«Что есть – то есть, главное – чтобы все шло своим чередом», – такой национальный девиз был начертан над входом в палату мыслительного центра «Куриные мозги». А внутри, в сенях просторной совещательной избы, вдоль стен, красовался аршинный призыв: «Не возмущай спокойствия!».

В истинности, а главное – пользе этого изречения курщавельцы утвердились не так давно, сразу после применения против них из-за хребта биологического оружия – сброшенных с дирижабля «Эйр Гройлер» мириадов семян лютиков. Когда лютики буйно расцвели у подножия гор, а ветер смешал их пыльцу с пылью кривых улочек Кур-Щавеля, в городе и стране началась повальная эпидемия куриной слепоты.

Кое-кто в палате «Куриных мозгов» (этот орган самоуправления еще иногда именовали «Ума палата»), так вот, кое-кто из окольцовецов настаивал на тотальном истреблении вброшенных вражеской авиацией лютиков. Уничтожении всеми имеющимися средствами, вплоть до совершенно варварского, брутального полива узкой полоски «желтой погибели» раствором ядовитого куриного помета.

Но… Обыватели повздыхали, поохали, да и рассудили привычно: «Раз уж эти лютики появились, так уж пусть и дальше будут. Живая все-таки поросль, к солнышку тянется. Не мы ее придумали, не нам ее изводить».

И предгорье, где свирепствовал лютик, с большими трудами обнесли высоченной прозрачной стеной, да еще и рвом глубоким окопали, чтоб не пробрался вредоносный для куриного племени цветок в жилые районы. Кстати, с тех пор повелась у юных курочек и петушков традиция: назначать свидания возле этой стеклянной стены, любоваться желтыми, как солнышко, цветами. И красиво, и жутковато одновременно. Самое место для признаний и клятв в вечной любви!

А что касается фактической утраты территории… «Нам землицы хватит, у нас всего с избытком», – смиренно и беспечно говорили курщавельцы.

Ушла пыльца – ушла вслед за ней и массовая куриная слепота. А для тех, кто был серьезнее других поражен коварным биологическим оружием, профессор Алектор изобрел и сам смастерил очки-пенсне (в том числе – и для себя). Очки быстро вошли в моду даже у некоторых остроглазых, и все остались довольны…

Но приключилась очередная, на сей раз – всамаделишная война с грозным Княжеством Хищных Зубастиков.

Здесь предпочитали совершенно дикий образ жизни – в земляных норах. У князя-директатора – Великого Хоря – нора была огромная, со множеством тайных и явных ходов. Ископали ее в специально насыпанном холме, и главное отверстие, в которое иногда высовывалась огромная клыкастая морда директатора, грозно раззявилось над главной площадью страны.

По ночам в сторону Холма смотреть попросту боялись: если у Великого Хоря случалась бессонница, то из черной дыры, словно из утробы дзота, высверкивали два кроваво-красных огонька. Эти огоньки повергали припозднившихся жителей в столбняк, из которого выйти можно было в лучшем случае через сутки, а то и двое.

В пещере Великого Хоря проводились заседания приближенных, а затем князь-директатор из отверстия, именуемого в особо торжественных случаях «трибуной», вещал собравшимся на площади подданным об очередных нововведениях во всеобщем бытии.

Как же дошли до такого, с позволения сказать, жития-бытия крысы, хорьки, опоссумы и бобры, населяющие довольно-таки обширный остров?

С чего все это началось – кровопийство, живоглотство, пожирание всего, что шевелится?

Сейчас об этом уже мало кто вспоминал, а если и вспоминали, то пугались собственных мыслей и надолго замыкались в себе.

Когда-то, еще не так давно, остров изобиловал птицами самых разных пород – от воробьев до куропаток. Жили здесь в своих норках и безобидные суслики, и сурки, и мыши – тьма тьмущая мышей, вплоть до летучих!

Крысы и опоссумы довольствовались личинками насекомых, вкусными кореньями, правда, иной раз покушались на птичьи яйца – разоряли гнезда. Но чтобы вот так взять и сожрать пернатого или мохнатого жителя своей земли – нет уж, увольте… На это иной раз были способны разве что хорьки, да и то – редкие из них, достигшие повышенной злобности и размера.

Откуда взялся на этом дивном острове неведомый доселе персонаж, именующий себя Великим Хорем, из какого чертополоха выполз он на беду всему живому? Существо с неизвестной родословной, непонятным происхождением и сомнительной породой объявилось на острове внезапно, будто каким-то волшебным образом десантировалось на парашюте или выползло на берег из некоей подводной лодки.

