторами. Не правильнее ли будет предположить, что мемуарист приступил к созданию этих воспоминаний около 1870 г., в связи со смертью Герцена.

За несколько месяцев до этого (в июле-августе 1869 г.) Анненков встречался в Аахене с больным В. П. Боткиным, внимательно расспрашивал его о Белинском, желая вызвать на воспоминания, читал письма Белинского к В. Боткину. Характерен и тот факт, что накануне смерти В. П. Боткину читали биографию Станкевича, написанную Анненковым, и он пополнял ее своими замечаниями (см. об этом Анненков и его друзья, стр. 578, 580). В этом же году Анненков вел корректуру воспоминаний И. С. Тургенева о Белинском, и это тоже не могло не оживить его личных воспоминаний из дорогой для него эпохи сороковых годов.

Второй этап работы Анненкова над „Замечательным десятилетием“ связан с замыслом А. Н. Пыпина в начале семидесятых годов создать монографию о Белинском. В числе других лиц, близко знавших критика, Пыпин обратился и к Анненкову. Оживленная и содержательная переписка, завязавшаяся между ними (см. ЛН, т. 57, стр. 304-309- сообщение Т. Ухмыловой, и т. 67, стр. 539–554 — публикация К. П. Богаевской), а затем и самая монография Пыпина, которая стала печататься в 1874 г. в „Вестнике Европы“ с 3-й книжки, открыли Анненкову „многое совершенно новое“ для него „и положительно объясняющее то, о чем“ он „только догадывался“. „Все эти откровения, — писал Анненков Стасюлевичу, — приводят в порядок собственную нашу мысль“ (Стасюлевич, стр. 311).

Анненков тщательно выверял факты, используя богатейшую переписку свою и чужую, изучал журнальную полемику тех лет, делал попытку, но, очевидно, безуспешную, познакомиться с пятой частью „Былого и дум“ Герцена, тогда не опубликованной. А когда работа в основном была завершена, Анненков на различных стадиях поправок и переделок знакомил с нею Стасюлевича, Пыпина, близких друзей Белинского — Н. Н. и А. П. Тютчевых и, наконец, И. С. Тургенева (сентябрь 1879 г.).

Известно, что летом 1879 г. Стасюлевич был у Анненкова в Бадене, чтобы вместе с автором договориться об исключении из рукописи целого ряда мест „для многих страниц“ еще до представления воспоминаний в официальные инстанции. Насколько существенны были исключения, сделанные в рукописи Стасюлевичем и Анненковым, мы не знаем. Но обращает на себя внимание хотя бы такой факт: если судить по нумерации глав, то и в журнальной публикации, и в издании „Замечательного десятилетия“ в третьем томе Воспоминаний и критических очерков (1881) отсутствуют X XI и XXII главы, в которых, по логике, речь должна была идти о „натуральной“ школе. Были ли эти главы недописаны самим Анненковым или они почему-либо исключены авторам и Стасюлевичем перед публикацией — неизвестно, но вряд ли такого рода пробел объясняется авторским и редакторским промахом.

Появлению „Замечательного десятилетия“ в печати во многом способствовали широкие знакомства Анненкова и Стасюлевича в правительственных сферах, в частности ходатайство за воспоминания Анненкова М. Н. Островского (брата драматурга), тогда товарища министра, перед Л. С. Маковым, тогда министром внутренних дел, и И. В. Гурко, гогда временным петербургским генерал-губернатором (см. об этом Стасюлевич, стр. 370–371). Сыграло свою роль и общее ослабление строгостей цензурного режима в период второго демократического подъема (1879–1881).

Впервые „Замечательное десятилетие“ было напечатано в „Вестнике Европы“, 1880, No№ 1, 2, 3, 4, 5, и перепечатано с небольшими изменениями в Воспоминаниях и критических очерках, отд. III, стр. 1-224.

В большинстве случаев изменения носили стилистический характер. В ряде случаев имела место замена отдельных усложненных или неточных фраз и выражений более ясными и простыми или более точными (так, например, в журнальном тексте по поводу книги Штрауса было:

„Германия произвела в самое это время книгу…“ В книжном издании имеем более точное: „Германия произвела несколько ранее книгу…“ О Герцене за границей в журнальном тексте было: „Какая готовность попрать все связи и воспоминания, симпатии…“ и т. д. В книжном тексте имеем: „Какая готовность попрать все связи и воспоминания, все старые симпатии…“ и т. д.).

В отдельных случаях Анненков ввел в книжный текст и более существенные изменения. В гл. XXXIII в характеристике воззрения Огарева на нравственность Анненков заменил грубую и явно несправедливую фразу о „демократических умах“, искавших якобы „установить равенство даже и по отношению органических и психических отличий человека“ (журнальный текст) на более объективную: „установить общие правила и начала даже и для…“ и т. д.

В гл. XXIX. учитывая, очевидно, протесты печати и лично ф. М. Достоевского, Анненков смягчил в книжном издании категоричность своего утверждения, будто „Бедные люди“, по требованию писателя, были напечатаны в „Петербургском сборнике“ с какой-то особенной каймой. В книжном тексте он опустил фразу: „Роман и был действительно обведен почетной каймой в альманахе“, но все же оставил слова о том, будто таково было требование молодого Достоевского.

В настоящем издании „Замечательное десятилетие“ печатается по Тексту Воспоминаний и критических очерков с проверкой и уточнениями по журнальной публикаций. Явные опечатки и авторские описки устранены. Наиболее существенные поправки в тексте и разночтения оговариваются в примечаниях.

[082] В. Г. Белинский переехал из Москвы в Петербург в конце октября 1839 г. для ведения критического отдела в журнале „Отечественные записки“. Большую роль в привлечении Белинсксго к сотрудничеству в обновленном журнале сыграл И. И. Панаев (1812–1862) — беллетрист реалистического направления, един из основных сотрудников „Отечественных записок“, а с 1847 г., вместе с Н. А. Некрасовым — издатель обновленного „Современника“. Панаев был искренне привязан к Белинскому, принимал горячее участие в его нелегкой судьбе, сочувствовал его идейным устремлениям и с конца тридцатых годов до последних дней критика принадлежал к его ближайшему окружению (см. об отношениях Белинского и Панаева во второй части „Литературных воспоминаний“ последнего и в его „Воспоминании о Белинском“-Гослитиздат, 1950. редакция текста, вступительная статья и примечания И. Г. Ямпольского). Вскоре по приезде в Петербург, очевидно через Панаева, Белинский вошел в „молодой и шумный“ кружок А. А. Комарова. Поначалу кружок этот состоял из любителей литературы и искусства, из начинающих литераторов, группировавшихся вокруг прогрессивных тогда изданий Краевского. „Субботы“ А. А. Комарова посещали И. И. Панаев, П. В. Анненков, И. И. Маслов, М. А. Языков, Н. Я. Прокопович, художник К. А. Горбунов, в дальнейшем — Н. II. Тютчев, А. Я. Кульчицкий и др. На одной из „сходок“ у Комарова П. В. Анненков и познакомился с Белинским. Первое упоминание об Анненкове, равно как и о А. А. Комарове, в письмах Белинского относится к середине июня 1840 г. „Доставитель этого письма, г. Анненков, — писал Белинский В. П. Боткину 13 июня, — мой добрый приятель, хоть я виделся с ним счетом не больше десяти раз… ты увидишь, что это бесценный человек, и полюбишь его искренно. От него ты услышишь многое обо мне интересное, о чем не хочу писать… Анненков тебе сообщит и о моих новых знакомствах, особенно о Комарове. Я вошел в их кружок и каждую субботу бываю на их сходках“ (Белинский, т. XI, стр. 530).

[083] Каченовский Михаил Трофимович (1775–1842) — журналист, профессор истории Московского университета. В исторической науке заявил себя критиком авторитета Карамзина. По этой причине Каченовский, очевидно, и сочувствовал молодому Белинскому, тоже потрясавшему литературные авторитеты.

[084] „Библиотека для чтениям — ежемесячный журнал „словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод“, основанный в Петербурге в 1834 г. на средства издателя-книготорговца А. Ф. Смирдина (1795–1857); до конца 1856 г. выходил под редакцией профессора восточных языков Петербургского университета О. И. Сенковского (1800–1858) — „Известные сатурналии“ — беспринципные, рассчитанные на скандальный эффект критические оценки О. И. Сенковского с целью дезориентировать, „запугать молодое поколение“ (Белинский). Сенковский превозносил, например, ходульно-романтические драмы Н. Кукольника, стихи Бенедиктова и глумился над произведениями Гоголя, над поэзией Пушкина и Лермонтова- „Чем взял Сенковский? — писал Белинский в начале 1840 г. — Основною мыслию своей деятельности, что учиться не надо и что на все в мире надо смотреть шутя“ (Белинский, т. XI, стр. 453).

[085] Греч Николай Иванович (1787–1867) — литератор, автор довольно популярной в свое время повести „Черная женщина“, редактор журнала „Сын отечества“ и соредактор Ф. В. Булгарина (1789–1859) по газете „Северная пчела“. До разгрома декабристов Греч придерживался либерального направления, а после 1825 года круто повернул вправо и вкупе с Булгариным стал ревностным сторонником правительственной реакции. „Сиамские близнецы“, как их называли, Греч и Булгарин представляли крайнюю реакционную „партию“ в литературе того времени, связанную с 111 отделением и опиравшуюся в своей травле всего передового и прогрессивного на поддержку высокопоставленных чиновных кругов.

Жалобы эти не остались без последствий для литературы. При издании Пушкина (1854 г.) возникли цензурные затруднения при передаче суждений нашего поэта о Державине, так как прежде того состоялось распоряжение цензурного комитета оберегать от непрошеных критик имена Державина, Ломоносова, Карамзина, а также и личность самого Булгарина. Никто не чувствовал тогда обиды, наносимой первым трем великим именам нашего отечества этим уравнением их с персоной издателя „Северной пчелы“. (Прим. П. В. Анненкова.)

[086] Анненков имеет здесь в виду литературно-философский кружок тридцатых годов, объединившийся вокруг воспитанника Московского университета Николая Владимировича Станкевича (1813–1840) и состоявший, главным образом, из той части московской университет. ской молодежи, которая увлекалась тогда немецкой философией. Наряду с кружком Герцена, интересовавшимся преимущественно социально-политическими вопросами, кружок Станкевича сыграл важную роль в развитии русской передовой мысли. Но Анненков не был в кружке Станкевича; он только с появления Белинского в Петербурге „получил понятие“ о нем (ЛН, т. 67, стр. 547) и потому впадает здесь в ошибку, когда, очевидно со слов В. П. Боткина, объявляет Белинского „простым эхом“ суждений и приговоров, существовавших в недрах кружка. Такую же ошибку он допускает и в „Биографии Н. В. Станкевича“ (1857). Спорной, а подчас и неверной является характеристика, которую дает Анненков ниже первой обзорной и просветительской по своей направленности статье Белинского „Литературные мечтания“.

[087] Анненков имеет в виду Сергея Николаевича Глинку (1775–1847) — редактора издателя журнала „Русский вестник“, одержимого ура-патриотическими и националистическими идеями.

[088] Кольцов уже введен был тогда Станкевичем в круг московских друзей его и, по всей вероятности, был косвенной причиной тех надежд, которые выражал Белинский на людей среднего положения, (Прим, П. В. Анненкова.)

[089] Заговор против литературы — борьба так называемого с литературного триумвирата“, то есть Булгарина („Северная пчела“), Греча („Сын отечества“) и Сенковского („Библиотека для чтения“), против передовой русской литературы того времени во главе с Пушкиным и Гоголем. В этой борьбе „литературный триумвират“ опирался на поддержку официальных кругов и „светской черни“.

[090] Пушкин прибавлял, по тому же свидетельству, секретно и еще замечание, что у Белинского есть чему поучиться и тем, кто его ругает, (Прим, П. В., Анненкова.)

[091] Масальский К. П. (1802–1861), Степанов А. П. (1781–1837), Тимофеев А. В. (1812–1883), Кукольник Н. В. (1809–1868) — посредственные литераторы официозно-реакционного направления, развращавшиеся похвалами и поддержкой барона Брамбеуса (литературный псевдоним Сенковского), Булгарина и Греча. Имея в виду целую школу литераторов, группировавшихся вокруг „литературного триумвирата“, Герцен писал: „Подобные цветы могли расцвести лишь у подножья императорского трона да под сенью Петропавловской крепости“ (Герцен, т. VII, стр. 221).

[092] Для поддержания этого издания Гоголь принял на себя роль пропагандиста и собирал подписки со всех своих знакомых в Петербурге — и, прибавим, чрезвычайно настойчиво и энергично. Каждый из нас должен был иметь и имел своего „Наблюдателя“. (Прим. П, В. Анненкова.)

[093] „Телескопа — журнал, издававшийся в Москве в 1831–1836 гг. с приложением еженедельника „Молва“; редактировался профессором Н. И. Надеждиным. В этом журнале и газете с 1834 г. вел борьбу с „литературным триумвиратом“, главным образом, Белинский. Журнал был закрыт правительством в 1836 г. за напечатание „Философического письма“ П. Я. Чаадаева. — „Московский наблюдатель-журнал, издававшийся в 1835–1837 гг. под редакцией В. П. Андросова при ближайшем участии С. П. Шевырева и М. П. Погодина. Вначале Пушкин и Гоголь поддерживали этот журнал, рассчитывая, что он будет серьезно «бороться с литературными концессионерами». Но Шевырев и Погодин повели дело так, что уже с первых номеров «Московский наблюдатель» заявил себя врагом не «Библиотеки для чтения», не изданий Булгарина и Греча, а «Телескопа» и в первую очередь Белинского. «Московский наблюдатель» влачил жалкое существование, и уже в статье «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» Гоголь писал о его безжизненности. «Современник» Пушкина, напечатавший в первом номере вышепоименованную статью Гоголя, наносившую главный удар «Библиотеке для чтения», тоже вскоре захирел со смертью поэта.

[094] «Литературные воспоминания» И. Панаева, «Современник», 1861, февраль. (Прим. П. В. Анненкова.)

[095] Очевидно, Анненков не имеет здесь в виду какого-то определенного факта — размолвки Белинского с Герценом, несогласий его с Грановским или же столкновений с отдельными членами кружка Станкевича — В. Боткиным, М. Бакуниным, К. Аксаковым и др. на почве издания «Московского наблюдателя» и резких выступлений критика в печати. Белинский и Герцен не были еще друзьями, с Грановским у критика дело не дошло до размолвки, а столкновения с К. Аксаковым и др. не приобрели еще остро конфликтного характера. Мемуарист обобщает множество фактов, предположительно трактует высказывания Белинского, имея в виду «разрыв» его с «московскими друзьями» в самом широком смысле этих слов, то есть тот «разрыв», ту подспудную дифференциацию в кружках, те накапливавшиеся разногласия в них, которые вскоре выльются в размежевание. В таком широком плане трактует Анненков ниже и отрывки из отдельных статей Белинского.

[096] И здесь и выше с незначительными отклонениями приводятся отрывки из статьи Белинского «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“, напечатанной в книгах 5-й и 6-й „Телескопа“ за 1836 г. (см. Белинский, т. II, стр. 172 и 177); в двух последних случаях курсив принадлежит Анненкову. Очевидно, лирический пафос этой статьи действительно навеян, как проницательно догадывается Анненков, осложнениями отношений Белинского с друзьями по кружку Станкевича, обвинявшими его в „крайностях“, в нападках на „личность“ — особенно в связи с появлением незадолго перед этим резкой статьи против Бенедиктова. Даже Н. Станкевич писал тогда о Белинском, что он якобы „оскорбил“ „человеческую сторону“.Бенедиктова.

[097] Анненков вольно цитирует здесь отзыв Белинского о „Современнике“ из его рецензии на вторую книжку этого журнала (см. Белинский, т. II, стр. 234). Поначалу Белинский „радушно и искренно“ приветствовал пушкинское издание. В первой книжке „Современника“ его восхитила статья Гоголя „О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 г.“ (там же, стр. 178–184). О второй же книге журнала, особенно о статьях сторонника „светскости“ в литературе кн. П. А. Вяземского, Белинский отозвался резко отрицательно.

[098] Имеется в виду столкновение с Герценом, Грановским и др. (см. „Былое и думы“, ч. IV, гл. XXV). По-видимому, встречи и споры Герцена с Белинским происходили в сентябре 1839 г. (Герцен приехал в Москву с семьей 23 августа и жил там до 1 октября). На это косвенно указывает и событие — бородинская годовщина, — явившееся ближайшим поводом для горячих споров и нашедшее в дальнейшем отклик в полемически заостренных против Герцена статьях Белинского. Есть основание думать, что в спорах были затронуты не только политические вопросы, в которых правда была на стороне Герцена, но и вопросы русской литературы, русского искусства (в частности, вопрос о Пушкине — на это указывает сам Герцен, ссылаясь на „Бородинскую годовщину“ Пушкина), и здесь Белинский был неизмеримо выше Герцена и его круга, не освободившегося еще от романтизма. Не случайно в письме Белинского к Н. Станкевичу от 29 сентября/11 октября содержится наряду с ироническим отзывом о вкусах Грановского, ставившего Шиллера выше Пушкина и плакавшего от восторга над стихами Бенедиктова (свидетельство И. С. Тургенева), не менее иронический отзыв и о наших „московских, Грановских“, для которых „Жуковский выше Пушкина“, а простота содержания при художественной форме, как и для многих, — камень преткновения (Белинский, т. Х 1, стр. 381).

[099] Рецензия Белинского „Бородинская годовщина В. Жу-ковского“ появилась в № 10 „Отечественных записок“ за 1839 г. (цензурное разрешение 14 октября), когда Белинский, действительно, не был еще постоянным сотрудником журнала Краевского. Рецензия же на „Очерки Бородинского сражения“ Ф. Глинки появилась в № 12 „Отечественных записок“ за 1839 г. (цензурное разрешение 14 декабря). К этому времени Белинский уже переехал в Петербург и состоял сотрудником „Отечественных записок“.

[100] Герцен „явился в Петербург“ на короткое время не „через год“, а через два месяца после отъезда туда Белинского, во второй половине декабря 1839 г. — и тогда же, по-видимому, встречался с Белинским, о чем мы можем догадываться на основании письма Белинского к Боткину от 30 декабря 1839 г. („Герцен был восторжен и упоен Каратыгиным в роли Гамлета“). Возможно, что к этому времени и относится их столкновение, о котором Герцен рассказывал Анненкову.

[101] Герцен пробыл в Новгороде с июля 1841 г. по июль 1842 г., после чего возвратился не в Петербург, а в Москву. „Примирение“ же его с Белинским произошло значительно раньше — во второй половине 1840 г., когда Герцен переехал служить в Петербург (ср. отзыв Белинского о Герцене в письме к В. П. Боткину от 3-10 февраля 1840 г. — Белинский, т. XI, стр. 439).

[102] Анненков упрощает содержание статьи Белинского. Ее пафос не в признании прав выдающихся личностей, а в утверждении „реального такта“, необходимого для общественного деятеля, в обосновании первостепенной роли „исторических обстоятельств“ для плодотворной практической деятельности.

[103] Умерший во время составления этих заметок. (Прим. П. В. Анненкова.)

[104] М. Бакунин умер в 1876 г. Говоря о нем как об „отрицателе всех доселе, известных форм правления“ и т. д., Анненков имеет в виду анархизм Бакунина во вторую половину жизни. Первая же его „ошибка“ в диалектической логике — истолкование в реакционном духе философии Гегеля, в частности формулы; „Все действительное разумно“.

[105] См. об этом в главе XXIX „Былого и дум“ Герцена в разделе II, „На могиле друга“. Однако Герцен, а вслед за ним и Анненков, правильно оценивая исключительные философские способности Белинского, преувеличивают способности Прудона. Идеалист и доктринер, Прудон освоил, по выражению К. Маркса в „Нищете философии“, лишь „язык“ диалектики, а не ее сущность, и потому не пошел дальше софистики (см., например, критику „диалектики“ Прудона у К. Маркса в главе второй „Нищеты философии“ или же в его письме к Анненкову от 28 декабря 1846 г. — „Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями“, М. 1951, стр. 10–21).

[106] По-видимому. Анненков имеет в виду факт, впервые сообщенный в печати Герценом, писавшим в своей книге „О развитии революционных идей в России“: „Однажды, сражаясь в течение целых часов с богобоязненным пантеизмом берлинцев, Белинский встал и дрожащим, прерывающимся голосом сказал: „Вы хотите меня уверить, что цель человека — привести абсолютный дух к самосознанию, и довольствуетесь этой ролью, ну, а я не настолько глуп, чтобы служить невольным орудием кому бы то ни было. Если я мыслю, если я страдаю, то для самого себя. Ваш абсолютный дух, если он и существует, то чужд для меня. Мне незачем его знать, ибо ничего общего у меня с ним нет“ (Герцен, т. VII, стр. 237).

[107] Белинский жил в Премухине (тверском имении Бакуниных) с конца августа до середины ноября 1836 г.

[108] См. прим. 59 к стр. 199.

[109] Несмотря на склонность к памфлету и явную тенденциозность в характеристике Бакунина, Анненков все же верно подмечает те его черты — дилетантизм, поверхностность, фразерство, игру идеями, деспотичность и проч., - которые отталкивали в свое время Белинского и приводили его к резким столкновениям с Бакуниным (см. об этом письма Белинского к Бакунину от 10 сентября 1838 г., от 12–24 октября этого же года и др. — Белинский, т. XI, стр. 281–305, 307–348).

[110] Анненков явно сгущает краски. В письме к Пыпину от 3 июля 1874 г. он более объективно и более глубоко, на наш взгляд, расценивал правогегельянский искус Белинского. „Примите особенную благодарность, — писал он, — за вашу мысль о том, что консервативная теория Белинского 1840 г. стояла выше разодранных протестов прежнего времени, потому что представляла уже систему, из которой мог быть выход, между тем как из порывов и стремлений никакого выхода не бывает“ (ЛН, т. 67, стр. 547). Кроме того, Белинский всегда был не только свободен от какого бы то ни было „послушнического“ подчинения Гегелю и его системе, как пишет Анненков, но и оригинален в своих философских исканиях и особенно в своих критических суждениях (см. например, его письмо к М. Бакунину от 12–24 октября 1838 г. — Белинский, т. XI, стр. 313).

[111] На самом деле „многие из друзей редактора“ (М. Бакунин, В. Боткин, К. Аксаков и др.) были „недовольны“ не „примирением“ Белинского, как пытается представить Анненков, а его обличениями, его независимостью и активным вмешательством с помощью журнала во все важнейшие вопросы жизни того времени. И друзья не раз пытались „образумить“ Белинского ссылками на авторитет Гегеля, Станкевича, с помощью своеобразной „дружеской“ цензуры и т. д. Когда же „образумить“ Белинского не удалось, „друзья“ попросту перестали сотрудничать в журнале. Объясняя свои неудачи с „Московским наблюдателем“, Белинский писал Станкевичу: „Участие приятелей моих прекратилось — я остался один; цензура теснила“ (Белинский, т. XI, стр. 399). Так уже в период „Московского наблюдателя“ началось то распадение разнородных элементов в кружке „друзей Станкевича“, которое в начале сороковых годов выльется в идейное размежевание. Что же касается неудачи с этим журналом, то Белинский принял его редактирование в тот момент, когда журнал был уже загублен прежней редакцией. Издатель Степанов срывал выход номеров в срок, цензура снимала статью за статьей, и если все же „Московский наблюдатель“ выходил в течение длительного времени (апрель 1838 г. — июнь 1839 г.) и стал при Белинском едва ли не лучшим русским журналом, то это объясняется только неутомимой деятельностью редактора.

[112] „Московский наблюдатель“ редакции Белинского т. XVI кн. I, цензурное разрешение 11 апр. 1838 г.) в качестве философской программной статьи имел предисловие М. Бакунина к его же переводу „Гимназических речей Гегеля“ (стр. 5-20). Статья же Ретшера, тоже программная по вопросам эстетики и критики, в переводе и с предисловием М. Каткова, была напечатана в т. XVII (цензурное разрешение 22 сентября 1838 г.).

[113] Цитата (с пропусками) из статьи Белинского под названием: „Полное собрание сочинений Д. И. Фонвизина. — Юрий Милославский, или Русские в 1612 году“ (см. Белинский, т. II, стр. 565). Статья эта была напечатана в „Московском наблюдателе“ (т. XVIII, кн. II — цензурное разрешение 16 ноября 1838 г.) и посвящена преимущественно вопросам теории искусства.

[114] Анненков имеет в виду статью Белинского „Гамлет“. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета“. Начальная часть статьи была напечатана через посредство Н. Полевого в „Северной пчеле“ (1838, № 4), полностью статья появилась в „Московском наблюдателе“ в I и II мартовских, I апрельской книжках за 1838 г. (т. XVI). Основываясь на отдельных, отнюдь не главных положениях, Анненков субъективно трактует содержание этой статьи Белинского, не утратившей своего позитивного значения и до сих пор.

[115] Цитируется отрывок из рецензии Белинского на книжки „Современника“, изданные после смерти поэта. Рецензия напечатана в разделе „Литературная хроника“ в „Московском наблюдателе“ (1838, т. XVI, март, кн. I). Курсив принадлежит Анненкову (см. Белинский, т. II, стр. 348–349).

[116] Приводится с пропусками отдельных фраз отрывок из рецензии Белинского „Очерки Бородинского сражения (Воспоминания о 1812 годе)“. Сочинение Ф. Глинки», опубликованной в «Отечественных записках», 1839, № 12 (см. Белинский, т. III, стр. 341).

[117] Анненков имеет в виду письмо Белинского к И. И. Панаеву, впервые опубликованное последним в его «Воспоминании о Белинском», напечатанном в «Современнике», 1860, № 1 (см. это письмо — Белинский, т. Х1, стр. 371–374). Вторая часть «Фауста» Гете действительно подала повод к полемике между Белинским и остальными членами кружка. В письме к М. Бакунину от 12–24 октября 1838 г., в котором Белинский отстаивал свою независимость от Гегеля, он заявлял, имея в виду Вторую часть «Фауста» Гете, что «символы и аллегории» для него — «не поэзия, но совершенное отрицание поэзии, унижение ее» (Белинский, т. XI, стр. 314).

[118] В «Телескопе» 1835 года помещены были образцовые статьи:

«О русской повести и повестях Гоголя», «О стихотворениях Баратынского», «Стихотворения Владимира Бенедиктова» и «Стихотворения Кольцова». Надеждин, поручивший издание «Телескопа» Белинскому при своем отъезде за границу, был удивлен по возвращении в декабре 1835 года и доброкачественности ю статей, в нем помещенных, и запущенности редакции, не додавшей множество книжек журнала. Таков был и потом Белинский как «редактор». (Прим. П. В. Анненкова.)

[119] См. мои «Воспоминания и критические очерки», т, I, в статье- о Гоголе. (Прим. П. В. Анненкова.)

[120] Московские знакомые и доброжелатели — очевидно, М. Погодин, С. Шевырев и Киреевские, тяготевшие к «Московскому наблюдателю» в период фактического его редактирования С. Шевыревым. О Гоголе в «Московском наблюдателе» писал сам Шевырев. Статья его о «Миргороде» появилась в журнале в 1835 г. (ч. I, март, кн. 2) и вызвала ядовитый отклик Белинского в его обзоре «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“» (см. Белинский, т. II, стр. 136–137).

[121] «Место», которое прочел Гоголь, содержится в обзорно-теоретической части статьи Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя» (Белинский, т. I, стр. 286–287). В этой же статье Белинский положительно оценивал и повести Н. А. Полевого — «Живописец», «Эмма», «Рассказы русского солдата» и др. (Белинский, т. I, стр. 278–280).

[122] «Московский телеграф)» Н. А. Полевого, основанный в 1825 г., был лучшим по тому времени журналом в России. Запрещен в начале апреля 1834 г. по повелению Николая I. Поводом к запрещению послужил отрицательный отзыв редактора о пьесе Н. Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла».

[123] Белинский опровергал критика «Московского наблюдателя», то есть С. П. Шевырева, многократно. По поводу мнения Шевырева о гоголевском «слышу» Белинский писал в той же статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (см. Белинский, т. I, стр, 305).

[124] Анненков имеет в виду целый ряд выступлений Белинского в защиту комедии, начиная с его первой рецензии «Московские записки» на постановку «Ревизора» на московской сцене («Молва», 1836, ч. XI, № 8). Уже в этой рецензии, ошибочно не включенной в состав академического собрания его сочинений, Белинский охарактеризовал появление «Ревизора» как начало подлинно русского «национального театра». В статьях 1838 г. «Московский театр» и «Петровский театр» Белинский называл «Ревизора» «гениальным созданием», «великим произведением драматического гения» («Московский наблюдатель», 1838, т. XVI, апрель, кн. I и т. XVII, июнь, кн. II). Развернутый анализ комедии он дал статье «Горе от ума», написанной в конце 1839 г. и опубликованной в «Отечественных записках», 1840, № 1.

[125] В этой заметке (1836) Белинский не «объявлял» Гоголя «европейским художником». Заметка содержит отповедь реакционной журналистике («Северная пчела» Булгарина, «Библиотека для чтения» Сенковского и др.), нападавшей на реалистическую «общественную» комедию Гоголя. В конце заметки Белинский писал: «Ревизор» г. Гоголя превосходен, а «Недовольные» г. Загоскина… что делать?.. очень плохи (Белинский, т. II, стр. 232).

[126] «Зимой 1839 года» Белинский не был в Москве, а встречался с Гоголем в Петербурге в доме В.Ф. Одоевского; на чтении у Н. Я. Прокоповича не присутствовал, по-видимому, по той причине, что не был в то время близко знаком ни с Прокоповичем, ни с людьми, бывавшими у него, в том числе и с Анненковым.

[127] Люди надежного образа мыслей — Погодин, Шевырев и все более настраивавшиеся на воинствующий славянофильский лад К. Аксаков, И. Киреевский и др., с которыми Гоголь сближается в это время.

[128] Анненков вольно цитирует вторую часть обзора Белинского «Русские журналы», напечатанную в «Московском наблюдателе», 1839, ч. II, № 4 (ср. Белинский, т. III, стр. 189–190). Через год в статье «Герой нашего времени». Сочинение М. Лермонтова он восторженно отозвался о «чудно поэтической „Думе“, исполненной благородного негодования, могучей жизни и поразительной верности идей» (Белинский, т. IV, стр. 254–255). В дальнейшем он неизменно высоко оценивал это стихотворение именно за его обличительное содержание, относя «Думу» к роду поэзии «наиболее социальному и гражданскому».

[129] Анненков цитирует статью Белинского 1840 г. «Герой нашего времени». Сочинение М. Лермонтова, но обрывает цитату на середине. Далее Белинский объясняет, как он понимает эту черту характера Печорина. «Она кажется нам преувеличением, — пишет он вслед эа словами, приведенными Анненковым, — умышленною клеветою на самого себя, чертою изысканною и натянутою; словом, нам кажется, что здесь Печорин впал в Грушницкого, хотя и более страшного, чем смешного… И, если мы не ошибаемся в своем заключении, это очень понятно: состояние противоречия с самим собою необходимо условливает большую или меньшую изысканность и натянутость в положениях…» (Белинский, т. IV, стр. 246). Курсив в цитате принадлежит Анненкову.

