РУССКО-ТАТАРСКИЙ СЧЕТ

Однополюсного мира не будет, потому что его не бывает. Двухполюсный и тот долго не живет, разве что в контексте мировой войны или по ее инерции. Американцы монополии не удержат. С усилением Японии на Дальнем Востоке и Германии в Европе создадутся в ХХI веке новые параллелограммы сил, со своими противовесами и сдержками. Сейчас это не спрогнозируешь. Но ясно, что будущее евразийского «пространства» зависит от того, окажется ли оно разодрано между Европой и Азией или удержится как целостность. А это зависит от того, станет ли оно «мостом» между «полюсами».

Две опоры этого моста — славяне и тюрки.

Говоря «славяне», мы вводим в дело весьма противоречивое и пестрое понятие. Ни западные, ни южные славяне, ни даже часть восточных славян (украинцы) не горят желанием строить этот мост и склонны закрепиться, оставшись на европейском берегу. Так что для простоты и краткости скажем, что с этой стороны в нашем уравнении участвуют «русские», — это будет достаточно точно.

«Тюрки» — тоже понятие туманное: то ли лингвистическое, то ли этническое, но и в том, и в другом смысле пестрое и противоречивое. Исламская принадлежность помогает очертить здесь границы не больше, чем православная — у славян. Ни один здравомыслящий идеолог тюркизма не отождествляет сегодня тюркизм с исламом; ислам, как известно, сверхнационален; его еще надо видоизменить, чтобы он стал полем для тюркского самоосознания; некоторые исламские ценности можно внести в тюркизм, но что такое этот тюркизм — тоже не всегда понятно, хотя он и воспринимается как реальность. В том смысле, что объективен и дан нам в ощущениях. Для краткости определим его так: «татары».

От кого происходят татары?

От гуннов, кипчаков, ногайцев, булгар, половцев, ордынцев…

Русские тоже происходят от гуннов, булгар, кипчаков, половцев, ордынцев…

В одном случае налицо смещение к востоку, в другом — к западу, но смещается — нечто общее.

Чтобы не копаться в изрядно переплетенных корнях, лучше опереться на две отчетливые культурно-исторические общности, языковые и государственные, составившие после распада СССР ось российской «предварительно напряженной» конструкции. Их взаимодействие теперь становится решающим. Русско-татарский диалог. Или, скажем так, русско-татарский счет.

Русская позиция за триста лет вбита в подсознание миллионов людей школьными учебниками: Русь начала строительство Державы — Орда напала, двести лет держала под игом — не удержала; Русь иго сбросила и вернула историю в «правильное русло».

Оппоненты прежде всего замечают, что эта концепция — не очень старая, что она навязана русским европейцами, которые, начиная с Петра и особенно при Екатерине — прибрали Россию к рукам (иначе говоря, наставили на общечеловеческий путь); при Рюриковичах же все это выглядело несколько иначе; был симбиоз; было Касимовское ханство в недрах Руси; а до того была Русь в недрах Орды; какая династия сверху: Чингизиды или Рюриковичи неважно, они все равно смешивались; где столица: в Сарае или в Москве, тоже вопрос второй или даже третий: была столица и в Киеве, потом во Владимире…

А кровавый поход Батыя?

Да, был поход. Набег. Присоединение и усмирение «территории». Иоанн III усмирял Псков не менее жестоким образом — почему не назвать эту власть «московским игом»?

Да, впрочем, ее так и называют. В Казани.

Татарская точка зрения, в отличие от «петербургско-московской», в школьные учебники не входила; она вырабатывалась подспудно и неофициально. Сейчас она из-под спуда вышла. Получается следующий татарско-русский счет.

Во-первых, начало. Для русских начало истории — приход славян на Днепр, Ильмень и Волгу; далее — призвание варягов; Русь Новгородская, Русь Киевская, Русь Владимирская…

Татары отвечают: вы историю чего пишете? Историю племени, пришедшего в степь с Карпат, потом переселившегося «из степи в лес» и влившегося в племена, давно тут живущие? Но почему именно этого племени? Почему не считать началом истории страны путь любого другого племени из сотен, тут живших и кочевавших? Например, булгар? Или — хазар? А если вы пишете историю «пространства», входящего ныне в границы России, то чем Днепр лучше Енисея? В Сибири тоже жили люди. И на Волге жили. И на Алтае. И все они теперь «россияне».

А если вы пишете историю государств, в этом «пространстве» осуществлявшихся, тогда начинайте не с варягов, не с Дира и Аскольда, не с Рюрика — Трувора — Синеуса, а с Черной Выдры, сяньбийца, который создал государство среди кочевников, рыскавших по степи севернее Хуанхэ, причем произошло это за четыре века до «призвания варягов». Легендарные времена и события? О да, но если уж говорить о легендах, начните с волчицы, выкормившей первого тюрка (вот вам и «второй Рим»). Если же вы пишете историю Государства Российского, и только, — тогда пресеките ее на 75 лет в 1917 году, в прошлое же не углубляйтесь далее 1242 года, потому что Государство Российское — это то, что вызрело в недрах Орды, родилось от Орды и научилось быть великим Государством — у Орды же. А то, что было до 1242 года, — это еще не Государство Российское, а некий неосуществившийся проект неизвестно чего.

