Есть слова. Их дыханье – что цвет: Так же нежно и бело-тревожно; Но меж них ни печальнее нет, Ни нежнее тебя, невозможно. Не познав, я в тебе уж любил Эти в бархат ушедшие звуки: Мне являлись мерцанья могил И сквозь сумрак белевшие руки. Но лишь в белом венце кризантэм, Перед первой угрозой забвенья, Этих вэ, этих зэ, этих эм Различить я сумел дуновенья. И, запомнив, невестой в саду, Как в апреле, тебя разубрали, – У забитой калитки я жду, Позвонить к сторожам не пора ли. Если слово за словом, что цвет, Упадает, белея тревожно, Не печальных меж павшими нет, Но люблю я одно – невозможно. [ 10 ]

Вечер. Зеленая детская С низким ее потолком. Скучная книга немецкая. Няня в очках и с чулком. Желтый, в дешевом издании Будто я вижу роман… Даже прочел бы название, Если б не этот туман. Вы еще были Алиною, С розовой думой в очах В платье с большой пелериною, С серым платком на плечах… В стул утопая коленами, Взора я с Вас не сводил, Нежные, с тонкими венами Руки я Ваши любил. Слов непонятных течение Было мне музыкой сфер… Где ожидал столкновения Ваших особенных р… В медном подсвечнике сальная Свечка у няни плывет… Милое, тихо-печальное, Все это в сердце живет…

Нерасцепленные звенья, Неосиленная тень, – И забвенье, но забвенье Как осенний мягкий день, Как полудня солнце в храме Сквозь узор стекла цветной, – С заметенною листами, Но горящею волной… Нам – упреки, нам – усталость, А оно уйдет, как дым, Пережито, но осталось На портрете молодым.

Меж теней погасли солнца пятна На песке в загрезившем саду. Все в тебе так сладко-непонятно, Но твое запомнил я: «приду». Черный дым, но ты воздушней дыма, Ты нежней пушинок у листа, Я не знаю, кем, но ты любима Я не знаю, чья ты, но мечта. За тобой в пустынные покои Не сойдут алмазные огни, Для тебя душистые левкои Здесь ковром раскинулись одни. Эту ночь я помню в давней грезе, Но не я томился и желал: Сквозь фонарь, забытый на березе, Талый воск и плакал и пылал.

Кто сильнее меня – их и сватай… Истомились – и все не слились: Этот сумрак голубоватый И белесая высь… Этот мартовский колющий воздух С зябкой ночью на талом снегу В еле тронутых зеленью звездах Я сливаю и слить не могу… Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный, Ты, кому остальные ненужны, Их не твой ли развел и ущерб, На горелом пятне желтосерп, Ты, скиталец небес праздносумый, С иронической думой?..

О капли в ночной тишине, Дремотного духа трещотка, Дрожа набухают оне И падают мерно и четко. В недвижно-бессонной ночи Их лязга не ждать не могу я: Фитиль одинокой свечи Мигает и пышет, тоскуя. И мнится, я должен, таясь, На странном присутствовать браке, Поняв безнадежную связь Двух тающих жизней во мраке.

Я хотел бы любить облака На заре… Но мне горек их дым: Так неволя тогда мне тяжка, Так я помню, что был молодым. Я любить бы их вечер хотел, Когда, рдея, там гаснут лучи, Но от жертвы их розовых тел Только пепел мне снится в ночи. Я люблю только ночь и цветы В хрустале, где дробятся огни, Потому что утехой мечты В хрустале умирают они… Потому что – цветы это ты.

Ни белой дерзостью палат на высотах С орлами яркими в узорных воротах, Ни женской прихотыо арабских очертаний Не мог бы сердца я лелеять неустанней. Но в пятнах розовых по силуэтам скал Напрасно я души, своей души искал… Я с нею встретился в картинном запустеньи Сгоревшего дворца – где нежное цветенье Бежит по мрамору разбитых ступенЕй, Где в полдень старый сад печальней и темней, А синие лучи струятся невозбранно По блеклости панно и забытью фонтана. Я будто чувствовал, что там ее найду, С косматым лебедем играющей в пруду, И что поделимся мы ветхою скамьею Близ корня дерева, что поднялся змеею, Дорогой на скалу, где грезит крест литой Над просветленною страданьем красотой.

