В Охотном Ряду было шумно и многолюдно. Михаил любовно погладил новенький кассетный плеер «Sony» с приемником, только что приобретенный в качестве подарка себе любимому в честь успешного восстановления в МАДИ. Это, правда, было сделано на последние деньги. В кармане оставалось… ох, уже почти ничего не оставалось.
А совсем недавно, всего несколько дней назад, он считал себя богачом. Кинули… Кинули, как последнего лоха!
От бессильной злобы он заскрежетал зубами.
Еще не была зарегистрирована легендарная компания МММ, но уже заполняла экраны телевизора манящая реклама первых финансовых пирамид – «Хопра» и «Селенги». И наивные россияне с радостью несли туда свои кровные. Туда или в похожие фирмы, сулящие невиданные прибыли в рекордно короткие сроки. Отнес и Михаил. В «Мосфинансинвест»… Радовался ровно месяц, пока не пришел сегодня получать первую порцию обещанных дивидендов. И получил. Фейсом об тэйбл.
На еще недавно широко и призывно распахнутых бронированных дверях компании не было даже вывески – только четыре глубоких дырки и светлое четырехугольное пятно на покрытой пылью стене. Скучающий рядом с опечатанной дверью мент без всякого сочувствия посмотрел на Стерхова и пожал плечами: слились…
Сволочи…
Он сжал кулаки и тихо зарычал.
А что толку? Потерянного не вернешь, это тебе не социализм с нечеловеческим лицом, это свободный рынок. Теперь самому думать надо: хочешь – неси, хочешь – нет. В любом случае ответка твоя.
Михаил вздохнул, надел наушники и включил приемник.
– Спустя год после неудавшегося государственного переворота Центробанк выпустил памятную монету «Победа демократических сил в России» – три рубля, – сообщил диктор.
Он вытащил пачку совсем недавно появившихся в России «LM» (он переводил для себя это название как LennonMcCartney), выщелкнул сигарету и закурил. В три рубля, значит, революцию оценили. Лихо… А год назад на базе ПВО в Гремихе в этот день они, помнится, все торчали возле радиоузла, психовали. Вокруг – бардак полнейший. Сначала приехал замполит, призвал сохранять бдительность, повысить боеготовность, потом прикатил летеха с радиолокационной станции, начал созывать всех на митинг, предложил принять и послать в Москву резолюцию о поддержке законного правительства. А что там генералы решали, и вовсе неясно – похоже, просто грызлись: кто за Ельцина, кто за ГКЧП…
Из задумчивости его вывел резкий толчок под ноги. Михаил пошатнулся, еле удержался на ногах и посмотрел вниз. На асфальте копошилась небольшая, но вполне упитанная тушка. Михаил наклонился и резко поднял на ноги низенького узкоглазого парня, оглядел: нос уже распух, кровь стекает на подбородок и дальше – на вылинявшую футболку, ладони содраны, на видавших виды потертых джинсах – свежая дыра, штанина задралась, на тощей ноге болтается неопределенного цвета носок с растянутой резинкой. Михаил оторвал взгляд от запыленных кроссовок и снова посмотрел на круглую физиономию. Из-под длинной, воронова крыла, челки на него пристально глядели маленькие темные глаза.
– Это я тебя уронил, что ли? – спросил Михаил, не сразу очнувшись от глубоких дум об извилистых исторических путях горячо любимой Родины.
– Да не, – жизнерадостно оскалился узкоглазый, демонстрируя два ряда неровных мелких зубов, – это пацаны оттуда…
Он махнул рукой в сторону двери с неброской надписью «Равиоли».
– О как! – удивился Михаил. – Деньги клянчил небось.
Сегодня все сирые и убогие казались ему несправедливо пострадавшими и обобранными.
– Не-е-е, у меня еще есть. Я побеседовать хотел, – парень вздохнул, – а они – нет.
– И что, вот так сразу взяли и выкинули?..
– Ну, сначала предупредили…
– А ты, значит, не понял?
– Так я ж только побеседовать!..
