1
Апбб-жжж-ззз…
Тихо накатывает со всех сторон то плотной стеной, то трепещет, как бархат.
Ззз-лллл-лы-оо-oooзз-апп…
Поцелуй… один… мы не дотанцевали…
Аппзззы…
«Ева, на тебе платье Незнакомки… и там, в звоннице…»
Ззз-аппббблл…
Шшрркгарх… зз…
«Всё теперь связано».
Мерцающая дорога, видел…
Только это было давно.
2
«Только это было давно», – подумал Фёдор и тут же понял, что не может точно сказать, насколько далеко отстоит это «давно», как много прошло времени: сутки, трое, может быть, неделя или несколько часов.
«Вспоминай, ты должен… А главное, что ты видел?»
Сонливость покрывалом озноба опять ложилась на плечи. Не спать! Оса затаилась, жёлтое тельце, прорезанное чёрными прожилками, ползёт и стала вдруг огромной, с человеческую ладонь, ещё больше… Нет, он убил последнюю осу, он убил их всех и выбросил трупики за борт лодки. Некоторое время назад. Когда? Как было бы хорошо отдаться этому ознобу и уйти в уют сна. Но тогда – конец, яд уже вовсю растекается по телу и…
– Ты просто не проснёшься, – прошептал Фёдор, с трудом шевеля тяжёлыми обезвоженными губами.
(вспоминай!)
Как нелепо, какие-то осы. Целое гнездо ос.
– Ева, – слабая болезненная улыбка на распухших губах.
Нельзя спать. Этот сладкий сон может стать билетиком в один конец. Просто терпеть, держаться, и организм справится. Наверное, справится. Или…
Аппбзллы…
Эти звуки в мареве сна, в который, сам не замечая, он всё чаще проваливается… Никаких «или»! Хоть спички в глаза вставляй, но не смей спать. Да только предательски или потому, что на самом деле это было единственным спасением, взгляд снова притянула к себе зеленоватая бутыль. Был выход: вода из-под Зубного моста. Радикальный выход, потому что если осы оказались мутантами, то, прими он лекарство, озноб и лихорадка покажутся лишь детскими шалостями. Кожаный мешочек рядом, туго набит – смесь целебных трав, определённых спор и грибов. Это он вспомнил. Когда-то сам провёл классификацию и учил готовить лекарство. Сейчас кто-то – Тихон? – позаботился о нём: целебная вода, лекарственная смесь. Это вспомнил. Но даже если он выдержит и не сойдёт с ума, приняв спасительный раствор, то провалится в забытьё, которое сменится глубоким сном. В итоге оздоравливающим, конечно, только проспит он много часов кряду. И тогда уж точно некому будет держать под контролем берег, – а они там, таятся, ждут и следуют за лодкой, – берег и такие близкие теперь заградительные ворота.
(Вспоминай. Что ты видел?!)
Но, похоже, у него не остаётся другого выхода. Надо попытаться немного отгрести назад, подальше от берега и от ворот, на середину озера, где фарватер, и бросить плавучий якорь. Яд этих тварей вот-вот доконает его, и он, в любом случае, уснёт. А так у него появится шанс. Горькое лекарство,
(«Оно сделает меня беззащитным»)
заботливо оставленное Тихоном. Настоящее лекарство всегда горькое, уж неизвестно, почему так вышло в этой жизни. Однако у него будет неплохой шанс: дикие с Пустых земель – или кто там швырнул осиное гнездо?! – остерегаются воды, а на всём фарватере присутствия чужих лодок вроде бы не обнаружилось. Правда, никто не знает, что случится, когда он уснёт. Но тут уж ничего не поделаешь, тут, как говорили в родной Дубне, уж не до жиру.
(«В родной Дубне?! Господи, а ну, прекрати немедленно, о чём ты думаешь…»)
(«Вспоминай. Ведь ты видел что-то очень необычное»)
Сейчас, сейчас он попытается отгрести насколько хватит сил… Сейчас. Взгляд опять остановился на бутыли. По ней ползла оса…
Нет! Не позволяй больному сознанию играть с тобой.
Это, конечно, не лучший вариант – провалиться в долгое забытьё посреди Икшинского водохранилища, в двух шагах от Тёмных шлюзов, но другого ему не оставлено. Фёдор обернулся – перед глазами всё затуманено…
«Древние строители мастерски использовали для русла канала естественные водоёмы, расширив их и назвав «морями». Откуда это? Фёдор тряхнул головой. «Критическая теология», что преподавали в Дубнинской гимназии? Этот мальчик в нём, незатейливый паренёк из Дубны, оказался крепок и вовсе не собирается уходить насовсем. И может, это хорошо. Может быть, это самое главное. Но было кое-что, о чём не знали авторы школьного учебника. Фёдор смотрел на башенки заградительных ворот, разделявших водохранилище, на уходящий вдаль водный проход между ними, и вдруг откуда-то всплыла неясная мысль о грозных сторожевых башнях, поставленных стеречь древнюю границу между…
«Между чем и чем?»
(там, за воротами, лежит нечто иное)
Яд. Это всё яд играет с ним. Перед его глазами просто техническое сооружение, созданное, в том числе, для аварийного разделения различных участков водохранилищ, и таких на канале несколько. Фёдор крепко зажмурился. Веки были горячими и, подобно губам, становились всё более тяжёлыми. Снова открыл глаза: «Вспоминай! И главное, что ты там увидел?»
