Бестиарий любви в стихах

Анонимный автор

Анонимная поэма XIII века «Бестиарий любви в стихах» представляет собой своего рода рассуждение о природе любви; в ней материал средневековых бестиариев переосмысляется в куртуазном ключе. В отличие от своего предшественника, «Бестиария любви» Ришара де Фурниваля, поэма не ограничивается пародией, но содержит также и выраженный лирический элемент. Ни на один из современных языков поэма ранее не переводилась. Предлагаемый перевод ставит своей целью познакомить русского читателя с этим своеобразным памятником средневековой литературы.

На обложке:

Охотник убивает единорога. Рукопись музея Гетти в Лос-Анджелесе (MS. Ludwig XV 4, fol.85v.)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Бестиарий любви в стихах сочиненный автором, который предпочел остаться безымянным

Л юбовь, а я ведь ей служу И клятву верности принес, Велит приняться мне за труд — И за работу я возьмусь, Как всяк, кто целиком Любви Принадлежит, и потому Во всем ей должен угождать. Ужель меня не тяготит Себя во власть Любви отдав, Ее приказы выполнять? Ничуть! С готовностью вручу Я сердце, тело, разум свой Любви, чтобы служили ей, Оставив прочие дела — Ничуть об этом не тужу! Так пусть поможет мне Господь, Работу эту довести Благополучно до конца, Пусть от дурного охранит, От всех изъянов, от греха, Чтоб Зависти не удалось (А ведь ее снедает злость, Едва изысканную речь Услышит) труд мой очернить. А милость будет мне дана — Господь всегда благоволит Тому, что может угодить Наипрекраснейшей из дам, Которой равных в мире нет. Как роза алая одна Всех краше остальных цветов, Так и она всех дам других Своей красою превзошла. То Госпожа моя и друг, Я для нее пишу стихи, Что Бестиарием Любви Вполне законно назову — Здесь о зверях пойдет рассказ И о любви в такой связи, В которой может быть любовь С повадкой и природой их.

В сем любо знаньем обладать, Но все не может знать никто. А по-отдельности познать Вполне любую можно вещь. Случается обычно так: То, что известно одному, Другому вовсе невдомек — Бывает и наоборот. Выходит, каждому дано Частями Знанья обладать, Тогда как Знание вообще — Есть совокупность тех частей. Однако всем существовать Одновременно не дано — Ведь может умереть один, Покуда не рожден другой. И то́ что знали те, чей путь На этом свете завершен, Живущим ныне не постичь Своим рассудком нипочем. И нам бы этого не знать, Когда бы опыт прошлых дней, Переходя из уст в уста, Или записанный в стихах, От древних не дошел до нас. И вот Господь, нас возлюбив Превыше тварей остальных, Особым свойством наделил, Чудесным качеством ума. Мы можем с помощью него, В сознаньи вызвав, познавать Событья прошлого точь-в-точь, Как те, что в настоящем есть. Тот дар, что Бог нам даровал Зовется Памятью. И в ней Есть двери – Зрение и Слух, И к каждой свой особый ход. Вот имена тех двух ходов: Мы Описаньем назовем Один из них. Тогда второй Мы Очертаньем будем звать. Кто знает эти два пути, В кладовку памяти пройдет, И в этой сможет кладовой Немало знаний приобресть, Поскольку Память там хранит И сторожит огромный клад, Что опыт собирал людской На протяжении веков. И на сокровища взглянув, Что в помещеньи том лежат, Воображеньем может ум Увиденное взять с собой, И вот уж прошлое пред ним, Как настоящее совсем, И путь к познанию открыт Давным-давно минувших дел. Пора настала привести Примеры, чтобы прояснить Ходов значенье и дверей.

Г ероев подвиги когда Мы на картине древней зрим (А это Очертанья путь), Нам представляются они Происходящими теперь. И с Описаньем точно так: Когда мы слушаем роман, То приключенья словно бы Пред взором нашим предстают — Так, через Зрение и Слух Былое постигаем мы, Выходит верно называть Те чувства Памяти дверьми.

О , сладостная Госпожа, В ком благость и краса слились, Вы искру бросив в сердце мне Такой там развели огонь, Что от ожогов до сих пор Я исцелиться не могу: Еще не появился шрам, Чтоб раны эти затянуть. Так пусть поможет мне Господь Жить в Вашей памяти, как Вы Живете в памяти моей! И чтоб способствовать тому Сей Бестиарий Вам пошлю. Пускай послужит этот труд Напоминаньем обо мне, Коль сам я буду далеко. А впрочем, вспомнить обо мне Придется Вам – пусть лишь затем, Чтоб имя выяснить свое, А как – сейчас я расскажу. Коль букву первую возьмем От имени и смысл его В ту букву вложим и потом Ее используем вот так, То буква, называя Вас, О сердце сладкое, могла б Мое прозвание раскрыть — Вот потому-то для меня Прозванье имени милей! Но ведь и в имени моем Есть с Вами сладостная связь: Та буква, что стоит в конце Того, чем величают Вас, Могла бы называть меня. Вот так укрыт я с двух сторон И в Вашем имени таюсь: Прозванье в первой букве есть, А имя спрятано в конце. Да, имя Ваше чтоб постичь, Придется с моего начать. А чтобы разгадать, кто я, Прозванье Ваше нужно знать. Затее этой очень рад, Но был бы счастлив, если б Вам Угодно было, чтоб сердца Такую же имели связь, Какую наши имена, И жить могли одно в другом, А по-другому не могли. То было б слаще всех услад!

И так, я отправляю Вам Труд, что для Вас я сочинил. И вот, что Вы найдете в нем: Во-первых Описанье здесь, Что и понятно, ведь письмо Осуществляется затем, Чтоб Описанье передать Тому, кто с чтением знаком. А во-вторых, никак нельзя Без Очертанья обойтись. Ведь буквам чтоб существовать Начертанными нужно быть. К тому же этот текст снабжен Изображеньями зверей И птиц, о коих речь пойдет — Так будет легче их узнать. Немало я потратил сил На этот труд, и никогда Подобного не повторю — Сложнейшим был его предмет. И я сомненьем был томим, Что не под силу одному Работу эту завершить, Пускай искусен я весьма. Нет, никогда бы не нашел В себе я смелости начать Работу сложности такой, Когда бы не был принужден. – Что? Силой принужден? – Да-да. Был силой принужден Любви, Кому служу и день, и ночь; Ее приказ я выполнял. И потому я всех прошу, Кто будет эту вещь читать, Не осуждать меня за то, Что взял столь сложный я предмет. Ведь не Гордыней был ведо́м — Любови силой к Госпоже, Которая средь прочих дам Как бы цветок иль адамант. Во славу, в честь ее одной, Задуман Бестиарий мой, Что нам во многом прояснит Хитросплетения любви: Откуда сила у Любви, И почему выходит так, Что изводим влюбленный тот, Любовь которого чиста. Потом нам предстоит узнать О ремесле коварном лжи, Что существует для того, Чтоб мучить тех, кто сердцем чист. И наконец, узнает тот, Кто Бестиарий сей прочтет, Что может принести Любовь Мученья страшные и боль — Как то со мной произошло.

Т еперь, вступленье завершив, За изложение возьмусь Предмета, избранного мной И к Описанью перейду. Материя приятна мне, Не терпится ее начать, Хотя, признаться вам, смущен Был я природой Соловья. Когда приходит месяц май И ветви зеленью полны, Он так старательно поет И столь красив его мотив, Что песней упоен своей, Он умирает средь ветвей, Все силы пению отдав И обо всем другом забыв. Да, смерть его меня страшит, Ведь сочиненью моему Себя отдал я целиком. К тому же раньше никогда Не приходилось так легко И без запинки сочинять — Немудрено, что страшно мне.

Е ще один недобрый знак В природе Лебедя явлен: Он пеньем дивной красоты Свою обозначает смерть. Настолько глас его красив, Что даже арфы нежной звук, Иль плач виолы полной чувств, Иль даже сам псалтерион Его не смогут превзойти. Ничто так не ласкает слух, Как голос Лебедя, едва Свою он песню запоет! Но эту сладостную песнь Заводит Лебедь лишь тогда, Когда подходит жизнь его К концу. Причина песни – Смерть. И тот, кто слышит тот напев, Так рассуждает: скоро Смерть За этим Лебедем придет. Но как прекрасна песнь его! Теперь понятно, почему Я Лебедем испуган был — Боюсь я, как бы не принес Мне этот труд большой беды: Поскольку раньше никогда Я так красиво не слагал, И никогда не повторю Стихов подобной красоты. Да, будет чудом из чудес, Если удастся довести Мне сочиненье до конца, Уже немало чуда в том, Что я сумел его начать: Слагать изысканную речь И в этом сладость находить Не приспособлен человек Что голосом совсем охрип.

К ак, я охрип? – Да! – Почему? Ужель я Волка повстречал? Природа Волка такова, Что если первым человек Его увидит, тотчас зверь Робеет, злобу потеряв. Но если же наоборот, Увидит человека Волк Не будучи замечен сам, Теряет голос человек. И свойство это же в любви Мужчины с женщиной найдем — В природе женской Волк живет! Ведь если дамой первый шаг Предпринят будет, и любовь Она раскроет – вмиг тогда Свою теряет дама власть И смелость, и уже ни в чем Не в силах будет отказать Мужчине, что ее «узрел», О страсти от нее узнав. Но если вдруг себе назло Мужчина первым о любви Заговорит – утратит он Уменье требовать того, На что он по правам Любви Вполне бы мог претендовать. И голос пропадать начнет, Потом осипнет он совсем. Тот Волк, что первым разглядел Меня – понятно, кто такой. То Дама, коей посвящен Весь этот труд. Увы, она Узнала первой про любовь Мою. Не удержался я, И не разведав ничего О чувствах Госпожи моей, Я обратился к ней с мольбой И даровать просил любовь. Так, первым я увиден был, А разглядеть ее не смог. Тут начал «голос» пропадать, (Что есть способность проявить Настойчивость, прося любви). И робким стал я рядом с ней. Вот потому я так боюсь — Что не удастся мне достичь Заветной цели никогда. О, горе! Сколько горьких слез!

О дна лишь утешает мысль, Что нет на свете ничего, С чем справиться не может тот, Кто к трудностям любым готов. Да, хоть владею ремеслом, Придется сильно пострадать Чтоб предприятье удалось, Но не могу я отступить. Так что заставило меня, Страдая, все же продолжать? Отчаянье – Но как? – Ответ Лежит в природе Петуха. К заре ли, к сумеркам поет Петух свою ночную песнь, Он часто голос подает, Хотя при этом голос слаб. К полуночи – наоборот: Поет он реже, но зато В песнь больше вкладывает сил И громче делается звук. Так вот, извольте, я теперь, (Ох, как я все-таки охрип!) Совсем надежду потеряв На благосклонность и любовь, Отчаяньем был принужден Продолжить тщания мои И громко петь, хоть нету сил — Ведь из-за Волка голос слаб. Тот час, в который День и Ночь Смешались – знак такой Любви Где хоть Отчаянье живет, Но все же есть Надежды свет. А час, в себе несущий тьму (Мы Полночью его зовем) — Любви отчаявшейся знак, В нем упованью места нет. И так как больше в Петухе Отчаянья, а не надежд, То голос у него сильней, В полночный безнадежный час.

Ч то у отчаявшихся глас Намного громче и сильней, Чем голос тех, кто получил На снисхождение намек, Понять несложно, рассмотрев Природу зверя одного, Что отвратительно кричит — Зовется Диким он Ослом. Когда не может сей Осел Найти ни сена, ни травы, И смерть голодная близка, То страха и страданья полн, Он начинает дико ржать. Настолько этот звук силен, Что разрывает он Осла. О, как же страшен этот крик! Но всем известно, что вопить Не будет Дикий тот Осел, Покуда, голодом томим, Он не отчается вообще. Итак, Отчаянью дано Великой силой обладать — Что ж странного, что им ведо́м, Я милости добиться тщусь От той, кем мучим я в тюрьме? Она на помощь не придет. Да и услышат ли меня? Ведь Волк мой голос отобрал.

Н е стоит изумляться вам, Что даму с Волком я сравнил: Ведь много есть у Волка свойств, Что сходство это подтвердят. К примеру, только головой Не в силах обернуться Волк: Столь жесткий у него хребет — Все тело должен развернуть. Второе свойство таково: Волк не охотится вблизи От логова, но вдалеке — Лишь там ему к охоте страсть. Теперь последнее из свойств, По счету третье, что роднит Волчих и некоторых дам: В овчарню, свой скрывая шаг, Бесшумно проникает Волк. Но если вдруг какой сучок Ему под лапу попадет И хрустнет – бешенством объят, Жестоко лапу Волк казнит, Ее кусает и грызет, За неудачу мстя свою. Три свойства эти есть у дам, И проявляются в любви, Что вам сейчас я докажу, Все по порядку разобрав. Не в силах дама подарить Лишь сердце, не отдавшись вся: Как не умеет повернуть Волчиха шею, так она Не может сердце разделить, Одновременно полюбив, Влюбленных двух, не обманув Из двух хотя бы одного. То с первым свойством связь была, Теперь второе разберем. Коль дама сердце отдает Мужчине, что приятен ей, Сильнее в ней любовь горит, Коль от него она вдали — Так и Волчиха, алчет жертв, Лишь прочь от логова уйдя. А вот и с третьим свойством связь: Коль дама слово обронит Иль даст нечаянный намек, Что обнажит ее любовь, Себя тотчас она казнит И мстит своей любви словам: Их разом в шутку обратит, Иль так сумеет повернуть, Чтоб все пригладив и замяв, Опять любовь свою сокрыть. Потом старается тайком, Искусно речь свою ведя, И все как будто невзначай, Узнать, любима ли она. И если дама разглядит, Что есть любовь в мужчине к ней, То будет сразу низведен Тот пылкий муж к ее ногам, И непременно свысока Она с ним будет ворковать. А безразличье увидав, Она становится мила, И всячески благоволит Тому, кто равнодушен к ней. С ним будет, сладости полна, Приятнейшую речь вести, Во всем стараясь угодить, Пред ним как будто трепеща.

Т еперь уместно рассказать О свойстве Выверовых Змей: Когда случится повстречать Мужчину Вывере-Змее И тот мужчина будет наг, Змея не трогает его, И даже уползает прочь, Как будто наготы страшась. Но если будет он одет, За ним вослед она ползет, Затем, чтобы догнав, напасть, И умертвив его, сожрать. Вот так же дама – вся мила, Так искренна и так скромна В общеньи с тем, в ком нет любви, И даму страх пред ним берет. Того же, кто в нее влюблен, Она преследует всегда, Его настигнет словом злым И «съест» способность говорить. Напоминает наготу Любви неясность первых встреч, А подтвержденная любовь — Одежд подобие и пут: Родившийся ребенок гол, А взрослый человек одет. Тому подобно не «прикрыт» Мужчина в пору первых встреч. А после, в чувствах утвердясь, Он вдруг становится одет: Опутан и закутан он В любви опаснейшую сеть. И точно Вывера-Змея Того, кто гол не устрашит, Чужда любовная боязнь Свободному от пут Любви. Того ж, кто в сеть Любви попал, Всегда окутывает страх, (Как перед Выверой дрожит Тот, кто одеждою прикрыт). Он не решается раскрыть Своей любви заветных дум, Боится даму рассердить, Ей неприятное сказав — Вот так он попадает в плен, Словно Мартышка в сапогах.

У Обезьяны грустный нрав И очень бестия умна, При этом склонность в ней живет Гримасы строить и шалить, Но есть еще одна черта, Что качеств остальных важней: Сильна у Обезьяны страсть Увиденному подражать. Вот это свойство Обезьян И позволяет их ловить, А по-другому не поймать (Ведь эта тварь как будто бес). Охотник, место разыскав, Где эта бестия живет У Обезьяны на виду Свои снимает сапоги. И Обезьяна, увидав, Что вытворяют перед ней Желает это повторить, Но подойти – не подойдет, А за охотником следит. Тогда охотник достает Те башмаки, что он стачал, Чтоб в пору ей они пришлись. Оставив их, он отойдет И спрячется невдалеке. Тут нетерпенье верх берет, И Обезьяна, осмелев, Не медля боле, к башмакам Подпрыгнет и обует их. Но не успеет обувь снять — А глядь – охотник тут как тут. За нею быстро он бежит, А Обезьяне не удрать, Ведь ей на дерево не влезть, Поскольку ноги в башмаках. Вот так, используя обман, Охотник ловит Обезьян. Отсюда можно заключить, Что необутым и нагим Подобны те, в ком нет любви. Одетым же подобны те, Кто сердце даме подарил.

К ак человеку не грозят, Пока на нем одежды нет, Нападки Выверы-Змеи, Любовь не причиняет зла Тому, кто ею не «одет». И Обезьяне не страшны Ловцы, пока она боса́ Я с этим хорошо знаком, Ведь не боялся я любви, Пока не знал ее «одежд», И сердцем не попал в острог. Так вот, до этих самых пор (Когда Вам сердце я открыл) Вас, сладость сердца моего, Я не страшился, да и Вы, Высокомерья лишены, Дарили обществом своим. Был не презрителен Ваш взгляд, Напротив – нежность источал, Любезны, сладости полны, Вы речь прелестную вели. Увы, тому пришел конец, Когда оделся я в Любовь. Теперь, в любовных тенетах, Боюсь о чувствах говорить. Хоть не дает любовь молчать, Столь велика Амора власть, Что я, как раб, его страшусь. Ведь помня Выверы пример, Я весь отчаяньем объят Из-за жестокости манер По отношению к тому, Кто с ног до головы «одет»: Смертельным может быть укус, И я подобия боюсь — А вдруг, укутанный в любовь, Я, Вашей яростью сражен, Погибну смертью полной мук? Не то ль готовит мне Амор?