Великий Хорь сразу же, без каких-то объяснений своих притязаний, объявил себя главным на всей этой омываемой морем территории. Усомнившиеся в праве Хоря называться князем-директатором (а таковых, надо сказать, было совсем немного) просто исчезли… Исчезли в необъятной утробе этого страшного существа.

И крысы, опоссумы, да и тучные бобры как-то не сговариваясь признали над собой власть Великого хоря.

– Лучше уж князь-директатор с железными зубами и прожорливым брюхом, чем это надоевшее всем безвластие, – говорили они, чтобы скрыть истинную причину своего безропотного подчинения – страх быть съеденными, сгрызенными, перемолотыми челюстями нового властелина.

А так получалось, что вроде бы Великий Хорь получил свой титул по обдуманному, осознанному решению всего населения острова, что это было свободным волеизъявлением мохнатых и пернатых. Дескать, могли бы и не согласиться, но подумали-подумали…

Одни лишь хорьки совершенно искренне приветствовали введенную на острове директатуру, ведь новый властелин именовал себя чуть ли не таким же хорьком, как они сами. Понятно, что называться хорьком князю-директатору неприлично, вот он у возвеличил себя до грозно звучащего имени Хорь. Но, в общем-то, наш сородич, свой, можно сказать – одного помета… Хотя на хорька он походил так же, как слоненок на мамонта. То есть – наоборот, как мамонт на слоненка.

С момента прихода Великого Хоря к власти в стране было принудительно введено всеобщее кровопийство и мясоядение. Хорьки были главными застрельщиками смертоубийства птиц – сначала мелких, затем – покрупнее. Князь-директатор открыл хорькам глаза на их собственные глаза: выяснилось, что по ночам любой хорек мог излучать взгляд, парализующий пернатых.

Не жизнь, а сплошное удовольствие!

За ними и крысы оценили прелесть вкушения плоти и теплой крови пернатых обитателей острова. Опоссумы, которых чуть ли не принудительно заставили есть убоину, пожевали-пожевали да и сказали:

– Ммм! Да это вкусно!

И быстренько превратились в преданных слуг Великого Хоря.

Кто из птиц не успел улететь в неизвестность – был съеден в считанное время. Настала очередь мышей, сусликов и сурков…

И вот пришло время, когда…

– Мы уже пожрали почти все живое на всем нашем острове, – заявил ближним соратникам Великий Хорь. – Скоро все мы – крысы, опоссумы и хорьки, начнем пожирать друг друга!

– Да-да, о Великий Хорь! – исступленно рычали приближенные.

– Вы этого хотите? – возопил Великий Хорь.

– Нет, нет, о повелитель! – жалостливо пищали соратники.

Великий Хорь появился в отверстии своей норы, под которой, на обширной поляне, уже заранее согнали все зубастое население княжества – при этом, надо сказать, смрад стоял над этим сонмищем тот еще…

– Вам хочется свежей куриной крови? – почти что драконовским рыком обратился директатор к своей нации.

– Да-а-а! – громогласным всхрапом выдохнуло сонмище.

– Вам хочется свежего куриного мяса? – истерично выкрикнул в пространство Великий Хорь.

– Да-а-а! – содрогнулась площадь от рева сотен глоток.

– Тогда – война против Куростана! Там еды на всех и на века! – нескладно возопил Великий Хорь, вздернув когтистую лапу.

– Война! Война! Война! – волнами зашлось сонмище.

Бобры имели в Княжестве Хищных Зубастиков экономическую и, отчасти, политическую автономию, поскольку заставить их превратиться в мясоедов и кровопийц так и не удалось. Они питались древесной корой и корешками и категорически не пожелали испробовать свежей плоти.

Запершись в своих плотинах-крепостях, возведенных на малых реках острова, бобры скалили свои огромные зубы и не подпускали к себе полчища крыс, опоссумов и хорьков.

Посланный для переговоров с князем-директатором старейший бобр по имени Добр тактично объяснил Великому Хорю упорное нежелание следовать поговорке: «с хорьками жить – мясо кушать да кровь пить».

– Князенька, мы не против твоей власти над островом, только оставь ты нас такими, какие уж мы уродились. Иначе нам никак нельзя будет.

– Это почему же? – не понял Великий Хорь.

