Канал имени Москвы. Лабиринт

Аноним

Глава 15

Нить в Лабиринте

 

 

1

Фёдор зажёг фонарь и поднял его над головой.

«Нет-нет-нет… Уходи, тебя здесь не может быть».

Тот же встревоженный старческий голос. Фёдор посветил перед собой:

– Кто здесь?

Шлепок по воде, и тишина. Фёдор чуть наклонился, посветил вперёд. Прошмыгнула крыса в канавку с выходом подземных вод. Вторая крыса, ослеплённая, поднялась на задних лапках, смотрела на источник света, её маленькие глазки блестели. К счастью, Хома соорудил под днищем лодки надёжный тайник: в нескольких слоях промасленной кожи бездымные фонари не отсырели, как и оружие, как и то, что дала ему Аква. По всей видимости, он действительно находился в заброшенной системе тоннелей, техническом сооружении неведомого назначения. Но дети капитана Льва, совсем маленькая Аква и старший братик играли здесь в ту счастливую отцветшую пору, когда над головой Фёдора вместо мрачного Храма Лабиринта ещё находилась Обитель капитанов, укреплённый форт с большой залой, где устраивали пиры. Фёдор знал, куда идти.

«Я примерно представляю, – сказала ему девочка, – но, наверное, там теперь всё поменялось». Аква оказалась не совсем права. Изменения начались сразу. И сразу же пришло неприятное ощущение, что находишься не только в подземном тоннеле. Фёдор посветил на сырые стены в разводах извести и продолговатых тёмных пятнах, наростах, напоминающих колонии каких-то полипов. Когда на них упал свет, они словно чуть подобрались, и по ним прошла пульсирующая волна.

«Не просто в тоннеле, – снова мелькнула эта неприятная мысль, – а как будто внутри какого-то громадного живого существа».

Хлюпающий звук повторился, и впереди вроде бы быстро скользнула тень.

– Кто здесь? – повторил Фёдор.

Тишина. Но какая-то выжидательная, напряжённая. Он двинулся вперёд. На развилке остановился. Изменения, их стало больше. Теперь стены покрывали не одни полипы, появилась какая-то густая, омерзительно-нутряная слизь. Фёдор извлёк то, что дала ему Аква. Он не знал, сработает ли, никто не знал, но Фёдору уже не раз приходилось действовать наобум, полагаться на течение событий. А сегодня у него не оставалось другого выхода.

«Как она им забавно махала перед собой», – вспомнил Фёдор их первую встречу с девочкой. И тогда он совершенно отчётливо услышал:

«Фёдор, где ты?»

– Ева?! – сразу же откликнулся он.

Тишина. Густая. Лишь трепетно колышется тёплый воздух. Он слышал её голос. Но словно где-то внутри себя.

– Ева! – всё-таки позвал он снова. И тут же по тоннелю пронеслось со всех сторон:

«Нет-нет-нет… Прекратите! А то он придёт сюда», – старческий голос казался изрядно напуганным.

Фёдор обвёл фонарём вокруг и никого не увидел. Тогда он мягко, успокаивающе спросил:

– Кто ты?

 

2

«Это хищный и живой Лабиринт – вот что там», – поняла Ева. Он ей снился в ночных кошмарах, и тогда ещё удивило это странное, будто взятое из школьного курса, словечко «лабиринт». Но чем бы это ни было, оно находится там, где мост. И оно пришло за ней.

Ева поднялась на ноги. Укрытие, сооружённое из толстых свежесрубленных брёвен, находилось посреди лодки. В брёвнах были прорезаны узкие бойницы, но, оказавшись здесь впервые, Ева подумала, что укрытие соорудили недавно, специально для неё. Гиды Петропавла были нетребовательны, спали на палубе, и никто из мужчин так ни разу и не зашёл сюда. Она вдруг почувствовала, как что-то – пока легонько – сдавливает ей грудь. Поднесла руки к основанию шеи, тряхнула головой и тут же поняла, что это удушливое ощущение ей тоже снилось.

Хардов рассказывал ей, что на канале немало мест, которые захотят манипулировать её психикой. Хардов научил её, как с этим справиться.

«Лабиринт, хищный и живой. И он очень долго не хотел, чтобы я догадалась о нём».

