I

На квартире уже знакомой нам Зинаиды Яковлевны Огарковой сидели за бутылкой армянского коньяка Лялькин и замглавы города, правая рука САМОГО, некто Мымриков Андрей Борисович. На столе, в огромном блюде красовался салат, стоивший немалого труда и фантазии Зинаиды Яковлевны. В хрустальной вазе истекали медвяным соком, желтые абрикосы.

– Я в это не верю, Геннадий Петрович! – воскликнул Мымриков. – Масоны, мировое правительство, какие-то махатмы…

– Не верите? Ну, так вот: как вы думаете, чем занимается Ваш шеф?

Вопрос этот озадачил Андрея Борисовича:

– В каком смысле?

– В самом прямом. – Лялькин как-то напрягся, изменился в лице, словно превозмогал страшную головную боль. В каком-то смысле так оно и было, так оно случалась всегда, когда Лялькин произносил про себя заветную фразу, открывающую, как он считал, доступ в «информационное пространство Земли».

Смысл этой фразы был неизвестен Лялькину и казался сплошным набором слов, ритмически организованных. В Московской школе на заключительном занятии, наставник по медитации сказал:

– Мне остается немногое: сообщить вам, каждому в отдельности, тайно индивидуальный пароль, для выхода в астрал.

Ударил гонг, пророкотал барабан, и все смолкло. Это было вступление к медиативной музыке, восходящей из низкочастотного спектра, до запредельно высоких, почти ультразвуковых частот.

– Музыка вращения небесных сфер, – так говорил наставник, добавляя, что «её слышал Пифагор в Египте во время своего посвящения в древние тайны мироздания».

Гуру погрузил выпускников в медиативное состояние и, обходя сидящих, произнес эту фразу на ухо Лялькину.

Вот и сейчас, чтобы сломить недоверие собеседника, Лялькин мысленно произнес это слово, заранее приготовившись к головной боли. Когда «открывался астрал», мозг Лялькина пронзала стрела боли. Это была плата за вход. Так случилось и на этот раз. Зинаида Яковлевна заметила, как судорога боли прошла по его лицу.

– Вам плохо? – участливо дотронулась рукой до плеча Геннадия Петровича, но тут же отдернула её, словно коснулась оголенного провода. Мымриков недоуменно глядел на эту скоротечную сцену.

– Мне хорошо, – процедил сквозь зубы Лялькин, проклиная участливость Зины. – Так вот, хотите, я скажу, что делает ваш шеф?

Мымриков молча кивнул головой.

– Он сидит в торце стола. – Начал Лялькин слегка измененным голосом, – Стол большой, длинный. Перед ним бумага. Да, оперативная сводка из горотдела… – и не договорил много еще чего из того, что прочитал в мыслях главы города: посчитав, что и этого достаточно.

– А теперь, – Лялькин, стараясь удержать видение в своем сознании, – позвони ему.

Ошеломленный происходящим, Мымриков вытащил из кармана пиджака мобильный телефон и набрал номер шефа.

– Анатолий Валерьевич, добрый вечер. Чем заняты?

– Ты по делу или так? – явственно прозвучало в комнате.

– По делу, Анатолий Валерьевич. Я вам говорил насчет одного экстрасенса…

– Пошли его к черту! У меня что, забот нет других? Вот читаю оперативную сводку и диву даюсь: наркомания, проституция… СПИДом уже от донорской крови заражаются! А ты мне с чепухой!

На этом разговор оборвался, но Лялькин через открывшийся информационный канал успел-таки внушить мысль Анатолию Валерьевичу о своей надобности. Успел-таки передать тот код, который открывает сознание посторонних людей, делает их восприимчивыми к внушению. Мымриков был поражен способностями Лялькина. Огаркова торжествовала.

– Как вам это удалось? – удивился Мымриков, разливая коньяк по рюмкам.

Лялькин приходил в себя от спонтанного, неподготовленного выхода в «астрал».

Это было непросто, особенно непросто под внимательным взглядом Мымрикова. Впрочем, все эти слова: «астрал», «иномиры» – всего лишь ширма, за которой скрывается Дьявол со своим падшим воинством.

Но не станешь же говорить прямо, что получил информацию от приставленного Сатаной духа? Что все или большинство «прозрений» приходят к человеку именно из этого источника, волей неволей подготавливающего мир к своему кратковременному воцарению.

Это была тайна посвященных, о которой раструбили невежественные попы в церквях. Но кто им верит? Да и верят ли они сами? Поэтому он ничего не ответил и минуты две-три приходил в себя. Потом тихим, уставшим голосом спросил:

– Вы хорошо знаете историю КПСС?

Вопрос явно был не по теме и застал Андрея Борисовича врасплох. Выручила Огаркова:

– При чем здесь КПСС.

– А притом, что практически все высшие партийные чиновники в окружении Ленина, так или иначе были связаны с оккультными организациями, – ответил Лялькин, вытаскивая из кармана пачку сигарет.

– Ну… – Мымриков даже поставил на место рюмку с коньяком, – скажете тоже…

– А вот послушайте… – Лялькин встал и прошел к дипломату, который оставил на сервантном столике, открыл его и достал, журнал. Огаркова мельком увидела, что это были «Сибирские огни». Лялькин отлистал несколько страниц и прошел с журналом к столу:

– Вот послушай. Это письмо Владимиру Ильичу от махатм, которое привез Николай Рерих из Гималайской экспедиции. Вот что пишут ему махатмы: «На Гималаях мы знаем совершаемое вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшего проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлющей материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотой. Вы принесли людям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов общего Блага!»

– Я слышала об этом. – Воскликнула Огаркова. – Мне об этом говорила Анна Семеновна Гиматулина.

– Это письмо общеизвестно, – Лялькин пренебрежительно махнул рукой: мол, что она может знать, кроме очевидного? Однако мало кто знает кроме меня, что в недрах НКВД, с благословения Феликса Эдмундовича, был и действовал сверхсекретный отдел, возглавляемый Глебом Ивановичем Бокием.

Лялькин окинул взглядом притихших слушателей, голос его понизился до шепота:

– Этот отдел занимался исследованиями в области оккультных наук и был теснейшим образом связан с франкмасонами.

Он закурил и, затянувшись порцией дыма, выдохнул его вместе со словами:

– В советское время до 1937 года существовало отделение этой ветви масонства. Оно называлось «Единое Трудовое Братство». Сталин был осведомлен об этом и очень боялся чародеев-колдунов. Он всегда боялся того, чего не понимал.

– Вы хотите сказать, – перебил его Мымриков, – что репрессии тридцать седьмого года были связаны с масонством? Еще скажите, с евреями? Но это старо!

– Вы уверены в этом? – Лялькин иронично улыбнулся. – Вряд ли современному человеку, что скажут имена Москвина, работника аппарата тогдашнего ЦК и члена комиссии Совконтроля. Миронова, работника Наркомзема, Стомонякова, заместителя наркома иностранных дел. Гопиуса – работника Спецотдела ОГПУ. Ученика Бехтерева, мощнейшего специалиста по оккультизму Барченко. Мало кто знает, что Луначарский имел высшее посвящение в одну из лож масонства. Но это так. Впрочем, глубины тайны и они не знали. Это так, внешнее, оболочка…

– А вы, знаете? – Хотя Мымрикова потрясла возможность Лялькина угадывать мысли на расстоянии, но ирония явно проступала в его вопросе.

– Вот видите, – Лялькин взял с блюда абрикос, – сверху мякоть, доступная даже детским зубам. – (и, ловко обсосал плод.) – Теперь косточка. Справится с ней не так просто.

Он протянул руку к щипчикам для раскалывания орехов.

– Вот оно, ядрышко. Но посмотрите и оно одето в плотную оболочку. – Лялькин содрал ногтем коричневую кожуру.

– Кажется, все? Нет! Внутри этого ядрышка, содержится тайна. Тайна жизни, росток будущего абрикосового дерева. Неужели вы думаете, что тайна, которой не один десяток тысячелетий укрыта проще, чем вот этот проросток внутри абрикосового плода?

– Убедительно, – Мымриков потянулся к бутылке с коньяком и выразительно поглядел на Геннадия Петровича, потом на Зинаиду. – Не желаете?

– Я еще не сказал и десятой части того, что хотел, – Лялькин протянул свою рюмку.