В гроздьях розово-лиловых Безуханная сирень В этот душно-мягкий день Неподвижна, как в оковах. Солнца нет, но с тенью тень В сочетаньях вечно новых, Нет дождя, а слез готовых Реки – только литься лень. Полусон, полусознанье, Грусть, но без воспоминанья И всему простит душа… А, доняв ли, холод ранит, Мягкий дождик не спеша Так бесшумно барабанит.

Как эта улица пыльна, раскалена! Что за печальная, о Господи, сосна! Балкон под крышею. Жена мотает гарус. Муж так сидит. За ними холст, как парус. Над самой клумбочкой прилажен их балкон. «Ты думаешь – не он… А если он? Все вяжет, Боже мой… Посудим хоть немножко…» …Морошка, ягода морошка!.. «Вот только бы спустить лиловую тетрадь?» – «Что, барыня, шпинату будем брать?» – Возьмите, Аннушка! – «Да там еще на стенке Видал записку я, так…» …Хороши гребэнки! «А… почтальон идет… Петровым писем нет?» – Корреспонденции одна газета «Свет». – «Ну что ж? устроила?» – Спалила под плитою. – «Неосмотрительность какая!.. Перед тою? А я тут так решил: сперва соображу, И уж потом тебе все факты изложу… Еще чего у нас законопатить нет ли?» – Я все сожгла.- Вздохнув, считает молча петли… «Не замечала ты: сегодня мимо нас Какой-то господин проходит третий раз?» – Да мало ль ходит их… – «Но этот ищет, рыщет, И по глазам заметно, что он сыщик…» – Чего ж у нас искать-то? Боже мой! «А Вася-то зачем не сыщется домой?» – «Там к барину пришел за пачпортами дворник». «Ко мне пришел?.. А день какой?» – «Авторник». «Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров»… …Ландышов, свежих ландышов! «Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!» – Вот вздор какой. За что же? – …Бритвы праветь… «Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись…» – Ах, право, шел бы ты по воздуху пройтись! Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться… – Яица свежие, яица! Яичек свеженьких?.. Но вылилась и злоба… Расселись по углам и плачут оба… Как эта улица пыльна, раскалена! Что за печальная, о Господи, сосна! [ 11 ]

Еще не царствует река, Но синий лед она уж топит; Еще не тают облака, Но снежный кубок солнцем допит. Через притворенную дверь Ты сердце шелестом тревожишь… Еще не любишь ты, но верь: Не полюбить уже не можешь…

Гляжу на тебя равнодушно, А в сердце тоски не уйму… Сегодня томительно душно, Но солнце таится в дыму. Я знаю, что сон я лелею, – Но верен хоть снам я,- а ты?.. Ненужною жертвой в аллею Падут, умирая, листы… Судьба нас сводила слепая: Бог знает, мы свидимся ль там… Но знаешь?.. Не смейся, ступая Весною по мертвым листам! [ 12 ]

Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими. И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света. [ 13 ]

То полудня пламень синий, То рассвета пламень алый, Я ль устал от четких линий Солнце ль самое устало… Но чрез полог темнолистый Я дождусь другого солнца Цвета мальвы золотистой Или розы и червонца. Будет взорам так приятно Утопать в сетях зеленых, А потом на темных кленах Зажигать цветные пятна. Пусть миражного круженья Через миг погаснут светы… Пусть я – радость отражен, Но не то ль и вы, поэты?

В тумане волн и брызги серебра, И стертые эмалевые краски… Я так люблю осенние утра За нежную невозвратимость ласки! И пену я люблю на берегу, Когда она белеет беспокойно… Я жадно здесь, покуда небо знойно Остаток дней туманных берегу. А где-то там мятутся средь огня Такие ж я, без счета и названья, И чье-то молодое за меня Кончается в тоске существованье…

Вихри мутного ненастья Тайну белую хранят… Колокольчики запястья То умолкнут, то звенят. Ужас краденого счастья, – Губ холодных мед и яд, Жадно пью я, весь объят Лихорадкой сладострастья. Этот сон, седая мгла, Ты одна создать могла, Снега скрип, мельканье тени, На стекле узор курений И созвучье из тепла Губ, и меха, и сиреней.

