1
Ещё до подхода к Тёмным шлюзам им впервые пришлось воспользоваться помощью скремлинов, взятых на борт у Ступеней, и капитан Кальян увидел то, чего за всю карьеру гребца ему прежде видеть не доводилось.
Туман появился там, где его никто не ждал. Старый Дмитровский тракт, обезлюдевший ещё у четвёртого шлюза, был пока чист, однако ответвления от него, давно взломанные корнями деревьев и поросшие сорняком, всё чаще ныряли в узкие пока полоски сероватой дымки. По мере продвижения от Деденёва дорога совсем пришла в запустение. Вспомогательный обводной канал здесь кое-где совпадал с естественным течением речушек Яхромы, Волгуши, Икшенки, но всё больше прижимался к основному руслу, сходясь клином у линии застав. Пару раз они встречали одиноких путников, провожавших лодку хмурыми взглядами. Таких подозрительных личностей, промышлявших по краям обжитых территорий мелким разбоем, Матвею приходилось встречать и раньше. На крупный купеческий караван они напасть не решились бы, их поживой были небольшие лодки, ушедшие в рейс на свой страх и риск. Про них говорили, что они живут в землянках на месте деградировавших деревень и убеждены, что под землёй им удастся уберечься, если придёт туман.
Последнюю попытку объединённой шайки напасть на купеческую флотилию дмитровские полицейские пресекли довольно жёстко, и, в общем-то, люди были благодарны им за это. А купцы ходили за Тёмные шлюзы. И нанимали капитанов. В том числе и Кальяна. От них Матвей и получил своё прозвище: любил он одно время мастерить самодельные кальяны, разбирался в табачных смесях, колдовал с водными добавками и устраивал курительные церемонии. Правда, давно это было.
— Передашь своим: при попытке напасть открываю огонь без предупреждения! — крикнул Хардов человеку на берегу.
— Я здесь не для этого, — угрюмо откликнулся тот. Потом его взгляд быстро и как бы против воли скользнул вперёд по течению канала на мост, перекинутый от тракта на левый берег. Это и ещё масляный блеск, мелькнувший в глазах, и выдали его намерения.
— И не надейся, — бросил ему Хардов.
В ответ тот лишь продемонстрировал нагловатую ухмылку человека, которого застукали за непристойностью, обнажив ряд чёрных, полусгнивших зубов.
— Проклятый мародёр, — тихо, сквозь зубы процедил Хардов. — Хочет поживиться за наш счёт. Пристрелил бы, да пули жалко.
— Не жалей. — Из носовой каюты показалась Рыжая Анна. В руках влажное полотенце, на лбу обеспокоенная складка. Анна макнула полотенце за борт, выжала его.
— Как он? — тут же спросила Ева.
— Плохо. — Рыжая Анна поморщилась. — Жар не спадает. Горит весь.
— Он зовёт кого-то. — Девушка казалась очень бледной, и голос её совсем упал. — И меня называл… путал с кем-то…
— Он бредит, — перебила её Анна с непонятной твёрдостью в голосе. — Но уже меньше.
— Ну что же с ним?! Пожалуйста, позвольте, я могу помочь. Я ухаживала за папой, когда он болел.
Анна ничего не ответила, только пристально посмотрела на Хардова. Кальян так и не понял, действительно ли на лице гида мелькнула еле уловимая болезненная гримаса.
— Не в этот раз, — сказал ей Хардов. Он разглядывал приближающийся мост. Потом более мягко добавил: — Мы делаем всё возможное, милая.
Анна вздохнула. Хардов указал на её полотенце:
— Там, под мостом, будет подходящая вода.
Рыжая кивнула. На мгновение её взгляд задержался на том месте, куда смотрел Хардов, и она снова скрылась в каюте.
Матвей Кальян не лез в чужие дела. Хотя всё больше вопросов стучалось в его голову, и на некоторые из них он как капитан должен получить ответы. Хардов, Ева, макаровский мальчишка Фёдор, вот ещё и рыжая красотка… Матвей неплохо разбирался в людях и понимал, что всё несколько не так, как виделось вначале. Да что там, его прямо-таки распирало любопытство. Но, наверное, у них у всех сейчас найдутся заботы посерьёзней. Мост… И Хардов словно подтвердил его мысли.
— Подарок, ты можешь припомнить подобное в дни летнего солнцестояния? — спокойным голосом поинтересовался он.
— Ни разу не видел, — быстро согласился альбинос.
— Да вот и я, — кивнул Хардов. Он смотрел на мост. — Это не простой туман.
* * *
Неприветливый пейзаж по правой стороне и сероватые дымчатые языки, выползающие на Дмитровский тракт, гребцов никогда особо не беспокоили. Другое дело — противоположный берег. Этот мост впереди, последний перед Тёмными шлюзами, прозвали Зубным. Так же, как и Ступени, он считался скверным местом, и люди предпочитали здесь не задерживаться. Вроде бы на него с далёких Сорочанских курганов и с ядовитых болот, что затянули низины между ними, иногда приходил туман, нависая плотными клубами над левым берегом. Говорили, что в особо плохие дни туман мог даже продвинуться дальше по мосту, хотя вода канала всегда его отпугивала.
Правда, за всю свою бытность капитаном Матвей Кальян никакого тумана здесь не видел и обычно проходил это место без особых проблем. Днём. А болтаться по ночам вблизи Тёмных шлюзов, наверное, даже Хардову не взбрело бы в голову. Матвей полагал, что эта местная деревенщина (Хардов только что назвал его мародёром) с наступлением заката пряталась по своим землянкам и до следующего утра, до полного восхода солнца даже носу не показывала. Так или иначе, но туман отравил воду под мостом у левого берега, и теперь она убивает всякую хворь. Сразу после новолуния. Так говорили.
Насчёт любой болячки Матвей судить бы не брался, но вот по поводу целебного воздействия местной водицы на дёсны было широко известно. Смекалистые люди даже организовали её доставку в Дмитров. Отсюда, кстати, у купчишек с домочадцами и прочих зажиточных горожан их белоснежные улыбки. Теперь вот Хардов сказал про отравленную водицу своей рыжей подруге, а мальчишка, Фёдор, явно не зубами маялся.
Когда его привели вчера в потёмках, он был очень плох, еле на ногах держался, и, судя по всему, ночью его состояние не улучшилось. Гиды, как всегда, были скупы на объяснения, лишь обменялись тревожными и маловразумительными репликами. Очень тихо. Вроде бы Рыжая сказала: «Это случилось там». «Не может быть. — Голос Хардова будто треснул, будто прозвучал из-под земли. — Ещё слишком рано».
А потом Рыжая сказала что-то странное, и Кальян бы не смог поручиться за достоверность. Но она упомянула какой-то манок. Вроде бы «манок снова светится». Дальше они перешли на шёпот, и Матвей по профессиональной привычке не стал вслушиваться. Ваня-Подарок был хмур, пока вёл мальчишку в каюту, а Еве (и вот это оказалось самым неожиданным!) пришлось провести остаток ночи, досыпать под открытым небом. Матвей укрыл её дополнительным одеялом, но Хардов сел рядом с девушкой, давая понять, что присмотрит за ней. Вахту несли по очереди, Фёдор всю ночь простонал, но, как выяснилось, гид так и не сомкнул глаз.
А вот утром, когда проходили шлюз № 4, сорока донесла, что вчера случилась большая буча в «Лас-Вегасе». И Кальян даже подумал, уж не там ли мальчишке намяли бока, — судя по всему, досталось ему здорово. Этот вопрос потянул за собой другой, вопросы ветвились, множились, и Матвей обязательно задаст их. Но позже. Когда они пройдут Зубной мост. Потому что никогда прежде капитан Кальян такого не видел.
Туман двигался. Теперь Кальян мог утверждать это наверняка. Узкая белёсая стрелка протянулась по разбитым остаткам дороги, вполне возможно, что и от самих Сорочан. Но она густела и ширилась. Вначале, желая снять напряжение, что плохо действовало на команду, капитан Кальян спокойно произнёс:
— Это Зубной мост. Я частенько ходил тут.
Хардов кивнул.
— Как ты думаешь, — Матвей говорил тоном бывалого человека, оказавшегося во вполне штатной ситуации, хотя от этого странного движения тумана ему и было не по себе, — почему они не пользуются живой водой? — Хардов чуть удивлённо повёл бровью, и Матвей тут же пояснил: — У этого, на берегу, рот совсем сгнил. А они живут тут в двух шагах от целебного источника.
— Это не живая вода, а, скорее, мёртвая, — сказал Хардов. — Эти мародёры полагают туман абсолютным злом и не желают получать от него никаких милостей. Даже ценой убийственного кариеса. Наверное, мозги ублюдков настолько сгнили, что они считают зубную боль чем-то вроде очищающего страдания.
«А ты? — хотел было спросить Кальян. — Чем полагаешь туман ты?» Но понял, что это не улучшит положения. Узкая прежде белая полоса расширилась, сожрала остатки дороги и, клубясь, ползла к левому берегу, а передний край тумана уже почти достиг моста.
Гребцы понуро молчали, работая вёслами, но напряжение нарастало с каждой секундой. Если бы Кальян не знал наверняка, что это не так, он счёл бы туман разумным существом, спешащим к мосту вслед за их лодкой. А ещё он понял, что слово «мародёры» не было простым ругательством. Матвей поначалу заметил лишь одного, Хардов же сразу обнаружил их всех. Они прятались на безопасном берегу (если в этих краях уместно само понятие безопасности), между давно ржавеющими железнодорожными цистернами и с суеверным ужасом наблюдали за приближением тумана. Но при этом не разбегались прочь, и в их глазах застыл не только страх, а ещё какое-то очень недоброе ожидание.
«Значит, про Зубной мост всё-таки не брехня. — Мысль оказалась неприятной, и от неё во рту Кальяна начало пересыхать. — И про лодки, пропавшие под ним…»
А потом со смешанным чувством неприязни, возмущения и брезгливости к горлу подкатила тошнота: «Мерзкое отребье! Они, как падальщики, уже похоронили нас и ждут, чем можно будет поживиться, когда уйдёт туман».
— Никаких милостей, говоришь, — хрипло выдавил Кальян, глядя на Хардова. От напряжения липкая испарина выступила на его лбу.
— Не пытайся понять тех, кто пал столь низко. У них свои трофеи, — сказал Хардов. И вдруг улыбнулся.