Девушка быстро покинула укрытие и, невзирая на запрет Петропавла, вышла на палубу. То, что она увидела, сперва озадачило, а затем напугало её. Гиды сосредоточенно работали вёслами, и что-то странное было в их лицах. Они не смотрели на неё, словно не видели, словно находились в разных пространствах, и на их суровых мужественных лицах отражался даже не страх, а какая-то печальная покорность.

Мост приближался. Петропавел стоял на носу с оружием, взятым на изготовку. Вместе с надвигающимся, выплывающим из тумана мостом нарастал вой ветра. Петропавел предупредил её, что здесь такое всегда – ветер гудел в обрушенных опорах, заставлял стонать перекрытия и единственную уцелевшую балку, что качалась высоко над головой. Ева сделала шаг вперёд, и – опять это странное ощущение разных пространств, – ей показалось, что гиды замедляют свою работу вёслами. Ещё девушка успела отметить, что с момента их беседы с Петропавлом туман прилично раздуло. Мост открылся больше чем наполовину. На мгновение взгляд Евы зацепился за какое-то тёмное пятно впереди на поверхности воды, переместился на основание опоры, густо покрытое тиной, ушёл вверх – уцелевшие пролёты теперь стало почти полностью видно – и снова вернулся к тёмной полосе на воде.

«Ах, зачем я послушала Петропавла и ушла в укрытие?!»

К горечи, поднявшейся было из груди, тут же подмешалось это ощущение удушья. И сердце девушки словно замедляло свой бег в такт работе вёсел. Она сделала глубокий вдох.

– Поворачивайте немедленно! – закричала Ева. – Туда нельзя!

 

3

Брут стоял на берегу и смотрел на восток. Там, за бескрайней водной гладью и Пустыми землями, только что взошло солнце. Он пытался понять, действительно ли различает вдалеке в переливах утреннего воздуха что-то, напоминающее пятно черноты. Хома уже приготовил одномачтовую лодку Фёдора к отплытию и складывал в неё последние пожитки.

– Давно не ходил на такой большой и ладной лодке. – Хома уважительно потряс подбородком и зачем-то погладил полированную рукоять румпеля. – Ветерок бодрый, пойдём под парусом.

Брут обернулся на голос брата, затем отыскал взглядом девочку. Аква смотрела на дом, усадьбу князя Суворова, казавшуюся в это солнечное утро миражом. Невзирая на восход, было ещё прохладно, она зябко куталась в плащ.

– Аква, пойдём, – позвал Брут. – Пора.

– Я только поняла, что даже не попрощалась с хозяином, – откликнулась она. – И не поблагодарила его.

– Пойдём, – повторил Брут.

Кроме них троих на берегу больше никого не было. Девочка бросила на Рождественно прощальный взгляд, повернулась и направилась к лодке.

– Аква, – Брут смотрел на неё с сомнением и всё же решился. – То, что ты дала Фёдору, думаешь, поможет?

Девочка нахмурилась:

– Он меня об этом спрашивал, – пожала плечами. – Но это всё, что у меня есть. Всё, что мне… оставил отец, – на секунду губы у неё задрожали, но она не всхлипнула и сдержала слёзы в голосе. – Даже не стал будить. Просто повесил его над моей кроватью и ушёл. Так вот…

– Понимаю, – сказал Брут. Протянул ей руку, но девочка посмотрела на него в недоумении. Он улыбнулся. – Ладно, идём. Пора тебе возвращаться в Пирогово.

Хома занялся парусом, Брут бросил девочке швартовый и, оттолкнув лодку, легко запрыгнул в неё. Они сразу поймали ветер, парус полоснуло, но он тут же сделался тугим. Где-то вдали, в стороне Пустых земель, послышались приглушённые хлопки. И что-то чёрное, дымное действительно стало нависать там в небе.

– Как будто пожар, – сказал Хома.

Аква молчала и была очень бледна. Но взгляд девочки также приковало к себе это пятно черноты.

– Так и есть, пожар, – согласился Брут. – Хозяин Суворов напал на Лабиринт.