[130] Имеется в виду статья-памфлет Белинского «Менцель, критик Гете», напечатанная в «Отечественных записках», 1840, No I. Статья начата в Москве, но закончена, очевидно, в Петербурге. Поводом для написания явился русский перевод книги В. Менцеля под названием «Немецкая словесность». Статья Белинского содержит много правды о Менцеле — либерале-демагоге и перекликается с гневными разоблачениями Менцеля в памфлетах Гейне и Берне. Но по своим общетеоретическим и общественно-политическим основам она примыкает к циклу статей Белинского, навеянных его правогегельянскими заблуждениями. Уже в конце 1840 г. сам Белинский решительно осуждал эту статью (см. Белинский, г. XI, стр. 576).

[131] Боткин Василий Петрович (1811–1869) — литератор, сотрудничавший в «Отечественных записках», а затем в «Современнике». В молодости — член кружка Станкевича, в сороковые годы — буржуазный либерал, западник, примыкавший к правой части московского кружка Герцена и Грановского. В пятидесятые годы Боткин, как и Анненков, — сторонник буржуазного «прогресса», без революционных потрясений, и реформ «по манию» царя, а в шестидесятые годы — озлобленный реакционер, сторонник самых крутых мер расправы с революционной «партией», чернивший имена друзей своей молодости — Белинского и Герцена. Анненков познакомился с Боткиным по рекомендации Белинского (см. об Анненкове в письмах Белинского 1840 г. к Боткину- Белинский, т. XI, стр. 530, 532, 540, 554, 559, 580); в дальнейшем их связывала многолетняя дружба (см. письма Боткина разных лет к Анненкову в книге Анненков и его друзья, стр. 516–577). Перу Анненкова принадлежит прочувствованный некролог Боткина (см. в той же книге, стр. 577–581).

[132] Имеется в виду статья Белинского «Горе от ума». Сочинение А. С. Грибоедова; написана осенью 1839 г. в связи со вторым изданием комедии и опубликована без подписи в «Отечественных записках», 1840, № 1.

[133] С незначительными отклонениями цитируются отрывки из названной статьи (ср. Белинский, т.111, стр.454 и 448). Курсив принадлежит Анненкову.

[134] В письме к Боткину от 10–11 декабря 1840 г., касаясь своих ошибочных критических оценок периода «примирения», Белинский писал: «После этого всего тяжелее мне вспомнить о „Горе от ума“, которое я осудил с художественной точки зрения и о котором говорил свысока, с пренебрежением, не догадываясь, что это — благороднейшее гуманическое произведение, энергический (и притом еще первый) протест против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар-развратников, против нашего… светского общества, против невежества, добровольного холопства и пр., и пр., и пр.»(Белинский, т. XI, стр. 576).

[135] Статья Белинского «Очерки русской литературы». Сочинение Николая Полевого появилась в «Отечественных записках», 1840, № 1, и содержала уничтожающий разбор «мнений и понятии об изящном и русской поэзии», высказанных Н. Полевым в статьях о Державине, Жуковском и Пушкине. Еще в феврале 1839 г., в письме к И. И. Панаеву, Белинский писал о Н. Полевом: «Я, и никто другой, должен спихнуть его с синтеза и анализа и со всего этого хламу пошлых, устарелых мненьиц и чувствованьиц, на которых он думает выезжать и которыми думает запугать новое поколение» (Белинский, т. XI, стр. 362). В последующие годы Белинский не раз резко выступал против Н. Полевого, и лишь смерть последнего в 1846 г. положила естественный конец этой борьбе. В брошюре-некрологе «Николай Алексеевич Полевой» (1846) Белинский дал объективную оценку и заслуг и ошибок Н. Полевого.

[136] Пьеса Белинского «Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь. Драма в пяти действиях» была напечатана в «Московском наблюдателе», 1839, ч. П. Встреча критика с И. Срезневским произошла в этом же году (а не «через несколько лет») по приезде Белинского в Петербург (см. об этом Белинский, т. XI, стр. 419).

[137] «Патриоты-консерваторы» и «образованные люди», подобные Шевыреву, преследовали Белинского не потому, что якобы «не разгадали» смысла его философских статей, как пишет Анненков, а потому, что великолепно чувствовали органически враждебный им просветительский характер всей деятельности критика, который не смогли заглушить даже и декларации его о «примирении с действительностью».

[138] При отъезде моем за границу Белинский, рассказывая подробности сцены, поручал мне стараться о примирении врагов. «Было бы большим несчастием, — говорил он, — потерять такого человека, как Катков; действуйте особенно на Бакунина — он же резонер и на сделку пойдет скорее». (Прим, П. В. Анненкова.)

[139] Статья М. Н. Каткова «Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой», прокламировавшая подсознательность художественного творчества, была напечатана в № 10 «Отечественных записок» за 1840 г. Уже при первом чтении Катковым этой статьи у Краевского Белинский «был оглушен, но нисколько не наполнен» ею и тогда же отметил «какую-то тяжеловатость» статьи, «особенно в начале», хотя и сказал А. А. Комарову и другим, в том числе, очевидно, и Анненкову, что «такой статьи не бывало на свете» (Белинский, т. XI, стр. 565, т. XII, стр. 11). Последующие отзывы Белинского об этой статье, равно как и об ее авторе, были неизменно отрицательные. «Вообще этот человек, — писал Белинский о Каткове, — как-то не вошел в наш круг, а пристал к нему» (Белинский, т. XII, стр. 12). Это отрицательное отношение еще более усилилось, когда Катков увлекся в Берлине реакционно-мистической философией Шеллинга периода «откровения»

[140] Анненков ошибочно датирует свой и М. Каткова отъезд за границу 5 октября. «Катков уехал 19 октября, в субботу, — писал Белинский Боткину 25 октября 1840 г. — Я, Панаев, Языков и Кольцов провожали его в Кронштадте» (Белинский, т. XI, стр. 564).

[141] См. об этом в статье Белинского, написанной в 1846 г., «О жизни и сочинениях Кольцова» (Белинский, т. IX, стр. 497–542).

[142] Основан в 1840 г. В качестве программы, как и «Москвитянин», редактировавшийся М. Погодиным и С. Шевыревым, имел уваровскую формулу: «Самодержавие, православие, народность». В дальнейшем Белинский не раз подчеркивал единство этих ретроградных журналов, именуя «Маяк» «петербургским „Москвитянином“.

[143] Цитируется (с пропусками) рецензия Белинского на роман „автора „Семейства Холмских“ (то есть Д. Н. Бегичева) „Ольга. Быт русских дворян в начале нынешнего столетия“, напечатанная в октябрьском номере „Отечественных записок“ за 1840 г. Рецензия содержала едкую критику реакционной программы „Маяка“. „За Дзункинадзына Корсаков и Бурачок подали и напечатали на „Отечественные записки“ донос, — писал Белинский 25 октября 1840 г.,- но, кажется, дело обошлось ничем (Белинский, т. XI, стр. 565). Печатный донос-статья С. О. Бурачка „Система философии „Отечественных записок“, появившаяся в девятой книжке „Маяка“.

[144] По странной случайности в то самое время, когда обновленные „Отечественные записки“ принимали то направление, о котором говорим, в Москве возникал журнал „Москвитянин“, который должен был служить как бы противодействием петербургскому изданию. „Москвитянин“ был основан в 1841 году. (Прим, П. В. Анненкова.)

[145] Рецензия Белинского на фантастический роман Р. Зотова „Цын-Киу-Тонг, или Три добрые дела духа тьмы“ (1840) была напе чатана в „Отечественных записках“, 1841, № 1; рецензия на „Первое действие комедии“ С. Н. Навроцкого „Новый Недоросль“ — в составе обзора „Русский театр в Петербурге“ в „Отечественных записках“, 1840 т. XII, № 10.

[146] Попытка правительства Луи-Филиппа упрочить французское влияние в Сирии и Египте вызвала сопротивление России“ Австрии, Пруссии, — поддержанных Англией. Этими событиями и подогревалось казенно-патриотическое возбуждение в Германии, которое; описывает здесь Анненков.

[147] Соглашение от 15 июля 1840 г. между Англией, Австрией, Пруссией и Россией не носило такого „мирного“ характера, какой приписывает ему Анненков. Это соглашение расценивалось Марксом как попытка возобновления Священного союза против Франции (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 9, М. 1957, стр. 381).

[148] Разумеется, при этом были, как и всегда, блестящие исключения: такие люди, как Гумбольдт, Варнгаген, Ранке, Гервинус, Ганс и др. никогда не исповедовали ужаса к французским идеям вообще и к французскому обществу в частности. (Прим. П. В. Анненкова.)

[149] Имеются в виду „Hallische Jahrbucher“ Pyre, то есть „Галлеские ежегодники немецкой науки и искусства“, орган левых гегельянцев, основанный в 1838 г. и издававшийся немецкими буржуазными радикалами во главе с Арнольдом Руге (1802–1880). В 1841 г. вследствие преследований прусской цензуры журнал был перенесен из Галле в Лейпциг и вплоть до запрещения в 1843 г. выходил под названием „Deutsche Jahrbucher“ („Немецкие ежегодники“). Анненков преувеличивает революционность органа Руге. Руге. по словам Ф. Меринга, „больше шумливый и придирчивый филистер, чем истинный революционер“ („История германской социал-демократии“, Госиздат, 1920, т. I, стр. 86).

[150] Известная книга Штрауса — нашумевший в свое время трактат „Жизнь Иисуса“ („Das Leben Jesus“, 1835), в котором Давид-Фридрих Штраус (1808–1874) подверг критике евангельскую истерию божественного происхождения Христа. О запрещении этой книги в России см. материалы, опубликованные в „Каторге и ссылке“, 1929, кн. 6, стр. 195.

[151] См. о первом заграничном путешествии Анненкова в его „Письмах из-за границы“ (Анненков и его друзья, стр. 122–247).

[152] Отставка министра-президента Луи-Адольфа Тьера произошла в октябре 1840 г., и тогда же его место занял Франсуа Гизо, фактически возглавлявший правительство Луи-Филиппа вплоть до февральской революции 1848 г.

[153] В этой главе особенно ясно проступают политические идеалы самого Анненкова, характерные для русского помещичьего либерализма вообще. Симпатии Анненкова на стороне либерала-англомана и доктринера Гизо. Вместе с Грановским Анненков защищал Гизо и в спорах в Соколове летом 1845 г.

[154] Для Белинского, Герцена. Грановского, а затем Петрашевского вопрос об идейной жизни Франции не был отвлеченным, как представляет дело Анненков. Этот интерес вызывался раздумьями о будущем России, о путях ее развития. Естественно поэтому, что уже в начале сороковых годов в дискуссиях по этим вопросам имело место не единство, как утверждает Анненков в конце этой главы, а расхождение, и сразу же наметились, хотя вначале и глухо, две линии: демократическая, утопически-социалистическая, с одной стороны, и либерально-монархическая-с другой. Вставал ли вопрос об отношении к Июльской монархии (ср. например, симпатии Анненкова к Июльской монархии и позицию Белинского, со всей определенностью проявившуюся в статье о „Парижских тайнах“ Эжена Сю), или об отношении к партиям Великой французской буржуазной революции (разногласия Белинского и Грановского), или, наконец, о роли буржуазии в истории Франции, в связи с публикацией в 1847 г. в „Современнике“ „Писем из Avenye Marigny“ Герцена (см. полемику Белинского и Герцена с В. Боткиным, Грановским и др.), — в различных ответах на эти вопросы явственно ощущаются две тенденции: демократическая и либеральная. Принципиальная политическая противоположность этих линий особенно четко проступает в период после поражения революции 1848 г. С одной стороны, имеет место „крах буржуазных иллюзий в социализме“ и постепенное освобождение от них (Герцен), с приближением „к суровой, непреклонной, непобедимой классовой борьбе пролетариата“ (Ленин) С другой стороны, тоже имеет место „освобождение“, но от былых „увлечений“, от „крайностей“, сопровождавшееся переходом к откровенной апологетике буржуазного миропорядка, к прославлению конституционной монархии и проч. (В. Боткин, Кавелин, Анненков и др.).

[155] Я уже не говорю о новой религии „человечества“, изложенной фантастическим теозофом Пьером Леру и его книге „De I'Humarnte“: она по близости к надоевшему пиетизму и невыдержанности мысли в философском отношении, к чему мы были всегда очень чувствительны, не имела особенного успеха. Я цитирую разные книги на память, может быть не совсем точно обозначая их полное заглавие. (Прим. П. В. Анненкова.)

Имеются в виду книги: Proudhon Pierre-Joseph, Qu'est-ce que la propriete? (П р у д о н Пьер-Жозеф, Что такое собственность?), С a b e t Etienne, Voyage en Icarie (К а б е Этьен, Путешествие в Икарию), L е г о u х Pierre, De 1'Humanite… (Л е р у Пьер, Человечество, его основы и его будущее).

Книга Прудона (1809–1865) появилась в 1841 г. и была запрещена в России (Белинский имел в своей библиотеке французское издание этой книги). По характеристике К. Маркса в письме к Швейцеру (24 января 1865 г.), „вызывающая дерзость, с которой он <Прудон> нападает на „свя-тая святых“ политической экономии, остроумные парадоксы, с помощью которых он высмеивает пошлый буржуазный рассудок, уничтожающая критика, едкая ирония, проглядывающее тут и там глубокое и искреннее чувство возмущения мерзостью существующего, революционная убежденность — всеми этими качествами книга „Что такое собственность?“ электризовала читателей и при первом своем появлении на свет произвела сильное впечатление“ (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIII, ч. 1, стр. 24).

Книга французского социалиста-утописта Кабе (1788–1856) появилась в 1840 г. Вопреки свидетельству Анненкова, это был очень распространенный, особенно среди мелких французских ремесленников того времени, роман-утопия, в котором рисовалась картина будущего коммунистического общества, основанного на началах общественной собственности и труда, обязательного для всех. Книга Кабе была популярна и в передовых кругах русской интеллигенции сороковых годов (Белинский имел эту книгу в своей библиотеке).

Система Фурье — учение великого французского социалиста-утописта Шарля Фурье (1772–1837), изложенное им в основных его произведениях: „Теория четырех движений и общих судеб“ (1808) и „Новый промышленный и общественный мир“ (1829–1830). Учение Фурье основательно изучалось передовыми русскими людьми в тридцатых — пятидесятых годах прошлого столетия. Герцен и Огарев считали себя „учениками“ Фурье и Сен-Симона. Большое влияние Фурье оказал и на петрашевцев, а затем на Н. Г. Чернышевского.

Книга Леру (1797–1871), о которой упоминает здесь Анненков, появилась в 1840 г. Сен-симонист и республиканец в начале своего поприща, Пьер Леру снискал известность в России в сороковые годы особенно как издатель „Новой энциклопедии“ и редактор передового радикального журнала „Revue independante“ („Независимое обозрение“), развернувшего критику буржуазного общества, религиозных систем и эклектической философии, в частности Кузена. Упоминания о Пьере Леру (Петре Рыжем) неоднократно встречаются в переписке Белинского и Герцена сороковых годов. Однако, отдавая должное Пьеру Леру, они вместе с тем хорошо видели буржуазную ограниченность этого мыслителя и его теоретическую слабость в области философии (см., например, упоминания Белинского о Леру в письмах к В. П. Боткину от 23 ноября 1842 г. и от 17 февраля 1847 т. — Белинский, т. XII, стр. 117 и 330; Герцена — в „Рассказах о временах меровингских“ — Герцен, Т. II, стр. 8).

[156] Блан Луи (1811–1882) — один из деятелей французской революции 1848 г., буржуазный демократ, „социалист-доктринер“. исходивший из идеи „примирения“ и „сотрудничества“ классов, якобы осуществимых при условии введения придуманной им „организации труда“. Однако Луи Блан был известен в передовых кругах России в сороковые годы не трактатом „Организация труда“ (1840), а своей „Историей десяти лет. 1830–1840“ (1841–1844), содержавшей обличения Июльской монархии. Недаром Белинский называл этот труд Луи Блана „памфлетом“, а Герцен отзывался о нем как о „чрезвычайно замечательном явлении по взгляду, по изложению и по ревеляциям“, то есть разоблачениям (Герцен, т. II, стр. 284).

[157] Анненков имеет здесь в виду распространение идей утопического социализма на русской почве, вылившееся к 1845 году в организацию нелегального кружка („особенная школа“, по выражению Анненкова) во главе с М. В. Буташевичем-Петрашевским.

[158] Белинский изучал многотомный труд Луи-Адольфа Тьера „Histoire de la revolution francaise depuis 1789 jusqn'au 18 brumaire“ („История французской революции с 1789 года по 18 брюмера“). И. И. Панаев переводил для него „целые тетрадки“ о французской революции из трудов Минье, Бюше и Ру (см. И. И. Панаев, Литературные воспоминания, Гослитиздат, 1950, стр. 242–243). „Я читаю Тьера… — писал Белинский В. Боткину 8 сентября 1841 г. — Новый мир открылся предо мною. Я все думал, что понимаю революцию — вздор — только начинаю понимать. Лучшего люди ничего не сделают“. В этом же письме Белинский высказывает свои социалистические убеждения. В отличие от многих французских социалистов-утопистов социалистическое переустройство общества он не мыслит в это время без революционного переворота. (см. Белинский, т. XII, стр. 72, 66, 71). Этого не может ни понять, ни принять в Белинском либерал Анненков, хотя и пишет о недовольстве Белинского предлагаемыми решениями, глубоком интересе его к участию в революции народных масс и т. д.

[159] Имеется в виду книга Луи Блана „Histoire des dix ans“ („История десяти лет“), появлявшаяся частями в 1841–1844 гг. Белинский познакомился с первой частью ее в начале 1843 г. (см. Белинский, т. XII, стр. 154). В дальнейшем Белинский понял буржуазную ограниченность Луи Блана (см., например, его письма к В. П. Боткину от 6 февраля 1847 г., от 7/19 июля 1847 г., от 2–6 декабря 1847 г. — Белинский, т. XII. стр. 323. 385. 449).

[160] Анненков полемизирует здесь с мнением, которое в свое время не раз высказывали Герцен, Чернышевский, Добролюбов. Например, Герцен, имея в виду „плебейский“ склад Белинского, писал в 1851 r.: „Белинский был совершенно свободен от влияний, которым мы поддаемся… Для него истины, выводы были не абстракциями, не игрой ума, а вопросами жизни и смерти“ (Герцен, т. VII, стр. 236). Анненков почти повторяет слова Герцена, но вульгаризирует его мысль, сводя дело к „демократической натуре“. Однако мнение, которое опровергает здесь Анненков, получило подтверждение в последующих историко-литературных изысканиях, опровергнувших легенду о „единстве“ демократов и либералов в сороковые годы, якобы стоявших на одной и той же либерально-западнической платформе.

[161] Вернувшись из-за границы в Петербург в ноябре 1843 г. и направляясь, очевидно, в Симбирск, Анненков был в начале декабря 1843 г. в Москве (см. Герцен, т. II, стр. 318), где и познакомился с Герценом в это время, а не осенью.

[162] Темой лекции Грановского была средневековая история Франции и Англии, (Прим. П. В. Анненкова.)

[163] Грановский приступил к чтению публичных лекций в конце ноября 1843 г. и закончил курс 22 апреля 1844 г. В этот же день в доме С. Т. Аксакова состоялся „дружеский“ обед, о котором говорит здесь Анненков (описание обеда см. в „Литературных воспоминаниях“ И. И. Панаева, Гослитиздат, 1950, стр. 203–205). Мысль о возможности примирения со славянофилами разделял в это время и Герцен, обвиняя Белинского в „крайностях“, хотя и понимал: „Неблагородство славянофилов „Москвитянина“ велико, они добровольные помощники жандармов“ (Герцен, т. II, стр. 319). Когда весть о мнимом примирении „московских друзей“ со славянофилами дошла до Белинского, он заметил, по свидетельству Панаева. „Какое это примирение? И неужели Грановский серьезно верит в него? Быть не может!..“ (И. И. Панаев, Литературные воспоминания, стр. 206).

[164] Veuillot Луи (1813–1883) — французский реакционный публицист, представитель католической партии. „Рёге Duchene“ („Отец Дюшен“) — газета, выходившая во время Великой французской буржуазной революции и отличавшаяся резкостью тона, крайней прямолинейностью выводов.

[165] Статья, или „юмористическое письмо“, Герцена „Москва и Петербург“ написана, по его собственному свидетельству, в Новгороде в 1842 г. В свое время не была напечатана в России по цензурным условиям и ходила по рукам. Впервые напечатана во 2-м листе „Колокола“ рт 1 августа 1857 г. с небольшим предисловием (см. Герцен, т. II. стр. 33–42).

[166] Анненков имеет в виду крестьянскую реформу 1861 г. и судебную реформу 1864 г. Если первая была проведена крепостниками с наибольшим сохранением остатков крепостничества, то вторая являлась наиболее буржуазной из реформ шестидесятых годов. Гражданский суд перестраивался по образцу западноевропейского буржуазного суда, c гласностью следствия и судебного разбирательства, с привлечением присяжных заседателей, адвокатуры и т. д.

[167] Портрет Герцена, нарисованный здесь Анненковым, тенденциозен. Само собой разумеется, что раздражение, каким проникнута вся характеристика, вызывалось у Анненкова не „абстрактным либерализмом“ Герцена, а его решительным переходом на позиции революционной демократии и его борьбой с бывшими „друзьями“, то есть русскими либералами. Это и именует здесь Анненков „готовностью попрать все связи и воспоминания, все старые симпатии“. „Стояние на карауле… при всякой частной и национальной склонности“ — выступление Герцена в защиту польского восстания 1863 г., окончательно оборвавшее его многолетние дружеские связи с бывшими приятелями из либералов, в том числе и с Анненковым (см. последнее из дошедших до нас писем Герцена к Анненкову от 6 августа 1864 г. — „Звенья“, 1934, стр. 424).

[168] Мне вспомнился при этом характеристический анекдот. После 1848 года один из русских эмигрантов, Сазонов, вздумал составить альбом из портретов тогдашней немногочисленной русской эмиграции, которую называл настоящей Россией. Он обратился к Герцену за портретом. „Я согласен дать, — отвечал Герцен, — мой портрет в коллекцию, но с тем, чтобы в нее был принят и сотоварищ мой — крепостной лакей, недавно убежавший от своего барина в Париже“. (Прим. П. В. Анненкова.)

[169] К числу поэтических страниц, каких у Герцена много, принадлежит описание его последнего путешествия в Неаполь и посещения там монастыря кармелитов. Горькие, глубоко печальные и трогательные мысли, внушенные ему тихим монастырем, показывают состояние его души и принадлежат к драгоценным автобиографическим остаткам, которыми следует дорожить по справедливости. (Прим. П. В. Анненкова.)

Анненков имеет в виду „письмо“ Герцена „С континента“ (1863), действительно проникнутое скорбью человека, убеждающегося в том, что. вопреки всем утопическим надеждам, ненавистный ему буржуазный, „мещанский“ строй становится уделом даже стран, „запоздавших“ в своем развитии (Герцен, т. XVII, стр. 286). Есть основание предполагать, что эту статью, вплоть до ее терминологии, Анненков и положил в основу „Воспоминаний“ как своего рода психологическую „разгадку“ драмы Герцена.

[170] Горячие статьи его о Грановском в „Московских ведомостях“, 1844, и в „Москвитянине“, 1844, еще и тем были замечательны, что он протягивал в них руку славянской партии, предлагая мир на честных условиях. Вот что выговаривал он у нее для своих единомышленников:

„Нет положения объективнее относительно прошедшего Европы, как положение русского. Конечно, чтоб воспользоваться им, недостаточно быть русским, а надобно достигнуть общечеловеческого развития, надобно именно не быть исключительно русским, то есть понимать себя не противоположным Западной Европе, а братственным“ („Москвитянин“, 1844 г., № 7). Партия славянофилов отчасти приняла эти условия мира, как увидим, но с оговорками, много их изменившими. (Прим. П. В. Анненкова.)

Первая статья Герцена „Публичные чтения г. Грановского (Письмо в Петербург)“ напечатана в 1843 г. в „Московских ведомостях“ от 27 ноября (№ 142); вторая — в „Москвитянине“, 1844, № 7, с подзаголовком от редакции: „Сообщено“. Белинский отрицательно отнесся к той и другой статье, но высказал это Герцену лишь в письме от 26 января 1845 г., когда с публичными лекциями, в противовес Грановскому, выступил Шевырев. „Если бы ты имел право между первою и второю лекциею Шевырки тиснуть статейку — вторая лекция, наверное, была бы принята с меньшим восторгом. По моему мнению, стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать, — писал Белинский, — вот отчего мне не понравились твои статьи о лекциях Грановского; (Белинский, т. XII, стр. 250).

[171] Указание на 1834 г. как начало увлечения сен-симонизмом (год ареста Герцена, Огарева и др.) неточно. М. К. Лемке, например, не без основания замечал, что „сен-симонизм был уже знаком“ Герцену — двадцатилетнему юноше (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. М. Лемке, т. I, стр. 525). Об этом см. письмо Герцена к Н. П. Огареву от 19 июля 1833 г. (т а м ж е, стр. 117–118). О кружке Герцена с обильной публикацией писем Анненков писал в дальнейшем в биографическом этюде „Идеалисты тридцатых годов“, напечатанном в „Вестнике Европы“ 1883 г. (см. также Анненков и его друзья. стр. 1-110).

[172] См. об этом в заключении гл. VII, части первой „Былого и дум“ Герцена.

[173] Это отразилось и в переписке Белинского. В ряде его писем 1840 г. Герцен за свою якобы „отсталость“ в философии называется в насмешку „спекулятивной натурой“ (см. Белинский, т. XI, стр. 529, 556).

[174] Речь идет об известном московском салоне Авдотьи Петровны Елагиной (1789–1877). Личная привлекательность и разносторонняя образованность Елагиной сделали ее дом в тридцатых и сороковых годах одним из наиболее любимых и посещаемых средоточий литературных и научных сил того времени. Ее салон посещали Чаадаев, Гоголь, Герцен, Грановский. Кавелин. В дневнике Герцена сохранилась запись об А. П. Елагиной, относящаяся ко времени, о котором идет речь в воспоминаниях Анненкова: „… чрезвычайно умная женщина, без цитат. просто и свободно. Она грустит о славянобесии сыновей. Между тем оно растет и растет в Москве“ (Герцен, т. II, стр. 242).

[175] В конце 1844 г. Н. М. Языков написал и пустил по рукам три рифмованных памфлета: „К не нашим“, „Послание к К. Аксакову“, „Послание к П. Я. Чаадаеву“, которые справедливо расценивались как прямой донос на Чаадаева, Грановского и Герцена. 10 января 1845 г. Герцен записал в своем дневнике: „Стихи Языкова с доносом на всех нас привели к объяснениям, которые, с своей стороны, чуть не привели к дуэли Грановского и Петра Киреевского… После всего этого наконец личное отдаление сделалось необходимым“ (Герцен, т. II, стр. 403).

Мы слышали, впрочем, что собрания в доме Елагиных все-таки должны были прекратиться под конец вследствие все более и более возраставшей горячности споров между встречавшимися там людьми обеих партий. Довольно привести один пример: в 1845 году разница в суждениях о памфлете Н. М, Языкова „Не наши“ и о поступке автора, его написавшего, чуть не вызвала дуэли между П. В. Киреевским и Т. Н. Грановским, едва устраненной друзьями их. (Прим. П.В.Анненкова.)

[176] Возможно, имеется в виду рецензия Белинского 1843 г. на „Разные повести“, извлеченные из реакционного журнала „Маяк“ и изданные отдельной книжкой. Белинский обвинял авторов в „клевете на лапотную и сермяжную действительность“, и эти слова его, как явствует из контекста, действительно выражали презрение и даже ненависть, но не к „мужицкому быту“, как пытались это демагогически истолковать славянофилы, а к пошлой псевдонародной литературе, которая под видом „народной“ усиленно насаждалась в эти годы реакционной и продажной журналистикой (см. эту рецензию — Белинский, т. VIII, стр. 13–15).

[177] По-видимому, под впечатлением резкой рецензии Белинского на „Старинную сказку об Иванушке-дурачке“ Н. Полевого Герцен писал Н. X. Кетчеру очень близкое к тому, о чем говорит здесь Анненков: „…зачем он <Белинский> в „Отечественных записках“, как только дело дойдет до национальных бредней, поминает о лаптях и о сермяге? Неужели он не знает, что ни то, ни другое не носится pargout (по собственному вкусу (франц.) или par esprit de parti (по партийному духу (франц.), а из бедности… А по сему, я думаю, не вовсе прилично аристократически хвастать сапогами и смеяться над людьми, носящими лапти…

Гуманность, гуманность — великое дело!“. (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. М. Лемке, т. III, стр. 397). Однако Белинский как раз и не хотел знать „гуманности“ в отношении к славянофилам, улавливая в их проповеди и спекуляцию на любви к родному и фарисейский лжепатриотизм, отводивший глаза от бедственного положения народа.

[178] Памфлет Белинского „Педант. Литературный тип“ был напечатан за подписью „Петр Бульдогов“ в „Отечественных записках“, 1842, № 3. В герое памфлета Лиодоре Ипполитовиче Картофелине изображался главный критик и теоретик журнала „Москвитянин“ С. П. Шевырев. Памфлет произвел „чрезвычайное впечатление“ в кругу „Москвитянина“ и славянофилов и повлек за собой то объяснение Грановского, о котором говорит здесь Анненков, но, по-видимому, не с самим Шевыревым, а с Киреевским, о чем свидетельствует письмо В. Боткина в редакцию „Отечественных записок“ от 14 марта 1842 г. (см. А. Н. Пыпин, Белинский, его жизнь и переписка, СПб. 1908, стр. 396).

[179] Рассказ Белинского. (Прим. П. В. Анненкова.)

[180] См. „Былое и думы“, гл. XXX.

[181] Рассказ Т. Н. Грановского. (Прим. П. В. Анненкова.)

[182] Цикл статей Герцена „Дилетантизм в науке“ был напечатан в „Отечественных записках“ 1843 г. (No№ 1, 3, 5, 12). „Радикализм“ статей Герцена, о котором говорит Анненков ниже, состоял в их материалистической направленности.

[183] О спорах Герцена со славянофилом А. С. Хомяковым см. в гл. XXX „Былого и дум“.

[184] Известное письмо Чаадаева — первое из его „философических писем“, напечатанное в № 15 „Телескопа“ за 1836 г. и послужившее поводом к правительственному запрещению этого журнала. Разделяя в письме теологический взгляд на историю, Чаадаев видел причину тяжелого положения России в том, что она восприняла христианство из „жалкой, презираемой всеми Византии“. Несмотря на теологическую точку зрения автора, „голос из гроба“, как записал Герцен в дневнике 1842 г. (сентябрь), письмо Чаадаева было воспринято современниками как „обвинительный акт“ против николаевского режима и официальной церкви.