Тревожная мысль несколько проясняла сознание. «Что-то намного более важное, чем фантазии про древние границы…»
Фёдор покачнулся. Двинулся на корму, совершая осторожные шаги. Добрался до уключин рядом с румпелем, где находилось самое узкое место кокпита. Там, упершись ногами в основание сиденья рулевого, можно было грести в одиночку. Ему оставили два облегчённых весла, но это так, смех да и только, скорее, для манёвра. Надеяться долго управляться в одиночку на вёсельном ходу с такой лодкой… Он уставился на вёсла, – смех да и только, – и неожиданно для себя прыснул. Другое дело парус, но на фарватере, в отличие от берегов, где гулял лёгкий ветерок, лежал абсолютный штиль.
– Чем богаты, тем и рады, – глубокомысленно изрёк Фёдор. Помолчал. И хоть уловил нотку деловитого идиотизма в собственном голосе, всё же сумел подавить повторный приступ истерической усмешки. Похоже, яд уже взялся за него, и следует поспешить. Фёдор опустил вёсла в воду и тут же, чуть сощурив воспалённые глаза, посмотрел вдаль,
(флюгер)
между двумя заградительными башенками.
«Там будет ветер, за воротами. Там всегда дует постоянный, вовсе не рваный, даже по берегам, стабильный ветер с Пустых земель». Да, это он вспомнил. Только этого недостаточно. Водный путь, русло канала, как медленная мерцающая река посреди неподвижных озёр. И вот здесь что-то очень важное:
«Что же ты видел? Что именно?!»
3
Сразу за Икшей канал резко отворачивал на юго-восток, делая длинный зигзаг через цепь водохранилищ, по дну которых было проложено его русло, а Дмитровский тракт здесь уходил вправо, пересекая водораздел почти по прямой. Где-то там, далеко впереди, уже совсем рядом с Москвой канал и тракт, бегущие от самой Дубны параллельно друг дружке, встретятся снова. Правда, ненадолго. Всего лишь на длину широкопролётного моста через рукотворное Клязьминское море. Фёдор бросил взгляд на тракт, над которым стелилась пока ещё слабая неприветливая дымка, и постарался не думать о мосте, хотя именно туда сейчас лежал его путь. Не думать об обрушенных в воду конструкциях, о стонущих перекрытиях и колючем тёмном ветре, в чьём завывании чудились голоса похуже, чем голоса стаи волков. Ну, если только в том смысле, что лодка Петропавла,
(Ева)
скорее всего, уже миновала это место. Вряд ли Петропавел сочтёт нужным останавливаться и ждать. Он знает своё дело. И знает, что там, у исполненного зловещей славы посёлка «Водники», где начинался мост, и в особенности на противоположном берегу («Буревестник, – подумал Фёдор. – Так когда-то называлось это место»), в дремучих старых лесах, где сами деревья будто злобно следят за вами, было что-то, возможно, даже более плохое, чем на Тёмных шлюзах. Фёдор всё ещё смотрел на тракт.
– И несколько дальше по каналу… – пробормотал он. – За мостом…
Сразу за мостом открывалась широкая заводь, Хлебниковский затон, где на последнем приколе спали вечным сном корабли, давно покрытые ржавчиной и частично затонувшие. И вот среди этих судов, и маскируясь под них… Он подёргал щекой – об этом тоже сейчас не стоит думать. Очевидно лишь, что Петропавел не станет там задерживаться.
Это Фёдор вспомнил.
Но оставалось ещё Пироговское братство. Точнее, та часть Свободных капитанов, что откололась от братства, всё глубже погружающегося в религиозную истерию, нагнетаемую монахами. Вроде бы они перебрались на Химкинское водохранилище или вернулись в Пирогово, об этом Фёдор не знал наверняка. Но, возможно, Петропавел решит сделать передышку и воспользуется гостеприимством капитанов. И тогда появлялась слабая надежда, что Фёдор успеет нагнать их. Успеет увидеть Еву прежде, чем вновь окажется на мосту.
Он улыбнулся, вздохнул и опять посмотрел на Дмитровский тракт. Как быстро всё менялось – дымка уже заволокла подъём, по которому взбиралось заброшенное шоссе, и чахлые деревца по обочинам утонули в ней. Дальше высоких деревьев не будет, лес редел, Пустые земли находились совсем близко. Но в районе тракта их пояс был крайне узким, и ещё до Клязьмы, до Водников леса начинались снова. И вновь начинался туман.
«Ты ведь как-то побывал там, – этот голос, наверное, больше не принадлежал бате, наверное, он сам говорит с собой, но почему тогда в тоне сквозит еле уловимая издевательская насмешка? – В месте, где закончатся иллюзии? И был в заводи среди спящих кораблей. И там видел кое-что. Видел, как это, маскирующееся под корабли где-то в наибольшем их сгущении, стало оживать… Вы тогда справились, и нападение настигло вас уже на мосту. И вот там,
(Лия)
(Хардов)
(всё теперь связано, молодой гид)
когда всё, казалось, осталось уже позади…»
– Там была смерть, – прошептал Фёдор.
«Ага. Но как потом, позже, выяснилось, не твоя. Там ждали две смерти, но одна опять осталась без поживы».