– Да потому, Хорюшка, что у нас зубки-то за день ажно на цельный миллиметр вырастают. Если мы несколько дней стволы деревьев не погрызем, так у нас и рты открываться не будут, заклинит наши челюсти нашими собственными зубками. Вот оно как обстоит-то.

Великий Хорь сначала долго хрюкал от подступившего смеха, потом мысленно дивился такому странному бобриному устройству, наконец махнул на непокорных сепаратистов своей лапой когтистой:

– Да пусть питаются хоть хреном без терки, лишь бы не бунтовали. И были верными союзниками.

Однако бобриная автономия вызывала жгучую неприязнь со стороны прочего населения Княжества Хищных Зубастиков.

Бобры, надо сказать, понимали, что конфликтовать с Великим Хорем, подданными которого они формально все-таки являлись, им совершенно ни к чему. И они, искусные строители речных запруд (единственные, кстати, кто обладал хоть какими-то созидательными навыками во всем княжестве), согласились соорудить для армии Великого Хоря шесть просторных бревенчатых сбивней, то есть сбитых клиньями и связанных между собой, предварительно очищенных от веток и веточек, больших деревьев.

По идее, эти громоздкие плавучие сооружения были способны достичь берегов Кур-Щавеля. Для десанта исполнительные бобры заготовили дюжину сбивней поменьше.

Продовольственная экспедиция была тщательно подготовлена, успех ее казался обеспеченным.

– Вперед, на Куростан! – скомандовал Великий Хорь и при помощи слуг уселся на флагманский сбивень, тем самым лично возглавив нападение на курино-петушиную страну.

Для Великого Хоря на флагмане был спешно возведен просторный шалаш.

Тем утром профессор Алектор, прогуливаясь по закоулочкам, увидел двух ссорящихся соседок, почтенных клуш.

– Ты не курица, ты курвица! – кричала одна.

– А ты – не просто курвица, а курвища!

Подобные ругательства никак не пристали двум многодетным матронам, однако клуши уже готовы были вцепиться своими раззявленными клювами в хохолок обидчицы.

«Да ведь это жены Лега и Аяма, – подивился профессор Алектор. – Точно!»

И сморщил свой ученый лоб извивающимся червячком:

– Как там в поговорке? «Жена да муж – одна…»

Профессор никак не мог припомнить.

– О! Кажется, так: «Жена да муж – одна пара груш…» Или нет: одна пара душ… тянут один гуж…

Ассоциации совсем замучили истощенного умственной работой Кур-Ратора наук.

Впрочем, таковое открытие – ну, касаемо единомыслия супругов – с легкостью сделал бы и первоклашка, не то что умудренный опытом профессор университета. Ведь, как и их мужья, обе супружницы были совершеннейшими антиподами: одна – вся черная, от хохолка до когтей, другая – белоснежная – правда, с алым хохолком.

Сами Лег и Аям, посверкивая серебряными ободками на левых голенях, вразвалочку стояли у дверей соседних птичников и подзадоривали своих благоверных:

– Наддай ей, наддай ляжкой!

– Оттопчи ее, как я тебя учил!

«Куры дерутся – к гостям, – отметил про себя суеверный Алектор. – А какие могут быть гости в Кур-Щавеле, скажите на милость? А? Только непрошеные».

Придя к такому глубокомысленному выводу, ученый отправился прямиком в центр «Куриные мозги», чтобы предупредить, кого следует, о неведомой опасности.

Он не успел.

Среди бела дня бревенчатый флот Великого Хоря внезапно появился на рейде Кур-Щавеля, или – Куростана, как его именовали вторженцы. На берегу начался форменный куриный переполох…

Позвольте, а как же сторожевые суденышки Кур-Щавеля? Неужто не встретили злого ворога, или, на худой конец, не предупредили загодя жителей курьего царства-государства о неприятельском флоте?

Да полно вам, не было отродясь в Кур-Щавеле никаких плавсредств. Хоть и могли эти достойные пернатые под руководством того же Алектора или даже Премудрого Плимутрока соорудить какие-нибудь плотики – ну, к примеру, чтоб юных курочек по волнам катать.

Но искони опасались воды уроженцы Кур-Щавеля. А ну как макнешься в соленое море? А ну как забрызгает, окатит прибой с ног до головы? Тогда уж точно не миновать прозвища «Мокрая курица», до конца дней своих не отмоешься от этого позорного клейма. Это похуже будет, чем куриная слепота – от нее худо-бедно лечил доктор Куропат, а как исцелеть от едкого словца?