 

4

Наверное, крик Евы вывел гидов из странного оцепенения. Кто-то из них, подняв голову, – всё же медленнее, чем она ожидала, – словно не узнавая, посмотрел на девушку. Лодка уже почти зашла под обрушенный мост. Вой ветра сделался каким-то непривычным, и там, в воде, где совсем недавно она видела покрытое тиной основание опоры… Ева различила нечто невероятное, пугающее, и оно поднималось к поверхности. Петропавел обернулся на крик, вероятно достаточно быстро, глядел с тревогой и, видимо уловив что-то в глазах девушки, громко, зычно и странно растягивая слова закричал команде:

– По-во-ра-чи-вай!

И опять Ева не успела понять, что не так, что было неправильным. Эта чёрная полоска на поверхности воды за мостом, конечно же, не укрылась от взгляда Петропавла. Как и не укрылось, что приближалось это нечто быстрее скорости лодки. Не потребовалось большого труда, чтобы понять почему – оно двигалось в их сторону, а сейчас вспенилось и забурлило по всему фронту, чёрному как смоль.

«Блуждающие водовороты, – вспомнила Ева. – То, что я видела во сне, было похоже на блуждающие водовороты».

Но было что-то ещё. Ощущение какой-то чудовищной неправильности сильнее сдавило грудь девушки. Её сердце будто ухнуло и снова начало биться неровно, вызывая это удушье. Ева быстро двинулась на нос, к Петропавлу, удивляясь, почему гиды по правому борту настолько неспешно выполняют его команду. И хотя нос лодки начал отворачивать, работа вёслами явно замедлялась.

Ева вдруг остановилась как парализованная и, ухватившись за борт, глядела на Петропавла.

«Губы, – поняла она, наконец. – Его губы, когда он отдавал команду “Поворачивай!”. Они двигались медленно, словно он специально, нарочно вытягивал их, растаскивая слово на отдельные долгие звуки».

И полы его плаща на ветру колыхались медленней, чем, например, Евины волосы на том же ветру. Вот почему вёсла…

Ева наклонила голову. Удары её сердца тоже замедлялись. Но гораздо важнее стало то, что она увидела. И от чего всё внутри неё заполнилось сухим опустошающим холодом. Нос лодки поворачивал, и теперь было ясно, что ей не понравилось в вое ветра, – он как будто дул снаружи помещения, где она находилась, дул где-то за стенами дома, где она укрылась, и хотя, разумеется, это было не так, нигде она не укрывалась, всё это теперь не имело значения. Нос лодки уже отвернул почти на 90 градусов от курса, от направления русла канала, и она подняла взгляд вверх. Нет, ей это не показалось, просто всё происходило настолько быстро и настолько катастрофически не совпадало с привычным ходом вещей, с тем, что были готовы увидеть и признать её глаза, что Ева не сразу и поняла, что видела.

Нос лодки поворачивал, и мост над головой поворачивал вместе с ним. Вверху образовались ещё одни уходящие к берегам длинные перекрытия; прежний мост никуда не делся, но этот новый, когда она на него смотрела, выглядел даже чётче. И под ним, в сторону вместе с носом, уходило ещё одно русло канала. Она резко обернулась в другую сторону, и над её головой тут же раскинулся новый луч моста и ещё один канал. Ева закричала – это был просто беспомощный крик отчаяния. Петропавел бросился к ней; старый гид наклонялся и выпрямлялся при движении всё медленней, но Ева всё равно протянула к нему руку. Вой ветра и голос Петропавла зазвучали ещё дальше и оборвались на одной ноте; Ева увидела, как медленно стекают с лопасти весла капли и как они, не достигнув воды, повисли в воздухе. И Петропавел, сделав ещё шаг к ней, застыл. Как замерли и гиды по правому борту, держа вёсла на разных уровнях и больше не меняя позы, а по левому – с оружием на изготовку. И полотнище флага, что развевалось на ветру, застыло. И волны, что лизали борта лодки.

Крик Евы захлебнулся в каком-то непостижимом пространстве, где она оказалась одна, выкинутая от всех живых. Зажмурив глаза, девушка почему-то обернулась вокруг своей оси, ухватив себя руками за плечи. Раскрыла глаза. Она единственная здесь, в лодке, двигалась, всё остальное замерло, словно повиснув в остановившемся миге. Только и её сердце всё больше замедляло свой бег.