Кальян помолчал. Но от этой улыбки, возможно и не вполне своевременной, ему стало легче. Она подействовала лучше любых увещеваний. Морок тяжких сомнений и липкость страха, что всегда таила в себе активность тумана, несколько развеялся. И Матвей вспомнил, как в момент знакомства мысленно назвал Хардова гипнотизёром. Сейчас он знал, что это не так. Но вот ведь интересно выходило: разгадав какой-нибудь один секретик Хардова, тут же получаешь два новых. Сам того не замечая, Матвей даже готов был позволить себе ответную эмоцию, слегка растянув губы. А потом он увидел, что творится впереди, и его короткая улыбка поблекла.
Туман достиг моста. Но это не задержало его. Всё более прибывая и густея, непроницаемо-белая, пульсирующая масса двинулась дальше, обволакивая собой весь пролёт и свисая с нижней кромки моста рыхлыми рваными клочьями. Весь левый берег под опорой уже был затянут плотной стеной, сползшей прямо к воде. И она росла вширь.
«Никогда здесь такого не видел», — подумал Кальян и передёрнул плечами. Опять в его груди засел какой-то холодок.
— Думаешь, успеем проскочить? — с надеждой спросил он Хардова. — Прижмёмся к правому берегу?
— Нет, — гид покачал головой. — Туман придёт туда быстрее.
— А если взять ровно посередине? Высота-то пролёта приличная, ему нас не достать.
— Под мостом всё может стать по-другому, — непонятно отозвался Хардов. — Тогда потерь не избежать. — Кальян как-то зябко взглянул на него, и гид тут же пояснил: — Вспомни своего рулевого. Только тут всё намного хуже. Тёмные шлюзы совсем близко.
— Да, от этого тумана становится тоскливо, — согласился Матвей. — Словно он разговаривает с тобой.
— Я думаю, самое время остановиться, капитан. Прикажи сушить вёсла.
Матвей отдал распоряжение, и эту команду гребцы тут же и с энтузиазмом выполнили. Вёсла снова легли в воду, работая теперь в противоположном направлении, чтобы инерция и течение канала не сносили лодку к мосту.
— Что дальше? Поворачивать обратно? — спросил Кальян. — Переждём?
— Бесполезно, — хмуро сообщил Хардов. — Я не знаю, что именно скрывает туман. Но он здесь из-за нас. И нам всё равно необходимо пройти. Боюсь, в следующий раз может быть только хуже.
Кальян склонился к Хардову и тихо произнёс:
— Я обещал следовать за тобой, и это так. Но лодка полностью на моей ответственности. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Хардов быстро кивнул. Посмотрел на мост. Туман достиг правого берега и теперь стелился по старым железнодорожным путям, подползая к вагонам-цистернам. Казалось, что железная дорога уходила не под мост, а просто ныряла в молоко, чтоб исчезнуть там.
— Уходите! — вдруг крикнул Хардов людям, которых совсем недавно назвал мародёрами. — Бегите оттуда, если жизнь дорога.
А потом всё очень быстро начало меняться. Туман уже затянул оба берега и всё прибывал. Но даже не это заставило гребцов обмениваться тревожными взглядами. Туман стал темнеть, свет покидал это место прямо на глазах. И всё большая тяжесть ложилась на сердце…
— Надо уходить отсюда, — обронил Кальян. Он снова подумал о рулевом. Как скоро тревога, мелькающая в глазах гребцов, перерастёт в отчаяние? Он этого не знал. Но взглянув на мост, почувствовал, как холодные иголочки пробежались по спине.
Туман достиг железнодорожных цистерн. И на какое-то время пала глухая и тревожная тишина. А потом оттуда донёсся душераздирающий вопль, от которого кровь застыла в жилах. Кальян услышал, как сам скрипнул зубами и как кто-то из гребцов тихо застонал. Раздался ещё один леденящий вопль. И тут же ещё. Матвей Кальян успел подумать, что никогда ему не доводилось слышать в криках людей такой непереносимой муки, ужаса и боли. Словно их раздирали, ещё живых, на части. И мука эта длилась. Какие-то секунды, может быть, мгновения, но длилась.
И снова всё стихло.
«Три, — с каким-то странным отстранением подумал Кальян. — Значит, вот что нам уготовано. Видимо, остальные вняли Хардову, и им удалось спастись. Или их убили более милосердно».
Нет-нет. Нет там ничего милосердного, в этой хищной мгле. Возможно, туман и пришёл сюда из-за них. Но он привёл с собой какое-то слепое беспощадное чудовище, не принадлежащее миру, где существует милосердие. И ему всё равно на кого нападать. Оно не может сдержать себя и не щадит никого. Вот в чём дело. Так кто же в состоянии управиться с этим чуждым равнодушием? Простым, ясным, безжалостным, словно поднявшимся из древней Тьмы? И есть ли смысл сопротивляться такому могуществу? Не проще ли…
— Спокойно, капитан, — послышался голос Хардова.
Матвей вздрогнул и понял, что гид только что провёл рукой у него перед глазами.
— Спокойно, сейчас будет легче.
Матвей тихо выдохнул, и Хардов быстро отклонился от него.
— Анна, мне нужна твоя помощь! — позвал он. — Срочно.
Рыжая Анна тут же появилась в проёме каюты. Бросила короткий взгляд на темнеющий по берегам туман. Она была сосредоточена, но в глазах её читался вопрос.
— Думаю, белая зайчиха, — кивнул ей Хардов на плетёные клетки со скремлинами.
Глаза Анны чуть сузились:
— Хардов, они нам ещё понадобятся. На Тёмных шлюзах.
— Знаю. Но так надо.
— А почему не ты сам? Мунир вполне оправился и уже в состоянии…
— Позже. Потом поговорим. Сейчас — быстрее.
Анна быстро сдула со щеки прядь волос. Однако вопрос так и не ушёл из её взгляда. Сказала:
— Я давно этого не делала.
— И это я знаю. — Хардов с терпеливой просьбой смотрел на неё. — Пожалуйста.
Рыжая помедлила долю секунды и двинулась к клеткам со скремлинами.
— Хорошо, — обронила она. — Но ты мне скажешь, почему не ты.
И опять Матвей Кальян успел уловить быстрые болезненные морщинки на лбу гида.
Ваня-Подарок поднял оружие.
— Мост под прицелом, — доложил он.
— Хорошо. — Хардов кивнул. — Капитан, сейчас надо будет дать полный вперёд. Я скажу, когда пора.
— Все готовы, — откликнулся Матвей Кальян.
Рыжая Анна присела на борт лодки и деликатно коснулась клетки. Словно явилась на порог дома с вежливой просьбой. Открыла плетёную крышку и бережно, как ребёнка, взяла на руки молодую пушистую зайчиху. Казалось, зверёк с любопытством посмотрел на неё, а потом прижал уши к голове. Когда Анна разогнулась, Матвей увидел, что из разреза её платья на груди, свисая, показалось занятное украшение — изогнутая клыком костяная поделка с орнаментом, какой-то трубочкой и кусочком меха. Вроде шаманской побрякушки, что в моде у дмитровских бездельниц.
А мех похож на шёрстку хорька.
«Вот оно в чём дело, — подумал Кальян. — Вот как открывается ларчик: купеческая жёнушка-то у нас, оказывается…» Кальян усмехнулся. Точно такое украшение, только с пером, было у Хардова. И у Вани-Подарка. Правда, у того без каких-либо перьев и шерсти. Но не потому ли, что Иван признавался, мол, его скремлин погиб? «Она гид, — улыбнулся Кальян, глядя, как Анна что-то шепчет ушастому зверьку. — Давно мог бы догадаться. Однако сюрприз за сюрпризом…»
А ещё он понял, где видел похожий орнамент. Все концы сплелись: подобные знаки (руны, иероглифы, что-то ещё?) были нанесены на большой бумеранг Вани-Подарка.
Зайчиха смотрела Анне прямо в глаза, верхняя губа у неё зашевелилась, и… Нет, это невозможно. Зверьё не умеет улыбаться. Кальян был убеждён, что это так. Но если бы не это убеждение, Матвей сказал бы, что видел на умиротворенной мордочке зверька некое подобие улыбки. И что-то было в больших круглых глазах, что-то, от чего Матвей то ли смутился, то ли обрадовался. И стихли все звуки.
— Белая зайчиха, — нежно позвала Анна. — Я слышу твоё сердце!
Губы зверька ещё раскрылись, зайчиха моргнула, и Кальян почувствовал и в своём сердце какую-то непереносимо-пронзительную нежность. Здоровяк замер, руки его обмякли, а потом Матвей увидел, как от мордочки зайчихи залучилась голубоватая сияющая струйка. Такие же искорки осыпались с украшения Анны.
— Слышу твоё сердце, — прошептала Анна, и всё лицо её будто было омыто, купалось в этом сиянии.
— Пора! — скомандовал Хардов.
Кальян не пошевелился. Где-то между лицом Анны и мордочкой белой зайчихи родился яркий огонёк, капелька света. Сначала огонёк беззащитно вздрогнул, пошевелился, словно обнаружив факт своего существования, и весело поплыл, наслаждаясь бытием и оставляя в воздухе весёлые спиральки голубоватых завихрений. Затем, угнездившись в одному ему ведомой точке пространства, остановился. И стал насыщаться светом, расти, распускаться, как диковинный сияющий цветок.
— Пора, капитан! — жёстко прокричал Хардов.
Кальян моргнул.
— Вёсла на воду! — услышал он свой собственный голос. — Полный вперёд!
2
Ева выглянула из-за плеча Вани-Подарка. Она смотрела на капитана Кальяна. И на Рыжую Анну. И на то удивительное, что сейчас происходило. Она видела такое второй раз в жизни: Хардов на гиблых болотах слышал сердце своего ворона, хотя связь тех двоих была гораздо тоньше, глубже, интимнее. И Ева знала, что тоже так может. И может намного больше.
«Я тоже слышу твоё сердце, — мысленно произнесла она. — Спасибо тебе». И девушка с трудом сдержала собственную руку, чтобы не погладить зайчиху по пушистой, переливающейся чистой белой шёрстке.
Капитан Кальян уже отдал свои распоряжения. Лодка снова двигалась вперёд. Зубной мост приближался.