Фёдор смотрел на Дмитровский тракт. Это был короткий путь. Нехоженый, запечатанный, древнее шоссе, теперь закрытое для живых, и решись он на него… Застывший взгляд Фёдора потемнел, каким-то холодком повеяло по лицу. Мрачные тени уже полностью заполонили тракт. И где-то там, в самой глубине этой тьмы, или в самой глубине Пустых земель, словно нечто догадалось о его раздумьях и теперь ждало. Затаившись и вовсе не выдавая своего вожделения, лишь тихий зов становится всё более алчным.
Фёдор провел рукою по лбу, и тень отступила. Будто наваждение прошло. Вокруг был солнечный день, и старое шоссе, над которым привычно стелился туман. Фёдор бросил ещё один взгляд на тракт: когда-нибудь ему предстоит пройти по этой дороге. Но не сейчас. Лодка ждала. И он выбрал круговой путь по воде.
4
Едва лодка вошла в Икшинское водохранилище, ветер на фарватере стал стихать, и движение замедлилось. Потом парус заполоскало, и он обвис окончательно. Впереди, где ветер разгуливался вовсю над поверхностью рукотворных морей, особенно на Клязьме, могли ждать почти метровые волны. Но здесь приходилось довольствоваться тем, что есть. До заградительных ворот, пересекавших водохранилище, оставалось не менее трёх километров. Фёдор чуть повернул к берегу, парус начал оживать; от берега – и ветер терялся. Ничего другого не оставалось: дуло лишь по берегам, хотя и не хотелось туда приближаться, пришлось рулить к берегу. Эти «три километра» несколько удлинялись; судя по всему, придётся двигаться галсами, подлавливая ветер, а затем, постепенно отруливая, он вновь найдёт фарватер и пройдёт сквозь ворота, охраняющие Икшинское море. Приближающаяся полоска суши выглядела всё неприветливей. И хоть никаких признаков угрозы он не обнаружил, что-то было не так. Какая-то неправильная тишина?
«Запомните, мальцы: порой главной угрозой как раз таки и является отсутствие её явных признаков. Запомните, и возможно, когда-нибудь это спасёт вам жизнь». Кто это говорил? Фёдор усмехнулся: он сам. Это его слова. И сейчас он их вспомнил. Что ж, уже неплохо.
Фёдор рулил к берегу. Тихо, лишь слабый плеск и лёгкий ветерок играет листвой. Однако… Он больше не мог игнорировать это неявное, еле уловимое, но неприятное чувство, что за ним наблюдают. Мутноватые сигналы всё нарастали. Ощущение чужого пристального и, скорее всего, недоброжелательного взгляда, таящегося в этой листве на берегу. Он здесь не один? Дикие? Неожиданно поймал себя на том, что глаза опять проводят инвентаризацию оставленного ему. Прежде всего, оружия. Два ствола. «Калашников», в отличном состоянии – если бы Фёдор не знал, какая это ценность на канале, можно было бы предположить, что автомат хранился себе где-то в ружейной комнате и ещё ни разу не был в деле. И надёжный пистолет «ТТ». Ещё до того, как отправиться в путь, Фёдор проверил, не сбиты ли прицелы, разобрал и собрал оружие, протёр его промасленной тряпкой. Понял, что эта процедура оказалась сродни медитации, возвращала рукам силу и проясняла голову. Особенно после встречи с Хароном. Также ему оставили масляный фонарь, защищённый прочным стаканом, пару мощных факелов, горелку, армейский штык-нож, немного провианта – сухпай, – и немного воды. На канале было достаточно мест, где можно было пить забортную воду, и сейчас он о них вспомнил. Интересно, но Тихон не оставил ему карты и каких-либо письменных рекомендаций. Фёдор подумал, что, наверное, знает почему. Собственно говоря, ему хватило бы только оружия – воду, пищу и огонь он смог бы добыть себе сам.
5
Камни полетели с берега, когда он уже ничего не мог сделать. Лишь резко отвернул к открытой воде, но было уже поздно.
Первый камень угодил в мачту, до заградительных ворот оставалось метров восемьсот. Фёдор поднял «калашников», имитируя подготовку к стрельбе. В ответ с берега посыпался град камней. Расстояние до лодки было приличным. Вряд ли дикие додумались пользоваться пращами, и сила, с которой летели камни, ужасала. Прямое попадание в голову могло стать роковым. «Не хотел бы я с ними встретиться на берегу, – успел подумать Фёдор. – Они в состоянии разорвать голыми руками».