Русские отвечают: нет, известно! Это был проект процветающей Державы европейского типа, который оказался сорван, пресечен и искажен Ордой.

Татары парируют: если обсуждать проект процветающей Державы, то он-то и был задуман Чингизом и так или иначе осуществлен его преемниками. Без этого — кто знал бы Москву? Москва и в улусе Джучиевом долго оставалась малозаметным городком; центральное правительство Орды этот улус не считало стратегически важным; если смотреть с Волги, то Батый стоял на отшибе; смысл же Империи был именно в том, чтобы осуществить мировой порядок, а какой там хан, или каган, или конунг, или князь, или царь собирал ясак (налог) для общей системы, — не так важно. Важно другое: история Золотой Орды была в тот момент частью мировой истории, а история раздробленных и грызущихся между собой русских княжеств — была частью истории татарской. Русские благодаря Золотой Орде оказались вовлеченными в мировые процессы; они сумели стать наследниками Орды; в тех же геополитических границах, в том же, как теперь говорят, Вмещающем Ландшафте — они создали великое государство, история которого стала сюжетом мировой истории, и последние четыре века история татар является уже частью истории России, а история России — частью мировой истории.

Последний довод, взятый мною из новейших татарских источников, должен смягчить уязвленное русское самолюбие, что по-человечески весьма важно и даже благородно со стороны оппонентов, но дело все-таки не в этом.

Дело в том, что во Вмещающем Ландшафте, о котором идет речь, угадывается действие закона, который выше, глубже и шире той или иной конкретной государственной системы. Государство живет века, но у истории тысячелетние циклы, и они в свою очередь опираются на геополитические условия, время жизни которых соизмеримо с геологическими эпохами. Человеческая жизнь в этих параметрах — песчинка; человеческая история ручеек. Тем более важно сознавать, где берега. И какие возможны мосты.

На округ Суйчжоу, что в излучине Хуанхэ, нападает племя, называющее себя «тюрк» и прикочевавшее с Алтая. Советник императора по имени Юйвэнь Тай, а по прозвищу Черная Выдра, — соображает, что выгоднее: истребительная война с пришельцами или цивилизующий их союз? Выбран союз…

Несколько поколений минует. Аттила, оторвавшись от хуннского союза, пропахивает борозду из Азии в Европу, доходит аж до Рима, роняя семена будущей Хунгарии, — прокладывая ось: Восток — Запад.

Эпоху спустя славяне с помощью варягов пытаются пробить в этом пространстве еще одну ось — с севера на юг.

Монголы, принявшие имя татар, повторяют маршрут гуннов, прожигая и сплавляя воедино земли от Каракорума до Киева.

Русские, перехватывая власть у татар, воссоздают великое государство, прошивая его в противоположном направлении, «от Киева до Каракорума».

Вы чувствуете, что есть некая общность, некое Целое, некое Единство, оцепляемое этими прострелами?

Вы знаете, как его назвать?

Евразия?

Татар коробит от этого слова: «евразийство, — говорят они, идеологическая крыша для старых территориальных претензий; это стремление русских восстановить СССР, или Российскую Империю, противопоставив при этом свою культуру как Западу, так и Востоку; это вечное метание России между Европой и Азией и вечные претензии на дела той и другой».

Я даю самую крайнюю, самую «антирусскую» из современных татарских формулировок. Если продолжать перетягивание каната в том же духе, — надо цитировать и тех русских западников, для которых евразийство — та же крыша для ухода России на Восток, а пантюркистская концепция — та же претензия на дела обеих частей света. А как же? Орда отнюдь не фиксировалась на делах «малозначительного Русского улуса», татары оказались у ворот Европы и «стучались» в них (чем? мечами? — Л. А.). Но это — если продолжать тюрко-славянский счет на этом уровне.

Если же говорить о глобальных перспективах, то вопрос стоит так: или Россия распадется на ворох национальных «земель» (и русские наконец-то станут «нацией»), «земли» же эти присоединятся к каким-то другим сверхнациональным конфигурациям; или Россия поймет, что она — только этап в истории грандиозного Целого, которое существовало за много веков до нее и будет существовать после нее… или в ее лице.

Я не знаю, можно ли это назвать Евразией. По географической принадлежности — можно. А по культурно-исторической? Или, как лучше выразиться в эпоху нациомании, — по этнопсихологической?

Можно очертить это Целое (земля плюс народ плюс государство) словами: татарско-славянское, турано-русское.

Есть ли психологические основания для такого Единства? Поговорим об этом. А пока — имена авторов, на которых я опирался в этой части статьи: Рафаэль Хаким, Сергей Кляшторный, Дамир Исхаков.