Ненависть, копившаяся с той самой минуты, когда он понял, что деньги уплыли навсегда, нашла выход. Вот, пожалуйста: окровавленный, ни за что ни про что обиженный кореец – или узбек? – и здесь же, совсем рядом, те, кто его обидел.
– Побеседовать-побеседовать! – прорычал Михаил. – Идем, Беседа, побеседуем с пацанами. И на вот… – Он протянул парню почти чистый носовой платок. – Утрись.
Он снял наушники, сунул в карман, выключил плеер, неторопливо начал подниматься по выщербленным ступенькам винтовой лестницы. С каждым шагом злость ширилась все больше, заполняя каждую клеточку тела. Свеженареченный Беседа прихрамывал следом.
Михаил потянул стеклянную дверь, шагнул внутрь и очутился в полутемном предбаннике с заплеванным кафельным полом. В углу курили трое парней характерного рабоче-крестьянского вида. Он оглянулся: эти? Беседа отрицательно мотнул головой.
Михаил заглянул в небольшой – раза в два больше предбанника – зал. Из-за грязной, обитой вагонкой стойки выглядывала нечесаная голова буфетчицы. Меню, отпечатанное на серой дешевой бумаге, за исключением заморского слова «равиоли» было вполне стандартно-советским: с маслом, сметаной, уксусом, чай, кофе, пиво.
Возле единственного окна за двумя сдвинутыми засаленными столами расположилась какая-то необычная компания. По виду эти пятеро практически не отличались от остальной публики, никого не трогали и тихо о чем-то говорили между собой, но было в них нечто, что сразу выделяло из общей массы посетителей.
«Пятеро? Пожалуй, я погорячился…»
Но остановиться уже не мог. Кулак начал сжиматься помимо его воли…
– Ну?..
Беседа яростно теребил его за рукав. Михаил посмотрел в сторону, куда указывал новый приятель. За ближайшим к стойке столиком сидели двое – стройный интеллигентного вида темноволосый парень с каким-то удивительно знакомым лицом и бритоголовый качок. «Черпаки», прикинул он, но строят из себя «дембелей».
В это время темноволосый поднял глаза от тарелки и, увидев Беседу, толкнул соседа: смотри, мол, снова пожаловал, теперь с подмогой. Он откинулся на спинку деревянного стула, отодвинул щербатую тарелку с остатками пельменей, взял из пластикового стаканчика обрывок то ли туалетной бумаги, то ли салфетки, манерно вытер губы и вызывающе уставился на Михаила. Когда он привычным и каким-то очень характерным жестом провел аристократически тонкой рукой по вихрастым волосам, Михаил понял, почему парень показался ему таким знакомым. Это был вылитый Александр Блок с фотографии в старом школьном учебнике литературы.
Качок развернулся вполоборота, презрительно окинул взглядом Михаила и ухмыльнулся. Поза была обманчива – наметанный взгляд сразу определил, как напряглись мышцы под тонкой тканью черной футболки.
– Смотри: чукча, – он кивнул на Беседу, – товарища привел. Тоже, наверно, в рыло захотел, козел…
Одним прыжком Михаил очутился рядом со столиком, со всей силы саданул костяшками пальцев еще не успевшему подняться со стула качку между глаз. Развернулся, схватил второго за ворот рубашки, резко поднял со стула и швырнул на яростно трущего заслезившиеся глаза бритого. Загремел падающий стул, на пол со звоном полетели тарелки. Качок гулко треснулся головой о стойку, оттолкнул напарника и ринулся на Михаила.
Посетители, как обычно и бывает в такого рода заведениях, на происходящее реагировали вяло. Никто не вмешался, несколько человек с умеренным любопытством следили за дракой, остальные продолжали жевать. Даже буфетчица не проявила интереса к порче казенного имущества, она лишь лениво, больше для порядка, чем по зову сердца, покрикивала из-за стойки: «Чего хулиганите? Милицию вызову!»
– А ну, выйдем, – прорычал бритый.