Меж тем от больших сбивней Хищных Зубастиков отделились плоты размером поменьше, на них плыл к вожделенной добыче десант опоссумов – «Ударная Дюжина» Великого Хоря. Каждый опоссум нес на спине, в своей меховой сумке (с которыми они и рождались на свет) баллон с нервно-паралитическим газом – его, гм, вырабатывали сами опоссумы.

Опоссумы беспрепятственно высадились на побережье Кур-Щавеля, и от их грозного вида все курицы города вмиг стали мокрыми даже без морских омовений (да, если честно, то и петухи тоже – ну, если не все, то почти все). Десантники выставили вперед патрубки своих баллонов и дюжина струй нервно-паралитического газа выхлестнулась из сжатого состояния на волю вольную.

Великого Хоря, как и многих других полководцев до него, подвела торопливость, желание ускорить победу – окончательную и бесповоротную. Убедившись в успешной высадке опоссумов, директатор немедленно распорядился атаковать основными силами. На берег лавиной хлынули с малых сбивней полчища крыс (бобры, по изначальной договоренности, участия в вылазке не принимали, ограничившись ролью поднаторелых корабельщиков и весельчаков-весельников, а хорьки оставались в запасе, готовились выступить вторым эшелоном).

– Это победа, победа! – шептал Великий Хорь, наблюдая за своими вояками в подзорную трубу. – Скоро мы вдоволь потешим себя свежей куриной кровью!

Великого Хоря подвела не только поспешность, но и такой, казалось бы, пустячок: он не учел особенностей рельефа атакуемой страны и, соответственно, не имел ни малейшего понятия о розе ветров, господствующей в этих краях. О чем тоже неплохо бы заранее знать любому полководцу.

А дело в том, что в стране кур и петухов ветер всегда дул только в одном направлении – с гор к морю. И потому струи отравляющего газа повернули вспять, и волны «нервного паралитика» окутали стаи крыс, уже успевших вбежать на берег. И все крысиные полчища полегли в глубочайшем обмороке.

Опоссумы, поняв, что их оружие не только бессильно против врага, но, наоборот, поражает своих, растерялись. Потом ударились в панику, хотя даже вдесятером могли запросто перерезать и передушить весь Кур-Щавель до последнего куренка.

И знаменитая «Ударная Дюжина», бросая отягощавшие их баллоны, наступая на бесчувственных крыс, бросилась обратно к малым сбивням. На бегу они горланили бобрам, что оставались на веслах:

– Поворачивай! Гребем назад!

Плюхнувшись на бревнышки десантных сбивней, опоссумы сами взялись за весла, раскидав неповоротливых и медлительных бобров. Вскоре они полуживым потоком ввалились на главные сбивни – под непристойную брань хорьков с Великим Хорем во главе.

– Хворь вас всех забери! – это было самое мягкое из ругательств директатора.

Так провалилась первая попытка десантирования зубастиков в Кур-Щавель.

Наступила ночь – темная, безлунная. Весь курино-петушиный город не спал, с ужасом ожидая пробуждения крыс от обморока. Совсем близко от берега можно было различить на волнах громоздящуюся армаду Великого Хоря – она никуда не собиралась уходить!

– Не бросят же они, в самом деле, своих на берегу, – рассудительно и вместе с тем наивно изрек Премудрый Плимутрок – один из старейшин Национального мыслительного Центра «Куриные мозги».

И был Премудрый не совсем-таки прав в своих выкладках.

Великий Хорь, разумеется, не задумался бы оставить на произвол судьбы всех своих крыс:

– Пусть куры выклюют им, беспомощным, глаза, пусть превратят их в слепых кротов! – бушевал Великий Хорь. – Пусть петухи своими шпорами снимут с них шкуры и подарят эти шубы своим клушам!

– Но почему, мой повелитель? – взывал тощий опоссум по прозвищу Опус. – Ведь это же крысы, ваши верные подданные крысы!

Свое прозвище Опус получил благодаря недюжинному таланту сочинять хвалебные оды и всякого рода сочинения текстовые и музыкальные – в честь Великого Хоря. Поэтому директатор и сделал Опуса своим главным советником. И, надо сказать, это было одно из немногочисленных мудрых решений правителя Княжества Хищных Зубастиков.

Пожертвовать всеми крысами разом Великого Хоря побуждала еще одна, гаденькая такая, мыслишка: ведь после таких потерь на его острове резко поубавится количество едоков, и, таким образом, будет хотя бы временно снята проблема пропитания.