Нам преподают историю внешнюю, в которой следствия выдаются за причину, а между тем вся история России, с момента принятия православия, является ареной сражения двух мировоззренческих систем. И вот, теперь представьте себе, что причины рождаются внутри этого проростка абрикоса и в каждом слое порождают следствия. А те в свою очередь являются причинами, для другого «слоя» и так, покуда на поверхности, в нашем случае истории, не выходят войны, не появляются личности, экономические и политические катаклизмы, добавим к этому и природные катастрофы.

– Мировоззренческие системы в Вашей, простите за тавтологию, системе, это какой уровень? Это что, – мягкая оболочка абрикоса или же «косточка»? – Мымриков, небрежно откинулся в кресло и прищурил глаза.

Он считал себя культурно развитым и подкованным в политике человеком и все еще не допускал возможности, что кто-то, тем более какой-то Лялькин из его родного города, знает больше него и совершенно искренне считал, что должность не только обязывает к знанию, но и дает эти знания. Дает неким мистическим образом в момент назначения на должность. И эта мистика власти была для него не менее очевидной, чем чудеса Лялькина.

– Я думаю, вот этот, тончайший слой, который разделяет мякоть от косточки.

Лялькин продемонстрировал какие-то паутинные волокна, отрывая их от мякоти.

– Как видите, даже не сама косточка.

Они выпили, закусили и после этой рутинной процедуры, Геннадий Петрович продолжил свои рассуждения:

– Оккультизм, дорогие мои, мистика играли не последнюю роль в истории страны Советов, да и в её падении. Без тайной организации, в миру называемой масонами, никакой бы революции в России не было, Не было бы и «чистки 37-го года», Великой Отечественной – словом траектория истории имела бы иной вектор. Коммунисты ленинского призыва знали о решающей роли в истории человечества, мистических культов. О скрытых в горах Тибета древних цивилизациях. Самые поздние из них известны как империи Брамы. Эта волна партийных мистиков сыграла свою роль и должна была сойти с цены. Руками Сталина их смахнули, как фигуры с шахматного стола. Как говорится, каждому овощу свои сроки. Когда возводят фундамент, не нужны маляры-отделочники.

Более часа Лялькин посвящал и просвещал своих слушателей, намекая, что и нынешняя власть в России – плоть от плоти той, изначальной тайны человечества, которая управляет миром.

– Она, эта власть, – говорил он, все более и более впадая в экстаз назидательства, сравнимое с пророческими монологами, – задает траекторию развития цивилизации, вырабатывает из обычных людей «сверхлюдей», обладающих невиданными раньше возможностями. Бухарин хотел репрессиями «выработать из капиталистического материала, новое коммунистического человечество», но это была попытка слепого и глухого, попытка благородная, но негодными средствами. Абрикосовая мякоть, возомнившая, что она и есть суть и смысл абрикосового дерева. Будущее человечество станет отличаться от нынешнего, так же, как первобытный человек отличается от нас. Точнее, как мы отличаемся от него. И это уже зарождается внутри нас. Уже рождаются дети с аурой цвета индиго.

Лялькин перевел дух и оглядел присутствующих горящим и пугающим взглядом:

– Вот смотрите…

Достав коробок спичек, он к ужасу присутствующих, поджег одну и поставил язычок пламени под ладонь правой руки. Когда спичка догорела, он отер платочком копоть и показал ладонь вначале ошалевшему от увиденного Мымрикову, а потом Зинаиде Яковлевне.

Через пару часов Лялькин и Огаркова проводили потрясенного Андрея Борисовича до машины и после того, как он уехал, переглянулись друг с другом тем особенным взглядом, который красноречивее всех слов. Лялькин остался на ночь у Зинаиды, и об этом эпизоде можно было бы забыть, если бы не одно обстоятельство.

Глубоко за полночь Зина спросила Лялькина:

– Помнишь того, ну когда ты приходил ко мне, журналиста?

– Я его помню еще раньше. – Лялькин потушил сигаретку в поставленной рядом с кроватью, пепельнице. Он понял, почему и главное, зачем упомянула Огаркова этого журналиста, и та поняла, что он понял.

– К сожалению, он «прикрыт».

Лялькин не стал объяснять Огарковой, чем и как «прикрыт» этот журналист, он повернулся к Зине и сказал:

– Ну, ничего… Если ключ не подходит к замку, есть отмычка, а если и она не поможет, то есть, в конце концов, лом!

Он не стал объяснять Зине и этого, а протянул к ней руку и безжалостно сжал, до стона, её грудь.

– Зачем ты так. – простонала Зина, но сквозь боль почувствовала как нарастает желание, как наливаются кровью её половые органы.

– Затем, – засмеялся Лялькин и привстал на колени.

В лицо Огарковой нацелился его половой член. Она жадно схватила его и потянула в рот.

– На, – выдохнул Лялькин и вдвинул его в раскрытый рот так, что у Зины перехватило дыхание.

Лялькин вернул ей молодость, силу и свежесть, от него исходила та таинственная, как он говорил, «космическая энергия» и перетекала в её тело. Правда, по утрам Лялькина узнать было трудно: он выглядел не только вялым, но весь как-то сморщивался, усыхал.

Огаркова уходила на работу, оставляя Геннадия Петровича сидящим на коврике в позе медитации. Он «заряжался» космической энергией. В обед, когда она забегала к себе, если заставала Лялькина, то он был полным сил. К обеду он был «заряжен космической энергией».

II

«Нехорошая квартира», о которой говорила супруга профессора, находилась в самом центре Новокузнецка.

Хирурга Битюгина встретил хозяин, мужчина средних лет, невзрачной внешности. Он провел его в зал. Там вдоль стен стояли кресла и диваны, а ближе к окну, – импровизированная возвышенность с подобием кафедры. На стенах висели репродукции картин Н.Рериха и большие портреты Елены Блаватской и еще каких-то людей, о которых Битюгин не имел понятия. В комнате к приходу Льва Петровича собрались человек десять. Некоторые были знакомы друг с другом. Это было ясно по оживленному и непринужденному диалогу, между ними. Одного из посетителей «не хорошей квартиры», корреспондента местного телевидения Лев Петрович узнал и поздоровался.

– Вы здесь, Павел Сергеевич, по доброй воле, или по заданию редакции? – спросил Битюгин, наклоняясь к нему. У него на коленях лежала японская цифровая видеокамера. – Снимать будете?

Павел Сергеевич Колотушкин ответил неопределенно: мол, и по доброй воле, и по необходимости:

– Интересно же. Может, что-то пригодится для новостной программы.

Но продолжения разговор не получил.

Мероприятие, связанное с ожиданием, сопровождалось обносом блюдечка, на которое клали плату за лекцию в размере не менее трехсот рублей. Битюгин снова не удержался и опять, наклоняясь к Колотушкину, спросил: «Стоит ли «молебен» тех денег?»

Павел Сергеевич пожал плечами и Битюгин окончательно замкнулся в себе. Он нащупал в нагрудном кармане диктофон и проверил, хорошо ли закреплен в манжете рубашки миниатюрный микрофон. Лев Петрович волновался. Впервые, тайком, пошпионски, решил записать лекции. Страдало его нравственное Альтер Эго, упрекая профессора в неэтичности такого намерения.

Первую, часовую лекцию читал патлатый тип, которого представили, как специалиста по лечебным свойствам драгоценных камней. Эта лекция показалась Битюгину малополезной для понимания феномена Адамова. После десятиминутного перерыва, на кафедре появился плотно сбитый мужчина, одетый под старообрядца-раскольника и внешне очень походил на него. Он представился как Лялькин Геннадий Петрович, профессор парапсихологии.

ЛЕКЦИЯ ЛЯЛЬКИНА В ЗАПИСИ ПРОФЕССОРА БИТЮГИНА.

* * *

«История почитания трупов умерших уходит в такие глубины времен, от которых не осталось ни мифом, ни легенд. Понятно, что в этой часовой лекции я не только бегло коснусь этого вопроса. Тема эта в науке не разработана, а в религиях разных стран и народов, ритуал похорон столь разнообразен, что составляет отдельную и к тому же мало изученную у нас тему. Однако во всех обычаях есть одно ключевое звено: тела умерших вызывали либо страх, либо почитание вплоть до того, что умершие считались членами семьи и, как, к примеру, в Новой Зеландии, их ритуально кормили и поили. На таких разных и далеких континентах, как Северная Африка и Южная Америка, был распространен обычай бальзамирования тел с целью сохранить их от тления.

Вот тут центровой вопрос проблемы: зачем или почему тела стремились сохранить в нетленном виде?