В от, правда, в голову пришла Мысль, уменьшающая страх: Вы, сладость сердца, столь мудры, Столь обходительны, добры, Великодушны и чисты — Что с Выверой пример негож, Скорее Ворон подойдет.

П окуда Ворона птенцы Не оперятся, цвет их тел Почти что белый – Ворон в них Своих детей не признает. На них он вовсе не глядит, И не приносит им поесть — Им пить приходится росу, Другой же пищи не достать. Но стоит перьям нарасти И черным белый цвет прикрыть, Как Ворон вмиг опознает Своих птенцов и корм несет. С тех пор, как любящий отец, Во всем заботится о них. В согласьи с этим должен был Я досыта накормлен быть Любовью Вашей, ведь одет Я лишь в нее, и тех одежд, Вам предан сердцем, не снимал. Недаром я любовный герб Ношу – на нем сияет цвет, Что Вам одной принадлежит. Да, право, следовало б Вам Со мной, влюбленным, поступать, Как Ворон, что любовь дарит, А не Змея, что смерть несет. Но, правда, есть еще одна Черта у Ворона. Теперь Пришла пора о ней сказать, Ведь в ней с Любовью связь видна.

К огда находит Ворон труп, И хочет он поесть мозгов, Сперва он выклюет глаза, Чтоб сквозь отверстия потом Мозг легче было вынимать. Заметим кратко наперед: Чем больше в голове мозгов, Тем больше Ворон их склюет. В Любви подобное найдем: Ведь в пору самых первых встреч Любовь использует глаза, Мужчиной чтобы завладеть. Ведь если бы он не смотрел, На ту, что выбрала Любовь Своей приманкой, он бы смог, Ловушки избежав, спастись. Здесь, между прочим, связь видна Еще со Львом, Царем Зверей:

К оль вдруг прохожий человек Увидит Льва, что жертву жрет И Лев увидит лик его, Вселяется внезапный страх Во Льва к прохожему тому. Ведь человек несет печать Господства, ибо сотворен В подобьи с тем, кто Властелин И Мира нашего Творец — Вот потому и взгляд, и лик Прохожего пугают Льва. Но Лев необычайно храбр, И от стыда за этот страх Бывает бешенством объят. И вот, позор желая смыть, Лев раздирает на куски Того, кем он увиден был. А ведь не будет нападать, Коль проходящий человек На Льва того не поглядит. Вот так глаза приносят смерть: Кто глянет – съеден будет Львом.

Т ак поступает и Любовь, Что нападает на мужей, Когда на даму бросят взгляд — Ведь дамы красота как раз И заставляет полюбить. А что же Ворон? Тот пример, Где про глаза и про мозги? Что соответствует в Любви? Сначала нужно пояснить, Что «мозг» обозначает «ум»: Как в сердце жизни дух живет, Дающий нам движенья дар, А в печени сидит тепло, Что нас питает и хранит, Так, ум находится в мозгу, Господь свидетель – я не лгу! Вот потому-то о глупце Обычно люди говорят, Что человек такой «безмозгл». Теперь понятно, что Любовь, Точь-в-точь, как Ворон, сквозь глаза Проникнув, вынимает ум И разуменье у людей: Покуда смотрит человек На прелесть, красоту лица Прекрасной дамы, что Любовь Приманкой выбрала своей, Ему на помощь не придут Ни ум, ни знания. Увы Чем больше у него ума, Тем больше отберет Любовь, Ведь хорошо известно всем, Что в мудреце любовный пыл Силен бывает, как ни в ком. Тому примеры: Соломон, Пиит Вергилий, Гиппократ И даже тот, кто всех мудрей — Сам Аристотель Стагирит. Мудрец, во власть Любви попав, Вмиг превращается в глупца. Рассудок, сила, храбрость, ум — И вместе им не одолеть Любви. Ведь ни Самсон Силач, Ни Ахиллес, ни Геркулес — Никто не смог с ней совладать.

Я вовсе не хочу сказать, Что даму полюбить нельзя, Ее не повидав сперва. Одна лишь добрая молва Способна в сердце пыл вселить. Но недостаток зренья здесь Слух возмещает, набросав Воображаемый портрет. А если Зренье подтвердит То, что услышал первым Слух, Любви захлопнется капкан, И уж тогда не убежать. Неправда ли, теперь ясней Подобье Ворона Любви. А если так – то дамы долг Всегда, как Ворон поступать: Влюбленного в нее любить — Того, кто носит герб и цвет Ее одной, забыв других, И потому я ожидал, Что благосклонность обрету И милость Вашу, рассказав О чувствах нежных к Вам одной. Ужель я мог предположить, Что дама, сердцем всех добрей, Для подражанья изберет Примером Выверу-Змею?

О нет Не гневайтесь! Прошу! Не жальте, заклинаю Вас, А лучше сжальтесь надо мной! Мне милость Ваша так нужна… Немало есть прекрасных дам, Что благосклонны и милы С мужчинами, что любят их. Но все же больше дам других — Что злы, жестоки и резки Высокомерия полны И преданность не ставят в грош. Вот эти – Вывере-Змее Подобны, ибо им милей Мужи «нагие», то есть те, Кто к ним любовью не «одет». А тем, кто предан сердцем им Они жестокий шлют отказ, Совсем как будто Горностай — Его природа такова: Сквозь ухо может он зачать А вот рожает – через рот. Средь дам подобное найдем: Едва любовную мольбу Мужчина к даме обратит, Она как будто бы зачнет От речи и любовных слов, В нее проникших через Слух, И в скором времени родит Отказ жестокий через рот И быстро перейдет к другим Делам, как будто бы забыв, Что человек влюбленный ждет Лишь разговоров о любви. Здесь снова с Горностаем связь — Не оставляет Горностай Своих детенышей лежать, В том месте, где он их родил. Страшась, что отберут детей, Их носит всюду он с собой. Вот эта самая черта Мне сильно душу бередит И нарушает мой покой — Боюсь, что попросив любви, Ответа я не получу — Вы изберете путь другой: Решите разговор сменить И запретите говорить О том, что мне всего милей, И не желая распознать Меня томящую болезнь, Не захотите подарить И взглядом. Ну, а если так, Мне смерти злой не избежать, Как тем больным, кому в лицо Не хочет посмотреть Каландр (Ведь люди говорят тогда, Что дни больного сочтены).

К аландр – птица, что красой И благородством выше всех. Способность птице той дана, Предвиденья чудесный дар: По знаку, что Каландр дает, Недугом мучимый больной Узнать способен, что́ грядет: Выздоровленье или смерть. Коль птица прямо поглядит В лицо больному, тот больной Поправится и будет жить Немало лет, но коль Каландр Вдруг отвернется и смотреть В лицо не станет – это знак Того, что смерть уже близка. Подобно этому, исход Моей болезни предрешить Способны Вы, мой милый друг, Вы, сердца сладость, радость ок, Лишь Вы. Вам стоит пожелать Меня увидеть и свою Мне благосклонность подарить, И тотчас пропадет недуг. Но если милосердный взгляд Вы отвернете от меня, То это будет означать: Кончины мне не избежать — Я от отчаянья умру.

Р аз невозможно, умерев, Поправиться и вновь ожить, Как выздороветь мне в любви, Где даже и надежды нет На благосклонный Ваш ответ? Что ж, коли смерть я обрету, На Вас окажется вина, А Вы, причиной смерти став, Сирене будете равны, Что сон наводит на людей Красивым пением своим Затем, чтоб их во сне убить.

В сего Сирен три рода есть: Из них Сирены двух родов — Как женщина (вверх от пупка), А к низу – тело, как у рыб. В последнем же роду Сирен Мы дам и птиц найдем черты: Укрыта слоем перьев грудь, При этом формой – как у дам. И есть у всех Сирен талант — Отменней нету музыкантш: Одни играют на трубе, Другие арфу теребят, А третьим – женский голос дан Прекрасный. Музыка Сирен Столь сладостна и так красив Мотив, что всякий человек Его услышав, поспешит К Сиренам ближе подойти, Поскольку музыка Сирен Столь сладостна и хороша, Такого человека нет, Что это пенье услыхав, Тотчас же к ним не поспешит. А к ним приблизясь, он уснет (Такой у песни той эффект), Но не проснется он живым: Сирены, спящего найдя, Его безжалостно убьют. Да, велика Сирен вина, Ведь спящего убить грешно! Но и мужчина виноват — Он сам навстречу смерти шел. Вот так же, в злой моей судьбе Виновных двое: Вы и я. Но, право, вовсе не хочу Я Вас, друг милый, обвинять, Вот потому-то всю вину Взять на себя я предпочту: Итак, теперь я говорю, Что сам себя я и убил Да, хоть пропал я целиком, Когда впервые услыхал Пленительную Вашу речь, Я мог до этого спастись, Когда бы был настороже, И поступал, как Аспид-Змей, Что днем и ночью стережет Под дивным деревом бальзам.

З ловонен крайне Змея дух, Его дыханье – дым и смрад, И потому украсть бальзам Никак нельзя, покуда пасть Он не закроет, задремав. Хитрец, желая взять бальзам, На Змея должен сон на гнать Мотив на арфе наиграв. Но Змей догадлив и смышлен — Едва услышит арфы звон Сейчас же уши он заткнет, Чтоб не успел проникнуть звук: В одно он ухо грязь набьет В другое ухо сунет хвост — И от напева он спасен, Не удалось навеять сон. Да, будь я мудр, как этот Змей, То не позволил бы себя, При первой встрече усыпить, Во дрему сладкую вогнав. Но осторожность позабыв, Дал на себя навеять сон Напеву сладкому Сирен, Что значит: слухам о красе И сладости Ваших манер. И вот теперь, пока я сплю, Да сохранит меня Господь, И пусть меня минует рок: Не растерзали бы меня, Сирены, певшие сперва.

Д а странно ль, что я был пленен, Когда услышал Вашу речь? К тому я подготовлен был Глазами, ибо увидав Ваш стройный стан, красу лица, Прекрасных локонов поток, Я весь в волнение пришел. Но даже если б красоты В Вас было меньше, все равно Я в плен попал бы, услыхав Как славно говорите Вы — Что может сладостнее быть? Известно, Голос наделен Особой властью. Это так — Ведь позволяет позабыть О многих недостатках он. Да взять хотя бы и Дрозда: Претвратителен на вид, Да и поет за целый год Всего два месяца. И все ж Все предпочтенье отдают Дрозду, про птиц других забыв, И держат в клетках у себя. А вам известно, почему? Все дело в том, что Дрозд поет На удивленье хорошо — Так птице ни одной не спеть. Да, в Голосе сокрыта власть — Он превосходство может дать. В нем свойства есть и поважней: Его Природа избрала, Всему другому предпочтя, Чтоб в тварях возмещять живых Изъян, что всех других страшней. Известно, существам живым Пять чувств естественных даны: Слух, Обонянье, Зренье, Вкус А так же Осязанья дар. И если будет лишена Тварь одного из этих свойств Природа в ней, по мере сил, Другое чувство подберет, Чтоб скомпенсировать изъян. Так зренье лучшее дано Тому, кто абсолютно глух. Тому же, кто рожден слепым, Подарен превсоходный слух. Всегда Природа подберет, Чем скомпенсировать ущерб В согласьи с тем, каков изъян И выбор непременно мудр.

С реди тех чувств, что я назвал Способность видеть – всех нужней, Ведь зренье – главный инструмент Познания любых вещей. Так вот, Природой голос взят, Чтобы незрячим помогать. И это можно уяснить, К примеру, рассмотрев Крота.

К рот от рождения слепой, Но слух его настолько остр, Что незаметно подойти К нему нельзя – почует он. Крот замечает сей же миг Все то, что производит звук Или же голос подает — Так, голос служит для того, Затем, чтоб помогать слепым, А слух острейший дан Кроту, Чтоб всякий звук воспринимать. Крот – первый из пяти зверей, Что превосходят всех других В одном из чувств: и этот дар Им был самой Природой дан! Итак, Крот слышит лучше всех, А видит лучше прочих Рысь, Настолько острый дан ей взгляд — Сквозь стены может проходить. У Обезьяны развит Вкус — Любую пряность различит, А в Осязаньи превзошел Всех прочих тварей зверь Паук. Но в Обонянии зато Стервятника не превзойти: На расстоянии трех дней Полета чует падаль он. Но мы вернемся все ж к Кроту, Ведь в нем еще одна черта Весьма особенная есть. (Немного есть других зверей Что обладают той чертой.) Крота питанье состоит Из элемента одного, Лишь одного! А в мире их Всего четыре: то Земля, Вода и Воздух, и Огонь Что полыхает в глубине. Почти всех тварей рацион — Из элементов этих смесь. И все ж четыре зверя есть, Что потребляют лишь один И только чистый элемент. Вот эти твари: первый – Крот, Второй – Кулик, а третья – Сельдь, И наконец, престранный зверь, Что Саламандрою зовут. Так, Крот питается землей, Селедка – только лишь водой, И воздухом одним – Кулик, А Саламандра жрет огонь, И там, в огне же, и живет. (Различье с Ящерицей есть — Та не питается огнем.) Итак, открыли мы в Кроте Немало интересных свойств, Что показать нам помогли Ту власть, что Голосу дана, Но есть тому еще пример. Что Голос был Природой взят, Чтоб помогать тому, кто слеп Чудесно, но куда чудней Способность голоса служить Подменой и самим ушам, И даже превзойти глаза.

В зоологических трудах Мне приходилось много раз Читать, что нет ушей у Пчел, Зато настолько хорошо Дано им голосом владеть, Что незаметен их изъян — Да, Голосу все по плечу, Нет в нашем мире ничего, Что с ним сравниться бы могло! Когда роенья настает Пора, и покидает рой Свой улей, чтоб на ветку сесть И весь порядок соблюсти И никого не растерять, Все Пчелы испускают свист, Звеня, как бронзовый рожок — Роеньем звук руководит! Так разве Голос не могуч, Раз Пчелы, хоть они глухи, Умеют голосом своим Такой порядок поддержать? Но это – далеко не все: Еще власть Голосу дана Душевный изменять настрой: О том в былые времена Прекрасно знали – потому Умели песню подобрать По случаю. Вот например: Одни на свадьбе петь под стать, Другие – на похоронах, А третьи лучше подойдут Чтоб Всеблагого прославлять. Те песни, что на свадьбу шли Умели счастьем напитать: Столь радостен был их мотив, Что всякий, кто ему внимал Свои печали забывал И был веселием объят. Напротив, траурный напев Такую навевал тоску, Что даже тот, кто сердцем черств Не мог рыданий удержать. А Бога прославлявший гимн (Что пели в основном в церквах) Успокоение дарил: Огонь веселья угасал, Но уходила и печаль. Не хлещет радость через край, Не раздирает душу грусть — Все равновесье да покой.

А если Голос так силен И всемогущ, то чудо ли, Что сразу в плен я угодил, Когда услышал голос тот? А он не просто был хорош (У многих женщин голос мил) — Он был, как сладости сосуд, И добродетелью дышал, Ведь голос тот принадлежал Наисладчайшей среди дам. Недаром, именно в тот день, Что огорченье ей принес (Та мука столь была сильна, Что ей ни прежде, ни потом Не приходилось так страдать) Да, в этот невеселый день Она меня вдруг назвала Так, как я только лишь мечтал. И показалась мне она (Пусть безыскусен здесь мой слог, Но лучше слов не отыскать) Прекраснее и лучше всех! Так странно ли, что угодил Я сразу в плен, когда ушам Сейчас же помогли глаза? Да, Красотой я пойман был — Подобно, ловит Красота Взглянувших в зеркало Тигриц.

К ак ни сильна Тигрицы злость, Когда ловцы тигрят крадут, А мимо зеркала пройти Она не может, не взглянув В него. А стоит посмотреть — Тигрица, заворожена Красой и правильностью форм, И цветом огненным своим, Не может взора оторвать От отраженья. И стоит Пред зеркалом, как будто столб — И ей уже не до тигрят. Тогда ловец, не торопясь, Уже нисколько не боясь Преследованья, прочь идет, Тигрят украденных неся. Поэтому ловцы берут С собой обычно зеркала, И вешают среди ветвей Или бросают на пути. Едва Тигрица их найдет — Вмиг заглядится на себя, И позабудет про тигрят И никуда не побежит, И даст охотнику уйти.

О хотник, что меня ловил — Любовь. И раньше я, увы, Недооценивал ловца, И даже презирал слегка: Меня, я думал, не поймать. Но остановлен был мой бег Когда наткнулся я на Вас — Ту, коей равных в мире нет: Начав искать в родной земле Я до Венеции дошел И не нашел подобных Вам — Вы будто роза средь цветов! Я осторожность позабыл, Любуясь Вашей красотой, А этого ловец и ждал! А сколько времени вела Любовь охоту на меня! Как много сил ее ушло (Все тщетно) чтобы подчинить Себе… И тут я встретил Вас!

