Для чего, когда сны изменили, Так полны обольщений слова? Для чего на забытой могиле Зеленей и шумнее трава?

Для чего эти лунные выси, Если сад мой и темен и нем?.. Завитки ее кос развилися, Я дыханье их слышу…зачем?

Я полюбил безумный твой порыв, Но быть тобой и мной нельзя же сразу, И, вещих снов иероглифы раскрыв, Узорную пишу я четко фразу.

Фигурно там отобразился страх, И как тоска бумагу сердца мяла, Но по строкам, как призрак на пирах, Тень движется так деланно и вяло.

Твои мечты — менады по ночам, И лунный вихрь в сверкании размаха Им волны кос взметает по плечам. Мой лучший сон — за тканью Андромаха.

На голове ее эшафодаж, И тот прикрыт кокетливо платочком, Зато нигде мой строгий карандаш Не уступал своих созвучий точкам.

Ты весь — огонь. И за костром ты чист. Испепелишь, но не оставишь пятен, И бог ты там, где я лишь моралист, Ненужный гость, неловок и невнятен.

Пройдут года… Быть может, месяца… Иль даже дни, и мы сойдем с дороги: Ты — в лепестках душистого венца, Я просто так, задвинутый на дроги.

Наперекор завистливой судьбе И нищете убого-слабодушной, Ты памятник оставишь по себе, Незыблемый, хоть сладостно-воздушный…

Моей мечты бесследно минет день… Как знать? А вдруг с душой, подвижней моря, Другой поэт ее полюбит тень В нетронуто-торжественном уборе…

Полюбит, и узнает, и поймет, И, увидав, что тень проснулась, дышит, Благословит немой ее полет Среди людей, которые не слышат…

Пусть только бы в круженьи бытия Не вышло так, что этот дух влюбленный, Мой брат и маг не оказался я В ничтожестве слегка лишь подновленный.

Под яблонькой, под вишнею Всю ночь горят огни, Бывало, выпьешь лишнее, А только ни-ни-ни. . . . .

Под яблонькой кудрявою Прощались мы с тобой, С японскою державою Предполагался бой. С тех пор семь лет я плаваю, На шапке «Громобой», А вы остались павою, И хвост у вас трубой… . . . .

Как получу, мол пенцию, В Артуре стану бой, Не то, так в резиденцию Закатимся с тобой… . . . .

Зачем скосили с травушкой Цветочек голубой? А ты с худою славушкой Ушедши за гульбой? . . . . Ой, яблонька, ой, грушенька, Ой, сахарный миндаль, Пропала наша душенька, Да вышла нам медаль! . . . . На яблоне, на вишенке Нет гусени числа… Ты стала хуже нищенки И вскоре померла.

Поела вместе с листвием Та гусень белый цвет… . . . . Хоть нам и все единственно, Конца японцу нет. . . . .

Ой, реченька желты пески, Куплись в тебе другой… А мы уж, значит, к выписке… С простреленной ногой… . . . .

Под яблонькой, под вишнею Сиди да волком вой… И рад бы выпить лишнее, Да лих карман с дырой.

Тоска глядеть, как сходит глянец с благ, И знать, что все ж вконец не опротивят, Но горе тем, кто слышит, как в словах Заигранные клавиши фальшивят.

Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали, Чтоб он завял в моем сверкающем бокале.

Сыпучей черноты меж розовых червей, Откуда вырван он, — что может быть мертвей?

И нежных глаз моих миражною мечтою Неужто я пятна багрового не стою,

Пятна, горящего в пустыне голубой. Чтоб каждый чувствовал себя одним собой?

Увы, и та мечта, которая соткала Томление цветка с сверканием бокала,

Погибнет вместе с ним, припав к его стеблю, Уж я забыл ее, — другую я люблю…

Кому-то новое готовлю я страданье, Когда не все мечты лишь скука выжиданья.