Посмотрим на современность. Известно, что одни люди, умирая, буквально на глазах начинают тлеть, а другой, как говорят в народе, «лежит, как живой». Есть определенное наблюдение на этот счет, а именно: люди, ведущие аскетический образ жизни, после своей смерти разлагаются медленнее. В христианстве речь идет о святых. Известно такое понятие, как нетленные мощи. Раньше в монастырских общинах существовала практика осматривать погребенных через год-два на предмет нетленности отдельных частей тел.

В житиях христианских святых описаны случае нетления рук, голов и так далее.

Такие свидетельства существуют и в восточных религиях в частности – в буддизме. Однако нас, в данном случае, интересует причина такого феномена. Мы считаем, что это связано с развитием волевого начала в человеке. Воля в нашем понятии есть энергия духовной субстанции, то есть души. Можно сказать и так, что душа, в её земном плане, представлена у человека в форме воли. Если это так, а мы думаем, что это так, то нетленность каким-то образом связана с этой энергетикой. Более того, нетленная часть является как бы мостиком, соединяющим наш план бытия с потусторонним планом.

Мы предполагаем, что нетленность была подмечена еще в глубокой древности, и люди пытались искусственным путем создавать этот феномен. Встает вопрос: зачем? Зачем земному человеку нужна связь с миром потусторонним? Очевидно, что тут была какая-то утилитарная, практическая надобность.

И этот ответ мы находим в практике почти всех религий, и в особенности в христианстве. Известно, что церковь освещается определенным ритуалом, в котором святые мощи играют ключевую роль. Известно также, что в тайных эзотерических организациях наличие, как мы называем, «высокоэнергетических останков» также играют ключевую роль в заговорах, колдовстве и так далее.

Есть довольно убедительная и подробно разработанная теория возникновения человека на земле – как месте, где внеземные цивилизации выращивают высокоэнергетическую субстанцию, которую принято называть душой. Эта субстанция является настолько ценной, что между различными видами этих цивилизаций идет жестокая конкуренция за монопольное владение этим рынком. Прошу прощения за такое вульгарное сравнение.

В рамках этой теории обряд крещения в христианстве, обрезание в иудаизме и исламе, обряды посвящения в различных культах есть не что иное, как наложения «тавра», «клейма», как хотите, будущего собственника этой субстанции. Если следовать аналогии нашего мира, то есть такие цивилизации, которые потеряли право на использование этой субстанции. В этой теории смена религий, или, по-другому, смена божеств, подробно и драматично описанная в различных мифах, отражает борьбу за приоритетность в получении этой субстанции.

Однако опять-таки в аналогах нашей жизни уступившие место в конкурентной борьбе находят окольные пути и воруют уже «отмеченные души». В этой теории, а я представляю здесь одного из её разработчиков, вопрос о Добре и Зле, этот вечный вопрос философии, рассматривается как вопрос законности и незаконности в понятиях этих цивилизаций.

И на самом деле, Зло и Добро в различных религиозных системах трактуется по-разному. Убить или подругому, принести в жертву сына для Авраама было в высшей степени нравственно, нравственно исполнить волю Господа и истребить всех – от детей до стариков, как это он наказывал израильскому царю Саулу:

«Так говорит Господь Бог Саваоф: вспомнил Я о том, что сделал Амалик Израилю, как он противостоял ему на пути, когда он шел из Египта, теперь иди и порази Амалика /и Иерима/ и истреби все, что у него /…/ и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца…»

Таких примеров можно привести множество – и не только из Библии: они есть в Махабхарате, в Авесте, в книгах индейцев Центральной Америки, в верованиях африканских народов. В современном государственном праве это также нашло свое отражение. Убить по закону или на законных основаниях можно, а порой и должно, вплоть до награды, а самочинно, по собственному произволу, нельзя.

Так что на самом деле Зло от Добра ничем существенным не отличается – это дело взгляда.

Итак: в человеке выращивается высокоэнергетическая субстанция, которая изменяет природу тела, делает его нетленным. Мы думаем, что в теле остается часть этой субстанции, и она-то не дает тлеть. Энергетика этих остатков позволяет влиять и даже локально видоизменять установленные на Земле физические законы. Когда это происходит, фиксируется, мы говорим: произошло чудо, или как-то иначе, но выделяем это событие из ряда ординарных, обычных событий.

Все религиозные системы, так или иначе, направляют человека на усиление его воли. Мы это называем – усилением энергетики души. Безвольные люди, или, подругому, безвольные души, возвращаются вновь и вновь в круговорот жизни для того, чтобы в конечном итоге, при иных жизненных обстоятельствах, вернуться к хозяевам в «качественном виде». Вероятно, есть некий стандарт, порог невозвращения.

Наша организация, занимается поисками «высокоэнергетических объектов» с тем, чтобы при помощи их совершить прорыв в область потустороннего, которое по нашему мнению, есть не что иное, как параллельный нам мир. Выйти туда и достоверно узнать, насколько индивидуален и самостоятелен этот сгусток энергии, которую мы называем душой, – наша не единственная задача. Астрономы пытаются установить контакт с внеземными цивилизациями, а они, – возможно, рядом с нами, вот здесь!»

* * *

– Ну что? – спросила супруга Битюгина, когда он, за полночь, появился дома.

– Да как тебе сказать, голубушка, забавно.

– Стоило бы забавное слышать допоздна. недоумевала супруга, накрывая на кухне стол для ночного, уже ужина.

– Да как сказать. Сложное и неоднозначное впечатление произвел на меня один типчик, кстати говоря, наш, местный, из Прокопьевска, некто Лялин или Лялькин, не разобрал. Довольно складно излагал историю вопроса о «высокоэнергетических биологических объектах». В двух словах, речь шла о, так называемых мощах.

– Это о тех, что в Киево-Печерской лавре? – удивилась Людмила, расставляя на кухне, чашки с чаем и печенье.

– Бери шире и глубже, голубушка. Он начал чуть ли не с основания мира – вот так-то! Обычай мумифицирования, так распространенный в древности почти на всех континентах, уже, по его мнению, отголосок знания об энергетике биологических останков.

– И ты поверил?

– Ну, сказать так вот: «поверил» – было бы слишком, однако же в его лекции есть пункты, я бы сказал, факты общеизвестные и, скажем так, факты интригующие.

– Слушай, Лева, выкинь ты из головы все эту околонаучную дребедень, я билеты достала на концерт Понамаревой – русские романсы. Ты как к романсам, а?

– Отлично, голубушка, отлично! Умница! Лучшего подарка не придумаешь. А все-таки в этом что-то есть, я имею в виду те самые мощи: ведь и на самом деле из глубин веков идет тайна этого феномена.

– Нет, ты неисправим, Лев! – Людмила обняла Битюгина и поцеловала его в щеку. – Неисправим! Ну, подумай сам, какая энергетика у неживого объекта? А если и есть, то она, вспомни элементарную физику, Лева, трех типов бывает энергия: гравитационная, электромагнитная и внутриядерная, или как её там, барионная, что ли? По правде сказать, слово – энергия без определения какая она – пустой звук!

Битюгин молчал. Людмила привела еще, как ей показалось, убийственный довод:

– Вот недавно, прочла в «Литературной газете» интервью с фантастом Еремеем Парновым, так он говорит, что Лабсанг Рампа, автор нашумевших книг о Тибете, не кто иной, как англичанин, ни один десяток лет морочащий головы людям. Твой разлюбезный Моуди – талантливый писатель, решивший заработать на доверчивой публике. Или этот, как его, Джером Эллисон, придумал Артура Форда, который запросто общается с душами умерших и знает буквально все о потустороннем мире. Раньше издатели честно предупреждали: фантастика, а сейчас щеголяют друг перед другом, кто достоверней соврет. Чего молчишь-то?

– Да вот, слушаю твою темпераментную речь и думаю, что вся литература не что иное, как фантастика, даже если фигурируют исторические персонажи, а на форзаце написано – «исторический роман». А вообще-то, ты права, права в том смысле, что уровень доверия к напечатанному пал так низко, что правду от правдоподобия не отличишь.

– Ну, я с тобой не соглашусь, Лева. Как раз наоборот: верят во всяческую чепуху. Вот ты мне принес магнитофонную запись этого Лялькина и что же? Мне пяти минут хватило, чтобы понять: опять объяснение загадочного события непонятным и еще более запутанным. Я вот вчера твои книги от пыли протирала и попалась мне «Энциклопедия тайн и загадок». Открыла я эту книжку наобум и вот что прочла… Ты погоди, я сейчас схожу в библиотеку, принесу.

