"В 1955 году актриса навязала себе целый ряд ролей: продюсера, играющей и обучающейся актрисы, пациентки, подвергаемой психоанализу, — ролей, выражавших ее желание стать совершенно другим человеком, нежели "Мэрилин Монро", от которой она тогда едва не отреклась, — писал Дональд Спото. — Если бы это был всего лишь каприз или серия поверхностных "испытаний", на которые она потратила время — вместо того, чтобы основательно заняться работой, — то можно было бы легко навесить на нее ярлык незрелой, поглощенной исключительно собой и к тому же ленивой дилетантки — и многие именно так и поступили".

Но те, кто составили об актрисе такое мнение, были несправедливы к ней. Она искренне и всерьез стремилась к самосовершенствованию. Она целеустремленно искала себя. "Она поняла, что должна будет повернуть и войти в новый образ, — верно подметил режиссер Чарльз Касилло, — образ, который позволит ей стареть и продолжать профессионально расти, тем не менее оставаясь "Мэрилин"".

"Норма Джин-Мэрилин была достаточно честной и порядочной для признания в том, что она и не знает, и не чувствует себя хорошо, когда самоидентифицируется с той личностью, которую сама слабо понимает и которой она, в принципе, так и не стала, — это вновь слова Спото. — И вот молодая женщина на протяжении года разбиралась со знаменитой Монро, отдаваясь этому занятию со все большей заинтересованностью".

В нью-йоркском аэропорту "Ла Гуардиа" Эми Грин увидела своего мужа рука об руку с загадочной незнакомкой — брюнеткой в темных очках в пол-лица. Милтон, хохоча, представил жене спутницу: "Познакомься, это Зельда Зонк!"

Личиной Зельды Зонк, придуманной для того, чтобы Монро могла ускользнуть из Лос-Анджелеса не узнанной, актриса долго еще пользовалась, когда хотела избежать излишнего внимания.

Супруги и их гостья отправились в соседний со штатом Нью-Йорк Коннектикут. Там, в городке Уэстон, Грины не так давно купили старинную, постройки начала XVIII века, фермерскую усадьбу и приспособили ее под уютное и элегантное по-своему жилище, отвечающее их нуждам. Конюшню превратили в гигантский салон, который украшал гигантский же камин. В доме было много комнат, в том числе предназначенных для гостей, имелась профессионально оборудованная фотостудия.

В этом райском уголке Монро вместе с Милтоном, Эми и их маленьким сынишкой Джошем (для которого сразу стала "тетей Мэрилин") отпраздновала Рождество.

В последующие два года Мэрилин будет подолгу жить в Уэстоне — гуляя по лесу, вплотную подступающему к ферме, играя с Джошем и строя с Милтоном все новые и новые планы.

В одном из интервью она назовет Гринов "единственной настоящей семьей" из всех, что она знала. Впрочем, так или примерно так она отзывалась практически обо всех людях, которые на какое-то время становились ее "эрзац-родственниками".

Но основной резиденцией Монро стал снятый Милтоном в Нью-Йорке гостиничный номер, сперва в отеле сети "Gladstone", затем в куда более фешенебельном "The Towers of the Waldorf Astoria".

Ведь актриса уехала из Голливуда не для того, чтобы отдыхать, а для того, чтобы изменить свою судьбу.

Покинув Лос-Анджелес, она исчезла из поля зрения не только боссов "20th Century Fox", но и близких ей людей. Словом, убежала от всех, как и хотела. И, поскольку о ее дружбе с Милтоном Грином были осведомлены все, телефон в Уэстоне разрывался от звонков. Звонили студийные агенты. Звонила Наташа Лайтес, не подозревавшая, что вскоре ее ждет тяжелый удар. Звонил режиссер Билли Уайлдер. Звонил обеспокоенный Фрэнк Синатра, все еще находившийся в Лос-Анджелесе. Не знают ли случайно Грины, куда, черт побери, подевалась Мэрилин?

Хозяева и гостья от души развлекались, совершенно не мучаясь угрызениями совести. На звонки обычно отвечала Эми. "Ах, Мэрилин пропала? Как же так?!" — переспрашивала она безукоризненно вежливым голоском. А "пропажа" в это время валялась рядом с ней на ковре, зажимая себе рот рукой, чтобы ее хохот не услышали на другом конце провода.

Однако после Нового года Мэрилин "вышла на свет". И вышла в свет.

7 января 1955 года в доме адвоката Фрэнка Делани прошла пресс-конференция, на которую пригласили 80 человек, по большей части журналистов и бизнесменов. Мэрилин, как и всегда, тщательно продумала свой имидж. Она появилась перед собравшимися в белом атласном платье и накинутой сверху курточке из меха горностая. Монро снова изменила цвет своих волос, выкрасив их в более приглушенный оттенок платины. Внешний вид актрисы должен был нагляднее, чем когда бы то ни было, подчеркнуть ее сходство с Джин Харлоу. И результат превзошел все ожидания. Возможно даже, кому-нибудь из особо впечатлительных особ на миг показалось, что они видят призрака.

"Мэрилин и на самом деле вознамерилась стать воплощением Харлоу, — вспоминала Эми Грин. — В этом состояла ее цель. Она всегда говорила, что, скорее всего, умрет молодой, как Харлоу; что мужчины приносили в ее жизнь несчастье, как это происходило и с Харлоу; что у нее были сложные и запутанные отношения с матерью, как у Харлоу. Все это выглядело так, словно она строила свою жизнь по образу и подобию Харлоу — внезапная вспышка, потом еще одна".

