Выбирая для Маши школу, Груша заботилась только о двух вещах: чтобы школа эта помещалась недалеко от дома Ирины Матвеевны, и чтобы плата в ней была недорогая. «Училище для девиц», где Маша должна была окончить свое образование, объединяло оба эти условия: оно помещалось за три дома от мастерской, и содержательница его обучала за три рубля в месяц закону Божию, русскому, французскому и немецкому языкам, арифметике, географии, чистописанию, танцам и рукоделию.

С сильно бьющимся сердцем вошла Маша в классную комнату: это была не широкая, но глубокая комната в два окна. Вся средина ее была занята длинным черным столом, окруженным черными же узкими скамейками, на которых помещалось штук двадцать пять девочек, от шести до четырнадцатилетнего возраста. У одного конца стола на стуле сидела учительница: длинная сухощавая девица, далеко не первой молодости, с желтоватым, худым лицом, бледными губами и полуседыми, зачесанными низко на лоб волосами. Она указала Маше место за столом и велела ей сидеть смирно и слушать. Первый урок, на который попала девочка, назывался «русские басни». Ученицы поочередно отвечали несколько строк басни Крылова, выученных ими к этому дню, и как можно старательнее переписывали их в тетради. Пока Маше нечего было делать, она оглядывала своих новых подруг и классную комнату. Девочки были по большей части моложе нее и почти все одеты также бедно, как она: немногие щеголяли в шерстяных платьях, большинство было в ситцевых или холстинковых. Комната тоже не отличалась роскошью. Кроме классного стола и скамеек, двух-трех плетеных стульев да большой черной доски, занимавшей один из углов ее, в ней не было мебели. Стены ее, оклеенные темными обоями и во многих местах запачканные чернилами, были украшены тремя большими географическими картами, особенно интересовавшими Машу. Она видала такие карты y Светловых, и Варя сказала ей, что по ним учатся географии, но дальше ничего не объяснила; теперь она сама узнает, что такое это география и зачем для нее нужны такие странные картины. После урока «русских басен» начался урок «списывание с книги». Девочки достали свои аспидные доски, разлиновали их более или менее крупными линейками и начали переписывать с книги отрывки, отмеченные учительницей. В этом занятии и Маша приняла участие. Между тем, учительница подозвала к себе одну из девочек. Она подошла к стене, на которой висели географические карты, и что-то говорила, водя длинной палкой по этим картам.

— Что это они говорят? — шепотом спросила Маша y своей соседки.

— Она отвечает географию.

География, именно то, что Маше так хотелось знать. Девочка стала прислушиваться.

К сожалению, ученица, отвечавшая урок, вероятно, плохо приготовила его: она говорила очень тихо, беспрестанно сбивалась, путала слова, да и слова-то все были такие мудреные, каких Маша никогда не слыхала.

— Все девочки учатся географии? — опять спросила она y своей соседки.

— Нет, только большие, которые уже умеют хорошо читать и писать.

Маша читала хорошо, но писать она совсем отвыкла в последние полтора года. Надобно было постараться, чтобы получить позволение учиться интересовавшей ее науке. Маша стала с особенным тщанием выводить буквы и слова на своей доске, и, исписав всю доску кругом, не без волнения понесла показать ее учительнице. Ta мельком взглянула на ее работу и, проговорив: «хорошо, сотрите, и пишите дальше!» обратилась к другим девочкам, также ожидавшим ее с досками в руках.

Спросив урок географии, учительница заставила Машу немного почитать и осталась совершенно довольна ей.

— Можно мне начинать учиться географии? — робко спросила y нее девочка.

— Можете. Купите учебник, — заглавие я вам напишу — и выучите к послезавтра первую страницу.

После урока «списывания» детям дан был час для завтрака и отдыха от занятий. Маша познакомилась со своими новыми подругами. Это были дочери соседних лавочников, бедных чиновников, мастеровых, девочки негордые, охотно принявшие в свою среду маленькую швею, учившиеся не столько по своей охоте, сколько по приказанию родителей, не любившие говорить об учебных предметах, но охотно болтавшие о себе, своей домашней жизни, о своих семьях и своих знакомых.