Людмила ушла. Её напористость и темперамент полемиста вовсе не раздражали Битюгина, как это обычно бывает среди людей, когда на любое «да» получают десятки «нет». На своих семинарах в институте Лев Петрович говаривал:

– Любите возражающих и перечащих вам. Чем сильнее сопротивление, тем больше напряжение – этот физический закон для цепи тока, справедлив и в науке. Если сопротивления нет, уже сигнал опасный, сигнал о том, что «врезаешься в пустоту.

Вернулась Людмила с книгой в руках:

– Вот послушай, Битюгин, – так она обращалась к нему, подчеркивая свою независимость. – Так вот, одна женщина, Бетти Хилл, якобы под гипнозом вспомнила о своем пребывании в летательном аппарате инопланетян. Все бы ничего, если бы не один весьма показательный и многоговорящий факт. Инопланетяне говорят и ведут себя так, как в подобной ситуации могли бы вести себя и говорить обыкновенные, среднего ума, люди. Вот характерный диалог:

«Бетти осмелела и спросила «капитана», откуда они прилетели… «Капитан» показал звездный атлас, на котором были жирные линии, обозначающие торговые маршруты, тонкие – периодические экспедиции, а пунктирные линии намечают, как пояснил «капитан», будущие полеты», – Людмила сделала многозначительную паузу и сказала: – Слушай, слушай Битюгин! – и продолжила чтение:

– Где же ваша звезда? – спросила Бетти.

– А вы знаете, где здесь ваше солнце? – прозвучал встречный вопрос.

– Нет, не знаю.

– Так как же я объясню, откуда мы?»

Людмила захлопнула книгу и небрежно бросила на стол:

– Ну, каково?

Битюгин на этот раз молчал. Действительно, приведенный фрагмент диалога с инопланетянами был настолько банален и примитивен, что не выдерживал никакой критики.

– Тебе ли не знать, Лева, – торжествующим и поучительным тоном продолжала супруга, – мы сами себя еще не знаем. Не нужно собственную непознанную сложность усложнять еще и инопланетянами, богами, которые борются за обладание энергией наших душ. Все эти параллельные миры…

Она резко оборвала свой монолог; потому что чайник уже закипал в третий раз. Она заварила, свежую порцию чая.

– Все это слишком банально, Битюгин, слишком по-человечески происходят все контакты с так называемыми инопланетянами. Из того, что человек для науки – все еще сплошное белое пятно, вовсе не следует…

Лев Петрович фыркнул и потянулся за сахаром.

– А ты не фыркай, не фыркай, Битюгин.

– Да я что? Просто показалась мне, что ты, голубушка, без пяти минут Лев Шестов.

– Пусть Шестов или кто угодно, но все свидетельства очевидцев инопланетян примитивны донельзя! Рассуждения этого Лялькина на таком фоне, – чуть ли не новое откровение.

– Продолжай, продолжай. – проговорил Лев Петрович, прихлебывая чай и аппетитно похрустывая печеньем.

– А чего тут продолжать? Мучишь ты себя зря, Битюгин. Ну, был такой приятный пациент, Адамов. Умер один желчный, злобный человек и два человека добрых, отзывчивых поправились, что из того? Если бы велась статистика смертей на предмет смертности добрых и злых…

– То подтвердила бы, что добрых людей умирает больше, – перебил Людмилу супруг.

– Доброму человеку даже самый жестокий судья не дает большого тюремного срока, а «жизнь – есть ложь и тюрьма». Не мной сказано, а Достоевским.

– Намек поняла. Знаешь, Битюгин, я спать пошла, – и Людмила демонстративно удалилась в спальню.

* * *

Утром в кабинете профессора Битюгина раздался телефонный зуммер. Звонил вчерашний лектор, Лялькин.

– Здравствуйте, Лев Петрович. Что же Вы не предупредили меня, что будете присутствовать на моей лекции? Да еще и на диктофон записывать.

Упоминание диктофона смутило Битюгина: он был уверен, что никто, даже сидящий с ним журналист, этого не заметил. Поэтому как-то сам собой выскочил вопрос:

– Откуда вы, голубчик, узнали о магнитофоне? Как вам удалось разоблачить стариковскую хитрость? – и тут же, чтобы сгладить неловкость, спросил: – Я что-то плохое сделал?

– Да, нет. Ничего «плохого» Вы не сделали, Лев Петрович, но профессора медицины не так часто интересуются нетрадиционными представлениями о мире. Чтобы снять вопросы, скажу, что мне о вас много рассказывал наш общий знакомый, журналист телестудии «Апекс» Павел Сергеевич Колотушкин. Он представил вас, как человека нестандартно мыслящего. Я полагаю, что нам есть что обсудить.

Договорились встретиться в третьем часу дня в кабинете профессора.

* * *

Лялькин вошел в кабинет и протянул руку для приветствия, и что-то кольнуло профессора, что-то неясно предупредило его, но интеллигентская привычка, тактичность оказались сильнее чувственного предостережения, а потом – захватило и понесло.

Лялькин оказался интересным собеседником. Его познания в области квантовой физики и теории относительности Эйнштейна как-то не вязались с обликом закоренелого кержака, вышедшего к свету из глубин лесов Горной Шории.

Рукопожатие Лялькина было крепким, а нажатие большого пальца на тыльную сторону ладони чувствовалось и после ухода собеседника. Битюгин не раз и не два в течение беседы непроизвольно потирал это место.

После общих фраз Лялькин спросил:

– Вы мою лекцию, наверное, по полочкам разложили? – и не дожидаясь ответа Битюгина, уточнил: – Это очень поверхностное изложение существа дела, так сказать, для публики, – и тут же процитировал апостола Павла из «Послания к Коринфянам»: – «Мудрость же мы проповедуем между совершенными».

– Вот как? – удивился Битюгин. (Удивился потому, что услышал цитирование из Евангелия. Нужно сказать, что Лев Петрович, несмотря на свое недавнее крещение, не был силен в религиоведении, хотя и читал Евангелие). – Это что: еще одна неохристианская секта?

– Мир един, а описание его различно. Существующий дуализм мира, разделение его на «черное» и «белое», на «добро» и «зло» должно быть изжито и уже изживается.

– Вы тогда, Геннадий Петрович, на лекции, упоминали о какой-то организации…

Лялькин проигнорировал вопрос профессора:

– Вы умный человек, неужели Вы всерьез верите, что Господь создал Вселенную шесть с небольшим тысяч лет тому назад и за это время «племя адамово» успело «наполнить» землю и так согрешить перед Всевышнем, что тот уничтожил всех, кроме Ноя, а потом народ снова расплодился, да не как попало, а по расам…

– Это вопрос веры, – ответил Битюгин, – а вера не нуждается ни в доказательствах, ни в научных обоснованиях. К тому же, как утверждает христианство – дни Бога – это не дни и годы человека.

– Простите за вопрос, профессор: Вы верующий человек?

Вопрос и впрямь был непростым, в каком-то смысле бестактным, но для Льва Петровича еще и мучительным по той простой причине, что он сам не знал точного и однозначного ответа на него. Душа его жаждала веры, а сознание, привыкшее к рационализму, к фактам и логике, все время спрашивала.

– Голубчик, на этот вопрос разрешите не отвечать, – Битюгин встал из-за стола и прошелся по кабинету, собираясь с мыслями.

– Что касательно происхождения рода людского, то в логике существующей научной парадигмы, фактов археологических и так далее нужно признать, что роду человеческому не одна сотня тысяч лет. Но вот, что хочу дополнить к сказанному: наука не может ни доказать, ни опровергнуть основ веры.

– Вы ортодокс, профессор. Между тем была и есть наука, которая все объясняет, все расставляет на свои места. Она древнее писаной истории.

– И что эта за наука такая? – Битюгин попытался вложить в эти слова как можно больше иронии.

– Я бы не взялся вот так, прямо, здесь дать ей название. Вы, профессор, что-нибудь слышали о тайнах ордена тамплиеров и розенкрейцеров?

– Насколько я знаю это, наследники мистиков Востока, порождение крестовых походов христианской Европы. Смесь древних гностиков и еврейских мистиков.

– Зараза, занесенная в лоно истинной религии… – подхватил Лялькин.

– В каком-то смысле, так. – Согласился Битюгин.

– А Вы слышали, о такой секте в России, как голбешники?

Битюгин развел руками:

– Откуда, голубчик!

– Дело в том, что все тайны орденов тамплиеров, розенкрейцеров и голбешников-старообрядцев сходились в одной точке, и эта точка – Тибет.