На пресс-конференции кинозвезда объявила о создании независимой продюсерской компании "Marilyn Monroe Productions". И о том, что она будет президентом "ММР" (Монро принадлежал контрольный пакет акций — 51 %), а Милтон Грин — вице-президентом (ему доставалось 49 % акций).

Мэрилин сказала, что теперь стала новым человеком, "новой женщиной". "Мы займемся всеми сторонами индустрии развлечений. Я устала от одинаковых, причем дрянных ролей секс-бомб. Мне не нравились большинство картин, в которых я снималась, и я хочу делать что-то лучшее, играть роли порядком выше. Я намерена расширить круг своих возможностей. У каждого человека есть свой предел, и мой предел еще не достигнут".

Кто-то из репортеров спросил, как к намерениям мисс Монро относится студия "20th Century Fox". За актрису ответил Фрэнк Делани: мисс Монро в настоящий момент не связана никакими обязательствами перед "Fox".

Об этой дерзкой реплике в Голливуде узнали очень быстро. Возмущенное руководство "Fox" собрало собственную пресс-конференцию, на которой авторитетно заявило: что бы ни говорили Монро и ее приближенные, контракт актрисы остается в силе, с юридической точки зрения она будет с потрохами принадлежать студии еще целых четыре года и вскоре должна сняться в новом фильме с названием, придуманным словно в насмешку: "Как быть очень-очень популярной". Для Мэрилин припасена роль стриптизерши.

Но Монро, похоже, лишь подзадорило это заявление.

В то время, размышляя о серьезных ролях, которые ей предстоят, она вспоминала о своей давней мечте сыграть Грушеньку в экранизации "Братьев Карамазовых". И часто делилась этой мечтой с бравшими у нее интервью журналистами. Один из них ехидно поинтересовался, знает ли Мэрилин, как пишется имя героини Достоевского. Раздосадованная актриса посоветовала нахалу заглянуть в словарь.

По окончании пресс-конференции 7 января Мэрилин решила посетить концерт Фрэнка Синатры в ночном клубе "Копакабана" (возможно, ей просто захотелось увидеть Фрэнка и дать ему знать, что с ней все в порядке). О том, что произошло дальше, очень любят рассказывать биографы Монро. Не откажем себе в удовольствии и мы.

По словам Эми Грин, она резонно возразила Мэрилин, что билеты на все концерты Синатры распроданы на несколько месяцев вперед. "Ничего страшного!" — отмахнулась Монро. И весело повела компанию за собой. Актриса и Грины проникли в клуб через вход в кухню и попросили позвать метрдотеля. Глаза его при виде Мэрилин Монро округлились — и он велел внести в зал добавочные столики и стулья. Удивленный переполохом Синатра нахмурился и прекратил петь. Но тут перед ним, как по волшебству, как будто ниоткуда, возникла сияющая Мэрилин… Фрэнк радостно улыбнулся, подмигнул ей и продолжил концерт.

Эми Грин описывала этот вечер в еще более ярких тонах: "Само собой, мы не бронировали места, даже не позвонили в клуб перед уходом, просто Мэрилин улыбнулась вышибале у входа, он отступил в сторону, и мы пошли вперед, беспрепятственно проходя сквозь ряды мафиозных громил, пока не оказались в зале, где выступал Синатра; там, разумеется, не было ни одного свободного места, даже проходы были забиты людьми, а Мэрилин просто остановилась в конце зала; один за другим на нее стали оглядываться посетители, наконец действие на сцене замерло, Синатра увидел ее и сказал: "Официант, поставьте сюда столик", — и нас провели, нет, буквально пронесли мимо всех этих монстров, восседавших на заранее зарезервированных местах с женами и любовницами, и, конечно, усадили прямо перед Синатрой и его микрофоном, ближе нас никто к нему не был, и один Бог знает, что стало с людьми, на чьих местах мы оказались; а потом Синатра пел специально для нас, для Милтона, Мэрилин и меня, целое отделение пел для нас одних, а позже Мэрилин толкает меня ногой и говорит: "Ну, как тебе столик?" "Сука!" — прошептала я в ответ".

Жена Милтона Грина оставила о Мэрилин Монро любопытные воспоминания, вызывающие неоднозначное впечатление. Эми утверждала, что они с Мэрилин стали близкими подругами, и, скорее всего, так и было. Она рассказала о кинозвезде, с которой долгие месяцы была неразлучна и в Уэстоне, и в Нью-Йорке, много интересного.

Например, о том, какой неподдельной страстью, пусть и ненадолго, загоралась Мэрилин, когда ее что-то увлекало. В уэстонском доме Гринов была обширная библиотека, и однажды Монро попалась на глаза книга о Наполеоне. Впервые узнав из нее о Жозефине Богарне, Мэрилин принялась выискивать любые крупицы сведений о первой супруге Бонапарта. Мэрилин буквально бредила Жозефиной и готова была говорить о ней за завтраком, обедом и ужином. "Ее завораживали женщины, которые сумели чего-то добиться", — полагала Эми.

В другой раз, когда Мэрилин надела длинный шарф, собираясь покататься на мотоцикле с Милтоном, Эми в шутку напомнила ей о судьбе Айседоры Дункан. (Как известно, знаменитая танцовщица погибла, задушенная собственным шарфом, зацепившимся за колесо автомобиля.) Но Монро не знала, кто такая Дункан. А после того, как Мэрилин это объяснили, ее героиней стала уже Айседора.