Скажите, что сталось со мной? Что сердце так жарко забилось? Какое безумье волной Сквозь камень привычки пробилось? В нем сила иль мука моя, В волненьи не чувствую сразу: С мерцающих строк бытия Ловлю я забытую фразу… Фонарь свой не водит ли тать По скопищу литер унылых? Мне фразы нельзя не читать. Но к ней я вернуться не в силах… Не вспыхнуть ей было невмочь, Но мрак она только тревожит: Так бабочка газа всю ночь Дрожит, а сорваться не может…

Этого быть не может, Это – подлог… День так тянулся и дожит, Иль, не дожив, изнемог?.. Этого быть не может… С самых тех пор В горле какой-то комок… Вздор… Этого быть не может… Это – подлог… Ну-с, проводил на поезд, Вернулся, и solo, да! Здесь был ее кольчатый пояс, Брошка лежала – звезда, Вечно открытая сумочка Без замка, И, так бесконечно мягка, В прошивках красная думочка… * * * * * * * Зал… Я нежное что-то сказал Стали прощаться, Возле часов у стенки… Губы не смели разжаться, Склеены… Оба мы были рассеянны, Оба такие холодные, Мы… Пальцы ее в черной митенке Тоже холодные… «Ну, прощай до зимы, Только не той, и не другой И не еще – после другой: Я ж, дорогой, Ведь не свободная…» – Знаю, что ты – в застенке… – После она Плакала тихо у стенки И стала бумажно-бледна… Кончить бы злую игру… Что ж бы еще? Губы хотели любить горячо А на ветру Лишь улыбались тоскливо… Что-то в них было застыло, Даже мертво… Господи, я и не знал, до чего Она некрасива… Ну, слава Богу, пускают садиться… Мокрым платком осушая лицо, Мне отдала она это кольцо… Слиплись еще раз холодные лица, Как в забытьи, – И Поезд еще стоял – Я убежал… …Но этого быть не может, Это – подлог… День или год и уж дожит, Иль, не дожив, изнемог… Этого быть не может… [ 14 ]

Если б вдруг ожила небылица, На окно я поставлю свечу, Приходи… Мы не будем делиться, Все отдать тебе счастье хочу! Ты придешь и на голос печали Потому что светла и нежна, Потому что тебя обещали Мне когда-то сирень и луна. Но… бывают такие минуты, Когда страшно и пусто в груди… Я тяжел – и, немой и согнутый… Я хочу быть один… уходи!

В белом поле был пепельный бал, Тени были там нежно-желанны, Упоительный танец сливал, И клубил, и дымил их воланы. Чередой, застилая мне даль, Проносились плясуньи мятежной, И была вековая печаль В нежном танце без музыки нежной. А внизу содроганье и стук Говорили, что ужас не прожит; Громыхая цепями, Недуг Там сковал бы воздушных – не может. И была ль так постыла им степь, Или мука капризно-желанна, – То и дело железную цепь Задевала оборка волана.

Вы за мною? Я готов. Нагрешили, так ответим. Нам – острог, но им – цветов… Солнца, люди, нашим детям! В детстве тоньше жизни нить, Дни короче в эту пору… Не спешите их бранить, Но балуйте… без зазору. Вы несчастны, если вам Непонятен детский лепет, Вызвать шепот – это срам, Горше – в детях вызвать трепет. Но безвинных детских слез Не омыть и покаяньем, Потому что в них Христос, Весь, со всем своим сияньем. Ну, а те, кто терпят боль, У кого как нитки руки… Люди! Братья! Не за то ль И покой наш только в муке…

Пусть травы сменятся над капищем волненья И восковой в гробу забудется рука, Мне кажется, меж вас одно недоуменье Все будет жить мое, одна моя Тоска… Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно, Ревниво, бережно и страстно был я мил… О, сила любящих и в муке так спокойна, У женской нежности завидно много сил. Да и при чем бы здесь недоуменья были – Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир… Моя ж безлюбая – дрожит, как лошадь в мыле! Ей – пир отравленный, мошеннический пир! В венке из тронутых, из вянущих азалий Собралась петь она… Не смолк и первый стих, Как маленьких детей у ней перевязали, Сломали руки им и ослепили их. Она бесполая, у ней для всех улыбки, Она притворщица, у ней порочный вкус – Качает целый день она пустые зыбки, И образок в углу – Сладчайший Иисус… Я выдумал ее – и все ж она виденье, Я не люблю ее – и мне она близка; Недоумелая, мое недоуменье, Всегда веселая, она моя Тоска.