Время после завтрака предназначалось для уроков французского языка. Девочки опять должны были писать, но уже теперь по-французски и не на досках, a в тетрадях. Так как их знания французского языка были неравномерны, то и писали они, кто что мог; одни выводили буквы, другие слова, третьи списывали с книги целые отрывки, четвертые, наконец, делали легкие переводы. В полтора года своей трудовой жизни Маша забыла то немногое из иностранных языков, чему выучилась y Светловых, и теперь ей пришлось начинать с азбуки. Учительница показала ей по книге французские буквы, и затем она должна была бесчисленное множество раз писать y себя в тетради каждую из этих букв. Занятие было не особенно интересное, но, выводя ряды a, b, с, Маша прислушивалась к чтению и переводам других девочек, поочередно подходивших со своими книгами к учительнице, она радовалась, когда могла уловить знакомые звуки, и старалась запомнить особенно часто повторявшиеся слова.

Немного научилась Маша в этот первый день своего пребывания в школе, но она была довольна и этим немногим. Ведь завтра ей опять можно учиться, она опять что-нибудь узнает. A на завтра еще назначен урок арифметики! Наконец-то она убедится, верно ли она поняла по Лизиной книге, как следует производить деление, a после узнает и другие арифметические действия и в состоянии будет сделать всякое вычисление.

На следующий день Машу ждало разочарование. Знания ее подруг по арифметике были так же неравномерны, как и по другим предметам. Учительнице приходилось учить одних считать до десяти, другим задавать более или менее трудные задачи, спрашивать y третьих объяснение того или другого арифметического действия и притом смотреть, чтобы в классе был порядок, чтобы все добросовестно исполняли свои письменные работы. Перед самым концом урока Маше удалось обратить на себя внимание.

— Задачи сложения, вычитания и умножения y вас сделаны верно, — заметила учительница, поглядев на ее доску, — a деление вы делаете не совсем так. Постойте!

Сзади учительницы толпились шесть-семь девочек, поднимавших свои доски высоко над головами и спешивших показать свои работы.

— Борисова, — обратилась она к одной из них, — вы закончили? Покажите новенькой, как подписывать цифры при делении, — и она оставила Машину доску и взяла в руки другую.

Борисова, высокая девочка, лет тринадцати, охотно исполнила поручение учительницы; но, к сожалению, она усвоила себе арифметические правила совершенно механически и совсем не понимала их смысла. На все вопросы Маши она могла дать один ответ: «так нужно», и по окончании урока Маша знала из арифметики столько же, сколько и в начале его.

В этот день Маша, идя из школы домой, зашла в книжный магазин, купила учебник географии, указанный учительницей, и с нетерпением ожидала конца работы в мастерской, чтобы приняться за него. Она наскоро отужинала и, пока Паша с Анютой еще сидели за своими тарелками гречневой каши, принялась читать заданную ей страницу. Это чтение привело ее в величайшее недоумение: в книге с первых же строк говорилось о земле, как о планете, о ее движении вокруг солнца, о ее шарообразности. Это было что-то до такой степени странное и неслыханное, что девочка несколько раз перечитывала каждую фразу. Ужин кончился, Паша с Анютой постлали себе постели и улеглись спать, a Маша все читала и перечитывала одно и то же и все с одинаковым недоумением.

— Что же это ты, ученая барышня, скоро ли кончишь? Целую ночь для тебя лампу жечь, что ли? — сердитым голосом заметила Ирина Матвеевна.

Маша убрала книгу и легла в постель. Ей больше не нужна была лампа; она знала наизусть весь заданный урок, но все-таки не понимала его. «Если земля вертится, то отчего же мы не замечаем этого? На чем же она держится? Как могут жить люди внизу шара, ведь они должны упасть на небо?» — эти и еще многие другие вопросы тревожили девочку и долго не давали ей заснуть.

— Завтра я все узнаю: учительница мне все объяснит, — успокоила она себя, наконец, и на следующее утро пошла в школу раньше обыкновенного.

В этот день опять назначен был класс «списыванье с книги» и во время его старшие девочки опять поочередно отвечали свои уроки из географии.

— Ну что, выучили вы? — спросила учительница, подзывая Машу.

— Выучила, — отвечала девочка, — только я не понимаю.

— Чего же вы не понимаете? Это, кажется, совершенно ясно.

— Тут сказано, что земля шар. Разве это правда? — робко спросила Маша.

— Конечно, правда! Как вы глупы, Федотова. Вы видите, что это не сказка, a учебник географии. Все, что в этой книге написано, правда. Ну, отвечайте!