Мэрилин завела дневник — изящную книжицу в кожаном переплете с миниатюрными замочком и ключиком. Она не расставалась с дневником, с трогательной скрупулезностью делая в нем записи обо всем, что читала или слышала, записывая даже обрывки бесед.

Но, несмотря на эти и многие другие занимательные и окрашенные искренней симпатией к Мэрилин эпизоды, в мемуарах Эми часто проскальзывает не то что просто критический, а откровенно покровительственный и даже неприязненный тон.

По словам очевидцев, Мэрилин и Эми часто беззаботно веселились вместе, как две школьницы. Но временами Эми явно пыталась уязвить подругу. Например, прилюдно намекая на ее необразованность или приказывая ей (а не прося) при других гостях пойти на кухню и сделать бутерброды.

Этой двойственности в отношении Эми к Мэрилин можно найти не одно объяснение. Вероятно, "аккуратистке" Эми иногда очень тяжело было жить бок о бок с неряхой Мэрилин, подбирать с пола разбросанные вещи и вообще ухаживать за ней в быту так, будто актриса была еще одним ее ребенком. Педантам бывает сложно выносить людей рассеянных — впрочем, как и наоборот.

И в 1955-м — 1956-м, и во все последующие годы Эми яростно отрицала, что, возобновив знакомство, ее муж и Мэрилин возобновили и роман. (В этом был уверен, например, Элиа Казан, да и многие другие знакомые Гринов и Монро.)

Но, хотя Эми, дитя кубинских аристократов, бывшая манекенщица, в любом обществе выделялась броской, яркой красотой, элегантностью, изысканностью, Мэрилин была Мэрилин. И этим все сказано. Могла ли Эми не ревновать ко времени и вниманию, которые уделял кинозвезде ее муж, даже если точно знала, что физической близости между ними нет?

Помимо того, Милтон тратил на нужды "ММР" и на саму Монро, которую практически содержал, когда она не снималась, кучу денег. Сказать "в ущерб семейному бюджету" — значит не сказать ничего. Конечно, Грин надеялся, что когда-нибудь инвестиции окупятся с лихвой, но пока что он ничего не жалел для своей "звездной подруги". Мэрилин разъезжала по Нью-Йорку на подаренном Милтоном черном спортивном "тендерберде". Заработков фотографа Грину не хватало, и весной 1955-го ему пришлось заложить дом в Уэстоне. Что, конечно, не могло не тревожить Эми.

Невзирая на шпильки миссис Грин, время, проведенное в ее компании, было явно не худшим в жизни Мэрилин.

"Возле нас она познакомилась с совсем другой жизнью, а это была жизнь интенсивная и четко организованная. У Мэрилин имелась собственная небольшая комната, где она размещалась, когда приезжала к нам погостить. Однако основную часть времени все мы проводили в различных нью-йоркских компаниях и сферах. Нас везде приглашали, и мы занимались буквально всем. Мэрилин желала стать образованной дамой, но одновременно хотела быть и звездой. В этом заключался конфликт. Но поначалу она была весьма счастлива, борясь за правое дело, сражаясь с Зануком и вообще чувствуя себя важной персоной".

(Забегая вперед, скажем, что "сражения с Зануком" к концу 1955 года завершились мирным соглашением. Мэрилин, вернее, Милтон и нанятые им юристы добились удобных для актрисы условий сотрудничества с "20th Century Fox". По заключенному на следующие семь лет новому контракту Мэрилин обязана была сняться всего в четырех фильмах фильмах "Fox", причем с правом утверждать сценарии, режиссеров и операторов. Контракт предписывал также премию за "Зуд седьмого года", гонорар в 100 000 долларов за ближайший фильм плюс 500 долларов в каждую неделю съемок на прислугу и мелкие расходы, ежегодный оклад в 100 000 долларов для Мэрилин Монро и 75 000 долларов для Милтона Грина.)

Из мемуаров Эми Грин также следует, что актриса рассказывала о ребенке, рожденном ей еще в подростковом возрасте и отданном на усыновление. По словам Монро, она всю жизнь сожалела об этом поступке. Примерно то же самое Мэрилин говорила и Лене Пепитоне.

Марлон Брандо

Будь эта жалостная история о ребенке, которого родила юная девушка, сама еще ребенок, правдой, — она дала бы нам повод по-новому взглянуть на многое в характере и судьбе Мэрилин Монро. Но, судя по всему, это было лишь вымыслом для привлечения внимания. Косвенно на это указывают и свидетельства врача Монро Леона Крона: похоже, что Мэрилин, страдавшая запущенными еще в ранней юности проблемами с половыми органами, вообще не способна была выносить ребенка. И медицина, на ее тогдашнем уровне, вряд ли сумела бы помочь.

Недоверчиво отнеслась к сетованиям и самобичеванию приятельницы и Эми. "Мэрилин, — замечала она, — была большой мастерицей на выдумки, особенно когда хотела шокировать, вызвать интерес".

Мэрилин рассказывала Эми и о десятках абортов, якобы сделанных в юности. (Как мы помним, Леон Крон отрицал это.) И о том, что еще девочкой пристрастилась к наркотикам. (Мэрилин, как известно, страдала от увеличивающейся год от года зависимости от лекарственных препаратов, но началось это отнюдь не тогда, когда она была подростком. А веских доказательств того, что она принимала наркотики, нет вовсе. Также не была Монро и алкоголичкой, хотя и могла иной раз переборщить с любимым ею шампанским или с бурбоном с содовой.)

К этим откровениям Эми тоже относилась скептически.