 

РУССКО-ТАТАРСКИЙ МОСТ

Не знаю, как при Кавуре и Гарибальди создавали итальянцев из пьемонтцев и сицилийцев, а вот как создавали россиян при Булгарах и при Батырше, рассказал Лев Николаевич Гумилев:

— Камские булгары набегают на Муром и Суздаль, убивают мужчин, уводят женщин, и те в гаремах рожают им Ахмедов, Мухамедов и Шамилей. Но русские тоже не дураки. Они набегают на булгар, убивают мужчин, уводят женщин, и те рожают им Петек, Ванек и Машек. В результате по одну сторону — татары, по другую — русские, хотя по крови это одно и то же, и по способу хозяйствования — то же, и по культуре — близки…

«Близки» — это не «то же», что очень важно, особенно при сегодняшних счетах и разборках, но хоть из-за «голоса крови» можно не гоношиться. Это не значит, что «от Москвы до самых до окраин», «с южных гор до северных морей» устанавливается один генетический состав. Но это значит, что генетика не играет определяющей роли в национально-культурном самоопределении; это один из факторов, и он действует — только если его заставляет действовать сумма других факторов.

Есть, стало быть, «что-то», лежащее «под» (или «над») всеми этими факторами, — некий общий базис (или купол).

Как «это» определить, если ни «состав крови», ни «язык», ни «нация», ни «компактность расселения» его не покрывают и с ним не совпадают? Применительно к нашей теме: как определить то, что объединяет турок и самоедов, татар и алтайцев, манчьжуров и киргизов… а если перешагивать и через веру, — то буддийцев (монголы), магометан (узбеки), христиан (чуваши)?

Николай Сергеевич Трубецкой, чью концепцию я здесь излагаю и комментирую, называет это «туранский психологический тип». Явственнее всего этот тип выступает у тюрок, а среди тюрок явственнее всего, как думают некоторые почитающие Трубецкого идеологи, — у татар. Разумеется, это не более чем модель, помогающая нам понять реальность неизмеримо более широкую, чем та или иная нация. «Туранский тип» коррелируется скорее с геополитическим полем, то есть со Вмещающим Ландшафтом, чем с той или иной национальной нишей внутри этого поля. Черты «туранского типа» ни с одной нацией не совпадают, но помогают нам определить базисные черты разных национальных характеров, расцветших в этом ландшафте.

Еще одна оговорка: никакой прямой причинно-следственной связи «тип» не имеет с личностью (и как с категорией, и конкретно), ибо личность реализуется через выбор и ответственность. Но поле выбора до некоторой степени обусловлено базисной типологией, и ответственность предполагает точку опоры, то есть почву. Но действует тут уже другая, именно личностная логика.

Психологический же тип выявляется, так сказать, статистически. В нашем случае — «туранский тип».

Так вот, статистически наблюдается следующее.

В языке — необычайная стройность и ясность. Последовательность простых правил. Нелюбовь к исключениям.

В музыке — необычайная стройность и простота мелодии, длящейся «бесконечно долго» и по-своему монотонной…

(На чей слух «монотонной»? Несомненно, на слух европейца, ориентированного на мелодический драматизм. Но на слух европейца и русская мелодия монотонна. Причем у русских в этом «монотоне» нет прозрачной ясности, зато много тоски и смуты, главное же в ней — вечное ожидание мелодического взрыва, непредсказуемого и безумного, жажда отчаянного риска, а потом, после взрыва, — монотонная тоска ожидания…

Так ведь в языке русском, в отличие от тюркских, — влюбленная готовность к исключениям, к непредсказуемым сочетаниям, к своеволию прецедента).

У тюрок же — сравнительная аскетичность средств при замечательной целесообразности, ясности и последовательной закономерности строения фразы — мелодии — мотива — образа.

Туранский психологический тип, угадываемый за этими особенностями фактуры, — ясность мышления, нелюбовь к сомнительным тонкостям и каверзной путанице нюансов. Размах фантазии — не в нюансировке деталей и своеволии подробностей, не в наворачивании красок и двоении смыслов, а в мощном охвате материала, подчиняемого все тому же ясному закону, и в широте, вырастающей до глобальности. Туранский тип выстроен на чувстве симметрии и устойчивого равновесия.

(А русский? Он окружает себя загадками, тайнами, неясностями. Мир приходится непрерывно разгадывать. Русская широта непредсказуема, неуравновешена, нефиксируема).

Туранский тип не задается смутными целями, он опирается на ясные основы; он ценит не заданность, а данность; он всматривается не в «миражи будущего», а в реальные устои насущного, наличного, на котором и строит жизнь; раз уверовав в определенную систему, туранский тип ищет и находит в ней закон, который способен оправдать все поведение человека, и прежде всего его быт. Именно поэтому тюрок так легко берет со стороны готовые религиозные системы: чужая вера, попав в тюркскую среду, фиксируется и как бы застывает, кристаллизуется, становится незыблемым ядром всей жизни.