Маша без малейшей запинки проговорила весь урок.

— Очень хорошо, — похвалила ее учительница, — теперь учитесь дальше, до сих пор.

Она поставила крестик на середине третьей страницы, отдала девочке книгу и тотчас же стала заниматься другими детьми. Маша вернулась на свое место опечаленная. Не того ожидала она, не на то надеялась. Все вопросы, волновавшие ее, так и остались вопросами, и на второй странице географии говорилось опять много странного и непонятного о звездах, солнце и луне, и все это она должна заучивать, и не к кому ей обратиться для разрешения своих недоумений! Пытаться расспрашивать учительницу было бесполезно. У нее не хватало ни охоты, ни времени вдаваться в длинные объяснения чего бы то ни было. Ей без того было не мало возни с двадцатью шестью девочками разного возраста и разных знаний, — девочками, часто ленивыми и бестолковыми, всегда подстерегавшими минуту, когда она не обращала на них внимания, чтобы затеять какую-нибудь шалость, произвести в классе шум и беспорядок. Маша попробовала высказать свои сомнения и вопросы девочкам, учившимся, также как она, географии.

— Вот, есть о чем думать! — вскричала одна из них. — Велено учить, так и учи! Не все ли тебе равно, какая земля?

— Это только с начала книги так непонятно, — заметила другая, постарше, — там дальше пойдут разные моря да земли; название запомнить трудно, зато все понятно.

И девочки заговорили о другом.

Маша вздохнула.

«Нечего делать, — думала она, — буду учить наизусть все, что задают, a когда-нибудь, может быть, и найдется такой умный человек, который все это расскажет и объяснит мне».

Часто приходилось девочке повторять себе это утешение, успокаивать себя этой надеждой. В тех уроках, которые ей задавали, встречалось много для нее непонятного, и учительница давала объяснения в коротких словах, мимоходом, торопясь отделаться от слишком любознательной ученицы. Несмотря на то, Маша училась, училась со всевозможным прилежанием всему, чему могла: она без запинки отвечала целые страницы из учебников географии, грамматики и арифметики, заучивала длинные басни на русском, французском и немецком языках, без устали твердила французские и немецкие диалоги. Она готова была бы учиться и гораздо больше, если бы хватало времени. A времени в ее распоряжении было мало, очень мало. Ирина Матвеевна строго требовала от нее исполнения условия, при котором согласилась отпускать ее в школу. Придя домой и наскоро пообедав, девочка должна была тотчас же садиться за работу и шить до самого ужина. Заниматься поздно вечером было невозможно, так как, ложась спать, мать тушила лампу. Маша готовила свои уроки рано утром, в школе в время часового промежутка между классами, вечером, не доедая своего ужина да в свободные часы по воскресеньям. Если бы в это время она могла заниматься совершенно спокойно, без всякой помехи! Но нет. Ирина Матвеевна продолжала смотреть на школьные занятия дочери, как на пустяки, на дурь, залезшую девочке в голову от жизни в барском доме. Когда Паша, окончив заданную работу, для собственного удовольствия устраивала из остатков материй какие-нибудь замысловатые бантики и галстучки, Ирина Матвеевна никогда не мешала ей.

— Пусть себе девочка занимается, — говорила она, — она хорошее дело выдумала, — и сама исполняла то поручение, какое хотела дать ей. Но когда Маша утром, вскочив с постели, тотчас бралась за книгу, Ирина Матвеевна считала вполне справедливым по самому ничтожному поводу прервать ее занятия.

— Маша, — говорила она, — брось свою книжку, беги скорей к Груше, спроси, как она думает, какие пуговки лучше поставить на эту материю — белые или серые!

— Маменька, да ведь я еще не выучила урока! — робко замечала Маша.

— А, провались они совсем, твои уроки! Важная штука! Беги, беги скорей!

Маша отправлялась к Груше, та долго рассматривала и образчик материи, и пуговицы, поила сестру кофеем, болтала с ней и кончалось тем, что девочка приходила в школу слишком поздно, получала от учительницы строгий выговор и должна была изо всех сил торопиться окончить свою письменную работу, чтобы успеть подтвердить выученный урок. В воскресенье всегда находилось для Маши какое-нибудь дело, отрывавшее ее от книг. То она должна была отнести работу каким-нибудь заказчицам, то починять свое старое белье и платья, то помогать угощать гостей, то идти с матерью на именины к какой-нибудь куме.