3
Фёдор открыл глаза. Там, снаружи, за пределами его сумрачной каюты что-то происходило. Перед мысленным взором он опять, как в доме Сестры, видел полёт бумеранга. Она что-то сделала с ним. Ясно, что так. И вот теперь он лежит здесь без сил. Только это ошибка. Они все принимают его за кого-то другого. Но… Не только это. Там, снаружи, происходит что-то ещё. Какой-то обман. Какой-то…
Фёдор попытался приподняться. Голова кружилась, и перед глазами тут же всё поплыло. Фёдор беспомощно откинулся на своей лежанке. Повернул голову в сторону узких прорезей окошек. Там был туман снаружи лодки, так? И ещё этот голос, который он раньше принимал за отцовский. Издевательский, насмешливый, но и твёрдый, иногда даже не дружественный, а бесконечно близкий, родной. И вот он твердит сейчас о каком-то обмане. Голос или голоса… Может, Фёдор заслуживает насмешки?
Резкая мысль, словно резкие телодвижения, вызвала слабость и новый до дурноты приступ головокружения. Фёдор отвернулся от окошек.
Ничего. Сейчас, сейчас он соберёт силы и снова попробует подняться. Он сможет. Он не знает, о чём должен предупредить, но постарается. Только чуть-чуть передохнёт и повторит попытку. Он постарается.
4
«Очень ярко», — вдруг подумал Хардов. Боковым зрением он видел, как росло и сиядо то, что Матвей Кальян принял за распускающийся цветок, и вроде бы такая сила скремлина должна только радовать, но…
«Давай, Рыжая, ещё немного и отпускай его. — Туман серой тяжестью лежал по берегам, а по центру моста набух и почернел, как грозовая туча. — Посмотрим, что там для нас приготовили. Но почему так ярко?»
Хардов уже забралу Вани-Подарка бумеранг и уже отвёл руку для замаха. Штурмовой ВСК, переведённый в режим стрельбы одиночными, он переложил в левую руку, но собирался успеть сделать несколько выстрелов прежде, чем бумеранг вернётся. Зарок, данный им на гиблых болотах, запрещал Хардову прибегнуть к помощи Мунира, а также пользоваться помощью каких-либо других скремлинов, — отныне он слеп и беззащитен в тумане, можно сказать, обнажён, — но он не запрещал ему пользоваться оружием. И нет такого зарока, который бы запретил Хардову оставаться гидом. Пусть слепым и обнажённым. Он исполнит что должно, он войдёт в туман без защиты, самим собой, таким, каков он есть, но…
«Запомни, малец, дважды достоин уважения тот, кто способен сражаться голым». Хардов усмехнулся, а рука его, сжимающая бумеранг, начала замах. Никакой зарок не заставит его перестать быть гидом. И он чувствовал, что Анна сейчас отпустит свет, чувствовал, как сосредоточен Ваня-Подарок, который теперь смотрел на мир через прицел автомата; он хранил в сердце слова Учителя, сказанные ему давно, на заре юности о том, кто способен сражаться голым.
А потом, как обычно перед схваткой, мир на несколько мгновений остановился. С левой стороны, там, где плыл огонёк, созданный Анной и белой зайчихой, стала медленно рождаться ярчайшая вспышка, и она тут же вытянулась лучом, столпом света, который устремился в сторону мглы, пожравшей мост. И одновременно так же медленно, плавно вращаясь в воздухе, к мосту полетел бумеранг, пущенный всей силой сердца гида Хардова. Впрочем, о сердце он уже больше не думал. Оружие было взято им наизготовку, и указательный палец лёг на спусковой крючок. Хардов знал, что первый выстрел сделает Ваня-Подарок. Бумеранг, пролетевший через столп света, сейчас вскроет брюхо тумана, и тут уж Ваня-Подарок не подведёт. Ещё он успел увидеть, что альбинос позаботился о Еве, предупредил её заткнуть уши и широко раскрыть рот, чтобы не оглушило.
А следующая мысль была совсем уж забавной: ведь на самом деле бумеранг, вопреки общему мнению, не является оружием. И точно так же, как сейчас действуют гиды, действовали когда-то австралийские аборигены: бумеранг, пролетая по зарослям и густой листве, лишь вспугивал птиц и прочую живность, а оружием были лук, стрелы да отравленные дротики. А потом бумеранг вошёл в туман, и внутри Хардова стала белая ослепительная тишина.
5
Когда они закончили стрельбу, в ушах Матвея Кальяна ещё стоял звон. Он сглотнул, широко раскрыв рот, и с удивлением посмотрел на берег, уже почти чистый. Лишь по разбитой сорочанской дороге, низко стелясь, отползали клочья тумана.
«Эти скремлины — просто диво, — ошеломлённо подумал Кальян. — И гиды тоже. Будет что рассказать».
Не прошло и нескольких минут с тех пор, как на мосту и по обоим берегам вблизи него стояла чёрная непроницаемая мгла. И было темно, как в сумерках. Но как только луч упал на туман, тот сразу же в месте соприкосновения начал светлеть. Это белёсое пятно поплыло, увеличиваясь концентрическими кругами и принуждая туман менять цвет от чёрного через серый к белому. Но не только.
Луч будто прожёг туман, взрезал его пополам, и тот начал расползаться в стороны, рваться на части, образуя по центру моста расширяющийся просвет. И тогда Матвей Кальян увидел, как в стенке просвета мелькнуло какое-то чудовищное перепончатое крыло, тут же скрывшееся обратно в туман. Бумеранг, брошенный Хардовым, пролетел через столп света и теперь разрезал мглу, раскрывшуюся рваной раной.
Возможно, Матвею это только показалось, но бумеранг будто сам светился, обнажая не только движение теней, прячущихся в тумане, но и какие-то вполне осязаемые тёмные скользкие пятна. По ним гиды и открыли огонь. Матвей Кальян так и не сообразил, когда Анна успела отпустить зайчиху. Но теперь она сжимала двумя руками небольшой никелированный револьвер, из дула которого поднималась тоненькая струйка дыма.
Бумеранг вернулся. Кальян даже не удивился, что снаряд почти сам лёг Хардову в руку. Подарок и Рыжая также прекратили стрельбу. Мост надвигался, и гиды выжидали. Столп света всё ещё бил по мосту, но его интенсивность начала иссякать.
— А ну, шевелись, парни! — вдруг закричал Кальян, словно почувствовав, что такое не может продолжаться долго, а ещё ощутив, что с угасанием этого света уходит какая-то нежная радость, которую он видел лишь краем, но так и не понял. — Поднажмите, как будто черти жгут нам пятки!
Но это оказалось излишним. Туман отпрянул, быстренько подбираясь, раздвигался по мосту, как сценический занавес. Но если на правом берегу остался лишь скукожившийся островок, накрывший цистерны, по левому берегу туман отползал, как раненое животное. Матвей услышал жалобные хрипы, перемежаемые хищным шипением, но, возможно, это ему только показалось. Туман уходил, пятился по левому берегу обратно, к болотам, из которых пришёл. Последние его клочки редели и развеивались, как будто их раздувало ветром, которого здесь не было.
— Всё, — сказал Хардов, ставя оружие на предохранитель. С края моста свисало какое-то студенистое тело, и оно с шипением испарялось на солнце. Хардов посмотрел, как уходит туман, пожал плечами. — Нелепо.
— Ты словно сожалеешь, — усмехнулась Рыжая Анна, — что всё закончилось так быстро.
— Какое-то нелепое нападение, — подтвердил гид.
— Хардов, — Анна посмотрела на зайчиху, забившуюся в тень под лавку (но такое с молоденькими скремлинами после их первых визитов в туман случалось часто). — А может, белая зайчиха просто оказалась очень сильной?
— Может быть, — нехотя согласился гид. — Ладно… Капитан, правь под мост к левому берегу. Наберём для Фёдора зубной воды.
Тогда Ева вскрикнула. Островок тумана на правом берегу стелился уже по самой земле, будто впитывался ею. Один из тех мародёров лежал, перекинувшись, на сцепке вагонов и был похож на нелепую тряпичную куклу, мешок с костями. Из него словно высосали, моментально выпили всю влагу, превратив в сморщенную мумию. Свисающие плетьми руки оказались почему-то тёмно-коричневого цвета.
— Не смотри туда, дочка, — сказал Еве Матвей Кальян и понял, что впервые так назвал девушку за всё время рейса. — Не стоит.
— Это… Как?.. Это…
— Не надо. Бедняге уже не помочь.
Лодка, не задерживаясь, прошла под левой опорой, и Хардов зачерпнул ведро воды.
— Этого хватит, — пояснил гид.
Гребцы, как и требовал капитан, изо всех сил налегли на вёсла, спеша поскорее покинуть это место.
Матвей Кальян только начал поворачиваться, чтобы лишний раз приободрить девушку. Движение тени оказалось очень быстрым. Что-то достаточно тяжёлое прыгнуло Кальяну на грудь, вцепившись когтями в ворот шкиперской куртки. Мелькнула уродливая взлохмаченная морда, налитые тёмно-красным злобные глаза без зрачков, и Матвей успел уловить запах чего-то подгнившего, какой-то болезни, и услышать, как визг прыгнувшей на него неведомой твари сменился шипением.
— Что?! — с отвращением вымолвил Кальян, поднимая руки.
— Господи, Хардов, она взбесилась! — непривычным, похожим на стон голосом воскликнул Ваня-Подарок. — Так быстро.
— Не двигайся! — немедленно приказал Хардов Кальяну. — Стой, не шелохнись!
— Не может быть, — обескураженно произнесла Рыжая Анна. — Ведь всего-то один раз… бедная.
— Подарок, стреляй, — быстро сказал гид. — Она твоя.
— Я… я… — Альбинос чуть отступил назад, через силу поднимая оружие.
Молодая белая зайчиха, чьё сердце несколько минут назад слышала Рыжая Анна, висела на Матвее Кальяне, и ни за что на свете капитан не смог бы предположить, что это существо способно улыбаться. Взъерошенная торчком шерсть обнажила желтоватые подпалины, тело зайчихи трансформировалось, распухая прямо на глазах, и присутствовало в этом внезапном ожирении что-то непристойное. Зайчиха хищно повернула голову, зашипев и демонстрируя ряд зубов с небольшими, похожими на кошачьи, клыками, которых не может быть у грызунов, затем несколько подтянулась по телу своей жертвы вверх. Широкая, уродливо-квадратная морда целила капитану Кальяну прямо в горло.
— Сейчас укусит, — быстро сказала Анна.