[185] Неандер Август (1789–1850) — духовный писатель, автор книги „Жизнь Христа“, написанной против книги Штрауса (см. прим. 60 к стр. 199). — Гфрёрер Август-Фридрих (1813–1861) — историк церкви католического направления. В дневнике Герцена за 1844 г. есть упоминания и записи по поводу чтения „Истории христианской церкви“ Гфрёрера (см. Герцен, т. II, стр. 344, 347).

[186] Точные немецкие тезисы Герцена — его материалистические и атеистические убеждения (намек на увлечение Л. Фейербахом).

[187] Из речи Петра I в ответ на поднесение ему сенатом 22 октября 1721 г. титула „императора всероссийского“ и „отца отечества“ (в связи с празднованием Ништадтского мира, заключенного со Швецией).

[188] Анненков почти буквально воспроизводит отрывок из статьи М. П. Погодина „За русскую старину“ („Москвитянин“, 1845, № 4), являвшейся в известной мере программной и написанной в ответ на статью западника Е. Ф. Корша „Бретань и ее жители“ („Московские ведомости“, 1845, No№ 25–27).

[189] В переписке Белинского, в письмах и дневниках Герцена середины сороковых годов мы находим несколько иное представление о взаимоотношении „редакции“ „Москвитянина“, то есть М. Погодина и С. Шевырева; с „теоретиками“ славянофильства — А. С. Хомяковым, К. Аксаковым, Ю. Самариным и братьями Киреевскими. Личная порядочность последних, в отличие от нравственной нечистоплотности главарей редакции, не заслоняла от Белинского и Герцена единства ретроградных „начал“ учения, реакционности общественно-политической линии тех и других.

В статье „М. П. Погодин и борьба классов“ Г. В. Плеханов писал, что как „Москвитянин“ прямо соприкасался с идеологией официальной народности, так и славянофилы в своей „теории и практике“ прямо соприкасались с „Москвитянином“ (Г. В. Плеханов, Соч., т. XXIII, стр. 45-101).

[190] Это случилось по приезде Белинского из-за границы, и критик не говорил, а писал об этом 15 февраля 1848 г. Анненкову, бывшему тогда за границей (Белинский, т. XII, стр. 465).

[191] См. о Белинском „в другой среде“, вне своего круга, в „Литературных воспоминаниях“ И. И. Панаева (Гослитиздат, 1950, стр. 256–259, 296–300).

[192] Это утверждение Анненкова неверно, потому что мемуарист абстрактно и формально трактует вопрос о „дельном“ в учении славянофилов, то есть об отношении их к народным началам, к „народному быту“. Когда К. Д. Кавелин в одном из писем 1847 г. на основании ряда последних „программных“ статей Белинского (таких, как „Взгляд на русскую литературу 1846 года“, „Ответ „Москвитянину“ и др., в которых критик выступает страстным обличителем „космополитов-западников“) заговорил о славянофильских нотах в статьях Белинского, последний ответил ему: „Терпеть не могу восторженных патриотов, выезжающих вечно на междометиях или на квасу да каше… но, признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки, беспаспортные бродяги в человечестве“ (Белинский, т. XII, стр. 433). Очевидно, Анненков не понял этой борьбы в двух направлениях Белинского. демократа в последние годы и потому здесь и ниже говорит об „уступках“ Белинского славянофилам.

[193] Речь идет о брошюре К. С. Аксакова „Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“ (1842). Белинского „возмутили“ в этой брошюре и выспренний тон Аксакова и попытка славянофильских кругов (Аксакова, Шевырева), приписав Гоголю „эпическое созерцание“ жизни на манер древних, представить его героев носителями русского „субстанциального“, а значит, положительного начала и тем ослабить обличительный пафос „Мертвых душ“. На брошюру К. Аксакова Белинский откликнулся заметкой „Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“, напечатанной в „Отечественных записках“, 1842, № 8, а затем, после ответа К. Аксакова, опубликованного в № 9 „Москвитянина“ за 1842 г., остро полемической и развернутой рецензией „Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя „Мертвые души“, опубликованной в № 11 „Отечественных записок“ этого же года.

[194] В действительности же Белинский и Герцен, в отличие от славянофилов и таких западников, как Н. Кетчер, были далеки от того поверхностного и прямолинейного противопоставления столиц, которое приписывает им Анненков. См. об этом у Герцена в очерках „Москва и Петербург“ (1842), „Станция Едрово“ (1846), у Белинского — в статье „Петербург и Москва“ (1844).

[195] В своих „Воспоминаниях о Белинском“ Тургенев относит личное знакомство с критиком к „лету 1843 года“. Однако, по свидетельству Белинского, оно произошло в середине февраля 1843 г. через П. В. Зиновьева, с которым Тургенев был за границей (Белинский. т. XII, стр. 139). До этого Белинский уже внимательно следил за выступлениями Т. Л. в печати — так подписывался Тургенев под своими первыми произведениями (см., например, Белинский, т. XII, стр. 111). Когда в апреле 1843 г. вышла в свет „Параша“. Рассказ в стихах“ за подписью Т. Л., Белинский отозвался о произведении Тургенева восторженной рецензией, появившейся в майском номере „Отечественных записок“. Характерно, что уже в первых письмах с упоминанием о Тургеневе встречаются указания, что Белинский воспринимает его как своего „союзника“ против славянофильского лагеря (см., например, письмо к В. Боткину от 31 марта — 3 апреля 1843 г. — Белинский, т. XII, стр 151).

[196] Подавляющее большинство видных славянофилов (А. Хомяков, И. и П. Киреевские, Ю. Самарин и др.), как это стало известно с опубликованием их дневников, переписки и т. д., несмотря на демагогические речи и помещичье, фрондерство, были в сороковые годы, хотя и с разного рода оговорками, монархистами, безоговорочными сторонниками таких крепостных устоев, как помещичья собственность на землю, и помышляли лишь о безземельном освобождении крестьянства с соизволения самодержавия.

Западники же не были едины в этом вопросе. Грановский, питая горячую вражду к крепостническим порядкам, склонялся в этом главном вопросе эпохи к буржуазно-просветительской точке зрения. Большинство западников-либералов (Кавелин, Анненков и др.) стояло за личное освобождение крестьян, за „европеизацию“ порядков, в виде конституционной монархии, при сохранении помещичьей собственности и преимущественного политического положения дворянства, как единственного „образованного“ сословия. Такие же „западники“, как Е. Ф. Корш, В. П. Боткин и даже Н. Кетчер довольно равнодушно относились к этому вопросу. Иное дело Белинский, а за ним Герцен и Огарев. Белинскому была свойственна истинно демократическая ненависть ко всему крепостническому строю и его порождениям снизу доверху.

[197] Белинский и Герцен иначе думали о „нравственном“ характере своих врагов, а их писания (Дмитриева, Языкова и др.) справедливо воспринимали как доносы и именовали в подцензурной печати не иначе, как „юридическими бумагами“ и т. п. „Из манеры славянофилов видно, что если б материальная власть была их, то нам бы пришлось жариться где-нибудь на лобном месте“, — записал Герцен в дневнике 20 ноября 1844 г. (Герцен, т. II, стр. 390).

[198] В действительности отрицательное отношение Белинского к сборникам „харьковскому“, „архангельскому“ и другим объяснялось тем, что в них не было ничего „местного“, а печатались те же непризнанные столичные „гении“ — Бенедиктов, Кукольник, Шевырев и др.; кроме того, все эти сборники, помимо „провинциальности“, отличались, как правило, еще и славянофильской или националистической тенденцией. См., например, рецензии Белинского на „харьковский сборник“ „Молодик“, издаваемый И. Бецким (Белинский, т. VII, стр. 87–92, т. VIII, стр. 105–111).

[199] Вопрос об отношении Белинского к славянству значительно сложнее, чем это представляется Анненкову, который попросту приписал критику западническую точку зрения, а потом зачислил его на этом основании (см. ниже) в разряд доктринеров-централиазаторов типа Б. Чичерина. Белинский действительно резко отрицательно относился к панславистскому движению, но не потому, что боялся „возвышения племенного творчества“ за счет „европейского образования“, как пишет Анненков, а потому, что отлично понимал реакционный характер этого движения, возбуждаемого идеологами так называемой официальной народности (М. Погодин), славянофилами (Хомяков и др.) и поддерживаемого в правительственных сферах. По справедливому мнению Белинского, панславистская пропаганда, раздуваемая крепостниками и реакционерами, отвлекала внимание от бедственного положения народа в России, от разрешения насущных „национальных“ вопросов и ничего хорошего не сулила угнетенным народам. Этим объясняются некоторые его резкие оценки тех явлений, которые подчас не заслуживали такой резкости. Выступая против панславизма, Белинский вместе с тем сочувствовал национально-освободительным движениям славян (см. в письмах Белинского отзыв о Мицкевиче, о польском революционере Мерославском, его гневные обличения усмирителей Польши — Белинский, т. XI, стр. 576, т. XII, стр. 402).

[200] См. об этом в заключительной части статьи Белинского „Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя „Мертвые души“ (1842).

[201] Судя по нумерации, дальше должны были следовать гл. XXI и XXII, очевидно выяснявшие то, что „происходило вокруг имени Гоголя“, то есть говорившие о гоголевском направлении, так как в конце гл. XX сделан лишь приступ к этому.

[202] Тоже нежинский товарищ Гоголя, пробивавшийся в литераторы с большими усилиями и посещавший для того разные литературные круги. (Прим. П.В. Анненкова.)

[203] Данное письмо Гоголя является ответом на единственное дошедшее до нас письмо Анненкова к Гоголю от 11 мая 1843 г., напечатанное в книге: „Н. В. Гоголь. Материалы и исследования“, I, стр. 127. Письмо Анненкова было адресовано в Рим, где Гоголя уже не было, почему в его письме и значится, что художник Иванов переслал ему петербургский адрес Анненкова и сообщил о готовности последнего выполнять поручения Гоголя. Начало и заключительная часть письма приводятся с незначительными отклонениями (см. Гоголь, т. XII, стр. 251–256).

[204] Под „московской партией“ подразумевается круг славянофилов вкупе с М. Погодиным и С. Шевыревым.

[205] Анненков приводит это письмо Гоголя, опустив его деловое начало и заменив ряд слов другими: слово „тьмит“ словом „темнит“, „присовокупите“ — „присоедините“, „оставим yтo“ — „оставлю yтo“. Курсив принадлежит Гоголю (Гоголь, т. XII, стр. 297–299).

[206] В 1847 г. Анненков получил не одно, а четыре письма от Гоголя из Остенде: от 12 августа н. ст., от 31 августа н. ст., от 7 сентября н. ст. и от 20 сентября н. ст. (см. Гоголь, т. XIII). Гоголь знал, что Анненков в дружеских отношениях с Белинским, Герценом, Тургеневым, и его письма проникнуты интересом к этим людям, олицетворявшим уже новую, мало знакомую ему Россию.

[207] Анненков цитирует середину письма Гоголя из Москвы Н. Я. Прокоповичу от 29 марта, по-видимому, 1850 г., так как в 1848 г. Гоголь не был в Москве. Курсив принадлежит Анненкову (см. Гоголь, т. XIV, стр. 174).

[208] По свидетельству современников, к середине сороковых годов влияние „Отечественных записок“ во главе с Белинским настолько возросло, а его разоблачения славянофильского учения действовали так неотразимо, что это вызвало тревогу в славянофильском лагере. До 1845 г. славянофилы не имели своего прямого печатного органа. С конца 1844 г. они решили приспособить для этой цели „Москвитянин“, который на определенных условиях и перешел в их руки с января 1845 г. Что „Москвитянин“ новой редакции был задуман как орган, вокруг которого должны сплотиться все не согласные с Белинским, доказывается тем, что к участию в журнале, используя недовольство московских западников „крайностями“ Белинского, предполагалось привлечь Герцена и Грановского, не говоря уже о Корше. Сплочению этих разнородных сил должно было способствовать и выдвижение в качестве редактора И. В. Киреевского, слывшего среди славянофилов и западников „эклектиком“ (Герцен). О переменах в редакции были осведомлены находившиеся за границей Гоголь и Жуковский. „Я рад, между прочим, тому, — писал Гоголь 26 декабря н. ст. 1844 г.,- что Москвитянин переходит в руки Ивана Васильевича Киреевского. Это, вероятно, подзадорит многих расписаться… Чего доброго, может быть, Москва захочет доказать, что она не баба“ (Гоголь, т. XII, стр. 424). Однако надежды не оправдались. Появление в это время стихотворных доносов Н. М. Языкова привело к окончательному разрыву со славянофилами Герцена, Грановского и др., а вместе с этим отпал и вопрос об их участии в славянофильском органе. На первых порах славянофилы ревностно принялись за издание, но выпустили всего лишь три книги и, подготовив материал для четвертой, снова передали журнал Погодину. В № 1 „Москвитянина“ за 1845 г. были напечатаны стихи В. А. Жуковского, М. Дмитриева, Н. М. Языкова, появилась статья М. Погодина „Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала“, а также начало статьи И. В. Киреевского „Обозрение современного состояния словесности“ (имела продолжение в No№ 2 и 3); в следующих книгах были напечатаны статьи А. С. Хомякова: „Письмо в Петербург“ (№ 2), „Мнение иностранцев о России“ (№ 4); статья П. В. Киреевского „О древней русской истории“ (№ 3) и др. На эти-то статьи и ссылается Анненков ниже.

[209] Статья С. П. Шевырева называлась „Взгляд русского на современное образование Европы“ и была напечатана в № 1 „Москвитянина“ за 1841 г. Статья И. В. Киреевского, конечно далекая от шевыревских несуразностей, по существу не только не наносила удара Шевыреву, а, наоборот, во многом углубляла и развивала основные положения его статьи. Белинский не нашел в статье „ничего нового“, хотя отметил, что „не новое“ было высказано с таким мастерством, какое редко встречается в оригинальных статьях русских писателей. Основную мысль статьи Киреевского хорошо выразил Герцен, когда писал, сравнивая статьи М. Погодина и И. В. Киреевского и уличая редакцию в непоследовательности: „Г-н Погодин доказывает, что два государства, развивающиеся на разных началах, не привьют друг к другу оснований своей жизни; г. Киреевский стремится доказать, напротив, что славянский мир может обновить Европу своими началами“ (Герцен, т. II, стр. 137).

[210] Неточно: третья статья И. В. Киреевского, посвященная „текущим явлениям литературы“, появилась в мартовской книжке „Москвитянина“ за 1845 г. (отд. „Критика“, стр. 18–30) и отличалась, по характеристике Белинского, „больше чем легкостью“. Киреевский повторял в ней избитый булгаринско-шевыревский тезис, будто „Отечественные записки“ гоняются за Западом и подрывают авторитеты отечественной литературы. Уничтожающий разбор этой статьи Белинский дал в обзоре „Литературные и журнальные заметки“, напечатанном в майском номере „Отечественных записок“ (Белинский, т. IX, стр. 67–74).

[211] Известная книга Кюстина — С u s t i n e, „La Russie en 1839“ („Россия в 1839 году“), записки маркиза Кюстина, легитимиста, о своем путешествии в Россию, изданные в 1843 г. в Париже и запрещенные в России.

[212] В этом месте Хомяков приводил в пример таких мудрых и светлых эпох, сложившихся, однако же, без участия формального знания, — царствования Федора Ивановича, Алексея Михайловича и императрицы Елизаветы Петровны, о чем было уже говорено, (Прим, П. В, Анненкова.)

[213] Это смелое положение А. С. Хомякова, всеми замеченное и не оставленное без возражения, показывало еще раз, как далеко увлекал его блестящий ум, наклонный к решительным словам и афоризмам, ради потрясающего их действия на слушателей. Вот что говорил он далее в подтверждение своей мысли: „Везде она (Англия) является как создание условного, мертвого формализма… но она вместе с тем имеет предания, поэзию, святость домашнего очага, теплоту сердца и Диккенса, меньшого брата нашего Гоголя“ (!) („Москвитянин“, 1845 г., № 4, с. 29). (Прим. П. В. Анненкова.)

[214] И здесь и выше Анненков преувеличил „раздвоение“ в лагере славянофилов и степень отступления „Москвитянина“ новой редакции от прежних начал этого журнала Однако несомненно, что известное отступление все же имело место. „Это несомненное отступление, — писал Г. В. Плеханов, — надо рассматривать как доказательство того, что не остался без результата сильный артиллерийский огонь, которым „западные“ батареи ответили на вызов, содержавшийся в статье Шевырева (Соч., т. XXIII, стр. 50). И все же „Москвитянин“ не пошел. „Москвитянин“ не отвечал ни на одну живую, распространенную в обществе потребность, — писал Герцен в „Былом и думах“, — и, стало быть, не мог иметь другого хода, как в своем кружке (Герцен, т. IX, стр. 168–169). Погодин снова стал во главе журнала не через год, как пишет Анненков, а с четвертого номера. В рецензии на вторую часть „физиологии Петербурга“ (лето 1845 г.) Белинский уже писал о возвращении „Москвитянина“ к прежним погодинским „правилам“ (Белинский, т. IX, стр. 216).

[215] Это свидетельство Анненкова подчеркивает лишний раз, насколько ощутимо для современников было наличие двух принципиальных линий в борьбе со славянофилами: ясной, твердой, последовательной линии Белинского и линии собственно западников типа Грановского, колеблющихся, непоследовательных, ищущих „примирения“.

[216] Это одна из тех глав, которые придают особую ценность воспоминаниям Анненкова в отличие, например, от воспоминаний И. И. Панаева (ср. описание жизни в Соколове в это лето в его „Литературных воспоминаниях“, 1950, стр. 209–214), А. И. Герцен в гл. XXXII „Былого и дум“ обрисовал разрыв по коренным мировоззренческим вопросам, но это был, по-видимому, лишь финальный акт многих столкновений по разным поводам. На это указывает и сам Герцен. В той же главе он пишет: „Года через три-четыре считая от примирения с Белинским в 1840 г.> я с глубокой горестью стал замечать, что, идучи из одних и тех же начал, мы приходили к разным выводам, и это не потому, чтоб мы их розно понимали, а потому, что они не всем нравились. В дневнике Герцена от 18 декабря 1844 г. есть запись о личных отношениях, вредно сказывающихся на „характерности“ и „прямоте мнений“ (Герцен, т. II, стр. 397). Эта запись сделана во время острой полемики со славянофилами, и потому, как правило, ее относили к этому факту. На самом деле, по свидетельству самого Герцена, она прямо связана со спорами внутри кружка Герцена — Грановского. „В этой зависти к силе Робеспьера <(в дневниковой записи ссылка на отношение Робеспьера к Камиллу Демулену> уже дремали зачатки злых споров 1846 года“, — писал Герцен в той же главе „Былого и дум“. Показательно, что в дневнике Герцена этого времени Белинский не однажды приравнивается к Робеспьеру.

[217] В деятельности Белинского особое недовольство московских „друзей“ вызывали его страстные разоблачения демагогических заигрываний славянофилов (да и не только славянофилов, а и „гуманных помещиков“ вообще) с народностью, национальностью и т. д. Естественно, что практический вопрос об отношении к крепостному праву, к народу, к его настоящему положению и его будущему, поставленный Белинским, а не теория, должен был в первую очередь стать и действительно стал одним из главных в размежевании демократов и либералов. Уже с первых шагов борьба Белинского со славянофилами, с псевдонародностью стала переходить в борьбу со всем фронтом дворянской идеологии. С проявлением этой борьбы, принявшей резкие формы уже в 1844–1845 гг., мы и встречаемся в Соколове летом 1845 г. Споры, как их описал Анненков, вращались вокруг основной проблемы — отношения „образованных“ классов к народу, — которая особенно остро была поставлена Белинским в статье о „Тарантасе“ В. А. Соллогуба (см. об этом во вступительной статье). Сама по себе соколовская идиллия, вплоть до бытовых мелочей, являлась и могла восприниматься как неотразимый комментарий самой действительности к тому, на что так страстно нападал Белинский в статье о „Тарантасе“ (см., например, чрезвычайно любопытное высказывание Ф. М. Достоевского по поводу этой главы воспоминаний Анненкова в „Дневнике писателя“ за 1880 г., Ф. М. Достоевский, Полн. собр. худож. произведений, т. 12, М. — Л. 1929, стр. 396–404).

[218] Корш Евгений Федорович (1810–1897) — журналист, переводчик, редактор „Московских ведомостей“ (1843–1848), затем журнала „Атеней“ (1858–1859), а с 1862 по 1892 г. — библиотекарь Румянцевской библиотеки в Москве. В сороковых годах примыкал к кружку Герцена — Грановского, в пятидесятых выступал как либерал правого толка и единомышленник Б. Чичерина. Показательно, что в 1844–1845 гг. „московские друзья“ прочили Е. Корша в редакторы предполагавшегося журнала, отводя кандидатуру Белинского.

[219] Из множества его цепких заметок я помню одну, обращенную к собеседнику, который, на основании Прудона, отыскивал в анархии спасительное средство для современных обществ. „Это, вероятно, потому, — сказал Евг. Корш, — что анархия всегда ведет за собой монархию“. В другой раз он отвечал одному профессору, который с некоторым провинциальным акцентом восклицал: „Я, братцы, как вам известно, родикал“. — „Я и прежде думал, что ты ничего другого родить не можешь“, — заметил Евг. Корш. (Прим… Л, В, Анненкова.)

[220] Кетчер Николай Христофорович (1806–1886) — медик по образованию, переводчик Шекспира, Шиллера и др., редактор первого собрания сочинений Белинского. В тридцатые и сороковые годы был тесно связан с Герценом, Огаревым, Грановским, Белинским, считался их единомышленником, даже сторонником крайних мнений, хотя уже и тогда не вникал глубоко в суть идейных исканий и разногласий своих друзей. На это и намекает здесь Анненков, изображая Кетчера „адвокатом“ Белинского. Живя в 1843–1845 гг. в Петербурге и тесно общаясь с Белинским, Кетчер много помогал ему своими переводами с немецкого. По всей видимости, Кетчер познакомил Белинского со статьей К. Маркса „К критике гегелевской философии права“ (см. Ю. О к с м а н, Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского, М. 1958, стр. 394). а затем и с „Сущностью христианства“ Л. Фейербаха. Но в сознании самого Кетчера все это не оставило сколько-нибудь заметного следа. С отъездом Герцена за границу, со смертью Белинского, в обстановке усилившейся правительственной реакции после революции 1848 г., Кетчер стал отходить вправо, порвал с Герценом и в период Крымской войны заявил себя сторонником самодержавия. С этой стези он уже не сходил до конца дней.

[221] Заметки и цитаты, тогда же брошенные мною на бумагу для памяти, много помогли восстановлению всей этой сцены. (Прим. П. В. Анненкова.)

[222] Анненков рассуждает здесь крайне формально, отождествляя взгляд либерала на самобытность России, за которым таится надежда на развитие без общественной борьбы, с помощью одних лишь реформ „сверху“ (в этом и состоит „самобытность“), и точку зрения Герцена, революционного демократа, „народника“, мечтавшего о том, что крестьянство поднимется, сметет с лица земли царя, чиновников и помещиков и благодаря крестьянской общине вступит в социализм, минуя муки капиталистического развития.

[223] В „Записках“ Герцена рассказана подробно история его ссоры в 1846 году с Грановским по поводу неосторожного бранного слова, произнесенного 0гаревым в присутствии сожительницы, впоследствии жены Кетчера. Тогда Герцен стоял за 0гарева, не вменял ему в вину случайного непечатного выражения, а обиженным уже являлся Кетчер, так легко прощавший прежде мимолетные заметки. Грановский поддерживал Кетчера и разделял его негодование. (Прим. П. В. Аннненкова.)

Об этом см. в гл. XXXII „Былого и дум“.

[224] Как видим, Анненкова нельзя обвинить в пристрастии к Белинскому. Если он к кому здесь и пристрастен, так это к Грановскому, расценивая его выступление как целый „переворот“ и прямо намечая линию от либерализма сороковых годов к либерализму пятидесятых, славословившему крестьянскую реформу 1861 г. как „национальное дело“ величайшей важности, якобы соответствующее „стихиям народной жизни“. Когда Г. В. Плеханов в статье „О Белинском“ (1910) коснулся этой главы воспоминаний Анненкова, он записал, процитировав письмо Белинского от 8 сентября 1842 г. о социализме: „И такому человеку находили нужным внушать любовь к народу! Напрасный труд: это было то же самое, что возить воду в море“ (Соч., т. XXIII, стр. 221).

[225] Кавелин Константин Дмитриевич (1818–1885) — профессор; историк и юрист; в сороковые годы — друг Грановского, приятель Герцена и Белинского, в период крестьянской реформы — один из вождей либерально-монархической „партии“, выведенный в этой роли под именем Рязанцева в романе Н. Г. Чернышевского „Пролог“. Явно идеализируя „пропаганду“ Кавелина, Анненков говорит здесь об участии его в создании рукописной политической литературы о положении в России, которая в период подготовки реформы ходила по рукам и частью была опубликована в сборнике „Голоса из России“, изданном Герценом. Говоря о благорасположении ко всем видам „народного творчества“, Анненков имеет в виду реакционно-утопические представления Кавелина об общинно-родовом начале и местничестве, как якобы специфических и характерных чертах социального устройства России и славянства вообще. Эти идеи Кавелин развивал в своей статье „Взгляд на юридический быт древней России“, напечатанной в „Современнике“ еще при Белинском и вызвавшей его интерес „философским пониманием“ русской истории (Белинский, т. X, стр. 194).

Общинное устройство российской деревни и развитие местного, то есть земско-дворянского, управления при „сохранении неограниченной власти государя“, Кавелин отстаивал в своих предреформенных работах („Записка об освобождении крестьян в России“, 1855; „Мнение о лучшем способе разработки вопроса об освобождении крестьян“, 1857). Но и в эти годы, как и в дальнейшем, община привлекала его не зародышами патриархально-социалистических отношений („народник“ Герцен), а своими реакционно-„охранительными“ функциями; в его представлении она была надежной „уздой“ против „диких мечтаний о вольности“ крепостного крестьянства, предохранением от революционного пролетариата. Анненкову нельзя отказать в проницательности: Кавелин действительно определился как идеолог дворянского либерализма, в лице которого слились воедино черты западника и славянофила.

[226] Я сохраняю его карикатурный листок, сделанный карандашом и изображающий Герцена, Грановского, Корша, Панаева, мою особу и других в ночной беседе, какие тогда часто бывали на обрыве горы, в садовом павильоне Соколовского парка. Кругу, собиравшемуся в Соколове, недоставало двух весьма крупных членов его, В. П. Боткина и Огарева. Оба они жили за границей, в Париже, и первый, по рассказам Панаева, тоже недавно возвратившегося оттуда, усиленно старался офранцузить себя в языке, образе жизни, нравах и уже отличался ярой ненавистью к старому своему идолу — идеализму. Второй философски растрачивал остатки своего, некогда громадного, состояния и очень солидного здоровья. Впрочем, скандалезные анекдоты Панаева об обоих не вполне передавали их нравственное содержание, потому что первый, Боткин, съездив в Испанию, подарил русскую публику замечательно умным и картинным описанием страны, а второй, Огарев, возвратясь на родину в 1846, производил такое сильное обаяние своей поэтической личностью, что сделался почти чем-то вроде директора совести — directeur de conscience — в двух семьях — у Герцена и у А. Тучкова. Дамы обеих семей упивались написанными им тогда поэтически-философскими и социально-скорбными стихотворениями „Монологи“, да и мужская половина семей, как оказалось впоследствии, подпала влиянию поэта не менее женской. Тайна этого обаяния заключалась в какой-то апатической, ленивой нервозности характера, позволявшей 0гареву постепенно достигать крайних границ как в жизни, так и в мысли и уживаться, страдая, со всеми самыми невозможными положениями легко, как у себя дома. (Прим. П. В. Анненкова.)

[227] Тучков Алексей Алексеевич (1800–1879) — отец второй жены Н. П. Огарева Н. А. Тучковой, впоследствии гражданской жены Герцена. В молодости был связан с декабристами. Через Огарева в начале сороковых годов (по-видимому, в 1843 г.) познакомился и близко сошелся с А. И. Герценом. В дальнейшем неоднократно бывал у Герцена за границей и содействовал перевозке в Россию его изданий.

Обаятельность, цельность натуры и нравственная чистота при независимом и передовом образе мыслей действительно сделали Огарева нравственной совестью близких ему людей — Герцена, Натальи Александровны, а затем и семейства Тучковых. Анненков мог воочию наблюдать это, общаясь с семейством Герцена и Тучкова в 1847–1848 гг, в Париже, а затем часто бывая в доме Тучковых, в имениях Сатина и Огарева в Инсарском и Саранском уездах Пензенской губернии, когда он в 1849–1850 гг. жил неподалеку от них в своей симбирской деревне (см. Анненков и его друзья, стр. 636–654).

О жизни в Соколове летом 1845 и 1846 гг. см.: „Былое и думы“ А. И. Герцена, часть четвертая, гл. XXXII; „Литературные воспоминания“ И. И. Панаева, часть вторая, гл. V.

Из „постоянных посетителей Соколова“, кроме близких друзей — Герцена, Панаева И. И. с женой и Н. А. Некрасова, Анненков называет: Павлова Ивана Васильевича (1823–1904) — публициста, в дальнейшем редактора славянофильского журнала „Московский вестник“ (1860);

Щепкина Михаила Семеновича (1788–1863) — известного русского актера, друга Белинского и Герцена, жившего тогда на даче неподалеку от Соколова;

Засядко Дмитрия Александровича — товарища М. Е. Салтыкова-Щедрина по лицею, приятеля Огарева и Некрасова, входившего в литературное окружение „Отечественных записок“ при Белинском, а затем „Современника“;

Горбунова Кирилла Антоновича (1822–1893) — художника-портретиста, впоследствии академика, тесно связанного тогда с Белинским и Герценом (оставил известный портрет Белинского).

[228] Белинский иначе оценивал „русский социализм“ славянофилов. Когда Кавелина восхитило то, что славянофил Ю. Самарин говорил о народе в своей статье „О мнениях „Современника“, исторических и литературных“ („Москвитянин“, 1847, ч. II), Белинский ему ответил: „Перечтите-ка да переведите эти фразы на простые понятия — так и увидите, что это целиком взятые у французских социалистов и плохо понятые понятия о народе, абстрактно примененные к нашему народу“ (Белинский, т. XII, стр. 435).