Да, пожалуй, на улице, в ближайшей подворотне, разобраться сподручней, решил Михаил, – свидетелей нет. Хотя по нынешним временам полного беспредела какой-то заурядный мордопобой, хоть бы и посреди Красной площади, не особенно удивит народ – не к такому уже привыкли…
Драка на мгновение прекратилась.
В эту минуту в зале появилась новая компания. На первый взгляд эти люди в штатском были весьма похожи на остальных едоков, однако вели себя так, что четверо драчунов, не сговариваясь, уселись за столик и молча стали наблюдать за действиями вошедших.
«Из ОРБ», – со знанием дела шепнул Михаилу бритоголовый.
Видимо четко зная, за кем идут, они мгновенно отрезали сидящих за двумя сдвинутыми столиками от остального зала. Раздался приказ: «Руки на голову! Лицом к стене!»
Похоже, эти пятеро у окна были готовы к тому, что рано или поздно придут по их душу. Что ж, это время настало: никто из них не поинтересовался, по какому праву тут хозяйничают какие-то пришельцы, не потребовал предъявить документы. Только один (вероятно, из начинающих) попытался взбрыкнуть, но тут же получил легкий по виду удар по ребрам и замер у стены с приставленным к затылку пистолетом. Каждого прижатого к стене обыскивал и держал под прицелом свой «контролер». Невысокий коренастый мужик в замызганном пиджаке – судя по всему, старший группы – так и остался стоять на пороге зала. Удостоверившись, что все задержанные в полной мере осознали неотвратимость происходящего, он произнес:
– На выход!.. – Потом посмотрел на замерших в оцепенении посетителей и добавил: – Граждане, наши извинения, занимайтесь своими делами.
После этого развернулся и вышел.
Следом за ним, как будто в кондово-советском фильме про будни милиции, без каких-либо эксцессов зал покинули понурые арестованные и их гордые конвоиры. Вся операция заняла около десяти секунд.
– Ух ты… – выдохнул похожий на Блока.
Михаил молча кивнул.
– Первый раз такое вижу, – сообщил Беседа.
– А кто – не первый?.. – буркнул качок. Он медленно приходил в себя, но уже снова начал заводиться.
Однако после такого события продолжать примитивную разборку как-то расхотелось. Бритый с приятелем переглянулись и потопали к двери. Михаилу здесь тоже делать было нечего. Он поднялся и пошел к выходу, Беседа не отставал. На улице Михаил вытащил сигареты, протянул Беседе, тот отрицательно мотнул головой. Парни стояли рядом, видимо решая, куда направить стопы. Михаил протянул пачку и им, вроде как товарищам по пережитому. Те кивнули и тоже закурили.
– Круто они, как в кино… – уважительно сказал бритый, выдыхая дым колечком.
– А в чем круть? – пожал плечами приятель. – Даже не шмальнули…
– Дурак ты! В том и круть, что без шума и пыли, – назидательно отозвался бритый. – Те даже не тявкнули, заценил?.. Я ж говорю: ОРБ. Это новье такое в мусарне – оперативно-розыскное бюро называется, понял?
– А-а-а… То-то они и не сопротивлялись совсем. Видать, просекли, кто приехал…
– Может, пойдем где-нибудь на природе побеседуем? – предложил неугомонный Беседа.
– Да заткнись ты!.. – рыкнул Михаил, ему совсем не хотелось продолжения разборки.
– А что? – вдруг оживился темноволосый. – Может, в парк Горького махнем? Возьмем пивка…
– Лучше «Рояля», – также неожиданно отозвался бритый и вопросительно посмотрел на Михаила. – Две литровки за шестьдесят рубчиков возьмем, а? И «Инвайт» для разбавки.
Михаил кивнул.
– И «Херши»! – обрадовался Беседа.
На этот раз все посмотрели на него презрительно-снисходительно, но смолчали.
– А вас как зовут-то? – снизошел наконец Михаил.
– Алексей Николин, – первым протягивая руку, солидно отрекомендовался бритый.
– А я – просто Эдик, – сообщил вихрастый.
Михаил тоже назвался.
– А я – Джон, – не преминул встрять в разговор Беседа.