Он, как хороший актер выдержал паузу и продолжил:

– Эта горная система пережила не один мировой катаклизм. Пережила, по крайней мере, три общемировые цивилизации, и там, в недрах неприступных скал, существует центр, организующий и направляющий нашу цивилизацию.

– Ну, голубчик… это, это с позволения сказать, из области сказок, легенд типа Атлантид, Лемурий, Шамбал. Нынче и Тибет, и прочие места, исхожены, отсняты на пленку, в том числе из космоса…

– Хорошо, а НЛО? А прочие, так называемые чудеса?

Битюгину ничего не оставалось делать, как снова развести руками и тут его посетила мысль – рассказать Лялькину об Адамове. Почему так произошло, Битюгин не мог понять, но так получилось.

Геннадий Петрович с нескрываемым интересом выслушал Битюгина и на минуту задумался. Задумчивость его была вызвана одним обстоятельством: дело в том, что однажды наставник-гуру обмолвился о том, что «инопланетные цивилизации в целях улучшения качества людей, населяющих планету, изберут особую форму воздействия на них».

При этом ссылался на свидетельства «контактеров» и на собственный опыт выхода в астрал, но ничего более конкретного не сказал. Лялькин подумал: что вполне возможно, что рассказ об Адамове имеет какое-то отношение к этому. Он вспомнил расхожую среди оккультистов легенду о «людях-зеркалах» и решил, что не будет особого вреда для него, если расскажет вкратце о ней легенде. Лялькин был тщеславен, и признать, что он чего-то не знает, было бы выше его сил.

– Есть любопытная теория, профессор, которую я вычитал в одной старой книжке. В кратком изложении этой теории о «Человеке-зеркале» утверждается, что люди, практически все, отражают от себя поток эмоций. Но не всю: часть её поглощается самим человеком, рассеивается в нем, в органах и тканях, и, таким образом, скажем так, «излученная» или «испущенная» эмоция угасает.

Кстати говоря, поглощением эмоций в этой теории объясняются факты некоторых заболеваний – таких, например, как язва желудка. Однако есть «люди-зеркала», которые отражают от себя весь эмоциональный поток. Утверждается, что бывают такие «люди-зеркала», которые за счет собственной энергетики усиливают эти отраженные эмоции.

Лялькин много чего не договаривал профессору, много чего утаивал, и утаивал самое существенное – такое, во что сам мало верил. Слушая рассказ об Адамове, он с затаенной ревностью думал:

– Неужто время пришло? Неужели это они…

– А вы, как считаете? – Битюгин, непроизвольно потирая тыльную часть правой руки.

– Как курьез. Ваш рассказ, профессор, об Адамове заставил меня припомнить когда-то прочитанное.

– Но вы же представитель той, самой древней науки, которая «все объясняет»? Вот и объясните…

– Посвященным, профессор, посвященным! Однако же я уже и так злоупотребил вашим временем.

Лялькин встал и сделал вид, что собрался уходить, но остановился на полпути.

– Сказать по правде, я напросился к вам с чисто утилитарной целью и прошу великодушно извинить меня. Павел Сергеевич Колотушкин сказал, что вы хорошо знакомы с настоятелем храма Иоанна Воина отцом Василием.

Битюгин промолчал, замкнулся. Вспыхнувшая вначале настороженность не прошла – напротив, после упоминания его исповедника, благочинного отца Василия, она усилилась. Причина этой настороженности ускользала от Битюгина. С одной стороны, ему было интересно слушать этого, неглупого человека, а с другой давила нарастающая тревога, словно он перешагнул ограждение, несмотря на табличку с надписью: «Стой! Заминировано!».

– Мне известно, – продолжал Лялькин – что священник этой церкови ищет мощи святого – Томского. Простите, Вы, наверное, не в курсе дела. Есть предание, что в районе деревни Осиновое Плесо, что в Новокузнецком районе, на одном из островков, в болотистой местности, жили два схимонаха и среди них юноша, Петр. Он, как гласит предание, скончался в начале двадцатых годов и похоронен на том островке. Православная церковь считает его святым. Долг православного человека – найти святые мощи Петра и вернуть их в лоно церкови.

Сведения о месте захоронения крайне противоречивы, и, как вы понимаете, обмен информацией, поиск новой – едва ли не решающий фактор в этом деле.

Лялькин вопросительно посмотрел на Битюгина, и на мгновение, Лев Петрович столкнулся с колючим и холодным, как у гадюки, взглядом Лялькина.

Битюгин уже пожалел, что принял этого человека, и оттого дальнейший разговор пошел сухо.

– И отец Василий имеет такую информацию? – спросил Битюгин, пересиливая в себе отвращение к собеседнику.

– Да, – Лялькин заволновался и уже пожалел, что сказал Битюгину больше, чем хотел вначале.

– Я не понял свою роль? – посуровел Лев Петрович. – Почему бы Вам прямо не прийти к священнику и не объединить ваши усилия?

Лялькин предчувствовал такой вопрос: он не добавлял ему оптимизма.

– Понимаете… Как бы сказать… Тут чисто человеческий фактор… Соперничество что ли…

Геннадий Петрович засуетился:

– Простите, что отнял столько времени… Вы, конечно, правы… Я так и поступлю… Еще раз простите за беспокойство…

Когда за Лялькиным захлопнулась дверь, Битюгин посмотрел на тыльную часть своей ладони: в центре её расплывалось белое пятно, какое бывает у чувствительных людей от укуса комара. Зудело нещадно. Битюгин пошел в процедурный кабинет, там была Наташа Дягилева.

– Голубушка, поищи, пожалуйста, какую-нибудь рассасывающую мазь, «бом-бенг», что ли…

– Что случилось, Лев Петрович? – Спросила Наташа, открывая аптечный шкаф.

– Пустяк, комар наверное укусил, а реакция на укус оказалось сильной. Зуд вскоре прошел, но пятно величиной с копеечную монету осталось, потемнело и стало отвердевать. Дня через три появились все признаки ороговения кожи.

III

В воскресное утро августа Наташа Дягилева шла в храм в смятенных чувствах, и причиной тому было давно ожидаемое ею предложение Трунова. Вчера, на дежурстве он сказал ей: «Наташа, тебе предложение «руки и сердца» сделать как описывают в рыцарских романах – на коленях и с цветком розы в руках?» – Он держал руки за спиной, а в глазах прыгали иронические искорки. Как выяснилось, за спиной он держал три ярко-алые розы: одну большую – полностью распустившуюся, вторую – полураскрытую, а третья сжалась, словно от страха, в тугой бутон.

Вот точно так же сжалось сердце Наташи под ироническим взглядом Семена Валентиновича.

Тогда она не сказала ему ничего определенного, и причиной тому стала её вера в Господа, неспособность открыть перед будущим супругом свое сердце. Она шла в храм, чтобы там получить ответ, или хотя бы намек, подсказку как поступить?

Букет роз, поставленный в трехлитровую банку, стоял перед её взором и даже малюсенькая капелька крови от прокола шипом розы на указательном пальце Семена, не ускользнула от Наташи.

Богослужение уже началось, и Наташа медленно обходила знакомые ей иконы, крестясь и тихо творя молитвы. Особенно долго стояла она перед образом Девы Марии с ребенком Христом на руках. Обычное состояние молитвенного сосредоточения и покоя, которые она испытывала в храме, на этот раз не случилось, мысли то и дело возвращались к Трунову, и, странным образом, все время в глазах стояла эта крошечная капля кровь на его пальце.

Службу вел молодой священник, с по юношески опушенной редкой бороденкой, и потому, остояв утреннюю службу, Наташа не решилась посоветоваться с ним по поводу своего состояния. По дороге домой сама мысль о том, что священник может ей что-нибудь посоветовать в таком деле, показалась нелепой, и она решила сама позвонить Трунову и все ему рассказать.

«Пусть он смеется надо мной, сколько ему влезет, но это расставит все точки над «I» в наших отношениях», – подумала Наташа, входя в квартиру.

Наташа жила с отцом, но тот так обставил свои отношения с дочерью еще с ранних лет, что никогда не обращался к ней с вопросами типа: «Что с тобой?» и «Как у тебя дела»? Он охотно разговаривал с женой и с единственной дочерью только тогда, когда они сами обращались к нему.

Отец, как она себя помнит, был погружен в собственный мир, в который никого не посвящал и не допускал. Был немногословен, замкнут, даже угрюм. По специальности он был историк и все время проводил за чтением книг и журналов. Всю свою небогатую пенсию он тратил на эти журналы и книги. В еде был неприхотлив. Наташе казалось, что если бы она не напоминала ему о еде, то он бы заморил себя с голоду.