[229] Это изречение Прудона содержится в его книге „Что такое собственность?“ (см. прим. 65 к стр. 209). Герцен и Белинский были увлечены этой книгой Прудона, содержавшей резкие нападки на буржуазную собственность (см., например, запись Герцена в его дневнике от 3 декабря 1844 г. — Герцен, т. II, стр. 391). Изречение Вильгельма Вейтлинга (1808–1871) содержится в его основной работе „Гарантии гармонии и свободы“; портной по профессии, один из теоретиков утопического уравнительного коммунизма, Вейтлинг был активным деятелем рабочего движения в Германии. Анненков познакомился с ним через К. Маркса в 1846 г. в Брюсселе. Ниже Анненков приводит фразы из крикливых социал-утопических трактатов, которые во множестве появлялись накануне революции 1848 г. Анненков знакомился с ними, живя в 1846–1848 гг. за границей, большей частью в Париже. Некоторые из этих трактатов эпигонского социализма он называл в своих „Парижских письмах“.

[230] „Системы“ Клода-Анри Сен-Симона (1760–1825) и Шарля Фурье (см. прим. 65 к стр. 209) — учения этих классиков утопического социализма об устройстве общества будущего. Сен-Симон предполагал иерархическую структуру будущего промышленного строя, наличие в нем, наряду с рабочими, общественных чиновников из банкиров, фабрикантов и т. д., за которыми сохранялось командующее и привилегированное положение. Фурье предполагал распределение людей в обществе по ячейкам-фаланстерам, в зависимости от их склонности, страстей и талантов. — Новый, или „воюющий“, социализм — социал-утопические обличения и программы буржуазных демократов сороковых годов, главным образом французских — Кабе, Леру, Луи Блана и др.

[231] Кстати заметить еще факт. Для Белинского, собственно, был сделан в Петербурге одним ид приятелей перевод нескольких глав и важнейших мест из книги Фейербаха, и он мог, так сказать, осязательно познакомиться с процессом критики, опрокидывавшей его старые мистические и философские идолы. Нужно ли прибавлять, что Белинский был поражен и оглушен до того, что оставался совершенно нем перед нею и утерял способность предъявлять какие-либо вопросы от себя, чем всегда так отличался. (Прим, П. В. Анненкова.)

Известная книга Фейербаха (1804–1872) — „Сущность христианства“ (1841). Белинский впервые узнал о Фейербахе и других левогегельянцах (Штраусе, Бруно Бауэре) из письма В. П. Боткина к нему от 22 марта 1842 г. Однако Боткин подчеркивал в своем письме лишь атеистическую сторону их учения-отрицание средних веков „в сфере религии“ (см. Белинский, Письма, под редакцией Е. А. Ляцкого, т. II, стр. 418). В самом начале 1842 г. в Россию из-за границы вернулся Огарев, общавшийся с левогегельянцами. Он привез с собой „Сущность христианства“ и стал среди своих друзей горячим пропагандистом и истолкователем „освобождающей“ материалистической сущности философии Фейербаха (Огарев, по собственному признанию, даже собирался тогда ехать в Германию издавать журнал вместе с Фейербахом). Через Огарева с книгой Фейербаха познакомился Герцен, бывший тогда в Новгороде. Очевидно, через Огарева и Герцена узнали более подробно и обстоятельно о Фейербахе и его книге Кетчер, Боткин и Белинский. Возможно, что Кетчер, вскоре переехавший в Петербург, и перевел для Белинского важнейшие места из книги Фейербаха, о чем пишет Анненков. Об увлечении Белинского материализмом Фейербаха и „воюющим“ социализмом французской школы см. в „Дневнике писателя“ Ф. М. Достоевского (Ф. М. Достоевский, Полн. собр. худож. произведений, т. 11, М.-Л. 1929, стр. 9). Однако Анненков и здесь и ниже явно преувеличивает „ученичество“ Герцена и Белинского в философии. Самостоятельную, по своей сути материалистическую, критику Белинским системы Гегеля Герцен считал важнейшим завоеванием русского теоретического развития (Герцен, т. VII, стр. 237), а касательно увлечения, своего и друзей, Фейербахом, он писал: „…для них не нужно было, чтоб Фейербах разболтал тайну Гегелева учения, чтоб понять се“ (А. И. Герцен, Полн, собр. соч. и писем, под ред. М. Лемке, т. VI II, стр. 24).

[232] Свидетельство Анненкова требует уточнений. Полемизируя с рядом общественно-политических убеждений Герцена, осуждая его отдельные заграничные издания („О развитии революционный идей в России“, „Крещеная собственность“ и др.), Т. Н. Грановский писал, например, Герцену в письме 1849 г. (июль — август): „От прежнего романтизма (1846 года) я отделался… 1846 год прошел для меня мучительнее, чем для вас, но я вышел из него здоров. Слава богу. А внутренняя связь с тобою и Огаревым еще укрепилась. Если бы нам пришлось встретиться, мы, вероятно, не разошлись бы более в понятиях“ (ЛН, т. 62, стр. 94). Из содержания письма явствует, что Грановский имеет здесь в виду материалистические „понятия“.

[233] Белинский печатно отозвался о „Письмах об изучении природы“ в обзоре „Русская литература в 1845 году“ и в статье „Взгляд на русскую литературу 1846 года“. В письме Белинского к В. П. Боткину от 4 марта 1847 г. содержатся критические замечания о стиле „философских статей“ Герцена (Белинский, т. XII, стр. 348). В дневнике Герцена от 29 ноября 1844 г. имеется запись, являющаяся, очевидно, отзвуком нареканий на „Письма“ за их усложненную форму:

„Упрекают мои статьи в темноте, — несправедливо, они намеренно затемнены. — Грустно!“ (Герцен, т. II, стр. 390).

[234] Кудрявцев Петр Николаевич (1816–1858) — литератор, профессор всеобщей истории Московского университета, ученик Грановского, близкий приятель Боткина и Белинского. Печатал свои повести в журналах, в которых участвовал Белинский („Телескоп“, „Московский наблюдатель“, „Отечественные записки“, „Современник“) под псевдонимом: А. Н., А. Нестроев. Повесть Кудрявцева „Флейта“ была опубликована в № 1 „Московского наблюдателя“ за 1838 г., восторженный же отзыв Белинского о ней и авторе, на который ссылается Анненков, содержится в письме критика к Н. В. Станкевичу от 29 сентября — 8 октября 1839 г. (Белинский, т. XI, стр. 381, 383). Об отношении Белинского к П. Н. Кудрявцеву в то время, о котором пишет Анненков, см. письма критика к самому Кудрявцеву от 26 марта 1846 г. и особенно к В. П. Боткину от 4 марта 1847 г. (Белинский, т. XII, стр. 269–270, 347–348). Встреча Белинского с Кудрявцевым, описанная Анненковым, состоялась в первой половине апреля 1845 г. (см, Ю. О к с м а н, Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского, М. 1958, стр. 401, 403).

[235] В издании „Литературных воспоминаний“ 1928 г. сокращенное обозначение Анненковым фамилии берлинского „критика“ Белинского: „г. С-в“ расшифровано, как „г. Сазонов“, очевидно Николай. Однако Н. Сазонов не был „учеником и поклонником Шеллинга“, не мог он быть в это время и в Берлине. Кого имеет в виду Анненков, расшифровать не удалось.

[236] Роман Герцена „Кто виноват?“ был опубликован в „Отечественных записках“ в кн. 12 за 1845 г, и в кн. 4 за 1846 г» Анненков верно подметил, что восхищение Белинского произведением Герцена возрастало «по мере развития повести» (см. Белинский, т. XII, стр. 252, 261–262, 271–272). Характеристику писательского таланта Герцена и его романа «Кто виноват?» Белинский дал уже в обзоре «Русская литература в 1845 году», а затем в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года».

[237] Анненков имеет в виду повесть «Доктор Крупов», опубликованную в № 9 «Современника» за 1847 г. под названием «Из сочинения доктора Крупова» и с вступлением от «сочинителя», озаглавленным: «О душевных болезнях вообще и об эпидемическом развитии оных в особенности».

[238] Об общественной важности беллетристических произведений Белинский заговорил уже с конца тридцатых годов и неоднократно возвращался к этой мысли в дальнейшем, развивая ее (см., например, его статьи: «Полное собрание сочинений А. Марлинского», 1840; Вступление к «Физиологии Петербурга», 1844; «Опыт истории; русской литературы» А. Никитенко, 1845; «Взгляд на русскую литературу 1847 года» и др.). В разные периоды своего развития Белинский вкладывал в понятие «беллетристика» различное идейно-эстетическое содержание, углубляя и уточняя его. В произведениях Герцена, в повестях Григоровича, особенно в «Антоне Горемыке» (см., например, спор Белинского с Боткиным по поводу этой повести в письме от 2–6 декабря 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 444–445) его привлекал в первую очередь антикрепостнический пафос.

[239] Белинский получил от Некрасова рукопись «Бедных людей» Достоевского около первого июня 1845 г. (см. Ю. О к с м а н, Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского, М. 1958, стр. 407) и тогда же сделал попытку ввести молодого писателя в тесный круг своих друзей — Панаева, Некрасова, Анненкова, Н. Тютчева и др. (см. записку Белинского к Достоевскому — Белинский, т. XII, стр. 251). В рецензии на роман Жорж Занд «Мельник», опубликованной в № 1 «Отечественных записок» за 1846 г., Белинский писал, имея в виду Ф. М. Достоевского, «Бедные люди» которого должны были появиться в «Петербургском сборнике» Н. А. Некрасова: «…наступающий год, — мы знаем это наверное, — должен сильно возбудить внимание публики одним новым литературным именем, которому, кажется, суждено играть в нашей литературе одну из таких ролей, какие даются слишком немногим…» {Белинский, т. IX, стр. 407).

[240] Во время вторичного моего отсутствия из России, в 1846 году, почти такое же настроение охватило Белинского, как рассказывали мне, и с рукописью «Обыкновенная история» И. А Гончарова — другим художественным романом. Он с первого же раза предсказал обоим авторам большую литературную будущность, что было не трудно, но он еще предсказал, что потребуется им много усилий и много времени, прежде чем они наживут себе творческие идеи, достойные их таланта. (Прим. П. В. Анненкова.)

[241] Этот факт подтверждается и воспоминаниями самого Ф. М. Достоевского (Ф. М. Достоевский, Полн. собр. худож. произведений, т. 12, М. — Л. 1929, стр. 298).

[242] Далее в журнальном тексте шла фраза: «Роман и был действительно обведен почетной каймой в альманахе». Перепечатывая «Замечательное десятилетие», Анненков снял эту фразу, но в письме к М. М. Стасюлевичу от 19/7 апреля 1880 г. все же писал, что «сам видел первые экземпляры Сборника с рамками» (Стасюлевич, стр. 384). См. в связи с этим протест Ф. М. Достоевского в его письме к Суворину от 14 мая 1880 г. (Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, М. 1959, стр. 143).

[243] Литературные и тем более идейные взаимоотношения Белинского и молодого Достоевского были куда более сложны, чем они представлены здесь Анненковым. Судя по данным, характеризующим умонастроение Достоевского в сороковых годах, у нас нет оснований утверждать так категорично, что «довольно долгое время взгляды и созерцание» Белинского и Достоевского «были одинаковы».

[244] Статья Белинского «Петербург и Москва» была опубликована в первой части «Физиологии Петербурга». Главный предмет нападок Белинского в этой статье — «романтики» и «доморощенные политики», а эти определения в 1844–1845 гг. критик относил в первую очередь к славянофилам.

[245] «Тарантас. Путевые впечатления. Сочинение графа В. А. Соллогуба» с выразительными иллюстрациями художника-любителя Г. Г. Гагарина появился отдельной книгой в начале 1845 г. Белинский отозвался на книгу рецензией («Отечественные записки», 1845, № 4) и статьей-памфлетом («Отечественные записки», 1845, № 6),

Следует отметить, что Анненков удивительно точен и прозорлив в этой главке своих воспоминаний. Благодаря ему мы действительно различаем здесь «за слышимой речью» Белинского другой, «потаенный» его голос. Белинский не только обнажает реакционную суть славянофильской доктрины, но и обличает поползновения «образованных» славянофилов «украсить» ее всякого рода обрывками модных тогда в Европе социал-утопических учений на манер «христианского социализма» и т. д. Воспоминания Анненкова проливают свет и на другой вопрос. Вынося споры «партии» в печать, заостряя, в первую очередь, внимание на идеалистической философской основе славянофильского учения, которая, в сущности, роднила со славянофилами и либералов-западников, Белинский тем самым как бы предварял в своей статье те споры по вопросам социализма и материалистических убеждений, которые вспыхнут через год в Соколове и разведут в разные стороны с их прежними друзьями Белинского, Герцена и Огарева.

[246] «Философия откровения» Шеллинга действительно оказала влияние на некоторых «учеников» Грановского и вчерашних друзей Белинского, например П. Н. Кудрявцева. Характерно, что в письме к последнему от 26 марта 1846 г. Белинский предупреждал его от «сифилитического влияния шеллингианизма, пиэтистицизма» И проч. (Белинский, т, ХП, стр. 269). О «католически-демократическом» учении Бюше, которое «плохо выдерживает историческую проверку», Анненков писал в своих «Парижских письмах», печатавшихся в «Современнике», см., например, письмо IX (Анненков и его друзья, стр. 355–356).

Он имел в виду преимущественно новую систему Шеллинга (философия откровения), а после нее учение Бюше о католическом социализме и другие (Примечание П.В. Анненкова).

[247] Имеется в виду полемика западников во главе с Грановским и Кавелиным со славянофилами в годы правительственной реакции, когда даже и верноподданническое фрондерство славянофилов считалось подозрительным и повлекло за собой временные аресты без каких-либо последствий К. Аксакова, Ю. Самарина и др. Произвол царских властей, беснование цензуры вызывали недовольство даже у сторонников официальной народности, близких к славянофилам, например, у М. Погодина (см. А. В. Никитенко, Дневник, М. 1955, т. I, стр. 350, 352). Это недовольство по временам проявлялось и в славянофильской печати, в частности в «Московском сборнике», а затем в славянофильском периодическом органе «Русская беседа», выходившем под редакцией публициста А. И. Кошелева, сторонника отмены крепостного права.

«Московский литературный и ученый сборник» стал выходить с 1847 г., и тогда же его «ученый» раздел, составлявшийся преимущественно из статей и публикаций, посвященных истории России и славянства, привлек — внимание Белинского. Издание и редактирование этого сборника вели А. Хомяков, И. Киреевский и К. Аксаков, участвовали в нем Ю. Самарин, М. Погодин, С. Соловьев и др. Особый интерес в общественных кругах вызвал «Московский сборник» 1852 г. с материалами о Гоголе, запрещенный правительством по выходе. «Синбирский сборник» (1845) вышел однажды и прекратился со смертью его составителя (см. следующее прим.). В годы, называемые Анненковым, выходил и ряд других сборников, в которых западники печатались вместе со славянофилами (см., например, «Московский сборник» 1852 г., составленный из публичных лекций, прочитанных в 1851 г. Т. Грановским, С. Соловьевым, С. Шевыревым и др.).

[248] Валуев Дмитрий Александрович (1820–1845) — историк славянофильского направления. Его статья о местничестве, вызвавшая одобрение Грановского и Белинского, напечатана в изданном им же «Симбирском сборнике». Анненков хорошо знал молодого Валуева и, живя в 1849–1850 гг. в Симбирске, участвовал в разборе его бумаг.

[249] Здесь и ниже Анненков преувеличивает значение и влияние «славянской» партии. Белинский потому и считал возможным изменить с середины сороковых годов характер полемики со славянофилами, что они, по его мнению, «не имеют важного значения вне литературного, книжного мира» (Белинский, т. X, стр. 90). Славянофилы действительно «победили подозрительность» официальных кругов, но не своими «народными идеалами», как пишет Анненков, а тем, что, с обострением классовой борьбы в период реформы 1861 г., их фрондерство, их елейные речи об устройстве народного быта оказались призрачными, а махровая реакционность — фактом вполне очевидным. Многие из славянофилов стали в дальнейшем чиновниками-русификаторами, вроде Ю. Самарина, другие — рьяными помещиками, предпринимателями или же неофициальными слугами в защиту самодержавия и православия на поприще журналистики, наподобие И. Аксакова. В 1876 г. Салтыков-Щедрин писал тому же Анненкову в связи со смертью Ю. Самарина: «Для меня всегда казалось загадочным, как это человек пишет антиправительственные брошюры, печатает их, и его оставляют фрондировать на покое. Не оттого ли это, что он на той же почве стоял, как и само правительство, и даже, пожалуй, похуже?» (Н. Щедрин, Полн. собр. соч., т. XVIII, стр. 357).

[250] Анненков цитирует высказывание Белинского с небольшими пропусками (ср. Белинский, т. X, стр. 28–29); во втором случае курсив принадлежит Анненкову. Будучи во многом не прав по поводу «перемены» позиции Белинского относительно славянофилов, Анненков вместе с тем очень точно очерчивает то новое, что появилось в его критических высказываниях, — обличение им «гуманических космополитов» и т. д. Белинский видел свою задачу в собирании тех сил, которые так или иначе боролись против крепостного права. Кроме широко известных фактов, в этом смысле чрезвычайно показательно пристальное внимание Белинского и к «Сельскому чтению», издававшемуся В. Ф. Одоевским и А. П. Заблоцким, и к очеркам из народного быта Даля и др., и к статьями работам, проясняющим ход русской истории. Слова Анненкова о «ропоте редакции», то есть Некрасова или Панаева, на статью Белинского, открывшую «Современник», не подтверждаются, Возможно, что этот «ропот» Анненков слышал от Боткина.

[251] Речь идет о столкновении переводчика А. И. Кронеберга с редактором «Отечественных записок» А. Краевским (см. воспоминания Н. Н. Тютчева «Мое знакомство с В. Г. Белинским»; Б е л и н с к и й, Письма, под ред. Е. Ляцкого, т. III, стр. 446–447).

Привожу анекдот из этих проявлений самоосуждения и самообличения, к которым он был склонен, но в которых был также всегда и искренен. Один из журнальных редакторов того времени, напечатав в своем издании переводный роман и заплатив за него условленную сумму переводчику, почел себя вправе выпустить перевод отдельной книжкой и в свою пользу. Но он напал на энергичного человека, который, после бесплодных протестаций, решился повести дело серьезно и, пожалуй, дойти до судебных инстанций, какие тогда существовали. Редактор принужден был уступить и возвратить переводчику его собственность. Выслушав рассказ, Белинский молча принялся шарить по углам комнаты, добыл там свою палку и, подавая ее рассказчику, прибавил: «Учите меня, авось и я пойму, как должно беречь свое добро». Но выучиться этому он не мог, не перестав быть Белинским. (Прим. П. В. Анненкова.)

[252] Белинский перестал сотрудничать в «Отечественных записках» с апреля 1846 г. Последней статьей его в этом журнале была одиннадцатая (заключительная) статья «О сочинениях Пушкина», представленная критиком в журнал в апреле месяце, но напечатанная Краевским лишь в № 10 «Отечественных записок» за 1846 г.

[253] Майков Валерьян Николаевич (1823–1847) — публицист и литературный критик. По своим общественно-политическим взглядам — один из ранних буржуазных радикалов на русской почве. в своих философских воззрениях — сторонник позитивной философии; Конта, пытавшийся материалистически истолковать ее и применить при; анализе русских общественных и литературных явлений. Белинский полемизировал с В. Майковым в ряде своих статей, но высоко оценивал его дарование (см. о разности взглядов Белинского и В. Майкова в статье Б. Бурсова «Плеханов и Белинский» — ЛН, т. 55, стр. 114). — Милютин Владимир Алексеевич (1826–1855) — профессор, экономист буржуазно-просветительского направления. Сотрудничал в «Отечественных записках» и «Современнике» (см. положительный отзыв о нем Белинского в письме к В. П. Боткину от 4–8 ноября 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 408). Из статей Милютина наиболее известны: «Пролетарии и пауперизм в Англии и во Франции» («Отечественные записки», 1847, No№ 1, 2, 3, 4); «Мальтус и его противники» («Современник», 1847, No№ 8 и 9).

Вместе с В.Н. Майковым был еще и другой замечательный молодой человек, В.А. Милютин, тоже рано погибший. Они оба могут считаться последними отпрысками замечательного десятилетия и составляют уже переход к литературному периоду 1850–1860 годов. (Примечание П.В. Анненкова.)

[254] Речь идет о предполагавшемся издании Белинским альманаха «Левиафан». В числе материалов, собранных критиком для этого издания, были: «Доктор Крупов» и «Сорока-воровка» Герцена, «Обыкновенная история» Гончарова, «Из записок артиста» М. С. Щепкина, повесть «Без рассвета» П. Кудрявцева, статьи Кавелина, Соловьева и др. В дальнейшем эти материалы печатались в «Современнике».

[255] Мысль о приобретении журнала возникла у Некрасова и Панаева летом 1846 г., когда они гостили в казанском имении их приятеля — Г. М. Толстого. Средства на аренду и ведение журнала дали И. И. Панаев, Наталья Александровна Герцен и др. Издание преобразованного журнала легло на плечи Некрасова и Панаева, Белинский определял его дух и направление. В числе участников нового журнала, выходившего с 1 января 1847 г., были объявлены лучшие литературные и научные силы того времени, в том числе и московские друзья Белинского — Герцен, Грановский, Кавелин, Е. Корш, Кетчер и др. Неизвестно, по каким причинам в числе участников не были названы ни Анненков, ни Боткин (см. историю возникновения преобразованного «Современника» в «Воспоминаниях» А. Я. Панаевой- Головачевой, Гослитиздат, М. 1956, стр. 152–162).

[256] Анненков почти дословно приводит здесь «доводы» Грановского, Кетчера, Кавелина и др., которыми они оправдывали свое нежелание порвать с журналом Краевского, Так, они ссылались на ущемление прав и положения Белинского в новом журнале. Белинский отводил это обвинение. Двойственная позиция московских «друзей-врагов» в этом вопросе вызывала его осуждение (см., например, его письма к В. П. Боткину от 4–8 ноября 1847 г. и К. Д. Кавелину от 22 ноября 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 405–421, 431).

[257] Анненков здесь не точен. В своем ответном письме Белинскому из Парижа он сообщал 25 марта 1847 г.: «Герцен сейчас приехал и уже наполнил Париж грохотом желудочного своего смеха. Я очень ему рад» (цитируется письмо, опубликованное по тексту собрания Пыпина Е. Ляцким в III т. «Писем» Белинского, стр. 368).

[258] О впечатлениях Анненкова от жизни в Париже в 1846–1847 гг. см. его «Парижские письма» (Анненков и его друзья, стр. 248–369). Они печатались тогда же в «Современнике» (No№ 1–6, 9, 11, 12 за 1847 г. и № 1 за 1848 г.) и в качестве живой информации о духовной жизни Парижа накануне революции 1848 г. внимательно читались в кругу Белинского. Критик ссылается на «Парижские письма» Анненкова и в своей переписке (см. Белинский, т. XII, стр. 340, 448).

Вопреки утверждениям Анненкова, приближение революции 1848 г. предчувствовалось многими. Об этом писали Маркс и Энгельс, на близость революции возлагали надежды французские демократы — Жорж Занд, Леру, Луи Блан, тот же Клод Корбон (1808–1891), резчик по дереву, республиканец, о котором упоминает здесь Анненков. О повсеместном нарастании революции, не исключая и России, говорил и писал М. Бакунин (см. его письмо к редактору «La Reforme» в середине января 1845 г. — А. Корнилов, Годы странствий Михаила Бакунина, Л.-М. 1925, стр. 295–299).

[259] Сазонов Николай Иванович (1815–1862) — участник университетского кружка Герцена и Огарева, случайно, как и Кетчер, не арестованный вместе с ними. Человек безусловно одаренный и широко образованный, Сазонов не нашел себе дела ни в России, ни за границей. С конца тридцатых годов он поселился в Париже и окунулся в европейскую политическую жизнь, примыкая к наиболее «модным» течениям буржуазной демократии. В 1846–1848 гг., то есть в период, описываемый Анненковым, Михаил Бакунин и Николай Сазонов были видными представителями русской революционно настроенной интеллигенции в Париже, связанными с тайными республиканскими обществами и имевшими обширные знакомства в международной революционной среде. См. о Сазонове более подробно в «Былом и думах» Герцена, ч. седьмая, гл. «Н. И. Сазонов»; «Из литературного наследства Н. И. Сазонова» в публикации Б. Козьмина (ЛН, т. 41–42, стр. 178–252). Анненков встречался с Сазоновым, будучи за границей, но относились они друг к другу с плохо скрываемой неприязнью, и это не могло не сказаться на том, что писал Анненков о Сазонове в воспоминаниях, в письмах и даже в такой работе, как «Идеалисты тридцатых годов».

[260] Головин Иван Гаврилович (1816–1890) — эмигрант, издал за границей несколько компилятивных трудов по политической экономии и истории: «О сущности денег» и «Дух политической экономии», «Рассуждение о Петре Великом», а в конце 1845 г. книгу «Россия при Николае I». Недовольство царя, очевидно, возбудил самый факт литературной деятельности русского за границей. Люди, подобные Головину, не имели ничего общего с революционной эмиграцией, начало которой положили декабристы, а затем Бакунин, Герцен, Огарев и др.

[261] Всего забавнее, что он и сам считал себя важным преступником, боялся выдачи своей персоны дипломатическим путем и побежал объясняться с министром Дюшателем, который, выслушав его опасения, засмеялся и заметил: «Какой вздор! Живите спокойно, делайте что хотите, да уж если вам нужен непременно совет, то вот мой — не очень вмешивайтесь в польские дела» (рассказ Головина). (Прим. П.В, Анненкова.)

[262] К. Чуковский привел в свое время веские данные в обоснование того, что «степным помещиком», давшим Анненкову рекомендательное письмо к Марксу, был Григорий Михайлович Толстой (1808–1871), тот самый Толстой, приятель Панаева и Некрасова, который летом 1846 г. высказал благое намерение помочь им в приобретении «Современника», богатый казанский помещик, либерал, любитель театра и литературы. Рекомендательная записка Григория Толстого к К. Марксу об Анненкове, найденная в архиве, укрепила догадки. Разбирая библиотеку П. Лаврова, которому Энгельс передал часть книг на русском языке из библиотеки К. Маркса, некто С. ан — ский (псевдоним раскрыть не удалось) обнаружил в ней томик, заключавший в себе «Замечательное десятилетие» Анненкова, напечатанное в 1880 г. в «Вестнике Европы», в кн. 1–5. Статьи Анненкова были переплетены вместе со статьями Пыпина о Белинском. Судя по подчеркиваниям и заметкам на полях, Маркс внимательно читал гл. XXV–XXXI воспоминаний Анненкова. В разделе о «степном помещике» К. Маркс подчеркнул в тексте слова: «он уверил Маркса» и сбоку приписал по-французски: «С'est un mensonge! II n'a dit rien de la sorte. II m'a dit au contraire qu'il retour-nerait chez lui pour Ie plus grand bien de ses propres paysans! II avait meme la naTvete de m'inviter d'aller avec luib' (С. ан-ский, К характеристике Маркса, „Русская Мысль“, 1903, № 8, стр. 63).

Судя по тому, что мы знаем сейчас о Г. Толстом из разысканий (см. К. Чуковский, Григорий Толстой и Некрасов, ЛН, т. 49–50, стр. 365–396), из воспоминаний (см. А. Я. Панаева-Головачева, Воспоминания, М. 1956, стр. 151–155; С. Т. Аксаков, История моего знакомства с Гоголем — Гоголь в воспоминаниях, стр. 117), Анненков в известной мере шаржирует его облик. В письме к Марксу от 2 октября 1846 г. он иначе отзывался о Г. М. Толстом („наш честный, простой, прямой Толстой…“). И все же он. очевидно, располагал какими-то фактами насчет благого, но не выполненного Толстым намерения — продать свои имения. В письме Ф. Энгельса из Парижа от 16 сентября 1846 г. имеются, например, такие строки: „… наш Толстой, навравший нам, что он хочет продать в России свои имения“ (Соч., т. XXI, М. 1929, стр. 34). В письме Анненкова к Марксу из Парижа от 8 мая 1846 г. читаем: „Я только что получил известие, что Толстой принял решение продать все имения, которые ему принадлежат в России. Не

„Это ложь! Он ничего подобного не говорил. Он, напротив, сказал мне, что вернется к себе для наибольшего блага своих собственных крестьян! Он даже имел наивность пригласить меня ехать с ним!“ трудно догадаться, с какой целью“ (см. Д. Рязанов, Очерки по истории марксизма, М. 1928, т. II, стр. 92).

[263] Анненков выехал из Петербурга за границу 8 января 1846 г., останавливался в Берлине, встречался с П. Н. Кудрявцевым, рассказывал ему о Белинском (см. Белинский, т. XII, стр. 269), а затем проездом в Париж, очевидно в марте этого же года, познакомился в Брюсселе с К. Марксом и ф. Энгельсом. Возможно, что Анненков присутствовал на одном из заседаний возглавленного Марксом с начала 1846 г. Брюссельского коммунистического корреспондентского комитета. 30 марта на заседании этого комитета в присутствии Вейтлинга Маркс и Энгельс выступили с резкой критикой его „уравнительного“ коммунизма (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2-е, т. 2, стр. 628). В первой половине апреля Анненков был уже в Париже и в письме от 8 мая осведомлял Маркса о своей парижской жизни.

[264] Маркс и Энгельс приехали в Париж в начале марта 1848 г., имея поручение от Союза коммунистов образовать в Париже Центральный комитет Союза. Маркс ведет в Париже борьбу с мелкобуржуазными демократами (Гервег, М. Бакунин), предлагавшими создать воору- женный легион из немецких эмигрантов и с помощью его произвести в Германии революцию. Маркс и Энгельс осуждают эту авантюру (впоследствии так называемая „Баденская экспедиция“ с Гервегом во главе) и в начале апреля 1848 г. покидают Париж и отправляются в Германию с целью принять непосредственное участие в нараставшей революции.

[265] Книга Прудона — „Systаme des contradictions, ou Philosophic de la misere“, Vol. 1–2, Paris, 1846 („Система экономических Противоречий, или Философия нищеты“, тт. 1–2, Париж, 1846), вызвавшая живой интерес в передовых русских кругах. 8 ноября 1846 г. Анненков уже писал об этой книге в первом из своих „Парижских писем“ („Современник“, 1847, № 1), восхищаясь „железной стойкостью автора посреди партий“, его нападками на утопический социализм и его стремлением отыскать „закон, по которому богатства развиваются правильно и сами собой“. На письмо Анненкова сразу же откликнулся В. Боткин. 26 ноября он писал Анненкову: „Ваши несколько слов показывают мне всю дельность этой книги, и слава автору, что он вышел из юношеских декламации социальной школы и взглянул на дело прямо и твердо… Дело не в том только, чтобы нападать на то, что есть, а отыскать, почему это есть, словом, отыскать законы, действующие в мире промышленном“ (Анненков и его друзья, стр. 525).