Взгляд Евы, словно ставший безумным, автоматически обратился к корме лодки. И тут же над её головой протянулся ещё один луч моста, а под ним уходило вдаль ещё одно русло. Ева завизжала. Потом её зубы клацнули. Она, пошатываясь, подошла к Петропавлу – зрачки старого гида не двигались. Какие-то шальные хрипящие звуки сорвались с губ девушки. Вверху во всех направлениях, на все 360 градусов, повисли лучи моста с лодкой в центре, и наиболее различим оказывался тот, на который она в данный момент смотрела. Так же обстояло дело и с руслами канала: куда ни обернись – направление было единственным.

А потом Ева обнаружила, что вовсе не всё вместе с лодкой застыло. Там, пока ещё вдалеке, по каждому из русел, что расходились радиусами в разные стороны этого круга безумия, продолжала надвигаться бурлящая гибельная чернота. Водовороты… Но и здесь, поближе, у покрытого тиной основания опоры тоже оказалось довольно оживлённо.

Оцепеневшим взглядом Ева смотрела, как каменные фигуры, словно поддерживающие на плечах саму громаду моста, поднимались из воды. Они были такие же чёрные, как смоль, как эта надвигающаяся со всех сторон кипящая жуть. Вот что она видела во сне. Ева не знала, выпала ли она из течения канала или из потока времени, и, собственно говоря, ей было всё равно. Лабиринт пришёл за ней. Ночной кошмар, вырвавшись из сна, наконец настиг её.

* * *

Она всё же пошевелилась. Нарастающее удушье тут же вцепилось в её горло мёртвой хваткой. Чувствуя всё более слабые удары собственного сердца, сама не зная, как и почему, она позвала:

– Фёдор, где ты?

Но удушье чуть отступило. И сердце, встрепенувшись, забилось немного сильнее. Ева подняла голову, глядя на каменные фигуры; она была окружена ими со всех сторон, и те уже полностью показались из воды. Их можно было принять за безукоризненной работы архитектурных атлантов из древних книг, если бы в их мрачной торжественности не присутствовало что-то от погребальных памятников. Руки каменных статуй не были подняты вверх, с развёрнутых вперёд ладоней стекали капли тёмной воды. Ева всмотрелась в их лица. Они были не просто одинаковы. Ощущение какого-то диссонанса, чего-то невыносимо кощунственного, наверное, угадывалось с самого начала, но прежде было надёжно скрыто вуалью парализующего страха. Сейчас она позволила себе рассмотреть их внимательней.

Они были не просто одинаковы, девять надгробных статуй, что возвышались с разных сторон. Каждое из этих чёрных, безупречной работы, точно живых каменных лиц было лицом Фёдора.

– Где ты? – вдруг тоскливо прошептала Ева. Протяжно, с низким томительным стоном выдохнула. Чуть наклонила голову.

«Мой любимый умер? – спокойно подумала она. – Нет, я бы знала. И, возможно, умерла бы в тот же миг». Ева вдруг зловеще усмехнулась: «Или умерла бы прежняя Ева».

Так и не поняв, что это значит, она почувствовала себя ещё чуточку легче. Пошевелилась и снова зловеще рассмеялась: «Я хочу его живого! И если для этого надо пройти через смерть…» – но эта дикая мысль уже отступила.

Она не была неправильной, скорее, неполной. Потому что…

– Они не надгробные, – пробормотала Ева.

Вскинула голову, смотрела на окружающие её фигуры с какой-то незнакомой ей алчностью. Они не надгробные, вовсе нет, это враньё. И надо понять про них что-то ещё, понять срочно.

Ева оглядела русла канала – кипящая волна, за которой надвигалась непроницаемая тьма, приблизилась. Она загнана в ловушку. То, что пришло за ней, наползало со всех сторон. Вот почему Лабиринт! Но эти каменные фигуры – это что-то чудовищно-издевательское? Или?.. Понять надо срочно – чёрная кипящая мерзость совсем уже близко, с той стороны оснований опоры, и от неё удушьем холодеет и готово остановиться сердце.

Срочно, потому что эти каменные фигуры, конечно, тоже часть Лабиринта, но они не являются надгробным памятником тем двоим, что когда-то любили так сильно. Возможно, хотели бы стать надгробием, но пока не являются. Пока ещё нет. Мысли судорожно наскакивали одна на другую, путались в голове. А потом внезапно всё успокоилось, как в детской головоломке, выстроилось в ряд по ранжиру. Ева посмотрела на простёртые к ней каменные руки и снова на лица. Лабиринт словно не смог чего-то утаить. Они не надгробные. Скорее, напротив, в них что-то другое, сигнал, знак…

(лазейка?)