(Так ведь и мы, русские, берем «на стороне» готовые схемы. Но они у нас становятся скорее бродильным началом, чем камнем основы, и никогда окончательным решением…)

Любопытна странная взаимотяга туранского и семитского психологических типов. Казалось бы, полный контраст: тюрок, более всего ненавидящий тревожное чувство внутреннего противоречия и беспомощный в его преодолении, — и семит, упоенно выискивающий противоречия, преодолевающий их в казуистике, любящий «ворошиться» в запутанных тонкостях. Но какое удивительное взаимодополнение! Тут я, пожалуй, не рискну на пересказ и закавычу то несколько рискованное определение, которое дает этому симбиозу Трубецкой): «семит делает за тюрка ту работу, на которую сам тюрк не способен».

(А русский? О, он тоже «ворошится», но не в казуистических тонкостях, а во взаимоиспепеляющих чувствах. И, подобно тюрку, русский охотно заимствует плоды чужой казуистики — с тою же подсознательною целью: обрести камень-основу для своего жизнестроительства, — да камень-то под ногами ходит).

Вот тюрки принимают ислам, а русские — православие (между прочим, выбирая из «вороха» предложенных вер).

Тюрки, приняв ислам, так и не выдвигают ни одного сколько-нибудь крупного богослова.

Монголы, люди близкого к тюркам психологического типа, приняв буддизм, — тоже не выдвигают.

И русские, приняв православие, замораживаются в «древлем благочестии», как монголы — в буддизме, а тюрки — в исламе. У европейцев: католиков и протестантов, — идет непрерывное развитие и осовременивание веры; так же бьется и исхитряется религиозная мысль у арабов, а евразийский массив, и, в частности, туранский психологический тип — ведет себя по-другому: здесь ищут не «систему», а прежде всего единство внутренней и внешней жизни; система же в идеале как бы вообще не ощущается, она, система, уходит в подсознание, она незаметно определяет каждодневную жизнь. Догмат и быт сливаются воедино, сообщая жизни устойчивость и ясность, обеспечивая преемство традиций и экономию сил для строительства — по тем же незыблемым «древним» законам.

(А русские? Все время — вылетают, вываливаются душой из этой твердыни. Хотя именно ею и держатся. И бунтуют против нее беспрестанно).

На этом стоит все русское «бытовое исповедничество», на этом зиждется все русское загадочное «долготерпение»; то и другое при взгляде извне вызывает недоумение и недоверие; то и другое имеет внутри русской души драматичный противовес. Иосифлянскому обрядоверию противостоит Нилово «нестяжание», и его берет на вооружение интеллигенция, пеняющая народу за его темноту и отсталость. Беспросветное же русское «рабство», описываемое больше заезжими иностранцами, нежели здешними жителями, пресекается русским бунтом, который, как известно, бессмыслен и беспощаден. После каждого такого бунта обнаруживается все та же «твердыня», от которой дух постоянно отлетает в некое ирреальное пространство и пребывает там «не от мира сего», и каждый раз, поверив «иностранцам» и перехватив у них очередную «готовую систему», русские с ее помощью все свое сносят «до основанья», а затем, выстроив по новой мерке чужое как свое, опять ищут себе на стороне очередную новую систему, силясь преодолеть все то же: свой неистребимый евразийский менталитет.

Менталитет, глубинным образом родственный туранскому. С тою только особенностью, что русские им недовольны, ищут чего-то «другого» и постоянно перехватывают «на стороне». Греческую веру. Немецкую организацию. Бродячий по Европе марксизм. Американскую деловитость. Американскую же демократию. И все-таки психологически остаются внутри той общности, в которую входят вместе с тюрками. Добавляя в эту общность то, что Николай Трубецкой назвал «горением». И что Александр Блок увековечил строкой: «Мировой пожар в крови».

Эпохи мировых пожаров сменяются эпохами мирного сожительства. Можно строить жизнь под разными флагами, собирая казну внутренними налогами или на таможенных межах, говоря на разных языках или на смеси языков. Но евразийский континент все равно заставляет признать единство, которое «выше» и русской, и татарской, и любой другой «национальной» идеи.

Завершаем разговор о нашем сюжете: русско-татарский счет может иметь смысл только на общем поле.

В заключение несколько библиографических ссылок.