1 ноября за разъяснением сути книги Прудона Анненков обратился к Марксу, и тот ответил ему обширным письмом (от 28 декабря 1846 г. из Брюсселя), содержащим блестящий анализ книги и краткое изложение воззрений самого Маркса на те вопросы общественного развития, которых касался Прудон. Сколь неглубоко понял Анненков Маркса, доказывает не только второе его письмо к Марксу от 2 июня, 1846 г., но и то, что он писал о Прудоне в своих „Парижских письмах“ после получения письма Маркса (см. письмо IX от 23 декабря 1847 г. — Анненков и его друзья, стр. 356), и то, как он извратил мысль Маркса в том отрывке из его письма, который приведен в воспоминаниях в переводе самого Анненкова. За время с мая 1846 по декабрь 1847 г. известны 6 писем Анненкова к Марксу (от 8 мая, 2 июня, 2 октября, 1 ноября 1846 г., от 6 января и 8 декабря 1847 г.) и два письма Маркса к нему (от 28 декабря 1846 г. и от 9 декабря 1847 г.) (см. переписку Анненкова и Маркса в сб. „Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями“, М. 1951, стр. 9-24; остальные письма Анненкова к Марксу см. Д. Рязанов, Очерки по истории марксизма, М. 1928, т. II, стр. 91–92, 93, 94, 98, 99).

[266] Прочитав этот отрывок, К. Маркс подчеркнул слова от „той сантиментальности“ до „Фурье“ и сбоку приписал: „J'ai ecrit tout a fait Ie contraire de ce qu'il me fait dire sur Fourier! C'est Fourier qui Ie premier a persifle 1'idealisation de la petite bourgeoisie“' (С. А н — с к и и, К характеристике Маркса, „Русская мысль, 1903, № 8, стр. 63).

„Я писал совершенно обратное тому, что он мне приписывает относительно Фурье! Именно Фурье первый осмеял идеализацию мелкой буржуазии“.

Более точный перевод этого абзаца из письма Маркса таков: „Но сам г. Прудон разве не создает себе странных иллюзий, противопоставляя свою сентиментальность мелкого буржуа, — я имею в виду его декламации о домашнем очаге, о супружеской любви и все его банальности, — социалистической сентиментальности, которая у Фурье, например, гораздо более глубока, чем претенциозные пошлости нашего доброго г. Прудона“ („Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями“, М. 1951, стр. 20).

[267] Маркс имеет в виду или свою незаконченную работу-„Критика политики и политической экономии“, или, скорее всего, „Нищету философии“.

[268] Речь идет о книге „С того берега“ (1847–1850), произведении, глубоко выстраданном Герценом и отражавшем один из важнейших моментов его духовной драмы — „краха буржуазных иллюзий в социализме“. Анненков хорошо знал историю возникновения этой книги, отдельные ее главы он, вероятно, слышал в чтении самого Герцена; главу „После грозы“ он вез из Парижа в рукописи для передачи „московским друзьям“. Но уже и тогда в письме от 6 сентября 1848 г… Герцен считал необходимым предупредить друзей, чтоб они „были осторожны, слушая повествования Анненкова>. Он стал на какую-то странную точку безразличной и маленькой справедливости, которая не допускает до него большую истину“ (А. И. Г е р ц е н, Полн. собр. соч. и писем, под ред. Лемке, т. V, стр. 235).

[269] Цикл „Письма из Avenue Marigny“ был опубликован в „Современнике“ (No№ 10 и 11 за 1847 г.). Несмотря на сравнительно „веселый“ и грациозный тон повествования, в письмах уже содержалась резкая критика буржуазии, ее растлевающего влияния на общественные нравы, на искусство, критика, проникнутая горячим сочувствием революционного демократа к тяжелому положению трудящихся. Это и вызвало в России полемику вокруг писем Герцена — сочувственную поддержку их Белинским, несогласие с их содержанием таких либералов, как Боткин, Е. Корш и даже Грановский. — „Драма“ Феликса Пиа, которую анализировал Герцен в третьем письме, высказывая свое сочувствие к Парижу, „за цензом стоящему“, — „Парижский ветошник“.

[270] Свое несогласие с Герценом В. П. Боткин высказал еще до появления в печати „Писем из Avenue Marigny“ (в письме к Анненкову от 14 мая 1847 г.): „Я читал его письмо к Щепкину с большим огорчением. Он такого вздору наговорил! Bourgeois, видите, виноват в том, что на театрах играются гривуазные водевили“ (Анненков и его друзья, стр. 540). Письмо Герцена к М. С. Щепкину, считавшееся утраченным, недавно найдено и напечатано (ЛН, т. 61, стр. 208–212, публикация Л. Ланского). Оно написано Герценом вскоре по приезде в Париж (датировано 23/11 апреля 1847 г.) и проливает свет на историю создания „Писем из Avenue Marigny“. Упоминается в этом письме и Анненков в своей обычной роли: он поддакивал Герцену, когда тот выходил из театра, „подавленный грустию“. Лукаво вел полемику с Герценом и В. П. Боткин. В недавно опубликованном письме к Герцену от 16 сентября 1848 г. из Москвы он, например, писал: „Ты напрасно причисляешь меня к партизанам bourgeoisie; никогда я им не был, и ничто так не противно мне, как дух и нравственность буржуазии. Я очень хорошо понимал нападения социалистов на буржуазию, но вне социализма эти нападения мне казались несостоятельны… Мне казалось, что ты нападал на нее вне социализма“ (ЛН, т. 62, стр. 46). А между тем в письме к Анненкову, больше чем за год до этого, от 19 июля 1847 г., тот же Боткин писал: „…как же не защищать ее, то есть буржуазию, когда наши друзья со слов социалистов представляют эту буржуазию чем-то вроде гнусного, отвратительного, губительного чудовища, пожирающего все прекрасное и благородное в человечестве?“ (Анненков и его друзья, стр. 542).

[271] Я не придираюсь к его манере смотреть на вещи (франц.).

[272] Письмо (конец его утрачен) опубликовано в сб. Анненков и его друзья, стр. 550–554. Анненков приводит середину письма с незначительными отклонениями.

[273] Анненков имеет в виду книгу „С того берега“, в частности статьи „Россия“ и „Письмо русского к Маццини“, включенные автором в первое ее издание (1850).

[274] Увлечение потоком развернувшейся перед ним жизни отражалось и на планах писательской его деятельности. Он начал повесть из французской революции 89 года с русским деятелем посреди ее и не усомнился послать рассказ в „Современник“. Позднее Панаев говорил мне в Петербурге: „Герцен с ума сошел, посылает нам картины французской революции, точно она у нас дело признанное и позабытое“. Повесть, разумеется, не попала в печать, а явилась за границей в особом сборнике. (Прим. Л. В. Анненкова“)

Речь идет о повести „Долг прежде всего“. В начале 1848 г. Герцен отослал „первый отдел“ этой повести в „Современник“, о чем и писал друзьям 30 января в письме из Рима (А. И. Г е р цен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. Лемке, т. V, стр. 180). Но повесть в журнале не появилась. В переработанном и сокращенном виде она была издана впервые самим Герценом в 1854 г. в составе сборника „Прерванные рассказы“. Ранняя и наиболее полная редакция этой повести долгое время считалась утраченной, но недавно была найдена в одном из фондов архива Герцена (ЛЯ, т. 61, стр. 32–88).

[275] Товянский Андрей (1799–1878) — реакционер, мистик, развивавший идеи о мессианском призвании Польши. В начале сороковых годов, в момент наибольшего пессимизма и отчаяния, под влияние его мессианских идей подпал и великий польский поэт Адам Мицкевич (1798–1855), некоторое время считавшийся „наместником“ Товянского в Париже. В 1842 г., будучи в Париже, Анненков посещал лекции Мицкевича о славянских литературах, не свободные от влияния „товянщины“. Революционная часть польской эмиграции всегда относилась к „товянщине“ отрицательно.

[276] Анненков говорит здесь в недоброжелательном тоне о деятельности Польского демократического товарищества во главе с центральным комитетом (так называемой „Централизацией“), образовавшегося незадолго до революции 1848 г. и сыгравшего важную роль в освободительном движении того времени.

[277] Имеется в виду статья М. Бакунина „Die Reaction in Deutschland“ („Реакция в Германии“), опубликованная в начале октября 1842 г. в органе левых гегельянцев „Deutsche Jahrbdcher fur Wissenschaft und Kunst“ („Немецкие ежегодники науки и искусства“) под псевдонимом „Jules Elysard“. Бакунин обличал немецкую реакцию и говорил о повсеместном нарастании революции в Европе, в том числе и в России. В этой статье, на что и намекает Анненков, уже содержалась крылатая фраза, истолкованная впоследствии Бакуниным в анархистском духе: „Страсть к разрушению есть вместе с тем созидающая страсть“. Статья восхитила русских друзей Бакунина. Еще не зная, кто ее автор, Герцен записал в своем дневнике в январе 1843 г.: „Это громкий, открытый, торжественный возглас демократической партии, пол. ный сил, твердый обладанием симпатий в настоящем и всего мира в будущем“ (Герцен, т. II, стр. 256–257). Белинский узнал об этой статье от Боткина, гостившего у него в Петербурге, и тогда же, несмотря на длительную размолвку с Бакуниным, они отправили ему с оказией приветственные письма, „…дорога, на которую он вышел теперь, — писал Белинский о Бакунине, — должна привести его ко всяческому возрождению“ (Белинский, т. XII, стр. 114),

[278] Здесь и ниже Анненков в недоброжелательном тоне говорит об утопических освободительных планах Бакунина (о которых Анненков был хорошо осведомлен, тесно общаясь с Бакуниным в 1846–1848 гг. в Брюсселе и Париже) — разрушении Российской и Австрийской империй и создании на их основе „славной вольной славянской федерации“, которая, по его мнению, являлась „единственным исходом для России, Украины, Польши и вообще всех славянских народов“ (письмо М. Бакунина к Герцену и Огареву от 15/3 октября 1861 г., опубликованное полностью в книге „Письма М. А. Бакунина к А.И. Герцену и Н.П. Огареву“, под ред. М. П. Драгоманова, Женева, 1896, стр. 75–76).

[279] М. Бакунин произнес на банкете 29 ноября 1847 г. „свою известную речь“, в которой говорил не только о Польше, но и, главным образом, о революционном подъеме в России, переоценивая в своем увлечении силы и возможности освободительного движения того времени (см. М. А. Бакунин, Собр. соч. и писем, М. 1935, т. III, стр. 270–279).

[280] См. об этом в главе „Бакунин и польское дело“ в „Былом и думах“ Герцена.

[281] Мысленные ограничения значений произносимых слов (франц.)

[282] Лелевель Иоахим (1786–1861) — профессор-историк, общественный деятель, один из видных вождей демократического крыла в польском освободительном движении. После подавления революции 1830 г. эмигрировал из Варшавы в Париж, стал во главе Польского национального комитета, но в 1833 г. был изгнан из Франции и поселился надолго в Брюсселе, где с ним, очевидно в 1846 г., и встречался Анненков.

[283] Польский вопрос волновал уже декабристов, и вообще „в русском мире“ имел более богатую и сложную историю, чем это представлялось Анненкову, человеку, вначале скептически, а затем и прямо недоброжелательно относившемуся к польскому освободительному движению. В 1859–1863 гг. Анненков, как и подавляющее большинство либералов, был сторонником политики царизма в польском вопросе.

[284] Маркс занимается здесь тем же суетным делом, что и раньше (нем,)

[285] Письмо М. Бакунина, помеченное 28 декабря 1847 г., было адресовано не вообще „к друзьям“, а именно к „любезному Анненкову“. Оно напечатано полностью после его смерти в сб. Анненков и его друзья, стр. 620–622. Цитируя отрывок из письма, Анненков изменяет в нем отдельные слова и выражения, опускает фразу с упоминанием Сазонова, а также все обращенное к нему лично („Вот вам моя исповедь, Анненков“ и др.). Курсив принадлежит Анненкову.

[286] Имеется в виду многолетняя борьба К. Маркса с анархизмом и раскольнической деятельностью М. Бакунина в I Интернационале, закончившаяся исключением Бакунина из членов Интернационала на Гаагском конгрессе за основание Альянса и личную недобросовестность.

[287] Гервег Георг (1817–1875) — немецкий поэт и политический деятель, мелкобуржуазный демократ. Первая книга стихов „Песни живого“ (1841) принесла ему широкую известность не только в революционно настроенных кругах немецкого общества, но и в среде международной демократии. Гервег был связан с К. Марксом и А. Руге, К. Фогтом и Л. Фейербахом, со многими видными деятелями французского и польского освободительного движения; из русских его хорошо знали Сазонов, Бакунин, Огарев, Тургенев. Анненков в Париже часто встречался с Гервегом у Тургенева и в доме Герцена.

О драме в семейной жизни Герцена, причиной которой был Гервег, о его взаимоотношениях с Герценом и Натальей Александровной, см. последние главы пятой части „Былого и дум“, а также, как необходимое фактическое дополнение и известную поправку к рассказу Герцена, его письма к Георгу и Эмме Гервегам (1848–1850) в публикации и с комментариями Л. Р. Ланского и обзор, составленный им же: „Письма Н. А. Герцен к Гервегам“ (ЛН, т. 64, стр. 9-318). Работая над воспоминаниями, Анненков знал о существовании тогда не напечатанной пятой части „Былого и дум“, но сам ее не читал. Очевидно, он слышал пересказ ее содержания от Тургенева, познакомившегося с этой частью в рукописи. Знал Анненков и о существовании интимных писем Н. А. Герцен к Гервегу, хранившихся после смерти поэта у Эммы Гервег, но содержание их было ему неизвестно.

[288] Имеется в виду одно из примечаний к „Легенде о Костюшке“ французского историка и публициста Мишле, в котором он пытается объяснить истоки ошеломившей его талантливости Герцена, когда он познакомился с книгой последнего „О развитии революционных идей в России“.

[289] Речь идет о Марии Федоровне Корш (сестре Е. Ф. Корша), московской приятельнице Герценов, путешествовавшей с ними за границу. Она действительно являлась связующим звеном между Герценами и их московскими друзьями, но ее роль в этой связи была подчас далека от „элегии“ (см., например, обзор ее переписки с Герценами в публикации Н. П. Анциферова в ЛН, т. 63, стр. 430–441).

[290] Анненков едва ли точно передает здесь суть мысли Герценов. В дневнике Натальи Александровны, относящемся по времени к разладу в кругу друзей (конец 1846 г. — начало 1847 г.), встречается, например, такая запись: „Иногда в бедности есть столько жестокости, гордости, столько неумолимого, как будто в отмщение (но кому в отмщение?) за то, что другие имеют больше средств…“ (Герцен, т. IX, стр. 274). В таком же духе высказывался неоднократно и сам Герцен, именуя — подобное чувство „аристократизмом бедности“.

А „гордость“ бедности отнюдь не одно и то же, что „демократическая зависть“.

[291] Имеется в виду ходатайство В. А. Жуковского в 1837 г. о возвращении Герцена из вятской ссылки. Жуковский познакомился с Герценом в Вятке, сопровождая наследника, впоследствии царя Александра II, в его путешествии по России. В 1846 г. Жуковский дал благожелательный отзыв о Герцене Л. Дубельту и тем способствовал снятию с Герцена полицейского надзора. Это и позволило Герцену беспрепятственно уехать за границу.

[292] Герцен именовал это впоследствии „цензурой нравов“, которой особенно любил предаваться Н. X. Кетчер (см. в „Былом и думах“ главу о нем). „Цензура Кетчера“ возмущала и Белинского.

[293] Анненков повторяет слова „москвичей“ по поводу дурного влияния Огарева на Герцена во всех случаях, когда линия общественного и личного поведения последнего шла вразрез с либеральными упованиями „друзей“. И. С. Тургенев писал, например, Герцену 3 декабря 1862 г., выражая мнение либеральных кругов: „Колокол“ гораздо менее читается с тех пор, как в нем стал первенствовать Огарев», эта фраза стала в России тем, что в Англии называется «a truism» («Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену» Женева, 1892, стр. 176). Отзвуки этих пересудов встречаются и в эпистолярном наследстве и в мемуарной литературе, но в своем большинстве они не имеют ничего общего с истиной.

[294] Так в сознании либерала-постепеновца отразились реальные факты критики Герцена революционерами-демократами шестидесятых годов (Н. Г. Чернышевским, А. А. Серно-Соловьевичем и др.) за колебания и отступления к либерализму в период крестьянской реформы 1861 г.

[295] В этой части воспоминаний Анненковым верно подмечены некоторые важные черты в духовном облике Н. А. Герцен — ее внутреннее изящество, отвращение к мещанским добродетелям, ее возвышенно-романтические порывы к жизни, выходящей за пределы семейного очага. Вместе с этим Анненков говорит много несправедливого по адресу Н. А. Герцен, например приписывая ей «диффамацию» прежних друзей, якобы подозрительное отношение к устоям семейной жизни и т. д. О действительных идеалах общественной и семейной жизни в заграничный период, об отношении к прежним друзьям, об умонастроениях Н. А. в период до и после поражения революции 1848 г., то есть как раз в тот момент, который описывает Анненков, см. чрезвычайно важные новые материалы: «План автобиографии», составленный Н. А., ее «Записки», относящиеся к событиям 1848 г., ее письма к Т. Грановскому, Т, Астраковой, М. К. Рейхель и др. {ЛН, т. 63, стр. 355-. 392).

[296] «Записки — „Былое и думы“.

[297] Имеется в виду издание „Полярной звезды“ (1855), начатое Герценом вскоре после создания им в Лондоне Вольной русской типографии (1853).

[298] О женитьбе Боткина на Арманс Рульяр см. также рассказ Герцена под названием „Эпизод из 1844 года“, примыкающий к четвертой части „Былого и дум“. Факты, описанные Герценом, относятся к 1843 г.

[299] „Письма об Испании“ В. П. Боткина печатались в 1847 г. в „Современнике“ и вышли отдельным изданием в 1857 г.

[300] В таких уголках жило много немецких ученых, приезжавших в Париж доканчивать свои работы, а из русских в это время там находился Н. Г. Фролов, переводивший „Космос“ Гумбольдта, и П. Н. Кудрявцев, дописывавший диссертацию „Судьбы Италии“. (Прим. П. В. Анненкова.)

[301] О тяжелом состоянии Белинского, только что вернувшегося с еще более расстроенным здоровьем из путешествия на юг вместе с М. С. Щепкиным, Боткин сообщал Анненкову в первом же своем письме по возвращении в Россию — 20 ноября 1846 г. из Петербурга — и в нем же высказал мысль, что Белинскому нужна такая „поездка, где он забыл бы свое положение и себя“ (Анненков и его друзья, стр. 523). Вскоре после этого, когда выяснилась необходимость для Белинского ехать на целебные воды и встал вопрос о средствах, Боткин сразу же стал собирать их и написал письмо Тургеневу и Анненкову, приглашая их принять участие в подписке. Очевидно, это письмо, до нас не дошедшее, и имеет здесь в виду Анненков. Он сразу же ответил Боткину согласием не только денежно помочь Белинскому, но и провести с ним время в Силезии, отказавшись от путешествия в Грецию и Константинополь. Боткин переслал это письмо Белинскому, и оно растрогало его чрезвычайно (см. письмо Белинского к Анненкову от 1/13 марта 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 341–342).

[302] Белинский выехал из Петербурга 5/17 мая 1847 г. Встреча его с Тургеневым в Штеттине не состоялась. Белинский нашел Тургенева в Берлине (см. письма Белинского к М. В. Белинской от 10/22 мая 1847 г. из Берлина и от 24 мая/5 июня того же года из Зальцбрунна — Белинский, т. XII, стр. 362–369).

[303] В письме к жене от 24 мая/5 июня 1847 г. Белинский писал: „Анненков приедет к нам в Зальцбрунн 10 июня/29 мая. Мы получили от него письмо. Июня 4-го он выезжает из Парижа“. Судя по письму Белинского от 16/28 нюня 1847 г., Анненков приехал в Зальцбрунн вечером 29 мая/10 июня и пробыл там с Белинским весь курс его лечения по 3/15 июля 1847 г. (Белинский, т. XII, стр. 368, 372).

[304] О состоянии здоровья Белинского Анненков, очевидно, сообщал друзьям в Париж. Н. А. Герцен писала Т. А. Астраковой в двадцатых числах июня 1847 г.: „Анненков уехал к Белинскому и пишет, что нашел его в отчаянном положении, обещает притащить его сюда, я буду ужасно рада им, теперь мы что-то сиротливо здесь живем“ (ЛН, т, 64, стр. 519–520). Об этом же, только со ссылкой на письмо Фролова, писал Астраковым и Герцен (ЛН, т. 64, стр. 518).

[305] В издании 1880 г. И. С. Тургенев впервые в печати дал точную датировку рассказа „Бурмистр“: „Зальцбрунн, в Силезии. июль 1847 г.“. Там же Тургенев закончил и рассказ „Контора“, Об успехе первых рассказов Тургенева из „Записок охотника“ см. в письме Н. А. Некрасова к В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу и П. В. Анненкову в Зальцбрунн от 24 июня 1847 г. (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, Гослитиздат, 1952, т. 10, стр. 70–71).

[306] Тургенев действительно побывал в Лондоне и снова съехался с Белинским и Анненковым уже в Париже (см. письма Белинского к жене от 7/19 июля и от 3–4 августа н. ст. 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 380, 388).

[307] Мы все должны пойти в ученье к вам (франц.),

[308] См. об этом в статье М. П. Алексеева „Мировое значение „Записок охотника“ („Записки охотника“ И. С. Тургенева. 1852–1952. Сборник статей и материалов, Орел, 1955).

[309] Речь идет, очевидно, об отлучках Тургенева в Куртавнель (усадьба Виардо). С Жорж Занд Тургенев сблизился значительно позднее (см. его „Несколько слов о Жорж Санд“ — Тургенев, т. 11, стр. 266–268). В письмах Тургенева 1847–1848 гг. встречаются указания на частые встречи с Анненковым в Париже.

[310] И. С. Тургенев действительно много сделал для „Современника“ с момента его возникновения и до конца пятидесятых годов, будучи не только одним из основных авторов этого журнала, но и как критик, как публицист, как собиратель литературных сил. Из „исторических и критических“ заметок Тургенева в первых номерах „Современника“ известны: рецензия „Генерал-поручик Паткуль. Трагедия в пяти действиях“. Соч. Н. Кукольника“, „Письмо из Берлина“ и „Современные заметки“ (I–IV); „затеяны“ были статья о немецкой литературе и статья под названием „Славянофильство и реализм“.

[311] Имеются в виду такие выступления Тургенева, как „По поводу „Отцов и детей“ (1868–1869), предисловие к собранию романов в издании 1880 г.

[312] Сам Тургенев главную причину своего ареста и ссылки в деревню видел в другом — в появлении в 1852 г. в отдельном издании проникнутых антикрепостническим духом „Записок охотника“ (ч. 1 и II). Он писал 8 марта 1869 г. поэту К. Случевскому: „В 1852 году за напечатание статьи о Гоголе (в сущности, за „Записки охотника“) отправлен на жительство в деревню, где прожил два года… („Первое собрание писем И. С. Тургенева“, СПб. 1884, стр. 155–156), Цензурные материалы, относящиеся к первому отдельному изданию „Записок охотника“, подтверждают догадку Тургенева (см. в книге Ю. Г. Оксмана „От „Капитанской дочки“ А. С. Пушкина к „Запискам охотника“ И. С. Тургенева“, Саратов, 1959).

[313] По поводу своей статьи о книге Гоголя „Выбранный места из переписки с друзьями“ Белинский писал Боткину 28 февраля 1847 г.: „Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи. Ты говоришь, что статья „написана без довольной обдуманности и несколько сплеча, тогда <как> за дело надо было взяться с тонкостью“… Эффект этой книги был таков, что Никитенко, ее пропустивший, вычеркнул у меня часть выписок из книги, да еще дрожал и за то, что оставил в моей статье. Моего он и цензора вычеркнули целую треть, а в статье обдуманной помарка слова — важное дело“ (Белинский, т. XII, стр. 339–340).

[314] Примечание Н. X. Кетчера-„Сочинения В. Белинского“, ч. 11, М. 1861, стр. 115. Рецензия Белинского на третью часть воспоминаний Ф. Булгарина действительно была кем-то изуродована, и ее журнальный текст резко отличался от рукописного. Однако мысль Анненкова о какой-то „терпимости“ Белинского по отношению к его прежним врагам не подтверждается фактами.

[315] Белинский познакомился с книгой левогегельянца Макса Штирнера „Единственный и его достояние“, очевидно, еще в Петербурге (она была напечатана в России, но в начале 1846 г. запрещена цензурным комитетом). В письме к Боткину от 17 февраля 1847 г. Белинский спрашивал: „Прочел ли ты книгу Макса Штирнера?“ (Белинский, т. XII, стр. 332). Не исключена возможность, что и чтение этой книги, являвшейся апологией буржуазного индивидуализма, и разговоры о ней с Анненковым и Тургеневым, знавшим Макса Штирнера лично, натолкнули Белинского на тот ход мыслей, который воспроизводится ниже в воспоминаниях. Характерно и то, что, вскрывая реакционную сущность идей, развиваемых Штирнером, Белинский трактует интересующую его проблему в духе не только „разумного эгоизма“ (Л. Фейербах), но и общественной солидарности, идеи, характерной для революционно-социалистических учений того времени. Трактовку этой проблемы, показывающую подход Белинского не к альтруизму, как думал Анненков, а к материалистическому пониманию истории, Белинский подчинял главной задаче своей эпохи — „пробуждению в народе чувства человеческого достоинства“, осознанию им своих коренных интересов, о чем и писал в известном письме к Гоголю.

[316] Отзыв Белинского о „Сикстинской мадонне“, оспаривавшего мнение „романтиков, особенно Жуковского“, см. в его письме 1847 г. к Боткину из Дрездена (Белинский, т. XII, стр. 384), а также в статье „Взгляд на русскую литературу 1847 года“ (там же, т. X, стр. 308–309).

Может быть, под влиянием вышеизложенных мыслей Белинский и получил представление о „Сикстинской мадонне“, которую потом видел в Дрездене, как об ультрааристократическом типе. Он перевел ее божественное спокойствие, так опоэтизированное у нас В. А. Жуковским, на простое определение, по которому в лице ее выражается равнодушие к страданиям и нуждам низменного нашего мира или, другими словами, полное отсутствие альтруистических чувств. (Прим. П. В. Анненков)

[317] Об этом „движении“ Белинский с оказией писал Анненкову по своем возвращении из-за границы в Россию (см. его письма от 1-10 декабря 1847 г. и от 15 февраля 1848 г.). В последнем письме он сообщал: „Дело об освобождении крестьян идет, а вперед не подвигается“ (Белинский, т. XII, стр. 436–439, 468).

[318] В этой части воспоминаний Анненков явно искажает облик Белинского. „Революционера и агитатора“ видели в нем не его враги, а в первую очередь его друзья и последователи — Герцен, Огарев, лучшие из петрашевцев, а за ними Чернышевский, Добролюбов и все молодое поколение революционеров-разночинцев. Герцен справедливо называл Белинского „самой революционной натурой николаевского времени“ („Былое и думы“, гл. „Н. И. Сазонов“). Иначе воспринимали Белинского его „друзья“ либералы при жизни и тем более после смерти критика. Так, К. Д. Кавелин, собираясь писать о Белинском, сообщал 5 сентября 1848 г. Грановскому: „Это будет документом для будущей биографии нашего друга и благородного мученика либерализма в России“ (ЛН, т. 67, стр. 597). В таком же духе характеризует Белинского и Анненков.

[319] Как бы презрительно ни отзывалась потом критика о всем запасе мелких наблюдений, едких воспоминаний, горького опыта, накопившихся у нас в течение многих лет молчания и терпения и открывших наконец исход для себя под видом единственно нужного и возможного искусства, все-таки должно сказать, что эта литература обличений как выражение обиженного личного или народного чувства имеет еще смысл, которого ни один историк нашего общества не пропустит без внимания. (Прим. П. В. Анненкова.)

[320] Письмо Гоголя по поводу статьи Белинского о „Выбранных местах из переписки с друзьями“ (появилась во второй книге „Современника“ за 1847 г.) было переслано критику из Петербурга и попало в Зальцбрунн одновременно с письмом Гоголя к Анненкову, адресованным в Париж (его постоянный адрес в то время). Этим и объясняется тот факт, что Анненков говорит о письме Гоголя, присланном Белинскому якобы через него, в то время как критик в своем ответе сообщает, что это письмо „переслал“ ему N (очевидно, Н.Я.Прокопович, через приятеля Белинского Н. Н. Тютчева — см. письмо последнего к Белинскому от 22 июня 1847 г. в сб. „В. Г. Белинский и его корреспонденты“, 1948, стр. 278). Ответное письмо Белинского точно помечено: „15 июля н. с., Зальцбрунн“. Это был день их отъезда из Зальцбрунна в Париж через Дрезден и Франкфурт на Майне, намеченный заранее, о чем Белинский уведомлял жену в письме от 25 июня/7 июля 1847 г. (Белинский, т. XI I, стр. 377). Анненков сообщает, что Белинский оставил копию с готового текста письма к Гоголю для себя. Ее-то, по всей вероятности, он и читал в кругу Герцена по приезде в Париж, а не „черновое своего пись-ма“, как пишет далее Анненков (см. о Белинском в Париже у Герцена в „Былом и думах“ в гл. XXV и LXI, а также в ЛН, т. 61, стр. 88).

[321] Письмо Белинского ошеломило Гоголя. Сохранилось три варианта его ответного письма к критику. Гоголь сетовал на „ожесточение“ Белинского в письме к Анненкову из Остенде от 12 августа 1847 г. (Гоголь, т. XIII, стр. 362–364) и все же признал: „Бог весть, может быть, и в ваших словах есть часть правды“ (Гоголь, т. XIII, стр. 360), Весть о переписке Белинского с Гоголем, очевидно, через Анненкова вскоре дошла и до Москвы. Уже в письме от 24–25 августа 1847 г., являвшемся прямым ответом на сообщение Анненкова о состоянии духа Белинского, о его и Анненкова переписке с Гоголем, Боткин писал: „Бог знает, как любопытно прочесть письмо Белинского к Гоголю и ответ его, равно и письмо Гоголя к вам“ (Анненков и его друзья, стр. 548).

[322] О заграничных впечатлениях Белинского см. в его письмах к жене и к Боткину (Белинский, т. XII, стр. 362–398).

[323] Анненков цитирует письмо Боткина с существенными пропусками (оно напечатано полностью в книге Анненков и его друзья, стр. 541–545, так как являлось одновременно и письмом к Анненкову). Это как раз то самое письмо, в котором Боткин наиболее откровенно защищает буржуазию от социалистической критики Белинского и Герцена. Письмо Боткина является ответом на письмо к нему Белинского из Дрездена от 7/19 июля 1847 г., в котором была и приписка Анненкова (Белинский, т. XII, стр. 383–385).

Книга Луи Блана — „История десяти лет“, изданная в 1841 г., в начале сороковых годов на время увлекла Белинского и сыграла известную роль в его духовном развитии, но в 1847 г., прочитав ее заново, Белинский обнаружил в ней антиисторизм, риторику и всякого рода натяжки, хотя по-прежнему отмечал, что „основной взгляд на буржуази Луи Блана не совсем неоснователен“ (Белинский, т. XII, стр. 449).