В едь как Авкуллу не связать, Охотнику, пока в кустах Та не застрянет, так Любовь Все не могла меня никак Поработить, пока огонь Вы не зажгли в моей груди — А искрой послужил Ваш взгляд! В далекой Индии лесах Авкулла дикая живет. Сильна Авкулла и быстра — Бежит она – точь-в-точь летит, Как будто птица в небесах. А нрав ее такой дурной — Что́ ни увидит – сразу бьет Рогами, взяв сперва разбег, И рушит, топчет и крушит, И расшибает на куски — Ей это просто, ведь рога Ее сильней, чем у быка И крепче, чем олений рог — Авкуллу силою не взять, Да и гоняться толку нет — Догнать не выйдет все равно. Но все же способом одним Авкуллу можно полонить: Известно, близ реки Евфрат Долина есть, где деревца Растут и разные кусты, Чьи ветви тонки и крепки. Авкулла любит там играть: То прыгает через кусты, То бьет копытом по земле, А там, глядишь – рогами бьет По кронам молодых дерев. И ей, вонзившей в куст рога, Уже их не освободить Ведь столь ее рога кривы, Что застревают меж ветвей, И там тяни их не тяни — Да только толку в этом нет. Так ей, приделанной к кусту, Уж никуда не убежать. Вот тут Охотник и идет К Авкулле, пойманной кустом, Ее обвяжет он сперва Веревкой, а потом убьет.

П охоже вышло и со мной: Пока уверенно бежал Любви и не желал служить Амору, ясен был мой ум, Во всем я меру соблюдал, Был осмотрителен всегда. И сокрушался все Амор, Что страх пред ним мне незнаком, А значит, власти он лишен. Но мне лишь стоило попасть В долину молодых дерев, (В значеньи: даму увидать Что должно каждому любить, И восхвалять, и прославлять), Я сразу принялся играть, Резвиться, прыгать меж дерев, И вот, в кусты вонзил рога. То есть когда я повидал Ее глаза, ее лицо, Что столь прекрасно и бело, Ее прекрасный стройный стан, О сладкий, дивный облик тот! — Я так увлекся, что отдал Ей сердце все, себя забыв. Так я свободу потерял. И вот, рогами я завяз — (И сердцем и глазами враз) И не способен был бежать, И, как Авкулла, пойман был. Завязнув, защитить себя Уже не мог, и бог Любви Что столько времени хотел Меня поймать, возликовал — Набросил мигом бечеву, И по рукам-ногам связал: Теперь и дня не проведу, Не думая о той одной, О ком мне сладостно мечтать. Да, красотой ее лица Я сильно был преображен: Как перья старые Орла Сгорают в солнечных лучах, Так гордость вся с меня сошла И спесь, сменился мыслей склад, С тех пор как был я освещен Ее небесной красотой.

Т еперь немного об Орлах: Когда стареющий Орел Почувствует, что стал он дряхл (А это – Времени эффект) В желании помолодеть И дряхлые свои крыла Младыми перьями покрыть, Он, силы все свои собрав, Взмывает ввысь. Летит он вверх, Все выше, чтобы солнца жар Старые перья опалил. А так как ярок солнца свет, То он Орлу слепит глаза. Когда все перья обгорят, Орел не может высоту Удерживать и вниз летит, Теперь беспомощнен и гол, На пик, что ранее избрал, И приземляется туда. А после плещется в струях Высокогорных чистых рек, Чтоб тело свежий жир покрыл, А там и перья нарастут.

В се так случилось и со мной: Я столь надменен был и горд, Что никогда не допускал И мысли, что на свете есть Достойная моей любви. Но только стоило Любви (Она ведь светоч наш и свет, Что освещает все кругом) Обжечь меня и опалить Мне перья («перья» значат «спесь»), К тому же затуманить взор — Я красотой был ослеплен — Как завершился мой полет, Не удержал я высоту И вниз, беспомощный, упал И очутился я в воде, И тотчас же смиренным стал. Сказал я: «перья» – это «спесь», Ведь точно так, как птахам пух И перья позволяют ввысь Взлететь и в воздухе парить, Вот так и сердце гордеца, Раздуто спесью, вверх летит — Он мнит себя превыше всех. Вот потому и говорят О том, кто гордостью объят Без должных для того причин, Что мол, еще не оперен, А уж летает он вовсю! Ну а теперь я разъясню То сходство, что я усмотрел Между Смиреньем и водой: Смирению подвластны все — И богачи, и бедняки — И как вода стекает вниз, Смиренье держит их «внизу». И вот теперь меня Амор Заставил гордость позабыть И в плечи голову втянуть — Я поведенье изменил И новый облик приобрел, Как в муравейнике Олень.

К огда Олень, совсем старик, Захочет молодость вернуть И сбросить ветошь прежних кож, Чтоб шкуру новую одеть, Он, муравейник отыскав, Ложится прямо на него И дальше – ждет. А муравьи Ползут-бегут со всех сторон, А после, шкуру облепив, Справляют муравьиный пир: Кусают кожу и грызут, Покуда вовсе не сожрут. Когда они все доедят, Олень встает и прочь идет, А кожа новая растет — И вот уж он опять одет.

Т ак и со мной произошло: Я раньше сердцем был жесток И сильно презирал Любовь А также преданных ей слуг: Влюбленных и поэтов всех, Что вечно гимны ей поют. Но вот и я в конце-концов На муравейник наступил, А он Любви принадлежал. Какую боль я испытал! В меня впивались сотни жал — То жалила сама Любовь! Ох, как ужасна эта боль — Страшней укусов муравьев И диких ос, и даже стрел. Тут мне, несчастному, пришлось Лохмотья старые сорвать, А там, немного погодя, Я кожей новою оброс — Что значит: сердцем помягчел И в проявлениях других Стал на себя я непохож. Характер новый коль сравнить Со старым – ясного ясней, Что стало все наоборот: Любовь я раньше презирал — Теперь же я Любви страшусь, Ее я ранее гнал прочь — Теперь молю меня принять, Ведь невозможно заслужить Любви, Амору не служа. На это могут мне сказать: Да как же так? Любовь ты гнал А также верных слуг Любви, Так что ж ты ей решил служить, Когда хотят тебя прогнать? А я на это возражу: Меня не стоит укорять, Ведь я не по своей вине Противоречу сам себе — Во всем был виноват Амор! Ведь это он меня подвел К той, кого вмиг не полюбить, Едва узрев, никак нельзя. Фигура эта, этот стан! Едва я обратил мой взгляд На Вас, как запылал огонь И сердце все мое объял. Так Феникс, возложив крыла На камни, что собрал в гнездо, Пылает, пламенем объят:

К огда, срок жизни исчерпав, Почует Феникс – смерть близка, Он нанести спешит в гнездо Различных благовонных трав И драгоценнейших камней. Потом раскинет он крыла, И клювом чиркнув по камням, Огонь разводит, а затем Ложится средь живых углей И так сгорает целиком. Но только догорит огонь, Как вот из тлеющей золы Он, возрожденный, восстает. Нет в целом мире никого, Кто б Фениксу подобен был. Но доказать пришла пора, Что я на Феникса похож! Всю жизнь старался я, как мог, Амора власти избежать И долгую с ним вел борьбу. Но все же возраст подошел, Когда взимает Купидон Дань с молодых людей и дев И погружает их сердца В Любовь. Да, мой пришел черед, И я способность потерял Сопротивляться, вскоре став Влюбленным преданнейшим сам, А сердце понеслось в гнездо, Где удивительных камней И ароматных трав полно. Но только клювом я задел О камень – пламень запылал. И этим пламенем объят Я день и ночь теперь горю — Не истощается огонь.

К раса, в которой много свойств Сошлось прекрасных – есть гнездо, Благоуханная трава И камни – качества ее. Сейчас я это объясню: Подобно птице, что живет В гнезде, и где бы ни была Все возвращается туда, Я в сердце Вашем отыскал Гнездо для сердца моего: Туда я мыслями лечу И возвращаюсь каждый день. Но вот однажды я задел О камень клювом, искр сноп Взлетел и запылал огонь, Которым славится Любовь. Все сердце тотчас он объял, И тут мученье началось. Но кто же в этом виноват? Мои глаза! Ведь увидав Ее прелестное лицо, Я власть над телом потерял — Все члены трепет охватил. Когда Амор пленил глаза, Пытался в Слухе я спастись — Там, думал, может быть, найду Убежище и отсижусь. Увы, но вскоре был и Слух Пленен и дальше я бежать Не мог. И чувства все мои Амору сдались без борьбы: Кому не помогают два Важнейшие из этих чувств (Те чувства – Зрение и Слух) От остальных прок невелик. А эти два не помогли, А тут и третье подвело: Ведь только сделалась сильней Любовь, едва я ощутил Дыханья Дамы аромат — Он слаще был, чем запах роз Иль незабудок лепестков, Умытых в утренней росе. Его я бережно храню: Надежный сделал я флакон Для этих сладостных духов — Из сердца он сооружен. Нет запаха того нежней! Ни благовонья, ни бальзам Не выдержат сравненья с ним. Наполнил сердце аромат И все окутал существо, В нем утешенье я нашел, Как Лось в источнике лесном.

К огда проглотит Лось змею, И страждет, ядом изводим, В лесную чащу он бежит, Чтоб исцеленье обрести, Водой напившись из ручья. И этой дивною водой Мне послужил Ваш аромат, Ведь сладость уменьшает боль, Но вскоре я в дремоту впал. О, Боже, сохрани-спаси И от опасности избавь! А то ведь может принести Погибель злую этот сон. Пример тому – Единорог, Что девы аромат вдохнув Пред ней ложится, усыплен.

Е динорог – бесстрашный зверь, К тому же яростен и горд. Его никто не устрашит — Ни змей, ни зверь, ни человек. Силен и быстр Единорог, Он будто белоснежный конь, Лоб украшает крепкий рог — За это так и прозван он. Сей рог столь крепок и силен, Что ни кольчуга, ни броня Не выдержит его удар, Да и вообще любой препон Легко пронзает этот рог. Единорога силой брать Или в засаде поджидать — Пустое дело. Но зато Он девой может быть пленен: Едва учуяв аромат Невинной девы чистоты, Единорог встает тотчас Пред ней, колени преклонив, Покорно как бы ей служа. Про ту повадку разузнав Иные хитрые ловцы, Когда охотиться идут, С собою девушку берут: Ее посадят на тропе, А сами прячутся вблизи. Единорог же, ощутив Невинной девы аромат, Подходит и впадает в сон, Пред нею на колени пав. Так, ставший беззащитным, зверь Во сне свою встречает смерть: Охотник бьет его копьем. И мертвого берет с собой. А ведь покуда он не спал, Охотник подойти не смел!

Л юбовь – мудрейший из ловцов И в хитрости ей равных нет. Она, избравши этот путь, Смогла легко меня пленить И за гордыню наказать — За спесь, за то, что презирал Любовь и верить не желал, Что суждено мне полюбить. Что ж, отомстил Амор с лихвой За непокорность и за спесь, И вот как то произошло: Едва я Даму повстречал, Что подослал ко мне Амор (А дама та была милей И несравненно краше всех) Я аромат ее вдохнул Сладчайший и тотчас уснул, С тех пор я не был пробужден. К тому же сладостный дурман Вкусив, я воли был лишен, И все желанья потерял За исключеньем одного: Всю жизнь служенью посвятить, Чтоб Дамы заслужить любовь. За нею я с тех пор иду, Как звери за Пантерой вслед.

П антера – очень милый зверь, К тому же редкой красоты: Ее раскрашен мягкий мех Природой в множество цветов. Но это далеко не все: Когда очнувшись ото сна, Пантера разевает пасть, Зевает сладко и рычит, Из пасти зверя сладкий дух Наружу рвется и летит, И наполняет все кругом. Заметим, этот аромат Пугает ядовитых змей, Ведь так противна гаду сласть, Поскольку сам-то он вонюч, Что он скорее прочь ползет. Напротив, тварям остальным Приятен очень этот дух. И потому, его вкусив, Уж от Пантеры отойти Они не могут и всю жизнь За нею ходят по пятам.

И я за Дамою моей Иду – недаром был пленен Чрез Обоняние, вдохнув Ее прелестный аромат. Но как же в плен попался Вкус? Попался через поцелуй Ее прекрасных алых губ. Каким я мог счастливым стать, Когда бы встречен поцелуй С охотой был! Но нет, увы, Его желал один лишь я: Меня настолько опьянил Ее дыханья аромат (Благоуханнее цветов!), Что удержаться я не смог И вот, ее поцеловал. А стоило мне вкус познать Сравнимых лишь с бутоном губ, Губ нежных, как бутоны роз, Я тут же в плен Любви попал, Ее наживку проглотив. Зачем наживка рыбаку? Затем, чтоб рыбу обмануть: Ведь стоит рыбе съесть червя, В нее впивается крючок. Я пойман был на поцелуй, Ведь он наживкой послужил, А хитроумный рыболов Запрятал в поцелуй крючок, И вот он в сердце мне проник И на страдания обрек. Но боль от этого крючка Слабеет, стоит вспомнить мне Тот бесподобный поцелуй — И пред глазами предстает Изгиб прелестной шеи той, Что шелка нежного нежней И снега белого белей — Как мог ее я не обнять? Нет, даже птицы не летят С такой охотою на трель, Что хитрый птицелов свистит, Как я в ловушку побежал — А там Амор меня поймал.

К ак Крыса, что попав в капкан, Неосторожно сало съев, Не знает, как же ей бежать, При этом не лишившись лап Иль ран иных не получив, Вот так и я в плену сижу, Не зная, как же мне уйти, Не причинив себе вреда. Ах, если б только я умел Себя ногами защищать, Как это делает Сова, Тогда бы, без сомненья, был Я в безопасности сейчас. Столь ненавидима Сова Меж прочих птиц, что если вдруг Увидят, что она летит, Вмиг нападают на нее И перья щиплют, и клюют. Вот потому-то из гнезда Сова выходит лишь в ночи, Когда другие птицы спят. А днем Сова сидит в дупле, Вниз головой, ногами вверх — Так, если птицы нападут, Она атаку отразит, Ведь когти у нее остры На страшных и больших ногах — Под их защитою Сове Птиц нападенье не грозит.

К огда бы я вот так умел И волей сильной обладал, И к нападению готов Был днем и ночью, то Любовь Мной завладеть бы не смогла. Когтей значение и ног Я постараюсь объяснить Вам на примере Журавля. Ну а пока замечу лишь, Что сходство с Волей есть у них. Увы, Любовь, что так хитра, Сопротивление мое Предвидя, ноги мне сперва Связала крепкой бечевой — Я ж ничего не замечал, Покуда связан не был весь. Так как я защищаться мог? Попался я, совсем как Волк, Что не заметил западни. Но так ли я себя веду, Как этот зверь, попавший в плен? Волк, угодив ногой в капкан Ее старается огрызть Чтоб, пусть и сделавшись хромым, Свободу снова обрести. Когда бы только я умел От сердца волю отделить, Что подчинил себе Амор, Тогда бы я сумел сбежать. Но Боже мой, какой побег?! Я, право, не хочу бежать, Да и других желаний нет, Ведь воли я теперь лишен. Нет, никуда я не сбегу — Амор сумел околдовать Меня и волю мне сковать, И сердце с телом подчинить.

О , как искусен был Амор! Как он опутывал меня! — А я и не подозревал… Только Паук, плетущий сеть Тончайшую, чтоб мух ловить Искусен так же, как Любовь, Чью сеть никак не разглядеть Влюбленному, покуда в ней Он не запутается весь. Подобно, мухе невдомек, Что паутина перед ней, Покамест лапки и крыла Не влипнут в сетку крепких пут.

Д а, гнавшийся за мной Амор Загнал меня в силки любви, А после заключил в тюрьму, Там и сижу я по сей день. А заключенного в острог Жестокий сторож стережет: Он день и ночь за мной следит Но только нету в том нужды — Я никуда не побегу. Нет, даже в мыслях не могу Такой проступок совершить: Я с радостью остаток дней В остроге этом проведу, Любви всецело подчинен, Иной не нужно мне судьбы. Освобожденья не ищу, Но все меня съедает страх, Ведь я Амором погружен В глубокий и опасный сон. А то, что я и вправду сплю, Понятно: ибо тот, кто спит Теряет временно контроль Над всеми чувствами пятью — А я недавно показал, Как чувства угодили в плен К Амору – значит я дремлю. Но почему я сна страшусь? Да мы ведь видели уже: Любовный сон приносит смерть: Единорога бьют копьем, Пока он спит, а человек Уснувший по вине Сирен Бывает съеден. Шутка ли? Да, чтобы жизнь свою спасти Мне следовало б поступать, Как это делает Журавль, Что ночью стаю сторожит.

Ж уравль-страж, чтоб не уснуть Под лапу камешки кладет — Тогда нетвердо он стоит, А неудобство гонит сон. Ведь всем известно: Журавли Спят стоя – если не стоят Их ноги прочно на земле, Не могут Журавли уснуть. Когда б подобен Журавлю Я был, тогда Амор врасплох Меня застать бы не сумел. Так почему же я уснул, Предосторожность позабыв? Журавль, что стаю стережет — Предусмотрительности знак (Ведь ею охраняем ум, Как стая – Стражем-Журавлем), Тогда как лапы Журавля — Суть воля. Назначенье лап — Движеньем тела управлять, А воли – за собой вести Ум, направляя мыслей ход. Под лапы камешки Журавль Кладет, чтоб лучше охранять — Предусмотрительность нужна, Чтоб чувства прочие беречь, И так рассудком управлять, Чтоб он, не дай Бог, не уснул. Мне б этим свойством обладать — Я был бы цел и невредим, А без него подобен я Павлину с вырванным хвостом.