Бесшумно большим пальцем она уже взвела курок, но грузное тело здоровяка Матвея закрывало собой взбесившегося скремлина. Выстрели Анна сейчас, она бы оторвала Матвею часть уха, в лучшем случае опалив его пороховыми газами, да только укус так внезапно заболевшего скремлина станет, скорее всего, смертельным.
Анна такого никогда не видела. Обычно первые признаки проявлялись задолго до той острой стадии, которую нарекли «бешенством», и при появлении таковых скремлинов отпускали. Обычно чужие скремлины выдерживали без нанесения ущерба их здоровью до десяти-пятнадцати визитов с гидом в туман. Анна знала, что чёрные гиды, ушедшие с Шатуном, ценили, не обладая своими, скремлинов на вес золота, держали их в железных клетках и использовали по полной, даже бешеных, а потом убивали. Шатун бахвалился, что они это делают из милосердия, и Рыжая Анна даже представить не могла, как подобный человек почитался когда-то Хардовым за брата. Но сейчас всё это не имело значения. Сейчас происходило что-то другое. К тому, что белую зайчиху добьёт первый же визит, никто оказался не готов.
Анна чуть пошевелилась, пытаясь расширить себе поле обстрела. Скосила глаза на Ваню-Подарка. Она знала, что тот замешкается. После гибели своего скремлина, чью потерю он переживал очень остро, даже болезненно, Подарок замешкается. Наверное, в итоге он выстрелит, но не сразу. И Хардов словно прочитал её мысли.
— Подарок… — негромко позвал он, — ладно, отойди, я сам.
Губа зайчихи волнисто зашевелилась, опять приоткрывая эти её странные зубы. Хардов передёрнул затвор. Зайчиха напряглась и снова зашипела. Лицо капитана Кальяна сделалось очень бледным. Хардов совершил плавный и почти незаметный шаг вперёд, но ответом на его приближение стало ещё более злобное шипение. С губы зайчихи свисала ниточка слюны.
«Он провоцирует её. — Анна так же медленно двинулась по кругу, благо гребцам уже открылось происходящее и они подняли вёсла. Все ошеломлённо молчали. — Хочет, чтобы оставила капитана и бросилась на него. Опасное занятие — скремлины очень быстрые».
Однако зайчиха вдруг тряхнула мордочкой, и на мгновение в её взгляд вернулась осмысленность. Подарок выдохнул; он действительно стонал, в его голосе застыли боль, страдание. Зайчиха моргнула, словно не понимая, что с ней произошло, а потом беззащитно и доверчиво посмотрела на приближающегося Хардова. Гид поднял ствол, направляя его на тело скремлина. Всё висело на волоске. Анна сжала губы: зайчиха посмотрела на автомат Хардова и будто всё поняла. В глазах её были страдание, осмысленная покорность, страх и печаль. Она на мгновение прикрыла веки, вжав голову в плечи, и стала похожа на перепуганного ребёнка.
«Это уникальное существо может быть бесконечно нежным, а мы сделали его больным, — подумала Анна. — Вот почему Подарок не может стрелять».
Но Хардов мог. Гид ещё чуть отклонился, чтобы не задеть Матвея, и его указательный палец лёг на спусковой крючок. Зайчиха подняла голову и посмотрела на Хардова. И Рыжая Анна увидела, как она снова моргнула и какая боль была в её взгляде.
«Ну, вот и всё. Сейчас он выстрелит. Прости, белая зайчиха».
— Пожалуйста, не делайте этого! — вдруг закричала Ева.
Щека Хардова дёрнулась. Он быстро отвёл ствол в сторону, потому что девушка оказалась на линии огня, встав между ним и зайчихой.
— Не надо!
— Ева, — изумлённо произнёс Хардов. — Что ты делаешь?
Кальян пошевелился. Зайчиха снова зашипела, её шерсть встала дыбом, а глаза налились этим тёмным вишнёвым глянцем.
Хардов мгновенно взял автомат наизготовку.
— Просто отойди, — успокаивающе попросил он Еву. — Медленно, спокойно.
Но девушка, не слушая, обернулась к капитану Кальяну и потянулась к белой зайчихе обеими руками.
— Нет, Ева! — в ужасе закричала Рыжая Анна. — Не делай этого! Она больна!
Зайчиха никак не отреагировала на прикосновение Евы.
— Не бойся, — произнесла девушка.
— Осторожно, Ева, она… — начала Рыжая Анна и осеклась на полуслове.
— Не бойся, — мягко повторила Ева и потянула зайчиху на себя. — И вы все не бойтесь.
Взгляд капитана Кальяна застыл. Он видел, как белая зайчиха ослабила хватку и как её шёрстка постепенно улеглась. Мордочка зверька приобрела прежние очертания, большие круглые глаза стали нормальными, вот только страх не до конца покинул их.
Она отпустила Кальяна. И вдруг скользнула к Еве на руки. Забралась к девушке повыше, ткнулась мордочкой в шею и застыла, укрывшись в распущенных Евиных волосах.
Все поражённо молчали.
— Ну, вот и всё, всё. — Ева гладила зайчиху по белой шелковистой шёрстке. — Напугалась, бедная, но уже всё.
— Не может быть, — первым нарушил молчание Ваня-Подарок. Говорил он хриплым шёпотом, хотя так же держал оружие наизготовку и, наверное, был уже готов пустить его в дело. — Такого не бывает. Это… нет.
Анна знала, о чём он. Даже здоровый скремлин крайне опасен. Бешеный же скремлин накидывается на всё живое. В обострённой стадии может даже не разобрать своих сородичей. Хотя Анна ни разу не слышала, чтобы один скремлин причинил вред другому.
— Как же так? — Ева посмотрела на Хардова. В глазах стояли слёзы, наверное, потому, что напряжение стало отпускать девушку. — Она только что спасла нас, и в благодарность вы хотели её убить?!
— Она… была больна, — сказал Хардов. Повернул оружие стволом вверх, поставил автомат на предохранитель.
Это движение не укрылось от Анны, она отпускать курок совсем не торопилась.
— Вовсе нет, — возразила Ева. — Она была напугана. Как и вы все. — Девушка погладила зайчиху по голове, и та прижала уши к спине. — Как и я.
Никто не видел, как Фёдор появился на пороге каюты. Обессилевшие ноги не слушались его, и чтобы не упасть, ему пришлось взяться руками за проём. Но он также напряжённо смотрел на Еву. А потом перед глазами всё поплыло, и Фёдор только успел отступить внутрь и повалиться на свою лежанку.
— Давайте просто отпустим её, — попросила Ева. — Пожалуйста, пусть живёт.
Хардов взглянул на берег, по которому стелились последние остатки тумана.
— Она больна. — Гид пожал плечами. — Но, наверное, там ей станет легче.
Потом он несколько виновато посмотрел на Матвея Кальяна:
— Прости, капитан. Этого не должно было случиться.
Но Матвей не отводил взгляда от Евы.
— Давайте отпустим скремлина, — лишь сказал он.
6
— Кто она? — спросила Рыжая Анна.
— В смысле? — Хардов поморщился. Он в задумчивости смотрел на берег, где они только что выпустили белую зайчиху. Он ни разу не встречал прежде столь яркого интенсивного света. Даже Мунир был не способен на такое. А Мунир мог многое. Только Анна ошибается. Сильной оказалась не белая зайчиха. Сильным было что-то в тумане.
— Как ей это удалось? С зайчихой? Никогда такого не видела.
— Я не знаю. Может, хм-м-м… Всякое бывает.
— Хардов!
— Тише, Анна. Перепугаешь команду.
Она помолчала. Затем заговорила с нажимом:
— Послушай, там, в Дмитрове у меня, возможно, осталась разрушенная жизнь.
— Я очень сожалею, Анна.
— Правда? А я нет. Хочу, чтобы ты знал: когда Тихон попросил тебе помочь, я с радостью согласилась. Он не просил меня идти за Тёмные шлюзы. Но я пойду. И пробуду с тобой столько, сколько будет нужно.
— Анна, милая, я очень благодарен тебе. Даже больше…
— Не пытайся быть галантным. — Она усмехнулась. — Не всегда получается.
— Когда-то ты так не думала.
— Прекрати! А то сам пожалеешь. — Она взяла и несильно толкнула его в грудь. — Он хороший человек, мой муж… — Вздохнула. Лёгкий румянец ещё играл на её щеках, но Рыжая Анна уже не улыбалась. — Вижу, что нужна помощь. Но я должна знать, что происходит. Так кто она?
— Ева? Ну, она… очень необычная девушка.
— Угу, понимаю. Только я не верю историям про детей природы. Девушки в цветочных венках, которые бегают по лесу босиком, дружат с каждой травинкой и знают всех птичек по именам… — Анна покачала головой. — Так тебе не отделаться. Так что выкладывай.
— Анна, это не мой секрет, — серьёзно сказал Хардов.
Рыжая понимающе кивнула, но явно ожидала продолжения.
— Хорошо, — сдался Хардов. — Ты права. Обещаю обо всём с тобой поговорить.
Анна затрясла головой, но гид поднял раскрытую ладонь, призывая её дослушать.
— Ты действительно права, и мы поговорим. Ещё до Тёмных шлюзов. Мне только надо самому… кое в чём разобраться. Думаю, на линии застав и поговорим.
Анна вздохнула:
— Только не тяни с этим.
Она неожиданно и посмотрела Хардову в глаза:
— Ты очень напугал меня сегодня. Почему ты попросил меня работать со скремлином? Почему не сам?
Хардов молчал. Анна накрыла его ладонь своею, сжала её:
— Ведь это не…
Хардов ответил ей пронзительным взглядом, но в рисунке его плотно сжатых губ на миг проступило что-то горько-беспомощное, и отвёл глаза.
— Хардов, почему ты сам не воспользовался помощью Мунира? Или хоть бы той же белой зайчихи?
— Я не могу, — глухо отозвался он.
— Не могу?!
— Я дал зарок.
Глаза Анны расширились. Казалось, она на миг потеряла дар речи. Начала отрицательно мотать головой, выдохнула:
— Не-е-ет!
— Мне пришлось.
— Хардов, но ведь ты…
— На гиблых болотах. Иначе бы мы не вышли.
— Бог мой…
— За нами следили уже там. Я понял это на Лысом дозоре. Кто-то пробудил старые кости. Я слышал их. Да и бледные огни рыскали по туману не сами по себе.
— Я так и знала. Надеялась, что не это… О, чёрт. Чёрт!
— Такие дела, Рыжая. Так что я теперь… — И опять эта горько-беспомощная усмешка.