– Да какой ты Джон? Ты ж – узбек Алибек.
– Я не узбек. Я – бурят! Из Улан-Удэ.
Через пятнадцать минут, обильно затарившись снедью в ларьке у метро «Парк Культуры», поглазев на пару бойких наперсточников и окружившую их толпу легковерных обывателей, они миновали мост, бодро прошагали по Крымскому Валу и остановились перед пропилеями сталинской эпохи.
– Щуко строил, – со знанием дела сообщил Эдик.
– Откуда знаешь? – с интересом посмотрел на него Михаил.
– Водили когда-то, – вздохнул тот, – рассказывали…
По тому, как печально прозвучали эти слова, Михаил заключил, что детские годы нового приятеля протекали совсем иначе, чем нынче, – может, с няней, гувернанткой, домашним учителем французского… Охота расспрашивать дальше как-то сама собой отпала.
Они прошли по центральной аллее, оставляя слева чертово колесо, фонтаны, эстрады и детские павильоны для игр. За Зеленым театром, где мелькали «люберы» в клетчатых штанах, свернули к Пушкинской набережной и устроились в тени развесистой липы.
– А ты чегой-то после армии такой богатый? Вроде у нас не по найму, – заметил Алексей, раскладывая на газете закуски, купленные Михаилом. Закусь и правда была нехилой: нарезка финского сервелата ядовито-красного цвета, тонкие ломтики датского плавленого сыра – каждый в своей целлофановой упаковке, две банки консервированных сосисок с незнакомым названием «hot-dogs». Освобожденный от семидесятилетнего заточения в подполье капитал уже штурмовал Москву, заполняя прилавки заморскими «прелестями».
– Повезло, – неопределенно хмыкнул Михаил.
* * *
Ему действительно «повезло».
Сначала он вылетел с первого курса факультета автомобильного транспорта Московского автодорожного института. Потом в течение года успешно «косил» от армии. Но по какой-то совершенно неведомой логике армейской бюрократической машины загремел в автороту отдельной бригады ПВО Ленинградского военного округа в двухстах километрах от порта Заполярье на Кольском полуострове. Обычно туда попадали житиели славного города на Неве и выходцы из среднеазиатских республик.
Но служба оказалась на редкость необременительной и не то чтобы веселой, но терпимой. Даже в первый год. «Деды» не особо наседали на Стерхова: здоровый, как лось, КМС по вольной борьбе, он спокойно принимал правила игры и даже признавал сложившуюся десятилетиями традицию, но до определенных пределов. Это вызывало законное уважение. А когда из категории «черпаков» сам перешел в «деды», жизнь и вовсе стала почти человеческой.
Однажды зимним вечером, когда все медицинское начальство укатило на три дня на какую-то свою конференцию – не просвещаться, разумеется, а квасить по-цивильному, – военфельдшер Серега, оставленный за главного эскулапа, зазвал Михаила в санчасть угоститься, чем Бог послал. Они уютно устроились за операционным столом, радуясь теплу и возможности спокойно выпить-покалякать, не беспокоясь о последствиях. Снаружи гудела буря, часы показывали четыре часа дня, а на улице уже была почти непроглядная мгла.
– Дня на три затянется, – прикинул Серега, кивнув на окно.
– Да уж, не меньше…
Дверь распахнулась. На пороге стоял Мишкин командир – капитан Разинов.
– У Татьяны схватки вроде начались, – сообщил он фельдшеру. – А вертушку, сам видишь, не вызвать. Примешь роды?
– Да вы что? У нее ж положение плода нетипичное, сами знаете. Тут специалист нужен, кесарево… А я такого на себя взять не могу…
– И что делать?
Сергей молча пожал плечами. За окном завывала буря.
Разинов постоял несколько секунд, тупо глядя куда-то в пространство, круто развернулся и вышел. Парни переглянулись. Таню было искренне жаль. Совсем еще молоденькая девчонка, веселая, доброжелательная. Не в пример остальным офицерским женам, обращалась с солдатами как с нормальными людьми, всегда здоровалась, даже с незнакомыми, а знакомых по именам звала – Миша, Сережа…
– Что будет-то? – спросил Михаил приятеля.