Сумма идей, на которую я здесь откликаюсь, собрана и представлена в небольшой книжке. Книжка выпущена в Казани мизерным — в тысячу экземпляров — тиражом. Классические тексты соединены в ней с текстами актуальными — создается поле взаимодействия. Рядом с исследованием Николая Трубецкого «О туранском элементе в русской культуре» и комментарием Николая Бердяева «Евразийцы» — обширная, концептуальная, спорная и яркая работа Рафаэля Хакима «Россия и Татарстан: у исторического перекрестка», очерк Дамира Исхакова «Об основных этапах становления татарской нации», академичные, но увлекательные изыскания Сергея Кляшторного «Формирование древнетюркской государственности: от племенного союза до первого тюркского каганата». Рядом — теоретические размышления Хуана Линца (США) и Айдина Яльчина (Турция) о соотношении этносов и государств; сообщение Леокадии Дробижевой о формах национального сознания в республиках Российской Федерации и яростно-насмешливый ответ Льва Гумилева на вопрос: была ли Орда игом?

Увенчивается (вернее, открывается) книга выступлением Президента Татарстана Минтимера Шаймиева на московском международном Форуме в августе 1996 года. Тема Форума: «Предупреждение смертоносных конфликтов: стратегия и институты». Тема выступления: «Значение опыта Татарстана для предупреждения и урегулирования конфликтов».

Тема (и название) книги, которая все это объединила: «Евразийство: за и против».

 

НЕЗВАНЫЕ И ЗВАНЫЕ

В брежневские времена московские интеллигенты попытались снять с истории вековую горечь и придумали анекдот: решением ЦК поговорка «незваный гость хуже татарина» отменяется как подрывающая дружбу народов, отныне следует говорить: «незваный гость лучше татарина»…

Нет, все-таки это необъяснимо, невместимо, нестерпимо: чтобы за семьсот лет не зарубцевалось! Но почему? Ведь англичане излечились же от синдрома норманнского десанта и даже инсценируют битву при Гастингсе. Попробуйте «инсценировать» взятие Рязани, осаду Козельска, битву на Калке…

Думаете, «срок» не вышел? От Гастингса как-никак почти тысячелетие минуло, а от Калки…

…А от Калки — семьсот семьдесят восемь. Много? Мало?

Ну так от Грюнвальда — еще меньше. Однако белорусы, немцы и литовцы способны вспоминать эту мясорубку спокойно. Как хватает юмора англичанам и французам разыгрывать карнавальное Ватерлоо в годовщину битвы. Да что говорить, Бородино, отстоящее от нас на те же сто восемьдесят пять, уже становится полем праздничных представлений…

Но какой рок лежит между Русью и Ордой, что кровоточит их разборка пять, шесть, семь веков спустя?

«Камни немы, пока люди не заставляют их говорить».

Теперешние татары и теперешние русские бьются над теперешними проблемами, и потому вопиют в их памяти рязанские и казанские камни, залитые кровью пятьдесят поколений назад. Что делить под Ватерлоо нынешним англичанам и французам? Или — в связи с Гастингсом — нынешним потомкам кельтов и саксов?

Тут, вспомнив Ольстер, вы скажете, что и на Альбионе будущее туманно: глядишь — передерутся!

Вот когда передерутся, тогда и Вильгельма Завоевателя из гроба поднимут. Пока что передрались мы после распада Союза — если не физически, то мысленно. И встают из гробов великие азиаты, ставшие кошмаром для европейцев: Чингис, Бату, Тимур… Для русских — злодеи, супостаты, носители смертельной угрозы.

А для татар?

Да ведь «татары» тут — чистейший символ. Реальные современные татары — скорее уж от половцев происходят (как и нынешние украинцы), чем от ордынцев. Орда — она именно за половцами гналась, а Русь под руку подвернулась. Реально же от ордынцев — не татары, а калмыки, казахи, узбеки, другие братья-среднеазиаты. Что же до монголов, то Улан-Батор куда дальше от Казани, чем Москва…

А неважно! Современность ныряет в историю за ярлыками. Были татары, они же монголы. И были славяне, они же Русь. И начинается: что русскому здорово, то татарину смерть… если уж переделывать поговорки.

Да, смерть гуляет по страницам истории. Незваных полно, а званых мало… Разве что варяги. Да и их вроде бы звали ненадолго, а получили навсегда. Большею же частью то оттуда, то отсюда являются без всякого зова. А потом оказывается, что историю не переиграешь, и без тех, явившихся, уже немыслимо.

Да, приход Батыева войска на Русь — трагедия. С крестами навстречу выходили — с крестами и были порублены. Так вспомните же и погром Казани! Как порублены были муллы, протягивавшие руки на порогах мечетей. Да рубившие еще и пьяны были, потому что первым делом, ворвавшись в город, разбили винные склады. И не говорите ничего про «русский национальный характер»! Потому что с обеих сторон были потомки и предки и тех, и этих. И во главе победоносного русского войска стоял, между прочим, прямой потомок Мамая. Как был «татарином» и Годунов, гениальный администратор, строивший на евразийской равнине ордынского типа империю под названием «Русия».

Давайте отделим теперешние национальные амбиции от амбиций тогдашних царей и ханов, ставивших перед собой задачи совершенно другого уровня. Чингис строил вовсе не национальное монгольское государство — он строил мировую империю, то есть навязывал строй и порядок тому «хаотическому пространству», которое в его понимании было «всем миром». Точно такой же мировой порядок брезжил перед Наполеоном (автором Кодекса), перед Иваном III (наследником византийских владык), перед любым «имперским» диктатором от Аттилы до Сталина.