Фёдор быстро закрепил румпель и бросился на дно лодки. Хоть они и обладали нечеловеческой силой, к счастью, меткостью не отличались. Ещё немного, и он вышел бы из поля обстрела. Но движение лодки начало замедляться. А потом прилетело это. Фёдор не сразу понял, чем оно оказалось. Осиное гнездо, словно трухлявый гриб, развалилось на части, ударившись о борт. Ещё один камень угодил в мачту. Первые взбудораженные осы пока ещё копошились вокруг своей оси, ползали, сбитые с толку. Вот как они выманивают своих жертв. А может, и приканчивают. Фёдор понял, что счёт идёт на секунды. Рука осторожно, чтобы не сердить насекомых («Крупные, – мелькнуло в голове, – слишком крупные»), потянулась к промасленным тряпкам, которыми он недавно протирал оружие. А потом пальцы нащупали мешочек с лекарственными травами, аккуратно вскрыли его. Споры сатанинских грибов с гиблых болот и с Сорочанских курганов, требуется совсем немного. Если бросить щепотку в костёр, когда ночь заставала в лесу, то вокруг на десятки метров не будет ни одного насекомого. Вместе с дымом – это их отрубит. Сам не замечая, как и почему, Фёдор прошептал:
– Ветошь… Давай. Быстрее…
Умудрился зажечь одну тряпку, тут же от неё подпалил следующую. Ничего не оставалось, как обмотать её вокруг руки. Смотрел, будто в замедленной съёмке, насколько нехотя занимается огонёк. Больше, надо больше и быстрее. Сунул в огонь свободные концы, вроде бы дело пошло, но надо быстрее, надо больше дыма…
И тогда осы напали. Целое облако. Первый укус был нанесён в изгиб локтя, и рука дёрнулась так, будто к ней приложили раскалённый металл.
«О, дьявол… Невероятно сильный яд».
Но больше ему не оставалось времени на раздумья. Лицо, шею и все открытые части его тела словно покрыла огненная лава. Осы жалили, и мгновенно весь мир вокруг стал невыносимой атакующей болью. Инстинктивно захотел было прыгнуть в воду, но в случае попадания камня он отключится, пусть и на несколько секунд, и тогда всё – конец. Фёдор чуть притушил тряпки, сразу же повалил густой дым, и кинулся в носовую каюту. Укрыться там. Едкий дым тут же стал заполнять пространство. Ещё несколько укусов он, наверное, даже не почувствовал. Лопающиеся споры грибов наполнили дым характерным тяжёлым маслянистым запахом. Осы, что были на нём, сделались вялыми, потом начали отваливаться, сонно падали на дно лодки. Камни уже не долетали, плюхались в воду, лодку сносило к фарватеру и к заградительным воротам.
«Господи, ведь это просто осы, – подумал Фёдор. – Какая нестерпимая боль…»
Всё тело горело. Места укусов с зияющей точкой по центру покраснели очень быстро. Просто осы, как нелепо… Но Фёдор не мог себе позволить сидеть здесь. Надо было избавиться от ос. Он приоткрыл дверцу и бросил дымящиеся тряпки. Глаза резало, и они начали слезиться. Собрать, быстро собрать всех ос, пока они сонные. Он так и поступил. Затем снова открыл дверцу, выглянул. Камнепад прекратился, но дикие так и не показали себя. Ладно, сейчас не до них, на таком расстоянии они больше не опасны. Тлеющая ветошь грозила новым возгоранием. Фёдор осторожно выбрался на палубу. Осы перестали быть агрессивными, но неизвестно, надолго ли. И первым делом он вышвырнул за борт развалившееся гнездо. Затем с какой-то детской мстительностью принялся давить ос. Понял, что ни к чему это, собрал каждое насекомое, каждую ужалившую его тварь, и бросил туда же. Скорее всего, основную часть ос отпугнул дым. Лодку всё ещё сносило к заградительным воротам, но вот-вот она встанет.
Фёдор вдруг схватил автомат и, не особо прицеливаясь, дал очередь по ближайшей зелёнке на берегу. Выстрелы не только разорвали эту тишину и не только вспугнули птиц. Дикие, или кто там, молниеносно шарахнулись в сторону леса, так и не показавшись, словно передвигались на четвереньках. Но Фёдор увидел не только быстрое движение в листве, он почти физически ощутил их страх, животный панический ужас.
Он опустил ствол, поставил оружие на предохранитель. Затем развернулся и посмотрел в сторону заградительных ворот, куда всё медленнее несло лодку.
И тогда он это увидел.
6
Этого не могло быть. Возможно, причиною был едкий дым, воздействие грибных спор, слезящиеся глаза или яд ос, который начал действовать очень быстро. Но… Русло канала, мерцающая река медленно катила свои воды, уходила сквозь заградительные ворота вдаль и там… А там она раздваивалась. Такого не могло быть – канал через цепь водохранилищ нёс свои воды в сторону Москвы. Направление было единственным.
Но он это видел.
(Нет! Ты видел намного больше.)
* * *
«Вспоминай! Ведь ты видел что-то ещё. Намного более важное и…»
– Невозможное, – хрипло произнёс Фёдор.
Он уже приготовил себе лекарственный раствор. Заткнул плотной пробкой бутыль, стараясь не расплескать ценную воду, поставил её на место. От озноба его начало трясти, а локоть, куда был нанесён первый укус, не просто распух, под изгибом словно висела сумка, наполненная жидкостью. Яд этих тварей оказался сильнейшим аллергеном. Ему не хотелось думать, что творится с лицом, огромные тяжёлые и будто пустотные губы красноречиво говорили обо всём.
«Русло распалось на две еле заметные мерцающие реки. Но видел ты не только это».
(флюгер)
(сигнальный дым показывал направление ветра)
Фёдор поднёс ко рту лекарство. Ещё раз слабо огляделся по сторонам – интересно, через сколько он уснёт? Но медлить больше нельзя. Лодка неподвижно стояла на фарватере на безопасном расстоянии от берега и от ворот. И больше он никак позаботиться о себе сегодня не мог.
Фёдор залпом выпил смесь. Она оказалась неприятно землистой консистенции и очень горькой. Пришлось крепко сжать челюсти, чтобы его не стошнило.