– Лазейка, – хрипло произнесла Ева, переводя взгляд с одного каменного лица на другое. Вздрогнула, осторожно, но больше не затравленно озираясь. И вдруг холодно усмехнулась: похоже, у её ночного кошмара есть уязвимое место? Понимание накатило на неё внезапно и откуда-то со стороны. А потом Евин взгляд застыл:

«Фёдор?! – подумала она, всё больше наполняясь уверенностью. – Ты пытаешься что-то сказать мне? Тем единственным способом, которым сумел?»

 

5

«Нет-нет-нет, я не отвечаю на вопросы! А то он услышит».

– Кто услышит? – прошептал Фёдор. – Кто может прийти?

«Нет-нет».

– Тварь из Лабиринта? – нажима в словах Фёдора было почти не уловить. В этих подземных катакомбах оказалась прекрасная акустика, и вопрос прозвучал достаточно отчётливо. Но напуганный старческий голос больше не отозвался. И в повисшей тишине чувствовалась с трудом сдерживаемая паника. Фёдор прикрыл глаза. Он знал, что сейчас происходит. Там, где мост и где вой ветра забирает последние надежды. Ещё в первый раз, принимая очищающий душ, он видел намерения Лабиринта. Чёрная густая смоль волны, за которой не было ничего, – вообще ничего! – больше не подбиралась к лодке со всех сторон. И её хищные языки уже не лизали борта и палубу и руки застывших гребцов. Они убийственными змеями оплетали Еву, ползли вверх по телу, туда, где удары слабеющего сердца вот-вот стихнут, и заворожённость её глаз была безвозвратной. Чернота жгла её кожу, но Ева больше ничего не чувствовала, потому что…

«Прекрати, – грубо сказал себе Фёдор. – Думать так – это ошибка. Это не поможет. Беспомощные стенания – это не то, что сейчас нужно». Ева звала его, но… «Время ещё есть. Совсем немного, но есть. Откуда я это знаю?» А он и не знал наверняка. Но действовать надо так, как будто время ещё есть. Считая шаги, Фёдор двинулся вперёд. И вдруг практически над ухом старческий голос прошептал: «Зачем ты здесь?»

– Из-за Евы, – не раздумывая, отозвался Фёдор.

«Не-е-ет! – шёпот сорвался на визг. – Не то! Говори правильно. Иначе он придёт».

Фёдор не замедлил шага. Реакция невидимого собеседника его поразила. Но всё же он размышлял. Потом сказал:

– Из-за Аквы. И капитана Льва.

«Нет! Не-е-ет! – теперь к визгу примешивалась какая-то странная высокая нота, даже немного изменившая голос. – Думай, пока не поздно».

«Почему он спрашивает?» – мелькнула мысль. Он безумно напуган, возможно, «безумно» в прямом смысле, и он не отвечает на вопросы, но…

– Из-за Хардова, – вдруг понял Фёдор. – Я здесь из-за Хардова. И монеты-королевы, на которую выменял его жизнь.

«Во-о-т, – в голосе безумного старика послышалось явное облегчение. – Отвечай правильно. Не ошибись. Тогда ему станет не интересно. И он забудет о тебе».

– Кто? – Тут же спросил Фёдор, всё ещё рассчитывая подловить собеседника на болтливости.

Но всё стихло. И тут же пришло ощущение, что он находится в тоннеле один.

Калибану пришлось выложить всё, что ему было известно про Лабиринт и спекуляции пастыря Возлюбленных, и это лишний раз убедило Фёдора, насколько девочка права, но о том, что здесь находится кто-то ещё, хромоногий уродец явно не знал.

Он очень напуган, настолько, что страшится прямого контакта. Но он может быть полезен. То, что Фёдор уловил в его голосе, не спутать ни с чем: этот «кто-то ещё» пользуется определённой свободой, но он тоже находится здесь в заточении.

Кто он? Насколько это важно? Точно, не капитан Лев. Да и не стал бы старый друг прятаться по принципу «не будите спящую собаку». Кто-то из тех, о ком рассказывала Аква? Кто заблудился в Лабиринте и ему удалось здесь выжить?

