У раздумий беззвучны слова, Как искать их люблю в тишине я! Надо только, черна и мертва, Чтобы ночь позабылась полнее, Чтобы ночь позабылась скорей Между редких своих фонарей, За углом, Как покинутый дом… Позабылась по тихим столовым Над тобою, в лиловом… Чтоб со скатерти трепетный круг Не спускал своих желтых разлитий, И мерцанья замедленных рук Разводили там серые нити, И чтоб ты разнимала с тоской Эти нити одну за другой, Разнимала и после клубила, И сиреневой редью игла За мерцающей кистью ходила. А потом, равнодушно светла, С тихим скрипом соломенных петель, Бережливо простыни сколов, Там заснула и ты, Добродетель, Между путанно — нежных мотков…

Не буди его в тусклую рань, Поцелуем дремоту согрей… Но сама — вся дрожащая — встань! Ты одна, ты царишь… Но скорей! Для тебя оживил я мечту, И минуты ее на счету . . . . Так беззвучна, черна и тепла Резедой напоенная мгла… В голубых фонарях, Меж листов на ветвях Без числа Восковые сиянья плывут, И в саду, Как в бреду, Хризантемы цветут… . . . . Все, что можешь ты там, все ты смеешь теперь, Ни мольбам, ни упрекам не верь! . . . . . Пока свечи плывут И левкои живут, Пока дышит во сне резеда Здесь ни мук, ни греха, ни стыда… Ты боишься в крови Своих холеных ног, И за белый венок В беспорядке косы? О, молчи! Не зови! Как минуты-часы Не таимой и нежной красы. . . На ветвях, В фонарях догорела мечта Голубых хризантем… . . . . Ты очнешься — свежа и чиста, И совсем… о, совсем! Без смятенья в лице, В обручальном кольце . . . . Стрелка будет показывать семь…

Вот сизый чехол и распорот, Не все ж ему праздно висеть, И с лязгом асфальтовый город Хлестнула холодная сеть…

Хлестнула и стала мотаться… Сама серебристо — светла, Как масло в руке святотатца, Глазеты вокруг залила.

И в миг, что с лазурью любилось, Стыдливых молчаний полно, Все темною пеной забилось И нагло стучится в окно.

В песочной зароется яме, По трубам бежит и бурлит, То жалкими брызнет слезами, То радугой парной горит. . . . . О нет! Без твоих превращений, В одно что-нибудь застывай! Не хочешь ли дремой осенней Окутать кокетливо май?

Иль сделаться Мною, быть может, Одним из упрямых калек, И всех уверять, что не дожит И первый Овидиев век:

Из сердца за Иматру лет Ничто, мол, у нас не уходит И в мокром асфальте поэт Захочет, так счастье находит.

Нависнет ли пламенный зной Иль, пенясь, расходятся волны, Два паруса лодки одной, Одним и дыханьем мы полны.

Нам буря желанья слила, Мы свиты безумными снами, Но молча судьба между нами Черту навсегда провела.

И в ночи беззвездного юга, Когда так привольно — темно, Сгорая, коснуться друг друга Одним парусам не дано…

Есть любовь, похожая на дым: Если тесно ей — она дурманит, Дай ей волю — и ее не станет… Быть как дым, — но вечно молодым.

Есть любовь, похожая на тень: Днем у ног лежит — тебе внимает, Ночью так неслышно обнимает… Быть как тень, но вместе ночь и день.

Когда под черными крылами Склонюсь усталой головой И молча смерть погасит пламя В моей лампаде золотой…

Коль, улыбаясь жизни новой И из земного жития Душа, порвавшая оковы, Уносит атом бытия,

Я не возьму воспоминаний, Утех любви пережитых, Ни глаз жены, ни сказок няни, Ни снов поэзии златых,

Цветов мечты моей мятежной Забыв минутную красу, Одной лилеи белоснежной Я в лучший мир перенесу И аромат и абрис нежный.

— Сила господняя с нами Снами измучен я, снами…

Хуже томительной боли, Хуже, чем белые ночи, Кожу они искололи, Кости мои измололи, Выжгли без пламени очи… — Что же ты видишь, скажи мне, Ночью холодною зимней? Может быть, сердце врачуя, Муки твои облегчу я, Телу найду врачеванье. — Сила господняя с нами, Снами измучен я, снами… Ночью их сердце почуя, Шепчет порой и названье, Да повторять не хочу я…

Сила господняя с нами, Снами измучен я, снами… Снами, где тени не вьются, Звуки не плачут, и слезы, Даже и слезы не льются, Снами, где нет даже грезы… Снами, которым названья Даже подобья не знаю, Снами, где я расставанье С жизнью порой начинаю.

За картой карта пали биты И сочтены ее часы, Но, шелком палевым прикрыты, Еще зовут ее красы…

И этот призрак пышноризый Под солнцем вечно молодым Глядит на горы глины сизой, Похожей на застывший дым…

Мне под маскою рыцарь с коня не грозил, Молча старое сердце мне Черный пронзил,

И пробрызнула кровь моя алым фонтаном, И в лучах по цветам разошлася туманом.

Веки сжала мне тень, губы ужас разжал, И по сердцу последний испуг пробежал.

Черный всадник на след свой немедля вернулся, Слез с коня и до трупа рукою коснулся.

Он, железный свой перст в мою рану вложив, Жестким голосом так мне сказал «Будешь жив»

И под пальцем перчатки целителя твердым Пробуждается сердце и чистым и гордым.

Дивным жаром объяло меня бытие, И забилось, как в юности, сердце мое.

Я дрожал от восторга и чада сомнений, Как бывает с людьми перед чудом видений.

А уж рыцарь поодаль стоял верховой; Уезжая, он сделал мне знак головой,

И досель его голос в ушах остается: «Ну, смотри. Исцелить только раз удается».

Игра природы в нем видна, Язык трибуна с сердцем лани. Воображенье без желаний И сновидения без сна.

Под беломраморным обличьем андрогина Он стал бы радостью, но чьих-то давних грез. Стихи его горят — на солнце георгина, Горят, но холодом невыстраданных слез.

В нем Совесть сделалась пророком и поэтом, И Карамазовы и бесы жили в нем, Но что для нас теперь сияет мягким светом То было для него мучительным огнем.