[324] К польскому вопросу Белинский всегда относился только с гуманной точки зрения, находя, что жертвы истории и собственных грехов могут возбуждать глубокое сострадание, как вообще и все угасшие национальности прежних эпох. — Политической стороны польского вопроса он никогда не касался и постоянно обходил его с равнодушием. (Прим. П. В. Анненкова.)

[325] Об отъезде из Парижа см. письмо Белинского к жене от 22 сентября н. ст. 1847 г. (Белинский, т. XII, стр. 397–398).

[326] Вольная цитата из письма Белинского к Анненкову из Берлина от 29 сентября н. ст. 1847 г., в котором он описывает свои дорожные приключения (Белинский, т. XII, стр. 398–403).

[327] Имеется в виду Щепкин Дмитрий Михайлович (1817–1857), старший сын Михаила Семеновича, математик, филолог, приятель Белинского; жил тогда в Берлине, увлекаясь египтологией. Белинский пробыл у Щепкина неделю и через Штеттин и Кронштадт возвратился в Петербург 24 сентября 1847 г.

МОЛОДОСТЬ И. С. ТУРГЕНЕВА

1840–1856

Настоящие воспоминания задуманы и создавались вскоре после смерти И. С. Тургенева, последовавшей 3 сентября 1883 г. Этим объясняется форма воспоминаний (вступление напоминает некролог) и особенно тон „умиротворения“ на тех страницах, где идет речь об общественно-политическом значении творчества Тургенева. В данной работе Анненков почти совсем не касается той острой идейной борьбы в критике за и против произведений молодого Тургенева, которая была ему хорошо известна и о которой он вкратце писал в „Замечательном десятилетии“.

В последний раз Анненков виделся с Тургеневым в Париже в начале мая 1883 г. (см. Стасюлевич, стр. 415). Смерть писателя застала его в Киеве. По-видимому, в это время и возникла у Анненкова мысль написать воспоминание-очерк о Тургеневе за сорок лет, в течение которых он так близко знал писателя. Анненков разобрал имевшуюся в его распоряжении переписку Тургенева, которая должна была составить фактическую основу воспоминаний, но вскоре убедился, имея в виду себя, что „серьезной корреспонденции с русскими друзьями покойник предавался редко. Он гораздо более говорил с ними по душе, чем писал искренно“ (Стасюлевич, стр. 419).

Вскоре после похорон Тургенева, в октябре 1883 г., проездом в Берлин Анненков виделся в Петербурге с М. Стасюлевичем и договорился о печатании воспоминаний. Однако задача оказалась более трудной, чем предполагалось вначале. 24 октября 1883 г. Анненков уже писал Стасюлевичу: „Переписка Тургенева, разобранная мною еще на месте, напоминает некоторые обстоятельства его жизни — это ее единственная заслуга, — но света на его личность проливает мало… Придется шарить в собственных воспоминаниях и в них искать настоящего ключа к его образу мыслей“ (Стасюлевич, стр. 419). И естественно, что воспоминания распались на части, а написание их растянулось на ряд лет.

Уже с первых шагов работы над „Молодостью И. С. Тургенева“ Анненков испытывал острый недостаток в фактических материалах. Кроме переписки и соответствующих глав из „Замечательного десятилетия“, он использовал свои статьи о Тургеневе, в частности „О мысли в произведениях изящной словесности“ (1855), привлек для работы библиографическую роспись сочинений Тургенева, появившуюся в ноябрьской книжке „Исторического вестника“ за 1883 г., воспоминания Н. В. Берга и Е. М. Гаршина, напечатанные там же, воспоминания о семье И. С. Тургенева В. Н. Житовой, бывшие у него в рукописи (цитируются) — и все же не избежал множества фактических ошибок.

Тревожил мемуариста и самый характер повествования. Посылая воспоминания в печать, Анненков выражал опасение, не будут ли они приняты за „диффамацию“, так как он имел намерение написать о поведении Тургенева в молодости „совершенно откровенно“ (Стасюлевич, стр. 423, 425).

При жизни автора „Молодость И. С. Тургенева“ напечатана однажды в „Вестнике Европы“, 1884, № 2. В настоящем издании печатается по тексту „Вестника Европы“ с устранением замеченных опечаток и с теми незначительными поправками, которые намеревался сделать сам Анненков. 12 апреля 1884 г. он писал М. Стасюлевичу, что Валерьян Майков „утонул не в Парголове“, как у него было сказано, „а близ Ропши. Поправка небольшая, но не знаю, можно ли будет ее сделать. Также следовало бы поместить, как опечатку, франц. слово „point“ — вместо „pointe“, как следовало бы в том месте, где говорится об эпиграммах Тургенева“ (Стасюлевич, стр. 429).

[328] В только что изданной переписке Густава Флобера с Ж. Занд („Nouvelle Revue“, dec. 1883) очень часто упоминается имя Тургенева; еще в 1866 году Г. Флобер писал: Позавчера и вчера я обедал с Тургеневым. Этот человек обладает таким изобразительным даром, даже в разговоре, что он нарисовал портрет Ж. Занд, облокотившейся на балкон замка м-м Виардо в Розе. Под башней был ров, во рву лодка, и Тургенев, сидя на скамье этой лодки, глядел на вас снизу вверх. Заходящее солнце играло на ваших черных волосах (франц.). В другом месте он восклицает: Я говорил вам, что Тургенев нанес мне визит? Как бы вы полюбили его (франц.). (Прим. П. В. Анненкова.)

[329] Анненков встретился с И. С. Тургеневым в конце 1840 г. в Берлине, о чем он писал в заключении гл. XII „Замечательного десятилетия“. Но познакомились они значительно позднее, очевидно в 1843 г. в Петербурге, когда Тургенев, сблизившийся к этому времени с Белинским, стал часто бывать у критика, в обществе Некрасова, И. И. Панаева, Н. Н. Тютчева, на встречах по субботам у А. А. Комарова. В конце тридцатых — начале сороковых годов Анненков имел довольно смутное представление о людях, в кругу которых вращался молодой Тургенев за границей (о Н. В. Станкевиче, М. Бакунине, Т. Грановском и др.), и действительно передает здесь лишь „слухи“, которые до него могли тогда доходить. В дальнейшем от Белинского и Грановского, от самого Тургенева и наконец из материалов, собранных для издания „Переписки“ и составления биографии Н. В. Станкевича, он узнал много нового о жизни и духовных увлечениях Тургенева тех лет, о чем и упоминал в биографическом очерке „Н. В. Станкевич“ (1857).

[330] Белинский познакомился с Тургеневым в феврале 1843 г. (см. Белинский, т. XII, стр. 139), но слышал о нем и знал его произведения, подписываемые „Т. Л.“, значительно раньше. См., например, его письмо к В. П. Боткину от начала июля 1842 г. (т а м же, стр. 111). Через Белинского Тургенев познакомился и с Герценом, но не в 1840 г., как пишет Анненков, а, по-видимому, в начале 1844 г., и не в Петербурге, а в Москве, когда жил там в феврале — апреле этого года. Отзыв Герцена э молодом Тургеневе, который Анненков передает здесь довольно точно, содержится в письме Герцена из Москвы к Кетчеру от 1/13 марта 1844 г. [А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. Лемке, т. III,тр. 386).

[331] Неточно: рецензия Тургенева на упомянутую книгу А. Н. Муравьева появилась в 1836 г. в августовской книжке „Журнала министерства народного просвещения“, а „фантастическая драма з пятистопных ямбах“ „Стено“ была в 1836 г. у П. А. Плетнева лишь на рассмотрении. Напечатаны же были в 1838 г. в „Современнике“ стихотворения „Вечер“, „К Венере Медицейской“.

[332] В „Отечественных записках“ первой половины сороковых годов за подписью „Т. Л.“ были напечатаны „Старый помещик“, „Нева“, „Человек, каких много“ и др. И. И. Панаев вспоминал впоследствии: „Тургенев начал свое литературное поприще элегиями и поэмами, которые всем нам тогда очень нравились, не исключая и Белинского“ И. И. Панаев, Литературные воспоминания, М. 1950, стр. 250).

[333] В первой книге „Современника“ под редакцией Некрасова и Панаева (1847) Тургенев напечатал цикл стихов „Деревня“; в письме к Белинскому из Парижа от 26/14 ноября 1847 г. он уже сообщал, увлеченный прозой и драматургией: „Закаюсь писать стихи“ (Тургенев, т. 12, стр. 45).

[334] Поэма „Параша. Рассказ в стихах“ живо заинтересовала Белинского, и он не раз говорил о ней и в печати и в письмах.

[335] Белинский в статье „Русская литература в 1845 году“ писал о поэме Тургенева „Разговор“, что она „написана удивительными стихами… исполнена мысли; но вообще в ней слишком заметно влияние Лермонтова…“ (Белинский, т. IX, стр. 390–391). Стихи и особенно поэмы Тургенева — „Параша“, „Разговор“, „Помещик“ — вызвали „горячую оппозицию“ не только московской, но и петербургской ретроградной журналистики. О поэмах Тургенева, в частности о „Разговоре“, отрицательно отозвались П. А. Плетнев в „Современнике“, К. С. Аксаков — во второй книжке „Москвитянина“ за 1845 г., а затем в „Московском сборнике на 1847 год“, Сенковский — в „Библиотеке для чтения“, С. Шевырев — неоднократно в „Москвитянине“ в 1846 и 1848 гг.

[336] Нападки ретроградной критики на Тургенева, вопреки мнению Анненкова, не прекратились и с появлением рассказов из „Записок охотника“ (см. к примеру озлобленную статью С. Шевырева в первой книжке „Москвитянина“ за 1848 г., в которой Тургенев, в ряду других писателей „натуральной школы“, объявлялся „копиистом“, не имеющим поэтического призвания).

Рассказ „Хорь и Калиныч“ появился в первой книжке обновленного „Современника“ за 1847 г. в отделе „Смесь“. Тургенев писал, П. В. Анненкову 4 декабря 1880 г.: „В начале моей карьеры успех „Хоря и Калиныча“ породил „Записки охотника“ (И. С. Тургенев, Собр. соч., изд-во „Правда“, т. 11, стр. 357).

[337] Тургенев определился на службу в середине 1843 г., а в начале 1845 г. берет отпуск, из которого уже не возвращается в министерство. О службе Тургенева см. статью Ю. Г. Оксмана „И. С. Тургенев на службе в министерстве внутренних дел“ (Учен. зап. СГУ, т. LVI, стр. 172–183). Официальные документы см. в комментариях к „Сочинениям И. С. Тургенева“, т. XII, 1933, стр. 692–697.

[338] Рецензия Тургенева на драму С. А. Гедеонова появилась в № 8 „Отечественных записок“ за 1846 г. и довольно объективно оценивала это выспренно-романтическое произведение.

[339] О кружках того времени Тургенев писал не однажды. В „Гамлете Щигровского уезда“ (1849) в уста героя — провинциального Гамлета — Тургенев, в соответствии с логикой этого характера, вложил осуждение кружковых отношений. В „Рудине“ же он дал поэтические страницы о кружке Покорского.

[340] Цитируются воспоминания В. Н. Житовой, напечатанные Стасюлевичем в „Вестнике Европы“, 1884, № 11, по ходатайству Анненкова. Эти воспоминания подтверждают биографическую основу рассказа „Муму“.

[341] Имеется в виду так называемый „лишний человек“, ставший, благодаря Тургеневу, нарицательным именем в пятидесятых — шестидесятых годах. Родовые черты этого типа — духовную раздвоенность, безволие, идейную бесхарактерность, свойственные дворянскому либерализму, — Тургенев обрисовал в „Дневнике лишнего человека“, напечатанном в № 4 „Отечественных записок“ за 1850 г. Сам писатель считал, что „Дневник“ — „хорошая вещь“ (Собр. соч., изд-во „Правда“, т. 11, стр. 87), однако его друзья, критики-либералы — А. В.Дружинин, П. В. Анненков — отнеслись к „Дневнику“ иначе. Дружинин, например, писал в № 5 „Современника“ за 1850 г., что эта повесть принадлежит „к самым слабым произведениям автора „Записок охотника“ (отд. VI, стр. 50). Анненков же в развернутом обзоре повестей Тургенева „О мысли в произведениях изящной словесности“ (перепечатан в отд. II Воспоминаний и критических очерков под названием „И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой“) вообще не упомянул это произведение.

[342] Имеются в виду ходкие тогда эпиграммы Тургенева на Дружинина, Кетчера, Никитенко, Анненкова и др.

[343] „Первая любовь“ посвящена Анненкову, напечатана в „Библиотеке для чтения“, 1860, № 3. Эта повесть особенно дорога была Тургеневу в силу ее автобиографической основы (см. „Воспоминания о Тургеневе“ Н. А. Островской в „Тургеневском сборнике“, 1915).

[344] В сцене, которую описывает здесь Анненков, участвуют: Григорьев Аполлон Александрович (1822–1864) — поэт, литературный критик славянофильского направления; Случевский Константин Константинович (1837–1904) — поэт, сторонник „чистого“ искусства, впоследствии редактор „Всемирной иллюстрации“, а затем „Правительственного вестника“. Информировал Тургенева об отношении русских студентов в Гейдельберге к „Отцам и детям“. Этим и объясняется интересное письмо Тургенева к Случевскому от 14 апреля 1862 г“ по поводу романа „Отцы и дети“.

[345] Речь идет о начинающем тогда литераторе Константине Николаевиче Леонтьеве (1831–1891), с которым Тургенев познакомился в 1851 г. в Москве, заинтересовался его романом „Булавинский завод“ и пытался напечатать хотя бы его начало, но не смог по цензурным условиям (см. М. К. Клеман, Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева, М. — Л. 1934, стр. 60–62).

[346] Цензурное разрешение на отдельное издание „Записок охотника“ в двух частях (в этом издании впервые напечатан очерк „Два помещика“) было получено 6/18 марта 1852 г уже после ареста Тургенева, книга подверглась обследованию в цензурном ведомстве, а затем в середине августа последовала резолюция Николая I об отстранении от должности цензора В. В. Львова, разрешившего это издание (см. об этой истории в книге Ю. Г. Оксмана „От „Капитанской дочки“ А. С. Пушкина к „Запискам охотника“ И. С. Тургенева“, Саратов, 1959).

[347] В письме к Аксаковым от 6/18 июня 1852 г. Тургенев сообщал о своих встречах с историком И. Е. Забелиным: „Я в Москве много говорил с Забелиным, который мне очень понравился; светлый русский ум и живая ясность взгляда. Он возил меня по кремлевским древностям“ (Тургенев, т. 12, стр. 113).

[348] Неточно: Тургенев ездил в Германию в 1842 г.; он был в Париже и путешествовал по Франции вместе с В. П. Боткиным и Н. М. Сатиным в 1845 г.; в 1847 г. он выехал за границу в середине января.

[349] Тургенев продолжал участвовать в „Отечественных записках“ Краевского и после перехода „Современника“ к Некрасову и Панаеву; так, например, в первой книжке этого журнала за 1847 г. напечатаны его повесть „Бреттёр“ и рецензия на очередное издание произведений Казака Луганского. На страницах „Отечественных записок“ появлялись произведения Тургенева и в дальнейшем.

[350] В изданиях „Молодости И. С. Тургенева“ в 1909 и 1928 гг. 1846 год, проставленный Анненковым в журнальной публикации, переправлен на 1847. Едва ли это правильно. Из контекста ясно, что Анненков имеет здесь в виду не календарный, а, условно говоря, „литературный“ год, то есть период идейно-литературного подъема, отмеченный разновременным появлением тех произведений, которые он называет. Как известно, период этот сменили тяжелые годы правительственной реакции, на что и намекает Анненков в конце абзаца,

[351] Анненков имеет в виду зарисовки Тургеневым революционных событий 1848 г. во Франции — „Наши послали!“ (впервые напечатано в 1874 г.), „Человек в серых очках“ (впервые появилось в печати в 1880 г.). Анненков был в то время в Париже вместе с Тургеневым, Бакуниным и Герценом. Он хорошо знал о тесном общении Тургенева с русской и международной революционной эмиграцией, но посчитал „целесообразным“ и в данном случае представить писателя вне „социального движения“.

[352] Неточно: Тургенев был уже в России, когда занемогла его мать. Известие о ее безнадежном состоянии он получил в Петербурге в день ее смерти (см. М. К. К л е м а н, Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева, М.-Л. 1934, стр. 57).

[353] Здесь и в своей статье о Писемском Анненков несколько преувеличивает „терпимость“ Тургенева, И в 1852 и в 1853 гг. в переписке Тургенева встречаются довольно резкие отзывы о произведениях А. Ф. Писемского (см., например, его письмо к Некрасову от 28 октября 1852 г., письмо к Панаеву и Некрасову от 6/18 февраля 1853 г. — Тургенев, т. 12, стр. 124, 147).

[354] Л. Н. Толстой выслал „Детство“ в „Современник“ с письмом к редактору журнала 3 июля 1852 г. Произведение было напечатано в № 9 „Современника“ за 1852 г. под названием „История моего детства“. „Отрочество“ же создавалось им с ноября 1852 г. по январь 1854 г. и появилось в № 10 „Современника“ за 1854 г. Зимой 1855 г. Л. Н. Толстой приехал из Севастополя в Петербург и жил некоторое время у Тургенева (см. о его приезде „прямо с железной дороги к Тургеневу“ в письме Некрасова к Боткину от 24 ноября 1855 г.-Н. А. Н е к р а с о в, Полн. собр. соч. и писем, т. X, М. 1952, стр. 259).

[355] Речь идет о повести Л. Н. Толстого „Альберт“, напечатанной в августовской книжке „Современника“ за 1858 г. По свидетельству самого Толстого, в основу этой повести он положил „историю“ Скрипача Георгия Кизеветтера (см. записи в его дневнике: Полн. собр. соч., т. 47, стр. 109, 117, 121 и др.). Анненков явно субъективен в оценке этой повести.

[356] См. более подробно об этом эпизоде в настоящем издании, стр. 465–474. Письмо Л. Н. Толстого к Тургеневу с просьбой „забыть прошлое“ написано из Тулы 6 апреля 1878 г.

[357] Полемика в критике вокруг „Рудина“ сложнее, чем ее представляет Анненков. Н. Г. Чернышевский в своем замечании по поводу „Рудина“, содержащемся в его рецензии на книгу Готорна, — ее и подразумевает Анненков, — имел в первую очередь в виду „благоразумных советников“ писателя, которые иногда сбивали его с пути правды при обрисовке революционного типа русской жизни (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 449). В роли такого „благоразумного советника“ не раз выступал и П. В. Анненков.

ШЕСТЬ ЛЕТ ПЕРЕПИСКИ С И. С. ТУРГЕНЕВЫМ

1856–1862

По характеру повествования эта часть воспоминаний существенно отличается от „Молодости И. С. Тургенева“. Ее основу составляют письма писателя к Анненкову, а личные его воспоминания и соображения играют уже роль комментария, лишь объясняющего те события и обстоятельства, которых Тургенев касался в своей переписке. Само собой разумеется, что и отбор писем, и компановка их, и тем более пояснения к ним — все это связано с идейной позицией Анненкова, с его общей точкой зрения на деятельность и творчество Тургенева.

Анненков приступил к созданию этой части воспоминаний сразу же после окончания „Молодости И. С. Тургенева“. 4 июня 1884 г. он сообщал Стасюлевичу, что им уже „написана целая десть бумаги“, и спрашивал последнего: „Прилично ли по отношению к недавнему покойнику все то разоблачение, которое я произвожу над ним“ (Стасюлевич, стр. 431).

К новому году первая часть рукописи была готова. Анненков просил Стасюлевича проверить и уточнить некоторые факты, а главное, высказать свои соображения „о разоблачениях, касающихся Некрасова и Гончарова“.

„Не знаю, прав ли, но я остаюсь ею доволен, — писал Анненков о рукописи. — Никогда не писал я так откровенно и горячо. Если найдете, что слишком много сказано об истории его с Некрасовым, то ослабьте, а главное, умиротворите А. Н. Пыпина“. И дальше следовало весьма любопытное признание: „Нельзя же к остатку своей жизни — все играть в жмурки, как я делал — увы! до сих пор“ (там же, стр. 434)

В дальнейшем Анненков предоставил Пыпину „право даже изменять или поправлять ошибки и неверности статьи, а вычеркивать места и подавно“ (там же, стр. 437). И Пыпин воспользовался этим правом. Печатая „Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым“, он удалил из воспоминаний „кое-что“ в отношении Гончарова, по всей видимости, смягчил характеристику Некрасова и, очевидно, целиком опустил двусмысленный эпизод о петербургских пожарах 1862 г. (см. этот эпизод в изд. Стасюлевич, стр. 483–487).

Следующая работа Анненкова о Тургеневе „Из переписки с И. С. Тургеневым в 60-х годах“ написана была им в 1885–1886 гг. и опубли-кована в том же „Вестнике Европы“ за 1887 г., No№ 1 и 2. Но эта работа, по-своему ценная как свод писем Тургенева, по сути дела уже не является мемуаром и потому не включается в настоящее издание.

Воспоминания „Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым“ опубликованы в „Вестнике Европы“, 1885, No№ 3 и 4. В настоящем издании печатаются по журнальному тексту с устранением замеченных опечаток.

[358] Просим извинения у наших читателей за продолжительный перерыв в рассказе со времени появления первого нашего очерка „Молодость Тургенева“ в „Вестнике Европы“, 1884, февраль, 449 стр. Причина замедления заключалась в том, что накануне своей смерти Тургенев уполномочил меня письменно, в случае своей кончины, разобрать его переписку и взять из нее то, что мне будет пригодно, а после его смерти г-жа Полина Виардо, сделавшаяся законной наследницей всего оставшегося после него движимого имущества, изъявила готовность исполнить волю покойного немедленно, по была остановлена процессом, возникшим между нею и мужем единственной дочери покойного, по поводу того же самого наследства. Так как процесс уже решен ныне французскими судами в пользу г-жи Виардо, то надежда добавить мой труд весьма важными документами частной переписки Тургенева заставила меня снова приступить к делу, результатом чего и являются эти воспоминания. (Прим. П. В. Анненкова.)

[359] См. об этом в письмах Тургенева от 13 и 21 мая 1856 г. к Д. Я. Колбасину и в примечании к ним Е. Я. Колбасина („Первое собрание писем И. С. Тургенева“, СПб. 1884, стр. 17), а также в письме Анненкова к М. М. Стасюлевичу от 26 ноября 1883 г. (Стасюлевич, стр. 422).

[360] По недосмотру Анненков ошибочно датировал письмо Тургенева 1856 г. (в действительности оно относится к 16/28 января 1860 г. — см. М. К. К л е м а н, Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева, М.-Л. 1934, стр. 110) и на этом основании построил рассказ о поездке писателя в это время в Москву на свидание с редактором „Русского вестника“, хотя на самом деле такой поездки не было. Письмо Тургенева, как и многие подробности его поездки в Москву и взаимоотношений с Катковым и даже самый факт запоздания журнала с новым произведением писателя — все это относится к более позднему времени — к печатанию и появлению в „Русском вестнике“ романа Тургенева „Накануне“, то есть к декабрю 1859 — февралю 1860 г. (№ 1 „Русского вестника“ с романом „Накануне“ запоздал и появился лишь в начале февраля по ст. ст.).

[361] Анненков не точен в освещении полемики Каткова с „Современником“ по поводу „Фауста“. В действительности началом „распри“ был не „Фауст“, а „Призраки“, которые Тургенев обещал Каткову, но не исполнил обещания. Катков принял „Фауста“, появившегося в „Современнике“, за „Призраки“ и обвинил Тургенева в нарушении взятых на себя обязательств. Главная же причина выпада Каткова против Тургенева была в другом: по инициативе Тургенева перед отъездом его за границу было заключено „обязательное соглашение“ о том, что Д. В. Григорович, А. Н. Островский, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев с 1857 г. будут принимать в „Современнике“ „исключительное и постоянное участие“. Это „соглашение“ серьезно встревожило тогда не только Каткова, но и Дружинина, и Боткина, и Анненкова, печатавшегося уже в „Русском вестнике“.

[362] Тургенев возвратился к замыслу „Призраков“ лишь в 1861 г. Пообещав их в журнал „Время“, он писал Ф. М. Достоевскому: „Это именно те „Призраки“, из-за которых несколько лет тому назад поднялась у нас пря с Катковым“ (Тургенев, т. 12, стр. 335).

[363] Имеются в виду нарекания по адресу Тургенева за то, что в лице Дмитрия Рудина он якобы изобразил в карикатурном виде Михаила Бакунина, томившегося тогда в заключении в Шлиссельбургской крепости. Эти нарекания имели основание.

[364] Тургенев выехал за границу в двадцатых числах июля 1856 г., побывал в Берлине, в Париже, в двадцатых числах августа виделся с Герценом в Лондоне, рассказывал ему „много очень интересных вещей“ о России (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. Лемке, т. VII 1, стр. 330); в дальнейшем живет в Париже, поддерживая деятельную переписку с друзьями в России — Л. Н. Толстым, Боткиным, Аксаковым, с редакцией „Современника“ через И. Панаева. Очевидно, Анненков забыл за давностью лет обо всех этих фактах, как и о том, что сам же получил от Тургенева за это время ряд писем (см. письма Тургенева к нему в журнале „Наша старина“, 1914, No№ 11 и 12, и Тургенев, т. 12, стр. 273–275).

[365] Письмо Некрасова к Тургеневу и „циркуляр“, то есть обращение об издании альманаха, см.: Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, М. 1952, стр 361–362; т. XII, М. 1953, стр. 71–72. Предполагавшееся издание не состоялось.

[366] Я не мог доискаться в моих бумагах письма Тургенева о поездке его в Италию, а так как корреспонденция моя с ним вся сохранилась, то считаю письмо это так или иначе погибшим. Зима 1856/57 была чрезвычайно сурова на Западе, — дети ремесленников и других бедных людей замерзали в домах и в колыбелях своих. (Прим. П. В. Анненкова.)

[367] Речь идет о седьмом, дополнительном томе сочинений Пушкина в издании Анненкова, вышедшем в 1857 г.

[368] Для „Атенея“ — издания, предпринятого Е. Ф. Коршем после его разрыва с „Русским вестником“. (Прим. П. В, Анненкова.)

[369] В очерке „Поездка в Альбано и Фраскати“ (впервые напечатано в 1861 г.) Тургенев описал свою поездку в Италию в 1857 г. и встречу с А. А. Ивановым. Там же он говорит о своих впечатлениях от картины „Явление Христа народу“ и в связи с этим — о „брюлловском марлинизме“, то есть о внешнем, холодном романтизме, который „мог выразить все, да сказать ему было нечего“ (Тургенев, т. 10, стр. 344).

[370] Ольгу Александровну Тургеневу, с которой он недавно разорвал свои дружеские связи. Она вышла замуж, вскоре после того, за Сомова. (Прим. П. В. Анненкова.)

Имеется в виду книга „Николай Владимирович Станкевич“, М. 1857, включавшая переписку Станкевича и биографический очерк о нем Анненкова, а также его воспоминания „Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года“, печатавшиеся в 1857 г. в „Библиотеке для чтения“.

[371] Имеется в виду рассказ „Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн“, появившийся в № 9 „Coвременника“ за 1857 г.

[372] О семействе гр. Л. Н. Толстого Тургенев всегда отзывался восторженно, не исключая и времени его непродолжительной размолвки с ним, о чем речь еще впереди. Сестру гр. Толстого, по мужу тоже Толстую, он называл умной, понимающей все кругом себя и обнаруживающей свое понимание только при случае. О брате Толстого, молодом человеке, умершем в чахотке в 1860 году за границей в Гиере, он говорил не иначе, как с умилением. Не помню впечатления, произведенного на меня слабым произведением Л. Н. Толстого, да и кто бы мог сохранить память о неудачных произведениях после позднейших образцовых созданий его и после колоссальной эпопеи его „Война и мир“. (Прим., П. В, Анненкова.)

[373] Это издание включало и „Рудина“. См. об этом издании в письме Анненкова к Стасюлевичу от 26 ноября 1883 г. (Стасюлевич, стр. 422).

[374] Как пал Карфаген, так падет Брюллов (лат.)

[375] Тургенев придавал этой повести важное общественное значение. Он писал Толстому 8 апреля 1858 г.: „Я знаю, Вы недовольны моей последней повестью, и не Вы одни, многие из моих хороших приятелей ее не хвалят… а между тем я писал ее очень горячо, чуть не со слезами…“ (Тургенев, т. 12, стр. 299). В письме к Некрасову от 18/30 января 1858 г., узнав о его мнении о повести из письма Анненкова, о котором идет речь в воспоминаниях (от 21 декабря 1857 г.), он замечал: „Я очень рад, что „Ася“ тебе понравилась; желаю, чтобы и публике она пришла по вкусу, хотя время теперь, кажется, вовсе не туда глядит“ (там же, стр. 297). В своем письме к Тургеневу хорошо осведомленный Анненков писал, что по поводу „Аси“ предвидится немало толков („Труды Публичной библиотеки СССР им. Ленина“, вып. Ill, М. 1934, стр. 74). Эти „толки“ вскоре вылились в острую дискуссию между демократами и либералами по поводу духовного облика и роли дворянской интеллигенции в общественном развитии. В этой дискуссии принял участие и Анненков, пытаясь, в противовес мнению Чернышевского („Русский человек на rendez-vous“) защитить тип „слабого человека“ (см. в Воспоминаниях и критических очерках, отд. II его статью: „Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской „Аси“).

[376] Дело шло о проекте народного образования и обучения через посредство имущих и развитых классов общества. О проекте этом будем говорить сейчас же, а теперь скажем, что он не удался и не был приведен в исполнение, даже не поступал на утверждение подлежащего начальства, как требовалось по закону. (Прим. П. В. Анненкова.)

[377] Это юбилейный обед Московского университета, праздновавшего столетие своего основания. Мне не случилось встретить в „Le Nord“ письма Тургенева, да оно не попало ни в один из известных и очень подробных библиографических перечней его сочинений, См, „Исторический вестник“, 1884 год. (Прим. П. В. Анненкова.)

„Письмо к редактору“ Тургенева было напечатано в газете „Le Nord“ в № 37 за 1858 г.

[378] Письмо Тургенева к Е. Е. Ламберт из Рима от 22 декабря 1857 г./З января 1858 г. уточняет свидетельство Анненкова о „Дворянском гнезде“. „Я теперь занят другою большою повестью, — писал Тургенев, — главное лицо которой — девушка — существо религиозное. Я был приведен к этому лицу наблюдениями над русской жизнью. Не скрываю себе трудностей моей задачи, но не могу отклонить ее от себя“ (И. С. Тургенев, Собр. соч., изд. „Правда“, т. 11, стр. 180).

[379] Анненков посетил Лондон и Герцена вместе с Тургеневым (см. А. И. Г е р це н, Полн. собр. соч. и писем, под ред. Лемке, т. IX, стр. 230, а также письма к Анненкову Герцена и Огарева — „Звенья“, III–IV, 1934, стр. 393–405).