Милтон Грин помимо самоотверженности проявлял и немалую изобретательность для того, чтобы дать Мэрилин возможность лишний раз прорекламировать себя. Это могло быть и что-то относительно привычное, вроде организации очередного интервью или участия Монро в цикле радиопередач либо телепрограмме, и нечто экстравагантное. Так, в марте с легкой руки Милтона Мэрилин в соблазнительном наряде проехала по городу на розовом слоне — в благотворительном шоу в пользу фонда для больных артритом. Журналистам она сказала, что получила от этого колоссальное удовольствие, потому что в детстве ее никогда не водили в цирк.

Деньги для "ММР" вице-президенту новой кинокомпании иногда удавалось добывать и у богатых людей. Некоторые из них, хотя не сказать, чтоб многие, соглашались рискнуть своими капиталами для Мэрилин Монро. Среди них был и фабрикант одежды Генри Розенфедьд. Когда в начале зимы 1955-го Мэрилин и Милтон приехали в Бостон на переговоры с Розенфельдом (которого молва, разумеется, не преминула записать в любовники актрисы), их ждал сюрприз в отеле бывшую жену подстерегал Ди Маджио.

"Джо Ди Маджио нагонял на Мэрилин тошноту, — писал в своих мемуарах Сидней Сколски. — Его стиль жизни сводился к пиву, телевизору и старушке сиречь жене, которая была на третьем месте после какого-нибудь "Дымка из ствола" или "Шоу для полуночников", а также после банки с пивом, причем все это — вечер за вечером. Мэрилин не могла на это согласиться — даже если речь шла о национальном герое".

Но после расставания "старушка — сиречь жена" явно оказалась для Джо на первом месте. Еще долго Джо не терял надежды вернуть Мэрилин и пристально следил за ее жизнью.

Тогда, зимой, Милтону пришлось в одиночку общаться с Розенфельдом. Мэрилин сдалась на просьбы Ди Маджио и провела с ним пять дней в расположенном неподалеку от Бостона городе Уэлсли, в доме брата Джо Доминика.

Пресса оживилась: неужели разведенные супруги решили воссоединиться? "Это примирение?" — в лоб спросил одни назойливый репортер, застигнув Монро и Ди Маджио за ужином в бостонском ресторане. "Что нам сказать ему, дорогая?" — нарочито приторным голосом осведомился Джо. "Скажем ему, что это просто посещение", — в тон ему ответила Мэрилин, играя словами.

Через несколько месяцев, 1 июня (в день, когда Мэрилин исполнилось 29 лет), Джо сопровождал бывшую жену на премьере "Зуда седьмого года" в Лос-Анджелесе. Правда, экс-супруги разругались еще до конца сеанса — совсем как в "старые добрые времена".

"Роль обучающейся актрисы" (процитированными выше словами Спото) Мэрилин весь 1955 год исполняла весьма старательно. Весной она несколько недель брала уроки драматического мастерства у Констанс Колльер, с которой ее познакомил Трумен Капоте, и, вполне возможно, была последней ученицей британской актрисы, скончавшейся 25 апреля 1955 года в возрасте 77 лет.

Колльер успела оставить очень интересный отзыв о Монро: "О да, в ней что-то есть. Она красивое дитя. Но я не могу назвать ее актрисой, во всяком случае в традиционном смысле слова. То, чем она владеет, — эта аура, это свечение, этот трепетный ум — может так и не проявиться на сцене. Все это так хрупко и трудноуловимо, что может быть ухвачено только камерой. Это — как колибри в полете: только камера в состоянии запечатлеть поэзию этого. Тот, кто полагает, что эта девушка просто вторая Харлоу или шлюха, или что там еще, — просто безумец. Я надеюсь и молю Бога, чтобы она прожила как можно дольше, чтобы раскрепостить странный чудный талант, который ищет выхода в ней, подобно заточенному в темницу духу…"

А затем учителями Монро стали Ли и Пола Страсберги.

Несмотря на любезное приглашение Полы, полученное еще в Лос-Анджелесе, Мэрилин стеснялась позвонить режиссеру или его жене или заявиться в "Актерскую студию" без приглашения. Аудиенцию у Страсберга актрисе устроили общие друзья — Элиа Казан и продюсер Черил Кроуфорд.

Ли Страсберг, в 1909 году, в возрасте восьми лет, приехавший из Польши в США под именем Израиля Шрупке, вошел в историю искусства США еще в молодости, став в начале 30-х у истоков уже упоминавшейся "Театральной группы", где и начал разрабатывать и применять на практике свой метод. Или "Метод" — многие ученики Ли писали это слово с прописной буквы и произносили с придыханием до конца жизни. Они называли Страсберга "равви", "отцом", "богом", "гуру", "гением". Хотя некоторые их товарищи по прошествии лет считали бывшего преподавателя манипулятором и шарлатаном.

В 1951-м он возглавил "Актерскую студию", за четыре года до этого созданную Элиа Казаном, Черилом Кроуфордом и Робертом Льюисом.

Казан вспоминал: "Ли был окружен почитанием, словно святыня. Долгие годы он полагал, что актеры будут склоняться перед силой его риторики и интенсивностью чувств. Чем более наивными и менее уверенными в себе были актеры, тем больше власти обретал над ними Ли. Чем более знаменитыми они становились и чем значительнее делались их успехи, тем больше эта власть приходилась ему по вкусу. Идеальную жертву-почитательницу он нашел в лице Мэрилин Монро".