Там, за воротами, начинался ветер. Это так. Именно это он и видел.
(Сигнальный дым на бакене. Флюгер.)
Не только как русло канала по непонятной причине распалось и уходило вдаль двумя потоками. Но и несколько ближе, где всегда, отмечая фарватер, покачивается на воде бакен. Тонкая тёмная струйка, склонённая к бакену, означала две вещи: что ветер достаточно свеж и что кто-то из пироговских недавно побывал здесь. И вот в тот короткий момент, пока лодка ещё двигалась, он успел увидеть в проходе между воротами второе русло. И второй бакен, которого там никогда не было.
Что ж, за время его долгого отсутствия многое могло поменяться.
– Кроме законов природы, – с трудом шевеля губами, сказал себе Фёдор.
Расстояние между двумя бакенами было совсем невелико, а ветер очень свеж – сигнальная полоска дыма поднималась над водой под острым углом. А вот струйка дыма над вторым бакеном тоже показывала направление ветра, очень свежего, только… была развёрнута в противоположную сторону.
Вот что именно он успел увидеть. И это было неправильно: два бакена покачивались на волне и выглядели при этом абсолютно одинаково, только… зеркально, словно один являлся отражением другого.
Озноб ещё раз затухающей волной прошёлся по всему телу. Фёдор неожиданно зевнул – лекарство начинало действовать.
Картина русла канала, расходящегося вдаль двумя мерцающими реками, была невероятно красивой, но странной, ненормальной. И всё же не исключала попыток рационального объяснения: необычность освещения или сильные потоки воздуха, появление нового подводного течения, на худой конец, что угодно, только… Это не просто неправильно. Полоски сигнальных дымов над бакенами зеркально, с пугающей симметрией склонённые друг к другу, были невозможны.
Фёдор начал проваливаться в сон. И эта неприятная мысль, словно нащупав щёлочку болезни, вновь прокралась в сознание: «Там, за воротами лежит что-то иное. Как кошмар у границ твоего сна. Древних границ, о которых лучше не знать. Что-то невозможное и совсем иное».
7
Ева тоже думала о заградительных воротах. Только лодка Петропавла прошла уже вторые из них по водоразделу, строители же канала дали им порядковый номер 114. Эти ворота разделяли два водохранилища: оставшееся за спиной Пяловское и то, что впереди, Клязьминское. Однако едва выйдя на широкую воду Клязьмы, Петропавел вынужден был свернуть в смежное с ним Пироговское море, потому что прямо по курсу обнаружился блуждающий водоворот.
Ева облюбовала себе место на носу, ей нравилось ощущение, когда лодка взлетала на волну, а потом падала вниз, и оказалось, что её совсем не укачивает. Петропавел накинул ей на плечи мягкий тёплый плед, и Ева с благодарностью посмотрела на него. У старика были очень живые и очень весёлые глаза и интонации голоса прямо как у Тихона, так что Ева сразу почувствовала к нему расположение.
(Не сразу. Только после того, как прилетел Мунир. А до этого…)
Он даже обращался к ней «милая», и в этом не было ничего наигранного, старик вовсе не собирался никого копировать.
Ещё до подхода ко вторым заградительным воротам, на отрезке канала между водохранилищами, путь им преградила плоскодонка, и человек в жёлтой повязке на голове потребовал уплатить ясак.
– Гиды не платят ясак, – ответствовал Петропавел. Он попросил Еву уступить ему место на носу и теперь сидел, свесив ноги за борт, и безмятежно грыз яблоко.
– Вы на территории Пироговского речного братства. – Человек в плоскодонке заговорил с нажимом.
– Мне это известно, – улыбнулся Петропавел. – Но нам не нужны услуги лоцмана.
Человек нахмурился, и нечто тёмное и странное мелькнуло в его глазах, словно он прислушивался к чему-то. Да только не к чему ему было прислушиваться, на плоскодонке он стоял один, в руках видавший виды дробовик.
– Вы на прицеле, – с угрозой заявил он и указал на берег. – Вон там. И там. – Он кивнул на противоположный берег.
– Это мне тоже известно, – со спокойной улыбкой возразил Петропавел. Как ни в чём не бывало, откусил яблоко, пожевал, проглотил. – Поэтому выбирай два моих ответа: у меня полная лодка вооружённых гидов. Мы постараемся, чтобы боли вы не почувствовали, но ещё до заката вы станете кормом для рыб. – Он с сожалением посмотрел на оставшийся в руках огрызок и бросил его в воду. И тут же доброжелательно добавил. – Второй ответ: нам не нужны услуги лоцмана. Но и неприятности нам не нужны. Мы идём с миром.
Человек в плоскодонке поморщился, только тень уже покинула его взгляд:
– Гиды… нам тоже не нужны неприятности. Вы ведь проходили здесь недавно?
– Совершенно верно, – миролюбиво заметил Петропавел. – А теперь возвращаемся.
– Скажи, а что с той, что живёт в Строгинской пойме? – Человек вдруг заговорил быстро, перейдя на гораздо более доверительный тон. – Слышал, её тень видели на Химкинском море.
– Я не хотел бы сейчас об этом говорить. – Улыбка тут же покинула лицо Петропавла. – Закат близок.
Человек в плоскодонке угрюмо передёрнул плечами, в его глазах заплясал тревожный огонёк.