[380] Тургенев вернулся в Россию значительно раньше Анненкова (см. М. К. К л е м а н, Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева, М.-Л. 1934, стр. 100). Неточен Анненков и далее. Тургенев прожил в Спасском все лето и до глубокой осени, усиленно работая над „Дворянским гнездом“, и явился в Петербург с романом в первой его редакции не в августе, а в начале ноября 1858 г. Здесь Тургенев дорабатывал роман и затем представил его на суд друзей.

[381] На основании свидетельств Никитенко в его „Дневнике“, Гончарова в „Необыкновенной истории“ и указаний в переписке установлена точная дата чтения — 28 и 29 декабря 1858 г. (9 и 10 января 1859 г.). Кроме тех, кого называет Анненков, на чтении присутствовали: И. Гончаров, И. Панаев, В. Боткин, А, Никитенко, М. Языков, Н. Тютчев, И. Маслов.

[382] На черновой тетради „Первой любви“ стоит отметка: „Начата в Петербурге в первых числах 1860; кончена в Петербурге же 10 (22) марта I860“. Он отдал ее в „Библиотеку для чтения“ А. В. Дружинина, где она и явилась в 3-e книжке журнала, почти при самом отъезде за границу ее автора. По стройности всех частей, правде и выдержанности характеров, чрезвычайному искусству рассказа, она может быть сравниваема не только с двумя предшествующими саро d'opera <шедеврами> Тургенева, но и с последним, последовавшим за ними через 17–18 лет, романом „Новь“ (1877 год). (Прим. П.В. Анненкова.)

[383] „разговоры“ (франц.)

[384] В приложении или в предисловии, которое явилось в 3-м издании его сочинений (1880 год). Там повесть приписывается молодому человеку, по фамилии Каратееву, который рассказал событие, с ним самим случившееся в Москве, передал свои рассказ Тургеневу для обделки, сознавая свою неспособность, и отправился с орловским ополчением в 1855 году в Крым, где и умер. Катрановым назывался сам герой его повести, переименованный им в Николая Каменского, — фамилию, мало напоминавшую его болгарское происхождение. (Прим. П. В, Анненкова,)

[385] Роман „Накануне“ появился не во второй, а в первой книжке „Русского вестника“ за 1860 г. О вызревании замысла этого романа и прототипах его героев см. высказывание самого писателя в его „Предисловии“ к собранию романов в издании 1880 г., на которое ссылается и Анненков (Тургенев, т. 11, стр. 404–407).

[386] Да здравствует Италия, да здравствует Гарибальди (итал.).

[387] Ах, сударь! Какая грязная вещь религия Магомета (франц.).

[388] Имеются в виду „Корреспонденции о франко-прусской войне“, печатавшиеся в августе и сентябре 1870 г. в „С.-Петербургских ведомостях“ за подписью: И. Т.

[389] Биографический очерк Гуттена, составленный Страусом в отдельной брошюре. Книга Риля озаглавлена: „Land und Leute“, 1 Band (Riehl, Naturgeschichte des Volkes). (Прим, П… В, Анненкова.)

[390] Письмо Анненкова от 9/21 июля 1859 г., на которое отвечает здесь Тургенев, напечатано в „Трудах Публичной библиотеки СССР им. Ленина“, вып. 111, М. 1934, стр. 81–84. Анненков дает в нем с позиций „консервативного“ либерализма довольно остроумную характеристику умонастроений в различных кругах русского общества накануне реформы, с похвалой отзывается о новой книге Штрауса „Ульрих фон Гуттен“ (1859) — Гуттен напоминает ему „Виссариона Григорьевича из рыцарей“ — и советует Тургеневу познакомиться с трудом немецкого историка Риля „Естественная история народа“ (тогда вышел Т. 1: „Страна и люди“), стремящегося создать“.правительственную и социальную науку» о свойствах племен и народов.

[391] Статья Ап. Григорьева в No№ 4–6 «Русского слова» за 1859 г. — «И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа „Дворянское гнездо“. Григорьев, в согласии с эстетом Дружининым, осуждал критические мотивы в творчестве Тургенева, якобы усвоенные от Гоголя, и „советовал“ ему отдаться чистому „поэтическому созерцанию жизни“. О его мнении о Тургеневе в связи с появлением „Дворянского гнезда“ см. в передаче Анненкова в „Молодости И. С. Тургенева“: „Вы не нужный более продолжатель традиций Пушкина в нашем обществе“ (стр. 392 наст. издания).

[392] Речь идет о восстании в королевстве обеих Сицилий и дальнейшем развитии освободительного движения в Италии под руководством Гарибальди.

[393] Посылаю к черту многие вещи, наименования которых не удобны для произнесения. Прощай и люби меня. И» Тургенев (лат.);

[394] Близкое к этому высказал критик П. Басистов, полемизируя с Добролюбовым: «На каком основании вывели иные оптимисты из романа г. Тургенева такое заключение, будто бы мы накануне таких людей?.. Ведь „накануне“ значит очень близко, завтра» («Отечественные записки», 1860, № 5, отд. «Русская литература», стр. 15).

[395] Эта записка датирована косвенным образом тургеневедами 3/15 декабря 1859 г. Роман «Накануне» Тургенев собирался посвятить одной из своих знакомых — Елизавете Егоровне Ламберт (урожд. Канкриной) и послал ей его в рукописи. П. В. Анненков познакомился с Ламберт через Тургенева и сравнительно хорошо знал ее литературные вкусы.

[396] Тургенев сообщал об этом факте 10 декабря 1862 г. в своем «Письме к издателю „Северной пчелы“, долженствующем объяснить причины его разрыва с „Современником“ (Тургенев, т. 11, стр. 332–333).

[397] И здесь и ниже Анненков тенденциозно освещает историю разрыва Тургенева с „Современником“ в 1859–1861 гг. Факт серьезного идейно-общественного значения он сводит к мелким житейским дрязгам, повторяя, в сущности, то, что говорил Катков в статье „Несколько слов вместо „Современной летописи“ („Русский вестник“, 1861, № 1) и на что так страстно обрушился Н. Г. Чернышевский в „Коллекции первой“ своих „Полемических красот“ („Современник“, 1861, № 6). „Кабала“ (Анненков имеет в виду „соглашение“ писателей, принятое в 1856 г. по инициативе Тургенева, печататься „исключительно“ в „Современнике“) к этому времени уже фактически не существовала. Тургенев писал Л. Толстому еще 8 апреля 1858 г.: „Итак, наше „обязательное соглашение“ рухнуло! Этого следовало ожидать. Я очень доволен этим оборотом дела. Словно на волю отпустили, хотя на что она, эта воля? (Тургенев, т. 12, стр. 299–300). Денежные отношения (об этом как раз и писал Катков, бросая тень не только на Некрасова, но и на самого Тургенева) никогда не играли сколько-нибудь существенной роли в жизни Тургенева даже и тогда, когда он был крайне стеснен в средствах.

Причины разрыва Тургенева с „Современником“ и его перехода в „Русский вестник“ уже в самом начале лежали в более глубокой, именно идейной, а не житейской плоскости. Анненков умалчивает о ряде обстоятельств, сопровождавших разрыв, которых он не мог не знать. Он, например, обходит молчанием такие факты, как выступления Герцена в „Колоколе“ против „Современника“ („Very dangerous!!!“, 1 июня 1859 г., и „Лишние люди и желчевики“, 15 октября 1860 г.), появлению которых немало способствовали, наряду с либеральными иллюзиями самого Герцена, и поездки в Лондон Тургенева, Анненкова, Боткина и их сетования на нетерпимость „желчевиков“ из „Современника“. Анненков не передает здесь своих и Тургенева бесед с Герценом в августе-сентябре 1860 г. А между тем Герцен в письме к Анненкову от 8/20 ноября 1860 г. спрашивал его: „Читал ли ты „Лишних людей“ в „Колоколе“? Я после разговора с тобой <подчеркнуто нами> и небольшой статьи этих господ — вдруг вздумал анонимный портрет демократа поэта поместить под Колокола. Что это произвело за эффект?“ („Звенья“, 1934, т. Ill-IV, стр. 418.) Известно, какой общественный резонанс имели в то время выступления „Колокола“, и это хорошо понимали люди, близко стоявшие тогда к Тургеневу. Когда Н. Г. Чернышевский посетил Герцена для объяснений по поводу его статьи „Very dangerous!!!“, В. П. Боткин писал Тургеневу 23 августа 1859 г.: „Слышал ли ты о посещении, которое сделал в Лондон Чернышевский? Оно характерно“ („В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка“, М.-Л. 1930, стр. 157). Тургенев же специально писал Герцену, чтобы спросить его, „в чем состояла цель“ посещения Чернышевским издателя „Колокола“.

Полемика Герцена с „Современником“ касалась важного вопроса в русском освободительном движении тех лет — о „лишних людях“, то есть о судьбах дворянской либерально настроенной интеллигенции, ее роли в исторических преобразованиях России. И это был кровно близкий Тургеневу вопрос и в личном и в творческом плане. Характерен его отклик на статью Герцена в письме к последнему: „Я понял конец „желчевиков“ и сугубо тебе благодарен… И за нас, лишних, заступился. Спасибо“ („Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену“, Женева, 1892, стр. 128). А несколько позднее, — явно преувеличивая, но опять-таки имея в виду критическую позицию „Современника“, Тургенев сообщал Герцену: „С „Современником“ и Некрасовым я прекратил всякие сношения, что, между прочим, явствует из ругательства a mon adresse почти в каждой книжке“ (там же, стр. 134).

В этом разрыве важное значение имел не только уход Тургенева из „Современника“, но и то, к какому журналу „примкнул“ писатель, хотя он и не разделял во многом его платформы. Судя по письму, которое цитирует Анненков, Тургенев понимал серьезность своего шага. Именно этим и объясняются его слова: „Конченная повесть… будет помещена в „Русском вестнике“ и нигде иначе. Это несомненно — und damit Punk-turn“.

Анненков не говорит о том, каким образом и через кого состоялось сближение Тургенева с Катковым, какую роль в этом деле играли В.Боткин и он сам, печатавшийся в „Русском вестнике“ и в пору так называемого „соглашения“. Более того, в воспоминаниях Анненкова оказались передвинутыми факты, рисующие трудность положения Тургенева в „Русском вестнике“ (см. выше прим. к стр. 406). Жалуясь на бесцеремонное обращение с ним Каткова в момент напечатания „Накануне“, на отрицательное отношение катковцев, вроде гр. Ламберт, к содержанию повести („По слухам, повесть моя признана редакцией „Русского вестника“ образчиком нелепой бездарности“) — Тургенев писал: „Некрасов И Краевский никогда не достигали такой олимпийской высоты неделикатности… Поделом мне“ (письмо относится к середине января 1860 г.). Но логика идейного размежевания в самый канун крестьянской реформы 1861 г. оказалась в данном случае сильнее личных симпатий и антипатий писателя.

Чернышевский, Добролюбов, Некрасов знали шаткость Тургенева, подверженность его всякого рода „приятельским“ влияниям. Некрасов, например, писал Добролюбову 1 января 1861 г.: „Что Тургенев на всех нас сердится, это не удивительно — его подбивают приятели, а он таки способен смотреть чужими глазами. Вы его, однако, не задевайте, он ни в чем не выдерживает долго — и придет еще к нам…“ (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, М. 1952, стр. 438). Известно, что именно Некрасов лично настоял на том, чтобы Чернышевский смягчил тон своей статьи „В изъявление признательности“ в тех ее местах, где речь шла о Тургеневе, Толстом, Анненкове, Боткине (там же, стр. 468–469).

[398] Статья „Гамлет и Дон-Кихот“ напечатана в № 1 „Современника“ за 1860 г. Противопоставляя Дон-Кихота Гамлету, Тургенев иносказательно брал под защиту „донкихотов“ дворянского либерализма. Герцен не раз использовал образ Дон-Кихота для осмеяния лично благородных, но беспочвенных и потому побиваемых самой жизнью „рыцарей“ буржуазной революции 1848 г. (см. в книге „С того берега“). Добролюбов привлекал образ Дон-Кихота для характеристики духовной несостоятельности „лишнего человека“, то есть либерально настроенного „героя“ русской жизни, „кровно связанного с тем“, на что он „должен восставать“ (Н. А. Д о б р о л ю б о в, Полн. собр. соч., т. II, М. 1935, стр. 229). Тургенев же в своей речи характеризовал Дон-Кихота как двигателя исторического прогресса, без которого „не подвигалось бы вперед человечество“. Эта статья задумана и, очевидно, написана была Тургеневым задолго до ее появления в печати. Характерно, что уже в декабре 1858 г. он соглашался на ее публикацию в „Русском вестнике“ („И. С. Тургенев“, сб. под. ред. Н. Л. Бродского, М. 1940, стр. 37).

[399] Имеется в виду план „Отцов и детей“.

[400] Речь идет о сотрудничестве Тургенева в предполагавшейся кавелинской газете „Век“. В письме к Тургеневу от 17/29 сентября Анненков, всячески расхваливая „прекрасную программу“, составленную учредителем, спрашивал: „Согласны ли вы быть участником, и не фальшиво, а искренно и душевно?..“ („Труды Публичной библиотеки СССР им. Ленина“, М. 1934, вып. III, стр. 98.)

[401] Имеется в виду рецензия Н. Г. Чернышевского на „Собрание чудес. Повести, заимствованные из мифологии, Н. Готорна“, напечатанная в отделе „Новые книги“, которую Тургенев приписывал Добролюбову.

[402] Речь идет о резкой, односторонней, но прогрессивной по своей тенденции статье М. А. Антоновича по поводу „Отцов и детей“: „Асмодей нашего времени“ („Современник“, 1862, № 3).

[403] По получении обоих писем я тотчас же обратился тогда за справками, ибо, пробыв некоторое время за границей, упустил множество журнальных явлений. Сомнение в том, что Тургенев как обиженный человек мог преувеличить смысл места, на которое указывал, было тоже одной из причин поверки его цитаты. Указываем здесь, например, статью, из которой читатель может увидеть, что Тургенев даже и не достиг еще того пафоса, в котором написана статья. Критик разбирал переводную книгу американца Готорна „Собрание чудес — повести из „мифологии“ („Современник“, в отделе „Русская литература“, июнь, № 6, 1860 год) и, оставшись недоволен попыткой автора придать нравственный оттенок сказаниям мифологии, в числе разных доказательств своего мнения ссылается и на Рудина. (Прим. П. В. Анненкова.)

[404] В объявлении содержался лишь намек на идейные расхождения. „В особой статье“ — очевидно, в первой части „Полеми-ческих красот“ Н. Г. Чернышевского.

[405] Отрывок приводится с небольшими пропусками и с отдельными отступлениями от авторского текста.

[406] См. письма Н. А. Некрасова к Тургеневу от 15. января и 5 апреля 1861 г. (Н. А. Н е к р а с о в, Полн. собр. соч. и писем, т. X, М. 1952, стр. 441–442, 448–449).

[407] Речь идет об украинской писательнице М. А. Вилинской-Маркович (1834–1907). В статье „Библиотека“ — дочь Сенковского“, опубликованной в „Колоколе“ от 15 мая 1860 г., Герцен так отозвался о переводах Тургенева: „Прочитавши, мы поняли, почему величайший современный русский художник И. Тургенев перевел их“ (Герцен, т. XIV, стр. 270).

[408] Речь идет об освобождении Италии в 1860 г. от владычества Бурбонов и создании правительства конституционной пьемонтской монархии во главе с графом Кавуром.

[409] Эта встреча Тургенева и Анненкова с Герценом и послужила последним толчком для его выступления в „Колоколе“ со статьей „Лишние люди и желчевики“, направленной против „Современника“, в частности Добролюбова (см. письмо Герцена к Анненкову от 8/20 ноября 1860 г. — „Звенья“, III–IV, 1934, стр. 418).

[410] Имеется в виду Огрызко Иосафат Петрович (1826–1890) — белорусс, один из деятелей русско-польского освободительного движения. В 1858–1859 гг. пытался издавать в Петербурге газету на польском языке „Slowo“, но в феврале 1859 г. газета была прекращена, а Огрызко посажен на месяц в Петропавловскую крепость якобы за нарушение одного из цензурных правил. В дальнейшем за причастность к польскому восстанию 1863 г. был арестован и после суда отправлен в Сибирь на долгий срок в каторжные работы. Очевидно, Анненков сместил здесь факты во времени. Письмо Тургенева было написано в связи с первым арестом Огрызко.

[411] Имеются в виду „редакционные комиссии“, созданные из высших чинов, представителей либерально-монархической бюрократии, подготовлявшие проект крестьянской реформы 1861 г.

[412] Проект программы „Общества для распространения грамотности и начального образования“, составленный в 1860 г. Тургеневым (см. Тургенев, т. 11, стр. 444–451).

[413] При моем отъезде из Аахена Н. Я. Макаров еще оставался там, так как свадьба Шевченко с горничной девушкой графини Ка-ой расстроилась сама собой за отказом невесты. (Прим. П. В. Анненкова.)

[414] На конверте стояла приписка рукой Тургенева: „Sollte Herr Р. A. durchgereist sein, so wird gabetЕn diesЕn Brief nach Russland, S.-Petersburg, Demidoff pЕreulok, Haus Wisconti,zu schicken“. <если господин П. А. в отъезде, прошу это письмо переслать в Россию, С.-Петербург, Демидов переулок, дом Висконти (нем.). (Прим. П. В. Анненкова.)

[415] Анненков был женат на Глафире Александровне Ракович.

[416] Речь идет об издании Н. А. Основским сочинений И. С. Тургенева в четырех томах (1860).

[417] Граф Николай Николаевич Толстой, как уже упоминали, умер в Гиере, близ Ниццы. Свидание это Тургенева с будущим автором „Войны и мира“ происходило еще до октябрьской их распри, о чем ниже, (Прим, П. В. Анненкова.)

[418] Очевидно, отрывок из романа „Обрыв“, появившийся в № 1 „Отечественных записок“ за 1861 г. и озаглавленный: „Бабушка. Эпизоды из жизни Райского“.

[419] Анненков известил Тургенева депешей, а затем „любопытным и поучительным“ письмом о днях объявления манифеста. Это письмо Анненкова дошло до нас и опубликовано с сохранением авторского заглавия „На другой день“, то есть 6 марта, в „Трудах Публичной библиотеки СССР им. Ленина“, вып. III, 1934, стр. 117–118. Тургенев нашел письмо Анненкова столь любопытным, что переслал копию его А. И. Герцену (см. Тургенев, т. 12, стр. 321).

[420] Тургенев Николай Иванович (1789–1871) — видный декабрист, эмигрант (с 1826 г.), один из первых публично поставивший вопрос об освобождении крестьян в своих книгах „Опыт теории налогов“ (1818), „Россия и русские“ (1847).

[421] Первая и законная жена Огарева, урожденная Рославлева, а не Милославская, как ошибочно напечатано в моей статье „Идеалисты 30-х годов“. (Прим. П. В. Анненкова.)

[422] Слепцов Александр Александрович (1835–1906) — один из организаторов революционного общества шестидесятых годов „Земля и воля“, член центрального комитета этого общества. В либеральных кругах Слепцова ценили как организатора воскресных школ. В 1860 г. Слепцов ездил за границу, вел переговоры о совместной революционной работе с Герценом и Огаревым; на пути от них виделся с Тургеневым.

[423] Успенский Николай Васильевич (1837–1889) — печатал в „Современнике“ интересные очерки и рассказы из народного быта. В 1861 г. Некрасов издал два тома его рассказов. Успенский подавал вначале большие надежды (см. в статье Н. Г. Чернышевского „Не начало ли перемены?“, 1861), но не оправдал их; кончил жизнь трагически.

[424] Четырехугольные грибы, такие же пруды, толстые корни и другие принадлежности деревни, где я жил летом, выдуманы были Тургеневым для того, чтобы привести в соответствие обстановку моей резиденции с ее хозяином или предполагаемым наружным его видом. Они много потешали общих наших друзей. (Прим. П. В. Анненкова.)

[425] Письма Мериме к незнакомке (франц.).

[426] Ссора с Толстым произошла 27 мая/8 июня в деревне А. Фета — Степановке. После того как эта часть воспоминаний была напечатана, Анненков, разбирая бумаги Тургенева, полученные от Виардо, обнаружил письмо Толстого к Тургеневу от 6 апреля 1878 г. с просьбой забыть ссору, письмо Фета к Тургеневу от ноября 1874 г., проливающее свет на причину ссоры. На основании этих документов Анненков тогда же составил дополнение к своим воспоминаниям по поводу этой ссоры, но оно не было напечатано в свое время и опубликовано после его смерти М. Лемке в книге: Стасюлевич, стр. 476–481.

[427] „Отчет“ о романе „Отцы и дети“ содержится в письме Анненкова к И. С. Тургеневу от 26 сентября 1861 г. (опубликовано в в статье В. Архипова „К творческой истории романа И. С. Тургенева „Отцы и дети“ в журнале „Русская литература“, 1958, № 1, стр. 147–149).

[428] См. письмо И. С. Тургенева к М. Каткову от 1/13 октября 1861 г., в котором писатель сообщал, что, вследствие полученного им письма от Анненкова и замечаний Боткина, „переделки в „Отцах и детях“ будут значительнее“, чем он предполагал (Тургенев, т. 12, стр. 323–324).

[429] О Кирсанове из „Отцов и детей“. Павел Петрович Кирсанов дрался, как помнит читатель, на дуэли с Базаровым и, легко раненный, возвратился лечиться в деревню и эффектно выздоравливать. (Прим. П. В., Анненкова.)

[430] Мы изъясняем то обстоятельство, что записка помечена:

„С.-Петербург“, после того как на предыдущем письме сделана отметка: „Париж“, предположением следующего рода. Слух о московской сплетне застал еще Тургенева на берегах Невы, как знаем. Он тогда же написал Толстому письмо, копию с которого переслал мне из Парижа, и тогда же получил ответ от последнего, который сообщал мне теперь из Петербурга, еще им не покинутого. (Прим. П. В. Анненкова.)

[431] Писано еще до разрешения всего вопроса в октябре, о чем уже было говорено. (Прим. П. В. Анненкова.)

[432] С. П. Б-ъ в своих „Воспоминаниях о селе Спасском-Лутовинове и И. С. Тургеневе“, изданных в январской книжке „Русского вестника“, и тут делает ошибку, говоря, что Тургенев выдал свою дочь за „французского фабриканта Шамера“, разорившегося будто бы при франко-прусской войне. Г-н Шамеро женат на одной из дочерей г-жи Виардо и никогда не был фабрикантом: он владел и теперь владеет одною из первых типографий в Париже, основанной в прошедшем столетии Фирменом Дидо, — известная издательская фирма. (Прим. П. В. Анненкова.)

[433] Она явилась в марте 1862, во второй книжке „Русского вестника“, как знаем. Все слова курсивом назначены автором письма. (Прим, П. В. Анненкова.)

[434] Отрывок из этого письма М. Каткова к нему Тургенев приводит в одном из примечаний к своему объяснению „По поводу „Отцов и детей““ (Тургенев, т. 10. стр. 352).

[435] Муж и жена Тютчевы, Николай Николаевич и Александра Петровна — близкие друзья Белинского в последние годы его жизни. С того же времени завязалась тесная дружба и Тургенева с Тютчевыми, особенно с Александрой Петровной. Ее письмо от 23 июня 1848 г. о последних днях Белинского Тургенев приобщил к своим воспоминаниям о нем. Тютчевы „осудили“ роман „Отцы и дети“ за тенденциозное изображение в нем молодого поколения.

[436] См. письмо Тургенева к Каткову от 30 октября/11 ноября 1861 г. (Тургенев, т. 12, стр. 324–325).

[437] Неверно. Кроме „благоразумных советчиков“ (Боткина, Анненкова и др.), от Тургенева требовал переделок романа и Катков, и в журнальном варианте писатель пошел ему на уступки, хотя затем, уже в отдельном издании, он и восстановил в ряде случаев начальную редакцию.

[438] Н. А. Добролюбов скончался 17/29 ноября 1861 г.

[439] „Последняя статья“ Н. А. Добролюбова — „Забитые люди“ (о произведениях Ф. М. Достоевского, вышедших к тому времени), напечатанная в № 9 „Современника“ за 1861 г.

[440] Слух, оказавшийся неверным, как уже упоминали. (Прим. П. В. Анненкова.)

[441] Эти слова принадлежат М. Е. Салтыкову-Щедрину, и высказаны они в письме сатирика к Анненкову.

ХУДОЖНИК И ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК

Из воспоминаний об А. Ф. Писемском

Анненков писал свой очерк-воспоминание о Писемском в конце 1881 — в самом начале 1882 г., то есть вскоре же после смерти писателя (январь 1881 г.), и называл этот очерк „пространным некрологом“.

Мемуарист располагал богатым биографическим материалом, собранным к тому времени женой и сыном писателя, но мало использовал его. В письме к Е. П. Писемской от 28 октября 1881 г. он подчеркивал, что пишет не биографию, а именно воспоминания и ставит своей целью „определить с некоторой достоверностью нравственные качества“ А. Ф. Писемского, „те богатства души, мысли и таланта, которые лежали в основе его природы“ („А. Ф. Писемский. Материалы и исследования“, изд. АН СССР, М.-Л. 1936. стр. 17). Ив этом качестве воспоминания Анненкова действительно являются одной из интересных зарисовок духовного облика Писемского, его умонастроений и взглядов в пятидесятые — шестидесятые годы, когда мемуарист особенно близко знал писателя.

Вместе с тем воспоминания эти содержат и вдумчивый критический очерк творчества Писемского, краткую, но содержательную характеристику основных его произведений — ранних повестей, романов „Тысяча душ“ и „Взбаламученное море“, драмы „Горькая судьбина“, — сопровождаемую любопытными размышлениями об особенностях его таланта, манере письма, об отличии памфлета от сатиры и т. д.

Анненков был одним из ближайших и верных друзей Писемского на протяжении четверти века. Писатель дорожил его критическим мнением, делился с ним творческими планами, неоднократно читал ему и Дружинину свои произведения еще в рукописи. Анненков внимательно следил за творческим развитием писателя, много писал о его произведениях. и Писемский был прав, когда в одном из писем 1875 г. признавался. что все его литературные труды „прошли под наблюдением“ дружеского и эстетического ока Анненкова („А. Ф. Писемский. Материалы и исследования“, изд. АН СССР, М.-Л. 1936, стр. 294).

Проникновение в психологию творчества Писемского, характеристика и силы и слабости его как художника — самая ценная сторона воспоминаний Анненкова. По его справедливому мнению, Писемский обладал замечательной „непосредственной силой творчества“, но ограниченность его умственного горизонта, бедность миросозерцания и идеалов, а следовательно, и отсутствие внутренней „дисциплины“ сплошь и рядом приводили к тому, что писатель оказывался „под деспотическим управлением воображения и фантазии, которые могли играть им (и играли) по своему произволу“.

Осмысление общественного значения публицистической и художественной деятельности Писемского — наиболее слабая сторона воспоминаний Анненкова. Мемуарист не скрывал от своих друзей, что он писал очерк о Писемском с явной тенденцией, во-первых, „выбелить грехи героя“, то есть оправдать Писемского в глазах либеральных кругов, развеять миф о его „измене“ в годы реформы прежним, якобы либеральным убеждениям, а во-вторых, противопоставить образ Писемского-консерватора, „простого человека“, представителя „русской толпы“, — „героическим фигурам“ русского освободительного движения и тем „ослабить значение идолов нынешнего времени“, то есть революционеров-разночинцев (см. письмо Анненкова к М. М. Стасюлевичу от 23/11 февраля 1882 г. в сб. Стасюлевич, стр. 399).

Анненков безусловно прав, когда подчеркивает и своеобразие и единство общественно-политической позиции Писемского в литературном движении пятидесятых и шестидесятых годов, его разноречие с либералами, его трезвый взгляд на вещи, его скептицизм в отношении либеральных реформ, его органическое недоверие и даже ненависть ко всевозможным либеральным прожектам и упованиям.

Будучи в целом человеком консервативных взглядов, откровенно и прямо нападая в шестидесятые годы на революционно-демократический лагерь, Писемский вместе с тем оказывался чужд и ретроградной идеологии „верхних“ слоев дворянско-буржуазного общества, вел „непрерывную войну“ с царской цензурой, оберегавшей „чистую“ публику от его „площадных“ разоблачений и грубого юмора.

Анненков верно подмечает в лучших произведениях Писемского, в его обличениях мотивы того темного, консервативного демократизма, который свойствен в период ломки крепостных устоев и зажиточному мужику, и волостному писарю, и мелкопоместному дворянчику, и мелкочиновной разночинской сошке.

Но Анненков не только „оправдывает“, но и явно идеализирует Писемского, когда приписывает ему „духовное родство“ с народом, именует „историческим великорусским мужиком“ вроде второго Ломоносова и т. д. или когда темный и грубый натурализм, свойственный многим произведениям Писемского („плотяной реализм“, как говорил Щедрин), приравнивает к „народному мышлению“.

Тенденциозность Анненкова в обрисовке идейно-литературной борьбы шестидесятых годов и черты явной апологии в характеристике Писемского и его творчества вызвали нарекания со стороны А. Н. Пыпина при печатании воспоминаний в четвертой книжке „Вестника Европы“ за 1882 г. Очевидно, Пыпину принадлежит и то примечание, которое редакция журнала сделала к характеристике шестидесятых годов, имеющейся в воспоминаниях (смотри ниже).

Анненков не согласился с мнением Пыпина. Когда воспоминания были уже напечатаны, он писал М. М. Стасюлевичу от 15/3 апреля 1882 г. из Бадена: „Хотя А. Н. Пыпин не совсем доволен статейкой, но все-таки остаюсь в убеждении, что образ и обстановка Писемского верны и не без занимательности для современного поколения написаны“ (Стасюлевич, стр. 400). Тепло отозвался о воспоминаниях Анненкова Тургенев. „Какая славная его статья о Писемском“, — писал он М. М. Стасюлевичу из Парижа 26/14 апреля 1882 г. (там же, стр. 202).

Товарищество М. О. Вольфа, предпринявшее первое посмертное издание сочинений А. Ф. Писемского (1884) и уже напечатавшее в первом томе биографический очерк о писателе С. Венгерова, пошло на то, чтобы вырезать этот очерк и заменить его более доброжелательными по тону воспоминаниями Анненкова. Анненков, вероятно, просмотрел текст воспоминаний для книжной публикации, изменил название на „А. Ф. Писемский как художник и простой человек. Критико-биографический очерк“. Была также опущена фраза в конце воспоминаний:

„Мы расстались, выражая надежду свидания по лету будущего года“, в отдельных случаях внесены малозначительные изменения.

В настоящем издании воспоминания печатаются по журнальному тексту („Вестник Европы“, 1882, № 4).

[442] См. более подробный и откровенный рассказ Анненкова о разгуле в это время правительственной реакции в России в его очерке „Две зимы в провинции и деревне“.