– Честно – не знаю. Скорей всего, помрет…
Он подошел к шкафчику, извлек из него пузырь спирта, разлил по консервным банкам. Они выпили, не разбавляя, закурили. Говорить уже ни о чем не хотелось. Сергей начал методично перекладывать с места на место нехитрые мединструменты, зачем-то подмел пол. Остановился возле обшарпанной каталки.
– Да не могу я! – крикнул он. – Я ж на гражданке в прозекторской работал. Только и умею, что трупаков кромсать.
Он снова налил по тридцать грамм, но выпить они не успели. В фельдшерскую снова ввалился Разинов. На его ушанке поблескивал «шахтерский» фонарик.
– Лекарь, дай-ка мне чего-нибудь бодрящего… транквилизатор какой-нибудь долгого действия, что ли. Часа на три.
Серега поднял брови.
– Повезу Таню через залив, – пояснил капитан. – Нашел сани.
– Да ты оху… – не по чину вежливо рявкнул фельдшер. – Восемнадцать кэмэ, в бурю! И себя угробишь, и ее!
– А ты не угробишь? – безнадежно спросил Разинов.
Сергей опустил глаза.
– И горючего дай! – потребовал капитан. – Побольше, чтоб и внутрь хватило, и растереть, если что…
Неожиданно даже для себя Михаил поднялся:
– Я с вами пойду.
Разинов покачал головой.
– Я собой рисковать могу. И Танькой. И… – Он судорожно сглотнул. – А ты, Стерхов, – армейское имущество…
Михаил усмехнулся:
– Значит, будем считать – я в самоволке.
Не дожидаясь возражений, он быстро накинул тулуп, взял со стола ушанку и посмотрел на Сергея. Тот, ни слова не говоря, полез куда-то за шкаф и вытащил темную литровую бутылку – их собственный НЗ.
– Не надо вам никаких транквилизаторов. Сейчас по две ложки элеутерококка, а горючка – по мере надобности, потом.
Они вышли на улицу все вместе. Вьюга грозно завывала в уже непроницаемой тьме. Тусклая лампочка над дверью еле освещала бесформенную кучу возле порога – сразу и не отличишь, сугроб это или человек. Сергей подошел к детским деревянным санкам, где закутанная в гору уже запорошенных снегом одеял сидела перепуганная Татьяна, наклонился, спросил что-то сугубо медицинское и непонятное Михаилу, услышав ответ, кивнул, поправил одеяло, ободряюще похлопал по плечу.
– Если быстро, то успеете, – обернулся он к капитану. – У нее толчки еще редкие. А я к радистам. Будем связываться с госпиталем, чтоб все готовили и выходили вас встречать. И вот еще что… подождите-ка…
Он бросился в дом и через несколько минут появился с мотком толстой веревки. Скальпелем перепилил тоненькую бельевую, кокетливым бантиком привязанную к санкам, намертво прикрутил новую, длиной метра три. Махнул рукой Разинову: подойди, мол. Перекинул ему веревку через шею под воротник тулупа, пропустил под руки.
– Так сподручней, – заверил он. – А сани тянуть по очереди.
Больше не было сказано ни слова. Капитан поправил веревку и, неуклюже переваливаясь в свежем мягком снегу, побежал вдоль натянутого до границы поселка троса. Михаил пристроился за санями.
Фонарик капитана едва поблескивал где-то впереди. Однообразный нескончаемый вой ветра выметал из головы даже обрывки мыслей. Михаил уже не помнил, сколько раз они по очереди впрягались в сани, сколько раз падали, останавливались, пили спирт. Торосы у берега сменились гладким льдом, катить сани стало немного легче. Но ветер, казалось дувший со всех сторон, уже намел толстый слой снега, почти по колено – одному из них приходилось бежать впереди, прокладывая путь.