– Не из суеверия, – пояснил Петропавел. – Просто к закату у них обостряется восприимчивость. Не стоит притягивать лихо. Нам только что пришлось отогнать её сестру в Пестово.
У того, как при тике, дёрнулась правая половинка лица, он невесело усмехнулся:
– Эта наша, домашняя, так сказать…
Петропавел кивнул со вздохом, но теперь его взгляд выражал скорее любопытство:
– Ну что, дадите пройти?
Человек в плоскодонке повесил дробовик на плечо:
– Дело ваше. Но дозоры сообщили, что со стороны Химкинского моря сюда движется блуждающий водоворот. И не один. Совсем скоро будет здесь. Прости, но при всём уважении, рыб кормить будешь ты.
– Так с этого и надо было начинать, – серьёзно сказал Петропавел. – Мы умеем быть благодарными.
– Ну как? – довольно хмыкнул тот. – Теперь тебе нужен лоцман?!
Петропавел лишь молча улыбнулся в ответ. Человек в плоскодонке уже сел за вёсла:
– Следуйте за мной. Сразу по выходу в Клязьму свернём в Пирогово. Там найдём, где вам переждать. Безопасный ночлег гарантирую.
– А твоя жёлтая повязка? – вдруг спросил Петропавел. Его команда тоже рассаживалась по местам, гиды превращались в гребцов.
Человек в плоскодонке какое-то время грёб молча. Затем снова поморщился:
– Тебе ведь известно, что это значит?! Ни с кем не заговаривайте, лодки не покидаем. Наши дела тебя не касаются, но законы гостеприимства не нарушим. Скоро всё изменится, войдёт в привычное русло. А пока найдём всем место стоянки в Пирогове, туда не заходят водовороты. – И он впервые разулыбался и мечтательно добавил: – Благословенное Пирогово – туда не заходит никакая напасть.
Петропавел кивнул, но, отворачиваясь, с сомнением чуть слышно произнёс:
– Кроме той, что уже там.
Однако Ева его услышала.
* * *
А потом лодка прошла заградительные ворота, и ещё на подступе к ним у Евы закружилась голова и повторилось лёгкое ощущение дурноты. Только опять она не поняла, что случилось. Ещё в первый раз, когда проходили ворота на Икшинском море («Номер сто восемь», – зачем-то сказал о них Петропавел), Ева почувствовала что-то подобное, однако сейчас чувство было гораздо сильнее. У девушки неожиданно участилось сердцебиение, краска, напротив, покинула её лицо, а руки, шею и спину стянула гусиная кожа. Ева смотрела куда-то прямо перед собой, силясь, наконец, проглотить ком в горле. А потом она поняла, что, наверное, некоторое время пребывала в чём-то похожем на прострацию. Она сжала ладони – кончики пальцев абсолютно холодные. Да в чём дело-то? Что не так?! И чем было это странное чувство нереальности? Как будто часть её находится в каком-то другом, возможно, очень плохом месте, и вот в какой-то миг она не могла с уверенностью сказать, какая из двух её частей существует на самом деле. Испарина выступила на лбу. Ева передёрнула плечами. Видела ли она что-нибудь необычное? Вроде бы нет. А эта ноющая мутная то ли тревога в груди, то ли?.. Но вроде бы действительно всё в порядке. Как и в первый раз, ещё на Икше, она действительно не поняла, что увидела. Так, какие-то миражи. Но Ева слышала, что такое частенько происходит на канале.
Правда, в тот самый момент, – «ворота сто восемь», – и Ева невесело усмехнулась, – она была слишком поглощена скорбью по Хардову. И мыслями о Фёдоре, даже не зная, радостными или гибельными. Тогда всё смешалось у неё в голове и в сердце, ей было необходимо подобрать осколки своего развалившегося мира и попытаться хоть как-то склеить. Так продолжалось до тех пор, пока зябким утром, – только она помнит каждое мгновение этого утра, – уже на широкой воде не прилетел Мунир, ворон Хардова, и не принёс, наверное, самую счастливую весть в Евиной жизни. И всё переменилось. Но позже. А в тот день, ещё на Икше она бы и не заметила, что лодка прошла заградительные ворота.
От этой части путешествия осталось лишь ощущение глубокого отчаяния, дурноты, которые вдруг предстали перед нею катастрофой. Хардов. Фёдор, папа… Их больше нет в её жизни. Их больше нет! И никогда не будет. Но… девушки плачут. Хардов, её добрый медведь, который, оказывается, стерёг не только границы давно ушедшего детства, не позволил Евиному сердцу превратиться в высушенную пустыню. Девушки плачут. И как только лодка миновала Икшинские ворота, боль, хоть и неокончательно, притупилась. Возможно, просто совпадение. Ева поняла, что позволила слезам течь из своих глаз, не стесняясь больше и не сдерживая себя. Никто её и прежде не беспокоил, пока она сидела на носу лодки в одиночестве, лишь Петропавел из деликатности пытался пару раз с ней заговорить. И вот когда невыносимая тоска, сковавшая грудь, всё же несколько отступила, Ева незаметно вытерла слёзы, и…
Она обернулась. Петропавел внимательно смотрел на неё. Сразу же улыбнулся. Но в глазах старика застыло что-то… не только недоумение и озадаченность. Тревога?