Рыжая Анна вдруг подалась к Хардову, обняла его и привлекла к себе.
— Анна, ну что ты? Команда…
Только она его не слушала.
— Господи… Но… Ты понимаешь, что теперь тебе нужно держаться подальше от тумана?
— Ты уж определись: бог или чёрт? — попробовал шутить Хардов.
Но она перебила:
— Это-то ты понимаешь?!
— Анна, мне пришлось. Разве поступил бы так, если б мог по-другому?
— Нет-нет. — Она согласно закивала.
— Сам не ожидал, что так… Не вовремя.
— Бедный ты мой… А на Тёмных шлюзах это равносильно как самому подписать себе смертный приговор. Чёрт! Хардов, как же так?..
Он всё же отстранился от неё.
— Анна, команда, люди. На нас смотрят. Нельзя сейчас раскисать.
— Я не раскисаю.
— Не здесь. Улыбнись. Всегда любил твою улыбку… Пожалуйста.
— Хорошо. — Она натянуто улыбнулась. — Так лучше? Ох. Как же так…
— Думаю, мы найдём выход.
— Тебе нельзя в туман! — упрямо отрезала она.
— На это и был расчёт.
— Чей? Чей расчёт?! Это туман!
Хардов неопределённо пожал плечами.
— Как собираешься проходить Тёмные шлюзы?
— Анна. — Он мягко посмотрел на неё и сам попытался улыбнуться, только вышло довольно кисло. — У меня по-прежнему в лодке два первоклассных гида. Я о тебе и о Подарке. И крепкие молодые скремлины. Придётся Ивану справиться со своей травмой. Пора, только на пользу. Выберемся.
— Ну да, конечно… О, чёрт!
— Рыжая, я молчал, потому что не хотел тебя расстраивать.
Она невесело усмехнулась. Вздохнула тяжело:
— Что ещё я должна знать?
— Ну, прости…
— Я не об этом. Ты постоянно смотришь на берег. Не знал? На остатки тумана. И зайчиху. — Анна обернулась: белая зайчиха какое-то время стояла на задних лапках, как будто провожая уходящую лодку, но теперь она опустилась и нырнула в густую траву. — Что ещё тебя тревожит? Я же вижу, что тревожит.
— Ах, это… Да. Но сам не могу понять. Слишком яркий свет, и… Понимаешь, будто за этим нападением кто-то стоит. Как-то всё…
— Хардов, кто может стоять за действиями тумана? — Анна посмотрела на него с искренним удивлением и наконец улыбнулась. Так обычно взрослые воспринимают детский лепет. Ей всё же удалось взять себя в руки. — Это хищная мгла. Ты сам всегда учил, что не следует искать в поведении тумана разумных объяснений.
— Угу. Иногда приходится менять свои взгляды.
Она с недоверием усмехнулась:
— Что ты имеешь в виду?
— Пока сам не разобрался. Только… Понимаешь, это нелепое нападение словно не совсем то, чем выглядело. Не просто бессмысленная агрессия. Хотя мародёры и попали под раздачу. Но… Больше похоже на проверку.
— Проверку?
— Ну, да. Проверку. Разведку боем.
7
Матвей Кальян не лез в чужие дела. Любопытство-то его одолевало, но одним из важных аспектов профессионального мастерства являлось умение ценить, уважать и охранять интересы клиентов. Историями гребцов все заслушивались, особенно после таких рейсов, но знали, что по части тайн на них можно положиться. Пусти кто слух, мол, капитан Кальян болтливый — не поверят; но подтвердись слух — и всё, на профессии можно ставить крест. Однако вопросов к Хардову набралось не только у Рыжей Анны. Сегодня их сильно прибавилось.
Из всех манящих тайн канала больше всего Матвея интересовали скремлины. В ответе на вопрос, божьи ли они твари или порождения тьмы, он всё же склонялся к первому. Но у многих был свой взгляд на вещи. Сегодня Ева спасла Матвея, отвела беду. Девчонка не только взяла скремлина на руки, что само по себе невероятно, она излечила его. Но как? Почему? Кто она такая? Даже гиды были изумлены. Кальян видел это.
И видел кое-что другое: всё больше задумчивых взглядов были как бы украдкой обращены к Еве. Плохой симптом. Ева — удивительная, восхитительная девушка, и Матвей Кальян никогда не забудет того, что произошло сегодня. Но… команда. Те, кто в лодке. Первое ошеломление и восторг от того, что совершила Ева, прошли. Как скоро появятся те же недоверие, подозрительность и опаска? И хоть команду набирал сам Тихон и вроде бы «своих» гребцов, что давно работали с гидами, всё же… Матвей Кальян прекрасно разбирался в людях, он чувствовал гребцов и знал, как управляться с любой командой. А сейчас он чувствовал, что это уже начинает происходить. Червячок сомнений зашевелился в головах многих, а когда он пролезет в сердца, справиться с этим станет почти невозможно. Боязливая подозрительность, страх чуждого, недоверие не могут быть внутри лодки.
Итак, впереди всем хватит по полной. Недоверие — не лучшая атмосфера, чтобы соваться в пекло, которое их ждёт за линией застав. Матвей ходил туда. Знал, что голоса канала там настолько сильны, что гребцы прозвали их «сиренами». И главная сирена — скульптура морячки с корабликом в руках, что стоит сразу на выходе из пятого шлюза. Она очень сильна, иногда добра к гребцам, но чаще чрезвычайно опасна. Она умеет показывать «картины», и вот это самое плохое. Однако Матвей Кальян считался везучим капитаном, поэтому его услуги и стоили так дорого. За всё время только лишь раз она показала что-то по-настоящему плохое, но Матвей Кальян говорил с ней, шептал, упрашивал прекратить, пока купцы обливались потом, воняющим страхом, и морячка вняла ему, послушалась.
В тот рейс купцы из благодарности и с перепугу даже добавили ему гонорара. А рейс был хлебным. От дальнего водохранилища, от Пироговского речного братства купцы везли в Дмитров дефицитные товары — настоящий чай, драгоценнейший кофе и натуральное виноградное вино и кое-что ещё. Матвей не совал своего носа, но давно полагал, что слухи о каких-то действующих складах с несметными богатствами, что контролируют пироговские, — не пустая брехня, и артефакты ушедшего мира попадают на канал именно оттуда. Да только вести дела с братством, особенно после раскола, было крайне опасно.
Они следовали каким-то неведомым ритуалам, иногда с ними что-то происходило, и они снаряжали человека с жёлтой повязкой на голове. Тот встречал купеческие лодки и требовал под страхом смерти поворачивать, возвращаться на канал несолоно хлебавши. Да и сам встречающий выглядел неадекватно. Что-то неуловимо странное (вот уж где чуждое!) было в его глазах, и воспоминание об этом до сих пор вызывает у Матвея неприятный холодок. Так что всякие сношения с ними являлись занятием весьма небезопасным.
Не говоря уж про путь туда и обратно.
Правда, судачили о каких-то других пироговцах, подавшихся после раскола братства ближе к загадочной Москве, куда никто из известных Матвею гребцов не добирался.
Существует ли пиратская вольница в действительности или всё это романтические бредни, на канале толком не ведали, но Хардов намекал, что взялся доставить Еву именно туда. Гид ни на чём не настаивал, лишь обтекаемые намёки. Да только Матвей Кальян действительно неплохо разбирался в людях, давно смекнул, что всё несколько иначе, чем рисовалось вначале.
И вот тут, за всем этим мелькало кое-что гораздо более весомое и значимое: истинная цель рейса. На перемену гидов в отношении Фёдора Кальян обратил внимание уже некоторое время назад. И поначалу она его обрадовала. Но теперь лишь добавила вопросов. Со случайно оказавшимся на борту Фёдором неожиданно начинают носиться как с писаной торбой, хотя совсем недавно грозились ссадить на берег за малейшую оплошность. Ева уступает ему свою каюту, прихворавшего мальчишку тащат с собой за Тёмные шлюзы, да ещё их двоих явно прячут. Если же учесть, что отец беглянки Евы (то ли от одного жениха, то ли к другому) — один из самых влиятельных людей на канале… Вопросы, вопросы… А вкупе с тем, что произошло сегодня, их количество явно не уменьшилось.
Матвей Кальян бросил быстрый взгляд на Хардова, что шептался о чём-то с Рыжей Анной, и тихо усмехнулся. Потом он прикрыл глаза и вытянул ноги. Сейчас Матвей мог позволить себе эту короткую передышку. Фёдор… Всё более странные мысли лезли в голову капитана Кальяна. Потому что существовало ещё кое-что, неизвестное Фёдору. Однако об этом давно знал Матвей, старинный приятель его отца Макара. Точнее — его приёмного отца Макара. Потому что Фёдор был найдёнышем.
Так уж случилось, что у прославленного дубнинского гребца Макара Нестерова и жены его Варвары не было детей. Вещь, увы, нередкая; говорят, за год до падения Икши в ней родилось всего четыре ребёнка. И вот когда они совсем отчаялись, канал послал им Фёдора. Малыша нашли брошенным в утлой лодочке в зарослях тростника там, где Волга сливается с Дубной, и он даже не плакал. День был яркий, солнечный, и счастливая Варвара упросила мужа дать мальчику имя, означавшее когда-то «дар божий».
Кальян чуть пошевелился, устраиваясь поудобнее. Вообще-то Макар давно собирался открыть сыну правду, неладно, чтобы парень узнал от посторонних, да мать всё умоляла с этим потянуть. Макар не желал расстраивать жену, однако твёрдо решил поговорить с Фёдором после весенней ярмарки. Только, судя по всему, мальчишка сбежал в рейс, так и не узнав тайны своего происхождения.
А потом появляется Рыжая Анна. Да ещё эти странные взгляды, которыми Хардов одаривал Фёдора (Кальян сразу заметил!), — то осуждающие, то явно неприязненные, но иногда в них мелькало что-то… нежность?
Странно, очень странно.
«А уж не Хардов ли настоящий отец Фёдора?» — вдруг подумал Кальян и от удивления даже открыл глаза и уставился на гида. Тот перехватил его взгляд, не менее удивлённый, затем сказал что-то рыжей красотке.
Кальян снова прикрыл веки. И неожиданно эта ошеломительная мысль перестала казаться такой уж невозможной. А что, по возрасту подходит. Гидам явно не до взращивания младенцев. Но молодая пара (очевидно, что у Хардова с Рыжей что-то было) нагуляла чадо, что ж тут поделать. Вот и подкинули малыша семье Макара. И всё это время тайно наблюдали за взрослением, а когда пришёл срок…
— Капитан, как я понимаю, вам не дают покоя гидовские тайны?