Динь-динь-динь, Дини-дини… Дидо Ладо, Дидо Ладо, Лиду диду ладили, Дида Лиде ладили, Ладили, не сладили, Лиду надосадили. День делали, Да день не делали, Дела не доделали, Головы-то целы ли? Ляду дида надо ли Диду баню задали. Динь-динь-динь, дини-динь… Колоколы-балаболы, Колоколы-балаболы, Накололи, намололи, Дале боле, дале бале… Накололи, намололи, Колоколы-балаболы. Лопотуньи налетали, Болмоталы навязали, Лопотали-хлопотали, Лопотали, болмотали, Лопоталы поломали. Динь! Ты бы, дид, не зеньками, Ты бы, диду, деньгами… Деньгами, деньгами… Долго ли, не долго ли, Лиде шубу завели… Холили — не холили, Волили — неволили, Мало ль пили, боле лили. Дида Ладу золотили. Дяди ли, не дяди ли, Ладили — наладили… Ой, пила, пила, пила, Диду пива не дала: Диду Лиду надобе, Ляду дида надобе, Ой, динь, динь, динь-дини, дини, дини-динь, Деньги дида милые, А усы-то сивые… Динь! День. Дан вам день… Долго ли вы там? Мало было вам? Вам? Дам По губам. По головам Дам. Буби-буби-бубенцы ли, Мы ли ныли, вы ли ныли, Бубенцы ли, бубенцы ли… День, дома бы день, День один… Колоколы-балаболы, Мало лили, боле пили, Балаболы потупили… Бубенцы-бубенчики, Малые младенчики, Болмоталы вынимали, Лопоталы выдавали, Лопотали, лопотали… Динь… Колоколы-балаболы… Колоколы-балаболы…

Мечту моей тоскующей любви Твои глаза с моими делят немо… О белая, о нежная, живи! Тебя сорвать мне страшно, хризантема.

Но я хочу, чтоб ты была одна, Чтоб тень твоя с другою не сливалась И чтоб одна тобою любовалась В немую ночь холодная луна…

Кэк-уок на цимбалах Кэк-уок на цимбалах Молоточков лапки цепки, Да гвоздочков шапки крепки, Что не раз их, Пустоплясых, Там позастревало.

Молоточки топотали, Мимо точки попадали, Что ни мах; На струнах Как и не бывало.

Пали звоны топотом, топотом, Стали звоны ропотом, ропотом, То сзываясь, То срываясь, То дробя кристалл.

В струнах, полных холода, холода, Пели волны молодо, молодо, И буруном Гул по струнам Следом пролетал.

С звуками кэк-уока, Ожидая мокка, Во мгновенье ока Что мы не съедим… И Махмет-Мамаям, Ни зимой, ни маем Нами не внимаем, Он необходим.

Молоточков цепки лапки, Да гвоздочков крепки шапки, Что не раз их, Пустоплясых, Там позастревало.

Молоточки налетают, Мало в точки попадают, Мах да мах, Жизни… ах, Как и не бывало.

Пусть травы сменятся над капищем волненья И восковой в гробу забудется рука, Мне кажется, меж вас одно недоуменье Все будет жить мое, одна моя Тоска…

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно, Ревниво, бережно и страстно был я мил… О, сила любящих и в муке так спокойна, У женской нежности завидно много сил.

Да и при чем бы здесь недоуменья были Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир… Моя ж безлюбая — дрожит, как лошадь в мыле! Ей — пир отравленный, мошеннический пир!

В венке из тронутых, из вянущих азалий Собралась петь она… Не смолк и первый стих, Как маленьких детей у ней перевязали, Сломали руки им и ослепили их.

Она бесполая, у ней для всех улыбки, Она притворщица, у ней порочный вкус, Качает целый день она пустые зыбки, И образок в углу — сладчайший Иисус…

Я выдумал ее — и все ж она виденье, Я не люблю ее — и мне она близка, Недоумелая, мое недоуменье, Всегда веселая, она моя тоска.

Захлопоталась девочка В зеленом кушаке, Два желтые обсевочка Сажая на песке.

Не держатся и на — поди: Песок ли им не рад?.. А солнце уж на западе И золотится сад.

За ручкой ручку белую Малютка отряхнет: «Чуть ямочку проделаю, Ее и заметет…

Противные, упрямые!» — Молчи, малютка дочь, Коль неприятны ямы им, Мы стебельки им прочь.

Вот видишь ли: все к лучшему Дитя, развеселись, По холмику зыбучему Две звездочки зажглись

Мохнатые, шафранные Звездинки из цветов… Ну вот, моя желанная, И садик твой готов.