С предусмотрительностью схож Павлиний хвост, и в этом он Подобен лапам Журавля. Но смысл хвоста еще важней: Хоть сзади расположен хвост, Он смотрит будто бы вперед, Недаром на хвосте глаза — Они в грядущее глядят. (Вот потому-то может хвост Предвиденье обозначать). Предусмотрительность и хвост — Равны друг другу. И пример Еще один я отыскал, Что может это подтвердить: То – Лев, бегущий от ловца.

П устившись в бегство, Лев хвостом (Вернее, кисточкой хвоста) Стирает за собой следы, Чтоб от охотника уйти. И всякий мудрый человек Берет с Льва этого пример: Когда случается ему Дурной поступок совершить, То чтобы избежать стыда, Он все искусно заметет, Предусмотрительности вняв — Точь-в-точь, как Лев следы хвостом — И не прознает уж никто, Что он дурное совершил. Итак, теперь понятно всем, Что соответствует хвосту Предусмотрительность. И Лев Помог мне это доказать, Но более того – Павлин, Чей хвост исполнен синих глаз — И как лишившийся хвоста Павлин негоден, так и муж Неосторожный только вред Себе приносит и другим. Но даже будь я многоглаз Как хвост павлиний, иль умей Стоять я словно Журавель, Я все равно бы задремал, Прекрасным голосом пленен. Я как-то, помнится, слыхал Рассказ о даме об одной: Что, мол, у дамы той была Корова – краше не найти. И так Корова ей была Мила, что дама, убоясь, Как бы ее не увели, Корове сторожа нашла: Он звался Аргусом, во лбу Его мерцала сотня глаз. Из них он пару лишь смыкал Зараз, а прочими смотрел. И все ж Корову увели — Юпитер подослал сынка Меркурия, а этот сын Неимоверно был хитер. Меркурий Аргуса нашел Сел рядом с ним, заговорил О том, о сем и стал играть На дудочке из тростника. Так вот, услышав тот мотив, Стал бедный Аргус засыпать — Сперва закрылась пара глаз, Потом четыре, после – шесть, Меркурий дальше все дудит, И вот – закрылись все глаза. Тогда Меркурий меч достал И обезглавил пастуха, Корову же отвел к отцу.

Н о если голос столь могуч, Что усыпляет даже тех, Кто обладает сотней глаз, Так странно ли, что я уснул, Ведь у меня их только два? И вот мне, спящему теперь, Опасность страшная грозит, Ведь тех, кто спит любовным сном, Изводит страшная болезнь, И можно даже умереть. Что ж, коль не сжалится она, (Та, что всех прочих дам милей Учтивей, краше и мудрей, Та, что Амору помогла Меня всецело подчинить), Я не поправлюсь никогда — Меня во сне настигнет смерть. Иль все ж поправиться смогу? Найдется, может, эликсир Чудесный, что дарует жизнь? Микстура, может быть, и есть, Да только ведь ее достать Сложней, чем Ласточкину мазь.

Ч то всем известно хорошо? Что если Ласточки птенцов Взять из гнезда и ослепить, А после положить назад В гнездо, то вскоре тем птенцам Дар зренья будет возвращен. Предполагают, что глаза Им лечит Ласточка сама, Хотя лекарственную мазь Никто как будто не видал. Да, зелье Ласточки, увы, Мне отыскать не суждено. Но ведь еще есть Горностай. Когда находит он детей Своих убитыми в лесу, Он будет чем-то их лечить, Пока они не оживут, И это – достоверный факт, Однако знать нам не дано Про то лекарство ничего. И я, наверное, бы смог Воскреснуть (ведь сейчас я мертв), Лекарство это применив. Но только, где его добыть Или каков его состав, Не помогли нам прояснить Ни Ласточка, ни Горностай. И все-таки надежда есть: Возможно, мне поможет Лев — Ведь он умеет оживлять Своих мертворожденных львят! Доказано, что Львица-мать Всегда рождает мертвых львят, А Лев-отец, три дня спустя, В своих детей вдувает жизнь: Вокруг три раза обойдет, Потом над ними порычит, Их как бы призывая жить. Когда б, сладчайшая из дам, Вы поступили, словно Лев, И, благосклонность проявив, Призвали бы меня к любви, Тогда бы скоро я воспрял, Как Пеликаново дитя.

В от чем известен Пеликан: С птенцами любит он играть. Птенцы же, видя как он мил, Хотят немного пошалить. И вот, когда они начав Скакать и крыльями махать, Отца случайно по глазам Ударят, сразу Пеликан Приходит в ярость, ибо он Спесив ужасно и простить Обид не может никому, И даже собственным птенцам. И вот, желая отомстить, Он, в бешенстве, своих детей Крылом безжалостно разит. Но как увидит Пеликан, Что он птенцов своих убил — Вмиг наполняет сердце боль И он, раскаяньем объят, Скорее хочет оживить Детей и острым клювом бок Свой раздирает, и птенцы, Омытые в крови отца, Из мертвых вскоре восстают.

П рекраснейшая Госпожа! Тогда, впервые встретив Вас, Я был настолько впечатлен Приемом Вашим, добротой, Что превратился я в птенца, И, Вашей милостью пленен, Решил Вам сердце подарить, Благих исполненный надежд. Увы, надежда подвела — И я свалился будто Слон, Вслед за подпиленным стволом. Так тело тяжело Слона — Ведь Слон огромен, как гора, Что если вдруг он упадет, То больше уж ему не встать. Поэтому Слон стоя спит: Нельзя ему ни сесть, ни лечь, Ни даже преклонить колен, А если хочет отдохнуть, Он ищет древа крепкий ствол, Чтоб, прислонившись, подремать. Однако хитрые ловцы, Что наблюдают за Слоном, Подпиливают ствол пилой, А сами прячутся и ждут. Не заподозрив ничего, Слон прислоняется к стволу, И ствол надпиленный сломав, На землю падает за ним. Вот так охоту на Слона Ведут ловцы. И я, увы, Обманут был, как этот Слон.

Я в прошлом был чрезмерно горд: Ни юным девушкам дарить, Ни дамам сердце не желал — Любовь заставить не могла Меня колени преклонить. Когда же Вас я повстречал, И увидал, как Вы умны, Как обходительны, добры, Сосредоточием надежд Вы сразу стали для меня — Я Вам довериться решил И сердце полностью отдать. Увы, я вскоре жертвой стал, Тех, кто за деревом следил… Однако, надобно сказать, Что это все произошло Не потому, что за Слоном Они следили. Вовсе нет! А потому что, отыскав Красивейший и крепкий ствол, Его решили подпилить На всякий случай, посчитав, Что подойдет оно Слону. Тот Слон был я, а древо – Вы: Я ожидал найти покой И утешенье, прислонясь К тому прекрасному стволу, Уснув в тени младых ветвей. Но те, в чьей власти Вы теперь, Коварно подпилили ствол. И дело тут совсем не в том, Что удалось им разгадать Что я, Вам сердце подарив, Возлюбленным желаю стать. Нет-нет, они избрали Вас, Прекраснейшее из дерев, Из-за того, что Вы чисты, И столь прекрасны, и нежны! В своих стараньях превзошли Они того, кто Вам служил — Вам досаждали без конца, Из сплетен кружево плетя, И вот, добились своего: Я дружбу Вашу потерял, Вы отвернулись от меня — Так разве мог я дальше жить? Да, я любовной смертью мертв С тех самых пор, как я узнал, Что вняли лживым Вы речам, Что на меня Вы стали злы, Что ненавидите теперь.

Д остойнейшая Госпожа! Вы обрекли меня на смерть По их вине. Но столь добры, Честны и сердцем Вы чисты Что я поверить не хочу, Что Вы могли со мною быть Несправедливы, обратив Гнев на того, кто Вам служил И бесконечно предан был. К тому же я Вас так страшусь — Не мог я дурно поступить, Или поступок совершить, Что был бы неприятен Вам! И все же Вами я убит… А гордость Вашу показать Вам до́лжно было гордецам — Не мне, кто Вами покорен. Хотя, конечно, это зло Вы бы не стали причинять, Когда б Вас гнев не обуял, Как голодающего Льва.

В от, что об этом я узнал: Лев, будучи чрезмерно горд, Не любит хищников других, Таких как Волк и Леопард Или Медведь. Их повстречав, Себя надменно он ведет И нападает, и, убив, Сжирает тушу целиком. Однако благородный Лев Не будет причинять вреда Зверькам простым, покуда он Не будет бешенством объят. Но если вдруг голодный Лев Не может раздобыть еды (Когда нет хищников вблизи А тронуть слабеньких зверьков Не позволяет он себе), Себя от грусти и тоски Он начинает бить хвостом. И этим страшно разъярен, Лев забывает обо всем — Он нападает на зверьков, И убивает, ибо злость Им овладела целиком. И мне сдается потому, Что если б гнев Вас не объял, То я остался бы в живых. Хотя припомнить не могу, Что ударяли Вы себя Хвостом, когда я жертвой стал. Так видно, были Вы хвостом Побиты прежде, чем напасть (А это значит: Вам пришлось Сомнений муку испытать — Достойно ли так поступать И верно ли того казнить, Кто верой-правдой Вам служил). И все же Вами был казнен Тот, кто себя Вам посвятил!

В ыходит, хвост обозначал Предчувствие грядущих зол, Что этот хвост и сам сулил! Так что же это был за хвост? Злой ядовитейший язык Завистливых клеветников, Что Ганелона превзошли В своей премерзкой клевете! На злую пытку обрекли Меня они. За что, Господь?! Я никогда не причинял Им зла и слова не сказал, Что им могло бы повредить! Но ведь завистнику никак Не удается распознать Добро в других – он видит зло В отце и матери своих, И в братьях-сестрах – только грех! Столь ненавистное ему Чужое счастье он берет И разбивает на куски — Когда другому повезет Или кому окажут честь, Завистника терзает боль. И потому он каждый день Уроки учит клеветы, На это не жалея сил: Как бы кого оговорить, Как на других навлечь позор, А стоит в этом преуспеть — И будет счастлив клеветник. Не может клеветник терпеть Чужой удачи, и всегда (Поскольку сам-то невезуч), Он ищет способ навредить — Лишь бы другой не процветал.

З авистнику подобен Пес, Который охраняет клад: Хоть в золоте и серебре Псу никакого счастья нет, Он все же никому не даст Свое сокровище забрать — Вот какова природа Псов! Тем же завистники живут: За счастьем пристально следят — Хоть им самим его не взять, Но и другим не отдадут. Отсюда можно заключить: Завистники подобны Псу. Нет, даже хуже всяких Псов, Ведь охраняет верный Пес Хозяина, ему служа. А эти знают лишь одно: Завидовать и предавать, Ни долг не ведом им, ни честь. О, сборище дрянных собак, Я из-за вашей болтовни И сплетен потерял мой клад, Но вам его никак не взять! Негодные! Исподтишка Напали, всюду сея ложь, А я об этом и не знал, Покуда клад не потерял!

О , если б только вы могли Паршивые и злые Псы, Раскаявшись в своих делах, Забрать свои слова назад И клевету свою пожрать, Последовав и здесь за Псом, Что мяса изрыгнув кусок, Берет его и вновь жует, И пожирает, разжевав. Да, если бы свои слова Они решили проглотить, Я мог бы вновь счастливым стать, Мир с Госпожой восстановив. Но ведь скорее предпочтут Подохнуть эти злые Псы, Чем сделают кому добро… Увы, мне счастья не видать! О, Госпожа, вняв клевете, Вы отвернулись от меня — Какая мука! Сколько слез! Теперь, Вы видите, я мертв! А ведь могли бы полечить Меня и даже оживить, Когда бы словно Пеликан, Вы приоткрыли нежный бок И влагой милости своей Решились щедро оросить, И сердце, скрытое в боку, Вдруг согласились бы отдать. Я мигом был бы исцелен, Ведь это лучше всех лекарств! Вы, дорогая Госпожа, Не знали, что у Вас лежит Под боком (в сердце) жизнь моя? Вам стоит сердце мне отдать — Я оживу, и в тот же миг Дарован будет Вам покой: Я слышал, Вы раздражены, Моей любовною мольбой, И предпочли бы чтоб искать Любовь я Вашу перестал. Что ж, я готов Вам уступить: Отдайте сердце мне скорей — И я тотчас же прекращу Своей мольбою докучать. Ах, дайте сердце и любовь — Я сразу сделаюсь здоров, Так будет лучше мне и Вам — Вот, посмотрите на Бобра!

Е сть у Бобра заветный член — И если сделать из него Лекарство, то любую хворь Тем средством можно излечить. Когда почувствует Бобер, Что вышел на него ловец Пускается он наутек, Пытаясь от ловца уйти. А злая смерть ему грозит Лишь из-за члена, и ловец Его не стал бы убивать, Когда б тот член заполучил — Об этом Бобр осведомлен. И вот, когда, вконец устав, Не может дальше Бобр бежать, Он, зубы быстро наточив, Скорее отгрызает член И оставляет на пути Ловца, и отползает прочь. Когда охотник член найдет, Его подняв, он прочь идет — Так смерти избегает Бобр, Поняв, чего ловец искал.

В от так и Вас я, Госпожа, Преследую своей мольбой, Чтоб Вашим сердцем завладеть, Лишь сердцем, более ничем. И если бег (то есть мольбы) Вас утомили, Госпожа, То Вы их можете легко Избегнуть, сердце мне отдав. Да, ради Бога, Госпожа, Отдайте мне его скорей, Тогда, торжественно клянусь, Я перестану досаждать Своей любовною мольбой. Ведь я другого не прошу — Лишь сердце. Право, без него Мне не поправиться в Любви, Так как же без него мне жить? О, Госпожа, моя судьба Во власти Вашей целиком: Меня прогоните – умру, А стоит милость проявить — И я тотчас же оживу. Да-да, зависит все от Вас, Ведь сладким сердцем завладеть, Я не смогу, покуда Вы Не захотите мне помочь, А самому мне не достать — Оно хранится под замком. Замок тот крепок и велик, Я не могу его взломать, Покуда не найду ключи, А ключ никак не подобрать. Конечно, хитростью открыть Замок я мог бы, если б знал, Где можно раздобыть травы, Чудесной – ею из гнезда Затычку Дятел достает.

Н аходчив Дятел и умел: В деревьях с маленьким дуплом Он оборудует свой дом. И знает Дятел о траве, Перед которой устоять Не может ни один замок, А также пробка и засов — Ее в дупле он запасет, Ведь если кто-нибудь заткнет Затычкой дятлово дупло, То Дятел, видя, что никак Ему не выйти из гнезда, Той чудодейственной травой, Что он заранее припас, Затычку трогает, и вмиг Та вылетает из дупла. Эх, мне бы той травы достать, Ее тотчас бы применил, О, прелесть, чтоб открыть Ваш бок, Чтобы узнать, не суждено ль Мне сердце Ваше получить. Но все никак я не пойму Что́ может быть такой травой — Рассудок или же мольба? Навряд ли. Хоть способен ум Помочь нам Даму убедить, Разумный довод приведя, Что нас ей должно полюбить, Да только проку в этом нет — Ведь разуму наперекор Все Дамы склонны поступать. Ответит Дама: «Может быть Разумней было бы отдать Вам сердце – только не хочу! Не буду разуму внимать, И поступлю наоборот!» Поэтому я предпочту На милость Вашу уповать, Толк от рассудка невелик. Так может дятлова трава — Мольба? Я думаю, что нет… Ведь столько раз я Вас молил, И даровать Любовь просил — Когда б могли мольбы помочь, Вы, Дама милая, свой бок Уже открыли бы давно! Да что же это за трава, И не рассудок, не мольба… Да чем же быть-то ей тогда? Не знаю! Значит, не смогу Я это средство опознать. А так как нет лекарств иных Меня способных оживить (Ведь сам я не могу открыть Ваш бок и сердцем завладеть, Вы ж не желаете помочь) — Воскреснуть мне не суждено. Я принимаю эту смерть, Но знать хочу наверняка, Что Госпожу настигнет месть За причиненное мне зло! Пусть опалит ее Любовь! Пусть равнодушие в ответ Она получит, возлюбив! Вздор! Что за глупость я несу? Кто равнодушен может быть К ее небесной красоте? Ужель найдется человек Столь черствый, чтоб не возжелать Заботиться о Госпоже, И ей одной всю жизнь служить? Да где же мне таких найти? Возможно, есть они среди Подобных Ласточкам мужей…

Ч ем Ласточки известен род? Своим уменьем налету Есть, пить и птенчиков кормить. Столь ловко Ласточка летит, Что не догнать ее никак — Вмиг улетит от хищных птиц. Так вот, на Ласточку похож Непостоянный человек, Способный налету любить: Он забывает о любви Едва полюбит, а потом Глядишь – а он опять влюблен. И нет ни дам, ни юных дев, Его способных удержать — Не знает он любви цены: Ни ум, ни верность, ни краса Остановить его полет Не в силах – дальше он летит. Он любит без разбору всех: Дам и крестьянских дочерей — Пленяя женщин без труда, Он не дается ни одной, Да, муж такой себя ведет, Как иглы выставивший Ёж.