«Уже тогда меня что-то напугало, – подумала Ева. – Наверное, я почувствовала это, как только… ну да, как только сделалось чуток полегче, и голова стала хоть как-то связно соображать. Что-то прилично напугало. И Петропавел понял это, хотя и не подал виду. А сейчас всё повторилось. Только намного сильней».
* * *
Но ещё прежде прилетел Мунир. Совсем ненадолго, как и положено посланнику благих вестей.
– Мы по привычке зовём эти воды Пироговскими, – говорил Еве Петропавел, провожая ворона счастливым взглядом, – но это не совсем точно. Само Пироговское водохранилище будет впереди, а сейчас мы идём по Пяловскому. А то, что прошли, – он кивнул за корму лодки, – где на нас напала эта тварь, зовётся Пестовским.
Старик был очень взволнован, – визит Мунира всё менял, – и проявил несвойственную разговорчивость. Взглянул на облако, закрывшее солнышко, затем на Еву и разулыбался. Облако ушло, забрав с собой тень. И впервые Ева нашла в себе силы на ответную улыбку.
А потом лодка снова вошла в канал. И совсем вскоре показались башенки заградительных ворот. Ева так и не поняла, что случилось. Но тень словно вернулась.
* * *
Ева не знала причины внезапной дурноты и головокружения. Ворота сейчас остались за спиной, их лодки на вёсельном ходу двигались за лоцманской плоскодонкой в сторону большой воды. Напряжение постепенно отпускало, но… Ева вспомнила, как папа объяснял ей назначение заградительных ворот, – точно такие же есть в родной Дубне, у самого входа в канал. В случае размыва подпирающих дамб это техническое сооружение могут экстренно перекрыть, чтобы вся вода, к примеру, Московского моря, не обрушилась в канал, вызвав катастрофические последствия. Так же порой для ремонта требуется выключить отдельный отрезок канала из общего русла. Только это ничего не объясняло в её состоянии. И следующий вопрос всплыл сам собой и оказался ещё более неожиданным: «Этот человек в жёлтой повязке… Для чего на ровном и внешне абсолютно безопасном участке канала в принципе нужны услуги лоцмана?»
Вопрос насторожил, словно это как-то взаимосвязано, и в нём мог бы скрываться ключ к разгадке, только… Ответ вряд ли вам понравится. Он лежит где-то… «В тёмном месте?» – вдруг подумала Ева. Убедилась, что на неё никто не смотрит, и всё же бросила украдкой взгляд на ворота.
Что не так? Что она могла увидеть и почему это так сильно напугало? Чем оно могло быть?
«Я не знаю, что видела, – подумала Ева. – Возможно, нечто, не существующее в реальности. Или наоборот, существующее, но скрытое от остальных». Вспомнила, как Хардов рассказывал о сиренах Тёмных шлюзов. Могло ли быть здесь нечто подобное? Пусть теперь всё и прошло или проходит, да только это неприятное, сосущее под ложечкой ощущение осталось,
(ответ лежит в тёмном месте)
смутное чувство неправильности.
«Так устроено восприятие, Ева, – сказал ей как-то Хардов. – Глаз не видит того, что не готов увидеть человек».
Странное чувство неправильности: вот они сейчас удаляются от ворот, и вроде бы действительно становится легче, напряжение спадает, но… Вовсе не потому, что всё прошло, закончилось, осталось позади. Напротив, скорее, уже случилось, это тёмное место, незамечаемое никем, теперь вокруг. Будто что-то…
«Свершилось, – мрачной подсказкой прозвучало где-то внутри. – Вот более подходящее слово».
Взгляд Евы потемнел. Склонив голову, она смотрела на заградительные ворота. И даже не заметила лёгкой судороги, скривившей линию рта. Как и не догадывалась, что Петропавел уже некоторое время с тревогой наблюдает за ней.
– Что вам от меня надо? – прошептала Ева заградительным воротам. Те медленно удалялись, безмолвное и равнодушное к страхам девушки техническое сооружение. Только Ева знала, что это не так. Мимикрия её не обманула. И этот маячок тревоги внутри, оказывается, вовсе не утих.
– Чего надо?!
Ева вдруг поймала себя на мысли, что думает о воротах, как о живом существе.
(глупо, конечно)
И что она очень не нравится этому существу. Но не только.
(глупо)
На какой-то миг медленно уплывающие вдаль ворота, это техническое сооружение, показались ей исполненными мрачного довольства. Пока ещё тихого, дабы не вспугнуть, но всё более нарастающего злорадного торжества.
8
Однако не только Петропавел наблюдал сейчас за Евой. Среди тех, кто держал лодку гидов на прицеле, нашёлся ещё один человек, у которого поведение девушки вызвало замешательство и озадаченность. Его некрупная фигурка была закутана в накидку с капюшоном, и если бы не пятна камуфляжа, прекрасно маскирующие в густом кустарнике, вполне резонно было бы предположить, что одеяние позаимствовано у монахов.
– Почему ты так себя ведёшь? – глухо сорвалось с губ этого человека. – На что ты смотришь, а?
Лодка с гидами сейчас медленно удалялась по каналу в сторону Клязьмы. Внимательные карие глаза человечка в капюшоне пристально разглядывали странную девушку.