Вот и сейчас, собрав в кухне на стол, Наташа заглянула к отцу в его кабинет-спальню.

– Папа, пойдем пообедаем.

Отец поглядел на дочь своим обычным, отсутствующим взглядом, сразу не поняв о чем речь.

– Я говорю: пойдем пообедаем. – повторила Наташа.

За столом она сказала отцу:

– Папа, мне сделали предложение выйти за муж.

– Давно пора, – буркнул отец, явно думая о чем-то своем.

– Тебя это не волнует? – Наташа хотя и ждала нечто подобное, но все-таки такое равнодушное отношение отца к судьбе единственной дочери обидело её.

– Родителей всегда это волнует. – откликнулся отец, переключив свое внимание на дочь. – И как всегда, волнует понапрасну. Дети поступают так, как хотят.

– Я полагала, что ты поинтересуешься, кто он? – обиженно отозвалась Наташа, подкладывая в тарелку отцу порцию глазуньи.

– Не, не! Я наелся! – он решительно отодвинул блюдце. – Чайку выпью, и всё. – Дягелев взял в обе руки стакан чая и поднес его к синюшным губам, непорядок был с сердцем и оттого губы постоянно имели синей, мертвенный цвет. На вопрос дочери он ответил чуть позже, ставя допитый стакан на стол:

– Ты же его знаешь, кто он, а мне зачем знать? главное, ты его знаешь, – с тем и ушел к себе.

Наташа, набравшись смелости, позвонила Трунову, но того не оказалось дома. К телефону подошла мать Семена и, узнав по голосу Наташу, в отличие от её отца, принялась с жаром убеждать свою будущую невестку, что лучше Семена она никого никогда не найдет и «напрасно она мучает мальчика».

Ближе к вечеру Наташа собралась пойти к своей подружке, но зазвонил телефон. Это был Трунов.

– Ну что? Решила? – спросил он.

И Наташа представила себе, как все та же ироническая улыбка блуждает по губам Семена. Ей расхотелось говорить Трунову, что выйдет замуж только после венчания в церкви и после того, как Семен покрестится.

– Нет, – ответила она.

Сказала это «нет» так твердо, что Семен истолковал это нет, как отказ выйти за муж.

– «Нет» без объяснений, или же…

– Можно с объяснениями. – Ответила Дягилева.

– Тогда где?

– Можно в парке, у фонтана, – предложила Наташа. «В парке у фонтана» вырвалось само собой.

– Хорошо. Через полчаса я там буду.

До парка было двадцать минут ходьбы, а Наташа была уже одета и потому пришла раньше Семена.

У входа в парк три джипа «Чероки» обогнали её, но затем резко остановились у ворот парка. Пятеро рослых парней выскочили из машин и открыли беспорядочную стрельбу из автоматов друг в друга. Шальная пуля попала в Наташу. Она умерла на руках Семена, по дороге в больницу.

IV

Встреча Лялькина с главой города состоялась вечером в одном из пансионатов. Мымриков обставил дело таким образом, что все вышло случайно, хотя Анатолий Валерьевич сам напомнил ему о Лялькине:

– Устал я что-то, а губернатор не отпускает из города, пока тепло во все дома не подам. Рвет и мечет. Может этот, как его…

– Лялькин, – подсказал Мымриков.

– Это не тот самый…

– Да, наш, тот самый.

– Чудны дела. Помню, он на шахту приходил, лекцию читал какую-то.

– Он в Москве институт закончил. Поразительный, скажу я Вам, человек!

– Ну, давай это как-нибудь в следующее воскресенье, организуй.

И вот это воскресенье наступило. А перед тем Огаркова потеряла Лялькина. Почти пять дней от него не было, что называется, «ни слуху ни духу». Утром в воскресенье он позвонил ей из Новокузнецка и сказал, что у него были деловые встречи, и пообещал прийти в понедельник вечером. Нужно сказать, что беспокойство Зины внезапным исчезновением Лялькина вызвано было не столько вспыхнувшей внезапно страстью, сколько тем обстоятельством, что она почувствовала страшное опустошение в душе, вызывающее ночами ужас. Она буквально лишилась сна, и огромные дозы снотворного погружали её в тягостные кошмарные сноведения.

Огаркова осунулась, подурнела, несмотря на то, что по утрам заявлялась в салон красоты и сидела там по часу и больше, пытаясь придать, как она шутила, «товарный вид» своей внешности.

Когда Мымриков позвонил ей на дом и пригласил поучаствовать во встрече, она отказалась, так как не имела сил выйти куда-либо. Она захотела заплакать, но не могла. Глаза были сухи, и только жгло их, словно перец попал.

* * *

Пансионат Зенково был известен в городе еще со времен советских тем, что там время от времени партийная элита любила в тайне от непартийной общественности расслабляться. Комсомольские вожаки также любили эти места на склоне горы – в любое время года, сочетая спорт и просмотр запрещенных западных фильмов с голыми девочками. Слюна вожделения скатывалась с их губ возжой, как у среднеазиатских верблюдов во время течки.

Потом эти строения облюбовала новая власть, и вместо партийно-угольного генералитета там собирался окружной и московский криминалитет. Словом, история этого комплекса зданий была насыщенной и однажды, в своих стенах принимала рабочую вольницу со всех концов «великого и могучего».

В холе одного из строений случайно встретились Лялькин и Анатолий Валерьевич со странной фамилией Гаран. Глава города был в легком костюме с неизменным галстуком вокруг сильной шеи бывшего физкультурника. Роста выше среднего, плотно сбитый, имел голос зычный, говорил акцентированно и темпераментно, обычно в обличительном, разносном тоне. Особы, приближенные к телу, рассказывают, что в узком кругу, за бутылкой хорошего коньяка, он умел шутить и любил петь старые комсомольские песни, целиком погружаясь в свою молодость.

Лялькин вошел в холл почти одновременно с Анатолием Валерьевичем, и Мымриков познакомил их. После обычных ничего не значащих реплик он оставил своего шефа в креслах один на один с Лялькиным. Наступила пауза, так как по неписаной субординации первым должен был заговорить хозяин этих мест. Тот же внимательно разглядывал собеседника, стараясь понять, «кого же ему подсунули».

Нельзя сказать, что Геннадий Петрович безучастно смотрел на главу города. Отнюдь нет, напрягшись и приведя в действие свои паранормальные способности, попросту говоря, подключив к себе демонические силы, он видел Анатолия Валерьевича несколько в ином свете, чем это видят обычные люди. Помимо физического тела, он видел и его энергетического двойника – так сказать, ауру, и по цвету, насыщенности этого «тела» делал куда более точные и емкие заключения. Как и предполагал Лялькин, самым характерным в собеседнике была ницшеанская «воля к власти». Это был тот информационный канал, сквозь который Лялькину ничего не стоило проникнуть в подсознание собеседника – в то место, откуда как бы всплывают на поверхность сознания мысли и желания. Что он и сделал, осторожно коснувшись этого багрового сгустка энергии, исходящего от точки надбровных дуг, причудливым образом оплетавших тело, и уходящий в пупочную «чакру».

Анатолий Валерьянович вздрогнул, словно ему за шиворот положили кусочек льда, и сказал:

– Мы же с Вами знакомы? Кажется лет десять тому назад Вы приходили к нам на шахту читать лекцию?»

– Верно, Анатолий Валерьянович, так оно и было. У Вас отличная память.

– Что же вас, э…э… так сказать, подвигло на… – Он не знал как сказать. Слова, все, были из чуждого ему словаря.

– Занятие парапсихологией, – подсказал Лялькин и тут же ответил: – Загадочность и таинственность человеческой сущности. Но мы зря теряем время на обсуждение таких общих вопросов. Вы устали, я это вижу.

– Это и на самом деле видно? – Анатолий Валерьянович не скрывал своего удивления тем, что Лялькин вот так запросто понял, что ему от него нужно.

– Это несложно продиагностировать, – подтвердил Лялькин, – и не составит особого труда подключить ваш организм к вечному и неисчерпаемому источнику энергии, льющемуся из космоса на землю.

Чем еще больше озадачил и заинтриговал собеседника.

– Выходит, то не сказки, правда? – Разговор пошел не по тому плану, который наметил для себя Анатолий Валерьянович, что так редко бывало с ним. Он – лидер по природе своей любил и умел подавлять волю любого оппонента.