Русь унаследовала от Орды жажду «имперского порядка». Она получила: ямскую службу, переписи, подати… то есть «федеральный бюджет»… «общее экономическое пространство»… при этнической и религиозной автономности входящих в это пространство народов. Данный Вмещающий Ландшафт вместил именно то, что должен был вместить, а под какими именами и эмблемами — это уже драма другого, человеческого уровня.

Но и на этом, человеческом уровне великая русская культура (имперская по масштабу, вселенская по пафосу) создана столько же славянами, сколь и татарами от Карамзина и Тургенева до любого из Булгаковых. И великий русский народ (мучительно пытающийся сегодня свести себя к этносу) есть результат скрещения славян, финнов, татар и… раскреститься он может только ценой деградации.

Но современные татары не хотят быть русскими!

Не надо. Свое лицо (и свою историю) должен иметь каждый этнос, каждый род, каждый регион. Не вижу ничего смешного или курьезного в «Истории Кубани», где казачество предстает как центр Вселенной. Можно так написать биографию всякого «кусочка Земли». Но можно ведь и прочесть такую биографию умными глазами, не корчась от амбиций. Если вы пишете историю Орды, тогда Чингис — отец-основатель и даже вечный этнарх. Но если вы пишете историю Российской Империи (Советского Союза тож) как преемника Орды, тогда Чингис (то есть Темучин) — есть житель будущей Читинской области, объединивший великую страну и избавивший ее от новых нашествий с юга. Батый федеральный военачальник, пресекший в своем «улусе» сепаратистские движения («междоусобия»). Тимур… узбекский брат наш, не только прикончивший отжившую свой век Орду, но и дальновидно ослабивший Турцию, за что Екатерина, наша матушка-немка, от имени россиян должна быть ему благодарна.

А если бы наш узбекский брат прогулялся не до Ельца, а до Москвы?

Попал бы в незваные гости. И сейчас корчились бы над ним, как над Чингисом.

История пишется кровью, но читается глазами разума. Степь — такая же страдалица, как и Русь. Дайте каждому простонать о своем. Не ищите в прошлом динамита — его слишком хватает в настоящем.

 

ДИНАМИТ И ЦЕМЕНТ

Письмо:

«Уважаемый г-н Аннинский!

Прочитал Вашу статью в „татаро-монгольском“ выпуске „Родины“. Хотел бы поделиться с Вами мыслями, возникшими в ходе чтения.

Не считаю необъяснимым то, что „за семьсот лет не зарубцевалось“. Дело ведь не в одном проигранном или выигранном сражении (Гастингс, Грюнвальд, Ватерлоо), а в ДВУХСОТЛЕТНЕМ ТЯЖЕЛЕЙШЕМ ИГЕ (что бы там ни говорили поклонники Л. Н. Гумилева!), господстве менее культурного, менее цивилизованного (опять-таки что бы там ни говорили!) общества над более культурным, более цивилизованным, а таковое господство особенно тягостно. Господство Орды отбросило Русь на столетие назад (строить Кремль при Иване III было некому — не было ни зодчих, ни каменщиков. А гибель по сути всей домонгольской литературы — как тяжело и эмоционально переживал ее А. К. Толстой!) — иго угрожало самому существованию русского народа. Ведь сфера его обитания резко сократилась — остатки истребляемого народа бежали на север, под защиту лесов. В плодородное черноземье русский крестьянин вернулся лишь в ХVII веке.

Ну, что тут поделать — для поколений и поколений русских людей татарин был врагом, и чувства русских к нему понятны скорее не англичанам и французам с их Гастингсом и Ватерлоо, а балканским славянам и армянам в их отношении к туркам-поработителям. Не думаю, чтобы было возможно театральное действо „Взятие Тырнова“, а в Армении как-то не представляю себе турок у памятника жертвам геноцида. Не случайно взятие Казани воспринималось русскими как акт величайшей исторической справедливости (что нашло отражение в русской литературе, иконописи, о Покровском соборе на Красной площади я уже не говорю — такие памятники не ставят в честь ЗАВОЕВАНИЯ). Как возмездие вековому врагу воспринимали свой поход Ермаковы казаки. Уже в ХIХ веке русские солдаты на Кавказе называли мусульман-горцев татарами (см. „Кавказский пленник“ Л. Н. Толстого).