«Мы живём практически на острове, только очень большом, – вспомнились давние слова брата Фёкла. – Остров – дом наш. Канал и цепь водхранилищ с запада и юга, речка Клязьма на востоке да раздольное Уч-море с севера превращают его в неприступную твердыню, надёжно охраняют от погибели, что таится в Пустых землях и туманных сумрачных лесах на той стороне».
Было ещё кое-что, надёжно оберегающее Пироговское братство. У человечка в капюшоне внутри полоснуло холодом.
«Ты ведь не можешь этого видеть? – Мысль смутила, однако вызвала не только тревогу. – Что-то чувствуешь, да? Или…»
Но блуждающие водовороты не позволят гидам и странной девушке продолжить путешествие, они обогнут остров и войдут на ночёвку в Пирогове. И это хорошо. Пожалуй, озадаченность и взволнованность давно уступили место чему-то ещё, что заставило человека в капюшоне немедленно покинуть берег и двинуться вверх по крутому косогору. Обширная часть суши по берегам водохранилища была действительно превращена в остров. И человек в капюшоне намеревался пройти его насквозь и оказаться на берегу Пирогова значительно раньше лодки гидов. На развилке дороги он ненадолго задержался. Одна тропинка вела здесь к Чеверевскому причалу, и можно было бы послать весточку… Но человек в капюшоне принял другое решение. Совсем скоро некрупную фигурку можно было увидеть у того, что когда-то именовалось Цитаделью капитанов, – ох, счастливые были деньки! – а потом стало мрачным Храмом Лабиринта.
Охранники на воротах учтиво поклонились некрупной фигурке, только камуфлированная накидка была теперь вывернута на изнанку, – она оказалась двусторонней, – и приобрела благочинный окрас. Человек в капюшоне спускался по коридорам вниз, скупо освещённым факелами, и остановился перед дверью в просторной галерее. Дверь отворилась, вышли безмолвные служанки с полотенцами и тазами воды, и та, что теперь смотрела за ними. В руках также выжатое полотенце, тело крупное, кожа белая, но на лице свежий румянец. Нелегко изображать верную безутешную супругу, когда выглядишь настолько сытым. Румяная женщина строго посмотрела на некрупную фигурку, в глазах не было приязни:
– Ну и где опять шляешься?
– Нигде, – последовал ответ.
– Всё вынюхиваешь, – подозрительно протянула румяная женщина. – Смотри, брат Дамиан…
– Дамиан? – нарочито пренебрежительная усмешка. – С каких это пор он у нас отдаёт распоряжения?
– Да как ты смеешь?! – Взгляд стал наливаться желчью. – Не забывай…
– Это ты не забывай! – И хотя со всякими провокациями и нарочитыми усмешками теперь стоит обходиться крайне осторожно, голос всё же наливается сталью. – Ты не забывай, кто находится там, за дверью. Или на нём уже поставлен крест?
Вспышка гнева на сытом румяном лице, да только человек в капюшоне не стал дожидаться ответа. Быстро двинулся вперёд и, оказавшись в ещё более просторном зале, глухо затворил за собой дверь.
У всех капитанов Пироговского братства лодки несли носовое украшение – ростры, связанные с их именами. Над форштвенем быстроходного шлюпа капитана Фоки красовалась искусно вырезанная фигурка тюленя, у шумного весельчака Петра далеко вперёд был выдвинут грозный каменный бивень, нос же поставленной тут в полумраке большой лодки венчала гордая голова льва.
Тягостный вздох сорвался с губ человека в капюшоне. В лодке лежал крупный мужчина. Глаза полуприкрыты, хотя сон его был много глубже сна самого усталого человека. Правда, кое-кто желал, чтобы этот сон, объявленный священным, вообще никогда не прервался. Не было необходимости смотреть в глухую стену, куда устремлены незрячие львиные глаза, дабы убедиться, что там пока ничего нет. Они находились здесь одни. То, что появится в стене, обычно выдавало своё приближение не только подрагиванием, как при сквознячке, факельных и свечных огней.
Человек откинул капюшон, взошёл на лодку и какое-то время постоял в нерешительности, глядя на мужчину. Снова вздохнул, но теперь к тяжести примешалась нежность. И вдруг сделал шаг и лёг рядом с мужчиной. Взял его за руку, подержал и свернулся калачиком. Прошептал:
– Привет…
Лежал молча, слушая тишину. Пронзительные карие глаза заблестели, незаметно наполняясь влагой, и пришлось сморгнуть.
– Там, на канале, было что-то странное сегодня. – Голос дрогнул. – Там, где ворота на водоразделе. Ты не подумай, я не позволю себе обольщаться, но… – Всхлип. Нельзя раскисать. – Я так скучаю.
Картинка предательски задрожала перед глазами – слёзы… Нельзя. Никто не должен этого видеть. Иначе всё, конец. Как в истории с принцем датским Гамлетом, что читали с братом Фёклом.
Сегодня на канале действительно случилось что-то невероятное. Нельзя обольщаться, только в этом была последняя надежда. Но брата Фёкла тоже больше нет.
Крупная ладонь мужчины казалась безжизненной, однако если её крепко сжать, где-то внутри скорее угадывалось, чем ощущалось слабое пульсирующее тепло. Там, на канале, как только лодка с необыкновенной девушкой прошла сквозь заградительные ворота… Только идти теперь с этим не к кому. Ещё одна слезинка срывается, катится по щеке. И совсем тихий шёпот:
– Возвращайся, пожалуйста. Ты мне так нужен.