В едь если Ёж среди плодов Свернется – яблок наберет, А самого его не взять, Не уколовшись, ведь покрыт Он гривою из острых игл. Да, муж похожий на Ежа Мог за меня бы отомстить… Но неужели эта месть Мне облегченье принесет? О, нет! Скорей я предпочту Неотомщенным умереть, Об утешении забыв, Чем увидать ее с другим! Возлюбленной другого стать, Отвергнув все мои мольбы! — Да это будет местью мне, Не ей – какой же в этом смысл? О мести лучше мне забыть… Но может способом иным Удастся все же отомстить? Когда б раскаялась она В несправедливости и зле, Мне причиненных, я бы смог Успокоение найти. Ведь покаяние врага — Это изысканная месть, Поскольку причинивший вред, Раскаявшись, страдает сам. Что ж, этот способ подойдет — Мне утешеньем будет плач Раскявшейся Госпожи. Пускай над мертвым мной скорбит, Как покаянный Крокодил!

И звестно, если Крокодил (А по-простому, «Кокотрикс»), Бродя средь топей и болот, Труп человеческий найдет, Его немедленно он жрет. Но стоит труп ему доесть, Впадает Крокодил в тоску — В расстройстве он себя клянет, Ведь по убитому печаль Ему покоя не дает. Прелестнейшая Госпожа! Я был подобен мертвецу, А Крокодилом были Вы — Сейчас я это докажу: И я Вам стал принадлежать Случайно – был я будто труп, Что на дороге вы нашли И получили без труда, Ведь я, отчаяньем убит, Пред Вами замертво упал. Вот и хочу Вам предложить — Хоть порыдайте надо мной! Мне не нужна другая месть — Пусть сердца Вашего глаза Слезы раскаянья струят! Да, эта месть мне по душе, А первый способ поскорей Забудьте – лучше ведь второй! Нет! И второй не подойдет — Раскаянье в себе таит Опасность. Как я мог забыть! Ведь дама, друга потеряв, (Отвергнув все его мольбы), Раскаявшись, спешит отдать Себя другому, стоит лишь Ее об этом попросить. И чем раскаянье сильней, Тем проще Дамой овладеть.

П одобно, Гидрой Крокодил Обманут может быть легко, Когда он, человека съев, Рыдает горько и грустит. Вот, что узнать мне удалось: У Гидры несколько голов И если отрубить одну, То вырастают новых две. Хоть Гидра – вроде как змея, Но Крокодил – ей злейший враг. Однако этого врага Непросто одолеть в бою, Поскольку Крокодил силен; И Гидра, злобу затаив, Предпочитает подождать — Ведь ей известно – победить Удастся ей, когда сожрав Труп человека, Крокодил, Раскаявшись, по нем скорбит: Зарекшись есть других людей, Он жрет, не разбирая, все. Тогда, измазавшись в грязи, Она ложится будто труп, И Крокодил, ее найдя Подумав, что она мертва, Глотает Гидру целиком. Попав же в брюхо ко врагу Все начинает Гидра грызть И рвать, а потроха сожрав, Из брюха выползает вон, Победе радуясь своей И всей душой возликовав. И потому я говорю, Что покаяньем отомстив, Я навлеку большое зло, Ведь может Гидра быть вблизи. О, Господи, не допусти, Чтоб кто-то с лучшею из дам Так безобразно поступил! Спаси ее от козней Гидр!

К то эта Гидра? Кавалер, Способный сердце разделить И сразу нескольких любить: Он, будто землями сеньор, Владеет множеством подруг — Большая власть ему дана! И нету дамы ни одной Что сможет сердцем завладеть Такого мужа целиком — Он больше четверти не даст. Обычно, правда, отдавать Многолюбивый кавалер Не станет даме ничего — Ни четверть, ни восьмую часть. И в этом очень он похож На некоторых игроков, Что любят биту предлагать Всем прочим, только никому Ее в итоге не дают, И одурачив остальных, Уходят, биту взяв с собой. А ведь по правилам игры Ее на поле нужно класть! Подобно, должен кавалер Четвертую хотя бы часть, А лучше, сердце целиком Своей возлюбленной дарить. Нет, все же сердце по частям Негоже как-то раздавать — Кто сердце дарит четверым Не будет ни одну из них По-настоящему любить. Несложно это подтвердить, Взяв для примера ремесло — Ведь если мастер вдруг решит За несколько приняться дел, Не сможет толком до конца Он довести ни одного. Да что я вдруг о мастерах? Продолжу лучше о зверях! Недавно я Вам рассказал, Что если Гидре отрубить Башку, то там, где шеи срез Две новых головы растут — Выходит, пользу из потерь Умеет Гидра извлекать — Она становится сильней: Опасность страшную таит Подобный Гидре человек! Ведь если будет этот муж Обманут дамою какой, В отметстку он десятерых Сумеет женщин обмануть. Я умоляю, Госпожа, Остерегайтесь этих Гидр! Едва в доверие войдя, Они сейчас же предадут, Хитры они, язык их лжив — Он не по сердцу говорит. Ох, злая участь даму ждет, Если одна из этих Гидр, Ее заметив, подползет: Ведь стоит даме, полюбив Это дрянное существо, Начать искать его любви, Ему стараясь угодить, Как этот мерзкий человек Ее немедленно предаст, И перестанет ей служить, И станет дама будто Краб. Чем Краб старается сильней Приблизиться, завидев цель, Тем будет дальше от нее, Поскольку пятясь он ползет. Вот так и женщина зазря Старается, когда любовь Дарит в надежде получить Любовь взаимную в ответ — Не будет Гидра ей служить. Да, может притвориться вдруг Влюбленной, только никого В действительности не любя, Сейчас же даму предает, Совсем, как будто Скорпион, Тот, что ласкает языком, Хвостом желая уязвить. Так и они себя ведут: Пред дамой источают лесть, А за спиной ее хулят. И правда, чем не Скорпион? Да нет, они еще скверней! Прошу я Бога оградить От Скорпионов Госпожу И от подобных им людей, Что дамам любят говорить: «Вы не могли бы, Госпожа, Добиться славы мне помочь?» Остерегайтесь, Госпожа, Такие речи услыхав — Коварен этот кавалер. Ведь если дама вдруг решит О нем заботиться начать И взять его под патронаж, Он в скором времени ее Как Кукушонок наградит.

И звестно, что Кукушка-мать Высиживать своих птенцов Не станет, но найдя гнездо Чужое, яйца там побьет, А вместо них свои кладет. Хозяйка же того гнезда, Не заподозрив ничего, Их принимает за свои, И высидев, птенцов растит. Но Кукушата платят злом За сделанное им добро: Едва немного подрастут — Как пожирают, заклевав, Ту, что́ была им будто мать. Каким же нужно быть дурным, Чтоб подарившую тепло, Еду, заботу и любовь Вот так вот отблагодарить? Да выкормыш такой – злодей! Так знайте, может Госпожа Вознагражденье получить Похожее, если решит Мужей коварных опекать Или, не дай-то Бог, любить. Их плата за любовь страшна, И потому даю совет, Конечно, если Госпожа Захочет мой совет принять: Ни в коем случае нельзя Этим сомнительным птенцам Тепло своей души дарить Иль телом их обогревать! Прошу Вас, будьте начеку, Не верьте лживым их речам, Ведь цель у них всегда одна — Жестоко даму обмануть.

А то, бывает, так начнут: «Мадам, я Вам принадлежу Всем сердцем, телом и душой — Удостовериться прошу! Позвольте мне Вам послужить!» Такие услыхав слова, Особенно настороже Рекомендую дамам быть, Что в тайне сохранить хотят Дела и помыслы свои. Ведь этот рыцарь-кавалер Не сможет убедиться в том, Что он на службу поступил, И ей одной принадлежит, Если не будет каждый день, Не отставая ни на шаг, При этой даме состоять, Стараясь как-то услужить: То слева будет гарцевать, То справа, то пойдет пешком. А службу он всегда найдет — К примеру, может завязать На голенищах ей шнурки. Но это далеко не все: Ведь он, желая подтвердить, Что это дама помогла Ему таким достойным стать, Все время будет говорить О ней, а также намекать, Что дамой был он вдохновлен. А после этого наймет Какого-нибудь крикуна — Поэта, чтобы тот орал: Мол этот рыцарь-кавалер Такую доблесть проявил И уйму подвигов свершил Во славу Дамы и Любви. Остерегайтесь, Госпожа, Таких людей и козней их, А то, не приведи Господь, Свою уроните Вы честь, Ведь эти лживые мужи Подобны детищам Ехидн, Что появляются на свет, Своих родителей убив.

Ч тобы Ехидна понесла Ей нужно голову самца Отгрызть и тут же проглотить — Тогда и будет плод зачат. Когда же близок родов срок, Становится огромным плод И раздирает самке бок, И вылезает, мать убив. Вот так Ехиднино дитя, Зачатьем умертвив отца, Рождаясь, убивает мать. И лживых рыцарей сравнить С Ехидной смело я могу — Им не прославиться никак, Иначе как ославив дам, Помогших славы им достичь, Их преданность – чтоб предавать! Боюсь я, как бы Госпожа Ехидне вдруг не отдалась — Коварно та ее предаст. К тому же, как я буду жить, Узнав, что обо мне забыв, Она другого предпочла И милостью своей дарит? И все же, если суждено Случиться этакой беде, Прошу тебя, благой Господь, Пусть с нами все произойдет, С моим соперником и мной, Как с сыновьями Обезьян.

О бычно Обезьяна-мать Двоих рождает сыновей, И надо в общем-то сказать, Что оба сына ей милы, Но разной силы к ним любовь — Ведь первый матерью любим Сверх всякой меры, а с другим Она как будто холодна — К нему любовь куда слабей. Вот эта разница в любви И позволяет утверждать, Что только первый сын любим. И все-таки, когда ловец За Обезьяною бежит Она не хочет оставлять Ни одного из сыновей. Любимого она тогда Скорее на руки берет, Второго сына посадив На шею – пусть он там висит: Удержится – и хорошо, А нет – ну что ж, не повезло. Вот так, неся своих детей Она бежит на двух ногах: С любимым сыном на руках И с нелюбимым на плечах. Однако настает момент, Когда она, вконец устав, Не в силах продолжать свой бег Без помощи передних лап — Приходится ей отпустить Свое любимое дитя, Тогда как нелюбимый сын Вцепившись в шею все висит, Поскольку держится он сам.

П оэтому я говорю, Что если станете любить Вы Скорпиона и Ежа, Или решите опекать Ехидну или Кукушат, Иль Гидра станет Вам мила, Или полюбится Вам вдруг На Ласточку похожий муж, Поверьте, знаю наперед — Знакомый этот отпадет, Ведь он не держится за Вас, Тогда как я за Вас держусь, И силу мне Любовь дает. А он не держится за Вас, Но это Вы его нести С собой решили, полюбив, А я держусь, хоть нелюбим. Он Вас возлюбленной зовет, Хотя вообще не любит Вас — Вы, Госпожа, ему милы Лишь потому, что выполнять Согласны прихоти его — Все, что бы он ни пожелал. Но если Вы наперекор Ему решитесь поступить, Он сразу же от Вас уйдет, Хотя других на то причин Не будет – пропадет любовь. Поэтому я говорю: Он просто в поисках услад, За Вас нисколько не держась, Летит за Вами как Пила, Что гонится за кораблем.

П ила – это морская тварь, Летающая над водой При помощи гигантских крыл. Известно, что Пиле дано Быстрее кречета летать, Взмывающего в облака, И даже уходить от стрел, Что выпускает арбалет. И очень радует Пилу Заложенная в крыльях мощь — Ей стоит только увидать Плывущий по морю корабль, Она, чтоб силу испытать, Летит с ним наперегонки. Враз покрывая сотню верст, Но если судно вдруг начнет Ее немного обходить, Она сейчас же прекратит Соревнованье с кораблем: Не станет гордая Пила Проигрывая, продолжать Или, немного подождав, Дыхание восстановив, Опять корабль догонять — Нет, крылья тотчас же сложив, Она ложится между волн И погружается на дно.

И потому я говорю, Что друг Ваш – точно, как Пила — Ведь он желаньям Вашим рад, Пока с желаньями его Случается им совпадать. Но стоит сделать что-нибудь Такое, что ему не всласть, Он сразу же покинет Вас, А ведь когда бы подождал, Желанья бы совпали вновь. Да, он разгневнный уйдет, За Вас нисколько не держась. А я, хоть Вами не любим, Не стану хватку ослаблять, Как бы меня Вы не трясли, Со мной жестоко обходясь.

А сколько зла я испытал С тех пор, как сердце Вам отдал… И сколько боли перенес! Вся жизнь теперь – сплошная боль: Ночь каждую и каждый день Я весь бледнею и дрожу. Едва подумаю о Вас — И вздохи наполняют грудь, И слезы катятся из глаз. Не страшно мне – а в теле дрожь, Не жарко – а я весь в поту — Вот что творит со мной Амор! И муку эту я терплю, А ведь она куда страшней Чем возвращающийся жар, Что ненадолго отступив, Три дня покоя подарив, Приходит на четвертый день.

К огда б страдания могли Меня заставить прекратить За Вас «держаться» и любить, Я Вас покинул бы давно, Но сколько бы я ни страдал, Не уменьшается любовь, И до сих пор надежд я полн, Вот потому и говорю, Что накрепко вцепился в Вас И ни за что не отцеплюсь! Но даже если бы пришлось Мне о надежде позабыть И Вас навеки потерять (Но разве можно потерять То, чем вообще не обладал?) Я и тогда бы не сумел Другую даму полюбить, Поскольку взял я за пример Повадку верных Голубиц. Голубка, друга потеряв, Не будет нового искать, И никогда не полетит На свежую живую ветвь, Но ветвь сухую отыскав, Садится на нее одна И там, задумавшись, грустит.

Я как Голубка буду жить, Если придется потерять Мне дружбу Вашу навсегда: Не буду я искать знакомств, Но буду жить, о Вас грустя, Отгородившись от утех — Вот как моя любовь сильна! И Вам давно уже пора Того другого отпустить (Пусть он любим, а я не мил), Оставив при себе меня, Недаром крепко я держусь И Госпожу мою люблю На свете более всего! Поэтому надеюсь я, Нет, даже больше – убежден, Что Вы, любимца отпустив, Меня продолжите нести, Точь-в-точь, как Обезьяна-мать.

А если я Вам все же мил И Вы нас любите двоих Любовью равной, Госпожа, То Вы тем более должны Его оставить, а меня К себе приблизить и любить, Как это делает Орел. Когтями крепкими берет Орел-отец своих птенцов. Но будет только тех любить, Что сами вцепятся в него, Тогда как остальных детей, Что не схватились за отца, Бросает, будто бы чужих. И поведение Орла Доказывает, что любить И при себе держать должны Вы, Госпожа моя, меня, Поскольку я изо всех сил За Вас схватился и держусь, Другой же должен быть забыт, Поскольку он Вас не держал. И я недаром говорю, Что крепко Вас я ухватил, Ведь никогда из-за другой Я не оставлю Вас, мадам! Ведь даже даму повстречав, Меня решившую любить И жаждущую всей душой Мне подарить любовный дар, Я не смогу о Вас забыть, Но от нее я отвернусь (И от нее, и от других) Из-за безмерной к Вам любви — Вам надо лишь меня позвать. Так Куропаткины птенцы Бросают мачеху, едва Услышат материнский зов.

О Куропатке я узнал — Ей стоит яйца отложить И ненадолго отойти, Как вмиг другая подбежит, На яйца прыгнет и сидит Пока не высидит птенцов, А после будет их кормить, Поить и как своих растить. Когда же дети, повзрослев, С другими птицами начнут Летать, действительную мать Им удается опознать По голосу. Едва лишь зов Услышат матери родной, Скорее к ней они летят И состоят при ней с тех пор, О ложной матери забыв. Кладку яиц и тот процесс, Что сразу следует затем — Насиживанье – мы сравним С двумя явленьями любви: Откладывание яйца — Как зарождение любви, Насиживанье и уход — Способность поддержать любовь. Ведь так же, как яйцо мертво, Пока наседка не придет, Чтоб оживить своим теплом, Так полюбивший человек Не ведает любви услад И, в общем-то, почти что мертв, Пока любимая его В любовники не возведет — Тогда он, тяготы забыв, Находит счастье и покой, И будто судно после бурь, Заходит в благодатный порт.