Татьяна несколько раз соскальзывала с саней, когда они натыкались на очередной выросший неизвестно откуда ледяной холмик, кажется, всхлипывала, тихонько стонала, но плотно сжимала зубы – ни одной жалобы, ни одного крика. Молчали и они, экономя силы и дыхание.
Путь казался нескончаемым. Глаза слипались, клонило в сон. Просто упасть бы и лежать тут без движения, не думать ни о чем, пусть будет что будет…
Они уже давно перешли с бега на шаг, а сейчас просто тащились навстречу вьюге и ветру. Куда? К Большой земле? Конечно, они сверялись с компасом – хватило ума захватить, но все равно могли отклониться, известно ведь, что человек в потемках всегда забирает влево. Тогда с теми, кто вышел их встречать (Вышли! Обязательно вышли! Нельзя думать иначе!), они могли уже разминуться…
Снова появились торосы – значит, берег близко.
Михаил шел за санями. Внезапно они остановились, он поднял голову – фонарик мигал откуда-то снизу. Значит, кэп опять упал…
Михаил обогнул санки, едва не задев уснувшую женщину, проковылял вперед, наклонился, попробовал поднять капитана, не смог, наклонился ниже, перевернул на бок и, перекрывая вой ветра, прокричал:
– Вставай, выпрягайся!..
Разинов не отвечал.
Михаил изо всех сил затряс командира. Бесполезно. Обморок.
Неудивительно. Что за служба у командира автороты? Знай себе проверяй, как подчиненные гайки закручивают и баранки вертят. А у тех даже строевой нет – обленились, как боровы. Потому-то Михаил, чтобы совсем не скиснуть от безделья и скуки, уже полгода назад установил для себя жесткий режим: утром – пять кэмэ бегом по сопкам, днем или вечером – тренировка в спортзале. Сначала над ним смеялись, а потом и Серега-фельдшер к нему пристроился, и двое шифровальщиков. Вот и сказалась сейчас подготовка – командир-то уже ни к черту, а он… Тоже, конечно, выбился из сил, но не до такой степени.
Михаил пошарил за пазухой, вытащил заветную бутыль, отвинтил пробку и, приподняв голову Разина, влил ему в рот остатки спиртяги.
Подействовало. Тот захлебнулся обжигающей жидкостью, закашлялся, открыл глаза и тупо уставился на Стерхова:
– Э-э-э… что?
– Встать можешь?
Капитан перевалился на живот, подтянул ноги, встал на четвереньки, постоял, покряхтел. Поднялся, пошатываясь, сделал несколько шагов. Михаил отбросил уже ненужную бутыль, кое-как освободил командира от веревки и, не перекидывая через ее голову – лень, потащил сани дальше…
Их нашли через полчаса, в полукилометре от Большой земли. Как выяснилось потом, весь путь занял у них пять часов. Когда еще через полтора часа абсолютно пьяный, счастливый папаша Разинов натолкнулся на Михаила, он лишь с запинкой произнес: «Не забуду» и отключился. Почти на сутки. И забыл. Забыл намертво, потому как героический переход через залив никак не отразился на положении старшего сержанта Стерхова. Оставшиеся полгода его служба ничем не отличалась от предыдущих. Того события как бы и не было. Не то чтобы Михаил ждал каких-то особых привилегий или послаблений, но в глубине души скребли кошки: командир мог бы пораньше дембель организовать или хоть отпуск. Нет, даже хуже. Уже дембельнулся Серега, укатил на родину приятель-радист, а Стерхов все маялся в части.
И вот, когда сил ждать уже не было, когда он готов был наброситься на любого от озверения и тоски, Разинов потребовал его к себе.
Плотно прикрыв дверь, Разинов, уже майор, посмотрел на подчиненного и указал на стул. Сам уселся с противоположной стороны стола, вытащил из ящика нормальный такой, человеческий коньяк, которого Михаил даже на гражданке не пробовал, наполнил стопки.
– Выпей, старший сержант, – приказал командир. – За здоровье моей жены и дочери, которых ты спас. Я добро помню.
Михаил усмехнулся:
– Вот уж верно. Век не забуду…
– Не вякай! – цыкнул на него Разинов. – Лучше послушай, что скажу.