В основу метода Страсберга легла модифицированная система Станиславского. Ли призывал своих актеров и учеников обратиться к "памяти чувств", раскрыть свое подсознание, обратиться к собственным проблемам. Говоря проще — вывернуть себя наизнанку. От тех, кто работал с ним и учился у него, Страсберг требовал полной самоотдачи, заставляя их по много часов кряду выполнять упражнения. Выдерживали не все. Кто-то становился по-настоящему хорошим артистом и вспоминал наставника с благодарностью, а кто-то ломался, уходил и никогда уже полностью не мог оправиться от последствии нервного срыва.

В Мэрилин Страсберг, по его словам, сразу же разглядел огромный потенциал. "Я заметил, что она казалась не той, кем была на самом деле, и то, что происходило внутри, не соответствовало тому, что делалось снаружи, а такие вещи всегда означают, что есть над чем поработать. Создавалось впечатление, что она ждет, когда нажмут на кнопку. Когда же кнопка была отжата, дверь открывалась и вашему взору представала сокровищница, полная золота и драгоценностей… Вокруг нее полыхало таинственное зарево, как у Иисуса во время Тайной вечери, когда вокруг его головы сияет нимб. Такой же яркий белый свет окружал и Мэрилин".

Поначалу он предложил ей частные уроки у себя на квартире, посчитав, что для коллективных занятий в "Актерской студии" Монро еще не готова. И довольно быстро Мэрилин стала в доме Страсбергов своим человеком. Пола практически "удочерила" ее, а дочка Страсбергов Сьюзен, начинающая драматическая актриса, сделалась ей близкой подругой, хотя была на 12 лет младше и нередко ревновала к Мэрилин отца, который относился к ученице более внимательно и чутко, чем к членам своей собственной семьи.

"Мой отец хотел вытащить из нее все, с чем она не могла совладать, все то, связанное с ее прошлым, что она подавляла и заглушала в себе, — и высечь из нее всю имевшуюся энергию. По его словам, чтобы добиться этого, ей придется поработать в окружении настоящих специалистов… Мой отец влек к себе Мэрилин, поскольку, хоть его формальное образование было небольшим, он понимал человеческую натуру, и потому она немедленно приняла его предложение. Она была заворожена человеческой натурой, особенно своей собственной. Этим двоим людям было предписано на небесах встретиться и работать вместе".

Сьюзен и Мэрилин восхищались друг другом. Младшая — сверхъестественной, эльфийской прелестью старшей, ее живостью, ее смехом, ее ночными танцами посреди спальни и смешными рисунками в блокноте.

Старшая — тем, что младшая, в ее 17 лет, уже "серьезная" актриса, готовящаяся сыграть роль Анны Франк.

И Сьюзен Страсберг, и Эми Грин вспоминали, что, отправляясь с той или другой из них прошвырнуться по Нью-Йорку, Мэрилин проделывала один и тот же трюк. В автомобиль садилась, заходила в магазин или кафе "Зельда Зонк" — иногда еще и "беременная", с подушкой под платьем, ради пущей неузнаваемости. А потом, в самый неожиданный момент, подушка, темный парик и очки летели прочь — и миру с озорной улыбкой являла себя "Мэрилин Монро".

Впрочем, обличье Мэрилин в тот год менялось и без маскарада. Она примеряла на себя образ молодой нью-йоркской интеллектуалки, девушки, плюющей на условности, почти "неформалки", как могли бы сказать мы. Обтягивающие короткие платья уступили место джинсам, свободным свитерам, тельняшкам и майкам без рукавов. Она, прежде по нескольку часов ежедневно просиживавшая перед зеркалом, возведшая искусство макияжа в культ и ритуал, теперь обходилась практически вовсе без косметики.

Дональд Спото делает из этого многозначительные выводы: "Перестав являть миру накрашенное лицо, этот плод замысловатых и хитроумных операций, Мэрилин хотела неясным пока способом стать, как говорится, подлинной личностью; и, чтобы достигнуть этого, она все начала с нуля — будто бы до сих пор и не было никакой Мэрилин Монро.

Выполняя эту задачу, Мэрилин очутилась в особо трудной ситуации, поскольку вместо прежней искусственности на свет явилась новая, более утонченная опасность. Артистка считала, что сейчас она уже независима, что наконец она занимается чем-то ради самой себя, а не для того, чтобы удовлетворить других. Это была самая горькая иллюзия в ее жизни".

В этих словах есть немалая доля истины. Но лишь потом Мэрилин почувствует себя запутавшейся в отношениях с приближенными. И почти всех этих людей, справедливо или нет, и она, и другие станут обвинять в желании так или иначе использовать дружбу с кинозвездой в корыстных целях. В начале — середине 1955 года до этого было еще далеко.

"В тот год Мэрилин казалась мне очень свободной, оживленной, полной душевного подъема и ожидания серьезной работы. Ей нравилось то, что она находилась за пределами Голливуда. Это было время, полное обещаний и надежд, и у меня сложилось впечатление, что Мэрилин постепенно берет свою жизнь в собственные руки", — говорил один из нью-йоркских агентов Монро Джей Кантер.

У самой Мэрилин, по всей видимости, было точно такое же впечатление.

Пришло время, и ее допустили до занятий в "Актерской студии". На лекциях и семинарах она тихонько сидела в углу и поначалу казалась товарищам — так было и в "Актерской лаборатории" в Лос-Анджелесе — скованной, зажатой и, может быть, даже слегка туповатой. И тем сильнее было их удивление, когда Мэрилин вдруг показывала, на что способна.