П релестнейшая Госпожа, Я – то яйцо, что Вы снесли, (То есть меня Вы увлекли) И потому нет дам других, Пусть даже дивной красоты, Что взявшись высидеть яйцо, Меня сумеют удержать — Ведь словно Куропаткин сын Всегда я распознаю мать — Зов услыхав, я ринусь к Вам! Выходит, я за Вас держусь, Желая только с Вами быть, Однако сам я Вам не мил, Что позволяет заключить: Я – бедный Обезьяний сын, И потерять меня нельзя. Поэтому надежда есть, Что мне остаться суждено И Вашим стать в конце-концов…

А если я не доживу? Ох, душу мне съедает страх: Есть вероятность умереть, Если на помощь Госпожа Мне не захочет поспешить — Ведь много времени прошло С тех пор, как, отложив яйцо, Вы отошли, не захотев Его своим теплом погреть, И получилось, что никто На нем в итоге не сидел. Поэтому, о Госпожа, Если, не медля, на яйцо Не сядете, даря тепло, Зародыш в холоде умрет, Тогда ни Вы, ни кто другой Его не смогут оживить. Да, жить яйцу иль умереть Зависит полностью от Вас, Ведь не найти мне никого, Кто взялся бы его согреть. И дело тут совсем не в том, Что я наседок не встречал — Я знал немало милых дам, Желавших высидеть яйцо, Но все вели такую речь: «Ах, как же будет та глупа, Что Вам решит любовь отдать — Не будет счастья ей в любви! Что бы ни делала она, Ей не удастся получить Любовь взаимную в ответ! Ее напрасен будет труд, Ведь Вы в другую влюблены!» Такие речи я слыхал От разных благородных дам, Что были б рады удержать Меня, когда б наверняка Не знали, что я все равно Оставлю их и побегу Вослед за матерью моей Родной – за Вами, Госпожа! Нет, в поднебесной не найти Прекрасной женщины такой, Из-за которой Госпожу Я согласился бы забыть! Любую бросить я готов, Чтоб поспешить за Госпожой И состоять при ней всю жизнь До окончанья дней моих. Поэтому я говорю, Что, если высидеть птенца Вы не возьметесь, то, увы, Его не высидит никто. Во власти Вашей его жизнь, Согреете – он оживет, А нет – он в холоде умрет. Я был бы мертв уже давно, Когда бы мне не помогал Врожденный мой веселый нрав, Вот им-то я и был согрет, Как страусиное яйцо.

И звестно: Страус, отложив Яйцо, заботиться о нем Не станет, и оно лежит В песке покинуто, одно. Но солнце, что тепло дарит И согревает все кругом, Спасает бедное яйцо, Вокруг него нагрев песок Живительным теплом лучей. И я как будто то яйцо, Что Страус выкинул в песок — Лишь солнце выжить мне дает, (То есть врожденный бодрый дух) И не способны мне помочь Никто из тех, кто пожелал Меня в возлюбленных держать, А мать покинула меня.

Д авно бы я уже пропал, Когда бы не был наделен Веселым сердцем – лишь оно, Подобно солнечным лучам, Мне помогало выживать. Да-да, я умер бы давно, Когда б меня благой Господь Весельем сердца не снабдил: Хоть это благо всем дано, Но доля разная, и Бог Ее отмеривает нам В согласьи с волею своей. Да, бодрый дух мой помогал, Но только он почти иссяк, Ведь я отчаялся, ей-ей, Поддержку Вашу получить. Поэтому я духом пал, На сердце стало тяжело — В нем не веселие, а грусть, Не радость, а скопленье мук. Да, безнадежность унесла Веселье сердца моего, Мою поддержку и оплот, Что помогали выживать, Поэтому, если яйцо Не окружить теплом любви, То вскоре в холоде тоски Оно, несчастное, умрет. Ах, ради Бога, Госпожа, Ну возместите мне урон — Почти что насмерть я замерз! Утешьте, подарив тепло, Чтобы зародыш не погиб — Под силу это только Вам! Скорее сядьте на яйцо, А то оно сейчас умрет — Я израсходовал лучи Животворящего тепла! Прекраснейшая Госпожа, Что превосходит всех во всем, Ну что вам стоит захотеть Меня влюбленного любить? Прошу Вас высидеть яйцо, Покуда теплится в нем жизнь, А после – выкормить птенца, А я Вас отблагодарю — Нету на свете ничего, Что сделал бы влюбленный муж Для дамы избранной своей, Чего не сделаю для Вас, К тому ж с охотою большой! Я буду верно Вам служить И за заботу отплачу С лихвой, как делает Удод.

К огда Удодихи убор Из перьев делается плох (А это – старости сигнал), Она не может полинять Сама собой, как большинство Нормальных птиц. И вот тогда На помощь ей летят скорей Ее Удодики-птенцы — Выдергивают перья ей Кто клювом, кто когтями ног. Потом в теченьи многих дней Еду приносят и сидят Вокруг нее, чтоб обогреть — О ней заботятся птенцы, Пока не вырастет на ней Из новых перышек покров. Вот и выходит, что птенцы Заботу матери дарят Такую же, как им она Дарила в бытность их яйцом. И вы, прекрасная мадам, Вознагражденье от меня, Могли бы тоже получать, Решившись высидеть яйцо: Наградой стала бы любовь Превосходящая во всем Любовь любую на земле. А впрочем, даже и теперь, Хоть я тепла не получил, Безмерна к Вам моя любовь — Таких влюбленных не сыскать Чье чувство чище моего, И чья любовь моей сильней. Но если Вы убеждены, Что мне дарить любовь в ответ Не стоит, и меня любя, Вы лишь унизите себя, Поскольку я – не ровня Вам, То я на это возражу: На свете нету ничего, Что не сравняла бы Любовь! В Любви нет гор и нет долин, Она едина и ровна, Как будто океан без волн. И от Овидия дошло, Что Превосходство и Любовь Несовместимы, ибо суть Столь непохожая у них: Любовь прелестна и щедра, А в Превосходстве спесь живет, Оно презрения полно — Конечно, их не совместить! И потому я говорю: Вам стоит кротость проявить И вмиг появится любовь, Чтобы во всем нас уравнять. Ведь если я и совершал Дела, что недостойны Вас, То подарив свою любовь, Вы бы улучшили меня, Себе ничуть не навредив: Великим тождеством Любви Мы уравняемся во всем — И будем двое, но цены Одной, пусть разных мы родов.

Т еперь, чтоб это прояснить, Я приведу один пример: Ведь словно злата с серебром, Ценней сардоникс и агат, Вот так и Вы, о Госпожа, Меня достойней и ценней. Однако, если обрету Я Госпожи моей любовь, То сразу буду вознесен, И вырастет моя цена — Я стану равен Госпоже. А возвышение мое Нисколько Вам не повредит — Вы не ухудшитесь ничуть, Напротив, станете ценней — Я объясню Вам, почему. Известно, если взять агат И с золотом соединить, Кольцо из них соорудив, Облагородится металл, Агата свойства переняв. И камню это не вредит: Чудесных не утратив свойств, Он не понизится в цене, Напротив, златом обрамлен, Становится дороже он. Вот потому я говорю, Наисладчайшая мадам, Что если, вняв моим мольбам Или изысканным стихам, Меня вы станете любить, То, сами не подешевев, Меня повысите в цене.

О днако, как мне подтвердить, Что я улучшусь от любви? Да это ясного ясней! Ведь даже не заполучив Вашей любви, я лучше стал: С тех пор как Вас я повстречал, Я был Любовью вознесен! Ведь охватил меня порыв, Желание достойней стать, Чтоб заслужить Вашу любовь, И будто воспылал огонь Внутри меня и тем огнем Я словно переплавлен был, И сразу я достойней стал — Я поведенье изменил: Оставил прежние дела, И сердце Вам одной отдал, И сделался Любви слугой. О, если бы и Вы стрелой Амора были сражены, И наконец меня «своим» Назвали бы, тогда, клянусь, Я вдвое бы подорожал! Улучшите меня, мадам! Услугу эту оказав, Вполне могли бы наверстать Упущенное – ведь добра От Вас я до сих пор не знал. Увы, мешает Ваша спесь! А Вам бы лучше, Госпожа, Ее отбросить, ведь Любовь Не достается тем, кто горд. Нет, невозможно испытать, Блаженство истинной любви, Пока обуревает спесь — Тот, кто гордынею ведом, Желает всех превосходить И подчинять, и унижать — Ему не обрести покой! Другого требует Амор: Смиренным и покорным быть, Не силой брать, а добротой, Не угрожать, а ублажать! Нет, истинных любовных благ Спесь не отбросив, не узнать…

М не кажется, что Вы должы Скорее поломать порог, Что не дает Любви войти. Ведь зная дивные дары, Которыми Амор дарит Отдавшихся во власть Любви, Как можно страстно не желать Подарки эти получить? А чтобы ими завладеть Всего лишь нужно обломить Гордыню, взяв пример с Орла.

О громен нос Орла и крив, Мешает клюв ему клевать, Поэтому Орел сперва Ломает свой гигантский нос, А после точит о скалу — Тогда ему удобно есть. Орлиный означает клюв Противную Амору спесь, Тот клюв ломается, когда Владетель крепость отопрет, Что не давала языку, Любовь признав, заговорить.

С лучается, ломают клюв Неправильно и только вред Себе (да и другим) чинят — Тогда Любовь приносит боль, А не усладу и покой. Неправильно ломают клюв Решившие свою любовь Любимому не открывать, Однако, чтоб себя развлечь Наперсника себе найти, Чтоб о любви поговорить. Такая дама – Крокодил, Которой ест наоборот: Он верхней челюстью одной Жует, иной не шевеля. Однако, заповедал Бог Лишь нижней челюстью жевать, И только скверный Крокодил Привычке этой изменил. И с разговором о любви — Все как с движеньем челюстей: Кто нижней челюстью жует? Да та, решившая открыть В надежном месте своей секрет — То есть влюбленному сказать. Сердце любовника есть сейф, Что тайну бережно хранит — Понятно ведь, что разделять Ее ни с кем не станет он. А верхней челюстью жует Та, что о чувствах говорит В местах недолжных, где секрет Становится известен всем. Теперь понятен скрытый смысл: Движенье верхних челюстей — Раскрытье помыслов и дел, И потому я говорю, Что точно так, как Крокодил По-извращенному жует, Неправильно ломает клюв Ta, что в избытке нежных чувств Пойдет незнамо с кем болтать И в то же время утаит Любовь от друга своего.

Н емногим различить дано, Кому резонно доверять Свои сердечные дела, А от кого их лучше скрыть. Ведь много лживых есть мужей, Что любят поизображать Надежность – мол он верный друг, Совсем бесхитростен и прост, Затем, чтобы потом предать, Ославя даму на весь мир. Те вероломные мужи — Как зверь, по имени Кентавр. Кентавр – изменчивая тварь, От головы и до пупа Совсем как будто человек, Тогда как ниже – чистый конь. Кентавры – символ тех людей, Что лжи и зависти полны: Друзья они лишь на словах, На деле же они – враги. О, как опасен злой Кентавр! Он преданность изобразит, А сам измену затаит. Коварным сим полуконям Не стоит доверять ни в чем — Их речь, улыбки и дела — Сплошная ложь, один обман. Они надежны лишь на вид — A сами лживы и пусты, Своим уменьем предавать Они похожи на Кита.

К огда средь моря моряки От ветра встречного устав, Измученные видят вдруг Меж волн огромного Кита, Что простирается в длину И в ширину на много верст, Его за остров посчитав, Они швартуются к нему, Чтобы пристав передохнуть. О, лучше б было им страдать Средь волн по милости ветров, Чем к этой «суше» приставать — Там злую смерть они найдут. Пусть от ветров они спаслись — Опасность бо́льшая грозит, Ведь моряки, теперь решив, Что под ногами их песок, Организуют свой привал, Не беспокоясь ни о чем, И развести спешат костер Чтобы согреться у огня… Но только Кит почует боль, Пламенем жарким обожжен, Как он уходит в глубину, Погибель морякам неся. Такое же несчастье ждет Влюбленных, что свою печаль Спешат предателям открыть — Их ждут страданья и позор! Да разве море – не Любовь? В открытом море человек Не может избежать забот И беспокойства, но зато В порту находит он покой. И, будто в море средь ветров, Отвергнутого мучит боль, Пока любимая его Не пустит снова на причал, Решив любовь свою вернуть. А сам влюбленный – как корабль, Тогда значенье моряков — Пять чувств, что им руководят. Каким же ветром он гоним? Да сплетнями и клеветой, Что отравляют жизнь ему И неприятности чинят! Когда тем ветром и грозой Вконец влюбленный изведен, Он хочет к берегу пристать, И тут встречает он Кита (Предатель – вот, кто – этот Кит). В простосердечии своем, Он думает, что Кит хорош, А тот бесчестен и фальшив, И открывает человек Ему и мысли, и дела, Решив, что Кит их сохранит. Но лучше бы он подождал, Покуда ветер сам пройдет, А не искал себе Кита: Не утешенье принесет, Тот Кит – измену и позор! Ведь как предатель тот поймет, Что любящий душою чист, Он тотчас тайну разгласит, Влюбленного вгоняя в стыд: Томившая его любовь Из-за Кита известна всем! Вот, что влюбенному грозит Из-за наперсников таких! Влюбленные должны всегда, Предусмотрительными быть И лишь проверенным друзьям Свои секреты открывать, Ведь далеко не все верны, Из тех, кто таковы на вид: Сам Аристотель утверждал, Что облик не всегда похож На сущность, скрытую внутри. Катон же высказался так: «Нередко тихая вода Потока бурного страшней». Не все то злато, что блестит! Поэтому, я говорю: Не надо тайну доверять Тому, кто Вам едва знаком, Ведь многие на вид честны, Внутри ж – коварны и дурны!

А ведь еще бывает так, Что не желая навредеть Наперсник тайну разгласит, Лишь потому, что он решил, Что тайны вовсе здесь и нет: Раз не сокрыли от него, Зачем же от других таить? Вот, что один знакомый мой, Проверенный и верный друг, Однажды мне о том сказал: «Никак я не могу понять, Как и зачем мне сохранять В секрете мысли и дела Того, кто сам их не хранит И мне выбалтывает все?» Я в удивленьи отвечал: «Как мог ты, будучи умен, Безумный сей задать вопрос? Ведь ты прекрасно знаешь сам Катона мудрые слова, Что повторил потом Назон: «Когда терзает сердце грусть Ты друга верного зови, Ему открой свою печаль И сразу же ослабнет боль»? Так если надо будет вдруг Мне рассказать про боль мою, И выбор на тебя падет — Тебя решу я посвятить В дела, что от других скрывал, От матери и от отца, От братьев, от сестер моих, Ужели ты решишь, мой друг, Что должно тайну разболтать? Напротив! Должен ты ее Укрыть и бережно хранить, Ведь оказал тебе я честь, Когда наперсником избрал.

А он на это говорит: «Как будет человек чужой Хранить и укрывать секрет, Который ты родной семье, Не станешь открывать, страшась, Что могут разгласить его? Да этот первый донесет, Тебе смертельным став врагом! Нет, к телу (или ты забыл?) Рубашка ближе, чем кафтан!» А я тогда ему в ответ: «Да, это правда, что должна Рубашка тело прикрывать, Но раз в рубашке есть дыра — Тогда послужит пусть кафтан, Когда он цел и нет в нем дыр. Тому подобно должен друг Другого друга прикрывать, То есть поведанный секрет Надежно, бережно хранить В том случае, когда родне Опасно тайну поверять: Всех связей родственных важней Любовь – ведь может не помочь Родня в ответственный момент, Влюбленные же и вблизи Верны друг другу, и вдали. Что ж удивительного в том, Что кто-то хочет разделить С тобою тайну, что семье Своей не станет поверять — Его не выдать должен ты, А укрывать по мере сил!» Он мне в ответ: «Теперь, клянусь, Меня ты убедить сумел!» Вот так со мной он говорил, Сомнений от меня не скрыв — Честнее друга не сыскать!

Н о очень мало есть людей, Что будут в честности своей, Подобно другу моему, Одну лишь правду говорить. Обычно, как сказал мой друг, Наперсник первым поспешит Секрет любовный разболтать. Поэтому я Вас прошу, Предосторожность проявлять, Себе наперсников ища — Предусмотрительности сей Примером пусть послужит Слон, Который метод изобрел, Чтоб от врага Слонят спасти. Когда подходит близко срок Слонихе плод произвести, Она идет к реке Евфрат, И в воду тело погрузив, Рождает плод: тогда Дракон Не может детям навредить. Дракон – смертельный враг Слона, И он Слоненка норовит Слюною едкой облизать, А после насмерть поразить. Но средь воды бессилен Змей — Природы огненной Дракон Не может вынести воды, Поэтому-то и стоят Слоны обычно у реки. Я буду мудрыми считать Дам, взявших со Слоних пример, Предусмотительных во всем. Пускай же дамы берегут Своих возлюбленных всегда, Чтобы Дракон об их любви Никак проведать не сумел! И те, что так себя ведут Как бы в воде рожают плод, Ведь знак предвиденья – вода. И Голубь на воде сидит, Ведь на поверхности воды Подобной зеркалу, видна Тень Ястреба издалека — И Голубь может улететь Прежде, чем Ястреб нападет — Так успевает он спастись, Заблаговременно узнав, Что на него хотят напасть. Итак, я говорю: вода — Предусмотрительности знак. И дамам следует всегда Предусмотрительными быть. Возлюбленного своего Дама удерживать должна, Предосторожность проявив — Чтоб тот надежды не терял. Не то, отчаяньем ведо́м, Он может признаки любви Явить, и будет он раскрыт Людьми, которым дан талант В чужие мысли проникать — Ведь применяют этот дар Обычно, чтобы зло вершить. И эти злые мастера Предательств и других злодейств Прознать способны о делах, Прежде чем те произойдут: Скольких возлюбленных раскрыл Коварный, ядовитый взгляд Этих отвратнейших людей, Опасных, будто Василиск. Да будут прокляты они!