И сказал много интересного. Сейчас, когда в армии наступил неимоверный бардак, когда отцы-командиры больше политикой, чем службой интересуются, можно хорошо заработать. Они со старшиной роты, хитрым прапором, подготовили одну операцию: нашли в Мурманске покупателя на полдюжины новеньких УАЗ-31512, что стоят на консервации. На протяжении уже лет пяти эти советские джипы пылились в дальнем ангаре, лишь изредка перемещаясь из темного угла в самый темный угол, чтобы не мешать проезду тягачей и грузовиков. Вот часть этих «уазиков» Михаилу и предстоит перегнать на Большую землю. За что и получит свою долю. Немалую. Займет этот бизнес месяц – машины и документы уже подготовлены, зато на гражданку придет с приличными деньгами, будет с чего новую жизнь начинать…
Не колеблясь ни секунды, Михаил согласился. И не пожалел. Он сделал три ездки на пару с прапором. Эта операция оказалось столь успешной, что новую жизнь можно было начинать несколько раз подряд.
Он бы и начал. Но «Мосфинансинвест» решил по-другому.
* * *
– А мне вот никогда не везет, – жизнерадостно сообщил Беседа.
Остальные сосредоточенно разводили «Рояль». Они были так увлечены священнодействием, что даже не прервали многословных излияний бурятского великомученика. А тот с упоением принялся излагать драматичную историю своей жизни, прерываясь лишь на то, чтобы быстро прожевать сосиску и запить ее полученной-таки «Херши».
– Вот представьте: я стопроцентный бурят, а мой дед – Джон, отец – Джон, и я тоже – Джон. Джон Джонович. А почему?
Никем не останавливаемый – новые приятели уже начали дегустировать искрометный напиток – Джон повел рассказ о наболевшем. О том, как его легендарный прадед, Санжимитып Цыдыпжапов, на втором съезде Коминтерна в Петрограде встретил «неистового репортера» Джона Рида. А вернувшись на родину, заповедал потомкам называть каждого в роду старшего отпрыска мужеского полу этим не совсем подходящим для коренного бурята именем.
Но вот ему, Джону Цыдыпжапову – уже третьему, – досталось не только имя, но и литературный талант тезки. Разумеется, Джон был круглым отличником, и вопрос о том, выдержит ли он конкуренцию с начинающими столичными авторами, не приходил в его светлую голову. Он уже видел себя на новом Старом Арбате (по телевизору много раз показывали этот российский Монмартр) декламирующим под шумный восторг публики свои гениальные произведения. Его не обескуражил даже тот прискорбный факт, что в год, когда он окончил школу, разнарядка на золотые медали в Бурятии почему-то не пришла. Слегка удивленный этим недоразумением, но все еще полный радужных ожиданий, он отправился в Москву.
Джон без проблем сдал документы в приемную комиссию Литературного института, приложив к ним объемную папку своих произведений, и спокойно стал ждать первого экзамена. И тут его постигла очередная – после странного наречения и лишения золотой медали – неудача. Его фамилии не было даже в списке на допуск к экзаменам.
– Я ж пятнадцать стихотворений приложил! – отчаянно доказывал он секретарше, вернувшей ему документы.
– Это не имеет никакого полового значения, – меланхолично ответила она и гаркнула: – Следующий!
После такого позорного провала возвращаться в Улан-Удэ было немыслимо. И несостоявшийся литератор вот уже две недели влачил жалкое существование в дворницкой, успешно пройдя конкурс на замещение должности дворника при том же Литературном институте. К слову сказать, его предшественник благополучно сдал все экзамены и готовился пополнить ряды начинающих отечественных прозаиков. Этот факт, как и неистощимый оптимизм, передавшийся вместе с именем тезки, вселял надежду в сердце начинающего работника метлы.