– Это нетрудно проверить, если, конечно, есть желание.

– Допустим. Что я должен делать?

– Ничего. – Удивил его Лялькин. – Разве что сесть по удобнее и расслабиться.

– Ну, сел. Что? – Анатолий Валерьянович поглядел в глаза Лялькину. Он терпеть не мог, когда собеседник отводит взгляд в сторону. Был такой случай, широко известный в устном городском фольклоре, когда Анатолий Валерьянович вызвал к себе одного предпринимателя, человека дерзкого, судимого ранее, и, дабы сломить его волю заорал так, что секретарша чуть было не упала со стула, хотя двойная дверь заглушила наполовину его рев: «Смотри мне в глаза! Смотри!!!»

Рассказывают, что тот предприниматель, не растерялся и не менее зычно выкрикнул: «Может, мне в жопу тебе посмотреть?!»

После чего Анатолия Валерьяновича увезла машина скорой помощи с приступом стенокардии.

Лялькин, этот эпизод знал и потому не отвел взгляда, а, напротив, постарался придать ему подобострастное выражение, даже испуг.

Анатолий Валерьянович остался доволен: собеседник явно испытывал к нему почтение и даже толику страха. Так и должно быть, по мнению главы города: власть обязана внушать страх и почтение, иначе «на голову сядут».

Лялькин засмеялся:

– Как хотите, Анатолий Валерьянович, так и сидите, но лучше бы, если бы Вы, сели вот так, – он показал, как. – Руки на икрах ног, ладони рук, повернутые в верх на коленях, голова несколько опущена, а глядеть нужно в область своего пупа, где находится главный, связующий с космосом, энергетический узел, чакра.

Когда скептически усмехающийся Анатолий Валерьянович уселся, по образу и подобию сидящего напротив его Лялькина, тот попросил:

– Попробуйте мысленно представить себе звездное небо и мысленно же погрузиться в его глубины.

Все, что говорил Лялькин, в сущности, совершенно не требовалось делать: это был обычный туман для непосвященных людей. Лялькин давно уже выбрал для его энергетических доноров из тех, кто находился в здании, кто был меньше других защищен от его колдовства. Оставалось только подключить Анатолия Гарана к ним, по аналогии с тем, как переливается кровь от здорового к больному, и приступить к «прокачке».

Когда Анатолий Валерьянович почувствовал легкое тепло в области живота, постепенно поднимавшееся, с каждым вздохом, вдоль позвоночного столба, он не обратил на это внимания, но когда тепло коснулось области его сердца, он приподнял голову и посмотрел на сидящего напротив его Лялькина. Тот утвердительно качнул головой, и Анатолий Валерьянович вновь погрузился в блаженное состояние подпитки «космической энергией».

Горничная Даша, убиравшая номер, вдруг ойкнула, покачнулась и едва не упала на пол. Успела опереться на тумбочку, да так и замерла в нелепой позе, широко расставив ноги и задрав зад выше головы. С головой-то у Даши и случился непорядок: закружилась голова, через секунду – другую ослабли ноги, и она осела у тумбочки. Страх смерти сковал все её члены.

Нечто подобное испытал на себе и врач-физиотерапевт: внезапное головокружение, бессилие, перешедшее в сонливость, и все тот же страх внезапной смерти. Мысль о том, что сердце начинает барахлить, была не единственной у него. Понятно, что ни физиотерапевту Андрею, ни тем более Даше не пришло в голову, что они стали жертвами энергетического вампиризма Лялькина.

Когда сеанс лечения закончился, Анатолий Валерьянович был полон сил, как никогда в последние десять лет жизни. Ему казалось, что он может запросто согнуть подкову, хотелось действий и действовать. Он не сдержался от восторженного отношения к лечению:

– Это просто изумительно! Я силен, как бык!

Лялькин не мог сдержать усмешку, да и как ему было не усмехаться: посадить на «энергетическую иглу» такого высокопоставленного чиновника, подчинить его своей воле – разве этого мало? В Новокузнецке у него не получилось, а тут полная и окончательная победа! Теперь не Анатолий Валерьянович хозяин города, а он, незаметный, скромный, бородатый, простоватый… Как Распутин при царе Николае.

Эта мысль придавала ему силу куда большую, чем забавы с «перекачкой энергии» от «жертвенных баранов» к другим, не менее жертвенным и не менее бараноподобным существам! Именно так разделял мир Лялькин – на «посвященных» – касту жреческую – и тех, прообраз которых в агнце, возлежащем на жертвенном алтаре.

Случившееся в пансионате уже через неделю растеклось, распространилось в среде правящих элит города, что дало Лялькину, помимо власти, еще и немалые деньги. Открытый в «Углебанке» счет пух, как на дрожах. «Добровольные» пожертвования в «Фонд изучения отечественного наследия» – (так назвал Геннадий Петрович свою «контору»), патронировали не только Зинаида Яковлевна, но и председатель городского совета, Курасова Галина Николаевна.

Но настоящую, подлинную силу мага, чародея и колдуна Лялькин мог бы получить только тогда, когда самолично приобрел бы «дары святых мощей». Он прекрасно понимал, кому служит, и понимал также, что ТОТ не принимает приходящих с пустыми руками, ищущих его подлинной силы. Обретя «святые мощи», Лялькин получил бы более сильного «помощника» чем имел сейчас. Это облегчило бы ему доступ к тем людям, к кому вынужден искать обходные пути, или вламываться напрямую, используя человеческие методы интриг и власти.

Мечта Геннадия Петровича об организации экспедиции в район Осинового Плеса, обретала крепкую, финансовую основу.

V

Профессор Битюгин заболел. Поначалу он скрывал свое странное заболевание, но как-то, лежа в постели, поглаживая ладонь мужа, Людмила нащупала на тыльной стороне ладони твердое пятнышко.

– Что это? – и подтянула упорствующую руку мужа к ночному светильнику.

– Интересно: «черепашка», – сказала она, мало задумываясь над точностью и смыслом сказанного. – Давно это у тебя?

Определение Люды было на столько точным, что Битюгин растерялся и переспросил: «Что ты сказала?»

– Да вот, роговое пятнышко, оно так походит на панцирь черепахи, что у меня, невольно, вырвалось такое сравнение, – пояснила супруга.

Пришлось Льву Петровичу все рассказывать обстоятельно, в том числе и о том, что месяц тому назад он почувствовал жжение после рукопожатия Лялькина.

– Немедленно покажись дерматологу, хотя бы Пичугину: ты же с ним знаком, Заразу какую-то Лялькин занес тебе.

На этот раз она была как нельзя близко к истине. Лялькин, действительно, «занес заразу», только эта «зараза» не имела никакого отношения к известным науке вирусам, грибкам, микробам, а была связана с изменением энергообмена в клетках эпителия кожи. Об этом, сказал ему ни кто иной, как Пичугин, и порекомендовал, как всегда, радикальное средство – хирургию.

– Был, был я у Пичугина. Полюбопытствовал он, порассуждал о подобных случаях, да и выпалил, что «ни хрена его наука не знает, отчего точно такое бывает. А тут и тем паче: локальное ороговение. Я уж подумывал вырезать эту хреновень, да все откладывал.

– Действительно, любопытная хреновень. – согласилась жена, внимательно разглядывая «черепашку» в свете ночника и неожиданно для мужа спросила: – Лева, а лупа у нас далеко?

– Да я уж её рассматривал в бинокулярную лупу в лаборатории, – ответил муж. – Странный орнамент, напоминающей виньетку арабской вязи.

– Вот и я смотрю, что на обычный папиллярный узор не похоже. Ты знаешь что, сходи к Давлатову, он сделает снимок и отсканирует в компьютер. Интересно. – Может, какая-нибудь новая разновидность рака кожи?

– Этого мне для полноты счастья не хватает. – Пробурчал Битюгин.

На следующий день у Льва Петровича поднялась температура, он не пошел на работу, остался дома под присмотром Людмилы. К вечеру стало хуже, хотя всё, что предписано медициной в таких случаях, было предпринято. И в этот же вечер в квартире Льва Петровича раздался телефонный звонок, от благочинного отца Василия.

Об этом священнике в тот год писали многие газеты. Дело в том, что этот помимо обычных служб, он служил еще одну, редкостную в христианстве. Её называют «отчиткой», или изгнанием бесов из ими одержимых. В католичестве эта процедура называется экзорсизмом. Существует она и в других, не европейских культурах.

К телефону подошла Люда:

– Прошу прощения, это священник, Василий, мы знакомы с Львом Петровичем, С ним все в порядке?»