С мертелен Василиска взгляд — Он убивет наповал: Кого увидит Василиск, Того от смерти не спасти, Ведь в сердце проникает яд, Рожденный в злых его глазах. И так же с теми, чей злой взгляд Способен в сердце заглянуть Влюбленного – они узнав Мысли, таившиеся там, Спешат их сразу же раскрыть, Неся влюбленным боль и стыд. Я буду мудрой почитать Ту даму, что свою любовь Возлюбленному подарить Успеет вовремя, не дав Ему в отчаянье прийти!

О днако, и такие есть, Что, не отчаявшись ничуть, Отчаянье изобразят, Чтоб состраданье пробудить. Такие хитрые мужи Искуснейше умеют лгать, И плачут, ран не получив И не страдая от любви. Девиц и дам своей игрой Они проводят без труда — Так птиц обманывает Лис. Необычайно Лис хитер И нет такой породы птах, Которых он не изловил. Поэтому, в конце концов, Лис птицам ненавистен стал — Прочь от него они летят, Его коварства устрашась. Когда же голодом томим, Желает дичи Лис поесть, Он красной глиною сперва Себя измажет, а потом Ложится кверху животом, Как мертвый, высунув язык. И вот, решив, что он погиб (А ведь к живому подлетать Они не стали б ни за что) Подходят птицы, порешив, Что ничего им не грозит (Несчастные – их смерть близка!) И окружают Лиса «труп», Намереваясь поклевать. Тут Лис скорей разинет пасть И душит птиц, их ухватив За голову, а после жрет, Так голод Лисий утолив. Обманщики – как этот Лис: Стенают, плачут от любви Пред дамой, будто смерть близка, И дама, жалость испытав, Поверив лживым их слезам, Им дарит ласку и любовь. Вот тут ее и предают, Добро оплачивая злом. Тут Вы мне можете сказать: Я сам – такой же, как они, Или еще того дурней.

Н о я на это возражу: Немало разных есть причин, Чтобы идти за войском вслед: Одни наживу раздобыть Хотят – им генералов смерть И гибель армии мила. Другим же радостно смотреть На битву, сами же они Не знают, чем себя занять Или куда податься им — Они идут не зло чинить, И не затем, чтоб помогать, А просто чтоб себя развлечь; Как будто птицы те мужи — Дел не бывает лишь у птах. Но и такие все же сеть, Что в армию спешат вступить, Чтобы синьору послужить И его милость заслужить.

С тервятника за войском вслед Привычка гонит – он летит Затем, чтоб выгоду извлечь. Стервятник (он величиной Слегка побольше Журавля) — Дикая птица, что живет, Питаясь падалью одной. И он за армией летит, Чтоб мясо трупов пожирать. Вот так за дамами идут Иные лживые мужи, Желая выгоду извлечь, Во всем Стервятнику равны. Чем больше дам – добыча их, Тем удовольствие сильней — И счастьем их сердца полны, Коль тыщу выйдет провести. Им любо дамское добро Двумя руками загребать: От них огромный дамам вред!

О днако, более всего Мужей, что даму осаждать Стремятся, не имея к ней Ни неприязни, ни любви. Желанья даме навредить В них нет, а просят о любви, Не ведая иных путей Знакомство с дамой завести. Они похожи на людей Решивших в армию пойти, Чтоб как-нибудь себя занять. Но есть и третий тип людей, Что просят даровать любовь Лишь с чистым сердцем и любя. Они служению Любви Всецело сердце отдают. И вот у этих сходство есть С мужами, что дела свои Оставив и, себя забыв, Желают только одного: Синьору преданно служить, Чтоб его милость заслужить. Нет, не привычкой я ведо́м, Идя за Вами, Госпожа, И выгоды я не ищу, И совершенно не похож Я на Стервятника, мадам! О да, я правду говорю: С тех пор как начал я служить И Вам на верность присягнул, Не много видел я добра, А зла немало претерпел. Так что за Вами я пошел Не из-за выгоды, а то Давно бы я от Вас отстал, И власть Амора б не признал. Я развлечений не искал, Пойдя за Вами по пятам. Ведь Вам известно, что найти Я мог бы многих дам и дев (Прекрасных, сведущих в Любви, Что ровней были бы и тем Кто много доблестней меня), Что, услыхав мою мольбу, Готовы были бы в ответ Любви усладу даровать. Нет, в этом нету хвастовства, Здесь – правда – мне свидетель Бог!

Н о Вам я сердце подарил, И в верности моей я тверд, Поэтому отдать другой Я сердце не могу никак — Других не буду я молить. Да, все услады я отверг, Решив лишь Вам одной служить, Но только радости с тех пор Я не вкушал, а только боль Такую, что не описать. И стал подобен я Ослу, Который ест чертополох, Не тронув сочную траву, Ведь радости я в стороне Оставил из-за Вас, вкусив Страданий горечь и печаль. Но даже мука мне мила, Поскольку я Вас, Госпожа, Всего превыше возлюбил! За Вами я пустился вслед И ни на день не отступлю С пути – не праздность повела Меня вослед за Госпожой, Напротив, бросив все дела, Я к Вам на службу поступил, В надежде милость заслужить, На все потери не смотря.

А мор – Вы помните, ему Я присягнул – со мною строг, Так велика Амора власть, Что несмотря на море мук, Что причиняет служба мне, Я все страдания терплю, Даже не думая дерзнуть, Не выполнить Любви приказ — Я будто зверь, что в круг попал, Что на земле Лев начертал. Настолько благороден Лев И власть его так велика — Все подчиняются ему, Пред ним испытывая страх, И не осмелится никто Ослушаться Синьора-Льва, Ведь нету твари ни одной, Что с ним могла бы совладать. Когда желает Лев поесть И хочет жертву подобрать, Он кистью своего хвоста Рисует на земле черту Вокруг зверей. И ни один Из них не смеет пересечь Окружность – все смиренно ждут, Пока он жертву подберет. Вот так же властвует Амор — Не смею я (и нету сил), Ему перечить иль приказ Его рискнуть не исполнять. Поэтому-то и пришлось Мне бросить все мои дела, Чтоб посвятить жизнь Госпоже, Одной ей преданно служа. Но я вполне готов забыть Всю связанную с этим боль, Лишения, потери все, Если за службу буду я Любовью Вашей награжден, Что мне желаннее всего — Другой награды не хочу! Страсть к ней, желание ее Настолько завладело мной, Что мысли все о ней одной, И днем, и ночью. И во сне Я вижу Вас – хоть сам я сплю, Но сердце не смыкает глаз — И в этом я как будто Лев. Лев спит, не закрывая глаз, И мне не суждено уснуть Столь крепко, чтобы перестать О Госпоже моей мечтать: И дни, и ночи напролет Я размышленьям предаюсь О Вашей дружбе и любви — Не в силах сердце задремать. Ни ожиданье без конца, Ни боль, что так меня томит, Не могут вынудить меня О Вас, прекрасная, забыть! Пускай безжалостно казнит Меня Амор, пусть колет, жжет, И сердце жарит на огне — Лишь укрепляется любовь!

М не вспоминается Медведь Что от хорошего битья Вместо того, чтобы худеть Толстеет – точно так же я, Ведь чем сильней Амора власть, Чем пытка делается злей, Тем тверже и сильней любовь, И мне не тягостна она, Я все безропотно терплю, Меня казнят – а я служу. Похоже, верный я слуга, Раз, Вам желая угодить, Я бросил все мои дела, Стараясь милость заслужить, На злую не взирая боль. Я молча боль терпеть готов, Страдания переносить — Лишь ради той, кого люблю Всего на свете я сильней, Всего превыше – я не лгу — Влюбленного такого нет, Кто б так любимую любил, Как полюбил я Госпожу:

Н а свете нет таких причин, Что мысль мою отворотят От Дамы сладостной моей Ни ожиданьем утомлен, Ни находясь в чужом краю, Я не могу о Вас забыть: Нет, сердцем я не отклонюсь От Вас – любовь моя тверда, Я буду всей моей душой Всегда Вас преданно любить! Однако знайте, что теперь Мужей немало развелось, Которым свойственно любить Лишь рядом с дамой находясь — Ложный возлюбленный такой, Как будто камень тороболь. Два камня есть, и таковы Они – писанья говорят — Что если взять и положить Их рядом – тотчас же огонь Их обнимает целиком И кажется – они горят. Но стоит камни отдалить — Огонь тотчас же пропадет, Камням же имя – «тороболь». Подобно, лживые мужи Пред дамой источают лесть, Желая даму обмануть, (Ведь рядом с дамой находясь, Они ей постоянно лгут), Всем своим видом показать Стараясь, что они горят Великим пламенем любви. Да только это все обман, Любовь их лжива и тускла, Ведь истинной любви огонь Не прекращает полыхать. Ведь тот, кто любит всей душой, Тот, чья любовь всегда тверда, Не может о любви забыть, От дамы будучи вдали. Я сам – такой любви пример: Ни на минуту, ни на час Не прекращаю я любить, И ни разлука, ни тоска Моих не уменьшает чувств, Все чаянья мои в Любви И лишь сильней Амора власть, И боль любовная сильней, Когда нет рядом Госпожи, А не когда я перед ней.

– К ак так? Того не может быть! Сильнее должен ты страдать Совсем не будучи вдали, Но оказавшись рядом с той, Что повергает сердце в жар, Ведь от нее исходит пыл, Что, существо твое объяв, Тебя терзает и томит. Конечно, рядом с Госпожой Ты должен мучаться сильней, Ведь именно тогда огонь Так приближается к тебе, Как пламя светоча к стеклу! – Пусть так, и все ж не правы вы, Что должен я сильней страдать, Будучи рядом с Госпожой: Да, это правда, что она — Источник жаркого огня, Что сердце мне воспламенил — Меня бы меньший жар терзал Если б я сердце отдалил. Но прежде звезды упадут На землю и морской песок Трава покроет, а весной Умолкнут птицы, чем смогу Я сердце приручить мое И отдалить от Госпожи. А даже если бы и мог Я власть над сердцем обрести, То и тогда бы отдалять Его не стал от Госпожи. Оно укоренилось в ней — И уж его не отделить, И никакая злая боль На то не может повлиять. Ведь сердце в ней нашло жилье, Свою обитель и покой, В той, что славней и лучше всех. Зачем же сердцу моему Такое место покидать? Итак, теперь понятно вам: Жар не слабеет потому, Что пламени не прогореть И сердце мне не отдалить. – Но пламя мучит? И не лги! – Нет! – Что же? – Сумрачный огонь! Бывает дымом истощен Огонь, но не спадает жар. И сердце плавится, бурлит, Остынет и опять кипит, А стоит вспыхнуть вновь огню — Я застываю побледнев, Охватывает тело дрожь И трепет, вздохи входят в грудь, То в жар бросает, то опять Я хладом делаюсь объят. Но все же больше, чем огонь Что освещает, воспалив, Страданья мне приносит дым. – Какой огонь, Господь с тобой, Способен скрасить зло любви И что это за страшный дым? – Отчаянье, что так томит И нагоняет в сердце грусть (Ведь нет надежды никакой Мне исцеленье обрести) — Есть беспросветный едкий дым, Тот дым, что пламени вредней. Когда же разойдется дым Мне вдруг становится легко И разливается покой По членам всем, и в этот миг Мне открывается краса Ее прекрасного лица. И кажется, что я попал В залитый негой рай земной. Воистину, быть не хочу Бретани графом, иль Арно́ Иль всей Испании королем, И даже Францией владеть Я не желал бы, коль взамен Мне предложили бы забыть И никогда не лицезреть Ее прекрасного лица. Благословил ее Господь: Ведь стоит на нее взглянуть — Вся пропадает сразу боль И сладок столь блаженный миг, Что счастье льется через край. Восторг уйдет, придет печаль, Что столько времени прошло С тех пор, как мне последний раз Тот лик прекрасный был явле́н. Затем печаль пройдет, впустив Волненья радостного дрожь, Что продолжается пока Мне на нее дано глядеть. Но стоит вспомнить, что пора Мне прочь идти, как в тот же миг Перетекает радость в грусть, Усладу в горечь превратив, Все сердце наполняет боль, Оно сжимается в комок. Как мучает меня Амор, Когда идти я должен прочь! Лишь плач и вздохи мой удел, Лишь мысли горькие. Увы! Как му́ку ту перенести? Нет, это выше сил моих! Да будь я тверже, чем скала, Не вышло б дольше отражать Осаду, что ведет Любовь. Осаде этой нет конца! Никак причины не пойму, Осады, да и всей войны, И сей войной ожесточен — В ней только муку я обрел, Неутоленной страсти боль; В ней слез и жалоб звук царит, Подмоги неоткуда ждать. Победа мне не суждена, Так для чего же воевать?

О , как жестоки те бои, Как изнурительна война, Что уготовил мне Амор! Наград же нету никаких. Совсем не то Амор сулил, Когда к себе на службу брал — А что? – Усладу из услад! Хотя и дорогой ценой. Да если б я заполучил Ту сладость, платы б не жалел. Но как же так: плачу с лихвой — Награды и в помине нет.

Н емало заплатил Парис, Елену чтоб заполучить. Но ведь платил-то он не зря — Премного сладости вкусил С Еленой рядом возлежа, Пусть поплатился он потом, Но то – потом. А что же я? Плачу́ плачу́, а толку нет. – Но в чем же плата состоит? Плачу́своею чистотой! Ее столь долго я блюду, Хоть то немалых стоит мук. Парис, недаром он герой, В жестоких битвах заплатил За страсть свою, и боль от ран Оплатою любви была. Меня ж терзает и разит Любовь к той даме, чей я друг, И я немало принял ран От собственной любви моей — Сама Любовь пошла войной, Забыв, что я – ее слуга. Я совершенно изможден, И биться дальше нету сил, Какой сопротивляться смысл? — Я слаб, Любовь же так сильна…

И вот теперь попал я в плен Любви и содержусь в тюрьме. И коль Амора рассержу, Непослушанье проявив, Мне избавленья не видать, Ведь за провинность быть могу Повешен или же сожжен. Какой же в этом мне резон? Не буду я Любовь сердить, На милость буду уповать — Пусть лучше долго буду ждать, Но Госпожу не огорчу — Ведь у сварливого слуги Надежды на награду нет. Да, буду ждать до тех я пор, Пока не сжалится она. Ждать? Нет! О, Боже! Ждать еще? И эту муку продолжать? Любовь терзает и разит, Невыносима боль от язв, Всего же больше мучит яд, Что в существо мое проник. Но чем же я отравлен был? Мой яд – отсутствие надежд. И если это вправду так, И милость мне не суждена, Что ж, в час недобрый повстречал Ту, коей я Любовь отдал…

И все ж поэмы сей в конце Прошенье отправляю вновь: Вас, сердце сладкое, молю Мне снисхожденье даровать! Так долго, право, я страдал, И сердце в жертву приносил, Что боль пришла пора унять, Мне избавленье подарив. А потому я Вас прошу Расположенье и Любовь, Не медля боле, мне вернуть!

Т еперь же, чтобы никого Из тех, кто труд мой дочитал, Не огорчать, пришла пора Мне наконец себя назвать. Однако, открываться всем Я не желаю. Потому Решил я только намекнуть — Так я себе не наврежу. Итак, я ключ от тайны дам, И кто сумеет тем ключом Воспользоваться – тот поймет, Кто я и как меня зовут. Теперь же обратитесь в слух: Содержит все Прелестный Взор [1] — Там имя и прозванье есть И на народном языке, И на латыни, если знать, Как и какие буквы взять. Теперь подсказкой помогу: Во Взоре этом буквы две Взять нужно и не повторять, От третьей буквы мы берем Лишь половину. Что потом? Что с половиною второй? Ей примененье я найду, Когда прийдет на то пора. Нам до разгадки далеко — Необходимы только семь Букв, чтобы имя написать — Из букв, что в Милом Взоре есть [2] Нам пригодятся только шесть, Одну два раза нужно взять — Так получается семь букв: Из них одну перевернув, И все расставив по местам, Несложно будет прочитать, Как на латыни я зовусь. О половине не забыл: Ее поставив пред шестой, Последнюю же удалив, Получим имя целиком Мы на романском языке. А из оставшихся трех букв И трех, что в имени моем На языке народном есть, Прозванье можно получить, (Вновь на народном языке), А если две из них стереть — Вмиг перейдет оно в латынь. А в имени моем найдя Три буквы и прибавив к ним Две из прозванья моего, И половину приложив, Мы прочитаем без труда Сладчайшее из всех имен [3] … Здесь Бестиария Любви

Конец…

От «Физиоло́га» до «Бестиария любви в стихах»

Физиоло́г

Основным источником средневековых бестиариев является «Физиоло́г», сочинение на греческом языке, созданное во II–III веках нашей эры в Александрии. Греческий оригинал не сохранился, а самые ранние дошедшие до нас списки этого произведения – латинские переводы VIII века. «Физиоло́г» состоит из 50 глав, в которых собраны сведения (зачастую, фантастические) о животных, птицах и минералах. За описанием свойств следует их аллегорическое истолкование в христианском ключе. Например, о Дятле мы читаем:

«Дятел – пестрая птица, живет она в горах, садится на кедры и стучит своим клювом. А где найдет мягкое дерево, там делает себе гнездо. Так и дьявол борется с людьми. И когда в ком-то найдет слабость и пренебрежение к молитвам, то войдет в него и угнездится. Если же в другом найдет крепость, то бежит от него» [5] .