Паша и Анюта относились очень дружественно к Маше, пока она работала по целым дням вместе с ними и с ними наравне подвергалась наказаниям строгой хозяйки. Но как только Маша стала ходить в школу, отношения их изменились. Им было досадно, что она отличается от них, они завидовали тем немногим знаниям, какие она приобретала, и преследовали ее насмешками и упреками. Прежде Паша всегда охотно помогала ей справиться с работой, заданной Ириной Матвеевной, a Анюта всегда умела припасти для нее кусок хлеба, когда ей приходилось оставаться без обеда за какую-нибудь провинность: теперь же, напротив, и Паша, и Анюта радовались всякой ее беде.

— Ты — ученая барышня! Что тебе y нас, дур, спрашивать! — сухо отвечала Паша, когда девочка просила ее приладить ей что-нибудь в работе, заданной Ириной Матвеевной.

— Вот-то, и тебе досталось! — дразнила ее Анюта, когда она подвергалась выговору или наказанию. — Небось, книжки-то читать легче, чем шить!

Иногда, при входе Маши, обе девочки вдруг прекращали какой-нибудь разговор и громким шепотом замечали друг другу: «Молчи, ей нечего говорить наших дел». Иногда они просто прогоняли ее от себя словами: «Пошла к своим книжкам, это тебя не касается».

Маша пробовала ссориться с ними, пробовала победить их лаской, — ничто не помогало. На всякое ее сердитое слово они отвечали бранью, ласки ее встречали насмешкой или холодным замечанием: «Что тебе до нас? Мы девушки простые. Ты хочешь быть ученой, вон по-французски говорить умеешь, так ты с учеными и знайся».

Даже Груша, добрая и ласковая Груша, не сочувствовала занятиям сестры. Правда, она никогда не упрекала ее, никогда не смеялась над ней, но часто спрашивала голосом, в котором слышалось неодобрение: «Ну, что, Машута, еще не надоела тебе твоя школа?» или, видя Машу грустной и задумчивой в семейном кругу, замечала: «Тебе скучно с нами, простыми, необразованными людьми, — почитай книжку!»

Те усилия, какие употребляла Маша, чтобы, как можно большему научиться в школе, чтобы не потерять там ни одной минуты даром, иногда сильно утомляли ее. Она возвращалась домой усталая, ей хотелось бы часок другой отдохнуть, свободно поболтать, a на большом столе в мастерской уже лежала приготовленная для нее работа, и не успевала она наскоро доесть обеда, как уже слышался голос матери: «Иди же, иди, Маша, не копайся, некогда прохлаждаться».

И девочка должна была садиться за шитье, должна была и торопиться, и в то же время стараться шить как можно лучше, чтобы избежать выговоров матери и насмешек подруг. Вечером ей удавалось прочесть раза два урок к следующему дню, и она засыпала неспокойно, стараясь уяснить себе все, что было непонятного в этом уроке, заботясь как бы успеть утром потверже выучить его.

«Какая я несчастная, — думала иногда Маша в минуты отчаяния, — бросить мне разве школу и все книги? Наши обрадуются, маменька теперь добрее, чем была прежде, мне будет не трудно работать столько, сколько Паша и Анюта. Ведь все равно, я учусь не так и не тому, чему хочу, a когда меня отдадут в магазин — и это кончится. Брошу все, стану думать об одном шитье и, может быть, через несколько лет сделаюсь такой же счастливой, как теперь Груша!» При мысли об этом будущем счастье голова девочки низко падала и крупные слезы текли из глаз ее.

«Нет, нет, это пустяки, — ободряла она сама себя, — буду стараться, буду трудиться. Я все-таки многому выучилась в школе: выучусь еще больше, и, как ни трудно дается мне ученье, но это все-таки веселей, чем сидеть целый день над иголкой, a по вечерам играть с Пашей в дурака! Отдаст меня мать в магазин, не беда, — Груша говорила, что там дают довольно свободного времени; я буду читать; я одна без учительницы стану учиться по своим школьным книгам, a выйду из школы, не сделаюсь швеей, буду давать уроки и покупать себе книги; мать не может запретить мне этого! Не все ли ей равно, каким трудом я стану зарабатывать деньги».

И девочка с решительным видом вытирала слезы, бралась за книгу и не обращала внимания на косые взгляды окружающих.