Матвей открыл глаза и успел подумать: «Как всё-таки он бесшумно двигается». Хардов сидел рядом и с доброжелательной улыбочкой смотрел на него.
— Не то чтобы тайны. — Матвей кашлянул. — Просто… Вроде мы на «ты»?
Хардов весело кивнул.
— Просто впереди Тёмные шлюзы, — сказал Матвей. — И очень много всего…
— Ты прав, капитан. — Зрачки у Хардова сузились, потемнели, и теперь его глаза казались больше голубыми, чем серыми. — Думаю, пора поговорить.
8
…какой-то обман
(слишком яркий свет!)
«Встань, Тео. Скремлины… Связь очень прочна».
Наверное, это был сон, но, скорее, видение, вызванное вновь подступившей лихорадкой. Широкое лезвие ножа наносит на руку неглубокий порез. К образовавшейся ранке прикладывается другая рука с таким же свежим порезом. «Были когда-то как братья», — всплывает какая-то посторонняя мысль. А потом Фёдор слышит более отчётливо: «При чём здесь Шатун?!»
И узнаёт свой собственный голос. И видит дымные языки тумана, стелящиеся над уже близкой топью. Это он задавался таким вопросом, когда Хардов вёл их через Гиблые болота. И ещё там была девушка… Ева? Нет, другая. Это он виноват. Он погубил всё, что любил. Она так сказала ему. Обвинила его: «Так же и с Шатуном!» И она права. Обвинила его перед тем, как стать чудовищем. Да только это…
(обман?)
«Встань, Тео. Связь очень прочна. Расскажи о связи».
— Ну что со мной? — бессильно прошептал Фёдор. — Что она сделала со мной? Эти голоса разорвут меня. Разорвут моё сердце, как уже почти разорвали мою голову.
Это не воспоминание. Ничего такого с ним не происходило. Он ещё ни с кем не становился кровным братом. Но…
(Он это видел! И это очень важно.)
(Нет, не видел! Это чужие воспоминания. Он видит чужие воспоминания. Много чужих…)
— Что же она сделала со мной? — снова пролепетал Фёдор.
«Перестань себя жалеть! — Суровый голос, похожий на отцовский. — Встань. И делай что должно». Ещё одна короткая волна лихорадки пробежалась по телу, и всё стихло. Фёдор знал, что они прибыли куда-то. В очень опасное место. И теперь многое зависит от него. Потому что обман прокрался сюда вместе с ним.
Но гораздо более точно Фёдор знал, что ничего не понимает. Что не может отделить явь от бреда. Почему девушка, которая стала русалкой (Лия?), обвиняла его? И почему где-то там, в потаённой глубине той тени, где рождается бред, он знает, что она права? Или ему кажется, что права?
«Здесь очень плохое место. — Голос, похожий на отцовский. — Ты уязвим».
— Для чего? — прошептал Фёдор, обращаясь к потолку каюты.
И тут же внутри прозвучало:
«Уязвим для обмана. Но это скоро закончится. Зато здесь ты открыт, чтобы слышать».
«Я не понимаю, не понимаю, не понимаю!» — собрался было бросить Фёдор в уплывающий потолок каюты. Но что-то чистым звоном отдалось в его сердце, которое он только что так жалел.
И он услышал. Совершено отчётливо. Мягкое, бережное, полное любви, но и полное силы: «Тео, мой мальчик, встань. И расскажи о скремлинах. Из-за этого такой яркий свет».
— Сестра? — позвал Фёдор. И его голос словно нарушил хрупкий баланс между бредом и явью и вернул его в реальность.
Потолок каюты стал ближе и прекратил расплывчато дрожать. Фёдор пошевелился, попытался подняться. Прошептал:
— Это ошибка. Я не тот. Понимаешь, не тот! Я сделаю, что ты просишь. Но это ошибка.
9
Когда лодка подошла к линии застав, до заката оставалось ещё далеко. Однако всё пространство за шлюзом № 5 было укрыто сумрачной мглой. Укреплённая граница обжитых территорий встретила их своей будничной жизнью, и она очень отличалась даже от того, что Рыжая Анна видела на резервной линии.
— Здорово здесь всё переменилось, да? — сказал ей Ваня-Подарок.
— До неузнаваемости, — подтвердила она. — Города, в котором я пела, больше нет. Впрочем, как и той молодой женщины. Нас обеих — ни меня, ни Икши.
— Ох, Анна, боюсь, ты изменилась намного меньше, — улыбнулся Подарок. — Ты знаешь, когда Хардов решил двигаться дальше?
— Скорее всего, он пока и сам этого не знает, — отозвалась Анна, разглядывая, что сталось с железнодорожной станцией и пешеходным мостом через пути, с которого она когда-то любовалась каналом. Сейчас на мосту, как и на башнях шлюза, были организованы дозорные посты, укреплённые пулемётными точками. Такие же Анна приметила на крышах товарных вагонов. — Ты знаешь, я видела эти товарняки. Все в разноцветных граффити и с пулемётами на крышах. Этот сон, как навязчивый кошмар, преследовал меня задолго до падения Икши. «Особенно после ночей, проведённых с любовниками», — добавила про себя Анна. — И вот всё сбылось. И даже хуже: тогда можно было проснуться.
Ваня-Подарок молча посмотрел на неё, его глаза блеснули. Он тоже видел здесь тёмные сны, которые оказались вещими. Он видел, как умрёт его скремлин. И тогда тоже оставался шанс проснуться. Но Иван не стал об этом говорить.
— А как собираются использовать эти пулемёты на крышах? — спросила Рыжая Анна, явно меняя зыбкую тему. Разговор двух гидов об оружии лучше их разговора о дурных снах. — Ведь они «по нашу» сторону границы?
— Верхний горизонт земляного вала пристрелян, — пояснил ей Ваня-Подарок. — Это на случай прорыва, чтобы обеспечить организованное отступление.
Смыкаясь у нижней головы шлюза № 5, с обоих берегов к каналу вплотную подходил высокий земляной вал. По его верхушке и, как сказал Подарок, по внешней стенке бежали ряды колючей проволоки, и через каждые метров пятьдесят были сооружены пулемётные гнёзда, обложенные мешками с песком. С внутренней стороны вдоль всего вала провели узкоколейку, и на ней Анна различила несколько вагонеток, некоторые гружённые стройматериалом, в других складированы ящики с боеприпасами. Работа по укреплению границы велась непрерывно.
— Это из-за той попытки прорыва такие меры? — негромко поинтересовалась Анна.
— Не знаю. — Подарок как-то неуверенно пожал плечами. — Люди шепчутся, что эти дикие с пустых земель, они… вроде как перестали бояться тумана. Не знаю, так говорят. А если попрёт и то и то — сама понимаешь…
Иван вздохнул. Анна, как и требовалось, с пониманием кивнула.
— В любом случае обводные каналы оставили с внешней стороны вала, — продолжил Иван. — Во-первых, отвоевали у тумана лишние кусочки суши, а во-вторых, для надёжности.
— Ты там был, по ту сторону? Я не про Тёмные шлюзы, не по воде, а… От города хоть что-нибудь осталось? — спросила Анна.
Иван посмотрел на неё непроницаемым взглядом. И снова на мгновение подумал о своём скремлине.
«Не жалей о том, что кончилось», — хотел было сказать он Анне. Но вместо этого лишь покачал головой.
— Что там сейчас, толком не знает никто. — Подарок кивнул в направлении разрушенной Икши. — А картинки мелькают разные. Иногда мгла рассеивается. Правда, не всё тебе захотелось бы видеть. Разные картинки. Но всамделишные или сирены показывают — поди различи. Так и живём, — с нерадостной усмешкой подвёл итог Подарок и, наткнувшись на удивлённо вскинутый взгляд Анны, пояснил: — Последнюю зиму я провёл тут.
Как и товарняки, все постройки, щиты, укрепляющие земляной вал, цистерны и даже вагонетки были разрисованы яркими граффити. Некоторые смотрелись довольно зловеще, но по соседству та же тема обыгрывалась с простым и даже грубоватым юмором.
— Слышала про эти художества. — Анна предпочла вновь поменять тему. — Впечатляет.
— Окультуриваем пространство, — теперь уже добродушно ухмыльнулся Ваня-Подарок. — Тихон говорит, что это наша «Берлинская стена». Только не знаю, что имеет в виду.
Анна слышала и про это. Тихон, в отличие от верхушки полиции, был против изоляционизма и считал, что рано или поздно придётся выбраться из осаждённой крепости. И так же, как и подлиннику, этой их «Берлинской стене» суждено быть разрушенной. Только Рыжая Анна не знала, хорошо это или плохо.
— Если заставы падут… — начала было она. И тогда услышала:
— Вы все принимаете меня за кого-то другого!
На пороге каюты стоял Фёдор. Вид у него был жалкий. Юношу всё ещё лихорадило, под карими глазами залегли тени, щёки впали, и на бледном лице глаза казались огромными. Матвей Кальян встретил юношу каким-то новым взглядом — то ли испуганным, то ли сочувствующим.
— За кого-то другого? — спокойно поинтересовался Хардов. Гид сидел на корме, беседуя с капитаном Кальяном, и большим складным ножом очищал кожуру с яблока.
Фёдор затравленно посмотрел на него. Вымолвил чуть слышно:
— Я не… он. Это ошибка.
— Откуда же ты знаешь, что мы принимаем тебя за кого-то? — Нож Хардова всё так же ровно скользил по поверхности яблока, срезая кожуру.
Фёдор молчал. Покачнулся, и ему пришлось ухватиться за основание мачты. Глаза заволокло, и он понял, что увидел белое платье, в котором Лия предстала перед ним на болотах. Монотонно прошептал:
— Потому что существуют сны.
— Чьи сны?
Фёдор затряс головой. Поднял руку, как бы отгораживаясь от Хардова.
— Я… Сестра… Она что-то сделала со мной.
— Нет, — холодно возразил гид. — И пока это единственная ошибка в твоих рассуждениях.
Фёдор затряс головой сильнее, хмурясь; было в его движении что-то механистичное.
— Хардов, — тихо позвала Анна. — Он ещё не готов.
Гид не сводил с юноши пристального взгляда. Фёдора перестало трясти, на миг он уставился в пол. Потом, будто вспомнив что-то, с надеждой посмотрел на Хардова.