Вслух же директатор изрек:

– Ты все-таки дурак и неуч, Опус. Разве ты не знаешь древнее изречение: чем больший урон в живой силе потерпел командующий, тем более великим полководцем он останется в истории!

Но обстановка не требовала таких чудовищных жертв. Война не закончилась, война только начиналась…

– Хорьки, за мной! – скомандовал Великий Хорь.

И тут же попятился назад, пропуская вперед себя стаи всхрапывающих от возбуждения и жажды крови хорьков – размером куда меньше, чем он сам.

На этот раз перепуганные бобры наотрез отказались садиться на весла.

– Вы не бобры! Вы бабы! Трусливые бабы! – презрительно сплюнули в сторону сепаратистов хорьки и сами взяли на себя управление десантными сбивнями.

– Смотрите, как бы вам стать не весельниками, и висельниками, – подтявкнул главный советник Опус.

Хорьки захрюкали от столь удачной шутки – которая, стоит лишь Великому Хорю мигнуть глазом – могла бы и перестать быть шуткой.

– Слава Великому Хорю! – ревели хорьки, браво проплывая мимо флагмана. – Пьющие куриную кровь приветствуют тебя!

А когда стройные легионы хорьков наконец ступили на песчаный пляж, то… Стоящие на городской набережной куры и петухи увидели жуткую картину. Во мраке ночи вспыхнуло множество красных огоньков. От ужаса у жителей Кур-Щавеля помутилось в мозгах, им стало казаться, что огоньки раздваиваются, приближаясь по песку к беззащитному городу…

Однако это раздвоение было вовсе не плодом массовых куриных галлюцинаций. Это попарно горели во тьме глаза хорьков – гипнотизирующие, подавляющие волю и лишавшие последних остатков физических сил.

Куры штабелями попадали на траву…

Но профессор Алектор не терял времени даром, пока противник предоставил Кур-Щавелю передышку до наступления ночи. Еще засветло он собрал у всех очкариков их «вторые глаза», заперся в своем холостяцком курятнике и принялся мудровать над стеклышками окуляров. В том числе – и над свои пенсне.

Кур-Раптор наук знал о страшной гипнотической силе ночного взгляда хорька – взгляда горящего, словно топка его очага, и высверливающего мозги, будто лазерный луч.

Он смазал внутреннюю сторону всех собранных очков густой сажей, чтобы хоть как-то защитить их обладателей от прожигающего хорьего взгляда. А потом подержал внешнюю часть стекол над испарениями раскаленного гудрона, что сделало все пенсне Кур-Щавеля зеркальными.

Сработает ли его замысел? Не подкачают ли добровольцы?

С наступлением ночи Алектор с предсмертной торжественностью водрузил пенсне на свой клюв, раздал остальные всем смельчакам-доброхотам.

И когда хорьки, подбадриваемые чувством безнаказанности и неуязвимости, неспешно вышагивали по бесчувственным крысам к ночным очертаниям города, им навстречу выступили…

О нет! Этого не может быть!

Во тьме казалось, что против них из города стройным рядом шагают такие же хорьки, как они сами!

– Изменники! Предатели! – придушенно хрипели подданные Великого Хоря, его собратья по роду.

– Но как? Как они оказались в стане наших врагов? – раздался чей-то взвизг и тут же оборвался.

Первый хорь был повержен. На это не обратили внимания: подумаешь, потеря бойца! Делов-то… Все жаждали вгрызться в глотки изменников.

Но почему-то эти изменники-хорьки, стеной надвигавшиеся из Кур-Щавеля на непрошенных гостей, отчаянно кукарекали и кудахтали (от страха кукарекали и от страха кудахтали, если уж быть до конца верными исторической правде).

Десятки парных кроваво-красных лучей, отраженных от тонированных, зеркальных очков отважных петушков и курочек, заметались вдоль грозных цепей кровожадных хорьков. Сила воздействия этих самых лучей была многократно увеличена за счет выпуклостей линз…

Один за другим бравые хорьки каменели и падали на песок рядом с крысами. Те все еще никак не могли прийти в себя, наглотавшись нервно-паралитического газа, выделяемого опоссумами…

Солнышко, поднявшееся над морским горизонтом, озарило унылую картину минувшей битвы: весь песчаный берег был покрыт неподвижными тушками крыс и хорьков. Их лапки были задраны и скрючены, низкое солнце отбрасывало на гладкий, вылизанный морем песок синие тени парализованных врагов…

– Как есть – натюрморт, – брякнул худохник Мазокур, показавший себя одним из героев минувшей ночи. – Мертвая натура…

Мазокур обычно рисовал («мазал») кур, и нет ничего странного, что к нему прилипло такое прозвище. Это был роковой сердцеед из породы Галан: серо-голубая спинка, фиолетовое брюшко, палевые голени, как сапожки, украшены были изящными шпорами. Галантный кавалер, одним словом.