Актер Кевин Маккарти вспоминал: "Это взъерошенное человеческое существо, сидевшее справа от меня, было невесть чем. Но пятнадцать минут спустя, после того как я прервал сцену каким-то справедливо грубым замечанием, я снова взглянул на него и увидел, как из этого ничтожества появляется живая, пульсирующая Мэрилин Монро… Помнится, я смотрел и думал: "Боже мой, это она — она только что ожила"".

На выходные Мэрилин теперь часто перебиралась в дом Страсбергов. Исподволь, постепенно они вытесняли из ее жизни Гринов. "Сирота по призванию" — по меткому выражению Саммерса — нашла себе новую "эрзац-семью". Но пока Монро все еще проводила много времени с Милтоном, Эми и своим любимцем Джошем.

Что же до Наташи Лайтес — вероятно, Мэрилин решила с ней покончить еще до того, как села в самолет, уносящий ее прочь из Лос-Анджелеса. Сперва Наташа ждала, что Мэрилин вот-вот пришлет за ней. Потом — тщетно звонила и писала. Мэрилин либо не отвечала вовсе, либо отделывалась короткими, ничего не значащими фразами.

"Меня отделяют от мисс Монро 3000 миль и кольцо стервятников. Я не знаю, как добраться до нее, и должна сказать, что ситуация страшная", — с горечью и отчаянием писала Наташа Лайтес другой своей ученице и подруге, Элен Альберт.

После семи лет очень непростых, но все же очень близких отношений Мэрилин порвала с Наташей резко и без каких-либо объяснений. Впрочем, уходить, не оборачиваясь, было в ее характере, и Наташа — наверное, самый яркий, но отнюдь не единственный тому пример. В таких случаях Мэрилин казалась целиком выкованной из стали и никому уже не напоминала мимозу. Кто-то объяснял это ее расчетливостью, побуждающей отбрасывать людей, когда они больше не могли быть полезны, кто-то — бесчувственностью, кто-то — психической неустойчивостью и сложностью натуры…

В какой-то из весенних месяцев 1955 года Мэрилин вступила в недолгую любовную интрижку с другим учеником Страсберга — Марлоном Брандо. Так, во всяком случае, знаменитый актер утверждал в автобиографической книге "Песни, что пела мне мать". Роман начался неромантично. По воспоминаниям Брандо, в разгар шумной вечеринки Мэрилин пристроилась за стоявшим в углу роялем и тихонько наигрывала и напевала печальную песенку. Порядком набравшийся Брандо оказался рядом. Он с кем-то разговаривал, не замечая Мэрилин. И, сделав неловкое движение, нечаянно задел голову молодой женщины локтем. Мэрилин вскрикнула. "Ради бога, извините! — смутился здоровяк Марлон. — Я не нарочно!" "Это вы только так говорите", — процедила Монро, потирая ушибленное место.

Две недели спустя Марлон позвонил Мэрилин и с небрежностью — возможно, напускной — сказал: "Чертовски хочу приехать к тебе прямо сейчас". И он приехал.

Между ними было столько общего! Оба были воплощениями сексапильности и природного магнетизма. Но именно оттого, что женщина и мужчина с созвучными именами были так похожи, трудно представить себе их союз долгим и прочным. Против этого работало даже то, что они были коллегами. Ведь Мэрилин, пусть и по совсем другому поводу, говорила: "Актеры часто прекрасные и очаровательные люди, но для актрисы полюбить актера все равно что совершить кровосмешение. Ну, скажем, полюбить брата с таким же, как у тебя, лицом и манерами".

Есть ли и в этом случае "другая версия"? Конечно, есть! Она принадлежит режиссеру Джорджу Инглунду, лучшему другу Брандо и автору книги "Марлон Брандо. Голая правда". Он пишет, что Марлон повел себя как типичный "гадкий американец" (так называется совместный фильм Инглунда и Брандо): заключил пари, что сможет покорить Мэрилин Монро без особых хлопот. В этом пари не было, по сути, ни победителей, ни побежденных. Потому что, когда Мэрилин и Марлон оказались наедине в гостиничном номере, они вдруг поняли, что могут стать друг для друга куда лучшими собеседниками, чем любовниками. И все время свидания они "сидели и разговаривали о том, каково это — быть окруженным теми, кто мечтает похвастаться, что переспал со звездой, а не теми, кто видит в тебе человека".

Однако же Эми говорила, что Мэрилин не раз с девчоночьим хихиканьем упоминала при них с Милтоном о некоем загадочном кавалере, которого называла Карло. И Грины были уверены, что "Карло" и есть не кто иной, как Брандо.

Какой бы ни была правда — голой или одетой, — но приятельские отношения между Марлоном Брандо и Мэрилин Монро сохранились на всю жизнь.

"Она была исключительной женщиной. Многие люди, включая меня, совершили непростительную ошибку, не понимая и не ценя ее в должной мере. Мэрилин было необходимо быть понятой и оцененной, и она заслуживала этого", — писал он спустя много лет.

В 2007 году была продана с аукциона переписка Мэрилин и Марлона. Не любовная — за восемь месяцев до своей кончины Монро просила у старого друга совета по поводу своих дел.

Примечательно, что письмо Мэрилин было написано на бланке Института психоанализа Лос-Анджелеса.

Отношения актрисы с психоаналитиками и психотерапевтами начались все тогда же, в 1955 году.

Радикальные перемены, новые впечатления, напряженный график — все это стало для Мэрилин палкой о двух концах. Днем она была оживлена и деятельна, ночью никак не могла заснуть, сколько ни увеличивала дозы барбитуратов. От веселья Мэрилин внезапно переходила к меланхолии, могла внезапно разрыдаться на людях, срывалась по пустякам. Все это пугало тех, кто любил ее.