«А ведь нам всё равно придётся с тобой побеседовать», – холодно подумал Фёдор.

* * *

Перед своим уходом в Лабиринт капитан Лев даже не разбудил маленькую дочь. Наверное, знал, что тогда не сможет уйти. Просто повесил эту вещь над её кроватью, скорее всего, постоял в темноте, глядя на спящую девочку, и ушёл. А потом Аква выросла. И если её сверстники засыпали с любимыми игрушками, то Аква спала с тем единственным, как она считала, что ей осталось от отца, эта вещь даже ночью находилась под подушкой. Но сейчас она была в руках Фёдора. Время пришло.

Аква. Девочка с яростью волчонка в глазах, отважная и безрассудная дочь капитана Льва. Фёдор приготовился делать то, что она ему велела.

«Мы чего только не пробовали с братишкой, чтобы не потерять путь, – рассказывала Аква. – И ставили мелом крестики на стенах, и пытались делать зарубки, и даже использовать клубок с нитью, ну, знаешь, как в старой книжке про Лабиринт. Но зарубки очень быстро зарастали, мел смывало от влаги, а нить почему-то твердела, как несгибаемая проволока. Её невозможно было свернуть обратно, или, наоборот, она очень быстро истлевала. А потом случайно попробовали это. Ну… я стащила у отца, пока он очухивался от ран, переживала. Вот. И сначала я очень испугалась. Только не перепутай. Я в первый раз тоже сразу пошла, где черепа. И заболела. Думали, не выживу».

Фёдор посмотрел, как в клинке отразилось пламя догорающего фонаря. Это был нож Аквы. Тот, с которым она заявилась к Фёдору, когда он впервые её увидел с ножом в зубах. И которым чуть не прирезала в Рождественно насмерть перепуганного Хому. Но прежде этот клинок принадлежал капитану Льву. Его, наверное, можно было принять за укороченную версию капитанского кортика, но, скорее, это был всё же довольно мощный универсальный нож, гораздо более ценный на озёрах и в диких лесах.

Сейчас Фёдор сделал им лёгкий надрез на стене. Возможно, это была гигантская колония каких-то паразитов, которые при вскрытии отдавали лёгким серебристым свечением, но тошнотворное ощущение, что находишься внутри чего-то жуткого и живого, вновь напомнило о себе. Он стоял на развилке. Дальше этого места братишка Аквы не забирался. В тайном зале, так напугавшем её, девочка побывала одна. И сейчас Фёдор понимал, что никто другой там и не смог бы оказаться. Для её старшего братишки и для первого владельца капитанского кортика была уготована совсем другая судьба. Никто из Возлюбленных, даже Светоч Озёрной обители, не догадывался о существовании этого места. Фёдору не составило труда проследить связь между капитаном Львом, его кортиком, его дочерью и тем, что произошло с Седьмым капитаном и Глебом по прозвищу Бык. Удивительным образом, но в Книге брата Фёкла было даже это.

Как только он сделал надрез, в коридоре, который уходил влево, появился ещё один тусклый огонёк. Потом ещё. И ещё. И совсем уж вдалеке еле различимым серебристым сиянием показался следующий. Четыре огонька, светящиеся метки, светлячки во тьме. Прямо уходил тоннель, и в его зловещей густой черноте полоснуло двумя серебристыми точками. Там были черепа, туда, перепутав, в первый раз пошла Аква. Черепа поддерживали бледные руки, выплывающие из тьмы, но больше ничего видно не было, лишь контуры каких-то фигур угадывались во мраке. «Две смерти»… Аква тогда заболела, её мучил жар и кошмарные видения.

«Но в одном из снов, – рассказывала девочка, – я увидела двоих, которые сделали Лабиринт. И видела своего отца – он лежал в огромном корабле с закрытыми глазами. Но я знала, что он не умер. Мне стало очень страшно, но сон оказался вещим».

Фёдор повернул голову: в правом тоннеле он обнаружил какие-то красные всполохи. Он знал, куда ему идти: Аква, Ариадна наоборот, нашла для него свой клубок нити.