* * *
Первая бутыль спиртосодержащего коктейля подошла к концу. Бурят Джон Цыдыпжапов, утомившись от собственного рассказа и сморенный впервые в жизни продегустированным заморским пойлом, тихо посапывал в обнимку с опустевшей бутылкой «Херши». Эдик прислонился спиной к липе и, безмятежным взглядом блуждая по темнеющему безоблачному небу, забормотал что-то невнятное, но вдохновенное. Михаилу показалось, что из уст собутыльника льются какие-то очень лирические светлые строки, может быть, «Я сидел у окна в переполненном зале», а может, и собственного, Эдикова, сочинения.
Стерхов подвинулся ближе. -…Твою мать, говорю, Перстень, здесь и на дольчики для моей Алиски не хватит… Мы ж этого мудака почти трое суток пасли. – Эдик встрепенулся, взгляд стал более осмысленным. – Помнишь, Колокольчик, – обратился он к Алексею, – как мы ту тачку у «Сокола» взяли? Качественно ты тогда…
Осоловевший, но еще вполне адекватно воспринимающий действительность Леха, названный Колокольчиком, важно кивнул и обернулся к Михаилу:
– Представляешь, у того козла новенькая «восьмерка», а у нас – раздолбанная «треха»…
И тут Остапа, то есть Колокольчика, понесло. Второй литр разбавленного «Рояля» согрел желудки под полный драматических подробностей рассказ…
– Понимаешь, нам Перстень говорит: надо эту брать, ее уже заказали. А тот козел, как чувствует: на ночь только в гараж, днем – на надежную стоянку. Водили-водили его по городу, ну, на хрен, никак не перехватить. И тут вдруг – бац! – у магазина встал… и мы стоим.
Отвертка… Эдька то есть, как раз пиво допил, банку за окно шасть, она покатилась, гремит. Я и говорю: давай-ка быстро за ней, сейчас к заднему бамперу привяжем. Он вернется, стартанет, а сзади грохот…
Эдик мечтательно улыбнулся:
– Ну так и было. Он, естественно, выходит, смотрит на банку, отвязывает… А где в это время ключи?.. Ну вот я на этой «девятке» и уехал, а Леха еще остался с этим лохом беседовать. Даже банку внимательно осмотрел, посочувствовал…
– А если б поймали?
– В худшем случае – статья за хулиганство. Но даже это еще надо доказать.
– А Перстень – это кто такой?
– О-о-о… – протянул Леха. – Это человек!
По тому, как уважительно прозвучало это слово, Михаил понял, что пишется оно с большой буквы. С очень большой.
Вероятно, если бы не солнечный день и не изрядное количество «Рояля», Михаил никогда не задал профессиональный, но вроде бы не совсем уместный вопрос:
– А какая противоугонка на ней стояла?
– Да обычная, с выходом на штатный гудок, без автономного питания, типа «крючок-руль-педаль».
Михаил прикинул. Знания, полученные за время недолгого обучения в МАДИ, плюс двухгодичная практика в армии подсказывали иное решение:
– Так надо было питание сигнализации отключить в районе генератора, сигналку вырвать. А крючок несложно снять без руля, и штатную проводку восстановить не проблема…
– Да говорю ж: в гараже все время стояла, – рыкнул Леха.
Но Эдик заинтересованно посмотрел на Михаила:
– А ты, значит, ученый?
Михаил неопределенно пожал плечами.
– В принципе, нам люди нужны, – как бы нехотя заметил Отвертка. – Можешь попробовать. Как раз у нас тут один срочный заказик имеется. Сразу на три «девятки». Стадион «Юных пионеров» на Ленинградке знаешь? Завтра подгребай к семи, поговорим, Ученый…
«А почему нет?» – решил Стерхов. Его ограбили, а чем другие лучше? То, что сам он совсем недавно занимался «расхищением государственной собственности», даже не приходило в голову – в те дни всеобщего экономического развала только ленивый не поживился за счет родной державы. Даже делать-то ничего не надо: подойди к дереву, на котором вместо листьев растут золотые, шарахни по стволу ногой, они тебе прямо в руки и посыплются…
Михаил поднялся, потряс за шиворот Джона-Беседу и, не дожидаясь, когда тот поднимется и побежит за ним, двинулся к выходу из парка.