Ох, уж этот „незваный гость“ вкупе с „нехристем старостой-татарином“ из песни! А вот о татарской пословице „татарин — барин, мордвин — господин“ стыдливо не вспоминаем; барин и господин — по отношению к кому? Вековая привычка: как бы не обидеть… Вот и в бондарчуковском „Борисе Годунове“ из уст самозванца изымают „поляков безмозглых“. Никто не обидится, если в прошлом не искать динамит (тут я с Вами полностью согласен!) для подкладывания в чьих-то политических интересах под отношения народов сегодня. Но и мазать елеем горькое историческое прошлое (опять-таки в чьих-то сегодняшних политических интересах), умалчивать об этом прошлом (как молчали о кавказской войне и геноциде 1944 года), по-моему, нельзя. Искать в прошлом соседних народов, обреченных жить рядом, надо не динамит, а цемент.

Извините за сумбурность изложения. Пишу под воздействием только что прочитанной Вашей статьи. Очень хотелось бы получить хотя бы короткий ответ.

С уважением В. А. Ляпин,

доцент Уральского университета.

Екатеринбург».

Уважаемый Владимир Александрович!

Кто ж из нас не горевал о славянах, проигравших Орде войны ХIII века! Кто не помнит князей, раздавленных ханскими задами на пиру после Калки! Кто не оплакивал Евпраксию на зарайской кровле! Кто не жалел о рукописях, сгоревших во время набега Тохтамыша! История пишется кровью, умывается слезами. Но современность ждет здравомыслия.

Это верно, что Орда отставала от Руси в отношении цивилизационно-культурном, то есть в том смысле, что житель средневекового города куда охотнее строит себе теплый сортир, чем средневековый степняк-кочевник. Но если военное искусство все-таки входит в понятие культуры, — то не Орда ли научила нас этому искусству? И с его помощью мы удержали завоевателей с Запада, которые — поддайся мы — скорее всего вырастили бы здесь свою передовую цивилизацию на наших костях. И если великое Российское государство — ценность, а не имперский бред, то не Орда ли преподала нам структуру такого государства?

История не знает переигровок. И все-таки Вы невольно примеряетесь к тому, что было бы с нами «без татар». Позвольте и мне примериться. А что, если бы нас ожидала в этом случае судьба балканских славян? А если бы Русь, размытая потоками с Запада, разделила бы судьбу Пруссии — перестала бы быть Русью?

Ивану III, конечно, нелегко было строить Кремль. А Пскову — легко было вынести державную длань Ивана III? Горцам — легко было вынести Ермолова? О чеченцах 1944 года Вы сами сказали.

Но если и так, и эдак клин (или пропадать поодиночке, или отбиваться вместе) — так в чем разница? В том, ЧЬЕ иго? Татарского хана или любого из Иоаннов (часто, между прочим, татар по крови, как и Годунов)?

А дело в том, что современное сознание по-прежнему ищет, куда бы приписаться. «Татарин — барин». «Незваный гость». «Мы — они».

Но ведь «мы» — уже на протяжении десятков поколений потомки и тех, и этих. И тогдашних славян, и тогдашних татар. А если уж искать ответчиков, то сегодняшние татары — потомки скорее все-таки половцев, чем ордынцев как могут отвечать за 1223 и 1237 годы? Даже прямые, так сказать, отпрыски Батыевых воинов: калмыки, буряты, узбеки — и те уж так перемешались с потомками воинов других станов, что только комплекс неполноценности способен раздувать эти угли в пожар.

Не дай бог, Владимир Александрович!

А дай бог Вам (и всем нам) вместить прошлое так, чтобы не взорвалось настоящее.

 

ТАТАРЛОО

Боюсь, что по ходу осмысления проблемы придется мне перенестись не на Восток, как надо бы, а на Запад, но прежде сознаюсь: я в шоке от того, что происходит. Судя по всему, в шоке побывал и спецкор газеты «Коммерсантъ» Андрей Колесников, участвовавший в «Круглом столе», тема которого — при всей заковыристости формулировки — вполне объясняет вышеуказанное состояние: «Может ли поднять дух патриотизма федеральных солдат намечаемое празднование Министерством обороны РФ победы русских полков над татарами на Куликовом поле в 1380 году?»

Праздник — на балансе Министерства обороны, а забеспокоились, судя по всему, мидовцы; во всяком случае, «Круглый стол» устроили в колледже МИДа. Хотя Татария и не входит ни в дальнее, ни даже в ближнее зарубежье, но дипломаты, наверное, почувствовали, какой бес просится из бутылки.

Дух солдата можно поднять на любом историческом событии. При условии, что солдат согласится признать это событие за «свое». Я допускаю, что коломенский призывник испытает дополнительную гордость, если ему объяснят, где именно князь Дмитрий собирал полки. А призывник из Казани? Какие чувства испытает он, если в годовщину разгрома «мамаевых полчищ» от него станут ждать патриотического подъема? И какие встречные чувства испытает в ответ на эти ожидания?