«Только не перепутай, – повторяла она ему на прощание, словно вдалбливала в голову, словно боялась, что он забудет. – Таких развилок будет три, но этого достаточно, чтобы заблудиться и больше никогда не выйти. Сначала иди туда, где каменные собаки, потом – где черепа, и на третьей развилке – в левый тоннель, где огонь. Огонь не обожжёт, не бойся, он только с виду такой зловещий».

Фёдор свернул в тот тоннель, где было четыре метки. Он подумал, что, наверное, идёт путём капитана Льва. И первой будет зала, которую стерегут каменные псы. Четыре скульптурных изваяния. Грозные, девочка очень боялась, что они оживут, и в какой-то миг ей даже показалось, что глаза у псов двигались и следили за ней.

«Когда закончатся катакомбы, там, под землёй, начинается красота, – говорила Аква. – Скульптуры всякие… Очень страшно, но красиво».

«А что там было, в конце? – спросил тогда Фёдор. – И что ты увидела в тайной зале?»

«Не знаю, – слабо откликнулась девочка. Передёрнула плечами. Видимо, от давнего воспоминания ей до сих пор было не по себе. – Призраков. Там были… он и она. Они подняли головы и посмотрели на меня. Я очень испугалась и убежала. Мне показалось, что они были как будто связаны друг с другом, что между ними была какая-то нить. Но когда я думала об этом, мне становилось так печально. Позже я вспомнила, что мельком видела там ещё что-то. Непонятное. Но вспомнила, когда это появилось в Храме. Голова быка и ростра Седьмого капитана – это тоже было там, понимаешь? Я рассказала об этом отцу, но он как-то странно посмотрел на меня и велел никому об этом не говорить».

Фёдор свернул в тоннель и, проходя мимо псов, не мог избавиться от ощущения, что их живые глаза следили за ним. Следили и ждали, когда он совершит ошибку. Но Фёдор свернул туда, где были контуры фигур во тьме и где капюшоны укрывали лишь зияющую пустоту, потому что черепа держали бледные руки. Он уже понял, что черепов окажется два. А дальше, в правом тоннеле будет огонь. Всполохи, три зловещие багряные полосы.

Четыре пса, Две смерти и Три вечерних зари. Древние книги никогда не врут, и Фёдор с трудом сдержал шальной смешок. Невзирая на все спекуляции Возлюбленных и даже абсурдным, извращённым способом понимаемое Благо и особое усердие Светоча Озёрной обители, древние книги не лгут. Глеб по прозвищу Бык оставил в своей Книге тайный код. Но и то, что лежало на поверхности, также было верно. Даже путь по Лабиринту указали их священные числа. А потом пришла гораздо более смутная мысль: «А кому они должны были указать путь по Лабиринту? Для чего?»

Но у Фёдора не было сейчас времени размышлять над этим. Чёрные хищные змеи ползли по Еве, всё больше оплетая в мглистый кокон мрака… Только и эту мысль пришлось отогнать. Контролируй то, что можешь, сказал он как-то совсем тогда юному Хардову, делай то, что должно, до последнего вдоха, даже если мир вокруг рушится. Делай то, что должно, и, может быть, тебе удастся обмануть свою собственную смерть. Ты не сгинешь. Даже если погибнешь с оружием в руках, ты не сгинешь, а там посмотрим…

Фёдор всё-таки не стал сдерживаться, и шальной смешок сорвался с его губ. И оказавшись перед тайной залой, он почти не удивился, обнаружив маленькую дверцу. Совсем не отличимую от двери в крохотную комнатку, практически чуланчик, где Ева учила его танцевать.

«Теперь это моя история, и я всё ещё делаю, что должно, – успел подумать Фёдор. – Наша с Евой. Вот только Глеб по прозвищу Бык почему-то забыл упомянуть, что никаких рассечённых вдоль и поперёк, никаких Разделённых чудовищ в Пустых землях не существует».

А потом он открыл дверь.

 

6

Конечно, никакие хищные змеи пока не оплетали Еву в кокон мрака, нарисованный воображением Фёдора. Но её время очень быстро заканчивалось. Дыхание снова перехватило, во рту стыл кисловато-металлический привкус. Тьма находилась совсем рядом, кипящая волна только что вошла под мост.

«Соображай, – сказала себе Ева, пытаясь проглотить сухой ком в горле, и не смогла. – Соображай, время на исходе!»