— Я случайно оказался на вашей лодке, — промолвил он. И с воодушевлением добавил: — Вы ведь не хотели меня брать! Забыли?! Ещё и ссадить грозились. Как же… Час на сборы или прощай! Случайно всё вышло.
— Я умею пускать пыль в глаза, — негромко сказал Хардов.
— Зачем?
— Иногда приходится делать то, что должно.
— Зачем? — огрызнулся Фёдор. — Я вам не верю. На моём месте мог быть кто угодно. Я не знаю, что вы сделали со мной, но не верю! Случайно.
Хардов отложил яблоко в сторону. Поднялся, ножа складывать не стал, и широкое лезвие поймало солнечный зайчик. Фёдор увидел нож, поморщился, и его взгляд на мгновение сделался пустым. Хардов вынул из-за пазухи запечатанный конверт и шагнул к юноше:
— На-ка. Это для тебя.
Фёдор попытался сделать шаг назад:
— Что это?
— Письмо от твоих родителей.
Фёдор с недоверием посмотрел на Хардова. Затем нехорошо усмехнулся:
— И что там?
— Правда.
— Какая правда?
— Держи.
— Какая правда?! — завизжал Фёдор.
Анна обеспокоенно посмотрела на юношу.
— Хардов, — с укором произнесла она.
— Я думаю, правда о том, что они любят тебя, — ровно сказал гид. — Не знаю, не читал. Держи.
Фёдор со страхом смотрел на конверт, словно ему предлагалось потрогать змею, но всё же рука через силу потянулась к письму. И повисла в воздухе.
— Я видел этот нож, — быстро сказал Фёдор.
Хардов посмотрел на свой нож и, чётким движением скользнув по брючине, сложил лезвие:
— И что?
— Там… когда Сестра… Знаете, когда становятся кровными братьями. Она мне сказала, что это очень важно. Сестра…
Лицо Хардова застыло:
— Ты о чём?
Фёдор снова мучительно поморщился.
— Она сказала, что связь очень сильна. Что из-за этого такой яркий свет. И что я должен рассказать вам о скремлинах.
— Что именно, Тео?
— Что они уязвимы. И… не помню.
— Пожалуйста.
Взгляд Фёдора потемнел, юноша покачнулся и крепче вцепился в мачту:
— Я… не помню.
— Пожалуйста, — настойчиво попросил гид.
— Я… не…
— Хардов, прошу тебя, — снова позвала Анна.
— Фёдор, посмотри на меня. — Хардов поднял нож на уровень взгляда Фёдора. — И не смей отключаться. Что она тебе сказала?
— По-моему, из-за этой связи мы все в опасности, — пролепетал юноша. — И прежде всего скремлины. Да, именно это.
Фёдор слабо поднял голову, и Хардов увидел, каким он сейчас был несчастным. Но Фёдор закричал:
— Именно это! Вот при чём здесь Шатун! Вот!
На его глазах выступили слёзы. И он закричал ещё сильнее, как будто на последнем импульсе своих сил:
— Вот! Но я не он!
И силы Фёдора закончились. Его тело начало оседать. Но перед тем как повалиться в обморок, он вдруг взглянул на Хардова как-то по-другому, словно узнавая его, или отстраняя всё ненужное, или просто мучительно желая быть услышанным:
— Хардов, я не виноват в гибели Лии.
— Я знаю.
Глаза Фёдора закатились. Но теперь Хардов не дал ему упасть. Он бережно подхватил его под руки и тихо прошептал:
— Знаю, мой друг.
10
Лодка Раз-Два-Сникерс прошла Зубной мост утром следующего дня. И ничто здесь не свидетельствовало о произошедшей накануне трагедии. Те, кого Хардов назвал «мародёрами», предали земле своих товарищей, однако когда появилась полицейская лодка, предпочли укрыться за железнодорожными цистернами — в отличие от купцов или гидов с этими шутки были плохи. Они были немало удивлены, что на полицейской лодке всем распоряжается женщина, и ещё больше автоматическому оружию в её руках и с надеждой поглядывали в сторону Сорочанских курганов. Но туман не пришёл. Они снова остались без поживы.
К полудню без особых проблем Раз-Два-Сникерс дошла до Тёмных шлюзов. В отличие от Трофима, чью лодку она приметила ещё издалека, Раз-Два-Сникерс знала, что у гидов здесь власти намного больше, чем у полиции. Правда, они были людьми Шатуна, и это многое меняло. Они были «парнями Шатуна», и единственным ренегатом в их команде оказалась женщина.
Раз-Два-Сникерс похлопала себя по нагрудному карману, где покоился сложенный вчетверо, а потом ещё пополам листок из старого журнала. Еле заметная улыбка мелькнула на её губах. Пришвартованная лодка «Скремлин II» покачивалась на волнах у причала для гидов. Раз-Два-Сникерс правильно всё рассчитала — Хардов вынужден был задержаться.
11
А Хардов теперь был убеждён, что Рыжая Анна ошибалась. Сильной действительно оказалась не белая зайчиха, сильным было что-то в тумане. И Хардов знал, почему такой яркий свет. Он смотрел на берега канала, на своё отражение в воде, близкие Темные шлюзы, и с мутным холодком внутри понимал, что они всё больше угождают в западню. Там, во мгле, для них искусно соткана паутина, в которую они послушно следуют, как безмозглые мухи. Отражение в воде…
Хардов раскрыл и снова закрыл лезвие своего складного ножа. Он понял, кто является причиной их ошибки, едва не ставшей роковой (а может быть, кое для кого уже и ставшей), кто делает их уязвимыми. Пожалуй, впервые он почувствовал себя прижатым к стенке. И ему пришлось принять, возможно, самое трудное решение в своей жизни.
Ещё с утра он отправил Мунира к Тихону с просьбой о помощи, просьбой поспешить. Он также просил попридержать, оставить пока Мунира у себя. Но не только.
«Шатун, — спустя несколько часов глухо вымолвил Тихон, откладывая в сторону послание Хардова. — Значит, он всё-таки сделал это».
Высшие гиды умели читать по глазам их скремлинов. Такая почта успешно работала. И, что не менее важно, исключала взлом. Тихон пристально смотрел в круглые бусины глаз Мунира и водил грифелем по деревянной доске. Потом ознакомился с содержанием, и оно ужаснуло его. Хмурая складка залегла у переносицы гида, однако в глазах сверкнуло негодование.
— Необдуманные решения молодости, — горько прошептал он. Хотел было добавить кое-что погромче и остановил себя.
«Ведь они даже не прошли Тёмные шлюзы, где обычно проявляются первые признаки, — подумал Тихон. — Как же такое возможно? Манок Учителя снова светится. И это произошло прежде времени? Такого никогда не случалось, но… Тогда им надо очень-очень спешить. Тео в большой опасности, он просто может не выдержать».
И главное, он так и не выбрал себе нового скремлина. А без этого возвращение неосуществимо. Всё пошло не так, как они ожидали. Раньше времени и совсем не так. И либо они не знают чего-то очень важного, либо все их знания ошибочны.
Вслух же Тихон сказал совсем другое:
— Хардову пришлось принять решение разделить группу. Они с Евой будут обходить Тёмные шлюзы посуху.
Его спутники замолчали. Это были гиды другой стороны. Охранявшие Великий Университет. В таинственном для канала мире, в полумифической Москве, куда лодка сначала Хардова, а затем встречающих должна была доставить Еву.
Там, у Воробьёвых гор, откуда открывается вид на накрывшее город море тумана и поднимающиеся из него в солнечном мареве острова высотных зданий, находилось то уникальное место, где решено было спрятать Еву. И где девушку очень ждали.
«Ключи от будущего», — мелькнуло в голове Тихона.
Следом пришла другая мысль: как интересно, Хардов больше верит в Еву. Считает её главной целью их миссии. А он, Тихон, верит в Тео. В них обоих. Только Хардов себя обманывает. На самом деле он тоже верит в Тео. Просто давняя боль так и не утихла в его сердце. Однако невзирая на боль, а может, именно благодаря ей никто лучше Хардова с этим не справится. Тихон знал это. Видимо, он не ошибся.
Но сейчас гиды другой стороны хмуро молчали. Потому что сказанное Тихоном означало лишь одно: группа Хардова в большой беде.
12
Хардов снова раскрыл свой нож. Посмотрел на лезвие с блеснувшим желобком кровостока. Вот она, причина прочной связи. Хардов печально улыбнулся. Всё это было очень давно, и действительно, правы те, кто утверждает, что мы сами создаём собственных демонов. Хардов теперь знал, почему свет оказался столь ярким. Он понял всё, что ему пытался сообщить Фёдор. Происхождение той незримой воли, чьё присутствие он угадал в нападении мглы у Зубного моста, сейчас открылось ему. Это она заставила белую зайчиху так быстро отдать все силы, буквально «сгореть», вспыхнуть, как сухой хворост или щепотка пороха. Проверка, разведка боем. С ними познакомились. И похоже, такая судьба была уготовлена для всех скремлинов.
Отражения в воде…
Хардов чуть повернул лезвие ножа. Вспомнил, как уже больше месяца назад сидел под ясенем, выследив полицейскую группу, пересекшую канал, и понимая, что всё началось. Это было одно из немногих мест на канале, где дул свежий ветер. А потом появились трое олухов, вздумавших его ограбить. Полёт этого самого ножа пресёк необдуманную попытку. Шатун помог людям Новикова добыть скремлинов в тумане, и они начали поиск по всему каналу. И тогда ещё никто ничего толком не знал. Разве что срок близок. А Хардову везло, сильно везло. В Дубне и потом ещё какое-то время. Только вот выяснилось, что Шатун не просто помогал людям Новикова, не просто принял одну из двух сторон. Он вёл свою и гораздо более опасную игру. Смертельно опасную. И вот сейчас сделал свой ход.
Отражения в воде…
Хардов ещё повернул лезвие ножа, и в полированном металле на миг проступила радуга. Белая зайчиха перегорела очень быстро, хотя это были ещё даже не Тёмные шлюзы. У них, правда, осталось несколько скремлинов, но сколько они продержатся после того, как взбесится последний? Минуту, две? Вряд ли дольше. Шатун загнал их в угол. И ему известно о зароке. А причину всего этого Хардов вертит сейчас в руках. Точнее, причиной является он сам.