– Как раз и нет, он очень болен.

– Вот и я, почувствовал беспокойство. Вы, как я понял супруга Льва Петровича?

– Да, – коротко ответила Людмила, не понимая, что побудило священника позвонить и почему он «почувствовал беспокойство».

– Не знаю, скажет ли вам что-то тот факт, что я крестил Льва Петровича.

– Ну и? – уже не скрывая раздражения спросила Люда.

– Я хотел бы видеть его завтра с утра в своей церкови.

– Не знаю, вряд ли возможно это, – сухо ответила Котова и добавила: – Я передам ваше предложение Леве.

Когда Люда вошла в спальню, Битюгин, приподнявшись с постели спросил: «Кто звонил?»

– Какой-то священник, назвался Василием.

Она не захотела сказать, что он пригласил Битюгина назавтра в церковь. Почему? Она и сама не знала. Наверное, потому, что не видела пользы для здоровья супруга от этого посещения, а беспокойство явное. Битюгин же, напротив, пришел в состояние крайнего возбуждения:

– Как же мне в голову-то не пришло раньше!

– Что не пришло в голову? – переспросила Людмила, подготовляя шприц для инъекции.

– Да сходить к отцу Василию, посоветоваться с ним насчет этого… – он выразительно показал руку с багровой-красным пятнышком на тыльной стороне ладони. – Что он говорил?

– Просил, чтобы ты приехал завтра к нему в церковь, – она подошла к мужу со шприцом в руках. – Давай-ка поворачивайся на бочок и попку заголи…

Но Битюгин не собирался исполнить указание жены; он разволновался:

– А чего же ты мне не сказала?!

– Лева, у тебя температура под тридцать девять. Идет в организме воспалительный процесс…Головой нужно думать! Куда ехать? Да и зачем?

Но Битюгин не стал слушать никакие возражения супруги, даже встал с постели и вознамерился позвонить в больницу и вызвать на утро своего шофера.

– Лежи уж, все сама сделаю, – сдалась Люда.

Ажурная, бревенчатая вязь храма показалась на сером фоне горы, едва машина с Битюгиным миновала очередное железно-ангарное строение. Открылась панорама горно-лесистого ландшафта. По правую сторону склоны гор сплошь засаженны соснами, по левую – редкими домами-халупами, с извилистыми улочками к ним. На «взлобке» горы, рассекая надвое какое-то строение, и высился строящийся храм, с едва намеченными дугами и обводами будущих куполов.

Благочинный Василий встретил Битюгина у машины и обнял: «Вчера, после обеда нехорошо стало у меня на душе. Вспомнил о тебе: не случилось ли чего. Позвонил, супружница твоя, – он кивнул в сторону Людмилы, – худшие мои предчувствия оправдала. Вон ведь, горишь весь».

Василий, поддерживал под руку, Льва Петровича, тот беспомощно улыбался, стесняясь своей слабости. Рядом шла Людмила, с несрываемым любопытством рассматривая благочинного.

Священник был не высок ростом, ладно сложен, смугл, как многие выходцы из Западной Украины. То, что с Украины, Людмила определила по особому выговору, певучести гласных. Взгляд быстр, остр и надолго запоминается. Долю секунды глянул он на Людмилу, а взгляд запал в душу.

Показалось, что нет в человеке тайны от этого взгляда.

– Случилось вот… – Битюгин попытался высвободить правую руку, за которую держала супруга. Произошла заминка. Они остановились.

– Да не держи ты меня: – резко сказал Битюгин. – Я ведь еще на ногах пока что стою.

Людмила обиженно поджала губы, но руку отпустила.

– Вот, – Битюгин показал ладонь.

Василий с полминуты рассматривал пятно, а потом перекрестил себя и Битюгина:

– Кто же тебя так «отметил»?

– Был один. Кстати просил, чтобы я его с тобой познакомил.

– Не Лялькин ли?

– Так он тебе известен? – удивился Битюгин.

– Врагов своих в лицо зрю. Пройдем в храм.

– Он поглядел на Людмилу и сказал:

– Оставьте нас одних. Пожалуйста.

Котова вспыхнула, но промолчала и, резко развернувшись, пошла к машине, села, демонстративно хлопнув дверью.

Что происходило за дверями церкви, о том ведомо только двум: Бютюгину и благочинному отцу Василию, но более двух часов пришлось сидеть Людмиле в машине, и это ожидание издергало её.

Обратно ехали молча и дома весь вечер не разговаривали, к тому же Битюгин по приезду уснул, да так крепко, что супруга не стала его будить и поужинала в одиночестве.

Битюгин проснулся в десятом часу утра, и весь день его трясло, как в лихорадке. Вечером обильно вырвало чем-то склизко-черным, и после этого Битюгин уснул. Люда собрала слизь и отправила на анализ: она полагала, что Лев Петрович отравился или, того хуже, отравлен. Она не видела никакой связи между кожным заболеванием и, резким ухудшением здоровья, которое развивалась так бурно и стремительно.

Утром, следующего дня Лев Петрович попросил молока и с аппетитом съел сдобную булочку.

– Вот, вырвало тебя, и пошел на поправку. Я тебе говорила, что нужно принять рвотное, что тебя кто-то траванул, а ты вечно никого не слушаешь. – выговаривала ему Люда, радуясь, что Битюгину стало лучше. – И незачем было тащиться к этому попу…

Она не договорила, потому что Битюгин посмотрел на неё страшными глазами, полными ненависти.

– Все, все! Молчу! – Людмила замахала руками, – не гляди на меня так, умоляю!

Через три дня, Битюгин уже один, без супруги, приехал в храм Иоанна Воина. Шла церковная служба обычным порядком, рядовая и он смешался с прихожанами, отстоял до конца. В обеденный перерыв Василий подошел к нему.

– Ну как? Вижу что лучше.

Битюгин показал ему руку. «черепашка» из багровой стала как черной.

– Видел я этого оборотня. Приходил он ко мне в тот день и говорил мне о тебе. Что ты, мол, с пониманием отнесся к его намерениям искать мощи святого Томского.

Битюгин удивленно посмотрел на Василия. Тот усмехнулся: «Не телесно приходил, а в духе. Очень на меня злобствовал. Это хорошо, что я успел тебя окрестить. Много он людей загубил, да Господь мне открыл, что будет положен предел его беззакония.

Он дотронулся до плеча Бютигина своей маленькой, сильной рукой и тот очутил даже через материю пиджака, как горяча была ладонь священника.

– Ты. живешь в миру осторожно с оглядкой нужно ходить в нем, когда храмы возрождаются к жизни: то Князю мира сего не по душе такое, и он начинает возопиять к Господу. Напоминает ему, что тот обещал в конце времен царствие его. Вот и светские люди говорят, что живем мы со времени Чернобыля в апокалипсическом времени. Господь и им, как Астафьеву, дает мудрость предчувствия. Сторонись мудрствующих о сокровенных вещах.

– Он, то есть Лялькин, много говорит о святых мощах…

– Лжет он. Слыхал я его бредни. Человек то Господом сотворен был нетленным и вечным, и только в первом человеке произошло повреждение этой нетленной природы его. Так святые отцы учат. У людей есть память об этом вот и по наущению дьявола начинают подрожать Богу, де и мы нетленного сотворим…

Он провел Битюгина до машины и благословляя профессора сказал:

– Я ежеутрене и ежевечерне молитву о тебе совершаю, но и ты потрудись, ибо без твоего встречного труда любые молитвы – тщета. – Отец Василий полез в карман и вытащил оттуда крестик:

– Тот-то, крестильный, вижу, снял, да и утерял поди? Вот и отметину получил, а кабы не снимал, так и ничего бы не было. Беспечные вы, все. Хотя в нынешние времена сатана как никогда силен.

Лев Петрович виновато развел руками, так как не нашел слов и подставил свою голову в готовности принять крест.

Вечером, ложась в постель, Люда заметила на груди мужа крестик, но ни чего не сказала. Анализ слизи, которой вырвало Льва Петровича, не подтвердил её версии об отравлении, но весьма озадачил лаборантов. Это был кал, но кал не человеческий, а свиной. Котова была потрясена таким выводом лаборантов, но Битюгину ни чего не сказала.

Через три недели, Лев Петрович еще раз приехал к отцу Василию, «черепашка» усохла и смысла сфотографировать узор, уже не было ни какого.

К Новому 2000-му году отметина отпала, а на её месте осталось только белое пятнышко с тонкой молодой кожицей.