Окончательно убедить опытных сыщиков на предварительном следствии Чайкин не сумел – а преступник поначалу заявлял, что, дескать, сжег Казанскую икону в печи, чтоб доказать, что никакая она не чудотворная. И ведь в печке действительно нашли обугленные доски, по размеру соответствовавшие похищенному образу. Но и Кошко, и Тельберг были убеждены (или сердцем чувствовали?), что Чайкин либо спрятал, либо передал святыню сообщнику. А размеры сожженной иконы совпадали не только с параметрами чудотворной Казанской, но и образа Спаса Неукротимого, который, по мнению Соколова, и был похищен для того, чтобы ввести следствие в заблуждение. (Обычно Чайкин сдирал драгоценную ризу прямо в храме, а сам образ оставлял, а тут вдруг сразу две одинаковые по размеру иконы вместе с окладами забрал!) Кошко и Тельберг справедливо полагали, что Чайкин не такой дурак, чтобы жечь икону, за которую он мог получить в сотни раз больше, чем за снятые с нее драгоценности.

Итак, Чайкина и его сообщников осудили только за похищение церковного золота и драгоценностей. А поиски самой чудотворной иконы продолжались (и продолжаются по сей день!). Основной версией поначалу была такая: икона передана неизвестному сообщнику Чайкина и вывезена за границу. Министерство внутренних дел связалось с зарубежными коллегами… Ничего.

Другая версия: похищение древней иконы – «заказ» староверов. Ведь Казанский образ был прославлен задолго до никоновской реформы и потому особо чтился раскольниками. Эту версию тайно разрабатывал все тот же Аркадий Францевич Кошко, ставший спустя какое-то время после суда над святотатцами начальником московской сыскной полиции. В 1909-м казанский дознаватель Николаев, минуя свое начальство в лице полицмейстера Панфилова (которому Николаев не доверял), напрямую доложил знаменитому Кошко, этому «русскому Шерлоку Холмсу» (так называл его сам царь), что знает, где искать украденную святыню. Аркадий Францевич в обстановке строжайшей секретности посылает в Казань своего лучшего агента Михаила Прогнаевского, и тот втирается в доверие к местным раскольникам. Наконец, умоляет их дозволить ему приложиться к подлиннику Казанской иконы Божией Матери: мол, братья по вере, образ-то где-то у вас… И простодушные старообрядцы «раскалываются»: дескать, чудотворная Казанская икона похищена по заказу купчихи-миллионерши Шамовой, раскольницы. И содержится образ у нее. Казалось бы, осталось только провести у Шамовой тщательный обыск, но… Агента, посланного Аркадием Кошко, уже рассекретили (кто – староверы или местная полиция?), фотокарточку Прогнаевского передали казанскому полицмейстеру Панфилову, а тот якобы предупредил Шамову. Обыск оказался бессмысленным, а дознавателя Николаева Панфилов уволил с должности. Впрочем, вскоре уволили и самого Панфилова – ему было отказано в доверии.

А слухи о возобновлении следствия волнами расходились по всей империи, несмотря на всю «секретность».

В Шлиссельбургском каземате не спускали глаз с Чайкина: а вдруг раскается (раскаялся же в свое время Уфимцев, пытавшийся взорвать чудотворную Знаменскую икону!) Чайкин был замкнут и необщителен. Однако «политические», содержавшиеся в Шлиссельбургской крепости в одно время с Чайкиным, неизменно выказывали ему свой решпект и уважение: во время прогулок во дворике почтительно кланялись вору-«клюквеннику» (так в уголовном мире издавна именуют тех, кто специализируется на кражах из церквей). И убийцы Петра Столыпина, и Георгий Орджоникидзе, завидев Чайкина, осознавали, что никто из них не сумел нанести столь сокрушительный удар по империи, символом которой было триединство: «Вера. Царь. Отечество». Необразованный вор Чайкин – этот да, этот сумел, когда лишил Православную Русь ее главной святыни…

В 1912 году Чайкина допрашивал в его камере все тот же Михаил Прогнаевский – уже в чине жандармского подполковника. Он был убежден: не мог профессиональный грабитель своими руками уничтожить то, что могло и должно было принести ему самые большие деньги…

Чайкина Прогнаевский разговорить не сумел. «Навечный арестант» подробно поведал чиновному жандарму, как он вынул в церкви из алтарного иконостаса образы Божьей Матери и Спасителя и передал икону Спасителя стоявшему настороже у двери Комову, а икону Божьей Матери спрятал у себя на животе под поясом. Он был в пиджаке – не видать, что несет за пазухой… Домой они с Комовым шли разными путями.

Прогнаевский уехал из Шлиссельбурга ни с чем.