Отпрыгаются ноженьки, Весь высыплется смех, А ночь придет — у боженьки Постельки есть для всех…

Заснешь ты, ангел-девочка, В пуху, на локотке… А желтых два обсевочка Распластаны в песке.

Печален из меди Наш символ венчальный, У нас и комедий Финалы печальны… Веселых соседей У нас инфернальны Косматые шубы… И только… банальны Косматых медведей От трепетных снедей Кровавые губы.

Заглох и замер сад. На сердце все мутней От живости обид и горечи ошибок… А ты что сберегла от голубых огней, И золотистых кос, и розовых улыбок?

Под своды душные за тенью входит тень, И неизбежней все толпа их нарастает Чу… ветер прошумел — и белая сирень Над головой твоей, качаясь, облетает. . . . . . .

Пусть завтра не сойду я с тинистого дна Дождя осеннего тоскливей и туманней, Сегодня грудь моя желания полна, Как туча, полная и грома и сверканий.

Но малодушием не заслоняй порыв, И в этот странный час сольешься ты с поэтом; Глубины жаркие словам его открыв, Ты миру явишь их пророческим рассветом.

Просвет зелено-золотистый С кусочком голубых небес Весь полный утра, весь душистый, Мой сад — с подушки — точно лес.

И ароматы… и движенье, И шум, и блеск, и красота Зеленый бал — воображенья Едва рожденная мечта…

Я и не знал, что нынче снова Там, за окном, веселый пир. Ну, солнце, угощай больного, Как напоило целый мир.

За ветхой сторою мы рано затаились, И полночь нас мечтой немножко подразнила, Но утру мы глазами повинились, И утро хмурое простило…

А небо дымное так низко нависало, Все мельче сеял дождь, но глуше и туманней, И чья-то бледная рука уже писала Святую ложь воспоминаний.

Все, все с собой возьмем. Гляди, как стали четки И путь меж елями, бегущий и тоскливый, И глянцевитый верх манящей нас пролетки, И финн измокший, терпеливый.

Но ты, о жаркий луч! Ты опоздал. Ошибкой Ты заглянул сюда, — иным златися людям! Лишь сумрачным словам отныне мы улыбкой Одною улыбаться будем!

Зябко пушились листы, Сад так тоскливо шумел. — Если б любить я умел Так же свободно, как ты.

Луч его чащу пробил… — Солнце, люблю ль я тебя? Если б тебя я любил И не томился любя.

Тускло ль в зеленой крови Пламень желанья зажжен, Только раздумье и сон Сердцу отрадней любви.

Что ни день, теплей и краше Осенен простор эфирный Осушенной солнцем чашей: То лазурной, то сапфирной.

Синью нежною, как пламя, Горды солнцевы палаты, И ревниво клочья ваты Льнут к сапфирам облаками.

Но возьми их, солнце, — душных, Роскошь камней все банальней, Я хочу высот воздушных, Но прохладней и кристальней.

Или лучше тучи сизой, Чутко-зыбкой, точно волны, Сумнолицей, темноризой, Слез, как сердце, тяжко полной.

В ароматном краю в этот день голубой Песня близко: и дразнят, и вьется; Но я там не спою, что мне шепчет прибой, Что вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны — я цветы берегу, Мотылькам сберегаю их пыль я, Миг покоя волны на морском берегу И ладьям их далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней И люблю я сильнее в разлуке Полусвет-полутьму наших северных дней, Недосказанность песни и муки…

Вихри мутного ненастья Тайну белую хранят… Колокольчики запястья То умолкнут, то звенят.

Ужас краденого счастья Губ холодных мед и яд Жадно пью я, весь объят Лихорадкой сладострастья.

Этот сон, седая мгла, Ты одна создать могла, Снега скрип, мельканье тени,

На стекле узор курений, И созвучье из тепла Губ, и меха, и сиреней.

Пока в тоске растущего испуга Томиться нам, живя, еще дано, Но уж сердцам обманывать друг друга И лгать себе, хладея, суждено;

Пока прильнув сквозь мерзлое окно, Нас сторожит ночами тень недуга, И лишь концы мучительного круга Не сведены в последнее звено,

Хочу ль понять, тоскою пожираем, Тот мир, тот миг с его миражным раем… Уж мига нет — лишь мертвый брезжит свет…

А сад заглох… и дверь туда забита… И снег идет… и черный силуэт Захолодел на зеркале гранита.