Разумеется, историки найдут, чем его утешить. Вернее, отвлечь. Они скажут ему, что «те» и «эти» татары — не просто «разные люди», но даже и не слишком прямые родственники. И стороны конфликта лучше бы различать не по национальному признаку, а по тому, какое место они занимали в поле тогдашней государственности. Потому что ордынская верхушка, собиравшая федеральные налоги (тогда это называлось дань) отнюдь не покушалась на местное самоуправление, и на местах брали столько суверенитета, сколько могли. Пока не вставал вопрос о верховной власти. Да и этот вопрос не прост: Мамай вовсе не был ордынским полпредом — таковым был Тохтамыш, который и навел конституционный порядок, вернув Москву в общий строй, Мамаю же прижарил пятки куда круче, чем Дмитрию.

Так что у А. Колесникова были основания назвать Мамая сепаратистом (и даже «чеченским», что уже полный журналистский произвол). Признаем однако, что у Тохтамыша было еще больше оснований назвать сепаратистом Дмитрия. Что же до Мамая, то и его почитателям есть чем утешиться: от него произошла Елена Глинская, мать Ивана Грозного. Так что в жилах последнего кровь Мамая и кровь Дмитрия обрели, наконец, некоторый консенсус. Который мы теперь пробуем — из лучших побуждений — взорвать.

Но битва — была? Была. Надо ее помнить? Надо. Только не делайте сегодняшних татар соучастниками тогдашней драки. Или уж позвольте и им отпраздновать кое-что в компенсацию. Взятие Рязани, например. Зеркально: мы берем Казань, они — Рязань. Или еще Калку вспомните. «И там, придавлен, как комар, задами тяжкими татар…» Господи, да где сейчас те татары? А где те половцы, бегство которых решило исход дела? Вы теперь их найдете? А те русские, которые изнемогли под «задами», — они теперь в какой незалежной области обретаются? Может, в Киевской?

Давайте все вместе отряхнемся от этого морока. Нам дорога держава? Так она общая. Современные татарские ученые говорят, что в 1991 году русские (и украинцы) разрушили то единое государство, начало которого было заложено Золотой Ордой, а то государственное устройство, которое еще сохранилось в России, по типу остается ордынским. Судя по всему, услышав такое, Андрей Колесников очередной раз втянул голову в плечи. И зря. Потому что мы наследуем всё то, что тысячу лет рождалось в муках и междоусобиях. Теперь уже дело не в том, кто кого посек шестьсот или семьсот лет назад. Дело в том, кто из-под кого хочет вышибить табурет сегодня.

Поэтому вопрос стоит так. Если вы хотите, чтобы Россия оставалась великой страной, признайте, что великой она остается только, если она многонациональна. Тогда потрудитесь понять душевное состояние и тех, кто шестьсот или семьсот лет назад оказывался битым. А если вы хотите, чтобы Россия распалась на три десятка суверенно-самостийных регионов, среди которых русские будут гордиться беспримесной этнической чистотой, тогда пожалуйста: празднуйте каждый свое. Приближайте светлое общечеловеческое будущее и надейтесь, что все забудут, кто они такие.

Так ведь не забудут.

Но разве мы одни так мучаемся? Интересно, а немцы все еще обижаются на нас за Ледовое побоище? Шведы — за Невскую стычку? Да полно! Немцы давно забыли бы про Побоище, если бы Эйзенштейн им не напомнил, потому что для них это — малозначительный эпизод периферийной истории. Ярл Биргер в золотом сиянии покоится в центре Стокгольма, и шрам на его лике (от удара копья Александра Невского) лишь украшает воина. «Виртуально» в те времена Русская равнина вообще была в сознании шведов Швецией. Равно как в сознании ордынцев — Ордой. А мы были — «местное население». Улус.

Но нам-то что делать теперь с нашей историей?

Во-первых, помнить, что в этой истории много участников, и каждый имеет право на свою боль. Во-вторых, соображать, что битвы в ходе создания государств — это чаще всего трагедии братоубийства, в ходе их страдают обе стороны и плодами в конечном счете пользуются обе. И в-третьих… хватает же французам здравого смысла не возмущаться, что потомки славных воинств, угробивших армию Наполеона, устраивают потешные инсценировки битвы при Ватерлоо. А ведь с тех пор не шесть сотен — двухсот лет не прошло! Да и мы Бородино спокойно разыгрываем! Так в чем дело?

Дело в том, что нам сегодня с французами делить нечего. И французам с англичанами и немцами — нечего. Они там свой европейский Союз укрепляют. А мы свой Союз раздолбали и то, что осталось, норовим добить. Они там по два-три языка уже знают. А мы русский никак не доконаем.

А может, в языках все дело? Вот бы и у нас всем по два-три языка выучить! Скажем, в Казани, кроме английского и русского, непременно чтобы все знали татарский. А то ведь как вышло за «Круглым столом», о котором рассказал Колесников. Кроме него и еще одного московского журналиста, все участники — татары. И рабочим языком встречи объявлен татарский. И мулла прочитал молитву. И ведущий по-татарски представил присутствующих. А как начали Куликовскую битву перевоевывать, так и оказалось, что большинство татар знают только русский. На него и перешли.