Он, Хардов, создал эту прочную связь. Он сам сделал их уязвимыми, открытыми для Шатуна. Из-за него такой яркий свет. Сделал при помощи вот этого складного ножа.
Когда-то, много лет назад, в вечер, открытый для романтики, они в порыве верности их дружбе побратались с Шатуном. Стали кровными братьями. И Учитель случайно увидел это. Тогда он лишь усмехнулся: молодость. Хотя уже тогда он начал не во всём доверять Шатуну. И хотя уже тогда Хардов был вернувшимся воином, то есть по времени канала значительно старше Шатуна. Но это была одна из главных гидовских тайн. И как любая тайна, успела обрасти множеством самых невероятных слухов.
Например, что скремлины — древние вампиры, пришедшие с туманом, и укушенный тоже становится таковым. Шатун хотел знать, правда ли это. Его манило запретное, и сейчас Хардов думает, что уже тогда он был очарован тьмой (не это ли почувствовал Учитель, запретив ему доверять?). Только гиды посмеивались над небылицами и избегали прямых ответов. Гиды и впрямь умели пускать пыль в глаза. А они побратались, Хардов с Шатуном. Сделали на руках надрезы и обменялись кровью. И это им действительно помогало. Или они думали, что помогало. Особенно в тумане. Они острее чувствовали друг друга. Но время шло, и их пути разошлись. Юная невинная забава осталась далеко в прошлом. И вот Шатун догадался кое о чём. Кровь не просто красная водица, и чтоб это знать, даже не надо быть гидом. Тень юной забавы вернулась. Шатун нашёл на канале то самое, возможно, единственное тёмное место, где кровь одного снова ведала о крови другого.
13
— Должен быть ещё выход, — упрямо отрезала Рыжая Анна.
— Нет, Анна, для нас нет другого выхода. Он чувствует меня. Из-за меня вы все в опасности. Пойми, если меня не будет рядом… Скремлины — существа тумана. И туман их уничтожит. Как белую зайчиху. Сведёт с катушек. Вот что он задумал. После чего у нас нет шансов. Сукин сын оказался догадливым.
— Где он находится, Шатун? Я имею в виду, где он физически?
— Думаю, на «Комсомольской». Но не знаю наверняка.
— Мы могли бы попытаться вернуться и выкурить его оттуда.
— Анна, у нас нет времени. Ты же видишь, что происходит с Фёдором. Даже эта вынужденная задержка крайне опасна для него.
— Тогда, может быть, успеем проскочить? Всё же шесть скремлинов ещё осталось?
— Мы не успеем, Анна. Уж он постарается. Удар будет нанесён по скремлинам. И тогда всё закончится за несколько минут. Вспомни мародёров у моста — ты знаешь, как это будет.
— Поэтому ты решил сам сунуться в пекло? Преподнести себя на тарелочке?
— Совсем не так. — Хардов хмуро посмотрел в сторону земляного вала, за которым лежала разрушенная Икша. — Иногда мгла рассеивается. Я был там и знаю. Мне известны тайные пути. Однажды мне удалось пройти твою Икшу посуху, ни разу не прибегнув к помощи Мунира. Густой туман лежит по берегам, у Тёмных шлюзов. А в городе бывает по-разному. Думаю, я пройду.
— Хардов, но ты там будешь незащищён!
— Знаю. Но именно это даёт нам шанс. Он этого не ждёт. Ему известно о зароке. Ещё с Гиблых болот. Скорее всего, уже тогда он был в деле. И этого он ждёт меньше всего. Я ведь, по его прикидкам, должен теперь прятаться за вами с Подарком. Таков расчёт. Он станет искать меня в лодке, но меня там не будет. А без меня он и до скремлинов не дотянется. Я даю нам шанс.
— Но ты будешь в городе, Хардов. В разрушенном городе, полном призраков. Без малейшей защиты.
— Ему это неизвестно. Пойми, он знает о Тео. И, полагаю, это его главная цель. Тео, который не верит в себя. Но только он не знает, насколько Тео оказался сильным. Даже мне не удалось услышать отсюда голос Сестры. Благодаря Тео мы сбиваем все его карты. Своим уходом я лишаю его преимущества «видеть». А пока он спохватится…
— А если у тебя не будет этого «пока»? Шатун ведь умён.
— Ага. — Хардов усмехнулся. — И очень самонадеян. Но иногда в сильном и заключена слабость.
— А Ева?
Хардов помолчал, словно обдумывая ответ. Кивнул.
— После того, что произошло с зайчихой, я не могу оставить её в лодке, — твёрдо сказал он. — Как бы не вышло беды. Мне удалось кое-как успокоить капитана, но команда… Анна, впереди сирены Тёмных шлюзов, тут за себя-то трудно ручаться… Я видел взгляды гребцов, кое-что понимаю в этом. Лучше Еве уйти со мной. И потом, — лёгкая усмешка, — порой в большей безопасности мы находимся именно тогда, когда наименее защищены.
У Анны дёрнулась щека. Она всё понимала. Но из-за того, что сообщил ей Хардов, она всё равно чувствовала лёгкую тошноту. А ещё страх и горечь надвигающейся беды, о которой он только что упомянул. Анна вздохнула. Сплела руки. Бросила беглый взгляд на каюту, где лежал Фёдор. Ещё утром она дала ему настой из редких трав, что гиды собирали у Сорочанских курганов, в смеси с водой Зубного моста, и Фёдор провалился в крепкий, похожий на забытьё сон.
— Это из-за мести? — вдруг тихо спросила Рыжая Анна.
— Что? — не понял Хардов.
— Кому он мстит? Тебе? Учителю? Или, может быть, Тихону? Кому из вас?!
Хардов как-то виновато посмотрел на неё.
— Знаешь, когда-то я тоже так думал, — признался он. — Что виною всему банальная месть. Но, похоже, всё намного хуже. Его одержимость мёртвым светом, восторг… в основе которого, наверное, всё-таки лежит глубокий, губительный страх… привели Шатуна в самое плохое на канале место.
И обратного пути для него уже не будет. Только его это не беспокоит. И это надо понимать. Я думаю, он решил пройти сквозь туман.
— Мы тоже, — откликнулась Рыжая Анна. — Мы тоже.
И тебе это известно. Но его путь… проклят.
— Похоже, и это его не беспокоит.
Она отвернулась и как-то поникла головой.
— Ублюдок, — не оборачиваясь, проронила она.
— Иногда я задаюсь вопросом, как бы он себя повёл, если б мы тогда не отдалились от него.
— Всё ещё себя винишь?
— Нет. Просто задаю вопрос. И не нахожу ответа.
— Не хочу больше говорить об этом ублюдке, — тяжело произнесла Анна.
— Понимаю.
— Нет, не понимаешь!
Наконец Рыжая Анна не выдержала. Когда она обернулась, в глазах её стояли слёзы.
— Это самоубийство, Хардов! Вот это ты понимаешь?!
— Опять всё сначала.
— Ты хоть вообще… что-нибудь понимаешь?
— Но, Анна…
— Как ты смел? Как ты посмел с этим ножом?! — Анне с трудом удалось сдержать то ли крик, то ли рыдания. — Как? Ты… чёртов эгоист. Как смел?! Я не хочу с тобой прощаться.
Хардов захлопал глазами. Попытался заговорить, но издал только какой-то оправдывающийся звук.
— Чёртов эгоист… — Анна снова отвернулась, всхлипывая. Хардов подумал, что никогда её такой не видел.
— Ну… — только и сказал он.
— Не хочу прощаться. Понимаешь? Не так! Не сегодня. Я жила в этом Дмитрове…
— Ну, так не прощайся, Анна.
Она усмехнулась. Ещё горше. Звук вышел низким, грудным.
— Мои шансы весьма неплохи. — Хардов постарался, чтобы его голос звучал ободряюще. — Ваши — под сто процентов. За Тёмными шлюзами встретимся. Анна, это наш единственный выход.
Она повернулась к нему. Посмотрела прямым взглядом, вовсе не стесняясь своих слёз.
— Хардов, и ты, и я, мы прожили прекрасную счастливую жизнь. Но думал ли ты хоть иногда, как было бы, если б мы были вместе?
— Думал, и не раз, — просто сказал Хардов, словно всегда был готов к этому вопросу. — Это было бы слишком хорошо. И либо мы бы перестали быть гидами, либо перестали быть вместе.
— Это из-за неё, да? — Анна утёрла ладонью слезу, скатившуюся по щеке. И это Хардов видел впервые. — Из-за Лии? Ты из-за неё теперь так боишься?
Взгляд Хардова потемнел:
— Анна… я…
— Боишься потерять, да? Но ведь… я тоже боюсь.
— Анна, это столько…
— Но я в любой момент готова была перестать бояться. И даже… сейчас.
Хардов плотно сжал челюсти.
— Анна, тебе и вправду не надо прощаться со мной, — только и сказал он.
14
Тихон разглядывал дозорные плоскодонки пироговцев. С братством творилось что-то неладное. Опять эти их жёлтые повязки. Но дозор распознал явно спешащий транспорт гидов, и они не рискнули нападать.
Тео и Ева в одной лодке. И оба бесценны. Правильным ли было решение скрыть одного за другим? По-видимому, да, — пока никто ни о чём не сообразил: очевидное всем открыто, тайное каждого упрятано в тени другого. В любом случае об этом уже поздно рассуждать. Впереди Тёмные шлюзы, а Хардову пришлось разделить группу.
А потом Тихона посетила ещё одна мысль. И он даже не успел понять, ужаснула она его или обрадовала.
(в одной лодке)
«Может быть, поэтому всё пошло не так? Может быть… именно этого мы не понимаем?»
— А ведь всё возможно, — себе под нос пробубнил Тихон, оглядывая своих спутников. — Мы этого не учли, не брали в расчёт, а… Такое возможно.
И он вдруг рассмеялся. Невзирая на то, что понимал, как страшна просьба Хардова попридержать пока Мунира, что она означает на самом деле, Тихон рассмеялся.
— Мы, старые хрычи, не учли одной чудесной особенности, которую знает молодость, — удивлённо произнёс он. — Просто это невероятно, но ведь такое возможно? И тогда Тео… И это всё меняет! Тогда… он пытался защитить, и это всё меняет.
Тихон невидящим взглядом уставился на лодки пироговцев. Он улыбался. А потом в поле его периферийного зрения оказался Мунир, которого Тихон вынужден был привязать за лапу к поперечине, чтобы ворон не улетел. И его улыбка поблекла.