К тому же психоанализ был тогда в большой моде. В частности, многое из него заимствовал Ли Страсберг, совершенствуя свой метод.

Милтон Грин свел Мэрилин с Маргарет Хохенберг, психотерапевтом, у которого лечился сам. Ли Страсберг горячо одобрил эту затею. (Не мог же он знать, что Маргарет окажется, пожалуй, первой, кто констатирует, что Ли оказывает на Мэрилин чересчур сильное влияние.)

Почтенная иммигрантка из Венгрии, изучавшая медицину в Вене, на родине психоанализа, а также в Будапеште и Праге, обладавшая огромным клиническим опытом, в том числе и с тяжелобольными, допустила с Мэрилин ту же ошибку, что и другие психотерапевты, которым доводилось работать с актрисой позже.

Все они, побуждая Мэрилин без конца обращаться к ее прошлому, не умели помочь ей справиться с тяжким грузом нахлынувших воспоминаний и тем самым осложняли ее отношения не только с прошлым, но и с настоящим и будущим.

И Ли Страсберг, и Маргарет Хохенберг советовали Мэрилин записывать мысли, приходящие в голову. Ей было трудно делать по указке и систематически то, что она, как мы знаем из воспоминаний Эми Грин, с удовольствием делала по собственной воле и от случая к случаю. И все же она послушно записывала наблюдения за собой и жизнью вокруг — чаще не в специально заведенных для этой цели блокнотах, а на обрывках бумаги и салфетках. Она писала: "Проблема отчаяния в моей работе и моей жизни — мне безусловно, следует с этим бороться, приобретая прочные профессиональные навыки и ставя их выше отчаяния". "Чего я боюсь? Прячусь из страха перед наказанием? Либидо? Спросить у доктора X.". "Научиться примирять и сочетать противоречивые импульсы". Иногда она облекала свои ощущения и написанные верлибром стихотворения. Вот одно из них.

Удивительно, как при таком насыщенном ритме, интенсивной учебе у Колльер и Страсберга, сеансах психотерапии, проходивших поначалу по три-пять раз в неделю, у Мэрилин еще оставалось время, чтобы общаться со старыми друзьями и знакомиться с новыми, ходить по выставкам, концертам и книжным магазинам (откуда она уносила кипы книг), да и просто гулять по Нью-Йорку.

На прогулки она иногда брала с собой своего 16-летнего поклонника — Джеймса Хаспила, которому мы тоже обязаны интересными воспоминаниями об актрисе.

Мальчишка, сбежавший из дома, Джимми познакомился с Мэрилин еще в 1954-м, на съемках "Зуда седьмого года". Куда бы Мэрилин ни шла в те дни, ее плотно окружало кольцо фанатов. Ведь тогда она еще не придумала для себя верную палочку-выручалочку — Зельду Зонк.

Однажды Джимми продрался через толпу и вместо автографа осмелился попросить поцелуй. И Мэрилин, изумленно взглянув на дерзкого паренька, улыбнулась и чмокнула его в щеку.

В следующий приезд Монро Хаспил стал ее пажом. Он открывал для Мэрилин повседневную уличную жизнь Нью-Йорка, с которой не очень-то хорошо были знакомы ее богемные друзья. Выполнял ее мелкие поручения, подносил ее покупки, договаривался с таксистами.

И Мэрилин, похоже, ценила эту трогательную дружбу. После ее смерти нашли конверт, где она хранила детские фотографии: портреты детей своих бывших мужей Джо Ди Маджио и Артура Миллера — и снимок с Джимми Хаспилом.

С Артуром она встретилась вновь у своих новых друзей Нормана и Хедды Ростена, к которым ее, в свою очередь, впервые привел фотограф Сэм Шоу.

Общение с Ростенами и без того было ей приятно. Умные, деликатные и милые люди, они стали ей близки, не превращаясь в очередных "эрзац-родителей". С Норманом она посещала музеи и театры. И, не стесняясь того, что ее друг был поэтом, показывала ему собственные стихи. Например, вот это.

"Нас на самом деле совершенно не интересовало, кем она была, — говорил потом Ростен, — в реальной жизни она очень отличалась от созданного стереотипа. С нами она была само очарование. Такое странное человеческое существо… Ей нравилась поэзия. Для нее это было кратчайшим путем. Она с интуицией поэта понимала, что это прямая дорога к сути переживаний".

А Артур Миллер оказался… университетским товарищем Нормана. И, столкнувшись у Ростенов в гостях, Мэрилин и Артур очень скоро поняли, что их тянет друг к другу еще сильнее, гораздо сильнее, чем несколько лет назад.

В ту пору Миллер считался, наряду с Теннесси Уильямсом, одним из лучших драматургов США. Пьесы Миллера "Все мои сыновья", "Смерть коммивояжера", "Суровое испытание" (в постановках — обычно "Салемские ведьмы" или "Салемские колдуньи") принесли ему Пулитцеровскую премию, две премии Объединения нью-йоркских театральных критиков и еще по две престижные премии — имени Дональдсона и имени Антуанетты Перри ("Тони").

"Суровое испытание", в основе которого был исторический сюжет — расправа над обвиненными в колдовстве женщинами в XVII веке, вышло в разгар "охоты на ведьм" в США 50-х годов XX века и было полно злободневных намеков на Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, возглавляемую сенатором Маккарти.