Удивительно, но факт: чиновники самого высокого ранга внушали Николаю Второму, что необходимо «восстановить святыню», так как для церкви и православных «не так важно, будет ли получена действительно украденная икона или какая-нибудь другая». Что отвечал император – доподлинно неизвестно. Однако следствие и в самом деле продолжалось. Была куча вполне правдоподобных вариантов местонахождения похищенной святыни, и все они по тем или иным причинам рушились. Например, муссировалась версия, что икону купил казанский купец Шевлягин (у которого и снимал квартиру Чайкин), потом уехал в Англию и там продал подлинную Казанскую в частные руки…

Но были и другие, совершенно удивительные предположения. Копаясь в архивах, следователи… усомнились в – чем бы вы думали? Да не много ни мало, как в самом факте подлинности пропавшей иконы! Быть может, из Благовещенского собора Казани была похищена копия чудотворного образа, а подлинник, обретенный в 1579 году девочкой Матроной, цел и невредим?

И в то время, и доныне, в Казанской епархии существует предание, что настоятельница Богородицкого монастыря монахиня Маргарита, зная из газет об участившихся случаях святотатства, на ночь подменяла чудотворную Казанскую икону копией, а сам образ прятала в своей келье. Потом, дескать, бес попутал, и когда поднялся весь сыр бор, настоятельница оставила икону себе… Уже после революции «подлинную» Казанскую якобы видели в церкви Ярославских чудотворцев на Арском кладбище в Казани. Там этот образ и по сей день. Но искусствоведы не подтверждают, по их выражению, «атрибуцию» этой иконы с подлинником, исходя из иконографии.

И не только иконографии. Из всех тех, кто был в живых на момент похищения Казанской иконы в 1904 году, ее видел без риз, «обнаженной», только один человек на белом свете: инокиня Богородицкого монастыря Варвара. В ее обязанности входило протирать ризы как снаружи, так и изнутри… На следствии она подробно описала изъяны, нанесенные временем иконе: характерные сколы по углам, царапины. Ничего подобного на иконах, которые впоследствии выдавались за подлинную Казанскую, нет.

Похититель – князь Пожарский?!

А великого сыщика Аркадия Кошко заинтересовала история списка с Казанской иконы, который в 1612 году был передан князю Дмитрию Пожарскому в Ярославле. После молебна перед этим образом ополчение штурмом взяло Кремль и Новодевичий монастырь, освободив Москву от поляков. Как писал в те дни военачальник и литератор князь С.И.Шаховской, «по совершении ж дела сего воеводы и властители вкупе ж и весь народ московский воздаша хвалу Богу и Пречистыя Его Матери, и пред чудотворною иконою молебное пение возсылаху и уставиша праздник торжественный праздновати о такой дивной победе».

О чем тут говорит Шаховской – о явленной в Казани иконе или все-таки о ярославской копии («списке Пожарского», как его именуют искусствоведы)? Известно, что Пожарский свято хранил сей образ в своей домовой церкви в Москве, затем перевез его в Зарайск, куда князя определили воеводой после его неудачной попытки взойти на престол в 1613 году… Впоследствии икона Пожарского находилась в Казанском соборе на Красной площади и была богато украшена.

И вот в начале ХХ века народ был взбудоражен появлением в газетах версии, что «список Пожарского» – не список вовсе, а подлинник чудотворной иконы, обретенной на пожарище (суеверные люди придавали мистический смысл созвучию фамилии полководца и месту явления образа). Да, трудно было русскому человеку примириться с утратой святыни, легче было думать, что украдена копия…

Не так давно автор этих строк обратился за разъяснениями к Сергею Королеву, председателю Московского городского отделения ВООПиК. Ученый, посвятивший себя поискам похищенной в 1904 году Казанской иконы, полностью опроверг «утешительную» версию. «Я исследовал исторические материалы, – сказал мне Королев, – и установил, что Пожарский совершенно точно взял икону не из Казани, а именно из монастыря в Ярославле, когда пришел туда с ополчением». Добавим: размеры московской иконы («списка Пожарского») – 5 на 8 вершков, что не соответствует величине первоначального, «явленного» образа (5,5 на 6 вершков).

Впоследствии многие искусствоведы, историки и деятели Церкви пытались объявить «подлинной Казанской иконой» тот образ, который в 1710 году был помещен в новопостроенном Казанском соборе Санкт-Петербурга (спустя век перед этой иконой молился Михаил Кутузов, отправляясь на войну с Наполеоном). Версия была довольно запутанной: дескать, во время смуты 1612 года чудотворная икона Богородицы была привезена из Казани в Москву, а через сто лет царица Параскева, вдова царя Иоанна Алексеевича (брата Петра Первого) перенесла образ в Санкт-Петербург. Но «питерская» икона, которая в настоящее время находится в Князь-Владимирском соборе, в несколько раз больше изначального образа, явившегося в 1579 году девочке Матроне и ее матери.

По словам Надежды Бекеневой, почти полвека проработавшей в отделе древнерусского искусства Третьяковской галереи, у нее нет сколько-нибудь достоверных сведений о местонахождении похищенной в 1904 году святыни. Списком, а вовсе не подлинником, оказалась Казанская икона, хранившаяся в папских покоях Ватикана, которую покойный Папа Римский Иоанн Павел II искренне (?) почитал как «явленную Пресвятой Девой святыню». Эта икона-список и была в конце концов возвращена папским престолом в Казань, в Благовещенский собор.

«По другим данным, – сказала мне Бекенева, – следы подлинной Казанской иконы затерялись в США».