[443] Анненков называет здесь состав так называемой „молодой редакции“ „Москвитянина“, объединения временного, во многом случайного и крайне расплывчатого в идейно-творческом отношении. Мемуарист идеализирует роль и значение этого объединения, замалчивает откровенно реакционные черты в его деятельности — и пропаганду идей „чистого искусства“, и проповедь „народности“ в славянофильском духе, и апологию под видом „нового слова“ слабых, мелодраматических и идиллических сторон в произведениях Островского, Потехина и того же Писемского.

[444] Анненков жил в это время в Симбирске. Повесть Писемского „Тюфяк“ (второе из напечатанных его произведений) была опубликована в октябрьском и ноябрьском номерах „Москвитянина“ за 1850 г. Повесть „Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына. Брак по страсти“ — в февральском — апрельском номерах того же журнала за 1851 г.

[445] Письма Писемского к И. И. Панаеву, которые имеет здесь в виду Анненков, до сих пор не обнаружены. Интересов провинциальной читающей публики Писемский касался и в своей переписке с Некрасовым (см., например, его письмо к Некрасову от октября 1854 г. по поводу успеха „Фанфарона“ — „А. Ф. Писемский. Материалы и исследования“. М.-Л. 1936, стр. 78–79). Знакомство Писемского с Панаевым состоялось, очевидно, в начале 1851 г., когда Писемский приезжал из Костромы в Москву. Роман „Богатый жених“ стал публиковаться в „Современнике“ в 1851 г. с октябрьской книжки и печатался вплоть до майского номера 1852 г.

[446] Неточно: Писемский переехал на жительство в Петербург в конце 1854 г.

[447] Велеречивые и крайне туманные рассуждения о „новом сильном слове“, вызвавшие в дальнейшем ходе литературной полемики немало насмешек, впервые высказаны были Ап. Григорьевым в обозрении русской литературы за 1851 г. („Москвитянин“, 1852, книги 1, 2, 3, 4) по поводу „Бедной невесты“ А. Н. Островского.

[448] Взаимоотношения писателей „Современника“ и „молодой редакции“ „Москвитянина“ были значительно сложнее, чем это представляется Анненкову. Вопреки его мнению, и Тургенев и редакторы „Современника“ всегда одинаково отрицательно относились к направлению „молодой редакции“ „Москвитянина“, в том числе и к эстетско-славянофильской критике Ап. Григорьева. Но они уже с первой комедии Островского высоко оценили его дарование, сразу же заметили талантливые произведения Писемского и постарались в дальнейшем сблизиться не с „московским кружком“ вообще, как это получается у Анненкова, а именно с этими писателями и помочь им избавиться от влияния реакционной славянофильской доктрины.

[449] Рецензия Тургенева „Несколько слов о новой комедии г. Островского „Бедная невеста“ появилась в мартовской книжке „Современника“ за 1852 г. Автор выразил в ней свое сочувствие и уважение драматургу, „действительно замечательному и даровитому“, а вместе с тем в конце статьи, имея в виду дурное влияние славянофилов на Островского, Тургенев пожелал ему как можно скорее „выпутаться из тех сетей, которые он сам наложил на свой талант“ (Тургенев, т. 11, стр. 146). Этой же мыслью был проникнут и фельетон И. Панаева „Канун нового, 1853 года. Кошемар в стихах и прозе нового поэта“, прямо направленный против „пустозвонных речей“ Ап. Григорьева по поводу „Бедной невесты“. Как известно, Островский разорвал вскоре свои отношения со славянофилами и сблизился с „Современником“. Писемский же был менее последователен.

Иной, нежели Тургенев, Некрасов и Панаев, действительно „эклектической“ позиции держались в этом вопросе А. Дружинин и сам Анненков, так же как и „молодая редакция“ „Москвитянина“, исповедовавшие теорию „чистого искусства“.

[450] Речь идет о рассуждениях Писемского по поводу фактов, сообщаемых о петровском времени в известном „Дневнике“ Ф. В. Беркгольца (или Берхгольца), генерала русской армии, из голштинских дворян. Впервые дневник этот в переводе на русский язык был издан славянофилом А. И. Кошелевым в Москве в 1857–1860 гг. и являлся тогда литературной новинкой.

[451] См. также о чтении Писемского в „Литературных воспоминаниях“ И. И. Панаева (Гослитиздат, 1950, стр. 174).

Кстати об этих чтениях. Он действительно передавал мастерски собственные сочинения, находя чрезвычайно выразительные интонации для всякого лица, выводимого им на сцену (в драматических его пьесах это выходило особенно эффектно). Так же мастерски рассказывал он множество уморительных анекдотов из его встреч с разными лицами своей молодости. Подобных анекдотов были у него целые короба, и в каждом из них выражался более или менее законченный комический тип. Многие из этих типов были им обработаны позднее и попали в его сочинения. Но репутация великого актера, которая была ему составлена в Москве и которой он очень гордился, — не выдержала окончательной пробы. Так, при исполнении им роли городничего в „Ревизоре“ Гоголя, данном на публичном спектакле в пользу лигературного фонда, который был тогда в большой моде (1860), он оказался слабым и монотонным, изображая эту живую фигуру. Дело в том, что Писемский всегда счастливо находил одну верную ноту в предоставленной ему роли и по ней создавал все лицо исключительно, пренебрегая всеми другими оттенками его. Однажды я был свидетелем, как Писемский, в присутствии покойного Мартынова, вздумал оправдывать эту грубую, упрощенную манеру понимания изображенных лиц и утверждал, между прочим, что гениальный создатель „Ревизора“, кажется, писал свою комедию не для сцены, потому что в городничем его беспрестанно встречаются вводные мысли и отступления, сбивающие с толку актера и мешающие ему проводить роль в надлежащем единстве. Великий наш комик, который был также и очень сильным теоретиком своего искусства, горячо возражал на эту мысль, объясняя пространно и чрезвычайно ясно, что все эти a parte, побочные мысли и подробности совершенно необходимы автору и представляют благодарную задачу для истинного актера, помогая ему выказать в полном блеске свое дарование и слиянием всех этих отдельных черт в один полный образ создать характер, способный остаться надолго в преданиях театрального мира. Писемский, кажется, остался при своем мнении. (Прим. П. В. Анненкова.)

[452] См. об этом: Горбунов И.Ф. „Из моего дневника. 1855 год“-„Новое время“, 1881, № 1778.

[453] Речь идет об участии Писемского в так называемой „литературной экспедиции“ 1856–1857 гг., предпринятой писателями по приглашению морского ведомства с целью исследования быта жителей, занимавшихся морским делом и рыболовством. Писемский путешествовал в районе Баку, Астрахани и свел в дальнейшем свои впечатления и наблюдения в ряд интересных очерков: „Путевые очерки“, „Армяне“, „Татары“, „Астраханские калмыки“ и др.

[454] Речь идет об издании петербургскими издателями Ф. Г. Стелловским и А. С. Гиероглифовым сочинений А. Ф. Писемского в трех томах, начатом в 1861 г. Четвертый, дополнительный том появился в 1867 г.

[455] И здесь и ниже Анненков дает явно панегирическую характеристику критику А. В. Дружинину, англоману, реакционеру и эстету по своим литературно-общественным убеждениям. Анненков был близок к Дружинину по антидемократической и эстетской направленности своей критической деятельности. Консерватизм в общественных вопросах, защита теории „чистого искусства“ сближали с Дружининым А. Ф. Писемского.

[456] Писемский вошел в состав редакции „Библиотеки для чтения“ в конце 1857 г. и вскоре же стал соредактором Дружинина по этому журналу, стремясь привлечь к участию в нем и своих приятелей по „молодой редакции“ „Москвитянина“. С 1861 по 1863 г., в связи с болезнью Дружинина, А. Ф. Писемский уже единолично редактировал „Библиотеку для чтения“.

[457] Это место воспоминаний Анненкова редакция „Вестника Европы“ сопроводила следующим примечанием: „Мы согласимся также, что история этой эпохи преждевременна, и, давая место настоящим воспоминаниям о Писемском как любопытному личному свидетельству об этом писателе и как одной стороне мнений, предполагаем возвратиться к этому времени с другими историческими данными. — Ред.“. („Вестник Европы“, 1882, № 4, стр. 639).

[458] Анненков тенденциозен и односторонен в характеристике эпохи первого демократического подъема. Но он довольно верно передает то огромное впечатление, которое произвела на современников статья Н. Добролюбова „Темное царство“, появившаяся в июльской книжке „Современника“ за 1859 г. См., например, о значении этой статьи свидетельство Н. В. Шелгунова (Н. В. Шелгунов, Сочинения, 1895, т. II, стр. 683).

[459] Судя по логике мысли, Анненков имеет здесь в виду не консервативную и либеральную партии в собственном смысле этих слов, а в первую очередь обострение борьбы в период революционной ситуации между революционно-демократическим лагерем, во главе с Чернышевским и Добролюбовым с одной стороны, и партиями „порядка“, либеральной и консервативной — с другой.

[460] „Свисток“ в качестве сатирического отдела „Современника“ начал выходить с 1859 г. Его душой были Н. Добролюбов и Н. Некрасов, участие в „Свистке“ принимали И. Панаев, М. Михайлов, Н. Чернышевский, М. Салтыков-Щедрин и др.

[461] Фельетоны Писемского стали печататься в „Библиотеке для чтения“ в 1861 г. с первого же номера этого журнала. Вначале они шли от имени карьериста и приспособленца-либерала „статского советника Салатушки“, затем под ними появилась подпись „старой фельетонной клячи“ — Никиты Безрылова. В ряде своих первых фельетонов Писемский высмеивал приспособленцев-либералов, а в дальнейшем стал цинично и грубо нападать на радикально настроенную молодежь.

Особое возмущение в передовых кругах вызвал его фельетон, опубликованный в декабрьской книжке „Библиотеки для чтения“ за 1861 г. и содержавший прямую клевету на журналистов прогрессивной печати. Журнал „Искра“ напечатал ответ Писемскому, обвиняя его в поругании русского печатного слова. Писемский отвечал фельетонами, еще более грубыми и циничными, чем декабрьский. Эта полемика привела к вызову Писемского на дуэль издателями „Искры“ В. Курочкиным и Н. Степановым и завершилась решением писателя в конце 1862 г. отказаться от редактирования „Библиотеки для чтения“.

[462] Писемский переехал на жительство в Москву в начале 1863 г.

[463] Анненков имеет в виду появление в период общественной реакции шестидесятых годов так называемых „антинигилистических“ романов, обличавших революционно настроенную молодежь.

[464] „Плотничья артель. Деревенские записки“ была опубликована в сентябрьской книжке „Отечественных записок“ за 1855 г. Рассказ „Старая барыня“ появился в февральской книжке „Библиотеки для чтения“ за 1857 г., рассказ „Батька“ — в январской книжке „Русского слова“ за 1862 г. Роман „Тысяча душ“ был напечатан в первых пяти номерах „Отечественных записок“ за 1858 г., драма „Горькая судьбина“ — в ноябрьской книжке „Библиотеки для чтения“ за 1859 г.

[465] Уваровская премия была присуждена Писемскому Академией наук за драму „Горькая судьбина“ в 1860 г., одновременно с премией Островскому за драму „Гроза“.

[466] По-видимому, суть переданной здесь беседы с актером Мартыновым по поводу финала „Горькой судьбины“ была известна в свое время близким приятелям писателя, в том числе и Анненкову. А в 1881 г., когда мемуары о Писемском уже обдумывались и писались, Анненков располагал и записью этой беседы, сделанной, очевидно по памяти, женой и сыном Писемского (см. публикацию этой записи и комментарий к ней А. П. Могилянского в Собр. соч. А. Ф. Писемского, т. 9, изд. „Правда“, М. 1959, стр. 607–608).

[467] Драма „Ваал“ появилась в апрельской книжке „Русского вестника“ за 1873 г.

[468] Младший сын Писемского, Николай, застрелился в феврале 1874 г.

[469] На чтениях в Обществе любителей российской словесности, приуроченных к открытию памятника Пушкину в Москве и состоявшихся в начале июня 1880 г., А. Ф. Писемский выступал с речью: „Пушкин как исторический романист“ (речь не сохранилась). На музыкально-литературных вечерах 5 и 8 июня он читал стихотворения поэта „Гусар“ и „Полководец“.

ДВЕ ЗИМЫ В ПРОВИНЦИИ И ДЕРЕВНЕ

С генваря 1849 по август 1851 года

Этот документ является лишь планом или конспектом воспоминаний, но он настолько интересен и содержателен, что считаем возможным напечатать его в качестве приложения в настоящем издании. История этого документа, по-видимому, такова. Когда „Замечательное десятилетие“ было уже вчерне закончено и отослано для прочтения М. М. Стасюлевичу и А. Н. Пыпину, Анненков, интересуясь их мнением о своих „Записках“, писал 26 декабря 1877 г.: „Я хотел, по выслушании вашего мнения, еще продолжать их, так как переходная эпоха от 48 года до 58 года (вторая замечательная эпоха нашей литературы) мне хорошо была знакома со всеми ее людьми и со всеми ее ошибками, бунтами втихомолку и раздумьем, как выйти из болота, породившими движение шестидесятых годов, продолжающееся и доныне“ {Стасюлевич, стр. 351). Очевидно, продолжение „Замечательного десятилетия“ и было тогда же начато Анненковым, но дело не пошло дальше „памятных заметок“.

Л. Н. Майков, готовя к изданию посмертный сборник Анненков и его друзья (1892), составленный из работ Анненкова, не вошедших в Воспоминания и критические очерки. И писем к нему Гоголя, Белинского, Герцена, Огарева и др., располагал рукописью этих „заметок“. В предисловии к сборнику он писал: „В дополнение к этим письмам напечатаны: воспоминание П. В. Анненкова о его последней встрече с Гоголем, извлеченное из памятных заметок Павла Васильевича, которые еще не могут быть преданы печати…“ (стр. VII). Очевидно, эти „памятные заметки“ были набраны тогда же при подготовке сборника к печати, но Майкову удалось опубликовать из них лишь „Последнюю встречу с Н. В. Гоголем“.

В дальнейшем Н. Лернер в книгах из библиотеки В. И. Саитова обнаружил в одном переплете с сборником Анненков и его друзья восемнадцать гранок набора, содержащих в цельном виде эти „памятные заметки“. По свидетельству Н. Лернера, в кратком анонимном предисловии к ним значилось: „Этот очерк составляет лишь черновой набросок, а местами только план статьи, подлежащий обработке. Набросок относится к 1870-м годам“ („Былое“, 1922, № 18, стр. 3). Н. Лернер опубликовал в „Былом“ эти заметки, опустив ранее напечатанную „Последнюю встречу с Н. В. Гоголем“.

В настоящем издании „Две зимы в провинции и деревне“ печатаются в сводной редакции, на основании печатных заявлений Л. Майкова и Н. Лернера, по тексту первых публикаций („Былое“, 1922, № 18, стр. 4-18; Анненков и его друзья, стр. 515–516).

[470] Анненков возвратился в Россию в конце сентября 1848 г. О его настроении в это время можно судить по его письмам 1848 г. из Парижа к братьям („Исторический сборник“, 1935, № 4, стр. 245–260), по его рассказам Гоголю в сентябре 1848 г. о революционных событиях во Франции Гоголь, т. XIV, стр. 87), по его разговорам с друзьями в сентябре этого же года, отголосок которых мы находим в недавно опубликованном письме К. Кавелина к Т. Грановскому (ЛН, т. 67. стр. 598).

В пятой части „Былого и дум“ Герцен воспроизводит одну из последних своих бесед с Анненковым, перед отъездом его из Парижа в Россию:

„— Итак, решено, — спросил я Анненкова прощаясь, — вы едете в конце недели?

— Решено.

— Жутко будет вам в России.

— Что делать, мне ехать необходимо; в Петербурге я не останусь, уеду в деревню…“ (Герцен, т. X, стр. 231).

По приезде Анненков вскоре исполнил свое намерение, подталкиваемый к тому же и надвинувшимся разорением, — уехал в симбирскую деревню.

[471] О „крестьянском вопросе“, то есть робких подступах к отмене крепостного права, обсуждавшихся секретным порядком в правительственных сферах в 1847 г., Анненков знал из писем Белинского к нему (см. Белинский, т. XII, стр. 436–439, 468).

[472] Ожидание войны — в связи с намерением царя задушить военной силой революционное движение в странах Европы, в частности в Венгрии.

[473] Специальный секретный „особый“ комитет, созданный царем в конце февраля 1848 г. во главе с морским министром А. С. Меньшиковым для проверки упущений цензуры в периодической печати с целью искоренения „вредного направления“ в литературе, обратил особое внимание на повесть М. Е. Салтыкова-Щедрина „Запутанное дело“, напечатанную в марте этого года в „Отечественных записках“. 21 апреля Салтыков был арестован и содержался сначала на адмиралтейской, а затем на арсенальской гауптвахте (см. С. Макашин, Салтыков-Щедрин. Биография, т. 1, М. 1951, стр. 294). 27 апреля царь утвердил доклад следственной комиссии по его делу и приказал сослать писателя в Вятку.

[474] Граф Бутурлин Д. П. (1790–1849) — действительный тайный советник, член государственного совета; с 1848 г. председатель секретного цензурного комитета с особыми полномочиями, созданного в целях пресечения вольномыслия; настаивал на закрытии университетов, был сторонником установления казарменного режима в учебных заведениях, сокращения программ, исключения философии из числа наук, преподаваемых в университетах.

[475] Имена братьев Анненкова, Ивана и Федора, сравнительно часто встречаются в его переписке с друзьями — Боткиным, Белинским и др. И тот и другой занимали видные должности (Иван дослужился до генерал-адъютанта, Федор был в пятидесятых годах нижегородским губернатором) и живо интересовались литературными делами и знакомствами своего младшего брата.

Иван содействовал доступу П. В. Анненкова к рукописям Пушкина еще при жизни Белинского, в 1847 г. (см. ЛН, т. 56, стр. 191), а затем привлек его к изданию сочинений поэта, заключив для этой цели в 1852 г. контракт со своим однополчанином П. П. Ланским, женатым на вдове Пушкина.

Федор Анненков, будучи уже нижегородским губернатором, со своей стороны тоже „содействовал“ этому делу — он помогал брату „распространять“ в 1855 г. его издание среди купцов, съехавшихся на нижегородскую ярмарку. „Признаюсь, — писал Е. И. Якушкин, встретивший тогда в Нижнем П. В. Анненкова сего „товаром“, — официальные меры для сбыта изданий Пушкина мне очень не понравились, тем более что они не нравились и купцам (см. „Декабристы на поселении“, М. 1926, стр. 18).

О третьем брате Анненкова, Александре, сведения очень скудные. Известно только, что он нигде не служил, жил доходами с именья и вел разгульный образ жизни.

Катерина Ивановна — дальняя родственница Анненковых, компаньонка их отца в последние годы его жизни. Стрекалов — родственник по матери. Адель Б.- очевидно, Адель Николаевна Бекетова, впоследствии жена музыканта В. Н. Кашперова. Лидия К. - возможно, Лидия Никитишна Кашперова, сестра В. Н. Кашперова, жившего тогда в Симбирске и служившего чиновником особых поручений при губернаторе.

[476] В кругу московских „друзей“ Н. П. Огарева много говорилось по поводу его гражданского брака с Н. А. Тучковой и какой-то „темной истории“ в связи с женитьбой Н. М. Сатина и фиктивной покупкой им имения Огарева. Эти слухи и пересказывает здесь Анненков. В действительности же речь шла о спасении Огарева от разорения в связи с иском, предъявленным к нему его первой женой, М. Л. Огаревой, у которой он просил развода для того, чтобы иметь возможность оформить официально брак с Н. А. Тучковой. Огарев, вместе с Тучковыми, приезжал в начале 1849 г. в Петербург хлопотать о разводе с М. Л. Огаревой. Хлопоты не привели ни к чему. Огарев и Тучковы уехали в Москву. Здесь 27 мая состоялась свадьба старшей дочери А. А. Тучкова, Елены Алексеевны, с Н. М. Сатиным. Огарев и Н. А. Тучкова уехали в Крым с целью бежать за границу (см. об этом в отрывке из воспоминаний Н. А. Тучковой — „Архив Огаревых“, 1930, стр. 260–261, а также в письмах Огарева к Герцену в публикации Ю. Красовского — ПН, т. 61, стр. 777–796).

[477] „Письма из провинции“ П. В. Анненкова печатались в „Современнике“ в 1849, 1850 и 1851 гг. и были затем переизданы автором в 1877 г. в отд. 1 Воспоминаний и критических очерков (см. отзыв Некрасова об этих „Письмах“ в его письме к Анненкову от 30 сентября 1850 г. и во второй части „Обозрения русской литературы за 1850 г.“ з № 2 „Современника“ за 1851 г. — Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. Х и XII, М. 1952).

В. П. Боткин писал Анненкову из Москвы 10 марта 1849 г. по поводу то „Заметок о русской литературе 1848 года“: „Статья ваша обратила на себя внимание (в первом номере) и в Петербурге и в Москве, и об ней говорили, и даже я получал много раз вопросы о том, кто ее автор.

Наши московские друзья даже писали мне в Петербург, желая знать автора ее“ (Анненков и его друзья, стр. 557).

[478] Речь идет об одной из первых комедий А. Н. Островного, которая в первоначальном варианте называлась „Несостоятельный должник“, в варианте, законченном к концу 1849 г. и широко читавшемся в Москве самим автором и его другом, актером Провом Садовским, — „Банкрут“, в дальнейшем — „Свои люди — сочтемся“.

[479] Петрашевский Михаил Васильевич (1821–1866) — с середины сороковых годов организатор в Петербурге нелегальных кружков социалистического направления. В апреле 1849 г. Петрашевский со своими ближайшими единомышленниками, а также и многие, им сочувствующие и посещавшие их собрания, — так называемые „пятницы“, были арестованы по обвинению „в организации общества, направленного к разрушению существующего государственного устройства“. Осенью того же года следствие закончилось и многие из привлеченных (в том числе Ф. М. Достоевский) были приговорены к расстрелянию, инсценированному затем по всей форме, но замененному, в последнюю минуту, якобы по милости царя, разными сроками наказания.

О настроении в связи с этим в среде, с которой связан был Анненков, см. в „Воспоминаниях“ А. Я. Панаевой (Гослитиздат, 1956, стр. 178–180).

[480] Речь идет о Н. А. Милютине, племяннике министра государственных имуществ графа П. Д. Киселева, служившем под началом Л. А. Перовского, тогда министра внутренних дел. Анненков преувеличивает близость Николая Милютина к кругу Петрашевского.

[481] Имеется в виду Баласогло Александр Пантелеймонович (род. 1813 — год смерти неизвестен) — петрашевец, поэт, автор учебного пособия по русскому языку. В 1849 г. был арестован, но освобожден от суда и сослан в Олонецкую губернию на службу под секретным надзором. Стихи Баласогло напечатаны в сб. „Поэты-петрашевцы“, Л. 1940.

[482] И. С. Тургенев вернулся в Россию в конце июня, некоторое время жил в Петербурге, а затем уехал в Москву и далее к себе в деревню.

[483] Партия петербургского прогресса — круг молодежи из служилой и высокопоставленной дворянской знати, интересовавшейся буржуазными политэкономическими учениями и мечтавшей „благоустроить“ Россию посредством административных новшеств в европейском духе при сохранении самодержавия, дворянской собственности и сословного принципа. Девиз этой „партии“ довольно точно выразил в дальнейшем К. Д. Кавелин, когда писал, что в России нет политического вопроса, а есть вопрос административный. К этой „партии“ примыкали Н. А. Миль м, тогда директор хозяйственного департамента министерства внутренних дел, впоследствии видный бюрократ-либерал, один из деятелей крестьянской реформы; И. П. Арапетов, товарищ Герцена и Огарева по Московскому университету, в сороковые годы — чиновник, сторонник самодержавного „прогресса“; в годы реформы — член редакционной комиссии. К этому же кругу примыкали Е. Корш, Б. Чичерин.

Милютин Владимир Алексеевич-родной брат Н. А. Милютина, талантливый экономист и публицист буржуазно-просветительского направления, приятель критика Валерьяна Майкова и М. Е. Салтыкова-Щедрина.

[484] Рассказ о Бубнове, пытливом симбирском мещанине, содержится в IV разделе „Писем из провинции“ Анненкова (см. Воспоминания и критические очерки, отд. I, стр. 39–51).

[485] Речь идет об А. Л. Крылове, который в те годы был цензором „Современника“.

[486] Имеется в виду Ковалевский Е. П. (1811–1868), бывший одно время директором азиатского департамента министерства иностранных дел; один из организаторов и первый председатель Общества вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым, то есть литературного фонда. Анненков близко знал Ковалевского (см. его статью-некролог о Ковалевском, опубликованную в 1868 г. и перепечатанную в отд. 1 Воспоминаний и критических очерков).

Негласный Анненков, Николай Николаевич — крупный царский чиновник, член „негласного“ бутурлинского комитета, учрежденного 2 апреля 1848 г. для высшего надзора за печатью.

[487] См. о „ссоре“ в верхах на почве состязания в реакционности, о чем и пишет здегь Анненков, довольно подробный и верный в основных чертах рассказ А. В. Никитенко в его „Дневнике“, в записи от 7 декабря 1848 г. (А. В. Никитенко, Дневник, т. I, М. 1955, стр. 313–314). Отзвуки этой ссоры — в письме А. А. Чумикова к Герцену от 5 августа 1851 г. (см. ЛН, т. 62, стр. 718).

[488] Лица, называемые Анненковым, были арестованы в феврале 1850 г. Формальным поводом к аресту послужил глупый донос дяди первой жены Огарева, в действительности же арест был связан с „делом“ петрашевцев.

Сатин Н. М.- поэт и переводчик, в свое время был членом кружка Герцена и Огарева, путешествовал с последним за границей. В мае 1849 г. женился на старшей дочери А. А. Тучкова, Елене.

Селиванов Илья Васильевич — пензенский помещик, литератор, хорошо знавший помещичий быт, приятель В. П. Боткина, через которого и познакомился с Анненковым. Селиванов был в 1848 г. в Париже, встречался там с Герценом (имя его упоминается в переписке Герцена с московскими друзьями).

После двухмесячного ареста все эти лица были выпущены и отданы под надзор полиции, а Тучков, по приговору Николая I, лишен должности дворянского предводителя в Инсарском уезде и выслан из Пензенской губернии.

[489] Как стало недавно известно, III отделение располагало тогда перлюстрированным письмом Селиванова, в котором он сочувственно описывал события французской революции 1848 г. (см. сообщение Б. П. Козьмина: „И. В. Селиванов и его письмо из революционной Франции 1848 г.“- ЛН, т. 67, стр. 572–587).

[490] Надо отдать справедливость императору Николаю: приближенные его, пользовавшиеся минутой, требовали совершенно закрытия университетов, и против этого искушения он устоял, можно сказать, один из всех, так же точно, как он один не поддался соблазну к уничтожению общего образования, которое, по проекту г. П. О., очень хорошо было бы заменить только специальным образованием инженеров, артиллеристов, судей, учителей для низших школ и т. д. (Прим, П. В. Анненкова.)

[491] О Политковском см.: А. В. Никитенко, Дневник, т. I, M. 1955, стр. 360, 361.

[492] Но этот подвиг и другие, им подобные, были затемнены тем, что делалось позднее в арсеналах, по провиантскому ведомству, по заготовлению лазаретных принадлежностей, по штатам и проч. (Прим, П. В. Анненкова.)

[493] Судя по переписке Анненкова с братьями, опубликованной в извлечениях в т. 56 ЛН, планы об издании сочинений Пушкина возникли у него значительно раньше.

[494] Манифест о войне с венгерцами — объявление о походе русской армии во главе с фельдмаршалом Паскевичем для подавления венгерского революционно-освободительного движения.

[495] Брошюра Герцена „О развитии революционных идей в России“, написанная по-русски в 1850 г. и впервые опубликованная в переводе на немецкий язык в 1851 г. Русский текст до нас не дошел. Анненков ссылается здесь, очевидно, на второе, французское издание работы (1851), напечатанное в Ницце.

[496] Как видим, характеристика Герцена в „Памятных записках“, предназначенных мемуаристом для себя, еще более откровенна в реакционном смысле, чем его высказывания о Герцене в печати, в соответствующих главах „Замечательного десятилетия“.

[497] Имеется в виду Чижов Ф. В., один из деятелей славянофильства, приятель Н. В. Гоголя. После ареста в 1847 г. под давлением австрийского правительства, обвинявшего Чижова в подстрекательстве славян в Далмации, Чижову было временно запрещено проживать в столицах. См. об аресте Чижова у А. В. Никитенко: Дневник, т. I, M. 1955, стр. 305–306. Арест И. Аксакова относится к более позднему времени (17–22 марта 1849 г.).

[498] Арест О. M. Бодянского, в то время секретаря Общества истории и древностей российских, — удаление его в Казань по настоянию Уварова в связи с напечатанном в первой книге „Чтений Общества“ сочинения Джильза Флетчера „О государстве русском“,

[499] Имеются в виду так называемые „Рижские письма“ Ю. Ф. Самарина, опубликованные впоследствии в VII т. собрания его сочинений (1889). Об аресте Ю. Самарина и беседе царя с ним см. в „Дневнике“ А. В. Никитенко, т. I, стр. 328–329.

[500] К этому месту в публикации Н. Лернера была сноска: „Здесь следуют уже бывшие в печати (то есть в сборнике Анненков и его друзья воспоминания о встрече с Гоголем“ („Былое“, 1922, № 18, стр. 16).

[501] Речь идет об Александре Александровиче Комарове, приятеле И. Панаева, Белинского, Некрасова. О свидании Гоголя с видными петербургскими литераторами На вечере у А, А. Комарова, о чем пишет и Анненков, существуют в литературе самые разноречивые сведения.

Но, очевидно, что это свидание не могло состояться ни в 1849, ни в 1847 гг., так как Гоголя в Петербурге тогда не было. И. Ямпольский в примечаниях к „Литературным воспоминаниям“ И. И. Панаева справедливо указывает, что „этот эпизод относится к сентябрю — октябрю 1848 г.“ (Гослитиздат, 1950, стр. 432). Подтверждение, что Гоголь встречался с Анненковым именно в сентябре 1848 г., имеется в письме Гоголя к А. С. Данилевскому от 24 сентября 1848 г. (Гоголь, т. XIV, стр. 87).

[502] Никулин Павел Лукич — врач, родственник В. П. Боткина, близкий приятель Грановского и его круга. Будучи за границей в 1855 г., одним из первых русских посетил в Лондоне Герцена.

[503] Щепкин, Николай Михайлович (1820–1886) — сын М. С. Щепкина, близко стоявший к тогдашним литературным кругам, впоследствии известный издатель. Фролов Николай Григорьевич (1812–1855) — приятель Грановского, географ, переводчик „Космоса“ Гумбольдта, свой человек в кругу московских западников.

[504] На съезжую 2-й Адмиралтейской части Тургенев был взят „по высочайшему повелению“ 16/28 апреля 1852 г.