A. Mиллеp

Из-за этого Артур попал в "черный список" Голливуда и под колпак Комиссии. А ФБР еще раньше взяло его на карандаш, потому что подозревала Миллера в сочувствии коммунистам, хотя членом коммунистической партии он никогда не был.

Дружба с Миллером привлекла внимание ФБР и к Мэрилин. К тому же, когда она была с Норманом Ростеном на концерте советского пианиста Эмиля Гилельса, маэстро поцеловал ей руку и пригласил в гости в СССР.

Сводки следивших за Мэрилин Монро агентов ФБР (полностью рассекреченные лишь спустя 50 лет после ее смерти) указывают на то, что она не прочь была принять приглашение и в апреле 1955 года подала в Посольство СССР в Вашингтоне запрос на получение советской визы.

С этого момента за актрисой следили уже постоянно. Впрочем, следили тогда едва ли не за всеми более-менее видными американцами. Содержание большинства доносов на кинозвезду было попросту смехотворным. И очень сомнительно, что ее сопровождали повсюду "поклонники в штатском", как Мэрилин казалось в последние годы; скорее всего, это давала себя знать не отпускавшая ее с юности мания преследования.

Развитию романа Артура и Мэрилин едва не помешало нечто, обратившее помыслы актрисы в совсем другую сторону, — правда, всего на несколько дней. В Уэстон, где она гостила у Гринов, прибыл тогдашний владелец журнала "Look" Гарднер Коулз. У него было важное поручение от миллионера Аристарха Онассиса, главного олигарха княжества Монако и ближайшего советника князя Репье. Уже некоторое время миллионер и князь обсуждали возможность женитьбы последнего на какой-нибудь кинозвезде — чтобы вернуть Монако в глазах мирового сообщества былой блеск, несколько поутраченный после Второй мировой. Хитрый делец-царедворец колебался между кандидатурами Грейс Келли и Мэрилин Монро. Коулза попросили узнать у Монро, как бы она отнеслась к перспективе стать княгиней Монако. Мэрилин не имела ничего против.

И, похоже, уже успела представить себя на троне до того, как Коулз довольно скептично спросил: "А вы уверены, что князь захочет на вас жениться?"

"Дайте нам с ним пару дней наедине и, уверяю вас, он захочет!" — ответствовала актриса. Но прошло чуть больше педели, и мир облетела новость о помолвке князя Репье с Грейс Келли…

И Мэрилин вернулась к велосипедным прогулкам с Миллером по Бруклину, к поцелуям украдкой — отношения с Артуром она в течение долгих месяцев тщательно оберегала от прессы — и к бесконечным угрызениям совести.

Артур был ее давнишним увлечением (даже если не брать на веру заявление Сиднея Сколски о том, что Мэрилин мечтала о браке с Миллером еще во время свадебного путешествия с Ди Маджио). Он был человеком, превосходящим ее, по ее мнению, интеллектуально, и она надеялась, что он поможет ей расти. Он не был (по крайней мере, на вид) ограниченным ревнивым обывателем, как Догерти и Ди Маджио. Наконец, он не был актером, ее "братом", как Марлон Брандо.

Но Артур был женат. И слывшая бесчувственной сердцеедкой Мэрилин, девочка-безотцовщина Норма Джин, не хотела отнимать его у семьи — жены Мэри Грейс и двоих детей-подростков.

Немногим позже Миллер признается журналистам, что его брак и так трещал по швам, что он неминуемо развелся бы, "без Мэрилин или с ней". А о Монро отзовется так: "Она самая женственная из женщин, какую можно себе представить. Находясь рядом с ней, хочется умереть. Эта девушка находит отклик в душе каждого мужчины. У большинства из них в ее обществе выпячиваются те качества, которыми человек наделен от природы: пустозвон становится еще большим пустозвоном, стеснительный стесняется еще пуще, скромный делается скромнее. Она похожа на магнит, который вытягивает из самца присущие ему качества".

Однако большая часть 1955 года стала временем жестоких колебаний. Ведь Мэри Грейс много лет практически содержала его, работая, чтобы он мог сочинять пьесы, и бросить ее — значило отплатить черной неблагодарностью.

Тогдашние чувства и раздумья Миллера выразились в пьесе "Вид с моста", где шла речь о зрелом мужчине, влюбленном в молоденькую девушку. (Реальное возрастное соотношение между Артуром и Мэрилин было не столь уж разительным — ему в 1955 году исполнилось 40, а ей 29.)

Он и сам позднее говорил: ""Вид с моста"… отражал тревогу… не столь далекую от моих собственных душевных переживаний…"

На первом представлении этой пьесы в театре "Коронет" Мэрилин познакомилась с родителями Артура, Айседором и Августой Миллерами. Вскоре они пригласили ее в гости. "Я собираюсь жениться на этой девушке", — объявил Артур. Айседор и Августа удивленно смотрели то на скромную молодую женщину в серой юбке и наглухо застегнутой черной блузке, то на своего сына, ведь прежде он ни словом не обмолвился о намерении уйти от Мэри Грейс.

К концу года Мэрилин и Артур уже постоянно обсуждали его предстоящий развод и свой будущий брак между собой и с друзьями.

"Миллер был влюблен по уши и серьезно, — вспоминал Норман Ростен. — Видеть это было отрадно".

В профессиональном плане Мэрилин тоже многого ожидала от наступающего 1956 года: она собиралась сняться в фильме "Автобусная остановка" в Голливуде и в экранизации пьесы Теренса Реттигена "Спящий принц" в Лондоне.