Начиная с XII века латинские тексты «Физиоло́га» стали переводиться на национальные (или, как их еще называют, «народные») языки Европы, в первую очередь на французский и английский. Материал «Физиоло́га» дополнялся описаниями животных, заимствованными из других широко распространенных в ту эпоху авторитетных источников – сочинений как античных (Аристотеля, Плиния Старшего), так и средневековых (Исидора Севильского, Рабана Мавра) авторов. К книжным сведениям добавлялись также фольклорные материалы, а иногда даже рассуждения самих переводчиков. Так, в основном, формировались средневековые бестиарии на национальных языках – порой не совсем переводы, а скорее переложения старого материала.

Расцвет бестиариев

Вероятно, факт перехода с латыни, доступной немногим, на местные языки в какой-то мере объясняет последовавшее широкое распространение бестиариев. Число сохранившихся манускриптов указывает на огромную популярность этого жанра по всей Европе. Особенно плодотворной оказалась франкоязычная среда. В двадцатые годы XII века англо-нормандский монах Филипп из Таона создает первый французский перевод «Физиоло́га», добавляя сведения почерпнутые из Священного Писания и «Этимологий» Исидора Севильского. Именно Филипп впервые вводит термин «бестиарий». В прологе, написанном на латыни, он пишет:

Liber est Bestiarius dicitur Quia in primis de bestiis loquitur Et secundario de avibus [7]

В первой четверти XIII века Пьер из Бове создает перевод-переложение «Физиоло́га», причем как в стихах, так и в прозе. Примерно тогда же появляется один из самых популярных бестиариев (сохранился в 23 манускриптах), так называемый «Божественный бестиарий» англо-нормандского поэта Гильема ле Клерка. У Гильема материал «Физиоло́га» снабжается морализирующими комментариями и дополняется даже личными аллюзиями. Несмотря на своеобразие каждого из упомянутых бестиариев, все они продолжают воспроизводить структуру «Физиоло́га»: животное – свойства и повадки – христианская аллегория. Это замечание справедливо в отношении подавляющего большинства бестиариев (не только французских), созданных до середины XIII века.

Прежде чем проследить дальнейшее развитие жанра, необходимо обратиться к тому, как бестиарии воспринимались людьми средневековья. Это не только поможет объяснить популярность жанра, но и позволит понять причины последовавшего кризиса.

Восприятие бестиариев и кризис жанра

Отчасти популярность бестиариев объясняется интересом их читателей к диковинам. Действительно, большинство животных, описываемых в бестиариях, либо фантастичны (Феникс, Ехидна, Единорог), либо, как минимум, экзотичны (Слон, Крокодил, Кит). Безусловно, средневековый европеец мало что мог знать об этих животных. Но любопытно, что и «обычным» животным, таким как Волк, Лиса, Крот, приписывались фантастические свойства. Напрашивается вопрос: считали ли читатели бестиариев содержащиеся там сведения достоверными? Или они осознавали их фантастичность и воспринимали бестиарии как исключительно литературные произведения? Трудно ответить на эти вопросы однозначно. Во-первых, современные понятия научности и достоверности далеки от средневековых. Для символического мышления, характерного для средних веков, содержание бестиариев было в той степени правдиво, в какой оно отражало ту или иную христианскую истину. Не так уж важно, возрождается ли Феникс из пепла и существует ли он вообще, если рассказ о Фениксе содержит идею Воскресения, а сам Феникс является аллегорией Христа. Оценивается, таким образом, не фактическое правдоподобие, а пригодность символа для раскрытия высшего смысла. Получается, что в таком символическом контексте Волк из бестиария не обязан соответствовать волку из соседнего леса. К тому же, даже если отойти от символической ценности фантастического описания, оно вполне могло существовать в виде суеверия.

Во-вторых, письменная культура средневековья, в особенности ссылающаяся на церковные или ученые авторитеты (античных философов, Отцов Церкви, средневековых эрудитов) вплоть до расцвета схоластики не подвергались серьезной критике, а рефлексия граничила с ересью. Таким образом, можно утверждать, что на протяжении длительного времени содержание бестиариев воспринимались как достоверное. Однако следует оговориться, что достоверность эта была не «естественнонаучной», а символической.

На рубеже XII–XIII веков норма культурного восприятия начала меняться. Расцвет университетов, прежде всего, привел к появлению класса, способного к критическому мышлению, не готового принимать любой материал, пришедший из прошлого за непоколебимую истину. Стали формироваться зачатки современного эмпирического подхода к знаниям. Это не могло не отразиться на восприятии бестиариев.

Альберт Великий (учитель знаменитого Фомы Аквинского) впервые проявляет скептицизм и решает проверить достоверность сведений, изложенных в бестиариях. Он проводит опыт и заключает:

«Он [ Физиоло́г ] говорит, что эти птицы [ страусы ] поедают и переваривают железо, но я не смог этого подтвердить: я предлагал железо нескольким страусам, они же его есть не пожелали».

(Albert Magnus, De animalibus )

Или:

«…многие, следуя философу… говорят, что эта тварь [ саламандра ] обитает в огне; но это не верно… так как, пробыв в костре хоть сколько-нибудь длительное время, она сгорает дотла».

( ibidem )

Альберту Великому вторит английский философ и естествоиспытатель Роджер Бэкон, говорящий, что «не верит, что кровь козленка способна раскалывать алмаз», поскольку «видел собственными глазами, что это не так».

Сам же Фома Аквинский, один из наиболее авторитетных философов, оказавший значительное влияние на развитие средневековой мысли, пошел еще дальше. Он установил следующее правило, постепенно выросшее в ранг универсального закона: религиозное содержание следует искать только в Священных текстах, остальные же должно понимать буквально. Использование описаний зверей и их повадок для иллюстрации или интерпретации христианской догмы становилось невозможным. Как подытоживает знаменитый французский медиевист Жак Ле Гофф: «с расцветом университетов, знания и наука… смогли дистанцироваться от религии и обрести независимость». Очевидно, в таких новых условиях, бестиарии не могли продолжить свое существование в прежнем виде.

Бестиарии и куртуазный универсум

Интерпретация содержания бестиариев в религиозном ключе переживала серьезный кризис в XIII веке в связи с появлением «эмпирического скептицизма» и отрицательного отношения схоластических авторитетов к самой попытке использования «мирского» материала для объяснения божественного. Тем не менее, сам жанр бестиария требовал символического истолкования свойств животных и их повадок. Вставал вопрос о поиске замены религиозному символизму. Альтернативой христианскому космосу стал «куртуазный универсум», созданный в XII–XIII вв. трубадурами.

На XIII век приходится конец расцвета трубадурской поэзии. Трубадуры были первыми средневековыми поэтами-профессионалами, создававшими свои произведения на народном языке (языком трубадуров был язык юга теперешней Франции, получивший название «окситанского» или «провансальского»). До трубадуров стихосложение велось исключительно на латыни. Основная тема провансальской лирики – Любовь и служение Даме, а форма – «большая куртуазная песнь» или «кансона». Трубадуры внесли значительный вклад в развитие поэтической техники: выработали изощренные поэтические формы, достигли больших высот в области фонетики и рифмы. Но вклад трубадуров в средневековую культуру не ограничился исключительно поэтическими нововведениями: они сформулировали и детально разработали специфическую иерархию ценностей и кодекс поведения, в совокупности образующие особую модель мира – «куртуазный универсум». Центром и венцом этой воображаемой вселенной являлась возлюбленная Дама-Госпожа. Высшей силой и источником всех благ была Любовь. Куртуазным аналогом христианских добродетелей становились такие качества, как Юность (в метафизическом смысле), Щедрость, Мера, Красота и Учтивость. Добродетели воплощались в Даме, а служение ей (и, как частное его проявление, художественное творчество) было не только способом приблизиться к Даме, но и становилось этической и эстетической самоцелью. В процессе служения влюбленный сам претерпевал ряд трансформаций, ведущих к духовному совершенству.

Несмотря на свой исходно литературный характер, куртуазная модель постепенно начинает влиять и на реальную жизнь. Куртуазное поведение становится светским идеалом, кодексом духовного благородства. Рыцарское поведение – этическая концепция, чьи отголоски существуют и по сей день – тесно связано с куртуазным идеалом.

Куртуазная поэзия, а вместе с ней и «куртуазный идеал», быстро распространились за пределы юга Франции и продолжили свое существование на севере Франции (труверы), в Германии (миннезингеры), в Каталонии, Португалии и Италии. Именно куртуазная модель благодаря своей популярности, с одной стороны, и «мирскому» характеру, с другой, предоставила почву для обновления бестиариев и вдохнула новую жизнь в увядающий жанр. Однако после этого «куртуазного ренессанса», эпоха бестиариев кончается. Описания животных попадают в энциклопедии, но (за редким исключением) без аллегорических трактовок. В дальнейшем же материал бестиариев корректируется и перерождается в естественнонаучные, зоологические, статьи.

Бестиарии любви

Кризис старого догматического толкования бестиариев и опыт трубадурской поэзии создали предпосылки для появления нового жанра – «бестиариев любви». Первым и самым известным произведением этого жанра стал сочиненный в середине XIII века бестиарий Ришара де Фурниваля. Ришар де Фурниваль, врач и каноник из Амьена, почерпнул большую часть материала из бестиария Пьера из Бове. Однако перед нами не трактат, а ироническое или даже сатирическое произведение, в котором повадки животных толкуются не в религиозном, а в куртуазном ключе. Написан он не в форме разделенного на главы трактата, а в форме письма, адресованного Даме. Лирический герой сетует на неблагосклонность Дамы и пытается убедить ее даровать ему любовь, используя в качестве доводов материал бестиариев. Животные и их повадки служат Ришару для построения литературной игры, а их любовные «аналогии» комичны и порой совершенно абсурдны. Очевидно, что сменив христианский космос на куртуазный, бестиарий переходит в чисто литературную плоскость. Любопытно, что сам Ришар относится к «куртуазному идеалу» исключительно с юмором, что вовсе не является общей тенденцией для середины XIII века (для сравнения, популярнейшая в средневековье поэма Гильома де Лориса «Роман о Розе» (ок. 1240 г.), изобилующая куртуазными аллегориями, не содержит юмористических черт). Именно такое ироническое отношение позволяет Ришару перелицовывать аллегории на куртуазный лад с такой легкостью. Об упомянутом выше дятле Ришар пишет:

«…[сердце Дамы] – это высшее лекарство [от любовных страданий]… Но оно заперто на замок – и такой крепкий, что мне его не одолеть… вот разве если б была у меня трава, которой Дятел выбивает из своего гнезда затычку. Ибо такова природа Дятла, что найдя дупло с малым отверстием, он строит в дупле гнездо… искусные люди затыкают входную дыру пробкой… [Дятел] от природы знает траву, с расслабляющими свойствами… [Он] Приносит ее в клюве… и трогает ею затычку. Затычка немедленно выскакивает. Поэтому, о моя прелесть, я говорю: будь у меня немного этой травы, я попробовал бы, смогу ли я приоткрыть Ваш сладостный бок и овладеть Вашим сердцем» [10] .

«Бестиарий любви в стихах»

«Бестиарий любви» Ришара обновил устаревающий жанр и породил волну откликов и подражаний. Одним из таких откликов стала анонимная поэма «Бестиарий любви в стихах», предлагаемая здесь читателю. Поэма датируется XIII или началом XIV века. Исследователи затрудняются идентифицировать автора. Некоторые склоняются к выводу, что автором поэмы является сам Ришар де Фурниваль, что все-таки представляется маловероятным. Автор-аноним вставляет в текст поэмы анаграмму своего имени. Последний «современный» исследователь поэмы Арвид Тордштейн (опубликовавший в 1941 году прекрасно откомментированный текст поэмы), разгадывая анаграмму, пришел к выводу, что имя автора – Андрё (Andrieu). Однако поэт с таким именем неизвестен.

Несмотря на то, что примерно две трети материала «Бестиария Любви в стихах» действительно заимствованы из «Бестиария Любви» Ришара, стиль произведения существенно отличается. В пространном введении к поэме автор следует традиции стихотворных романов: он сетует на трудность начатого предприятия, но все же берется за него с радостью, благо поэма пишется во славу Дамы. Возлюбленная Дама, как это часто делается трубадурских кансонах, противопоставляется всем остальным:

Как роза алая одна Прекрасней остальных цветов, Так и она всех дам других Своей красою превзошла.

В то время, как куртуазная любовь у Ришара подана исключительно в пародийном виде, анонимный автор поэмы перемежает иронические отрывки подлинно лирическими пассажами:

На свете нет таких причин, Что мысль мою отворотят От Дамы сладостной моей: Ни ожиданьем утомлен, Ни находясь в чужом краю, Я не могу о Вас забыть…

Искусно вплетены литературные фрагменты, не имеющие прямого отношения к бестиариям, например истории героев и мудрецов прошлого (Соломона, Аристотеля, Гиппократа), фрагменты античных мифов (о Геракле, об Аргусе и Меркурии) и даже аллюзии на средневековый эпос («Песнь о Роланде»).

Анонимный поэтический бестиарий любви является единственным средневековым стихотворным произведением такого масштаба (почти 4000 строк), в котором переплетается материал бестиариев, ирония и лирика. К тому же, все это сделано с выдающимся поэтическим дарованием. Поэтому перед нами уникальное и самобытное произведение.

Несколько слов о настоящем переводе

В заключение хотелось бы сказать несколько слов о настоящем издании. Читателю предлагается первый перевод поэмы «Бестиарий Любви в стихах» на современный язык. Небольшие фрагменты поэмы цитируются в современной научной литературе по бестиариям, однако полный текст поэмы не был представлен широкому читателю. Перевод выполнен по публикации 1941 года, воспроизводящей старофранцузский текст манускрипта XIV века и печатного издания XVI века.

В переводе, насколько это возможно, выдерживалась точность, но сохранение переводного текста как русского поэтического произведения оставалось главной целью. Отступления от оригинала, в основном, сводятся к нарушению подстрочного соответствия: зачастую одна французская строка требует двух или трех строк по-русски. Иногда допускается вольная орнаментовка: хвост Павлина не «покрыт глазами» (так в оригинале), а «исполнен синих глаз». Лев заметает следы не «хвостом», а «кисточкой хвоста». Изредка вводятся «разделительные фразы», подчеркивающие начало или конец раздела.

Стихотворный размер (восьмисложник) сохранен, однако рифмы упразднены. «Мужская» структура (окончание всех строк на ударный слог) полностью сохранена, несмотря на традиционно использующееся в подавляющем большинстве русских переводов французских средневековых поэм чередование «мужских» и «женских» строк. «Мужские» строки не только воспроизводят строй оригинала, но и необычайно важны для передачи интенсивности и скорости стиха, которые снижаются в случае использования «женских» окончаний.

Хочется надеяться, что «Бестиарий любви в стихах», поэма, замыкающая французскую линию средневековых бестиариев, пробудит интерес русского читателя к этому любопытнейшему жанру.

Ссылки

[1] Т. е. чтобы разгадать анаграмму, нужно провести предложенные автором манипуляции с буквами, составляющими словосочетание Прелестный Взор (Dous Regart в оригинале).

[2] Т. е. из десяти букв: Dous Regart.

[3] Согласно догадке Арвида Тордштейна, имя автора – Andrieu или Andreus, имя Дамы – Regina (что может быть именем собственным или обозначать королеву).

[4] Бестиарии – трактаты о животных, рассказывающие об их свойствах и повадках и предлагающие аллегорическое толкование этих свойств. См. напр.: Муратова К. Средневековый бестиарий . – М.: Искусство, 1984.

[5] Цит. по: Физиоло́г / изд. подгот. Е.И. Ванеева, отв. ред. Л.А. Дмитриев. – СПб.: Наука, 2002.

[6] Есть основания полагать, что «Физиоло́г», или по крайней мере некоторые его главы были известны в Киевской Руси.

[7] Бестиарием называется книга, повествующая в первую очередь о животных, а во вторую, о птицах ( лат. ).

[8] Цит. по: Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в Средние Века / пер. А. Рутеквич. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.

[9] Подробнее о трубадурах см. напр.: Жизнеописания трубадуров / изд. подг. М. Мейлах, отв. ред. М. Гаспаров. – М.: Наука, 1993.

[10] Цит. по: Фурниваль Ришар де. Звериный круг любви / Пер. А. Волохонского // Солнечное сплетение. – 2001. – № 16–17. Иерусалим.

[11] Сравн. например со вступлением к «Рыцарю телеги» Кретьена де Труа (Кретьен де Труа / Ланселот, или Рыцарь телеги / Пер. А.Н. Триандафилиди и Н.В. Забабуровой. – Ростов-на-Дону: Foundation, 2012).

[12] Bestiaire d' Amour rimе́, poème inе́dit du XIIIe siècle / introd., notes et glossaire par A. Thordstein. Lund-Copenhague, 1941 (Études Romanes de Lund, II).

Содержание

Бестиарий любви в стихах сочиненный автором, который предпочел остаться безымянным

От «Физиоло́га» до «Бестиария любви в стихах»

Физиоло́г

Расцвет бестиариев

Восприятие бестиариев и кризис жанра

Бестиарии и куртуазный универсум

Бестиарии любви

«Бестиарий любви в стихах»

Несколько слов о настоящем переводе

Название книги

Бестиарий любви в стихах

Анонимный автор

Ссылки

Содержание