Каменные фигуры протягивали к ней тяжёлые чёрные руки так, – и в этом тоже, наверное, была зловещая шутка, – что можно было различить линии, рисунки на ладони. И у каждой было лицо Фёдора. Каждой хотелось отчаянно поверить, протянуть в ответ руку в поисках защиты, поверить, что за этим лицом не скрывается монстр.

«Соображай!»

А потом Ева увидела, как медленно и неукоснительно тьма подкрадывается к каменным фигурам. Она лихорадочно огляделась – под каждым из мостов кипящая волна находилась уже в нескольких метрах от изваяний; кольцо сжималось.

«Они здесь для чего-то, эти каменные фигуры, – на лбу Евы появились хмурые складки, но лихорадочный блеск так и не покинул её глаз. – Я что-то должна успеть. Если тьма заберёт их, всё пропало».

Она дёрнула головой; с той же, прежде не знакомой, алчностью стала вглядываться в каменные лица, даже не догадываясь, что алчность теперь уступила место просьбе, почти мольбе.

«Соображай».

К дальней от неё фигуре, той, что была у носа лодки, тьма подобралась вплотную. Сейчас вариантов станет меньше, её время закончилось. Ева снова посмотрела на каменные руки. И почувствовала, как нечто тяжёлое встало у неё в груди, – она задыхалась! Господи, она просто задыхалась…

Паника. Это только паника. Так не поймать ускользающее время, соображай.

Теперь дёрнулся уголок рта, и алчность вернулась в застывший взгляд девушки. «О чём я только что подумала: сейчас вариантов станет меньше? Вариантов?! Я должна выбрать?»

Эта мысль ещё даже полностью не оформилась, но Ева уже знала, что она верна. Выбрать? Она должна выбрать одного из девяти, того, вероятно, единственного, кто не окажется монстром.

Сглотнуть, наконец, удалось. Потому что… Всего одно отличие было. Руки. Как решиться выбрать? Но та, дальняя фигура у носа лодки, которую уже забирала тьма… Ева вдруг закрыла глаза – это всё, что ей теперь оставалось. На миг провалиться в тишину, где была нежность. Но вспомнила она не колокольню, которую теперь и не забывала; нет – она вспомнила крохотную комнатку, тихий прозрачный свет вечера, где не бывает катастроф, где ещё лишь обещание любви, и ещё нет никакой боли, самое начало, комнатку-чуланчик, где она учила Фёдора танцевать.

Ева поняла, какой ей предстоит сделать выбор. И, ещё не раскрыв глаз, она позвала:

– Фёдор, услышь моё сердце.

Тут же в груди слева что-то шевельнулось и сжалось. Тело Евы качнулось, как будто устремляясь за мысленным зовом. Она открыла глаза. Все девять каменных фигур, насмешкой надгробных памятников, распростёрли к ней руки в призывном жесте. Но отличие было. Та, самая дальняя, у носа лодки, которую уже пожирала тьма. Руки были сложены по-другому. На немеющих ногах Ева вышла к носу лодки. Отличие было в том, что этот жест означал приглашение к танцу.

(лазейка?)

Ева сделала выбор. И в тот миг, когда её палец коснулся руки каменной фигуры, она смотрела ей в лицо, будто пыталась разглядеть в нём что-то, проникнуть за каменную твердь, где она услышит зов другого сердца в ответ. Ева обмякла; она готова была сделать следующий шаг и словно доверчиво и требовательно ступить в какую-то неведомую ей воду. И тогда это, шевельнувшееся в груди, сжалось ещё сильнее, отозвалось сладостно, но и причиняя немыслимую боль. Ева крепче ухватилась за протянутую ей каменную руку, но свою свободную прижала к груди. Стон, глубокий и полный, сорвался с её губ. Какое-то свечение пробивалось из под прижатых к груди пальцев. Тоненькая беззащитная ниточка; она появилась и светящимся ласковым серебром протянулась к каменной фигуре. В то место, где могло бы быть сердце. И теперь боль в Евиной груди сделалась непереносимой, она застонала, тоскливо и громко. Тьма пожирала каменную фигуру, лицо и рука, когда-то приглашавшая к танцу, таяли в ней.

«Я пропала», – подумала Ева, делая шаг вперёд. Во тьму, куда уходила серебряная нить.