Мазокур единственный из всего населения Кур-Щавеля имел настоящую перьевую бороду – как у завзятого художника. Поговаривали, что именно благодаря этой-то самой бороде он избрал для себя поприще живописца.

Бока Мазокура от природы были покрыты, словно брызгами краски, синими, коричневыми и красноватыми пятнами, так что, можно согласиться с утверждением, что живописцем он родился. «Как родился, так и пригодился», – порой говорил Мазокур загадочно.

– А где же армада больших транспортов? – спросил подслеповатый профессор Алектор, которые еще не успел придать своему густо тонированному пенсне прежний, прозрачный вид.

– Да вон они, профессор, – отозвался Премудрый Плимутрок, указывая куда-то в морскую даль.

Там, на расстоянии никак не меньше мили от берега, покачивались главные сбивни агрессоров.

Дело в том, что минувшей ночью на флагманском сбивне произошло событие, о котором никак не могли знать в Кур-Щавеле. Шальной красный луч, отраженный от зеркального пенсне неведомого миру пернатого героя, случайно поразил прямо в глаз не кого-нибудь, а самого Великого Хоря. И он, как тому и положено быть, окаменел. А, согласитесь, окаменевший директатор годится разве что для памятника самому себе, но уж никак не для командования вооруженными силами государства.

Ах, до чего же повезло Кур-Щавелю, что никто и никогда из его обитателей так и не узнал про это феноменальное по точности попадание лучика в глаз Великого Хоря! Проведай они об этом, и в городе такое бы началось…

Перво-наперво все два десятка очкариков, осмелившихся выступить с одними лишь зеркальными линзами против зубастых и когтистых хищников, орали бы наперебой, квохтали и кукарекали на разные лады, что именно он, и никто другой, поразил Великого Хоря и тем самым решил исход войны. Каждый требовал бы себе как минимум – прижизненного памятника на площади Яйца и пожизненного председательствования в «Куриных мозгах».

А еще… Обязательно нашлись бы такие, кто клялся и божился бы, что снайперски выцеливал глаз Великого хоря, сидя в своем курятнике. Оттуда, мол, флагманский плот нападавших был якобы виден куда лучше, чем с берега! И он спокойно, без нервов и не обращая внимания на гипнотические глазки хорьков, совершил свой подвиг в одиночестве и безмолвии!

Но всемилостивая судьба избавила цветущий Кур-Щавель от этих распрей, вполне могущих стать бесконечными.

А на флагмане Великого Хоря… Волей-неволей временное командование пришлось взять на себя главному советнику Опусу. Но воевать – это вам не хлебно-хвалебные оды писать. И Опус, «от греха», распорядился отвести главные плоты подальше от берега. А то – Хорь его знает! – мало ли какие еще бяки припасены у этих хитрющих и исключительно воинственных кур и петухов. Которые – вот ведь лицемеры! – только притворялись безобидными, заманивая несчастных хищников в коварно подстроенную ловушку…

– А что будем делать с этими? – прокудахтал невесть откуда подскочивший доцент Петел.

Он указывал на обездвиженные тушки крыс и хорьков, усеявшие берег.

– Действительно…

– Не закапывать же!

– Они все-таки живые. Пока.

Такие голоса слышались то тут, то там.

– Спросим-ка Премудрого Плимутрока, – предложил профессор Алектор.

– Да-да, пусть говорит Премудрый Плимутрок! – сурово подтвердили петушки-забияки Лег и Аям, снимая уже не нужные зеркально-тонированные очки.

– А что тут скажешь? – вздохнул старый Плимутрок. – Раз уж они есть, то пущай себе будут… Не мы их произвели на свет, не нам их судить.

Раскисших, как теплый холодец, крыс и хорьков на всякий случай связали, поклали рядками на малые десантные сбивни, уткнувшиеся в берег, оттолкнули… И поплыли они в открытое море, к главным плавучим транспортам флотилии хищников, благо ветер в этих краях всегда был попутным для отъезжающих.